«Регулярная академия учреждена будет…». Образовательные проекты в России в первой половине XVIII века - читать онлайн

Игорь Федюкин

Основанная в 1715 году в Санкт-Петербурге Морская академия имеет все основания претендовать на звание первого «регулярного» учебного заведения России. Существовавшие ранее Навигацкая школа Фаркварсона и мало изученные небольшие артиллерийские и инженерные школы¹ были довольно традиционными с точки зрения своей организации: по сути, они представляли собой просто группы учеников, собиравшихся вокруг учителя. В силу высокой степени аморфности, неформальности своего внутреннего устройства они гораздо ближе стоят к традиционной средневековой школе, даже если программа обучения в них и кажется нам «современной» из-за преобладания ней математики. Морская же академия, как она предстает в проектах ее первого директора, известного нам под именем барона де Сент-Илера, должна была стать радикально модерным для своего времени учебным заведением. Устройство школы и действия ее руководителей должны были регулироваться правилами и инструкциями, подробно регламентировать предполагалось и повседневное поведение учеников; фиксировалась – пусть и в самом общем виде – программа обучения; функции директора регламентировались и отделялись от функций учителя; и так далее. В этом отношении проекты Сент-Илера следует считать прямыми предшественниками модерных регламентов и проектов, появлявшихся в 1730-х годах, таких как регламенты кадетского корпуса² и публикуемые в настоящем сборнике проекты нового регламента Морской академии и регламента Академической гимназии. Поэтому не только сами проекты СентИлера, но и обстоятельства их создания, и личность барона достаточно показательны с точки зрения того, как на практике происходила модернизация России и какова была в действительности роль в этом процессе «государства» и самого Петра.

Введенные в последнее время в научный оборот источники, в том числе из французских архивов, ясно показывают, что Сент-Илер был самозванцем и, называя вещи своими именами, международным авантюристом.

По данным французского военно-морского ведомства, достаточно внимательно следившего за похождениями барона, он родился в Тулоне, в мещанской семье и носил фамилию Аллер (Allaire), был негоциантом в Байонне, пока не попался на мошенничестве со страховкой. Аллер был арестован и приговорен к галерам, но ему удалось сбежать и перебраться в Испанию, где в это время шли военные действия между франко-испанской и англопортугальской армиями в рамках Войны за испанское наследство³. В Испании Аллер к концу 1710 года каким-то образом вошел в доверие к французскому военачальнику маркизу де Бею (Alexandre Maоtre,marquis de Bay, 1650–1715). Как раз в ноябре 1710 года англичане и португальцы начали отступление из ненадолго оккупированного ими Мадрида, а 8–9 декабря потерпели серьезное поражение у местечка Бриуэга, что фактически поставило крест на их надеждах вернуть испанский престол Габсбургам. Одновременно летом 1710 года в Англии пал кабинет Годолфина, и пришедшие к власти тори через неофициального посредника, аббата Франсуа Голтье, начали прощупывать почву для сепаратных переговоров о мире с Францией. К декабрю в Париже знали, что тори не будут настаивать на восстановлении Габсбургов в Испании. В январе 1711 года Голтье привез в Лондон устные предложения от маркиза де Торси, в марте он вернулся в Версаль с английскими контрпредложениями, в апреле 1711 года Версаль направил в Лондон уже письменные предложения об условиях мира, которые были представлены английскому кабинету, а затем и союзникам-голландцам⁴.

В этом-то контексте и разворачивались испанские похождения Сент-Илера (как мы продолжим его именовать во избежание путаницы). Став в октябре 1710 года по одним данным – агентом, по другим – курьером маркиза де Бея в сепаратных переговорах о мире с Португалией, Сент-Илер до марта 1711 года курсировал с тайными посланиями между штаб-квартирой де Бея и Лиссабоном, а затем переметнулся вместе с доверенными ему депешами на сторону англичан. Французское военно-морское ведомство считало его предателем⁵, хотя сам барон позднее пытался убедить французские власти, будто известить англичан о готовности Португалии на сепаратный мир с Бурбонами ему поручил сам де Бей: этот шаг был якобы частью дипломатической игры⁶. В объяснительной же на имя Петра Сент-Илер, наоборот, утверждал, что с самого начала был тайным агентом на службе у англичан⁷. Так или иначе, но в итоге он оказался в Лондоне, получил от английского правительства 500 фунтов в награду, но затем из-за его «подозрительного» поведения был под благовидным предлогом выслан на континент. Именно после этого он и превратился из мещанина Аллера в барона де Сент-Илера: в награду за срыв переговоров между Португалией и Бурбонами император якобы возвел его в достоинство барона Священной Римской империи и назначил на должность морского интенданта в Неаполе. После этого барон принял участие то ли в реальном, то ли в вымышленном заговоре с целью сжечь королевский флот и арсенал в Тулоне и как минимум дважды побывал в тюрьме. В итоге к 1714 году у венского правительства накопилось достаточно подозрений в его адрес, чтобы вынудить его покинуть империю⁸.

В августе 1714 года Сент-Илер прибывает в Берлин, где впервые сталкивается с Анри Лави (Henry Lavie). В прусской столице оба находятся проездом: Лави должен занять пост французского морского комиссара в Санкт-Петербурге, а Сент-Илер направляется в Москву, поскольку господин Матвеев, посланник русского царя, (то есть граф Андрей Артамонович Матвеев) пообещал ему изрядную должность («employ considerable») на русской службе⁹. О том же писал позднее и сам СентИлер, признавая, впрочем, что документального подтверждения такого приглашения у него нет: зимой 1715 года он уверял Петра, что приехал в Россию «по простому обещанию, которое господин Матвеев, посол ваш, мне учинил»¹⁰. Как и где пересеклись пути Матвеева и Сент-Илера, мы не знаем, но сообщение это весьма правдоподобно: в этот период Петр настойчиво требует от своих представителей за рубежом рекрутировать на российскую службу иностранных специалистов¹¹. Сам Матвеев, впрочем, в их позднейшей переписке нигде об этом своем приглашении не вспоминал, а наоборот, намекал, что ему известно о темном прошлом барона – причем узнал он о нем именно во время пребывания за границей: «Я во Франции и в Вене был и гораздо знаю ваши славныя такие дела, которые можно разве в сумерках, а не пред солнцем объявлять», пишет он барону в разгар конфликта между ними осенью 1716 года¹².В марте 1717 года Лави также доносил, будто бы барон «три года тому назад (то есть как раз в 1714 году. – И.Ф.)… сознался в том, что будучи обвинен в злоупотреблениях и в преступных сношениях, пробыл шесть месяцев в тюрьме…»¹³.

В любом случае барон появился в Санкт-Петербурге, судя по всему, в начале января 1715 года (то есть как раз одновременно с Лави): «Уже два месяца есть, как здесь обретаюсь с великим повседневным иждивением», жалуется он в письме Петру от 2 марта¹⁴. Оказавшись в Санкт-Петербурге, барон буквально за пару месяцев становится своим человеком в придворном обществе. В донесениях Лави Сент-Илер впервые фиксируется в Петербурге в письме от 19 марта, а уже неделю спустя Лави сообщает о помолвке барона с придворной дамой принцессы Шарлотты, супруги цесаревича¹⁵. Избранница Сент-Илера была не только любимой фрейлиной крон-принцессы, но и племянницей барона Ганса-Христофора фон Шлейница, обер-гофмейстера Шарлотты, вскоре ставшего русским посланником в Ганновере, а затем, в 1717–1720 годах, во Франции. Лави, воспринимавший барона как прямого конкурента, уверял Париж, что последний якобы не пользуется доверием русских вельмож и не получит никакой должности в силу своего плохого характера¹⁶. Однако уже в середине мая он же пишет о nouptiales[1] барона, прошедших во дворце Шарлотты в присутствии Петра, Екатерины, царевен, вдовствующих цариц, герцогини Курляндской и «всего двора». Царь, по сообщению Лави, одобрял этот брак и обещал предоставить барону на 5 лет особняк («la belle maison») сосланного Кикина, 12 солдат для несения караула и жалованье в 2000 рублей. Решен был к этому моменту и вопрос о создании корпуса морской гвардии численностью в 200 человек под командой барона¹⁷.

Именно к этому периоду и относятся публикуемые ниже документы, хранящиеся в РГАДА под заголовком «Дело об учреждении в С. Петербурге Морской академии под надзиранием барона Сент-Гиля-ра. Тут же и прошение его об уволнении из России. 1715 февр. 12 – 1717»¹⁸.В этом же деле находится еще несколько писем Сент-Илера Петру, а также черновые переводы некоторых из этих документов на русский язык. Первый из известных нам проектов создания Морской академии барон, видимо, составил в середине февраля 1715 года. Именно этим «Проектом для сочинения Морской академии»¹⁹ и открывается данная подборка (документ 1.1): хотя этот документ был опубликован Феодосием Федоровичем Веселаго в качестве приложения к его «Очерку истории Морского кадетского корпуса» (где он ошибочно датирован 1713 годом)²⁰, мы сочли не лишним воспроизвести его с исправлением допущенных первыми публикаторами неточностей. Следующий документ (1.2 в нашей подборке) содержит предложение о создании особой комиссии для составления морского регламента и одновременно – об организации строительства кораблей на Адриатике, которым предстояло собрать по средиземноморскому побережью морских специалистов, ремесленников и купцов, желающих переселиться в Россию. Помимо ремесленников, корабли эти предполагалось загрузить в Марселе дешевым «горячим вином», последующая продажа которого должна была окупить всю операцию (и, видимо, принести барону прибыль): от Петра требовалось лишь предоставить гарантии по кредиту, необходимому для начала операции²¹.

Именно этот второй проект и датирован 12 февраля 1715 года – и существенно, что эти два столь разных документа были поданы бароном, можно сказать, единым пакетом. Почерки, которыми написаны беловые версии двух документов существенно разнятся, но в нашем распоряжении имеются черновики переводов этих двух текстов, выполненные одним почерком²².При этом черновик «Проекта для сочинения Морской академии» имеет в верхнем левом углу помету «№ 1», а в конце (л. 18 об.) приписку почерком переводчика: «Сему следует друго дело, которое в подлиннике писано в одной тетрати», далее опять отчеркнуто и написано «Зри № 2». Соответственно, в левом верхнем углу черновика второго из проектов (начинающегося словами «Ежели его величеству надобно делать генеральной регламент…») имеется помета «№ 2» (л. 19).

Что эти два проекта были созданы Сент-Илером одновременно, следует и из письма барона Петру от 2 марта 1715 года:

Очевидно, что речь здесь идет как раз о той самой «тетрати», где под номером 1 шел «Проект для сочинения Морской академии», а под номером 2 – план спекуляции французской водкой. Сходятся и даты: за две недели до 2 марта – это как раз середина февраля, указанная в беловом варианте «адриатического» проекта. Петр же как раз с 9 по 26 февраля отсутствовал в Петербурге: он вместе с Екатериной находился в Красном Селе²⁴.

Несколько обстоятельств обращают здесь на себя внимание. Вопервых, это неопределенность планов барона: на этой стадии он изучает придворный контекст и нащупывает возможные направления прожектирования. Как мы видим, уже в первые недели своего пребывания в России ему каким-то образом удается выявить интересующие царя темы, такие как строительство кораблей, в том числе за границей, или импорт иностранных специалистов. Соответственно, формулируется несколько прожектов. Представлению прожектов могло предшествовать какое-то обсуждение с царем: барон упоминает, что подготовил документы «по вашим указам». Из второго, «адриатического», «прожекта», можно понять даже, что это был не первый документ, представленный бароном царю: Сент-Илер упоминает «таких людей, которых я имел честь предложить чрез един от мемориалов моих». Поскольку, однако, «такие люди» в данном случае – это квалифицированные навигаторы, то, может быть, речь идет просто о проекте Морской академии, поскольку он как раз и позволил бы царю завести в своем государстве таких специалистов. Впрочем, уверенности в успехе прожектов нет: в марте Лави сообщал, что Сент-Илер планировал отправиться в Лондон и что его невеста раздобыла для него у крон-принцессы Шарлотты рекомендации к английскому двору²⁵. Очевидно, что барон пытается подстраховаться: если российские прожекты не увенчаются успехом, он постарается использовать матримониальный успех в Петербурге как трамплин для нового раунда прожектерства в Англии.

В итоге, при всей своей кажущейся абсурдности, прожекты на поверку оказываются склеенными из вполне реальных фрагментов, подсмотренных наблюдательным бароном в Петербурге. Возьмем «адриатический прожект»: как известно, именно в этот период Борис Иванович Куракин по приказу Петра строит новые и покупает готовые корабли для российского флота в Голландии и Англии. Одновременно тот же Лави сообщает о миссии Лефорта-младшего, отправленного рекрутировать в Европе ремесленников на строительство Петербурга²⁶: эти планы воспринимаются французским правительством вполне серьезно и вызывают даже легкую панику в Морском совете, подогреваемую тем же самым Лави и французским консулом в Данциге²⁷. Примечательно, что один из нескольких французских торговых кораблей, добравшихсятаки в 1715 году в Санкт-Петербург, был гружен именно вином и водкой: узнав о его прибытии, Петр лично прибыл на борт и продегустировал напитки²⁸. Наконец, развернуться «адриатический» проект должен был именно в том регионе, где барон отметился своими похождениями и который он хорошо знал: в июле Лави доносил, что Сент-Илер переписывался с французским консулом в Мессине, которая была ключевым пунктом в предприятии²⁹. Кажется, даже идея жениться на придворной даме могла быть «подсмотрена» бароном: 28 января, буквально через несколько недель после его прибытия в Петербург, там состоялась свадьба другого француза, Никиты Петровича (Франца) Вильбоа, с русской придворной дамой, внешняя непривлекательность которой, по словам Лави, компенсировалась ее обширными поместьями в Ливонии и Эстляндии³⁰.

Одновременно мы видим достаточно последовательный интерес со стороны Петра к устройству французского флота и флотской администрации. Еще за год до описываемых событий Б.И. Куракину было поручено раздобыть копии всех уставов и регуляций французского флота, и уже в марте 1714 года «ордонанция французская адмиралтейству» была направлена Петру. Видимо эта «ордонанция» – как раз тот устав «Ordonnance de Louis XIV pour les armees navales et arsenaux de marine» от 15 апреля 1689 года, который в сентябре того же года Петр поручил переводить Конону Зотову. Перевод был закончен уже к концу ноября того же года, а 24 января 1715 года, то есть, видимо, буквально через несколько дней после первой беседы Петра с Сент-Илером, Конону Зотову велено было ехать во Францию, вступить там в морскую службу и все «присматривать» касательно адмиралтейства и флота, и «все, что ко флоту надлежит на морю и в портах, сыскать книги» и их перевести³¹. Именно на фоне этого интереса Сент-Илер и готовит свой «Проект для сочинения Морской академии», который при ближайшем рассмотрении оказывается практически дословным переводом двух разделов (раздел 1 главы 7 и раздел 1 главы 19) того самого французского устава «Ordonnance de Louis XIV». В первом случае в его перевод не вошли статьи 1–5 (необходимость подтверждения дворянского происхождения гардемаринов и порядок зачисления в гардемарины), статьи 15–18 (запрет покидать порт, к которому они приписаны, без разрешения) и статьи 25–27 (запрет покидать корабль во время морского похода без разрешения, а также размер жалованья). Во втором случае не использованы статьи 1–2 (необходимость следовать установленному расписанию), статьи 9–11 и 19 (обучение кораблестроению, артиллерийскому делу, дворянским наукам и строевой подготовке, уже затрагивавшиеся во фрагменте, основанном на главе 7) и статья 18 (порядок рассмотрения журналов, которые гардемарины вели в походе). В целом из всего проекта не являются прямым переводом глав 7 и 19 ордонанса лишь первые три абзаца, устанавливающие возрастные ограничения для гардемаринов, структуру корпуса и должность «комманданта». Примечательно, однако, что Сент-Илер, судя по всему, не пользовался переводом Конона Зотова. Текстуальное сравнение показывает, что, хотя в основе обоих текстов лежит один и тот же оригинал, стилистика переводов различается:

«Проект для сочинения Морской Академии» Сент-Илера (РГАДА. Ф. 370. Оп. 1. Д. 7. Л. 1–7 об.)

«Устав Людовика 14, короля французского» в переводе К. Зотова (РГАДА. Ф. 9. Отд. I. Кн. 49. Л. 74 об. «Устав Людовика 14, короля французского», Гл. 7)

[л. 2] Два часа после полдень да найдутся они в назначенном месте в арсенале, для мушкетного учения;

[л. 74] …Повинны прийти в час пополудни к месту, [л. 74 об.] назначенному в арсенале для обучения артикулу с мушкетом и иных обращений воинских, яко баталион каре и прот., а отправляться сие должно замкнув ворота и без барабану.

9. Потом повинны пойти в полату, где карабельнные мастеры и иные искусные офицеры будут им по правилам толковать состроение кораблей, и пропорции о всех частях в карабле; откуда поведутся в школу к пушкарям и учатся пушечной стрельбе.

Оставя ружье свое, да идут они в салу строения где карабельные мастеры, и искуснейшие офицеры будут им толковать чрез правило маниру, как корабли строить, и пропорции всех штук, которые те карабли составляют, оттоль да ведут их в пушечную школу для обучения.

[л. 2 об.] Бригадир и подбригадир, входя в школы, имеют свои бригады смотреть, и радеть, чтоб молчание было, також чтоб всякой поочередно дело свое делал…

10. Брегадиры и подбригадиры, приходя в школы, повинны собрать свои брегады и смотреть, дабы была тихость между ими, и чтоб всякой принимал учение от мастеров з добрым порядком, то есть один после другаго…

Так или иначе, февральский проект академии, очевидно, в целом устроил Петра. Во всяком случае уже в середине апреля Сент-Илер составляет и направляет царю свой контракт-«капитуляцию» (документ 1.3)³², а из письма барона Петру от 12 мая следует, что «капитуляция» к этому времени уже получила одобрение и была им подписана³³. В последующей переписке Сент-Илер неоднократно ссылается на свой генеральский чин, и ни Петр, ни русские сановники этих претензий не оспаривают. Из документов также видно, что где-то с середины 1715 года барон действительно начинает получать жалованье. В начале лета 1715 года назначение Сент-Илера директором академии становится общеизвестным фактом³⁴.

В конце лета работа по созданию Морской академии активизируется, 31 июля царь отдает распоряжение о переводе всех учеников и учителей Навигацкой школы из Москвы в Санкт-Петербург к 1 октября. Однако перевозка 600 с лишним человек, тем более по осенней распутице, оказалась неразрешимой логистической задачей, и к началу октября принимается решение перевести в новую столицу лишь 300 учеников, а прочих оставить в Москве³⁵. Сент-Илеру, однако, уже к 18 сентября стало известно от Апраксина, что Академия будет насчитывать именно 300 человек, и в связи с этим он пишет царю письмо «представление», а по сути, новый проект (см. документ 1.4)³⁶. В преамбуле Сент-Илер ссылается на свой предыдущий план («учреждение, которое он имел честь вашему кесарскому в[величеству].представить»), но почему-то указывает, что план этот не может быть реализован при такой численности учеников «без великого смущения». Это довольно удивительно: ведь «Проектом для сочинения Морской академии» в ней как и предполагалось иметь 200–300 шляхтичей. Теперь же оказывается, что при такой численности учащихся невозможно будет разместить в Кикином доме, так что требуется строительство специального помещения и увеличение штата преподавателей до 60 человек. Проект этот попал в руки Петру лишь 30 сентября и вызвал острые комментарии со стороны царя³⁷.

Тем временем, судя по всему, Сент-Илер продолжал работу над своими проектами, результатом которой стала «Инструкция Морской академии» (далее – «Инструкция»), опубликованная в «Полном собрании законов» (далее – ПСЗ) под датой 1 октября 1715 года³⁸. Как легко заметить, документ этот имеет мало общего с предыдущими текстами, что заставило, например, Веселаго прямо заявить, что Сент-Илер не имел к созданию этого проекта никакого отношения³⁹. Это, очевидно, не так. В «Деле об учреждении в С. Петербурге Морской академии» содержится черновик этой инструкции⁴⁰: он не подписан и не датирован, однако выполнен тем же почерком, что и переводы более ранних проектов. Из правки в документе также видно, что именно в ходе работы над ним и появился в окончательном виде текст, опубликованный в ПСЗ⁴¹.Таким образом, с большой вероятностью перед нами текст, появившийся в процессе перевода первоначальной, иноязычной версии «Инструкции морской академии» на русский язык.

Эту версию подтверждает и другое, недатированное письмо Сент-Илера Петру, перевод которого содержится в той же подборке документов (документ 1.5)⁴². Здесь Сент-Илер просит царя утвердить ранее сочиненные им «29 артикулов, которые во учреждение служить имеют корпусу морской гвардии». Опубликованная в ПСЗ «Инструкция» от 1 октября 1715 года как раз и насчитывает 29 пунктов. Существенна и еще одна деталь: барон также просит Петра «под каждым артикулом назначить штраф как ваше величество за благо разсудит»: таким образом, опубликованные в ПСЗ дополнения к тексту «Инструкции» были сделаны царем не по собственной инициативе, а по просьбе барона.

«Инструкция» не пересекается с предыдущими текстами Сент-Илера, но и не противоречит им. Скорее они описывают разные стороны жизни создаваемой Академии. Если «Проект» задает программу обучения и структуру учебного процесса, то «Инструкция» регламентирует вопросы внутреннего распорядка: поведения, несения караульной службы, подчинения и иерархии и так далее. Можно предположить, что «Инструкция» создана в развитие «Проекта»: в своей капитуляции барон запрашивал совершенную «мочь политично их [гардемаринов] наказывать, когда они дела своего исправлять не будут, и того что им предписано будет для обучения их о житии и учении их», и теперь задавал нормативную основу для реализации полученных полномочий. Зарубежный прообраз «Инструкции» (если он существовал) нам выявить пока не удалось.

В октябре, судя по всему, началась практическая деятельность Академии⁴³.Из документов мы видим, что барон действительно принимает участие в академических делах: он докладывает в Адмиралтейство, что многие недоросли неграмотны, инициирует отправку таких неграмотных в Новгород в школу при тамошнем епископском доме, выявляет совершенно неспособных, по его мнению, недорослей («во учении быть невозможно») и так далее⁴⁴. 8 октября в Академии, похоже, побывал Петр (в тот день «Его Величество был в Адмиралтействе, и в школах»), визит повторился 3 ноября («Его Величество был во Академии, срисовали человека»)⁴⁵. Это единственные известные нам случаи, когда источники фиксируют визит Петра в Морскую академию. В промежутке между этими двумя визитами произошло событие, которое не могло не оказать серьезного влияния на положение Сент-Илера: скончалась кронприцесса Шарлотта. Одновременно барон разругался с переехавшим в Санкт-Петербург из Москвы Андреем Фархварсоном, который напрочь отказался подчиняться Сент-Илеру и в итоге был вместе с геометрическим классом выведен Апраксиным из подчинения барону⁴⁶.

Наконец, в январе 1716 года президентом Академии был назначен граф А.А. Матвеев, что являлось прямым нарушением заключенной с Сент-Илером капитуляции, прямо устанавливавшей, что директор Морской академии напрямую подчиняется царю и генерал-адмиралу. Последовавшее за этим противостояние между бароном и графом, вылившееся к концу 1716 года в открытый скандал, и стало контекстом для дальнейшего прожектерства Сент-Илера. По его собственным словам, на протяжении первых месяцев 1716 года он направлял царю «многие мемориалы» и о нуждах Академии «стократно предлагал и просил»⁴⁷. До нас дошел один из этих мемориалов (документ 1.6): в отличие от более ранних документов, он, возможно, даже не был переведен на русский – у нас есть лишь французский оригинал. Если раньше целью проектов было привлечь внимание Петра к фигуре прожектера и выторговать для него те или иные звания и привилегии, то теперь содержание прожекта определяется другой задачей: он призван отстоять прерогативы барона в его конфликте с Матвеевым. Речь, как мы видим, идет о попытке ограничить полномочия графа (интересно, что он ни разу не именуется в тексте «президентом» Академии – Сент-Илер оспаривал его право на этот титул) и одновременно зафиксировать контроль барона над внутренним управлением в Академии⁴⁸.

Подобные попытки Сент-Илера отстоять свою административную самостоятельность и ограничить вмешательство Матвеева в дела Академии не могли не вылиться в обострение конфликта между графом и бароном, хроника которого зафиксирована в переписке двух соперников с адмиралом Апраксиным. Детальная хроника этого конфликта, перешедшего в острую фазу после тривиального эпизода с наказанием бароном в начале августа 1716 года группы учеников за якобы написанное ими на классной доске непотребное слово, приводится в работе Лидии Балакиревой, и потому повторять их здесь нет необходимости⁴⁹. Весьма красочные обвинения и упреки, которыми осыпали друг друга Матвеев и Сент-Илер в язвительных письмах, занимают десятки страниц архивных документов. В итоге, однако, Матвеев показал себя гораздо более искусным тактиком аппаратной борьбы – хотя силы, конечно, были неравны с самого начала: граф пользовался неизмеримо более высоким уровнем поддержки со стороны и Апраксина, и Меншикова. В итоге к концу 1716 года оба соперника просили или освободить их от руководства

Академией, или предоставить им полную власть в учебном заведении. В январе 1717 года Апраксин донес царю, что конфликт между Матвеевым и Сент-Илером достиг такого накала, что наносит урон Академии: адмирал предложил или «развести» соперников (видимо, четко зафиксировав их полномочия и сферы ответственности), или прекратить двоевластие, уволив одного из них, – и ставку в этом случае предлагалось сделать на Матвеева. К марту Петр одобрил это решение. Сент-Илер попытался отыграть назад и помириться с Матвеевым, но было поздно⁵⁰.

Обстоятельства как создания публикуемых здесь проектов, так и увольнения Сент-Илера во многом объясняют, конечно, почему подготовленные бароном правила и регламенты не были востребованы его преемниками. Мы видим, что роль Петра в их разработке была минимальной и совершенно пассивной. Он не инициировал их создания, не давал каких-то установок касательно их содержания и не участвовал в их редактировании. Нельзя сказать, конечно, что документы эти создавались помимо воли Петра: мы видим, что он знакомился с ними и в целом одобрял их. Однако официальное утверждение инструкции 1715 года произошло именно по запросу Сент-Илера. Неудивительно, что Матвеев, насколько мы знаем, ни разу не ссылался на эти документы – в том числе, и на инструкцию, несмотря на ее статус высочайше утвержденного документа. Когда в начале 1719 года Матвеева сменил Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев (1675 – после 1752)⁵¹, Адмиралтейство направляет ему эту «Инструкцию»: характерна уже сама необходимость привлечь таким образом внимание нового академического начальства к этому, казалось бы, основополагающему документу. Однако Адмиралтейство хотя и отмечало, что «пункты» эти «состоялись за собственною Его Царского Величества рукою», Скорняков тем не менее счел возможным подвергнуть их собственному «рассмотрению», объявив, что многие из них нуждаются в корректировке, и предложить в результате собственную версию⁵². В итоге Скорняков произвел 10 собственных пунктов, частью позаимствованных у Сент-Илера, а частью разработанных заново (документ 1.7). В основном, пункты эти посвящены вопросам дисциплины, но в военном ее аспекте – где размещать часовых, кто должен запирать на ночь ворота, напоминание о необходимости гасить на ночь огни, чтобы избежать пожара. По вопросу о размещении студентов, столь важному для Сент-Илера, позиция Скорнякова не вполне ясна: с одной стороны, он настаивает, что учащиеся должны проводить ночь исключительно в своих «каморах», а с другой, отменяет некоторые пункты «Инструкции» барона как потерявшие релевантность именно потому, что учащиеся в действительности расквартированы в городе. Вопросы же академической дисциплины и организации учебного процесса в целом Скорняковым не затрагиваются совершенно.

В дальнейшем мы не встречаем в документах отсылок к «Инструкции» 1715 года. Более того, мы видим что преемники Сент-Илера и не ощущают практической потребности в системных регламентирующих документах. Правда, почти одновременно с переработкой «Инструкции» Скорняков-Писарев выпускает и «пункты» комиссару (администратору) московской школы Марку Таптыкову (документ 1.8), но попытки организовать и упорядочить внутреннюю жизнь школы мы здесь не видим. В документе лишь фиксируется численность учащихся, устанавливаются размеры жалованья персоналу школы, а также порядок взимания взносов на содержание школы с московских «царедворцев». Из него также следует, что одновременно отдельные «пункты» с указаниями о порядке обучения школьников в Москве были направлены Леонтию Магницкому, но ни оригинала этих пунктов, ни каких бы то ни было ссылок на них в последующей переписке обнаружить пока не удалось – следует признать, что с большой вероятностью они так и остались на бумаге. Сменивший Скорнякова в 1722 году молодой кузен Петра Александр Львович Нарышкин (1694(?) – 1746)⁵³, обучавшийся, кстати, морскому делу во Франции, как мы видим из документов (1.9–1.12) еще менее был склонен к регламентации внутреннего устройства вверенных ему школ. Контраст здесь достаточно яркий: насколько можно судить, Нарышкин в основном реагирует на вопросы школьных администраторов, но даже и тут старается воздерживаться от системных решений, откладывая определение «на потом» и запрашивая предложения «снизу». Не видим мы при преемниках Сент-Илера и попыток вмешаться в деятельность Академии со стороны и устроить ее на регулярный манер. Все такие попытки, как мы видим, были связаны с прожектерской активностью мнимого барона; с устранением Сент-Илера Академия была в целом предоставлена самой себе.