Во время приема дверь в мой кабинет заперта изнутри. Но снаружи висит табличка «Стучите, и вам откроют». Ее цель очень проста: чтобы действительно стучали, и я знала, что следующая семья уже пришла. Потому что предыдущие посетители обычно не прочь захватить время следующих. Если никого нет, я не против.
Они постучались без всякой записи (такое тоже случается – и это нормально, бывают же в жизни экстренные ситуации). Объяснили свой визит так: «Вот здесь у вас написано, мы и постучались, потому что нам уже все равно, куда стучаться…»
Я не помню, кто именно из взрослых пришел ко мне с Марком в тот, первый раз. Кажется, мужчина и женщина. Но я на них почти не смотрела. Потому что слишком поразил меня вид самого Марка.
Вы видели когда-нибудь документальные кадры про концлагеря времен Второй мировой войны? Те, самые ужасные, где дистрофичные еврейские дети с огромными обведенными черными кругами глазами, ручками-палочками и раздутыми животами? И вот представьте себе: в самом конце ХХ века на пороге передо мной стоял точно такой же ребенок!
Первая моя мысль была панической и трусливой: это не мои пациенты! У ребенка явно не психологическая проблема – он тяжело болен! Надо быстро придумать, куда и к кому его послать. На обследование, на лечение, что угодно… Только не ко мне!
Но от психологического аналога клятвы Гиппократа деваться некуда. Передо мной явно страдающие люди, они обратились ко мне за помощью, стало быть, я должна хотя бы попытаться…
– Да что же это с ним такое?! – совершенно непрофессионально спросила я. – Почему он у вас такой худой?
– Он не ест, – ответил мужчина. – Почти совсем.
– Давно? – изумилась я.
– С самого начала. Практически с рождения.
– Как это? Поподробнее, пожалуйста. – Тут во мне заговорил даже не профессионализм, а просто формальная логика. Ведь если бы ребенок с рождения не мог есть из-за какой-то болезни, то ему попросту не удалось бы дожить до сегодняшнего дня. Значит, всё несколько сложнее.
Пятилетний Марк с трудом (мешала слабость) взобрался на скамейку и глядел на меня с умеренным любопытством. А один из взрослых начал рассказывать – тусклым, каким-то безнадежным голосом.
После первых же слов я поняла: никуда послать их не удастся. Они уже везде были. Обследовались во всех возможных центрах. Сдавали все возможные анализы. Консультировались со всеми специалистами, включая психиатра, который подтвердил полную нормальность Марка. Был даже телемост с врачами Израиля. Никто не нашел у Марка никакой конкретной болезни. Тем не менее в настоящее время ребенок явно умирал, у него уже как-то там опасно изменилась формула крови… Последняя гипотеза отчаявшихся эскулапов была такой: это какая-то хитрая онкология, у которой никак не удается найти первоначального очага. Предлагали положить Марка в больницу на капельницы, но семья отказалась, понимая: из больницы Марк попросту не выйдет.
Нда-а, оптимистичненько, ничего не скажешь…
– Расскажите о вашей семье и о характере самого Марка, – потребовала я.
Вскоре узнала следующее: если не считать еды, Марк – совершенно беспроблемный и очень одаренный ребенок. Никогда никаких истерик. Всегда вежлив. Умеет читать и писать. Говорит на трех языках. Умеет сам себя занять. Легко общается как с детьми, так и со взрослыми.
Семья Марка состоит из семи (!) человек. Все, кроме Марка, взрослые. У всех высшее образование. Марка все безумно любят, готовы ради него на все, он отвечает взаимностью. И вот в такой семье, такой ребенок – умирает, причем неизвестно от чего… Как тут не прийти в отчаяние!
Потом я поговорила с самим Марком. Эта беседа только подтвердила все то, о чем говорили взрослые: умный, воспитанный, коммуникабельный ребенок.
После этого Марк был отправлен домой: у мальчишки уже глаза от слабости закатывались!
Взрослых я пригласила отдельно (пришло опять двое – но я опять не помню, кто именно).
– Так, – по возможности укрепив свое сердце, сказала я. – Если бы он совсем не ел, то уже умер бы. Значит, все-таки иногда он что-то, где-то и как-то ест. Пробовали отдавать в садик?
Пробовали, тот самый психиатр советовал. В садике Марку очень нравилось. Он охотно ходил на все занятия. Но ничего не ел. Отдавал все вкусное другим детям. Остальное оставалось на тарелке. Врачи сказали: забирайте, дома он хоть что-то ест в течение дня. Воспитательницы и дети огорчились, когда Марка забрали из садика: его все любили…
– Расскажите, как происходит кормление Марка дома. Конкретно, с деталями и прямыми цитатами.
Через некоторое время я уже не знала, смеяться мне или плакать. Ибо кормление Марка в семье происходило так:
– Марк, ты знаешь, что надо кушать?
– Да!
– Марк, вот сырок глазированный (в семье есть легенда, что Марк любит молочное и сладкое), он маленький и питательный. Ты должен его съесть.
– Да! Только половинку…
– Хорошо, половинку. И еще яйцо. Оно тоже маленькое. В нем много белка.
– Да! Только… я белок не люблю, он противно трясется… Можно желток?
– Конечно, конечно! Значит, половина глазированного сырка и желток. Я иду варить яйцо. Сара, неси сырок!
– Я с дедушкой поем.
– Марк! Дедушка сейчас читает лекцию в институте. Ты же там был и знаешь, что дедушка преподает студентам.
– Да! Там очень интересно. И лекция мне понравилась.
– Марк! Ты должен поесть!
– С дедушкой…
– Он придет поздно.
– Но я же никуда не тороплюсь…
Звонок телефона.
– Абрам! Он согласен съесть сырок и яйцо. Но только в твоем присутствии!
Дедушка быстренько сворачивает лекцию в институте…
– Я знаю, что нужно делать! – как в омут кидаюсь я. – Сейчас я вам объясню…
В душе, конечно, страх: а вдруг уже поздно?! Бывают же, я читала, необратимые изменения и в организме, и в психике!
Из семерых членов семьи в доме осталось двое. Остальные эмигрировали к родственникам: не могли видеть, как издеваются над умирающим ребенком. Вся еда – печенье, конфеты, чипсы, сырки, фрукты, йогурты – была убрана. Холодильник – плотно закрыт. Четыре раза в день на стол перед Марком ставилось то, что, по мнению взрослых, он должен был съесть. Ни к чему не принуждали и не уговаривали. Клали ложку и вилку – и уходили. Стоит заметить, что в пять лет Марка всё еще кормили с ложки. Через пятнадцать минут все то, что осталось, демонстративно счищали в помойное ведро (активизация биологических рефлексов – помните, как собака бросается, если у нее попытаться забрать даже ненужную ей кость?). Из доступного – только графин с разведенным соком.
Обычные дети с этой проблемой едят ужин. Марк держался двое с половиной суток. Не ел вообще ничего, только пил сок. На третий день он был пойман на кухне: поставил на стол табуретку и полез в шкафчик, где тетя Сара хранила сухарики из остатков хлеба, нарезанные для зимнего кормления голубей. Про сухарики все забыли, а Марк помнил – он сам помогал их резать. Интеллект у Марка был таким, что пауза после «поимки» длилась всего несколько секунд. Потом Марк сказал: «Ну ладно… несите ваши котлеты!»
Что произошло? В общем-то, ужасное, но, к сожалению, не такое уж редкое сегодня явление. Пятилетний ребенок полностью управлял поведением семерых взрослых людей с высшим образованием. Понятно, что подобная задача была ему не по силам. К тому же из-за характера и методов воспитания ему были недоступны обычные детские способы управления и манипуляции – капризы, истерики и т. д. Пищевое поведение и горшок – еще Фрейд все это описывал. Но горшок тоже не годился – маленький Марк был брезгливым чистюлей и не пачкал штанишки уже после года. Оставалась еда. И бедняга Марк – единственный ребенок большой любящей семьи – накануне нашей встречи буквально умирал от истощения.
Я предупредила родственников Марка, что, потерпев поражение с едой, он будет искать другие способы манипуляции, благо интеллект позволяет. «Кто предупрежден, тот вооружен!» – бодро заверил меня дедушка Абрам.
Через пару недель семья узнала, что из еды действительно любит Марк. Оказалось, что на самом деле он предпочитает вовсе не сладкое и молочное, а овощи и фрукты и больше всего любит гречневую кашу – ест ее огромными тарелками без всяких заправок. Правда, я думаю, он так восполнял дефицит железа, что-то же там было у него с кровью…