О коллекции и коллекционировании
На сегодня коллекция Васильева насчитывает около 3000 платьев XVIII–XIX веков, более 7000 аксессуаров – обуви, шляп, зонтов, вееров, сумок, более 10 000 фотографий по истории моды XIX и ХХ веков, более 100 портретов, связанных с модой XVIII–XIX веков.
Когда есть люди, которые не просто могут показать костюм, но еще и что-то рассказать, это очень интересно. Я бывал дома в Париже у Александра Васильева, где хранится основная коллекция. Когда он рассказывает о какой-то детали, будто приоткрываешь дверь в историю.
С чего началось ваше увлечение коллекционированием?
Коллекционерами не становятся – ими рождаются. Я всегда любил вещи – предметы, диковинки, формы. Это передалось мне от родителей, так как у нас в семье каждый был по-своему заражен «вещизмом». Для папы это были разнообразные предметы странных форм и назначений, которыми он украшал свою мастерскую художника в Москве. Он коллекционировал изразцы XVIII века, фотографии и дагерротипы XIX века. Для мамы – сохранение всех ее платьев и аксессуаров, которые собрались у нее за долгие годы жизни актрисы.
Я же увлекся коллекционированием очень рано.
В 10–12-летнем возрасте начал собирать коробки со спичками из разных стран, собрал их около 3 тысяч из более полусотни государств мира. А любовь к старине и вещам из прошлого пришла ко мне сама собой и наверняка была формой эскапизма из некрасивой и безрадостной советской действительности. Мой интерес к старине позволил мне слегка зашторить советскую действительность. Поразительно, но я еще в школе смог проследить свою родословную вплоть до XVII века. Я рос без бабушек и дедушек, они все умерли до моего рождения. Но в Саратове жила тетка моего отца, то есть моя двоюродная бабушка Ольга Петровна Васильева, которая родилась в 1886 году, она встретила революцию взрослой женщиной. И она продолжала жить как будто до 1917 года. Я к ней приезжал в Саратов, и она рассказывала, рассказывала… Наверное, это было моей внутренней эмиграцией.
Мое увлечение стариной началось еще в раннем детстве. Первый блошиный рынок, который я увидел, был в Вильнюсе. Там были ряды поношенных вещей, польских мод, но был там и антикварный ряд, где продавались самовары, подсвечники, щипцы для сахара, подносы. На этом Кальварийском рынке я и сделал свои первые покупки. Мне тогда было шесть лет. Меня отвела туда кузина мамы Халинка Гулевич-Пекарская.
В Москве в то время блошиных рынков не было. Самый знаменитый Сухаревский рынок был разрушен большевиками вместе с Сухаревской башней. Но на московских помойках можно было найти все то, что в нормальных условиях надо было бы купить на блошином рынке: старинные альбомы, шляпы, зонты, шкатулки, угольные утюги, даже иконы. Эти вещи я собирал, будучи учеником второго класса английской спецшколы школы № 29, расположенной на улице Кропоткинской, теперь Пречистенке, как и раньше. В нашей стране я, конечно, самый редкий приверженец этого увлечения, потому что почти все антиквары, которых я знаю сейчас в России, пришли к этому в зрелом возрасте.
Коллекция моя началась с того, что я в возрасте 8 лет после уроков нашел во дворе дома, где жил Юрий Никулин, в Нащокинском переулке в Москве икону Николая Чудотворца XVIII века. Она была большой, стояла образом к стенке и на ней сохла половая тряпка. С нее-то все и началось!
Саня Васильев, 1964
Ежедневно после уроков я прохаживался по помойкам дворов дворянской Москвы, так как школа моя находилась на Пречистенке, а 8-й автобус, который довозил меня до дому, ходил по Остоженке. В школе меня так и называли – «помоечником». Тогда, как и сейчас, Москву уже нещадно рушили. Особняки и даже доходные дома выселялись, и жители коммунальных квартир, переезжая в малогабаритные «хрущобы» выбрасывали на свалку старые вещи.
Время действия – конец 1960-х – начало 1970-х годов, когда на всю Москву было лишь три антикварных магазина – один, специализировавшийся на мебели, находился на Фрунзенской набережной, другой – продававший живопись, находился на Смоленской набережной, и на Якиманке большой магазин торговал бронзой, фарфором и стеклом. Текстиль и кружева тогда ни в один из магазинов не принимали, к старинным альбомам и фотографиям относились брезгливо, а предметы быта или модные аксессуары – шляпы, зонты, сумочки – можно было продать только по объявлениям из театра или киностудии. Скажу честно, денег за них давали так мало – от одного до 10 рублей за вещь, что часто с ними расставались легко и бездумно, просто-напросто вынося на помойку.
Тогда ведь выбрасывалось все то, что нынче продают в антикварных магазинах, – жестяные коробки из-под конфет, утюги, зонтики, веера, альбомы. Людям казалось, что это просто старый хлам, а я был тут как тут – подбирал, чистил, реставрировал. В то время можно даже было найти на помойке гарнитур из карельской березы. Все выбрасывали или жгли, потому что в русском человеке спрятана страшная генетическая сила разрушения. Мы всегда готовы сломать храм, а потом, даст Бог, отстроить его заново. Большевики многое испортили, но вы вспомните, сколько усадеб было сожжено крестьянами еще в царское время только потому, что все это было чужое, чуждое… Вместо того чтоб хотя бы украсть и иметь, жгли книги, дырявили картины, рубили мебель…
Мне было пятнадцать лет, когда обо мне сняли документальные фильмы для болгарского телевидения о странном мальчике, который собирает старинные вещи в Москве. Все считали удивительным, что я хожу по Москве в цилиндре, перчатках и с тросточкой, собираю старинные фотографии, вышивки, бисерные кошельки, мебель из карельской березы.
Впоследствии мое увлечение развилось в большую страсть. Меня спонсировали родители, которые были очень щедры к моей страсти. В советскую эпоху папа дважды дарил мне по пять тысяч рублей, что составляло сумму двух дач. Я мог покупать все, что хотел, и потратил все деньги на антиквариат. Собрал все чеки и предоставил отцу отчет. Он был рад! Так зародилась моя коллекция.