III

Нам была отведена задняя изба, куда мы и прошли.

– А это у тебя что? – спрашивал Сарафанов, указывая старику на валявшиеся по столу и по лавкам книги, на висевшее на стенке ружье, чей-то сильно подержанный казинетовый сюртук и старый патронташ.

– Это… А это Лекандра живет у меня, так его муниция, – равнодушно объяснил Шептун, остановившись у порога.

– Какой Лекандра?

– Да учитель наш, Лекандра… Отцу Михею сын приходится.

– А, помню… Из лица немножко шадрив?

– Он самый… Лекандра ничего, он на сарай уйдет, пока вы тут поживете.

– А почему он у отца не живет, ваш учитель?

– Кто его знает, пошто он у отца-то не живет… Видно, у меня глянется лучше, – с улыбкой прибавил старик. – Ноне ведь все это мудрено пошло, не разберешь никак.

Постояв немного в дверях, старик вышел из избы. Через несколько минут донесся его ворчливый голос:

– Анка, Анка, куда ты запропастилась?!. Собирай скорее чай господам…

– Чай, не рассохнутся твои господа: подождут, – откуда-то из глубины двора донесся голос Анки.

Когда мы через полчаса сидели уже за самоваром, в комнату вошел сам Лекандра. Это был небольшого роста господин, в парусинном пальто, казинетовых широких панталонах, заправленных в сапоги, и в розовой ситцевой рубашке-косоворотке. Он был действительно «шадрив», то есть его круглое добродушное лицо с небольшими близорукими голубыми глазками было сильно попорчено оспой. Пряди белокурых волос, мягких, как лен, выбивались из-под сдвинутой на затылок кожаной фуражки и падали на лоб; пушистая с красноватым оттенком бородка придавала физиономии Лекандры самый добродушный вид. Когда он улыбался, что-то неуловимо детское светилось в этом круглом лице, и в голове невольно шевелилась мысль: «А ведь я где-то видал этого Лекандру».

– А, Никандра Михеич, сколько лет, сколько зим не видались! – приветствовал Сарафанов учителя. – Здоровенько ли поживаете?

– Прыгаем помаленьку, – с улыбкой отвечал учитель, снимая фуражку.

– А отец Михей каково здравствует?

– У отца Михея чахотка, еле дышит…

– Ах, уж вы только и скажете… Ей-богу! А мамынька ваша?

– А вот пойдешь к ней, так сам и увидишь.

– Конечно, пойду… Ежели обходить этаких почтенных людей, да тогда и жить незачем. С нами чайком побаловаться, Никандра Михеич?

Учитель не заставил себя просить и сел за стол, рядом с Шептуном. Сарафанов познакомил нас и сейчас же распространился о чудесах N-ской цивилизации, о людях с «грацией» и о всеобщем «хаосе». Мне очень понравился учитель. Он держал себя как-то особенно просто и с тем неуловимым оттенком собственного достоинства, когда человек настолько доволен и собой и своим общественным положением, что не имел нужды ни прибавлять, ни убавлять ни одного вершка собственного роста.

– А я, Павел Иваныч, женюсь, – добродушно говорил учитель, раскуривая папиросу.

– Поди, на какой учительше? У вас ведь все это по-ученому делается…

– Нет, не на учительше, а на Анке. Вот та самая, которая самовар вам подавала.

Сарафанов даже раскрыл рот от удивления.

– Спроси хоть Шептуна, – продолжал учитель.

– Чего тут спрашивать, – ворчал старик. – Только ты, Лекандра, еще рылом не вышел, чтобы тебе на Анке жениться.

– Это уж не твоя забота.

– А то чья же? Не по себе дерево выбрал… Какой ты есть человек, ежели тебя разобрать: ни ты барин, ни ты мужик. Сегодня ты здесь чай вот с нами пьешь, а завтра тебя и след простыл… У мужика изба своя, обзаведение, земля, скотина, а у тебя что? Куда тебе, такому, на Анке жениться…

– Вы все шутите, Никандра Михеич, – сказал Сарафанов, пытливо и в недоумении поглядывая на учителя.

– Нет, серьезно, женюсь. Осенью свадьба.

– Не может быть… – уже слабо протестовал Сарафанов, все еще не веря своим ушам. – Как же отец-то Михей будет? Один сын доктор и три тысячи жалованья получает, другой – прокурор и тоже три тысячи, три сына в университете… Чистый хаос! Нет, уж ты, Никандра Михеич, пожалуйста, оставь эту задачу. Наивно тебе говорю. У Анки свой предел, а у тебя свой… Я тебе вот что скажу: есть у меня на примете одна поповна, – ну, отдай все, да и мало! Всем взяла: вроде как вишня или малина.

Загрузка...