СТИВЕН – 38 лет
ЛАУРА – 17 лет
Диван-качели на заднем крыльце, вечер на исходе лета, 1994 г.
(Вечер. Стрекот цикад. СТИВЕН и ЛАУРА на диване-качелях, который стоит на заднем крыльце).
СТИВЕН. Может, пойдем в дом?
ЛАУРА. Еще нет.
СТИВЕН. Становится прохладно.
ЛАУРА. Я не замерзла. Мне нравится сидеть на крыльце поздним вечером на исходе лета, слушать цикад, наблюдать за снующими туда-сюда светляками. Позади дом. Крыльцо отгораживает от остального мира. Мы покачивается взад-вперед, иногда разговаривая, иногда молча. Ощущая безопасность, защищенность. Наслаждаясь одиночеством, словно мы – двое последних людей на всей Земле. И одновременно не покидает меня чувство, будто что-то затаилось неподалеку, в лесу или нет, и это что-то ждет.
СТИВЕН. Нам пора в дом. Ты простудишься.
ЛАУРА. Ты всегда заботишься обо мне. Наблюдаешь за мной. Всегда наблюдаешь за мной. Мне это не по душе.
СТИВЕН. Ты огораживаешь собственную территорию. Девушки в твоем возрасте всегда так делают. Я пытаюсь уважать установленные тобой границы. Но приглядывать за тобой – моя работа.
ЛАУРА. Не изображай моего отца.
СТИВЕН. А кем бы ты хотела меня видеть?
ЛАУРА. Кем-то еще. (Пауза). Ты думаешь, я неуравновешенная?
СТИВЕН. С чего мне так думать?
ЛАУРА. Потому что мой отец был неуравновешенным. Моя мать – еще в большей степени. Может, это передается по наследству. Если девочку бросает сначала отец, а потом мать, может, она никогда не оправится от этого.
СТИВЕН. Все оставляет следы. Каждый из нас – палимпсест. Восковая табличка, с которой прежняя запись удалена без должного тщания. Мы – просто добавленные слои. Что-то скрывается. Что-то остается видимым. Мы – все эти разные слои, и наружу проглядывают части тех людей, которыми мы были.