– Когда я бежал из гоблинских рудников, мне пришлось долго плутать по горам, прежде чем я выбрался на равнины. Ещё тогда меня не отлучили, и среди моих магических способностей одним была память. Надеюсь, я не утратил её после того, как… – он смутился и умолк окончательно.
Торгрим и я взглянули на отлучённого с немым почтением. Примолк даже недоверчивый эльф, а гном смотрел на Доррена широко открытыми глазами.
и я вдруг отчётливо понял, что все мы, пятеро, а, возможно, множество других понимаем и знаем об этой жизни нечто большее, чем любой простой обыватель. Мы смотрели в глаза тьме, мраку смерти, боролись с туманом лжи, обволакивающему сердца, ощутили горечь предательства и почувствовали вкус мести. Отныне мы все были связаны воедино незримой цепью, цепью боли, утрат и страданий. Не говоря ни слова, мы, все пятеро, в едином порыве сделали шаг вперёд и сплели наши руки. Несколько минут мы стояли в гробовой тишине, а потом в один голос произнесли на распев:
– Клянёмся светом солнца и пламенем, горящем в сердцах наших, клянёмся водами морскими и кровью горячей, что струится по жилам, клянёмся ветром вольным и дыханием нашим чутким, клянёмся блеском звёзд высоких и сиянием очей наших, клянёмся защищать друг друга, как самого себя, клянёмся помогать друг другу, клянёмся выполнять волю товарища, как свою собственную! Да не разорвать отныне этих уз, и даже смерть не властна над ними, дабы нерушимы отныне станут узы верности, связующие нас! клянёмся!
Мы даже и не подозревали, что подобную клятву произносили в эту минуту представители разных народов и рас, столь не похожих между собой по облику, характеру, обычаям, верованиям и привычкам, произносили, дабы скрепить нерушимой клятвой, связать воедино те крохи тепла и надежды, что продолжают тлеть в сердцах живых, пока стоят круги этого мира. Отныне судьбы всех живущих были связаны единой нитью, нитью судьбы, которую пряли безжалостные северные норны, алой нитью, имя которой – война, а словом, связывающим в узел нити судеб, отныне стало слово «Честь»!
Опустив руки и разойдясь по поляне, мы продолжили прерванный разговор, но я то и дело замечал, что мои друзья поглядывают друг на друга как‑то по‑новому. Произнеся клятву верности, все мы стали немного другими, обновлёнными. Глаза у моих друзей сияли каким‑то неземным светом, у меня, видимо, тоже, потому что то и дело ловил на себе восхищённые взгляды. Из задумчивости меня вывел эльф, сказавший:
– Помимо Оррод нас ожидают и другие напасти, вернее, не нас, а людей. Потусторонние твари, выпущенные магами в этот мир для уничтожения себе подобных, то есть людей‑магов.
Дальнейшей реакции не ожидал никто. Доррен вздрогнул всем телом и, пошатнувшись, закрыл руками вмиг побледневшее лицо, и, если бы я не подхватил его, он, наверное, упал бы.
– Прости, Доррен! – вмиг опомнился эльф, – я не хотел. Я не думал…
– Это жестоко! – прохрипел отлучённый, – напоминать мне о моей роковой ошибки, за которую я вынужден расплачиваться всей своей жизнью.
– Я не хотел обидеть тебя, я просто не подумал, что именно ты… выпустил этих тварей. Но ты же мстил людям, так это объяснимо.
– Ни одна месть не может оправдать сотен тысяч невинных жизней, загубленных по моей вине, – прошептал Доррен.
– Успокойся, мы тебя ни в чём не виним! – положил я ему руку на плечо. – И к тому же, ты же пришёл помочь нам, значит, искупить свою вину…
Этот горестный диалог был прерван неожиданным визитом. На поляну одновременно вышли трое: невысокий воин, ростом примерно с гнома с огромным луком у пояса и в венце из осенних листьев, и двое высоких красивых воина, один в кольчуге и шлеме, с мечом у пояса и копьём на плече, другой с огромным луком за спиной. Все трое были одеты в одежды коричнево‑зелёного цвета. Я сразу узнал в них вождей свободных лесных племён. Невысокий вождь выступил вперёд:
– Мой народ, народ друэдайн из рода Вольных Охотников, приветствует тебя, о повелитель! Мы рады помочь тебе, чем сможем!
Ну и ну, племя Друэдайн из рода Вольных охотников давным‑давно живущее скрытно в дальних западных лесах, только раз на моей памяти предлагало помощь людям, но эта история произошла много лет назад в далёких западных королевствах, и я даже не знаю, правда это или нет. Но как бы там ни было, лесной низкорослый народ Друэдайн, когда‑то подчинявшийся верховному королю следопытов‑северян, покинул свои глухие леса и под предводительством Ган‑бури‑Гана пришёл на помощь расам, предводитель которых был из народа варрад, народа, который лесные дикари недолюбливали.
– Благодарю тебя за предложенную помощь, вождь Ган‑бури‑Ган! – и я взмахом руки отпустил вождя.
Следующим вперёд выступила женщина в кольчуге.
Она низко поклонилась, как и вождь дикарей и сказала на всеобщем, но с сильным гортанным акцентом жителей северных лесов. Голос у воина был зычный, низкий, но явно женский.
– Мы, народ халладинов, предлагаем тебе свою помощь. Нам ведомы все тропы в лесу.
Давно никто не видел предводительницу Халладинов, и уж тем более не слышал, чтобы гордая непреклонная Халед сама предлагала помощь другим народам.
Я милостиво кивнул Халед, и обратил взгляд к третьему воину, вышедшему вперёд. По примеру вождей он поклонился и заговорил, странно коверкая слова всеобщего языка:
– Я, вождь племени Кораниайд, протягиваю тебе руку помощи. Мы слышим, как за сотню миль ветер срывает листву с деревьев. Мы слышим любой, самый тонкий звук, если его подхватит ветер. Наши охотники попадают в глаз малиновке, что сидит на высоченном дубу на другом краю топей. Мы поможем вам, если вы заманите ваших врагов в леса.
Племя Кораниайд! Племя лесных колдунов, не покидающее своих болот далеко на северо‑востоке, тоже пришло нам на помощь. Да‑а, поистине тяжёлые времена настали! Ничем не выдав своего изумления, я кивнул, внимательно оглядев всех троих.
– Ваши слова и ваша помощь очень ценны для меня, – начал я, тщательно подбирая слова, дабы ненароком не оскорбить гордых вождей, – И я от лица всех рас прошу прощения у достопочтимых вождей, что своей просьбой нарушаю их покой и уединение их народов.
но правительница халладинов заговорила вновь:
– Мои люди сообщили о грядущем сражении высоким людям севера, и они уже спешат сюда. Лаурендиль сообщил нам, что сбор будет в день осеннего равноденствия в долине меж лесом Имрис и Гномьими холмами.
Я торжественно пообещал эльфийскому военачальнику все муки подземного мира, куда он отправится немедленно после ухода лесных людей. Торжественное обещание было дано, разумеется, телепатически, но эльфа это не спасло. Эльфы, как и варрад и люди‑маги, не лишённые магического дара, и некоторые другие расы читают мысли с такой же лёгкостью, как обыкновенные люди, книгу. Лаурендиль, кажется, не обратил на мою угрозу не малейшего внимания, но торжествующе прошептал стоящему рядом Торгриму: «Что я говорил! Не надо тебе никуда отправляться!» тот в ответ пнул эльфа локтем в бок, чтобы не мешал переговорам. Но я уже отпустил вождей, и теперь с грозным видом повернулся к эльфу.
– Ну что? – заискивающе глядя мне в глаза поинтересовался эльфийский военачальник, – Самому петлю готовить, или ты подсобишь? Да к тому же у меня последний кусок мыла уже закончился.
– Почему я, повелитель, узнаю обо всём в последнюю очередь?
– А потому что повелитель был слишком занят собственными проблемами личного характера больше, чем делами государства и безопасностью своего народа! – отпарировал эльф.
– Что?! И что ты об этом знаешь?
– Да о твоей безнадёжной любви к вашей повелительницы все расы знают. А, может, не столь безнадёжной? – ухмыльнулся он.
– Ну, почему я не могу думать на индивидуальной волне?..
Я круто развернулся на каблуках и шумно выдохнул, выпуская остаток раздражения. Друзья облегчённо вздохнули. Собрав пожитки, мы тронулись в путь. Беззлобно переругиваясь, мы отыскали коней, разбредшихся по лесным зарослям, привязывать их к деревьям я и, видимо, остальные посчитали верхом жестокости. В вскочив в сёдла, я ненадолго задержался, чтобы свистнуть. На мой зов через несколько минут с неба камнем рухнул белоснежный крылатый жеребец, конь первого советника острова Ленос. Широкие белоснежные крылья, прижатые к бокам, не были заметны, так что конь ничем, кроме размеров не отличался. Мои спутники восхищённо охнули. Я вскочил на спину жеребца, свободолюбивые кони не терпели сёдел, поэтому варрад с детства приучались обходиться без них. Выехав на тракт, мы растянулись длинной цепью, но осторожный эльф предложил всем ехать слитной группой. «Так нас труднее будет застать врасплох!» все с радостью согласились, потому что ругаться на расстоянии в два лошадиных корпуса не очень удобно. Таким образом мы теперь ехали в таком порядке: я ехал бок о бок с Лаурендилем и Торгримом, за нами – Доррен и Геррет. Ожесточённые споры по разработке нами хоть какого‑нибудь мало‑мальски пригодного плана дальнейших действий то и дело перемежались не менее бурными и ожесточёнными перебранками всех со всеми. Мне, наконец, надоела эта бессмысленная трескотня, и я, пришпорив коня, выехал далеко вперёд, намного обогнав своих спутников. Но не успел я проскакать и нескольких минут, как мне в плечо вонзилась стрела с чёрным оперением. Мои спутники. Они пришпорили коней и, нагнав меня, с тревоженными лицами поставили коней в кружок вокруг своего повелителя схватились за оружие.
– Кажется, охотились только на повелителя! – задумчиво заметил Геррет.
– Разумеется! – сказал эльф, ‑убить полководца, значит, выиграть войну!
– А потом и перестрелять нас поодиночке, – добавил гном.
– Да перестаньте вы, утешители, и без вас тошно! Лучше скажите мне, чьей это работы? – и я протянул извлечённую из плеча стрелу. Извлекая её, я не смог удержаться от невольного стона, зазубренный наконечник плотно засел в теле и не желал вытягиваться. Стрела пошла по кругу.
– Наконечник гоблинской работы, – в один голос уверенно заявили Геррет и Доррен.
– А вот чёрное перо, перо ворона. Такими пользуются, когда хотят показать, что стрела не предназначена для мирных целей, стрела вестника, например.
– о чёрных вестниках мы и без тебя знаем, – огрызнулся эльф, ты, Геррет, лучше сообщи нам, кто именно мог выпустить эту стрелу. Уж не лесные люди, верно!
– Лесные люди предавать не станут, оборотни тоже, – задумчиво сказал я. – Эльфы чёрными перьями не пользуются принципиально, – Лаурендиль возмущённо фыркнул, – гномы используют в качестве дополнительного оружия только арбалеты, – настал черёд гнома возмущаться, – А вот люди…
– Да ещё и варрад, – мстительно подсказал эльф, оскорблённый до глубины души, что его народ могли посчитать предателями.
– И варрад, – со вздохом согласился я. – И среди нас могут найтись предатели.
– Да чего вы спорите! – взорвался гном, – люди это и всё тут! Я не имею в виду союзные народы, – быстро поправился он, поймав на себе взгляд недобро прищуренных глаз Торгрима, а Доррен спорить не стал, а, наоборот, ещё больше сгорбился, съёжился в седле. Я ободряюще похлопал отлучённого по спине. Тот обернулся и с благодарностью посмотрел на меня.
– Хватит пустых разговоров, – сказал я, – и, пожалуйста, Лаурендиль, проследи за тем, чтобы никто не смел нападать на Доррена. Тебя, это, кстати, тоже касается, – добавил я уже мысленно. Эльф покраснел до корней волос и кивнул.
– Хватит, пора ехать! – обратился я к друзьям. – Лаурендиль, сколько там дней осталось до осеннего равноденствия, у меня нет с собой календаря, а сам что‑то не соображу.
– Четыре дня.
– Да, придётся поторапливаться. Итак, едем всю ночь и потом сколько хватит сил. Леса тянутся до самого Гномьего хребта, если понадобится отдохнём в лесу. Вперёд, друзья!
Всю ночь мы скакали во весь опор. Никаких неожиданных происшествий не происходило. Мы скакали в густом тумане и задолго после рассвета. Но, когда солнце перевалило зенит, мы расседлали коней и вместе с ними продравшись сквозь заросли, выбрались на поляну, очень похожую на ту, где мы встретились сутки назад. Люди сразу повалились на траву, отказавшись подкрепиться. Мы, оставшиеся трое, развязали котомки и немного подкрепились хлебом с сыром, запив нашу трапезу парой глотков нагревшейся во флягах воды. Затем и мы опустились на траву. Но, несмотря на длительный переход, никто из нас не заснул, все были слишком взбудоражены предстоящими событиями, чтобы думать о сне. Минут пять все наслаждались абсолютной тишиной, птицы уже улетали и в пустеющем осеннем лесу не слышалось ни звука. Но тут Лаурендиль не выдержал.
– Тишина, как в могиле. Уж на что я лесной эльф, такой тишины с роду не слыхивал!
Его звонкий голос чересчур громко раздался среди этого мрачного безмолвия.
– Такая тишина бывает после пожара или после битвы, – подал голос Доррен.
– Не нагнетай, а! и так не по себе! – раздосадовано бросил эльф. – Думаешь я и сам не знаю, что предвещает ТАКАЯ тишина?
– Не сомневаюсь, что знаешь, – спокойно ответил отлучённый, – но наше положение сейчас таково, что…
– Ты хочешь сказать, что мы слишком беспечны?
– Именно это я и хочу сказать. По крайней мере, двое часовых нам не помешают.
– В округе нет ни чьих следов, ни магических, ни телепатических! – авторитетно заметил Лаурендиль, – так что за наш покой на ближайшие часы можно не опасаться.
– Как знаешь.
– Вот ты и стой на страже, раз такая охота! – огрызнулся эльф.
Доррен молча поднялся и отошёл к краю поляны, присев и опершись спиной о раскидистый тополь. Он сидел лицом к нам, и я видел, что смотрел он не на нас, не на другую сторону поляны, а перед собой странным, нечего не видящим взглядом. И я понял, что ушёл он не сторожить, а как бы отделил себя от остальных этим жестом. Я подошёл и присел рядом.
– Доррен, – тихо начал я, – скажи мне, что с тобой. я, может быть, смогу тебе помочь
Доррен поднял на меня глаза и благодарно улыбнулся.
– Нет, повелитель, но вы ничем не сможете мне помочь.
– Для тебя я Вэрд. Но я хотя бы попытаюсь.
– Хорошо, – после некоторого молчания, сказал он, – я расскажу… Вы знаете, кто такие отлучённые. Предавшие Белый совет и использовавшие свою силу во зло. Ещё до моего пленения гоблинами я вынашивал планы… предательства, – это слово он выплюнул, словно сгусток чёрной вредной крови и продолжил, – я передал чёрным магам многие ценные сведения, полезные в войне. Я просил их помощи, но они не приняли меня. Потом я попал в гоблинские рудники. Двадцать раз я бежал, но меня ловили, и вновь возвращали в забой и… в кандалы. За сто пятьдесят лет…
Охнули все присутствующие, неслышно подошедшие в самом начале рассказа. Доррен продолжил после короткой паузы:
– Когда я, наконец, смог выбраться на равнины, терпя лишения и голод, то рухнул без сил у подножия гор и мне тогда казалось безразличным, найдут ли меня гоблины или сожрут волки. Мне хотелось умереть. Умереть от отчаяния, когда я понял, что я лишён магической силы, но, главное… – и он повернул левую руку ладонью вверх, и мы все увидели, что на левой ладони у него то ли начерчен, то ли выжжен знак, клеймо предателя, отлучённого, а значит и отверженного всеми. Клеймо представляло собой сердце, разделённое красной полосой на две равные половины, белую и чёрную. Три стрелы пронзали сердце в трёх направлениях, словно раздирая его на части. Стрелы означали стрелы предательства, разделённое надвое сердце – разбитые надежды, утраченную веру в человека, красная полоса символизировала дорогу страданий, проходящую по границе светлой и чёрной половин, границе добра и зла. Подобное клеймо возникало сразу, как только верховный маг Белого совета узнавал о предателе. Подобный знак находился и на левой стороне груди, там, где сердце. Его невозможно было не смыть, ни стереть. Жгучая боль, не ослабевающая, а иногда и усиливающаяся с течением времени, сопровождала отлучённого всю оставшуюся жизнь. Только искреннее прощение всех живущих и тех, кто властвует этим миром в заоблачных высях могло уничтожить клеймо. Лет триста назад в самом конце войны магов я попал в плен к чёрным магам, которые хотели выжечь на мне клеймо их раба. Тогда им это не удалось, но они честно пытались, и я помню боль от раскалённого железа, когда его прижимают к открытой ране. А подобную боль веками вынужден терпеть отлучённый. Говорят, так как клеймо не было выжжено на теле и не начертано собственной кровью, а появлялось на коже без помощи подручных средств, боль была не такой сильной, как от клейма, которое вырезали на теле чёрные маги. А предавшим чёрных магов вырезали на правой ладони круг и прижигали рану калёным железом, заговорённым особым образом. После этого одна половина круга оставалась ярко‑красной, а другая чернела, что символизировало кровавое пламя войны и вечный мрак злого начала. Предатель с подобным знаком на правой ладони и на груди считался проклятым. И, если у отлучённых был шанс получить прощение, то у проклятых подобного шанса не было, если, конечно, проклятый не обратиться к свету, ведь даже чёрные маги не рождаются со злом в сердце. Но в истории ещё не было случая, чтобы проклятый был прощён при жизни да и навряд ли после смерти. так что нашему Доррену ещё повезло, что его не приняли к себе чёрные маги, ибо, если и они разочаровались в нём… страшно даже подумать, что ожидало бы его тогда.
А Доррен продолжал:
– Меня не пускали на ночлег даже в хлева! В меня бросали камни, плевали в лицо, травили собаками. Пару столетий меня, как палый лист, северным ветром носило без приюта по всем дорогам этого мира.
Я невольно восхитился художественностью повествования. Как мог человек, переживший ТАКОЕ, говорить о своих страданиях так, как говорил Доррен. Он говорил тихо, прикрыв глаза, мёртвым голосом, не упуская ни единой подробности, словно бы он задался целью запугать своих слушателей. Гном и человек уже давно стали нежно‑салатового цвета, даже эльф ощутимо вздрагивал. До меня донеслись его мысли:
«Я триста пятьдесят лет провёл в застенках чёрных крепостей. Но мы, эльфы, и не такое выдерживали. А он всего лишь человек, пусть даже и бывший маг, но сколько бы он не жил, он остаётся смертным. Я бы всё отдал, чтобы никогда не видеть этих глаз!..»
Бесконечная серая дорога под бледным нависшим небом, беспощадно поливающим дождём и иссекающим ветром. Он идёт по дороге, опираясь на ясеневый посох, идёт один и на лиги вокруг ни жилья, ни даже костерка, где бы могли оказаться люди.
Из‑под полуприкрытых век Доррена скатилась слеза. Я приобнял его за плечи, а эльф, опустился с другой стороны и взял его за руку.
– Не плачь, Доррен, – сказал я, – Всё кончилось. Ты с друзьями.
Он не реагировал. Я потряс его за плечи.
– Очнись, Доррен! Ты на поляне, среди друзей, открой глаза, посмотри на меня.
Доррен застонал и открыл глаза. Страшен был его взгляд! В серых глазах метался ужас, смешанный с безумием. Минут десять он смотрел на меня, явно не видя, но вот взгляд его медленно прояснился и уже осмысленно сосредоточился на мне. Эльф продолжал что‑то шептать, держа отлучённого за руку.
– Прости меня, Доррен. Я не знал… – сказал он.
Доррен улыбнулся словам эльфа, но обратился ко мне:
– За что, повелитель, вы так добры ко мне? Я не заслужил…
– Уже тем, что ты пришёл к нам, ты заслужил прощение. Да что там, всей своей жизни ты заслужил его.
Эльф, человек, гном и я встали вокруг дерева, у которого сидел отлучённый, и, вскинув соединённые руки, воскликнули:
– Именем солнца и луны, огня и воды, ветров и земли, мрака и света, жизни и смерти, я прощаю тебя!
Несколько минут длилось молчание. Доррен закрыл лицо руками, и мы поняли, что он плачет. Мы тихо разошлись, оставив его одного со своими мыслями. Никому не сиделось на месте, мы ходили по поляне, возбуждённо перешёптываясь или обмениваясь обрывками мыслей. Когда Доррен подошёл к нам, его лицо было как бы озарено светом. Но, к сожалению, страшные знаки не исчезли. Он ещё не был прощён богами, а без этого прощения он до сих пор считался отлучённым. Но он, казалось, не чувствовал боли, причиняемой знаками.
– Я… я, – и голос его пресёкся, – Я не достоин!
– Ещё раз заикнёшься о достоинстве, – заявил эльф, – пристрелю.
– А мы, если что, поможем, – бодро подтвердили Торгрим и Геррет, а я обжёг Доррена таким свирепым взглядом, что тот предпочёл ретироваться за ближайший дуб. Похоже, магические способности к нему ещё не вернулись, так как прощение было неполным, и он по‑прежнему не мог читать мысли, как большинство магов. Он по‑прежнему считался отлучённым, но мы предпочли называть его либо по имени, либо странником, что как нельзя кстати подходило к нему и к подобным, палым сухим листьям, как он выразился.
Вдруг ко мне на плечо спикировал ястреб. Перелетая от меня к эльфу, он возбуждённо заверещал. Мы поняли, что объединённая армия людей движется от Великих гор к Гномьим холмам. Но это было не удивительно, неприятно удивило нас то, что самые наши худшие опасения сбылись: люди призвали огров,
И тут, несмотря на напряжённую атмосферу я улыбнулся. Ну, разве не смешно, Что люди, которые ненавидят магию во всех её проявлениях, хотя ту же магию они именуют религией и магистры их духовных орденов (слово магистр, кстати, и слово маг происходят от одного корня Magis, что значит «обучать, наставлять», магистр, что значит «наставник, глава» и маг, что значит «управляющий, управляющей внутренней энергией, силами природы и т.д.), так вот магистры их духовных орденов, сжигающие на костре женщин, которых посчитали колдуньями, эти магистры допустили, чтобы их адепты, верующие, или как их ещё там называют, прибегли к помощи созданий, которые по их мифам давным‑давно вымерли, к помощи созданий, горячо ненавидимых ими. Откуда люди узнали, что именно в долине между лесом и холмами была назначена встреча войск их противника, осталось неизвестном. Видимо, сообщили перебежчики. Птица умчалась, а мы немедленно тронулись в путь. Мы подкреплялись уже в сёдлах. Нельзя было терять ни минуты.
Но без ещё одного происшествия всё же не обошлось. Поздним вечером мы остановились на ночлег, чтобы дать отдых коням и людям, ни Доррен, ни Торгрим не могли обходиться без сна много часов подряд, как мы. Судя по картам эльфа и гнома, нас отделяло от долины не больше полумили. Мы успеем прийти вовремя. Едва только слезли с сёдел, люди тут же уснули, задремали и эльф с гномом. Я задумался о предстоящем сражении, устало привалившись к дереву. Густые, едва начавшие опадать кроны закрывали ночное небо, но даже сквозь них пятнами проникал яркий лунный свет. Где‑то в глубине леса завыли волки. Так воют только оборотни в полнолуние. Я попытался сосредоточиться на предстоящих событиях, но мысли то и дело возвращались к отдалённому вою и полной луне. Оборотни не посмеют нападать на повелителя открыто, хоть они и на нашей стороне, но от них всего можно ждать, но даже они поостерегутся нападать на того, под чьим командованием собрались чуть ли не все магические народы волшебного мира. И ещё эта полная луна не давала мне покоя. Малый Круг замкнулся. Малым лунным кругом или кругом смерти издавна считали лунный цикл от одного полнолуния до другого. Если животворный солнечный свет считался светом жизни, поэтому Большим Кругом или Большим Солнечным Кругом, или Кругом Жизни в наших краях считали время от одного до другого летнего солнцестояния, то мертвенно холодный свет месяца или луны считался светом смерти, а в полнолуния достигала мощи тёмная магия Разрушения,, оборотни в своей звериной ипостаси становились наиболее опасными, ночные кошмары обретали плоть и разум и способны были свести с ума даже самых чистых и светлых, незамутнённых нечистой совестью. Правда, звёздными лунными ночами творились и дивные чудеса, совершаемые эльфами, ведь бессмертные более нежели иные живущие защищены от тёмной магии, но даже и мы, бессмертные, то есть варрад и эльфы побаиваемся полной луны, хоть и любим звёзды. В такие ночи хуже действуют противоядия, и раны заживают куда медленнее, почти совсем утрачивает силу Магия Созидания, Исцеляющая магия, черпающая силы в солнечном свете. Так как мрак и рождённое в нём зло старше света и добра, то и малые круги замыкаются куда чаще, чем большие, ибо зло постоянно пытается проникнуть в помыслы и сознание не порабощённых им ранее. Наибольшей опасности вообще ночами, а особенно в ночи замыкания малого круга, подвергаются люди‑маги, так как именно людям свойственна неуёмная жажда власти, которую и дарует им искусство магии, а тёмная магия разрушения, древнейшие формы которой были ещё до начала времён и были подвластны куда более могущественным стихиям, чем человеческое сознание, магия разрушения подпитывается из своего древнейшего корня и способна погубить как и призвавшего её, так и рискнувшего её сокрушить. Властолюбивые люди часто забывали об этом, но если простым смертным опасность хоть и угрожала, но была не столь велика, то людям‑магам приходилось несладко. Впрочем, любого мага, будь то человек или иное живое создание, всю жизнь подстерегают опасности. А Доррен был бывшим светлым магом, предавшимся злу, а даже для лишённого силы отлучённого опасность была слишком велика. Так что меня беспокоили отнюдь не волки и оборотни, а именно бывший маг, сейчас спокойно спящий неподалёку от меня. Но хоть я с минуты на минуту ждал чего‑то неприятного, ТАКОГО я ждать не мог. Видимо, я задремал на несколько минут, потому что очнулся от тяжких продолжительных стонов. Я сразу понял, в чём дело и бросился к Доррену, походя ощутимо пнув в бок эльфа, который тут же вскочил, выведенный из своего обычного пребывания в состоянии грёз наяву, свойственного только лесным эльфам и моментально понявший, в чём дело. Мы опустились на колени у тела Доррена, которое начали бить судороги. Он, не переставая, стонал, и стоны усиливались, как, впрочем, и бьющие его конвульсии. я приподнял несчастного за плечи и устроил его голову на своих коленях. Глаза Доррена открылись, но было видно, что он нас не видит. Задумчивые чуть грустные серо‑зелёные глаза теперь затягивала мутная пелена безумия. Широко открытые мутные глаза были полны невообразимым страхом, страхом и страданием. Глаза были устремлены мне в лицо, я кивнул эльфу, тот взглянул и крепко сжав руки Доррена на распев начал произносить древние эльфийские заклинания, спасающие от чёрных чар безумия. Но тут эльф охнул и выпустил левую руку Доррена. Я тут же понял почему. Знак отлучённого на ладони проступил чётким контуром. Коснувшись его, я отдёрнул руки от нестерпимого жара. Следы цепей на запястьях проступили багровыми следами, на них выступила кровь. Доррен выкрикивал бессвязные фразы, смысл которых сводился к просьбам о пощаде и покаянным фразам. Нам было некогда прислушиваться. Обычно люди в таком состоянии не могут причинить себе вред, а вот рассудком повредиться могут, но судя по тому, что вряд ли подобный приступ был первым, сумасшествие нашему другу не угрожало, а вот привлечь своими криками нежелательных слушателей, не замедливших перейти от простого внимания к более решительным действиям, он мог, так что следовало разбудить Доррена как можно скорее. Странно, но ни Торгрим, ни Геррет так и не проснулись, так что эльфу пришлось расталкивать их, пока я нашёптывал на ухо Доррену успокаивающие слова, смешанные с заклинаниями, что мало помогало. Когда Лаурендиль объяснил ошалелым со сна друзьям, в чём дело и отправил их в дозор, что, к слову, заняло немало времени, ибо едва проснувшийся гном схватился за свою секиру, намереваясь, кажется, прикончить сначала эльфа, а уж потом искать неизвестных врагов, а Торгрим, понявший проблему по‑своему, подскочил ко мне и схватив Доррена за плечи, начал трясти. Успокоив обоих, мы отправили их в дозор, а сами ещё битый час старались успокоить Доррена. после могучих рук викинга бормотанья и вскрикивания смолкли, но сознание не вернулось. Тут‑то я встревожился. Я и раньше видел людей в подобном состоянии, но столь продолжительным на моей памяти оно не было. Собрав все силы, я попытался проникнуть в замутнённое сознание Доррена. ничего хорошего я там не увидел. Смутные картины пыток, образы закованных в броню воинов, и сам Доррен, окровавленный и беспомощный. Мир вокруг наполнился жуткими воплями, бряцаньем оружия и доспехом, ржанием коней, жутким скрежетом и ударами бича. С большим трудом я воспроизвёл в своём сознание довольно чёткую картинку: Доррен, каким о его видел несколько часов назад на поляне после полученного прощения и связал это видение с его разумом. Мне это удалось, тогда я изо всех сил стал хлестать его по щекам, крича: «Вспомни себя, вспомни себя настоящим, освобождённым!» связь оборвалась и наступила тишина, темнота и ощущение пустоты в душе. Но это ощущение длилось всего мгновение, потом я снова был среди густого леса,, передо мной лежал Доррен, которого я действительно бил по щекам, но стоявший рядом эльф был спокоен, видимо, кричал я не наяву, ибо в противном случае сюда бы давно сбежались все окрестные оборотни и прочие нежелательные гости. Но тут Доррен взглянул на меня осмысленным взглядом и довольно сердито.
– Перестань меня лупить. У меня и так всё тело болит, ещё ты пытаешься превратить мою физиономию в пудинг, гоблинского приготовления.
Он засмеялся, но хриплым нерадостным смехом, и я понял, что Доррен за шуткой пытался скрыть стыд.
– Скажи спасибо, что луплю тебя я, а не наш берсерк. Он, кстати, пытался.
На холодном рассвете назначенного дня, мы добрались до долины и расположились на одном из холмов. Какой ужас! По всей долине двигались и перемещались полки. Войско гномов шло под предводительством родного брата Геррета, возглавляемое им в отсутствии военачальника. Гном тут же поскакал ему навстречу и принял командование. Лаурендиль поехал навстречу своему многочисленному войску. Доррен растерянно гляделся, но тут же увидел расположившийся на одном из ближайших холмов довольно многочисленный отряд людей, лучников и копейщиков. Это были отлучённые. Вот о какой помощи говорил он в день нашей встречи. Да, молодец наш Доррен, недооценивали мы его. Но не успел он повернуть коня, как его глаза расширились, и он глухо застонал. Из‑за дальних холмов показался отряд мечников. Люди ехали ровными рядами, молча, сплочённо. Чёрные кони, чёрные плащи, чёрные мечи из гномьего Аспида, железа, для которого не страшен никакой магический огонь, пропитанного ядом, от которого нет спасения. Раны, нанесённые аспидным мечом, не только не заживают, но и разрастаются. Впереди всех на вороном жеребце ехал высокий воин в чёрном плаще, отороченным ало‑золотым по подолу и рукавам. На плаще был выткан знак проклятых. По долине пронёсся слитный стон:
– Мартин, Мартин Даллен! Предводителя проклятых боялись не только простые смертные, верховные маги Белого совета, его панически боялись все бессмертные расы. Всё живое бежало перед ним. За спиной послышался сдавленный хрип. Лаурендиль, отдавший какие‑то приказания своим военачальникам и, успевший вернуться на наблюдательный пункт, стремительно зеленел и закатывал глаза. Но в обморок ему помешала грохнуться эльфийская выдержка и моя крепкая рука. Отряд проклятых остановился, но Мартин целенаправленно направил коня в нашу сторону. Остановившись буквально в десяти шагах от нас, он обвёл нас троих пронзительным взглядом смарагдово‑зелёных, угрюмо горящих глаз и досадливо дёрнул левым плечом. Когда наши взгляды на миг встретились, я вздрогнул, так ненавидяще безжалостен и холоден был этот ледяной взгляд смарагдовых глаз. Казалось, его глаза видят тебя насквозь, так пронзителен был этот странный жестокий взгляд. Глядя в эти зелёные глаза, казалось, что нигде в мире нет больше приюта, нет тепла и света, нет радости и счастья. Но вместе с тем хотелось смотреть в эти глаза, смотреть и смотреть, смотреть без конца.
Доррен без слов выехал вперёд, едва завидев чёрного всадника.
– Вот мы и встретились, отлучённый! – презрительно бросил Даллен, подняв забрало. – Триста лет мы не видались. Странно, что ты ещё жив, раб гоблинов. Я вижу, теперь ты взялся за ум, то есть стал прихвастнем этого… беловолосого выскочки. Да, не думал я, что ты так низко пал, что сможешь унизиться до мольбы о прощении и пощаде! И сколько же он заплатил тебе за услуги, раб?
Его низкий, хриплый голос чем‑то напоминал карканье ворона. Но что‑то в звуках этого голоса завораживало. Да и весь облик чёрного воина запоминался на всю жизнь тому, кто видел его хотя бы мельком.
Доррен побледнел и отшатнулся, словно от удара, но, быстро опомнившись, ответил:
– Ты прибыл сюда, чтобы поиздеваться, так знай, что твои слова уже давно никого не трогают, проклятый! Все давно знают им цену. Не велика она, если времена меняются, а ты по‑прежнему бродишь без приюта!
– Зачем я прибыл не твоя забота, а по поводу моих слов, отвечу, думаешь, меня боятся и ненавидят только за дела? Нет! Если бы мои слова были так безобидны, как ты думаешь, вы бы сейчас не тряслись при виде меня, как осиновые листы.
– А зачем ты пришёл сюда, почему решил нам помогать?
– Помогать вам? – Мартин презрительно сплюнул, – помогать вам, горстке жалких оборванцев с большой дороги, решивших поиграть в благородство, поизображать из себя славных воинов! А говорю с тобой я только потому, что решил поприветствовать тебя, жалкий прихвостень. Помнишь, небось, как умолял чёрных магов принять тебя, когда тебя выперли из Белого совета? А когда и ковен раскусил тебя, ты поступил на службу к этому, беловолосому, последнему из самого захудалого рода нелюдей, варрад, именующих себя сверхлюдьми, когда людьми они с роду не были, доблестные хвастуны, могущие только болтать о подвигах…
Я еле удержал своего скакуна, решившего вступиться за хозяина, ведь кони варрад, помимо умения летать обладают и способностью понимать человеческую речь. Я остался невозмутим. Я был наслышан о манерах людей, подобных Мартину, и знал, что Мартин достиг в этом искусстве наивысшего мастерства. Также я помнил, что не следует слишком бурно реагировать на столь изысканные изъявления дружеских чувств, ведь для Проклятых, тех, кого ненавидят и боятся живые и даже мёртвые, а тем более для их предводителя, которого сторонятся даже свои, подобные речи доставляют удовольствие, сравнимое разве что с наслаждением от своих чёрных деяний, и мне не хотелось лишать его практически единственного наслаждения в бесконечно долгой жизни, и без того полной страданиями, но отнюдь не из‑за альтруистических побуждений, я опасался за свою жизнь и жизнь моих друзей, ведь о непредсказуемом характере Мартина ходили легенды. Неразумно раздражать такого человека резким заявлением или тем паче выпадом. Доррен весь покрылся пунцовыми пятнами и тронул коня, но я поднял руку, останавливая его от опрометчивого шага. Но Мартин словно бы и не заметил реакции на свои слова и продолжал, обращаясь к Доррену:
– И ты искренно считаешь, что жалкая горстка людишек, которую ты к нему привёл, сможет отразить натиск сотен хорошо вооружённых воинов. Всё! Время магов и прочего сброда прошло, настаёт время смертных людей, новых верований и понятий. Вы не выстоите!
– Но ты тоже привёл своих людей, и как я понял, собираешься биться на нашей стороне, – как можно спокойнее сказал я, но Мартин не обратил на меня никакого внимания.
– Ты верно подметил: времена меняются и сдаётся мне уже изменились если добренькие миролюбивые эльфы выступают в одном войске с мэреинами, доблестные варрад сражаются на одной стороне с драугами, а гномы не против поддержки дзвергов. Воистину теперь мир перевернулся с ног на голову. Неужели смертные, ненавидящие магию и верующие в иных богов так опасны, что весь волшебный мир братается друг с другом без разбора, объединяясь против ужасного врага, у которого есть только боевое искусства. Вы, могучие маги трясётесь перед жалкими людишками с остренькими мечами и копьями, вы готовы якшаться с убийцами, злодеями, поругателями, лишь бы те помогли вам победить? А как вы наградите их за помощь? Сами прикончите или просто прогоните на все четыре стороны? А, отвечайте, доблестные воители и маги?.. молчите? А ведь сказать‑то вам нечего.
Мы все несколько опешили от такого заявления. Первым опомнился Торгрим и потрясённо воскликнул:
– Это ты и твои люди разорили мою деревню, это были проклятые, а не даны. Я вспомнил, что ты убил моего отца, а с моей матерью ты…
Мартин расхохотался.
– да, не тем ты мстил полжизни! А если бы я запоминал каждую деревню и каждое селение, в которых развлекался, то надолго бы меня не хватило!
– Есть в тебе хоть капля сострадания? – возмутился Доррен.
– Сострадание, стыд, совесть, добро, зло, свет, мрак – к чему все эти ненужные слова, которые придуманы для оправдания слабыми. Кто знает, что такое добро, свет, совесть, сострадание и прочая чепуха? Да, я ненавижу всех людей, эльфов и прочих. А за что мне их любить, если они меня отвергли?
– Ты сам выбрал свой путь.
«Неужели нельзя его просто прикончить сейчас, когда он утратил большую часть своей мощи! Сто с лишним лет он был моим палачом в чёрных застенках!» – донеслись до меня мысли эльфа, а неслышно подъехавший к нам Геррет, пробормотал:
– А скольких моих собратьев он убил просто ради удовольствия!
Проклятый услышал и мысли эльфа, и бормотание гнома.
– О да, старые знакомцы! Лаурендиль, так тебя вроде, вижу, ты дорос до верховного командующего. Поздравляю, а помнишь, что когда‑то я властвовал над тобой и над всеми твоими помыслами и желаниями. Какой выкуп мне сулили твои венценосные родичи!.. а о вас, гномах, я и не говорю. Слишком вас много было, таких… ну, мне пора, но на прощание я вот что скажу: не стоит легковерно относиться к тем, кто, по‑вашему, утратил своё могущество.
Уже тронув коня, он вдруг обернулся:
– О, а про тебя‑то я совсем забыл, варрад! Тем магам, что держали тебя в плену и пытались выжечь на твоём лбу клеймо раба были осведомлены мною о твоей личности.
– Не понимаю, а зачем тебе всё это было нужно? – крикнул я ему вслед, но чёрный всадник уже скакал во весь опор к своему отряду, на скаку отдавая приказы на варатхэ,, чёрном наречии, языке Проклятых.
Я сжал кулаки. Теперь все они знают о том, что мне хотелось бы скрыть.
– Не переживай так, Вэрд! – обратился ко мне эльф, по лицу которого нельзя было сказать, что он не переживает, – Он над всеми так насмехается! В этом вся его суть.
– В том, чтобы убивать ни в чём неповинных женщин, стариков и детей? – сжав кулаки, воскликнул гном.
– Он бывший боевой маг. а даже светлым боевым магам тяжело прожить более месяца без поединка, конечно, в большей мере символического, а чёрный боевой маг живёт войной, то есть убийством и прочим с ним связанным, ну, вы меня понимаете. Став проклятым, он лишился своего могущества. Его остаточной магии хватает лишь на него самого, ведь ему более пяти сотен лет, а не один проклятый без магии не выдержал бы столько времени терпеть ту жуткую боль, что причиняют ему его отметины. Как воин он страшен, а как маг он уже ничего не стоит. Я бы не стал так его опасаться.
– Ты‑то сам не больно смело выглядишь, – заметил оправившийся от потрясения гном.
– Надеюсь, нас больше не ожидают сюрпризы?
Он обернулся и посерел. С юга‑запада шла армия мэреинов, каменных людей‑исполинов, рождённых по преданиям во мраке чёрных пустынь, каменных пустошей, пропитанных чёрной магией. Рождённые из камня во мраке, они ненавидели всё живое. После великой битвы, в которой армию мэреинов удалось победить хитростью, рождённые после падения чёрной крепости, они то ли перешли на сторону света, то ли держали нейтралитет и присоединялись к войнам между другими расами по собственному почину, никому, кроме своего предводителя не подчиняясь. Обычные люди мало знали о них и часто принимали за каменных троллей, живущих в скалах.
Сдавленный стон, переходящий в предсмертный хрип, привлёк моё внимание. За своими мыслями я и не заметил ещё одну армию, движущуюся с северо‑запада. Огромное войско людей Кадорна, великой северной империи, ведомое ставленником самого верховного короля, Эдвином Острооким двигалось с северо‑запада, но не оно привлекло всеобщее внимание. Впереди безукоризненными конными и пешими рядами шли…
– Инхерии пришли к нам на помощь! – прошептал Торгрим.
Но Лаурендиль не разделял радужных взглядов северянина. Если небесное воинство, обитавшее в Вальхалле, по мнению викингов, было смертно на земле, ведь инхерии даже в небесных чертогах убивали друг друга, а потом воскресали, ели и пили, веселились, любили прекрасных дев‑воительниц валькирий, то инфери…
– Инфери, Хранители Нижнего мира мёртвых! – пробормотал он.
– Хотелось бы знать, – начал я, – почему эти немые воины стали служить верховному королю Кадорна? Ведь Ароун, повелитель Ануина, Земли смерти, повержен, и убивать на прежней стороне стало некого.
– Да! – вторил мне оправившийся от шока Торгрим, – на стороне добра, думается мне, им тоже найдётся работка, какую они понимают, слишком много всякой мрази развелось, – и пояснил, поймав недоумённый взгляд эльфа, – колдуны‑чернокнижники, ведьмы и прочие.
– Одним словом, Тёмные маги, их бывшие хозяева! – подытожил Лаурендиль.
– Они не виноваты! – вдруг заговорил белый, как мел, Доррен. Глаза его лихорадочно сверкали. Мы поражённо уставились на него.
– Ты что же, защищаешь этих бездушных кукол!..
Доррен обернулся к Торгриму и посмотрел на него долгим взглядом, в котором читалась горечь, и, кажется, презрение.
И тут до меня дошло, но дошло не только до меня, потому что Лаурендиль вдруг спросил:
– Доррен, среди них есть кто‑то, кто тебе дорог.
Тот не ответил, но мы поняли всё по глазам, и по тому, как он смотрел на двоих всадников, что ехали впереди немого войска.
– Те двое были моими самыми близкими друзьями при… при жизни, – тихо сказал он, а потом продолжил:
– эти… люди… не виноваты в том, что стали такими, не виноваты в том, что их заставили мучить и убивать. Они только делали то, что им приказывал их хозяин, тот, кто их создал. Они утратили память о своём прошлом и теперь их дом и их родина, там, где обитают создавшие их силы, или маги, обладающие этими силами. Для них не существует ни зла, ни добра. Да, нередко инфери мстят живым за то, что они другие. Но инфери верны своему долгу, верны приказу и будут защищать свой дом, свою родину и честь своего повелителя до конца, вернее, вечность. Разве можно винить их в том, что они защищают то единственное, что знают и понимают, к чему, возможно, привязаны, защищают точно также, как делал бы это каждый живущий.
– Верны своему долгу! – скептически фыркнул Торгрим. – когда они топили корабли для собственного удовольствия, безжалостно убивали женщин и детей в селениях и…
– А ты хоть раз видел хотя бы одного из них раньше, видел то, о чём сейчас говоришь? – спокойно спросил Доррен.
– Мне достаточно того, что я их сейчас вижу! – хмыкнул викинг.
– Ну вот. А я провёл среди них пятьдесят лет и своими собственными глазами видел, как весёлых трудолюбивых крестьян, добрых и отзывчивых рыбаков, умелых и гордых мастеровых, задорных и лукавых купцов, суровых и верных воинов убивали, а затем превращали в безмолвных рабов мрака. Я видел их лица, когда безжалостные мечи пронзали им грудь лишь затем, чтобы через несколько минут они вновь поднялись забывшими себя, свои семьи, свой дом, безжалостными бездушными немыми бледноликими воинами. Видел, как Мартин Даллен и его приспешники приказывали своим возрождённым бессмертным воинам идти и убивать всё живое, жечь и вырубать леса и дома, разрушать каменные укрепления и стены городов, и они шли, шли и… убивали, и жгли, и разоряли. И среди них были самые близкие мне люди, мои школьные товарищи, почти братья. И я, покуда жив, буду бороться за их счастье. И, если не смогу найти мага, который сможет воскресить их, то по крайне мере научу жить по‑иному, научу разговаривать и творить добро, созидать, а не разрушать.
Торгрим ошеломлённо уставился на него, явно не понимая:
– Зачем тебе нужно возиться с этими… с этими… – он задохнулся и замолчал, так и не подобрав достойного определения для бледноликих воинов смерти.
– Я хочу хоть чем‑то искупить свою вину, своё предательство!
– Да первый же из этих монстров размозжит тебе череп или проткнёт своим бронзовым кинжалом, прежде чем ты посмеешь к ним приблизиться! – расхохотался Торгрим.
– Я же уже говорил тебе, что они знают меня, а я их. Вернее, я знаю их предводителя и его знаменосца, а этого вполне достаточно. Ведь теперь, когда рухнула власть ковена магов, и создавшие инфери маги разбиты и их могущество уничтожено, эти несчастные повинуются предводителю, самому опытному и жестокому среди них, ибо ни один из инфери не может жить сам по себе, не подчиняясь приказу. Всю жизнь, вернее, с начала их нового существования, их учили повиноваться. А как же иначе, ведь их сущности насильно вернули в подзвёздный мир и заключили в их мёртвые тела, тем самым оживив их и сделав бессмертными. а сколько лет, а может, веков, многие из них пролежали в могильных курганах, прежде чем их тела вернули к жизни? О, несчастные страдальцы! Древний колдовской котёл, оживлявший мертвецов давно разбит, но его творения по‑прежнему ходят по земле, а когда чёрные маги нашли новый способ, при помощи мощных заклятий оживлять трупы, к тому времени угасло и пламя знаменитого чёрного меча Дирнвина, которым, говорят, когда‑то владел сам король Ридерх, великий верховный король Кадорна! Только ослепительно белое пламя этого меча, пламя всепрощения могло уничтожить безмолвное мёртвое войско Земли Смерти, но это пламя угасло навсегда, потому что иссяк источник древнейшей магии, и что теперь будет с несчастными…
Но Торгрим грубо перебил:
– Ты лучше о нас подумай, плакальщик! Нам‑то что делать? Лично я не собираюсь сражаться на одной стороне с этими…
– Боюсь, придётся! – усмехнувшись, заметил эльф, – теперь они наши союзники, а без их помощи нам вряд ли выиграть предстоящую битву.
Но неугомонный Торгрим не собирался так просто прекращать столь занимательную беседу.
– А кто ты такой, Отлучённый, что так запросто говоришь о чудесах, подвластных только богам?
Доррен грустно усмехнулся, услышав, как обратился к нему бывший викинг, но ответил, дружески улыбнувшись ему:
– Боги дали людям немало знаний. В прошлом я дипломированный боевой маг.
– Некромант что ли? – усмехнулся Торгрим.
– Нет, специалист по защитной светлой магии.
– Кстати, откуда ты знаешь о таком понятии, как некромант?
– В той деревушке, откуда я родом, – ответил Торгрим, – жила колдунья. Весь дом у неё был увешан и уставлен костями и черепами каких‑то зверей и даже, кажется, людей. и я слышал, как её называли некроманткой. И я понял, что это слово связано со смертью. Правда, она была хорошей знахаркой и заклинательницей, вся округа её уважала, уважала и боялась, ведь эти кости…
Во время этой задушевной беседы я с интересом наблюдал за Кадорнской бессмертной армией. Воспоминания давних дней были смутными, да к тому же, когда ты мчишься на разгорячённом коне в пылу битвы, стремясь ускользнуть от безжалостных топором и мечей, не до разглядывания внешности, а того единственного инфери, с кем я близко общался, я ни разу не видел в боевом облачении, ведь Адаон запретил Горхиру сражаться за него. Так что теперь я со всё возрастающим интересом наблюдал за бессмертным войском. Длинные бесцветные волосы прижаты ко лбу тускло поблескивающими железными обручами, затем в беспорядке падают на плечи и спину. Кожаные куртки, обшитые железными пластинами, безукоризненно облегали их худощавые жилистые тела, грудь защищал бронзовый нагрудник, усаженный острыми шипами, скорее для устрашения, ведь убить раз умершего невозможно. Талии их охватывали тяжёлые бронзовые торквесы, за которые были заткнуты длинные железные мечи, сверкающие в лучах восходящего солнца, словно серебряные, а у конных с бронзовых торквесов вдобавок свисали узкие ремённые плети. Плети были навешаны так густо, что напоминали гэльские килты. Штаны из невыделанной кожи были заправлены в чёрные сапоги, высокие голенища которых тоже были обшиты железными полосами и усажены бронзовыми шипами, а окованные шипастым железом сапоги пеших издавали сводивший с ума грохот.
Котёл Перерождения был уничтожен, но древние свитки сохранились. И вот, спустя много столетий, некий странствующий тёмный маг, я, кажется, догадываюсь, кто именно, вновь нашёл старинные свитки и фолианты, и вновь полчища бессмертных воинов под знаменем чёрного меча вступили в бой теперь уже с Белым Союзом. Но теперь ковен чёрных магов вновь разбит, но почему эти живые мертвецы перешли на светлую сторону. вероятно, их вела жажда убийства, а на стороне ковена сражаться уже было бесполезно, вот они и перешли на нашу сторону. Так или иначе, но нынешнему верховному королю Кадорна здорово повезло с таким пополнением для своей регулярной армии. При взгляде на неестественно выпрямленные на спинах коней, сёдел у бледноликих воинов не было, при взгляде на их неестественно выпрямленные фигуры, на их бесцветные волосы, в эти мертвенно‑бледные лица, в пустые белёсые глаза. На безжизненных лицах у одних застыл жуткий оскал смерти, у других челюсти будто свело судорогой: лица напряжены, губы плотно сжаты, видимо, перед смертью они сдерживали крик боли. Но у большинства, как и описывали наши древние хроники, на лицах застыло холодное отсутствующее выражение, то есть нет, не выражение, пустота, пустота, которая, возможно была безмятежным спокойствием смерти, будь они действительно мертвы. Но теперь это спокойствие преобразилось в ничего не выражающую маску холодного безразличия, пустоты, жуткой, безнадёжной, убивающей.
Эта пустота была страшнее звериного оскала или судорожной суровости, потому что при взгляде в эти спокойные лица с жуткой полнотой ощущалась вся неизбежность рока. Неподвижные белёсые глаза тускло горели одновременно равнодушием и злобой, ненавистью к живым за то, что они живые, лишь у воинов с безжизненно бесстрастными лицами в глазах не было ничего, ни злобы, ни ненависти, ни равнодушия. Они были пусты. Подёрнутые туманом забвения, они взирали на мир с холодным безразличием, на мир, который, без сомнения, видели, но он не трогал их.
Во главе отрядов этих жутких воинов на кауром в яблоках боевом жеребце ехал… Хулдред Свартабранд, Хулдред Чёрный меч. Хулдред, говорят, был первым из мертворождённых, самым жестоким и беспощадным. Он, единственный из всех мертворождённых обладал телепатией, что делало его и его армию непобедимой. Его боялись больше предводителя Проклятых Мартина Даллена.
Надо лбом, вделанный в стальной обруч, словно Чёрная Звезда Смерти горел крупный глянцево‑чёрный камень, ромбовидной формы. Лицо Хулдреда было бесстрастно холодно, и в тускло горевших глазах не отражалось ничего. Приотстав на полкорпуса лошади, как и положено, ехал знаменосец, везший знамя: на кроваво‑красном фоне изогнутый чёрный меч Проклятых, в обрамлении шести чёрных звёзд. У обоих были длинные волосы, которые окутывали их подобно дыму или серому туману. Предводитель поднял руку, и на пальце сверкнул тусклым серебром массивный перстень с тем же антрацитово‑чёрным филигранным камнем. Я безошибочно узнал Кольцо Силы, перстень мага. Так вот что даровало предводителю бледноликих воинов магические способности даже и после смерти. Повинуясь поданному знаку, сплочённые отряды воинов остановились. Дружно ударили о землю окованные железом сапоги пеших, зазвенели подковы коней, и тут же начали разворачивать ряды. Хулдред выехал вперёд и, развернувшись лицом к своему мёртвому воинству, начал отдавать команды. Странно было смотреть на бурную жестикуляцию и ответные кивки воинов. Повинуясь безмолвным приказам, длинноволосый знаменосец передал кому‑то знамя и отъехал на правый фланг войска. Он, видимо, был ещё и правой рукой предводителя. Вдвоём они построили свои ряды. Противник не показывался. А союзные войска продолжали пребывать. Вот радостно вскрикнул Торгрим, это с севера подошло войско викингов, во главе с отрядом одетых в волчьи шкуры берсерков, над которым ему и предстояло принять командование. Викингов вёл прославленный Хауг хёвдинг. Рядом с ним гарцевала его дочь, воительница Гуннлёд. Увидев её, Доррен уже не мог отвести глаз. Почти сразу же показалась и армия Свана Хаора, полководца острова Нордланд. Перед сомкнутыми рядами воинов‑северян тоже шли берсерки, возглавляемые Арне Хёдминссоном, сыном легендарного берсерка Хёдмина. От отца Арни унаследовал дар берсерка, а от матери горянки мудрость. Слава богам, он имел острое орлиное зрение. При его рождении все боялись, что он унаследует врождённую слепоту отца. Нордландские военачальники, Сван и Арне, как и скандинавы Хауг и Торгрим отличались не только необычайной схожестью, ведь их народы были близкими родичами, но и редкостным воинским умением. Армии построились в безукоризненные шеренги. И, оказалось, что армии мертворождённых, Проклятых и мэреинов выстроены в одну линию, прикрывающую объединённые армии людей, эльфов и гномов.
– Ну, с такими союзниками мы точно победим, – жизнерадостно заметил эльф.
– Лучше я погибну, чем соглашусь сражаться бок о бок с этими… – гном указал на отряд проклятых и армии мертворождённых и мэреинов,
– К ним можно привыкнуть, зато надёжные, – рассудительно заметил Лаурендиль.
– Ага, привыкнуть как же, особенно к манерам этого Даллена, – проворчал гном. Пришпорив своего пони, он повернул и поскакал к своему войску. Торгрим направился к скандским берсеркам, Доррен к своему отряду, а мы с эльфом некоторое время продолжали наблюдать за построением, потом и Лаурендиль поехал к своим, и я остался один. Усилив зрение магией, я оглядывал долину. Войска строились в боевой порядок, командиры отдавали приказы. Но враги всё не показывались. Я тяжело вздохнул и выехал на позицию, то есть на боевой смотр войск.
Лишь когда окончательно рассвело и взошло солнце в долину хлынул настоящий людской поток. Казалось, что против нас объединились все народы. Неприятным сюрпризом было то, что на стороне людей выступали и орки, дикий горный народец, сродни гоблинам и вечно с ними враждовавший. Если орки с людьми, значит, гоблины, наверняка, с нами. Что ж хоть это неплохо.
На переговоры от людей отрядили звероподобного воина, кажется, полуорка, полутролля, чем человека. мы сошлись на вершине холма.
– Не думаю, что сегодня кому‑либо из вас удастся уцелеть! – прорычал парламентёр. – я здесь, чтобы сообщить тебе, что настаёт время людей!
– Конечно, – спокойно ответил я, – только люди почему‑то пользуются услугами иных рас.
Громило, похоже, воспринял мои слова как личное оскорбление. Ни слова не говоря, он во весь опор поскакал к своим войскам, подняв руку, тем самым давая понять, что переговоры окончены и настала пора решительных действий. Я развернулся лицом к развернувшим свои ряды союзникам и поднял руку в характерном жесте. Не успел я сжать коленями бока коня, заставляя его взлететь, как оба огромных войска сшиблись. Я поднялся ещё выше, чтобы ничто не мешало обзору. Теперь я мог видеть гораздо отчётливее, чем при помощи магии, конь перемещался над полем быстрее мысли, и я успевал, как на шахматной доске, увидеть, рассчитать и проанализировать. Хорошо всё же, что ни люди, ни орки не способны к телепатии, ибо я разбрасывался мыслями как горохом из трубочки. Знание языков не требовалось. Армии союзников действовали слаженно, как единое целое. Противник растерялся. Орки смешали ряды, а люди безуспешно пытались восстановить дисциплину. Но вскоре они, видимо, поняли, кто их настоящий враг и в меня полетели стрелы, дротики, арбалетные болты и камни из пращей. Кончилось тем, что моего летуна всё же подбили. Перебитое крыло обвисло, и конь камнем полетел вниз. Я чудом избежал вражеского клинка, но не смог удержать сокрушительного удара о землю. конь придавил меня, и я лежал, беспомощный, не в силах что‑либо предпринять. Кое‑как я всё же высвободился из‑под своего раненого жеребца, но подняться всё равно не мог. Шок от удара ещё не прошёл окончательно, и я бы просто рухнул, не пройдя и десяти шагов. И тут ко мне метнулась чёрная тень, и чьи‑то сильные руки подхватили меня. Человек бросился бежать, лавируя между собравшихся. Я взглянул в лицо своему спасителю и встретился с мрачно‑горевшим взглядом пронзительно зелёных глаз. Но не успел я что‑либо сказать, как прямо перед нами вырос давешний парламентёр, направивший наконечник копья в горло моему нежданному спасителю. Руки у него были заняты, и он просто стоял, с вызовом глядя на неумолимо приближающийся наконечник. Полуорк не торопился, потому что знал, что нам обоим не уйти. Вдруг тонкий свист прорезался даже сквозь шум битвы, и узкий ремённый хлыст обвился вокруг голых запястий нежданного противника. Тот вскрикнул и выронил копьё, и в тот же миг некто третий достал его остриём меча, и в тот же миг разъярённый каурый жеребец сбил державшего меня человека грудью. Сидевший в седле, сжимал в одной руке окровавленный меч, а другой прилаживал к поясу хлыст. Не удержавшись на вставшем на дыбы скакуне, он скатился с седла и мы, все трое, выкатились из битвы. Меня, наконец‑то, выпустили. Отдышавшись, мы молча взглянули друг на друга. Я сказал:
– Спасибо вам обоим, если бы не вы…
Но меня грубо перебили.
– Ты этого что ли спасал? – Мартин ткнул в мою сторону рукой, – С тобой у нас давние счёты. Помнишь, Ху́лдре́д, как пятьсот лет назад я убил тебя, чтобы потом самолично бросить твоё тело в чёрный котёл. Тогда, помнится ты был мне хорошим союзником.
Предводитель мертворождённых наклонился и поднёс к самому лицу Мартина кулак, а затем стремительно развернулся и, вскочив на спину застывшего каурого, сёдел у бледноликих воинов не было, так дёрнул поводья, что бедное животное присело на задние ноги. Мартин повернулся ко мне.
– Что ты ещё выдумал, беловолосый? Хочешь, чтобы все они остались без своего предводителя? Учти, в следующий раз меня рядом не будет. На руках выносить будет некому, ну, разве что он, – он указал вслед исчезнувшему Хулдреду. – А теперь иди и не суйся в самое пекло.
Он повернулся и бросился в самую гущу сражения. А я побежал по направлению к холмам, за которыми раньше приметил раскинутый шатёр. Кто из союзников разбил для повелителя шатёр я потом так и не дознался. Сейчас я был им благодарен. Остановившись у самого шатра, я попытался усилить зрение при помощи магии. Усилить‑то я его усилил, но я быстро устал от постоянного напряжения. Буду надеяться, что военачальники сами сообразят, что им делать. в шатре меня ожидали карты, которые я тут же просмотрел, отмечая расположение войск. Едва я успел закончить просмотр карт, как снаружи раздались звуки труб, трубящие отступление. Я вылетел из шатра и заорал, поймав за руку пробегающего мимо герольда.
– Вы что, обезумели! Труби отбой! И разыщи всех военачальников. Пусть собираются у шатра. Мне нужно сообщить им необходимые сведения.
Герольд умчался, трубя отбой. Я окинул магическим зрением поле битвы… я понял, почему герольд трубил отступление. Союзные войска бежали и без всякого отступления. Насмерть стояли армия гномов, отряды мэреинов, мертворождённых, проклятые и отлучённые. Берсерки тоже сражались до последнего, но их было слишком, СЛИШКОМ мало! Ко мне подбежал Сван, оравший что‑то, но что именно я не мог разобрать за шумом битвы, пришлось усиливать и слух. Сван затормозил, ухватившись за столб шатра.
– При всём моём уважении к вам, Вэрднур, я не могу поступить иначе. Мои люди гибнут. Арне сообщил, что почти все его берсерки убиты. Отряд Торгрима держится из последних сил. Хауга чуть не убили, а его викингов разъединили и теперь уничтожают практически по одиночке! Я не могу…
Слитный вопль прокатился над полем. Мы, как по команде глянули на юг, откуда неслась лавина.
– Роберто Гроцери пришёл нам на помощь! – неслось над холмами.
Закованные в броню конница, пешие мечники в лёгких кольчужных рубахах, лучники и копейщики в кожаных доспехах, словно чешуёй покрытых металлическими пластинами. Островерхие шлемы и с щиты с гербами страны Мечтаний, Дении, Ревена, Хальта – государств, входящих в состав объединённой империи Света, расположенной далеко на юге, образованной более пятидесяти лет назад, но ныне сокрытой от глаз смертных. В тот же момент солнце затмилось. Тучи птиц покрыли неба. половина из них ещё в полёте превращалась в воинов, в кольчугах и боевых плащах, выхватывающих мечи и сразу же бросающихся в битву – армия королевы‑волшебницы Сеолы, правительницы империи Зорь, находившейся за Великим южным хребтом.
Сван тут же умчался к своим, а я как зачарованный смотрел на стройных всадников в сверкающих доспехах. Они, как буря смяли и разметали армии орков и людей, в панике бегущих врагов добивали мертворождённые, проклятые и мэреины. Гномы преследовали уцелевших. Но вот натиск ослабел, видимо, союзники решили, что основная атака отбила, а запасные отряды орков только и ждали этого. Огромные полчища орков и армии людей посыпались с холмов, в которых они были надёжно укрыты от глаз противника. Роберто начал отступать. Врагу удалось загнать его с большей частью войск в узкую часть долины, зажатую между холмами, и началось избиение. Военачальники сумели вывести часть войск потайными тропами и бросить на освобождение своего владыки. Хауг хёвдинг тем временем повёл своих викингов в наступление. Я не сразу понял, что это был обманный ход. Но враги, кажется, клюнули. Но император Роберто по‑прежнему был окружён. К нему упорно пробивался отряд. Судя по неестественно выпрямленным спинам и по каурому в яблоках жеребцу предводителя, это были инфери. Но вот Хулдреда оттеснили от своих людей и буквально притиснули к белоснежному жеребцу императора. Но вот кони под обоими рухнули, тогда Хулдред заслонил своим телом Роберта и принял в грудь смертельный удар, предназначающийся императору, но бледноликий воин лишь досадливо передёрнулся и, выдернув клинок из груди, с меняющимся бесстрастны выражением на застывшем лице, кинулся в бой. Вскоре он, однако, припал на колено, видимо, был серьёзно ранен в ногу. Стоя на колене, он продолжал размахивать мечом, и успел положить немало врагов, прежде чем кольцо окружения было прорвано. Дальнейшие события я даже при помощи магического зрения разглядеть не мог и переключил своё внимание на Хауга, который тоже оказался отрезанным от своих воинов. Разъярённые орки, понявшие обман, наседали. Почти все его люди были уничтожены, Хауг видел это, и хотя я с трудом мог различить его лицо, я знал, что отважный нидинг ликует, ведь нет почётнее смерти в бою, особенно для нидинга, человека вне закона, заслужившего прощение и вечную славу, а Один в Вальхалле не делает различия между теми, кто жил по закону в мире живых и иными, но славно павшими воителями. Но вот он рухнул под тяжестью насевших на него врагов, видимо, орки получили приказ брать пленников, потому что особых ран на теле могучего викинга я не заметил.
– Отец! – пронзительный вопль, казалось, перекрыл шум битвы.
Гуннлёд, наконец, прорубилась к отцу. Её отряд, как не странно, уцелел и теперь воины расчищали мечами путь к своим вождям. Но не только викинги Гунлёт спешили к ней на выручку. Отлучённые, ведомые Дорреном пробивались с другой стороны. Доррен пробился первым. Затем я уже ничего не смог разобрать. Скоро я увидел бегущего Доррена с потерявшей сознание воительницей на руках, а за ним нёсся Мэроп, предводитель мэреинов с легко несущий Хауга, тот стонал, закрыв глаза. Они бежали по направлению к врачевательному шатру, расположенному за прикрытием холма. И тут мимо меня промаршировал отряд гоблинов, толкавших перед собой шестерых обнажённых по пояс пленников, скованных цепями по двое. Не обращая внимания на сражающихся, гоблины по‑хозяйски шествовали по полю сечи словно им каждый день приходилось устраивать показательные казни на полях сражений. Военачальники тоже увидели необычное шествие и приказали трубить отбой. Бой прекратился. Остановившись перед вражескими полчищами, гоблинский командир сложил ладони рупором и крикнул:
– Видите, КОГО мы вам привели, – пленников вытолкнули вперёд, – Узнаёте: это… – и он назвал имена шестерых прославленных людских полководцев Кадорна и правителей.
Гоблин махнул рукой. Всё дальнейшее произошло быстро, слишком быстро. Пятерых ослеплённых пленников освободили, а последнего придали мучительной смерти. я не хочу вспоминать, что с ним сделали. До сих пор у меня пред глазами стоит перекосившееся лицо Доррена, в этот момент подошедшего ко мне.
– А, и не такое видели! – презрительно сплюнул Геррет, подошедший следом. – но, надеюсь, нашим врагам демонстрация понравилась, и они подумают, прежде чем сунуться!
– Зачем… Зачем они это сделали, – прошептал Доррен.
– Тоже самое мы сделаем с каждым, кого захватим живым! – вещал гоблин, оглядывая сомкнутые ряды противника. Орки попятились, но люди, наоборот, грозно надвинулись.
– Сейчас они начнут мстить за своих вождей…
Всё нарастающий шум привлёк моё внимание. Воины, как и союзники, так и враги указывали друг другу на него.
– Что э… – начал было Доррен и осёкся.
С солнцем творилось что‑то неладное. Посреди дня оно вдруг стало меркнуть. Я не сразу понял, что произошло, а потом сообразил. Туман, густой и липкий туман заволакивал всё вокруг.
– Хёскуль! – заорал я, – Хёскуль выполнил своё обещание.
И громко я поклялся:
– Клянусь, что тебя, Хёскуль, и твоих… людей на острове Ленос всегда будут рады видеть!
Мне показалось, что туман колыхнулся, словно принимая мою клятву.
Воины бросали оружие и в страхе бежали прочь, но куда убежишь от тумана. Но тут Доррен снова схватил меня за рукав.
– Гляди! – и Доррен указал на небо, где в свисте ветра и рёве пламени летели алые драконы, полукровки, потомки кровожадных скальных и безобидных серых драконов. А из леса выскочили оборотни в человеческом обличии верхом на волках. Союзники радостно заорали и бросились в бой сквозь начавший стремительно редеть туман. Драконы сделали круг почёта над полем, прицельно плюясь огнём в орков и вражеских воинов. Магический пламень, кстати, бывает нескольких видов: огонь драконов, который в свою очередь подразделяется на подвиды: уничтожающий, который сжигает всё на своём пути, пламень, который жжёт только врагов и ещё парочка сотен различных видов. Существует два основных вида магического огня, которым пользуются люди: Багровое или Всепожирающее Пламя используется боевыми чёрными магами, его невозможно погасить покуда всё не сгорит дотла. Если удавалось избежать смерти в огне, то ожоги никогда не заживали, а боль от них не проходила никогда. Всепожирающее пламя рождено ненавистью, ненавистью смерти ко всему живому. В некоторых местах подземный огонь вырывается наружу. Такие огнедышащие горы люди, не обладающие магическим даром, называют вулканами. Исцеляющее или Возрождающее Пламя используется магами‑целителями. именно из этого пламени и возрождается птица Феникс. Оно греет, но не жжёт, если к нему не прикасается зло. Чёрного мага или злого смертного оно способно покалечить, но не убить, так как убийство есть антагонист жизни, в служении которой и состоит суть мага‑целителя. Золотое, возрождающее пламя, это солнечный свет, отогревающий даже камни. Вот почему маги‑целители поклонялись восходящему солнцу, символизирующему пробуждение, помимо живительного света солнца, рассеянного в воздухе, ещё одной стихией мага‑целителя и всех травников является вода, дарующая жизнь всему живому, а их цветами являются золотой, белый и зелёный, символизирующие солнечный свет, мудрость и возрождение, а мудрость как известно, происходит от магии исцеления, ибо нет ничего мудрее возрождённой жизни. Исцеляющим пламя названо потому, что оно является и Очищающим пламенем, пламенем искреннего прощения, исходящим от сердца.
Я улыбнулся. Не думал, что на поле битвы мне вдруг вспомнится глава, посвящённая стихиям, виденная мной в одной из школ чародеев. У варрад нет таких спецшкол, потому что светловолосым они просто ни к чему, а остальные не обладают способностью к длительному обучению. Мы, светловолосые, часто ездим по всем магическим школам, классифицируя свои знания и консультируясь с опытными магами‑людьми, эльфам тоже не нужны подобные школы, у всех них магия в крови, а иные расы особо не стремятся развивать свои умения, а те, кто этими умениями обладает, зачастую просто не хотят связываться с людьми, например, русалки и дриады… тьфу ты, почему мне в голову лезет всякая чепуха?!
Я посмотрел на кружащих по нисходящей драконов:
– Ну, с такими противниками им не справиться! – улыбнулся я.
Мимо медленно прошёл длинноволосый знаменосец мертворождённых, на нём буквально висел его предводитель. Нога Хулдреда была неестественно вывернута в нескольких местах. Только теперь я понял, зачем высокие голенища сапог были со всех сторон обшиты железными полосами, чтобы не дать врагу перебить ножное сухожилие. Но нога Хулдреда была перебита под коленом, видимо, сильнейшим ударом наотмашь орочьим ятаганом. И, по‑видимому, при попытке опереться на неё, предводитель бледноликих воинов вывихнул голень, которую удерживал в более или менее правильном положении узкий сапог. В груди, как раз там, где находится сердце зияла рваная рана. Странное и страшное это было зрелище. Я бы предпочёл увидеть привычную картину окровавленного тела, чем видеть живого человека, который с холодным безразличием взирает на мир своими неподвижными белёсыми глазами, на бледном лице которого не дрогнет ни один мускул, не отразиться ни одной эмоции. Заметив мой пристальный взгляд, воин передвинул то, что осталось от изрубленного нагрудника так, чтобы тот закрывал ужасную рану на груди. Не преуспев в этом благородном начинании, он досадливо дёрнул левым плечом и махнул рукой. Я прирос к месту и почему‑то взглянул на Доррена.
– Ты видел, – тихо сказал я, чтобы не услышал мертворождённый. – это характерный жест Мартина.
– Говорят же, что ученики и наставники со временем становятся похожи между собой, – пожал он плечами, – наверное, слуги и их хозяева тоже.
В тоне Доррена звучала небрежность, но почему он отводит глаза?
Тем временем бледноликая пара почти поравнялась с нами. Хулдред с жаром что‑то объяснял своему провожатому, жестикулируя так, что до меня долетал ветерок, а может это было дыхание смерти, источаемое этими воинами. До меня донеслись мысли Хулдреда: