Может показаться, что вопрос функционирования еврейского самоуправления является политически нейтральной темой, не вызывающей эмоций. Однако оказывается, что в трудах историков различных направлений, писавших на протяжении последних двух веков[58], можно встретить совершенно разные образы еврейского самоуправления в Речи Посполитой, которые во многом зависели от взгляда авторов. В своем тексте я хотела бы показать, каким образом еврейское самоуправление представляли историки трех направлений: интеграционисты, «национальные» историки и «современные» историки, писавшие в межвоенный период, а также как новейшие исследования корректируют этот образ.
Первую хронологически группу историков, активных в 1870–1890-х годах, составляли так называемые интеграционисты, для которых основным ориентиром в истории евреев была их интеграция с нееврейским окружением. Историки этого направления, как еврейские (Даниэль Нойфельд[59], Александр Краушар[60], Хилари Нуссбаум[61]), так и польские (Людвик Гумплович[62], Владислав Смоленский[63], а также активный ранее Вацлав Александр Мацейовский[64]), однозначно отрицательно оценивали институты еврейского самоуправления в Речи Посполитой как анахроничные и вредные, а порой даже как «опухоль, разъедающую тело польского иудаизма» (Нуссбаум). По их мнению, эти институты способствовали сохранению обособленности еврейского населения, что восходило к 1264 году, когда евреи получили привилегию, дающую им свободы и возможность создания собственных самоуправляющихся институтов, что привело к окончательному отделению евреев от «польских дел».
Руководство еврейских общин (кагалов) и раввины представлялись деспотами, безжалостно использующими свою власть для контроля и запугивания населения, в том числе с помощью херема (отлучения от общины). Отрицательно оценивались и высокие расходы на содержание общинной организации, что вело к чрезмерному налоговому бремени и, как следствие, обнищанию польских евреев. Центральные автономные институты – еврейские сеймы (коронный и литовский) – воспринимались как фактор, изолирующий еврейское население от нееврейского мира, поэтому их роспуск в 1764 году рассматривался как начало глубоких и позитивных реформ еврейского самоуправления.
По той же причине отрицательно воспринимались еврейские учебные заведения и использование идиша, а позже также хасидизм (который Смоленский называл «моральной гангреной»), как факторы, способствующие религиозной и социальной изоляции польских евреев. Одновременно интеграционисты возлагали ответственность за сложившуюся ситуацию и на неевреев, которые, по их мнению, способствовали изоляции евреев, что в конечном счете не смогли преодолеть даже реформы времен правления Станислава Августа Понятовского и Четырехлетнего сейма.
Еврейские историки «национального» направления имели иной взгляд на институты еврейского самоуправления в Речи Посполитой. Они продолжали подход, заложенный Генрихом Грецем (1817–1891), автором монументального одиннадцатитомного труда по истории евреев с библейских времен до его современности. Греца считают основателем современной еврейской историографии[65]. В своей работе он предполагал, что именно еврейский народ, а не иудаизм, является главным объектом еврейской истории и составляет связующий элемент для евреев, живших в различных частях диаспоры на протяжении многих веков.
Среди недостатков его труда называли недооценку социально-экономических факторов, роли крупных еврейских общин, а также рассмотрение истории евреев в диаспоре в отрыве от нееврейского окружения. Несмотря на эти недостатки, работа Греца стала величайшим достижением еврейской историографии XIX – начала XX века и оказала огромное влияние на формирование и укрепление еврейской национальной идентичности читателей. Она также способствовала росту интереса к еврейской истории и появлению исследований, посвященных истории отдельных общин, написанных местными авторами, которых часто называют «ивритскими монографистами».
Подход Греца принял также Шимон Дубнов (1860–1941), хотя его исследования имели значительно меньший охват и сосредоточивались на евреях Польши и России. Дубнов предложил совершенно новый взгляд на институты еврейского самоуправления в Речи Посполитой, считая, что они имели первостепенное значение и определяли, что евреи, несмотря на отсутствие политического суверенитета, могли рассматриваться как община. Еврейские институты на протяжении веков формировали еврейскую идентичность и доказывали непрерывное развитие еврейского народа, что, по его мнению, привело к тому, что еврейское сообщество в Российской империи нельзя было считать исключительно религиозной общиной[66]. Однако, как отмечает Исраэль Барталь, Дубнов создал анахроничный образ еврейского общества донациональной эпохи, описывая его в категориях современного понимания нации. Дубнов рассматривал институты самоуправления как выражение безусловной обособленности евреев от народов, среди которых они жили, дополнительно укрепляемой семейными связями и изучением Торы. Вместе с тем он полагал, что еврейская автономия в Польше и Литве была частью политической структуры Речи Посполитой, отмечая явное сходство между функционированием еврейских общин с их центральными органами и шляхетскими сеймами с региональными собраниями шляхты. Однако в своих работах он имел тенденцию преувеличивать власть еврейских самоуправляющихся институтов, приписывая им значительно большую независимость, чем это было в действительности, и однозначно осуждал попытки ослабления или разрушения этих институтов[67]. Оценивая значимость самоуправляющихся институтов, Дубнов также подготовил издание пинкаса сейма литовских евреев, которое является особенно ценным, поскольку основано на ныне утраченных рукописях этой книги[68].
Наибольшее значение для формирования образа еврейского самоуправления в прежней Речи Посполитой имели «современные» историки, начинавшие свою карьеру на рубеже XIX и XX веков и активно работавшие в межвоенный период, прежде всего Мойзес Шорр и Майер Балабан. Первый родом из Пшемысля, второй – из Львова, оба в конечном счете поселились в Варшаве и получили должности профессоров Варшавского университета.
Мойзес Шорр (1874–1941), прежде чем окончательно посвятить себя ассириологии, занимался историей польских евреев. Его докторская диссертация, защищенная в 1898 году в Университете Яна Казимира во Львове, под названием «Организация евреев в Польше – с древнейших времен до 1772 года»[69], была посвящена институтам еврейского самоуправления на местном уровне (кагалы), провинциальном (еврейские сеймики) и центральном (еврейские сеймы), создающим до сих пор функционирующий образ пирамиды. Вторым важным трудом Шорра была монография по истории евреев в Пшемысле до конца XVIII века, состоящая из двух частей: исследования и публикации источниковых материалов (на польском, латинском и иврите)[70]. В этой работе, как и в диссертации об организации евреев, вопросы, связанные с функционированием еврейского самоуправления, занимают центральное место.
Шорр считал автономию «одной из самых важных и одновременно самых интересных страниц восьмивековой истории евреев в Польше»[71] и рассматривал институты самоуправления как форму общественного и национального представительства евреев, которые в Польше развились и действовали интенсивнее, чем в других местах. В Вааде четырех земель он видел воплощение единственного существовавшего на тот момент еврейского парламента и считал, что он лучше представлял интересы еврейского населения, чем аналогичные институты, ранее функционировавшие в других частях Европы. Однако более критично Шорр относился к кагалам, усматривая в их деятельности причину нарастающей задолженности, которая представляла собой общую экономическую проблему, хотя он и признавал их роль в защите общин и отдельных жителей.
При периодизации истории самоуправляющихся институтов Шорр принимал за основной критерий постепенное формирование надобщинных институтов, предпринимающих инициативы в интересах всех евреев страны (разделение на три периода в раннем Новом времени он проводил по рубежам 1500 и 1551 годов). Важно, что Шорр также подчеркивал необходимость целостного подхода к еврейской истории – наряду с еврейскими источниками он использовал и польские, отмечая, что деятельность еврейских автономных институтов базировалась как на талмудическом, так и на польском праве. По мнению Шорра, еврейские институты самоуправления в Речи Посполитой функционировали в условиях полной автономии и имели полную свободу действий. Однако, как отмечает Якуб Гольдберг,
в новаторских концепциях Шорра лишь в небольшой степени была учтена другая сторона деятельности этих институтов, заключавшаяся в выполнении роли звена доминиальной администрации в шляхетских городах и администрации старост в королевских городах[72].
Продолжателем исследований Шорра был Майер Балабан (1877–1942), который, наряду с множеством других тем, занимался и институтами еврейской автономии и оставил после себя монографии о еврейских общинах во Львове[73], Кракове[74] и Люблине[75], а также третий том учебника для еврейских гимназий, в котором вопросам самоуправления уделено значительное внимание[76]. Основным объектом исследований Балабана были крупные центры с разветвленными структурами кагалов и братств, тогда как малым общинам он уделял меньше внимания, хотя и осознавал, что функционирование общинных институтов зависит от размеров центра и его правового статуса. Ученикам он поручал писать работы об общинах средних городов Речи Посполитой, а уже затем должны были появляться исследования, посвященные местечкам, что показывает иерархию важности исследовательской тематики на его семинарах[77].
В своих работах Балабан в большей степени учитывал роль внешних факторов, определявших возникновение и развитие еврейского самоуправления, и созданный им образ уже не является столь идеализированным, как у Шорра. Он описывал, среди прочего, внутренние конфликты в общинах, а также противоречия на надобщинном уровне – борьбу подчиненных кагалов за отделение от материнских общин и конфликты внутри еврейского сейма. Он также искал примеры влияния польских (в первую очередь шляхетских) организационных моделей на функционирование еврейских институтов.
В конечном счете образ, созданный Балабаном, является очень положительным – он демонстрирует солидарность польских евреев, а также относительную независимость и значительную устойчивость еврейских институтов самоуправления на всех уровнях. Эти институты сумели пережить потрясения середины XVII века, войны и разрушения второй половины XVII – начала XVIII века.
Подводя итог, и Шорр, и Балабан, как правило, рассматривали функционирование еврейской общины в прежней Речи Посполитой в явной изоляции от нееврейского мира, исходя из предположения, что знание обеих сторон друг о друге было незначительным. По этой причине изменения в институтах самоуправления они объясняли исключительно внутренними еврейскими факторами. Они также подчеркивали богатую внутреннюю жизнь еврейских общин, расцвет еврейской науки, образования, благотворительности и культуры, то есть всего того, что было специфически еврейским.
Однако этот образ, остатки которого все еще можно найти во многих современных исторических трудах, требует пересмотра в свете новых исследований. Первым, кто предложил новый взгляд на еврейское самоуправление, был уже упомянутый Якуб Гольдберг (1924–2011), автор новаторского утверждения, сделанного в начале 1990-х годов: «Нет истории евреев без истории Польши, и нет истории Польши без истории евреев». В этом же направлении работал Моше Росман, который писал о постмодернистской метаистории мультикультурализма, подчеркивая определяющую роль исторического контекста еврейской жизни и взаимозависимости с нееврейским окружением. В результате он обращал внимание на необходимость написания отдельных историй конкретных еврейских общин, в которых евреи рассматриваются как «местная» группа, органично связанная со странами, в которых они проживали[78]