Настоящая работа частично выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (грант № 07-06-00082-а) и Российского гуманитарного научного фонда (грант № 08-04-12127в).
Возможно, у читателей, незнакомых с «Ниной», возникнет недоумение: почему два произведения русских поэтов рассматриваются в книге в перевернутом хронологическом порядке? Ответ состоит в том, что ключевой для А. Б. Пеньковского была незаметная реплика незаметного персонажа «Маскарада», назвавшего главную героиню новым именем – Настасья Павловна, о чем см. ниже.
Указателя анализируемых слов и выражений в книге, к сожалению, нет, что очень затрудняет работу с нею.
Ссылки на фрагменты «Евгения Онегина» даются сокращенно в виде выражений а-Ь, даваемых курсивом, где арабская цифра а обозначает номер главы, а римская цифра b – номер строфы.
В Большом академическом и последующих изданиях мы видим в этой строке форму «письмы», взятую из рукописи Пушкина, но расходящуюся со всеми тремя прижизненными изданиями «Онегина». В «Нине» это неправомерное, на мой взгляд, текстологическое решение отражается в случаях соответствующей цитаты.
Не могу не отметить здесь проведенного в одном из устных выступлений А. Б. Пеньковского блистательного анализа начала разговора Татьяны с няней в XVII строфе третьей главы. «Поговорим о старине», – просит Татьяна, «старушка в длинной телогрейке» понимает эту старину в народно-фольклорном смысле, и Татьяне приходится в конце строфы разъяснять: «Расскажи мне, няня, / Про ваши старые года: / Была ты влюблена тогда?» (А дальше выясняется, что слова влюблена и любовь Татьяна и няня понимают тоже по-разному: для Татьяны любовь – это «романтическое чувство девушки к ее избраннику», а для няни – «запретное чувство молодой женщины к другому мужчине» [Лотман 1980: 218]; поэтому няня и говорит, что за такую любовь свекровь «согнала» бы её «со света». Ю. М. Лотман характеризует этот диалог как «ситуацию социального и языкового конфликта», которую Пушкин «остро ощущал» [Там же].)
Обращу внимание на интересный случай морфолого-синтаксической неоднозначности: словоформа роковой допускает здесь двоякое грамматическое осмысление: либо род. падеж женского рода — роковая дева, либо им. падеж мужского рода – роковой ответ (о типах неоднозначности см. [Перцов 2000а: 56]).
Подробнее об инвариантном подходе к описанию лексических значений см. [Перцов 2001: 35 сл.]. Отмечу, что приведенное рассуждение автора «Нины» о слове дева согласуется с основной идеей так называемой «прототипной теории значения», как она изложена в [Кобозева 2000: 160]: «Не пытаться определить значение слова в виде конечного списка признаков – критериев, которым должны удовлетворять все без исключения объекты, обозначаемые данным словом (в данном типе контекстов), а описать значение слова как прототипический каркас, т. е. набор свойств прототипического денотата, допуская при этом, что слово можно применять и к другим денотатам, разделяющим с прототипом не все, а лишь часть свойств».
Однако я не соглашусь с неоднократно повторяемыми резкими утверждениями автора о «превратном понимании романа в целом и его тоскующего героя» всей предшествующей пушкинистикой (с. 221/247—248), об «установившейся за полтора века, общепринятой и не вызывающей ни у кого сомнений уничтожающей характеристике» Онегина (с. 228/256): отнюдь не все критики и исследователи столь негативно оценивали главного героя и не все его хулили (достаточно вспомнить Белинского).
«Онегин, каким его создал Пушкин, – не герой всеобъемлющей Скуки, а герой всепоглощающей Тоски, которая в соответствии с двойственной языковой нормой этого времени могла быть (…) названа и сниженным словом скука» (с. 187–188/211—212; разрядка А. Б. Пеньковского).
Ср., например: «(…) в тексте романа есть случаи использования слова скука в его специализированных семантических вариантах, значение которых совпадает с современным их значением: "о скуке жизни холостогГ (о скуке одиночества в отсутствие забот, обязанностей и «семейных радостей» по отношению к сватаемому за Дуню Ленскому и с позиции сватающих – 2, XII); "жадной скуки сыновья" (о карточных играх – 5, XXXV); "дорожная скука" (о скуке «бездействия» – 7, XXXV)» (с. 217/243—244). Далее говорится о «зависании» значения этого слова «в пространстве между двумя семантическими полюсами» и о промежуточных случаях: «Там скука, там обман и бред» (1-XLIV); «Да скука, вот беда, мой друг» (З-ІІ).
Это проницательное наблюдение до автора «Нины» было сделано также Т. М. Николаевой [1996: 666].
Развивая эту мысль, можно видеть Музу и в некоторых других случаях местоимений МЫ / НАШ, например во всех упоминаниях нашего романа (роман может соотноситься с автором, его Музой и читателем) или, скажем, в строках «Теперь мы в сад перелетим, / Где встретилась Татьяна с ним» (4-ХІ).
Вполне законен вопрос: насколько правомерно интерпретировать подобного рода образ как миф? Я вижу основания для возражений против такой квалификации ключевого женского образа в «Нине» и для скепсиса в отношении новейших культурологических тенденций к мифологизированию (даже для самих претензий к названию обсуждаемой книги). В рецензии [Булкина 2000: 385] (о которой см. ниже в постскриптуме) считается более уместным в данном случае «говорить о семантическом ореоле „светского“ имени, так или иначе связанного с поэмой Баратынского». Однако следует все же учитывать то обстоятельство, что слово миф в культурологической литературе приобрело в последние десятилетия весьма широкое значение – не только значение «сказка» / «вымысел» / «фантазия» / «иллюзия», но и другие: «событие сакральное, значительное и служащее примером для подражания», «священная традиция, первородное откровение, пример для подражания» [Элиаде 2000: 7]. Мне, пожалуй, не импонирует подобное «размывание» понятия, но с ним нельзя не считаться. Автор «Нины» был вправе следовать указанной концептуальной тенденции.
В отношении Татьяны эти мысли автора книги перекликаются с мнением американской исследовательницы К. Эмерсон [1996], назвавшей Татьяну «беспощадным коршуном».
Так фамилия этого персонажа воспроизведена в авторитетном академическом издании [Лермонтов 1956: 369] – в противоречие многим другим печатным воспроизведениям «Маскарада», дающим более привычную для русского уха фамилию Петров, которая действительно фигурировала в ранней редакции пьесы, причем в двух местах – [Там же: 504, 511]; во втором случае данное академическое издание дает специальную сноску: «В основном тексте Петков». На издание [Лермонтов 1956] А. Б. Пеньковский ссылается; тем более странно, что его внимание не привлек данный текстологический казус; в противном случае он не стал бы столь решительно настаивать (с. 54/63) на особой значимости выбора простой русской фамилии – «одной из трех фамилий, символизирующих „абстрактного русского“» – для проходного персонажа – в противовес иностранным фамилиям других действующих лиц пьесы (Штраль, Звездич, Шприх). Фамилию Петков нельзя счесть типично русской – скорее болгарской.
Здесь в [Лермонтов 1956] дается ссылка на комментарий Б. М. Эйхенбаума в другом научном издании – [Лермонтов 1935: 551]: «Является мысль, что Нина – не настоящее официальное имя героини, а домашнее, ласкательное (в те годы вообще очень модное), употребляемое в близком кругу, официальное же ее имя – Настасья Павловна (в третьей редакции, в связи с рифмой, – Настасья Алексеевна). У читателя или зрителя 30-х годов подобное сочетание имен, по-видимому, не вызывало недоумения. Такое переименование было тогда обычным явлением (…)».
Автор «Нины» называет (на с. 101–102/112—114) Н. Л. Бродского [1950: 199–200] (в жизни Онегина было «большое чувство» – «неразделенная, не встретившая отклика любовь, наложившая глубокий отпечаток на (его) душевный склад») и В. Е. Хализева [1987: 55] (говорившего о «триаде» в «духовной судьбе» Онегина: «живые чувства ранней молодости – омертвение души, сопряженное с произволом эгоистических порывов и заблуждениями, – путь к возрождению»). Сюда же следует добавить – по персональному указанию А. Б. Пеньковского – работу [Соловей 1977: 113–115], где говорится о романе Онегина до его встречи с Татьяной «с замужней R. С.» (из Альбома Онегина): «Принятая автором последовательность их (записей Онегина в дневнике) включения позволяет проследить развитие чувства Онегина к R. С. Запись 10-я („ я вас люблю“) – своеобразно выраженная кульминация любовных переживаний героя романа в один из ранних периодов его жизни» [Там же: 115].
Ср. употребление этого глагола в «Путешествии в Арзрум» – о Грибоедове: «Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь».
Хотелось бы обратить внимание еще на одно загадочное (даже таинственное) место, хотя и не близкое к нашему первому отрывку, но все же принадлежащее первой главе: Онегин «из уборной выходил / Подобный ветреной Венере, / Когда, надев мужской наряд, / Богиня едет в маскарад» (1-XX]"). Автор «Нины» связывает (на с. 354–355/400—401) этот образ Венеры с «Венерой Невы» из приведенной выше записи № 9 «Альбома Онегина», а тем самым – с «Клеопатрой Невы» из восьмой главы. Здесь, как и в ряде других случаев, иные сочтут построение автора несколько фантастичным (меня оно убеждает), однако это все же едва ли не первая попытка объяснения неожиданного уподобления Онегина Венере – faciant meliora potentes!
Вспомним несколько неожиданное «вторжение» стихов в строку из первой главы о скуке Онегина в деревне, где нет «ни карт, ни балов, ни стихов» (1-LIV). Этому возможному «предвестию» стихов мосье Трике посвящена отдельная работа [Пеньковский 19996] и глава в книге [Пеньковский 2005: 61–75].
В первом (поглавном) и во втором изданиях «Евгения Онегина» здесь стояла запятая; в последнем прижизненном издании 1837 г. в середине 12-й строки мы видим восклицательный знак. Может быть, Пушкин с его помощью хотел разъединить неловко столкнувшиеся служебные слова – ль и иль, однако получился какой-то неестественный вскрик внутри синтаксического течения фразы. Странность этого вскрика склоняет к сомнению в том, что «нежность очей» героя непроизвольна или является следствием «доброй воли».
Прибегнем здесь к этому «малоупотребительному, но практически полезному термину (…) в качестве обобщающего обозначения для языка, диалекта и говора» [Зализняк 2004: 5].
В литературе можно отметить популярность темы описания современных лексических значений со скрупулезным учетом семантической эволюции слова (работы Е. Э. Бабаевой, Е. В. Урысон, Е. С. Яковлевой, статья Анны А. Зализняк в настоящем сборнике и др.). Иногда сохранение в том или ином виде тех компонентов слова, которые в далеком прошлом занимали иное место в его семантике или структуре его значений, называют «культурной памятью» слова (может быть, более уместно говорить об «исторической памяти»).
Среди них особого внимания заслуживает производящий необычайное впечатление зоркостью и глубиной этюд о слове котильон [Пеньковский 2000; 2005: 153–167], раскрывающий глубокую значимость в трагедии человеческих отношений этого бального танца, переходящего из пятой главы «Евгения Онегина» в шестую, – единственный случай, когда действие романа «пересекает» границу между главами (что было ранее отмечено также Г. О. Винокуром и Л С. Сидяковым, на которых даются нужные ссылки).
Автор признателен H. Н. Перцовой, И. А. Пилыцикову и М. И. Шапиру за ценные замечания к предварительным версиям настоящей работы.
Что касается позорной рецензии B.C. Баевского, ошеломившей филологическую общественность неприличием и оскорбительностью и получившей достойную отповедь во вступлении ко второму изданию «Нины», мне не хочется даже давать её выходные данные ни здесь, ни в разделе «Литература». – Из рецензий на второе издание «Нины…» мне известны положительная (и лишенная критики) рецензия М. А. Кронгауза в «Критической массе» (2004, № 2) и странная рецензия А. Ю. Балакина в «Новом мире» (2004, № 12); последняя обнаруживает (при известной доле справедливых критических замечаний) «скудость и нищету понимания», что отмечено в сопровождающей эту рецензию реплике С. Г. Бочарова, откуда взята приведенная в кавычках характеристика, принадлежащая Андрею Битову и относящаяся к некоторому роду научных работ («(…) фактические ошибки (в книге А. Б. Пеньковского) застилают ему (Алексею Балакину) горизонт» – это уже слова самого Бочарова).
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 05-04-04026а. Примеры, взятые из Национального корпуса русского языка, имеют помету «ruscorpora».
См. об этом слове [Виноградов 1994: 71–76].
См. в частности [Апресян В. Ю., Апресян Ю. Д. 1993].
Имперфективный видовой коррелят отдыхать имеет собственное процессное значение только в лексических значениях IV, V и VI.
Ср., однако, такой пример, где можно обнаружить «след» старого значения – в форме присутствующей в том же предложении перифразы (стал дышать ровно): «Тут только Пик заметил, что с ним творится что-то неладное, дыхание вылетало у него из горла со свистом. Раны не были смертельны, но совиные когти что-то повредили у него в груди, и вот он начал свистеть после быстрого бега. Когда он отдохнул и стал дышать ровно, свист прекратился» [Виталий Бианки. Лесные были и небылицы (1923–1958), ruscorpora].
Т. е. возможно лишь с элементом языковой игры.
Здесь мы намеренно перифразируем толкования по сравнению с теми формулировками, которые были приведены выше, чтобы выявить отношения семантической производности; во всех трех значениях компонент, касающийся дыхания, реально может быть опущен: он отсылает к прототипической ситуации и связан с остальной частью толкования оператором «как бы».
Маргинальное значение ‘задыхаться’ имеется у глагола дышать и в современном языке.
Такая четкая дифференциация двух суффиксов – ну произошла относительно недавно; так, ударение в глаголе отдохнуть в XIX в. течение некоторого времени было вариативным (и это не влияло на его значение); и Фасмер, и Даль приводят оба варианта ударения глагола дохнуть в одной статье.
Так, например, на Истринском водохранилище в 60-е годы была построена «Зона отдыха трудящихся Ленинградского района» (включающая дом отдыха, ресторан, пляж, спортивную площадку и т. д.); соответственно, трудящиеся на время отпуска становились отдыхающими.
Соответственно, некоторые носителя языка фразу Он отдыхает на даче прочитывают как содержащую нейтральное литературное значение V, что вызывает ироническую реакцию типа Как он наверное устал, бедняжка! Аналогичная подмена происходит при реакции на глагол. мыться у людей, для которых нейтральным обозначением этой ежедневной процедуры является выражение принимать душ, ср.: —Я помылся. – А что, ты был такой грязный?
Этим примером я обязана И. Б. Левонтиной.
О глаголе гулять см. [Левонтина, Шмелев 1999].
Я благодарна А. А. Зализняку и H. В. Перцову, прочитавшим рукопись данной статьи и сделавшим ряд важных замечаний.
В. И. Даль приводит несколько иной вариант той же пословицы: Не всякую правду муж жене (или: жена мужу) сказывает. Приведем еще одну пословицу, содержащую аналогичную установку: Хороша святая правда, да в дело не годится.
В. Айрапетян, Толкуя слово: Опыт герменевтики по-русски, Москва 2001.
Выдержки в б412. ▼1: Антигерменевтический подход
Отсылки в вб12.
Приведено в в2511.
См. 61277.
См. 6141 и 1412.
См. 634315.
См. в643. ▼1: Невидящий
Примеры в г71.
См. а12 и 123.
См. д547 и 63181 с прим.
Приведено в в565.
Полнее приведено в б141 и 3432. ▼1: Бибихин о русских начинаниях
Перевод Антоновского.
Приведено в в447.
Примеры в д5722.
См. а15 с прим.
Отсылки в г74.
Отсылки в 643 и д56.
Отсылка в а2424. ▼1: Диалектика и герменевтика―2: Риторика
См. д6211.
Приведен в 6132.
См. д52112.
См. Ю. В. Откупщиков. Из истории индоевропейского словообразования. М., 1967. С. 139.
См. Б. А. Ларин. Из истории славяно-балтийских лексикологических сопоставлений (стыд – срам) И Б. А. Ларин. История русского языка и общее языкознание. М., 1977. С. 66.
Фасмер, ст. студа. Ю. В. Откупщиков. Указ. соч. С. 139.
В отличие от этого, например, у английского соответствия этого слова — whole форма множ. числа есть. Опубликованный в 60-х гг. XX в. сборник работ, в котором проблема части и целого рассматривается в применении к разным областям человеческой деятельности, называется «Parts and Wholes» (см. [Lerner 1963]), что на русский язык переводится как «Части и ц е л о е».
Прилагательное целый, производным которого является рассматриваемое нами субстантивированное существительное, имеет несколько значений и в одном из них может употребляться также как субстантив – в результате стяжения словосочетания целое число: пять целых, семь десятых; ноль целых, две сотых и т. п.
В статье приняты следующие сокращения для названия словарей: MAC – Словарь русского языка. Т. 1—А / Гл. ред. А. П. Евгеньева. 2-е изд. М… 1981–1984; СОШ-1997 — С. II Ожегов, Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка. 4-е изд. М., 1997; СУ – Толковый словарь русского языка. Т. 1—А / Под ред. Д. Н. Ушакова. М… 1935–1940.
Термины «базовый» и «элементарный» соответствуют тому, что А. Вежбицкая называет семантическими примитивами [Wierzbicka 1972] и понятийными примитивами: «Если имеется некоторое число понятийных примитивов, понимаемых непосредственно (не через другие понятия), то эти примитивы могут служить твердым основанием для всех других понятий: бесконечное число новых понятий может быть получено из небольшого числа семантических примитивов» [Вежбицкая 1996: 296].
В связи со словом половина следовало бы рассмотреть морфемы пол– (пол-яблока, полкотлеты, полчаса, полведра и т. п.) и полу– (полуокружность, полуправда, полутьма и т. п.), которые также могут обозначать одну из двух частей предмета. Однако в соответствии с обозначенным в названии статьи граничением – рассматривать только лексические способы выражения смысла «часть целого» – мы оставляем эти морфемы за пределами нашего внимания. О морфологическом статусе морфем пол- и полу- и их семантике см. [Мельчук 1995].
Словарные описания приводятся лишь в тех их частях, которые актуальны для нашего рассмотрения; кроме приведенных, данные слова имеют и некоторые другие значения, толкования которых здесь не цитируются.
Компонент «содержащая мозг», вероятно, не покрывает всех случаев употребления слова голова: так, можно говорить о голове червя, голове моллюска, но едва ли в этих случаях актуален признак «наличие (в голове) мозга».
В другом переводе: «"Пади! пади!" (…) означает «прочь!», «с дороги!», «берегись!», «уходи!»; это «пади» или «поди» – традиционный резкий (?) возглас извоз(ч)иков, обращенный главным образом к пешеходам» [Набоков 1999: 73]. Англ. coachman следовало бы перевести кучер, а не извозчик. О русских изданиях набоковского «Комментария» см. [Добродомов, Пильщиков 1999; 2001].
Возможно, составитель статьи неправильно понял указание ушаковского словаря («устар(елое); писалось часто пади»), где помета «устар(елое)» относится к определяемому значению, а не к написанию пади.
Ниже в тексте эта же повозка называется каптанъ [Лажечников 1838: 82]. Сущ. каптанъ «зимний закрытый возок» и шатана «боярская повозка» попали в словарь Даля (последнее – с вопросительным знаком) [Даль 1863–1866, ч. II, вып. 7: 705; ч. IV: 356]. По мнению Г. В. Вернадского, слово шатана является осетинским заимствованием [Вернадский 1997: 312, примеч. 48]. Слово каптанъ М. Фасмер считал темным [Vasmer 1953: 523].
Свой отзыв о романе (в письме к И. И. Лажечникову от 3 ноября 1835 г.) Пушкин завершил так: «Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешение для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию?» [Пушкин 1969: 114, ср. 283 (комментарий H. Н. Петруниной)].
Ср. еще описание столичной улицы в «Петербургских трущобах» В. В. Крестовского (ч. IV. гл. I): «(…) быстрый топоть рысаковъ, отовсюду торопливое громыханіе кареть, ряды экипажей, „берегись" и „пади" кучеровъ да начальственный крикъ жандармовъ (…)» [Крестовский 1865: 2]. Кстати, такое же акустическое впечатление оставлял у современников центр Москвы: «Проѣзжай въ полдень мимо Кремля: экипажи Посланниковъ и Генераловъ какъ будто догоняють одинъ другой; красивыя коляски, въ коихъ сидять разряженныя дамы, мчатся по дурной, пескомъ усыпанной мостовой; со всѣхь сторонъ слышишь громогласное: пади!» [Ушаков 1829: 45; Невский 2004: 245].
В оригинале: «Que faire? Bien écouter quand on crie, gare! gare!» [Mercier 1782: 69].
Ср. также: «(…) идешь и ужь воображаешь себя милліонеромъ, пока встрѣчный толчокъ или громкое пади! не заставять свернуть въ сторону и не разрушать воздушныхъ замковъ» [Кокорев 1852, № 15: 59; БАС 1960: стб. 374].
Небезынтересно, что в пушкинском стихе, вынесенном в эпиграф к заметке, обсуждаемое восклицание дано в написании поди [Виноградов 1994: 442]. Ни сам исследователь, ни редакторы его книги «История слов», где была опубликована заметка, никак не комментируют данное обстоятель-
Ср. в изложении самого Пушкина (в письме к жене от 20 и 22 апреля 1834 г.): «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку (…)» [Пушкин 1969: 36].
Вряд ли можно согласиться с предположением H. М. Шанского, что возглас кучера пади «является разговорной аллегроформой из проходи» [Шанский 1999: 210].
Ср. у Некрасова ту же форму без диакритики: Торжествуя конецъ ожиданія, Н Кучера завопили «пади»! //Все спѣшитъ. Ну старикъ, до свиданія – // Коли нужно идти, такъ иди!!! [Некрасов 1859: 512]. Однако у Мятлева в «Госпоже Курдюковой»: Люди впереди и сзади; Н Не кричит он: «Пади, пади!» Н Лишь бичам на воздух бьет (…) [Пеньковский 2004: 442].
Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л… 1962. Т. 5. С. 236.
См.: Анциферов Н. П. «Непостижимый город…». Л., 1991; Максимов Д. Е. Брюсов. Поэзия и позиция // Максимов Д. Е. Русские поэты начала века. Л., 1986. С. 113–143; Орлов В. Н. Поэт и город // Орлов В. Н. «Здравствуйте, Александр Блок». Л., 1984. С. 216–418; Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003. С. 7—118; Хансен-Леве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999. С. 299–309; Москва и «Москва» Андрея Белого. М., 1999.Минц 3. Е,Безродный М., Данилевский А. «Петербургский текст» и русский символизм //Минц 3. Б. Поэтика русского символизма. СПб… 2004. С. 103–115 и др.
См. комментарий к стихотворному циклу Блока «Город»: БлокА. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. М… 1997. Т. 2. С. 716–724.
Максимов Д. Е. Брюсов. Поэзия и позиция. С. 120.
См. подробнее об истории этого ресторана и его роли в жизни петербургской богемы: Десятилетие ресторана «Вена»: Литературно-художественный сб. СПб., 1915; Конечный А. М. «Трактирные заведения» как факт быта и литературной жизни старого Петербурга // Петербургские трактиры и рестораны. СПб., 2005. С. 3—57, 214–270. Примечательно, что ни у кого из анализируемых здесь поэтов-символистов ресторан не получает никакой топографической локализации и не назван по имени. Ср., напротив, у Пушкина: «К Talon помчался» (Глава первая. XV).
Белый А. Петербург. Л., 1998. С. 37, 39.
Там же. С. 40.
Там же. С. 42.
Там же. С. 203.
См.: Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. С. 56—62: Бахтин M. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 302–328.
Минц 3. Г. Частотный словарь «Первого тома» лирики А. Блока // Труды по знаковым системам. V. Тарту. 1971. С. 313.
Пеньковский А. Б. Радость а у довольствие в представлении русского языка // Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 61–72.
Словарь современного русского литературного языка. Т. 2. М.; Л., 1951. С. 215–219; Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова. Т. 1. М., 1935. С. 259; Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. T. I. М., 2000. С. 163.
Словарь языка Пушкина: В 4 т. Ин-т языкознания АН СССР. Т. 1. М… 1956. С. 247–250.
Речь, конечно, идет о Синодальном переводе.
Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 17 т. М.: АН СССР, 1937–1949 / 1994–1997. Т. 2 (1). С. 21. Здесь и далее отсылки к этому изданию даются в тексте в квадратных скобках с указанием тома и страницы арабскими цифрами через запятую.
Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л… 1960–1963. Т. 6. С. 160.
Там же. Т. 7. 1963. С. 128.
Блок А. А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л… 1960–1963. Т. 6. С. 160.
Там же.
Отсылки к первым пяти томам лирики в Полном академическом собрании сочинений А. А. Блока даются в тексте в скобках с указанием тома римской и страницы арабской цифрой: Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т. I–V. М.: Наука, 1997–1999.
Мотив веселья как играющий «существеннейшую роль в ранних стихах Блока» отмечен Н. А. Кожевниковой: Кожевникова Н. А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М.: Наука, 1986. С. 168.
Бекетова М. А. Александр Блок и его мать. Воспоминания и заметки. Л., 1925. С. 76.
Блок А. А. Черновой автограф. Записная книжка 6 Н Блок А. А. Поли. собр. сочинений и писем: В 20 т. T. I. М.: Наука. 1997. С. 343–346.
Блок А. А. Варианты первоначальной редакции в Третьей тетради //Блок А. А. ПСС. T. I. С. 346—347
Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С. 345–346.
Приходько И. С. РАДОСТЬ – СТРАДАНЬЕ. Материалы к Символистскому словарю А. Блока // Шахматовский вестник. Вып. 9. М.: Наука, 2008. С. 47–51.
Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. С. 33.
Магомедова Д. M Александр Блок. «Нечаянная Радость» (Источники заглавия и структура сборника) // Магомедова Д. M Автобиографический миф в творчестве А. Блока. М.: Мартин, 1997. С. 139–151.
Пеньковский А. Б. Радость а удовольствие в представлении русского языка Н Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 61–72.
Приходько И. С. Церковные источники стихотворения А. Блока «Девушка пела…» // Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 9. Воронеж, 1997. С. 74–81.