Размежевания в Русской Церкви начались не только по догматическим и каноническим принципам, но и по территориальным, политическим. Ведь в период революции и гражданской войны оказались утрачены многие области, принадлежавшие Российской Империи. Независимыми стали Финляндия, Эстония, Латвия, Литва – а в каждой из этих республик существовали православные епархии. Бессарабию оккупировала Румыния. Раньше России принадлежала и часть Польши. Теперь Польша возродилась. А по условиям Рижского мира с большевиками к ней отошли Западная Украина и Западная Белоруссия, она захватила и часть Литвы с Вильнюсом. В результате в Польше сохранились и прежние православные структуры, но добавились еще епархии обновленцев из Украинской автокефальной церкви.
Но приходы Русской Православной Церкви существовали и во многих европейских странах, в Палестине, в Китае (Харбин был русским городом, по линии КВЖД, да и в других местах Маньчжурии издавна проживало много русских). В Америке еще в XVIII веке монахи Валаамского монастыря основали Русскую православную миссию, возникла Алеутская епархия, позже ее центр переместился в Нью-Йорк. Но теперь фактическая связь с зарубежными структурами РПЦ прервалась – Московская Патриархия лишилась доступа к международному телеграфу и почте.
А кроме того, за границу выплеснулось 2 млн. русских беженцев. В период гражданской войны Патриарх Тихон не поддержал и не благословил белых, что ставили ему в вину противники большевиков. Хотя в данном случае он был совершенно прав. Во-первых, Патриархия была бы немедленно уничтожена. А во-вторых, правых в гражданской войне не было. Подрывные операции западных держав и финансово-политической «мировой закулисы» целенаправленно раскололи русский народ и столкнули людей между собой брат на брата ради взаимного уничтожения [137]. На белой стороне оказались вовсе не монархисты, а «февралисты», либералы, «учредиловцы», слепо ориентирующиеся на тот же Запад, и даже их гипотетическая победа ничего хорошего России не принесла бы. Позиция Патриарха была очень мудрой и взвешенной, он призывал к прекращению братоубийства как такового.
Но при белых региональных правительствах возникли свои церковные структуры. Самая крупная – на Юге, где под защитой армий Деникина и Врангеля собрались многие архиереи. У них имелись связи с белой Сибирью, и в мае 1919 года они создали Временное Высшее Церковное Управление Юго-Востока России (ВВЦУ), предназначенное окормлять территории, оказавшиеся за линией фронта. Патриарх Тихон и Священный Синод постановлением № 362 от 7 (20) ноября 1920 года признали этот орган легитимным. ВВЦУ приняло решение считать в своем подчинении все структуры Русской Церкви за границей – временно, пока Патриархия не сможет наладить управление ими. Ведь с территорий, контролируемых белыми, связь с другими государствами была возможной, в отличие от Москвы. Управлять Церковью в Западной Европе был направлен архиепископ Евлогий (Георгиевский). Когда в Патриархии узнали об этом назначении, его тоже утвердили.
Но в ноябре 1920 года вместе с остатками армии Врангеля и крымскими беженцами ВВЦУ пришлось эвакуироваться на чужбину. Оно было преобразовано в Высшее русское церковное управление за границей (ВРЦУЗ). Его пригласил к себе Сербский Патриарх Димитрий (Павлович), уступил русским архиереям собственную резиденцию в Сремски Карловцах. Лидером изгнанников выдвинулся бывший кандидат в Патриархи митрополит Антоний (Храповицкий). Он послал рапорт Святителю Тихону, просил благословения превратить ВРЦУЗ в постоянный орган во главе с патриаршим наместником, передать под его юрисдикцию все зарубежные епархии и приходы РПЦ, созвать общее собрание архиереев.
В Патриархии введение поста наместника сочли нецелесообразным – было ясно, что на эту должность метит сам честолюбивый Антоний, и его может понести еще дальше. Созыв совещания «приняли к сведению». А для ВРЦУЗ подтвердили «прежние полномочия» – из сферы его управления были только исключены только Прибалтика и Польша, поскольку с ними Московская Патриархия могла поддерживать прямые связи.
В ноябре 1921 года в Сремских Карловцах состоялось Всезаграничное церковное собрание. Но оно сразу же и очень резко ударилось не в духовные сферы, а в политику. Приняло заявления о восстановлении на престоле «законного Православного Царя из Дома Романовых», призывы к мировым державам не допускать большевиков на Генуэзскую конференцию и оказать прямую военную помощь для свержения Советской власти. Именем Патриарха откровенно спекулировали. Было объявлено, что собрание признает над собой его полную власть, все постановления начинались словами «по благословению Святейшего Патриарха Тихона», хотя на самом-то деле никакого благословения не было, тексты с ним никто не согласовывал. Само собрание переименовало себя в «собор», а митрополита Антония возвело в ранг «заместителя Патриарха».
Подобные демарши были чреваты очень опасными последствиями – ведь в это же время разворачивался погром Церкви в России, ее врагам преподносили новые поводы для гонений. Правда, не все архиереи поддержали линию Карловацкого Собора, 34 делегата выступили против. Причем из разных соображений. Например, архиепископ Евлогий (Георгиевский) был убежденным либералом и воззвания к возрождению монархии отверг. А епископ Севастопольский Вениамин (Федченко) был духовником армии Врангеля, честнейшим человеком, глубочайшим патриотом. Но твердо указал, что церковный собор не имеет права принимать документы чисто политического содержания.
Патриарх Тихон успел отреагировать на это мероприятие накануне своего ареста. 5 мая 1922 года созвал Синод, Высший церковный совет, и было вынесено постановление: Карловацкий Собор признавался не имеющим канонического значения, а его послания – не выражающими «официального голоса Русской Православной Церкви». Указывалось, что заграничное Церковное управление «увлекается в область политического выступления». Также отмечалось, что управление заграничными приходами уже ранее было поручено Евлогию (Георгиевскому) – он возводился в сан митрополита. А ВРЦУЗ предписывалось распустить.
Безоговорочно подчинился только один епископ Вениамин (Федченко). Вышел из Церковного управления и удалился в монастырь. А остальные архиереи нашли отговорку – дескать, указ Патриарха наверняка написан под давлением большевиков. Поэтому его выполнили, но лишь формально, поменяв вывеску. ВРЦУЗ распустили, а вместо него создали Архиерейский синод Русской Православной Церкви Заграницей во главе с Антонием (Храповицким). Были приняты и «секретные постановления»: впредь не принимать указов Патриарха, если они «покажутся несвободными». Фактически зарубежники отделились от Московской Патриархии, возникла вторая Церковь – РПЦЗ.
Но и в ней образовались внутренние трещины. Теперь митрополит Евлогий (Георгиевский) получил официальные полномочия возглавлять Церковь в Западной Европе, но он и с Карловацкими архиереями не порвал, остался членом Синода РПЦЗ. И при этом Евлогий еще и почувствовал полную бесконтрольность, дал волю собственным либеральным взглядам и новшествам. А он давным-давно был сторонником сближения с англиканской церковью, возобновил переговоры с ней, даже о перспективе объединения. Для молодежи он смягчал церковные правила, чтобы, как он говорил, «не спугнуть молодые души». Одним это нравилось, другие возмущались, прихожане стали делиться на сторонников Евлогия и Антония (Храповицкого).
А с другой стороны, и «монархизм» РПЦЗ оказался сомнительного качества. Речь шла вовсе не о возрождении Самодержавия, зарубежное духовенство выступало сугубо за «цивилизованную», конституционную монархию. Но поделилось персонально на сторонников великого князя Николая Николаевича (одного из руководителей заговора против Царя) и сторонников Кирилла Владимировича (лишенного Николаем II прав наследования из-за морганатического брака, а в дни Февральской революции открыто предавшего Царя).
Вдобавок ко всему, нашлись и хищники, готовые воспользоваться крушением Российской Империи и процессами распада в Русской Церкви. Первой поживилась Румынская Церковь – в полном соответствии с политикой своего правительства. Когда Бессарабия была захвачена румынскими войсками, там со священниками и прихожанами никто не церемонился, их мнений не спрашивали. Была учреждена Бессарабская митрополия Румынской Церкви, которой и передали все православные храмы, монастыри.
А следом заявила о себе Константинопольская Патриархия. Совсем недавно ее Патриархов утверждали турецкие султаны, а за милостыней она обращалась в Россию. Но сейчас Москва утратила роль мирового центра Православия, Третьего Рима. И Османская империя тоже пала, Турцию оккупировали французские и греческие контингенты. В Константинополе главную роль играло не марионеточное турецкое правительство, а французские генералы. И здешняя Патриархия стала строить проекты, что в подобных условиях она может вернуть себе положение «Второго Рима»! Перехватить у Москвы первенство в православном мире.
Автором этой политики стал Патриарх Мелетий IV. Личность весьма темная. Он был секретарем Синода Иерусалимской Патриархии, но патриарх Дамиан выгнал его с формулировкой «за деятельность против Святого Гроба». Мелетий отправился на Кипр, в то время оккупированный британцами. Как сообщает историк Александр Зервудакис, служивший в министерстве обороны Великобритании, архимандрит Мелетий на Кипре вступил в английскую масонскую ложу [5]. Это способствовало успешной карьере. Он переехал в Грецию. При поддержке главы правительства Венизелоса (масона) стал архиепископом Афинским. Потом отправился в США, где организовал «Греческую архиепископию». И каким-то очень загадочным образом, заочно, был избран в 1921 году Константинопольским Патриархом. Прибыл из Америки театрально, на корабле под византийским флагом!
В марте 1922 года Мелетий издал томос о праве своей Патриархии на «непосредственный надзор и управление всеми без исключения православными приходами, находящимися вне пределов поместных Православных Церквей, в Европе, Америке и других местах». Титуловать себя стал не иначе как Вселенским Патриархом. Но одновременно Мелетий стоял у истоков экуменического движения. Считал возможным и нужным слияние разных христианских конфессий, чтобы в перспективе образовалась некая единая, универсальная «церковь». Он считал, что до сих пор этому мешала Россия, но, как говорил Мелетий, «положение Православной церкви в России сейчас изменилось, и есть более благоприятные перспективы для сближения с Западом». Мелетий повел переговоры об объединении с англиканами, с армянской, коптской, эфиопской церквями, даже признал силу англиканских хиротоний – то есть духовную законность их епископов.
Но юрисдикция самой Константинопольской Патриархии оставалась слишком узкой, и Мелетий стал присматриваться, как бы расширить зону влияния в мировом христианстве. Для этого он попытался подмять под себя РПЦЗ. Ведь армия Врангеля и беженцы из Крыма сперва очутились в Турции, их разместили в лагерях в Галлиполи и на нескольких островах. Архиереи и священники, чтобы вести службы, вынуждены были попроситься под временную юрисдикцию Константинопольской Патриархии, на чьей территории они находились. Такое разрешение им дали. Потом они получили пристанище у Сербского Патриарха и перешли под его юрисдикцию, но в Фанаре (квартал в Константинополе, где расположена Патриархия) этот переход не признали. Продолжали числить РПЦЗ среди «своих» церквей.
А в 1922 году националистические власти в Эстонии пожелали, чтобы в их республике даже Православная Церковь отделилась от Москвы. Таллинский епископ Александр (Паулус) воспользовался церковным погромом в России, арестом Патриарха Тихона. Провел свой собор и обратился к Мелетию с просьбой о предоставлении автокефалии. Тот охотно откликнулся, взял эстонские приходы под свое начало и произвел Александра (Паулуса) в митрополиты. Аналогичное стремление выразили власти и часть духовенства в Финляндии. Мелетий был счастлив удовлетворить их – и увеличить собственную паству. Чтобы возглавить новую церковь, он рукоположил в епископы такую фигуру, как хотелось финскому руководству (чтобы был не русским) – эстонца Германа Аава. С протестами выступили и Московская Патриархия, и Собор РПЦЗ, но Вселенский Патриарх их проигнорировал. Возникли две новых церкви – Эстонская апостольская и Финляндская, под юрисдикцией Константинополя.
Ну а сам Мелетий выдвинул идею о созыве Вселенского (или Всеправославного) Собора). В качестве первого шага он собрал в мае 1923 года «Всеправославный конгресс» в Константинополе. Но в повестку дня он включил серьезные реформы Православия – решил изменить те устои и правила, которые, по его мнению, служили препятствиями для объединения с англиканской и другими западными конфессиями – в первую очередь календарь и пасхалии. Католическая и протестантские церкви живут и служат по «новому», григорианскому календарю. Православная – по «старому», юлианскому (но ведь и Благодатный огонь в Иерусалиме сходит по «старому стилю»!).
На конгрессе Мелетий схитрил. Название «григорианский» связано с именем римского папы Григория XIII, под началом которого придворные астрологи разработали этот календарь. Поэтому Константинопольский Патриарх предложил как бы не григорианский, а «новоюлианский календарь», созданный сербским астрономом и математиком Милутином Миланковичем (хотя до 2800 года он полностью совпадает с григорианским). Также были приняты положения о разрешении вступать в брак для епископов, а священникам – в повторный брак. Кстати, для Финляндии Мелетий рукоположил епископа Германа Аава вообще без пострижения в монахи, прямо из мирян. Он не носил бороды, ходил бритым и коротко стриженным. В Финляндской церкви он ввел четырехконечный латинский крест вместо русского восьмиконечного, храмы повелел строить по образцу лютеранских кирх, а русскую архитектуру запретил. В общем, реформы внедрялись далеко не православные.
На «Всеправославном конгрессе» присутствовали два русских архиепископа, Александр (Немоловский) и Анастасий (Грибановский). Они оставались в Турции окормлять русскую паству и представлять РПЦЗ при Вселенской Патриархии. Оба выступили резко против новшеств. Но их мнения были отброшены. На них началось давление – требовали на службах поминать только Константинопольского Патриарха, а не Московского, перейти на новый календарь. В итоге запретили служение и выгнали из Турции. Однако и Мелетий вынужден был уйти. Возмущение выражали и священники, и миряне. Впрочем, имелась еще одна весомая причина. Мелетий был тайно связан с правительством Греции. Для интервенции в Турции командование Антанты использовало в основном греческие войска, и возник проект «панэллинизма» с надеждами, что грекам со временем отдадут и Константинополь, и другие области. И возродится Византия!..
Но турок возглавил Мустафа Кемаль, наголову разгромил греческую армию, развернул наступление на Константинополь. Французы стали укладывать чемоданы, а мечты «панэллинизма» развеялись. В такой обстановке и Мелетий предпочел уйти в отставку и убраться отсюда. Однако покровители его не оставили, через несколько лет он стал Патриархом Александрийским (именовал себя папой и Патриархом Александрийским и всея Африки), продолжая экуменическую и реформаторскую работу. А его преемником в Константинополе стал Григорий VII – из той же «команды».
Он полностью поддерживал и продолжил курс Мелетия. Кроме Финляндии и Эстонии, выдал томос на автокефалию еще и Польской Церкви, перетянув ее из ведения Московской Патриархии под свою власть (а Польская Церковь, напомним, окормляла территорию Западной Украины, Западной Белоруссии, части Литвы). Поддержал обновленцев в России и пытался вмешаться в церковную смуту – было решено отправить в Москву полномочную комиссию, и Константинополь влезет в русские дела, окажется в роли вышестоящего арбитра. Но Святитель Тихон уже успел выйти из заключения и вовремя пресек эти поползновения: отписал Григорию VII, что Русская Церковь его комиссию не примет.
Между тем, РПЦ приходилось ох как худо! Без всякой помощи, без всякой поддержки извне… А большевистское правительство крушило и уродовало страну «революционными» преобразованиями, силилось сломать и переделать психологию народа. Преемственность с прежней Россией перечеркивалась. Наоборот, выпячивалось, что Советское государство – это нечто иное, новое, уже не Россия. Нарком просвещения Луначарский еще в сентябре 1918 года ставил задачи: «Преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено» [115]. Потом дошло и до того, что Луначарский решил изменить письменность, готовил переход с кириллицы на латинский алфавит. Даже термины «Отечество», «патриотизм» воспринимались как ругательства и изгонялись из обихода.
Крушилась и вся российская культура. Появились РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и прочие организации, внедрявшие вместо нее уродливый «пролеткульт». Председателем РАППа стал Леопольд Авербах, по воспоминаниям современников, “очень бойкий и нахальный юноша” [12]. Ну еще бы ему не быть нахальным, если он приходился племянником Свердлову, а помогала ему громить русскую культуру сестра, Ида Авербах – супруга заместителя, а потом и начальника ОГПУ Ягоды. Конфликтовать с такими деятелями категорически не рекомендовалось. Устраивались шумные кампании по запрету и исключению из школьных программ произведений «крепостника» Пушкина, «царского офицера» Лермонтова, «мракобеса» Достоевского.
Даже Есенин, написавший кощунственную «Инонию», восторженно приветствовавший революцию, оказывался не ко двору. Сам Бухарин обвинял его в «великорусском шовинизме» – да, ностальгическое воспевание русской деревни, русской природы, приравнивалось к «шовинизму». Русофобия вообще становилась негласной, но непререкаемой установкой. Под началом заведующего отделом Наркомпроса Штернберга ниспровергалось русское изобразительное искусство, еще один завотделом, Мейерхольд, крушил театр, призывая «отречься от России» [37]. Вместо авторов и произведений, признанных ненужными и «реакционными», получали признание новые «классики». Апологет «новой живописи» Малевич, оккультист Коненков, штампующий глупые агитки Демьян Бедный, теоретики «новой литературы» Шкловский, Брик, Бабель (успевший поработать в жуткой одесской «чрезвычайке»).
Ломались мораль и нравственность. Еще в 1920 году ленинское правительство легализовало аборты. Советская Россия стала первым в мире государством, начавшим сокращать подобным способом собственное население. Пропагандировалось, что это путь к раскрепощению женщины от «животных» функций, к превращению в полноправного строителя коммунизма. Нередко к подобному решению подталкивали женщин их начальники, партийные и комсомольские руководители – дескать, дело важнее, не время из строя выбывать. Аборты становились «естественным выходом» в отвратительных бытовых условиях бараков и коммуналок. А советские больницы широко распахивали двери для всех желающих. Избавиться от ребенка? Пожалуйста! Бесплатно! Медицинская пропаганда разъясняла, что это очень просто, доступно, безопасно. Фактически был легализован и гомосексуализм, революционное законодательство обошло его, не предусматривая ответственности для извращенцев.
Нимфоманка Коллонтай пыталась учить, что отношения между мужчиной и женщиной должны восприниматься как «стакан воды», удовлетворил жажду и пошел дальше. Появилось движение радикальных нудистов, выходивших на улицы в чем мать родила или с лентой, переброшенной через плечо – с надписью «Долой стыд». Правда, такая «революционность» оказалась слишком крутой. Взгляды Коллонтай осудили, нудистов стала забирать милиция. Но понятие семьи свелось к формальности, ведь по Марксу это было временное явление, которое при социализме должно было «отмереть». «Расписаться» можно было чрезвычайно легко. Шли мимо ЗАГСа, местного Совета или другого органа власти, заглянули туда на минутку, и тут же стали мужем и женой. Но и расторгался брак в любой момент, по заявлению хотя бы одного из супругов.
А вместо отвергнутого православия внедрялась государственная псевдорелигия – ленинизм. Вместо икон на стенах повисли портреты коммунистических вождей, вместо богослужений собирались митинги, вместо Священного Писания штудировались работы Ленина и Маркса. В рамках этой псевдорелигии вводились новые праздники, обряды массовых шествий, театрализованных действ, мистерий с чучелами. Вместо крестин изобретались уродливые «октябрины». Наркомпрос разработал инструкции о праздновании «красного Рождества», которое должно было сводиться «к соблюдению древних языческих обычаев и обрядов» [41]. Делались попытки заменить даже христианские имена «революционными» – появились Мараты, Гильотины, Революции, Вилены, Владлены, Марлены и прочие нелепые аббревиатуры из имен вождей и коммунистических символов.
Русские или христианские традиции так или иначе осуждались. Зато развернулся проект «Хазарии», еврейской автономии в Крыму. В советском правительстве его лоббировали Бухарин и Рыков, непосредственно возглавлял Юрий Ларин (Лурье), тесть Бухарина. За рубежом план получил название «Агроджойнт». В нем приняли участие американские банкиры Феликс и Пол Варбурги, фонд Рокфеллера, глава компании «Сирс и Ребек» Джулиус Розенвальд, благотворительная организация «Джойнт». Подключилось «Французское еврейское общество», было создано «Американское общество помощи еврейской колонизации в Советской России». Иностранцы брали на себя 80 % финансирования, и масштабы этой операции постепенно расширялись. Сперва говорили о переселении 280 тыс. человек, потом – о 100 тыс. семей (примерно полмиллиона человек). А были упоминания и о 3 миллионах. В зону еврейской автономии предлагалось включить уже не только Крым, но и южную степную полосу Украины, Приазовье, Кубань и Черноморское побережье вплоть до Абхазии. С 1928 года постановлениями президиума ЦИК СССР и ЦК партии были определены уже не одно, а два направления переселения – Крым и Приамурье. Здесь на землях, отобранных у амурских казаков, построили первые бараки, станицу Тихонькую переименовали в Биробиджан.
А натиск на Православие не прекращался. Священников, наряду с крестьянами, обложили продналогом, ввели большие налоги на регистрацию храмов, приходские усадьбы, право совершать богослужения. На население, и в первую очередь на молодежь, выплескивались мутные волны атеистической пропаганды, широко размахалось «Общество воинствующих безбожников» под руководством Ярославского (Губельмана), распространяло свой журнал «Безбожник». Но вот что интересно – формально провозглашалась борьба со всеми религиями. А в 1925 году в Москве были открыты две синагоги (хотя иудаизм, вроде бы, тоже осуждался). В мусульманских регионах рвение богоборцев сдерживали специальными указаниями «внимательно относиться к национальным особенностям», в том числе к «пережиткам» – которые можно ликвидировать только со временем, постепенно.
А протестанты и сектанты в данный период вообще не подвергались преследованиям! Наоборот, им даже передавали храмы, отобранные у православных. В России вполне официально действовали представительства международных баптистских и иных организаций. Под их эгидой даже возник «Бапсомол» – баптистский союз молодежи, и открыто вел свою работу. В условиях нэпа было создано более 400 сектантских кооперативов, объединенных в «Братство взаимопомощи», в Москве открывались протестантские столовые, возникали многочисленные сельскохозяйственные сектантские «коммуны», и это не только не возбранялось властями, а всячески поощрялось. И в результате численность паствы «протестантских конфессий» (включая баптистов, иеговистов, адвентистов, пятидесятников и т. п.) за 1920-е годы возросла в пять раз! За счет православных. Испытывая потребность молиться Богу, люди тянулись в секты.
А в Православной Церкви, кроме «живоцерковников», возникали и другие расколы. Некоторые священнослужители и миряне не признали компромисс Святителя Тихона с безбожной властью, отделились от Патриархии. Появилась «катакомбная церковь», приравнявшая условия своего существования к временам римских гонений, когда верующие тайно собирались в катакомбах. В частных домах оборудовались алтари, проводились службы. Священники переезжали с места на место, окормляя паству в разных городах. На нелегальный, «катакомбный» образ жизни переходили и монахи упраздненных монастырей. Поселялись в миру, но все равно держались своими общинами, скрытно соблюдали монастырские уставы и правила. Возникла категория тайных иноков – человек принимал постриг, но для посторонних оставался как бы светским лицом. Существование таких скрытых общин становилось возможным благодаря попустительству местного начальства. Где-то оно закрывало глаза за взятки, а кто-то из низовых партийцев и сам втайне сочувствовал, не потерял в душе веру в Бога.
Но высшее Священноначалие было на виду, под постоянным присмотром ОГПУ, и в покое его не оставляли. После кончины Патриарха Тихона местоблюстителем его престола стал митрополит Петр (Полянский). Его арестовали, стали докапываться о политических взглядах. Когда он сказал, что Церковь не может одобрить революцию, этого оказалось достаточно, он очутился в заполярной ссылке. То, что оставалось от аппарата Патриархии, временный Синод, возглавил его заместитель, митрополит Сергий (Страгородский). Его тоже несколько раз арестовывали. В очередной раз духовенство начали перетряхивать в 1927 году – в Варшаве 17-летний Борис Коверда застрелил советского полпреда (посла) Войкова, участника цареубийства. Среди эмигрантов, в том числе в РПЦЗ, это вызвало ряд одобрительных отзывов и заявлений. А Сергия (Страгородского) опять взяли под стражу и обвинили в связях с заграничными структурами Церкви. Указали, что они поддерживают антисоветскую борьбу и теракты.
Но Сергий согласился на еще один компромисс с властями. Подписал и издал послание «Об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти» (этот документ больше известен как Декларация митрополита Сергия): «Мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и Правительством» [43]. Митрополит пояснял свою позицию: «Мы хотим быть православными и в то же время осознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Говорилось, что случайностей для христианина нет, в любых событиях действует десница Божия, в том числе и в установлении советской власти. А от зарубежных архиереев митрополит Сергий потребовал подписать обязательство о лояльности к Советскому правительству, предупредив, что с несогласными Московская Патриархия порывает отношения. Декларацию подписали еще 8 архиереев и членов временного Синода.
Однако она вызвала целый взрыв расколов. Часть епископов, священников, прихожан, отвергла Декларацию. Появились общины «иосифлян», группировавшиеся вокруг Ленинградского митрополита Иосифа (Петровых), «даниловцев» – вокруг московского Данилова монастыря, мечевцы – по имени протоиерея Сергия Мечева. Возникла и умеренная оппозиция, одобрявшая Декларацию лишь частично. Она подтверждала, что Церковь должна относиться лояльно к светскому государству. Но указывала, что и государство не должно вмешиваться в дела Церкви, и нельзя мириться с действиями властей, враждебными вере. Свои протесты выражали по-разному. Одни принципиально отложились от временного Синода, заявляли, что больше не признают его. Другие отношений не порывали, но перестали поминать митрополита Сергия на богослужениях. Или Сергия поминали, но отказывались поминать советскую власть, как требовал указ Синода. На оппозиционных священников начались церковные гонения, их запрещали в служении. Кто-то смирялся, уходил на покой. А кто-то продолжал служить, множилось число «катакомбников». Тут уж Сергий и его Синод развернули борьбу с «раскольничьим клиром». Снова запрещали в служении, даже отлучали от Церкви.
Ну а за границей бурю возмущения вызвало требование дать подписку о лояльности к советскому правительству. Архиерейский Собор РПЦЗ, заслушав Декларацию, постановил прервать сношения с Московской Патриархией «ввиду порабощения ее безбожной властью, лишающей ее свободы волеизъявления и в каноническом управлении Церковью». В ответ из Москвы последовало постановление Временного Патриаршего Синода – «возникшее в Сремских Каровцах» Управление русскими епархиями объявлялось упраздненным, а его действия – не имеющими канонической силы и отмененными. Всем архиереям и священникам предписывалось порвать отношения с Управлением РПЦЗ под страхом соборного суда и запрещения в служении. Отныне РПЦ и РПЦЗ рассорились окончательно.