«Небо наш родимый дом…» - читать онлайн

Проснулся малютка-день.

Папа-ветер

снял одеяло, ночную тень.

Сынишка очень весел,

С кроватки ножки свесил,

И ну ими болтать!

Папаша засмеялся

И весь заколыхался,

А с ним заколыхалась

голубая гладь.

Умылся малютка водой ключевой,

Причесался гладко зеленою травой.

Папа посадил сынишку на плечи,

Пустился в путь

догонять вечер.

Ночь как ночь, обыкновенная, простая,

Разговорилась с ветром шепотком.

Луна из облака плавно вырастает.

Вот выросла, и покатился лунный ком,

Понятно, знаю…

Вечером сегодня,

когда закат всю синь и дали съел,

мальчишка, маленький негодник,

на небо зашвырнул снежок.

Он там катался в облаках не месяц,

не день, а несколько часов.

И вот огромный выкатился месяц.

Не месяц – ком с большое колесо.

Все спит…

Зима…

Всё в белой снежной вате.

Зима.

Всё в перьях белых голубей.

И небо

кажется гораздо синеватей,

А в небе

звезды много голубей…

И мы идем с тобой,

А улицы становятся пустынней,

А ночь морознее,

Луна светлей.

Собачий лай в просторе улиц стынет.

Луна уже над нами. Нет теней.

Деревья бросили седые пряди вниз,

Мильоны звезд на небе и в снегу,

Снег тянется с узорчатых карнизов,

Чтобы достать на небе светлую дугу,

Чтоб впрячься белыми конями,

Чтоб пролететь по свету в ветреную мглу,

Чтоб переливными огнями

Затрепетала ночь…

И мы идем,

И путь наш ясен.

Снежинки радости блестят из глаз.

Вот день прошел,

Он был прекрасен,

А завтра будет лучше во сто раз.

Опять встают воспоминания,

Опять бегут столбы навстречу.

Вот будто молоденькой ланью

Пробежался по роще вечер.

Но роща промчалась мимо,

А рельсы вперед бегут.

В клубах паровозного дыма

Я мысли свои берегу.

Жизнь бежит за окном вагона,

И закрываю глаза:

Знакомые перегоны,

Но дорога забыта назад.

Мне немного сегодня грустно.

Дождь в стекла стучит с утра.

И до дрожи холодно, пусто

От печальных сердцу утрат.

У дороги стояла одна.

   С неба

Двенадцать раз подмигнула луна.

   Искала.

Ждала.

Не нашла.

И ушла.

Сыпал снег, и смеялась метель.

Ветер снежную взбил постель.

Молча протягивая руки… Ждал,

Вьюжные волосы тихо ласкал,

Долго,

   Упорно,

Безмолвно он шел.

А что искал – не нашел.

   Не ушел,

Скрылся во вьюгу.

Искать неведомую подругу.

Где они встретятся, где найдут друг друга?

Об этом знает лишь ветер, лишь ветер

да вьюга.

Слышишь? Дождь стучит в окно горошком.

Вот он ходит по железу крыши,

Дождь такой бывает только летом,

Сядь поближе…

Ты, я вижу, пригорюнилась немножко.

Аль тебе не по сердцу погода эта?

Не горюй, я грусти не люблю ведь.

Лучше улыбнись и косу расплети.

Я тебя сумею приголубить,

И тоска, как птица, улетит.

Лучше спой! Возьми гитару,

Спой про жизнь, наладь гитары строй.

Так, чтоб с песней сердце замирало,

Чтобы жизнь почувствовать остро.

Вот тогда ты первая улыбкой

Расцветешь. Ну, спой же! Хорошо?

Заиграли струи зыбко.

Равномерным шагом дождь ушел.

Бывает – подойдет и сердце вынет.

Задумаешься – любить умно ль?

Если в небе кусочек дыни,

Который называется луной.

Если ветер как будто с пьянки,

Грозясь кого-то избить,

Душу вывертывает наизнанку,

Наизнанку и надо любить.

Ночь пришла бесшумными шагами.

Вынес восток в пригоршнях луну.

Скоро,

Скоро сирень под окошком завянет,

Припадет головой к окну.

И заплачут тогда облака,

Но слезой оживить нельзя же.

И паук от сука до сука

Паутину как память свяжет.

Нету глаз твоих бездонней,

черноокая,

теплоту твоих ладоней

унесу далёко я.

Как в Москве, так на границе,

как всегда,

Ты, наверно, будешь сниться

иногда.

Мне пора. Уже в оконце

влез рассвет, как вор,

И весенним залит солнцем

утренний простор.

Мне запомнилась навеки

робкая слеза.

Подними скорее веки,

покажи глаза.

Нету глаз твоих бездонней,

черноокая,

теплоту твоих ладоней

унесу далёко я.

Тень идет за Настей косо,

А за нею ветерок,

А за ним от папиросок

Легкий тянется дымок.

А потом уж только парни,

У прохожих на виду,

Чтобы выглядеть шикарней,

С папиросками идут.

У них галстуки в разводах,

Модные воротники.

Все стахановцы с завода —

Ну, скажи, не женихи?

Предлагают Насте сласти,

Настя сласти не берет.

Говорят Настасье:

«Здрасьте».

Мимо девушка идет.

Ни за что не обернется —

Лишь глазами улыбнется.

Ветка с дерева нагнется,

Только Насти не коснется,

Может гладить Насте косы

Только легкий ветерок.

Погасают папиросы.

Расплывается дымок.

Чем же Настя знаменита?

Каждый день

Со всех сторон

Сотни писем и открыток

Ей приносит почтальон.

Оттого ль, что, став пилотом,

Без отрыва от станка

Настя водит самолеты

В грозовые облака?

Тень идет за Настей косо.

А за нею ветерок,

А за ним от папиросок,

Вновь зажженных папиросок,

Легкий тянется дымок.

Теперь на родине, я знаю это точно,

На землю черствую дожди упали ниц.

На крышах и на трубах водосточных

Расселись стаи галок и синиц.

Сошлись подруги к Старостиной Кате,

Толпятся вкруг стола, уселись на окне.

Грызут орехи, вышивают платья,

А Катя (чем я плох?)

Рубашку, может, мне.

Дожди идут, и вечер ближе, ближе…

И улицы заполоняет тьма.

Промозглый ветер стекла окон лижет

И натыкается на спящие дома.

Но в них не спят.

Последние известия

Передает неспящая страна.

И слышат девушки, ребятам – пели вместе —

Вчера в Кремле вручили ордена.

Тут слов на миг,

Но миг так сладко длинен,

Как будто сердце падает в цветы…

И кажется,

Идет стареющий Калинин

Садами теплыми…

Цветут, цветут сады…

Не спит земля, раскинувшись широко,

Над нею юноши крылатые летят…

От Сестрорецка

До Владивостока

В такую ночь

Все девушки не спят.

Поезд уходит на Дальний Восток.

За ним бы…

Да разве догонишь?..

Вот снова мелькнул чей-то белый платок

И красный фонарь на вагоне.

Я только на миг закрываю глаза,

И кажется…

Словно бы снится…

Вагоны… Знакомства… Байкал… Вокзал…

Город… Дорога… Граница.

В каждую мелочь событий и дней

Трасса ведет сквозная.

Конечно, мне это ясней и видней.

Я был там,

Я видел,

Я знаю.

Мы шли сквозь тайгу, чтобы в части N…

Под всплески ветров и порош

Песни бросить свои в обмен

На радостный гул ладош.

Колени дрожали, и голос дрожал,

В глазах от волненья – стена.

Но как нас встречали,

Как руки нам жал

Летчик-герой лейтенант.

Я часто хожу на Московский вокзал,

Откуда наш путь был начат.

Товарищи!

Если скатилась слеза,

То это не значит, что плачут.

Ведь поезд уходит на Дальний Восток.

Его, хоть беги, – не догонишь.

Вот снова мелькнул чей-то белый платок,

И красный фонарь на вагоне.

«Леса. Столбы. Поля. Леса.

Наш поезд мчится в ночь…»

– Ты дописал?

– Не дописал.

– А в шахматы?

– Не прочь… —

«Мелькнул за окнами перрон

И хоровод рябин…»

– Андрюшка видит пятый сон.

– А мы с тобой не спим…

– Кто здесь сказал, что я заснул?

– Никто… Приснилось, друг… —

«И кто-то, показалось вдруг,

Пронес за окнами сосну

Назад в Москву, в Москву…»

– Ну, дописал?

– Не дописал.

– А шахматы?

– Готовь… —

«Быть может, к нам под окна в сад,

Где на траве блестит роса,

Где, говорлива и боса,

Шла первая любовь…»

– Андрей,

Ему не дописать.

– Давай играть с тобой. —

«В вагоне спят. Лишь стук колес

Лишь света свечки дрожь.

Как капли чьих-то светлых слез,

На стекла выпал дождь…»

– Ну, вот уже неверный ход.

Туру был должен есть. —

«В Хабаровске на пароход

Должны мы пересесть…»

– А баня в Комсомольске есть?

– Вам «мат».

– Откуда?

– Вот… —

«Сверкнула молния в глаза.

Сильнее дождь пошел.

Обыкновенная гроза,

И все же хорошо.

Бегут, согнувшися дугой,

Деревья за окном,

Из одного конца в другой

Шарахается гром.

Гремит, как полк броневиков,

Как марш ударных войск.

А где-то очень далеко

Спит город Комсомольск.

Прощай. Целую горячо,

Пиши. Не забывай».

– Ну что ж, сыграем, что ль, еще?

– Давай. —

«Не забывай».

– Привет передавай, —

«Тебе здесь кланяются все.

Еще целую.

Алексей».

Я от счастья сегодня шатаюсь,

В молодую кидаюсь траву.

Я все ветры к себе приглашаю,

Все любимое в гости зову.

И все ветры ко мне приходят,

И весна у окошка стоит,

И все звезды в ночном небосводе

Будто лучшие взгляды твои.

Как ребенок, сегодня я верю

В то, что синий рассвет и зарю

И все ветры, летящие в двери,

Я на память тебе подарю.

Чтоб ты в платье зари одевалась,

Чтобы звезды светились в глазах,

Чтобы ночь темной лентой осталась

В твоих светлых, как лен, волосах.

Чтоб такою ты шла по планете,

Был бы свет ослепительно-бел,

Молодой, замечательный ветер

Уступал бы дорогу тебе.

И по этому белому свету,

Как в стихах, я тебя леплю,

Шла зарею вечерней одета,

Вся такая, как я люблю.

Я иду этой гулкою ночью

в несмолкаемый шепот весны.

Подсмотрю я, как разные очень

пробираются к людям сны.

Они ходят, тихонько ступая,

ночь сторонится, еле жива,

и виденья свои рассыпает,

и сплетает из них кружева.

Снится маленьким ласковым детям

ощутимо и живо почти,

что на очень большой планете

ходят детские их мечты.

Будто мальчики все с усами,

папиросный пуская дымок,

сдав железный труднейший экзамен,

уезжают на Дальний Восток.

Покидая подросшие клены,

в перелеты они полетят,

унося с собою влюбленный

выросшей девочки взгляд.

Они строят мосты и дороги,

чтоб сплести из них дивный узор.

Ходит по небу месяц двурогий

до румяных до утренних зорь.

Я ходил вслед за ним до рассвета

и подсматривал разные сны…

Этой ночью сменило лето

несмолкаемый шепот весны.

Ты по улице не раз тут

проходила среди дня…

Отчего не скажешь «здравствуй»

и не взглянешь на меня?

Для тебя надел я новый,

неодеванный еще,

синий, крапинкой лиловой

для тебя, для темнобровой,

самый модный пиджачок.

Вспомни, Любушка, Любуся,

темно небо в синих бусах,

темны ленты в косах русых.

Подходи, целуй, любуйся.

Целовала… Мало, мало…

Обнимала… Мало, мало…

Все мне мало, мало было…

Я же знаю, что любила.

Неужели позабыла?

Отчего не скажешь «здравствуй»

и не взглянешь на меня?

Ты по улице не раз тут

проходила среди дня.

Горечь первой папиросы,

Сладость первых поцелуев

Эти пепельные косы,

Эти дымчатые струи

Мне напомнили опять.

И с тобою по селу я

(Вечер тихий, пали росы),

Я опять иду милуясь

До зари в луга гулять.

Пусть все звезды смотрят косо,

Ходит ветер по откосу,

Твои косы теребя.

И, качая в поле просо

Удивительного роста,

Он приветствует тебя.

Надежда, милая Надюша,

я вам пишу – таков удел.

Простите мне, что вашу душу

я второпях не разглядел.

У нас уныло. Дни без солнца,

осенний дождик мелок, част.

Все чаще в шепоте бессонном

вы появляетесь сейчас.

Тогда я лажу лишь с покоем,

когда поверю, будто вы

своею маленькой рукою

мне кепку сняли с головы

и усадили близко, рядом.

Я весь промок, я весь продрог.

Насквозь пробит тяжелым градом,

пронизан ветром всех дорог.

Скажите, я такой вам нужен?

Не отвечайте ничего.

По черной слякоти, по лужам

я вновь уйду как кочевой

и непоседливый бродяга,

который на сто верст вокруг,

как песню, знает тишь оврага,

тенистый лес, зеленый луг,

ветрами устланное поле,

совы кричащие глаза.

«Я вам пишу, чего же боле?

Что я могу еще сказать?»

Окна тихо хлопали

в вечер голубой,

Хорошо ли, плохо ли

жили мы с тобой.

Не об этом думаю,

не о том тужу,

Раз с другою вечером

под руку хожу.

Говорю, что разные

есть в пути извилины,

Может, и напрасно мы

крепко полюбили…

Этого не знаю,

Может, в целом свете

Я один шагаю

в тишину и ветер.

Пусть увозит прошлое

время-грузовик,

Ты меня, хорошая,

лучше не зови.

Я все слова на память берегу.

По бездорожью волн легла моя дорога,

а позади, в заливе Золотого Рога,

прощание с тобой на берегу.

По бездорожью волн легла моя дорога.

Мы заходили в разные порты.

Четыре моря позади остались

в огромных шалях спящей темноты.

Навстречу ночи в море попадались.

Навстречу ветры шли и города.

Как пена оставалась за кормою,

смыкалась позади упругая вода.

Ушли назад туманы над водою.

Обратный рейс. Мы обгоняли дни,

мы нагоняли ветры и туманы,

мелькнули звезд неяркие огни

в косматых тучах, в небе рваном,

теперь уж близко, рядом, недалеко.

Теперь ни дождь, ни ветер не вредит.

Огни,

огни,

огни Владивостока.

Как елка праздничная впереди.

Бросаем якорь. Кончена дорога

по бездорожьям всяческих дорог.

На берегу

в заливе Золотого Рога

тревожно ночь трубила в месяц-рог.

Я прибежал…

Не стоило бы лучше.

У героини был другой герой.

Я подошел, мрачнеющий как туча,

холодною,

ненастною порой.

Я подошел,

на сердце вьюга, замять.

Сказал как ты, при ласковой луне:

– Слова, что ты дала на память,

возьми обратно,

в память обо мне.

Ветер первые зимние числа

Сплошь снежинками расцеловал.

Только я понимать разучился

Подгулявшего ветра слова.

Это было.

Я знаю, что было.

Ночью

Лезешь на сеновал,

А на крыше причудливо выл он,

Но тогда я его понимал.

Я не помню те даты и числа,

И не то чтобы память слаба,

Просто я понимать разучился

Подгулявшего ветра слова.

Он о чем-то в трубе разговаривал,

Замолкая, ворочаясь. И

Снег валил и до окон наваливал

Голубые сугробы свои.

Просто я заработался, просто

Я от юности ранней отвык.

Неслучайно знакомую поступь

Мне напомнил цветной половик.

Уводя за собою далёко,

По ступеням полосок своих,

До едва уцелевших и блеклых,

Но не брошенных годов моих.

Так всегда, если встретишь в доме

Хоть намек на прожитую даль,

То звучнее,

Гораздо знакомей

Пред тобою проходят года.

Разыскавши потерянный след свой

День за днем ты узнаешь лицо…

Встань,

Мое загорелое детство,

На высокое наше крыльцо.

Постучись в постаревшие двери,

В нашу комнату ветром ворвись

И, увидев меня, не поверив,

Рядом с юностью остановись.

Я узнаю тебя по приметам,

По веснушкам,

по вихрю волос,

Потому непокорное это

Я по юности гордо пронес.

Но теперь

Потускнели веснушки,

В волосах отшумела весна…

Удивляешься?

Милая, слушай-ка,

Видно, голос и тот не узнать!

Я намного тебя стал старше,

В сыновья ты годишься мне…

Полнокровным,

«Мужчинским» маршем

Я сегодня иду по стране.

Ты же первые брюки надел,

И отец с тобой очень крут,

Тебе уши дерут и за дело,

И без дела еще дерут.

Еще куришь тайком папиросы

И, мыслёнки свои теребя,

Хочешь стать ослепительно взрослым,

Чтоб девчонки влюблялись в тебя.

Ну а мы, слесаря, инженеры,

Комбайнеры и моряки,

В прошлом своем – пионеры,

В будущем – старики.

В жизни потерянный след свой

Ищем в распутице дней,

Чтоб на миг ощутить свое детство,

Чтобы прошлое стало видней.

Чтобы мать, что тебя качала,

Заглянула в твои глаза.

Что ушло,

Улетело,

Промчалось,

Даже слова «прощай»

Не сказав…

. . . . . . . . . . . . . . .

Ветер тихо в трубе разговаривал,

Заикаясь, ворочался. И

Снег валил и до окон наваливал

Голубые сугробы свои.

Видно, мне предназначено ране

Слушать вьюги

И, слушая их,

Все ходить, как бродяга иль странник,

По страницам мечтаний своих.

Мне от них уже некуда деться,

Слышу рядом рассыпчатый смех.

Пробегает босое детство…

За окнами падает снег.

Ветер бежит по дороге,

Чуть задевая березы,

Гнутся они, недотроги.

Вечер морозен и розов,

Синицы в кустах лопотали

Что-то про сень и лень,

Следами весенних проталин

Уходит сегодняшний день.

И философски настроена

Дружная наша семья,

Тихо сидим мы, двое нас,

Трубка моя и я.

Ветер мне в самое ухо

Ересь какую-то мелет.

Трубка моя потухла,

Теплится еле-еле.

Кто-то идет по расселинам,

Льдинки ломая с хрустом,

Вы б подошли да сели к нам,

Может, вам тоже грустно?

Озябшие, старые клены

В окна мои стучат.

Я свет погасил…

Заглянул удивленно

Ветер ко мне:

– Верно, спит… – проворчал.

Неправда!

Я песни сочиняю влюбленным,

Для тех, кто не может заснуть по ночам.

Месяц, скитаясь от осени к осени,

В последнее время как лунь поседел…

Любимых,

Которых любимые бросили,

Я собираю сегодня к себе.

Идите,

Я настежь открою двери,

Я чистую скатерть на стол постелю.

Входите,

Я чайник сейчас согрею

Для всех,

У кого остыл поцелуй.

Входите.

Боитесь к поэту вы если,

Мол – лирик,

А к лирике нет уже сил.

Не бойтесь,

Чтоб нас не тревожили песни,

Мы ЖАРОВА с УТКИНЫМ

Не пригласим.

А я обещаю сломать гитару,

Стихов обещаю вовек не читать.

Я дам вам лучшую повесть ГАЙДАРА,

А это лирике

Не чета…

Я дам вам шахматы лучшей кости,

Последний дебют КАПАБЛАНКИ дам,

Поэму «СУВОРОВ»

СИМОНОВА

Кости…

Полезного, умного много в ней там…

С моей стороны никаких упущений,

Идите, входите,

Я очень рад…

На тему

«Прогресс путей сообщений»

Давно я для вас приготовил доклад.

Ну что ж вы? Я жду!

Я гляжу удивленно

На дверь, отворенную в поздний час.

Как? Неужели же все влюбленные

Не ведают больше измены печаль.

Нет никого…

Только старые клены

В окна мои стучат,

Да где-то тихонько играет гитара,

Идет и поет молодой человек:

«Рассталась влюбленная пара,

Рассталась, как видно, навек»…

Я тихо у окон присяду…

Я слушаю, как он поет…

А лирика ходит по саду,

Тревожит, ликует, зовет…

Возле города Калуги

Есть такой разъезд,

Где пригожих чернобровых

Нам не счесть невест.

Если ты, друг, неженатый,

К нам погостить приезжай.

Край наш на диво богатый,

В песнях прославленный край.

Лишь заря полоской узкой

Вспыхнет меж ветвей,

Прилетает к нам из Курска

Чудо-соловей.

С поля приходят девчата,

Знатный собрав урожай.

Край наш на диво богатый,

В песнях прославленный край.

Запишите, право слово,

Адрес наших мест:

Возле города Калуги

Станция Разъезд.

В час золотого заката

С нами, земля, запевай,

Край наш на диво богатый,

В песнях прославленный край.

Как на зорьке звонко

Соловей поет,

Будит, будит девушку,

Спать ей не дает.

А она устала,

Только прилегла,

Видно, ночку темную

С милым провела.

Давай, мой друг, скажем тост

За цвет кудрявых лип,

За бесконечность дальних верст,

Что мы с тобой прошли.

Я снова в комнате своей,

А ты желанный гость,

Пронзил из сада ночь насквозь

Разбойник-соловей.

Сейчас нам сутками дано

Прогнать усталость спин,

Уж ночь, уж за полночь давно,

А мы с тобой не спим.

Совсем недавно, помнишь, друг?

Упал последний лист,

И два десятка дерзких вьюг

За нами погнались.

Когда мы выбились из сил

И встали как стога,

Ты помнишь, звезды погасив,

Смеялися снега.

Но тут огромная весна

Пришла на помощь к нам.

Светает…

Тихо у окна

Качается сосна.

Если пиво не допито,

Если песня не допета,

Сразу вдруг оборвалась…

Значит, парню не до пива,

Значит, парню не до песни,

Значит, парень целый месяц

Не смыкал уставших глаз.

Он не слушает рассказы,

Он забыл свою фамилию,

Все твердит чужое имя

И почти совсем не пьет.

О голубке сероглазой,

Не поделенной двоими,

Ночью песенки у моря

Тихим голосом поет.

И, слегка сутуля спину,

Он потом идет по взморью,

Слезы катятся (а пусть их!

Ты свои побереги).

Этой ночью длинной, длинной

Сплошь наполненные горем,

Сплошь наполненные грустью

Слышатся его шаги.

Глубоко вздыхает море

И целует в самом устье

Губы пламенной реки.

В беззвездную ночь без оглядки идти,

Не выбирая дорог и пути,

И тихому дому кричать: «Отвяжись»,

Чтоб слышать —

В ладоши захлопала жизнь,

Чтоб жизнь пред тобой как земля

распласталась,

Чтоб в новые песни открылася дверь,

Чтоб справа осталась

Ненужная старость,

Чтоб слева осталась

Ненужная смерть.

Я знаю, что так Водопьянов летел

На полюс

В еще неизвестные дни,

И слава прославленных дивных дел

Большими ветрами летела за ним.

Мне дадено жизнью перо и бумага,

Мне выпали в жизни иные пути,

Почти незаметным

Задумчивым шагом

По улицам всех городов пройти.

Чтоб лучших друзей отыскать в прохожих,

Чтоб песней лететь по степным рубежам,

Чтоб юность прославить,

Чтоб радость умножить,

Чтоб руки товарищей всех пожать.

Хотеть, чтобы юность навечно осталась,

Чтоб юность стихами захлопнула дверь

В ненужное горе,

В ненужную старость,

В ненужную гордость,

В ненужную смерть.

Застава. Граница. Высокие ели

Качала седая пурга.

Летели, кружились и пели метели,

Стеною вставали снега.

…В домик вошли мы.

Пошли раздеваться,

Роняя на коврики снег.

Мы были с концертом.

Нас было пятнадцать,

Бойцов было семь человек.

– Один на дежурстве, – они говорили, —

Придет он лишь только в конце.

Пришел он,

И мы для него повторили

Двухчасовой концерт.

Граница, граница… Высокие ели

Качала седая пурга.

Летели, кружились и пели метели,

Но теплыми были снега.

Это беда ведь,

Три дня заседают.

Вопрос —

кросс.

Что нужно достичь?

Что уже есть?

Что нужно учесть?

Отдают по инстанциям

Распоряжение.

Выбирают дистанции.

И все-таки

Подготовка к кроссу

Стоит без движений.

Без задней мысли

В буквальном смысле.

Участники кросса

Не тренируются,

Гуляют себе по улицам.

Потому что комитет

По проведению кросса

Робок

На организацию тренировок.

Мол, кросс-то —

Он сбудется или

Не сбудется,

А на улице холодно.

Участники,

Чего доброго,

Простудятся.

(С ними беда ведь!..)

И вот…

Заседают.

Товарищи!

Поменьше всяких вопросов,

Побольше тренировки

К кроссу!

За Анютой ходят тучей

все танкисты и стрелки.

Это с ней не первый случай,

говорят фронтовики.

Потому что брови гнуты.

Потому что смех – хоть плачь.

Потому что та Анюта —

превосходный зубной врач.

Лишь внесла свой саквояжик

(это надо посмотреть!),

как у всех ребят тот час же

зубы начали болеть.

Лейтенант, на что – гвардеец!

а с минуты той – больной.

У него до дрожи в сердце

ноет самый коренной.

С той поры к ее землянке

ни проехать, ни пройти.

Тут и кони, и тачанки,

тут и танки на пути.

Лечат зубы все, а там уж

всяк на свой, особый лад:

– Не хотите ль выйти замуж? —

ей тихонько говорят.

Командир шутить не любит.

– Это что ж? Терпеть доколь?

Нас, товарищи, погубит

всех как есть зубная боль!

И добавил: – Посудите.

Вас нельзя не полюбить.

Либо замуж выходите,

либо… либо… Как тут быть?

В землянке играют веселые парни,

один на гармошке, другой на гитаре.

Никто из ребят не сыграет шикарней,

так лихо по струнам никто не ударит.

Узнавшие горе, хлебнувшие горя

в огне не сгорели, в боях уцелели.

Никто не расскажет смешнее историй,

и песен никто не споет веселее.

Ну что ж, что гремят бесконечные залпы,

взлетает гармошка, сверкая резьбою.

И, слушая песню, никто не сказал бы,

что час лишь, как парни вернулись из боя.

Жили три друга в селе за горой.

Жили-дружили веселой порой.

Вместе любили красотку одну,

вместе ходили вздыхать на луну.

Лишь приналяжет один на меха —

видит красотка лишь в нем жениха.

Как запоют соловьями друзья —

видит красотка, что выбрать нельзя.

Так и ушли они все воевать.

Лучшего девушке как отгадать?

Долго прощались, любя от души, —

все ей казалось, что все хороши.

Вскоре один отличился из них.

Думает девушка – вот он, жених!

Месяц прошел, и второй стал герой.

Девушке кажется – лучше второй.

Третий прислал из газеты портрет.

Девушка думает – лучшего нет!

Пой же, гармошка, рыдайте меха,

Как бы красотке узнать жениха?

Прилетела птица-весточка

Полем, лугом, перелесочком.

Возвратился на станицу

Из лихих боев-атак

Черноглазый, смуглолицый,

Удалой казак.

По станице ходит гордо он

С боевой медалью, с орденом.

У него клинок дареный,

Сам он, видно, боевой,

И все девушки влюбленно

Смотрят на него.

Ясный месяц светит весело,

Но окно не занавесила

Чернобровая дивчина,

Думу думает, как быть?

Как бы ей найти причину

Казака пленить!

Окно настежь раскрывается,

В окне Настя появляется,

Смотрит прямо на героя.

Ишь, какой казак-орел!

А казак, того не скрою,

Бровью не повел.

– Что под окнами вы бродите,

Что ж вы в хату не заходите?

Алексей Петрович, право,

Неудобно как-никак.

Вы такой по виду бравый,

Удалой казак.

А сама не сводит оченьки,

В них смотреть нет силы-моченьки,

В чары девичьи не веря,

Смотрит Настенька в глаза…

И тогда, чуть скрипнув дверью,

Сдался в плен казак.

Низко-низко клонятся тополя.

Едет, едет конница по полям.

Едут, едут конники, кровь горяча,

Синие погоны да на плечах.

В поле, у околицы, сидя в ряд,

Девицы-соколицы говорят:

– Кто из нас понравится, так и быть,

Первою красавицей будет слыть.

Но бойцы на девушек не глядят,

Меж собою конники говорят:

«Нас-де не касается, хи-ха-ха!

Мол, для нас красавицы – чепуха».

Обиделись девушки на парней.

Бойко сели девушки на коней.

Раскраснелись личики – наша честь

Доказать обидчикам, кто мы есть.

Век того не видывал Тихий Дон —

Обогнали девушки эскадрон,

Поскакали по полю, руки в бока,

Лишь глазами хлопали два полка.

Ходит в небе месяц мутный.

Месяц, брось-ка к звездам луч,

посмотри, где мой беспутный

заблудился среди туч?

Милый мой крылом не машет,

хоть, как птица, он крылат.

Мой родной из старших – старший,

самый старший лейтенант.

Как случилось, интересно, —

не поймет душа моя,

ведь «созданием небесным»

создана не он, а я.

В мире нет его дороже.

Он один сквозь ночь и тьму

путь-дорогу в бездорожье

к сердцу знает моему.

Неужели песню не доброшу я

До родного, дальнего села,

Где сейчас пушистою порошею

Улица до крыш занесена.

А над ними розовое, раннее

Утро из-за синь-лесов встает.

Там в уютном домике с геранями

Валентина Павловна живет.

Старая учительша. Ни жалоб

От нее,

Ни просьб не услыхать.

В сад ее, единственный пожалуй,

Яблок не ходили воровать.

Дров зимой вязанку не одну ей

Складывали утром у дверей.

Заменяла мать она родную

Тем, кто не запомнил матерей.

Мы росли,

Мы крепли и мужали,

Уезжали, покидали дом,

Руки ее старческие жали,

Пропадая в сумраке густом.

И когда пылающей зарницей

Подожжен был мирный горизонт,

Нам она вязала рукавицы,

Отсылала с адресом – «На фронт».

Но метели вскоре стали тише,

А когда последний выстрел смолк,

Мы решили все, что ей напишем

Длинное, хорошее письмо.

Только написать мы не успели —

Вновь война полнеба обожгла…

Ходят одинокие метели

Нашей длинной улицей села.

Ночью у овинов, за околицей,

Ухает голодная сова…

В глухую ночь мы вышли по тревоге,

Десятки верст минувшим днем пройдя.

Шумит весна,

И черные дороги

Покрыты лаком первого дождя.

Блестят штыки. Пехоты шаг размерен.

Налево – лес

И пятна плотной тьмы.

Темнеют пни,

Как будто это звери

Присели на отлогие холмы.

А впереди – широкая поляна.

Рассвет сочится с облачных высот.

Мы с полной выкладкой,

И только два баяна

По очереди рота вся несет.

И с каждым шагом звезды в небе блекнут.

Светлеет даль, светлеет вышина.

В повозке новенькой

Везет сухой паек нам

Веснушчатый товарищ старшина.

Не оттого ль,

Что свеж и сочен воздух,

Легко нести винтовку?

Вдалеке

Кричат о чем-то паровозы

На непонятном резком языке.

В грязи тягучей вязнут, тонут ноги,

Но мы идем, идем – и сон забыт…

…Винтовки взяв впотьмах из пирамид,

В любую ночь мы выйдем по тревоге.

Ветер метался, кружась по оврагу,

Он падал, вставал и летел напрямик.

Команда звала батальон в атаку.

Бойцы оглянулись, застыв на миг.

Казалось, настала секунда затишья,

Казалось, что стало немного темней.

Снег осыпался цветением вишен,

Лишь чуть покрупнее,

Лишь чуть холодней.

Пули пронзительно свистнули рядом.

Скорей бы схватиться…

Длинна ты, верста…

Черствую землю копнули снаряды,

И кто-то споткнулся.

И кто-то не встал.

– Во славу Советов! —

Простуженно кто-то крикнул.

«Ура» пролетело овраг.

В дыму

На верхушку разбитого дота

Взметнулся простреленный

Красный флаг.

На утреннем небе еще не потухли

Вчерашние звезды, что вечер зажег.

Мирно дымились походные кухни.

Бойцы по-хозяйски садились в кружок.

Василий смотрел на отлогие взгорья

И думал: весна неприветная тут…

Что, может, сейчас вот

В консерваторию

По лужам веселым ребята идут.

Они на углу покупают мимозы

(На улице Герцена столько мимоз!).

И день начинается шумен и розов,

А здесь тишина

И мохнатый мороз.

Да снег – то упругий,

То жесткий,

То зыбкий.

Снежинки поземки как иглы остры.

И руки, когда-то державшие скрипку,

Сжимают винтовку.

Горят костры.

Каменный дом за железной оградой

Кругом обложила тайги синева.

Должно быть, разрывом

Шального снаряда

Сшвырнуло с подъезда чугунного льва.

Крыльцо заросло желтоватым мохом.

Стены огнем батарей сожжены.

Шли осторожно, —

Ждали подвоха

От этой почти ледяной тишины.

Быть может, под камнем

Скрываются мины

И смерть притаилась за каждым углом?..

Следы легковой,

Но тяжелой машины

Шли, огибая таинственный дом.

Вошли.

Квартира довольно простая.

Здесь жили недавно.

Скатерть бела.

Дым от сигары еще не растаял.

Василий потрогал сигару —

Тепла.

Бойцы смотрели, не прикасаясь,

Вещи, картины,

Особенно ту,

Где девушка шла по траве босая,

Где алые маки на грядках цветут.

На шторах дверных поблескивал бисер,

Там белая чайка взмахнула крылом.

Бойцов растолкал батальонный писарь

И целиком завладел столом.

Ручку нашел. Чернила подвинул.

Достал листки своего дневника.

Товарищ толкнул Василия в спину:

– Вася, смотри-ка,

Скрипка, никак?.. —

Тот, оглянувшись, едва не вскрикнул,

И, сняв со стены футляр дорогой,

Он вынул красивую, легкую скрипку

И нежно погладил озябшей рукой.

Щекою прильнув к ее скользкому тельцу,

Он робко по струнам провел смычком.

Ну а потом

Закружилась метелица

Звуков, рожденных бойцом-скрипачом.

Пускай непослушны замерзшие пальцы

И, часто сбиваясь, скрипка поет.

Но слышалось в музыке —

Снег осыпается

Ночью

В час отдыха от боев.

И стонут под ветром высокие сосны.

И шастает по лесу

Тень от костров.

Гугукнула пушка,

И многоголосно

По полю катится, ширясь, —

«Ура-а-а!»

Товарищи слушали восхищенно

Повесть о грозных, суровых боях.

Шумно вошел командир батальона

И остановился в дверях.

Была какая-то странная сила

В музыке, полной огня, новизны.

Погибших товарищей вспомнил Василий.

Смычок постепенно ушел на низы.

И вдруг…

Будто первой победы предвестник,

Родился высокий, торжественный звук.

И полилась победная песня.

И вырвался смычок из рук.

Скрипка замолкла.

Ребята молчали.

Ловили Василия трепетный взгляд.

И восхищенно за их плечами

Смотрел на него молодой комбат.

Василий горел,

Дрожали ресницы.

Комбат подошел.

Поравнялся с ним.

Снял свои теплые рукавицы

И тихо сказал: – Возьми. —

Потом, отвернувшись,

Шагами широкими

Ушел в дальний угол

И лег на шинель.

Ребята молчали.

За синими окнами

Шла в наступленье метель.

Летит фанерный наш У-2

по бесконечной дали.

Ну где ж то видно, чтоб дрова

по воздуху летали?

Шутил солдат и думал вслух —

У-2 солдату лучший друг.

Спокойно на душе у нас,

а враг бежит в окоп,

когда гремит наш «тарантас»

по кочкам облаков.

В кромешной тьме наш «тарантас»

летает как по нотам.

И бомбы точно в самый раз,

что ложку в рот кладет он.

Недаром славила молва

ночной бомбардировщик.

Летит-гудит родной У-2,

гремит лихой извозчик.

Он невелик, наш аппарат —

часы, а не машина.

Ему, пожалуй, в аккурат

ангар в норе мышиной.

Шутил солдат и думал вслух —

У-2 солдату лучший друг.

Спокойно на душе у нас,

а враг бежит в окоп,

когда гремит наш «тарантас»

по кочкам облаков.

Получила Любушка письмо,

А в письме любимого портрет.

Голубою шелковой тесьмой

Завязала розовый конверт.

Говорила: – Как хорош,

как портрет его похож.

Право, в мире краше нет —

посмотрите на портрет.

Парень статен и плечист,

взгляд лучист и грудь горой.

Сразу видно, что танкист,

и, наверное, герой.

Но портрет успеха не имел.

Девушки смотрели на него

и, сказав, что парень похудел,

не сказали больше ничего.

Только Люба им в ответ:

– Краше парня в мире нет,

а не нравится, ну что ж, —

значит просто не похож.

Если вышел неказист,

как в народе говорят,

в том нисколько не танкист,

в том фотограф виноват.

Много ли солдату нужно?

Горсть махорочки в кисет.

Служба – это, братцы, – служба,

на войне покоя нет.

На то, браток, она война,

чтоб шел солдат, не зная сна,

не зная отдыха в пути,

когда приказано идти

вперед.

Солдата стужа не берет.

Бывает хуже – стужа врет.

Ремень потуже и – в поход,

в поход!

Как возьмем немецкий город,

мы на радостях тогда

выпьем кружечку кагора,

чтоб не сохла борода.

На то, браток, она война,

чтоб шел солдат, не зная сна,

не зная отдыха в пути,

когда приказано идти

вперед.

Солдата стужа не берет.

Бывает хуже – стужа врет.

Ремень потуже и – в поход,

в поход!

Чтоб жене не снились мины

и солдат под их дождем,

мы из города Берлина

телеграмму ей пошлем.

Пришла и к нам на фронт весна,

Солдатам стало не до сна —

Не потому, что пушки бьют,

А потому, что вновь поют,

Забыв, что здесь идут бои,

Поют шальные соловьи.

Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,

Пусть солдаты немного поспят…

Но что война для соловья!

У соловья ведь жизнь своя.

Не спит солдат, припомнив дом

И сад зеленый над прудом,

Где соловьи всю ночь поют,

А в доме том солдата ждут.

Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,

Пусть солдаты немного поспят…

Ведь завтра снова будет бой.

Уж так назначено судьбой,

Чтоб нам уйти, не долюбив,

От наших жен, от наших нив.

Но с каждым шагом в том бою

Нам ближе дом в родном краю.

Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,

Пусть солдаты немного поспят…

Ой, вы соколы-дружки,

не топчите сапожки.

Возле дома, возле окон

чудо-девицы души.

Для нее, для черноокой,

вы не больно хороши.

Вы ее покой не троньте,

ее миленький на фронте.

Он дерется на Карпатах

в батальоне боевом.

Не тягайтесь с ним, ребята,

вы не стоите его.

А ребята: «Ну скажи-ты!

Что ж мы, лыком, что ли, шиты?»

Распахнули вмиг тужурки:

под тужуркой (вот те на!) —

на гражданских синих куртках

трудовые ордена.

Как бы парни ни гордились,

двери в дом не отворились.

И видали все подруги,

как красавица села

на знатнейших лиц в округе

даже глаз не подняла.

Парни ждали и вздыхали,

пока ночи мерзнуть стали.

Мимо гордой королевы

возле крашеных ворот,

повернул один налево,

а другой – наоборот.

Как-то летом шли девчата

Средь муравистых лугов

И решили: будь что будет,

Погадать на женихов.

Порешили, сели кругом,

Стали песню запевать,

И одна из них подругам

Предложила загадать.

Если вдруг закружит птица

Над лесочками,

Суждено тогда девицам

Быть за летчиками.

Если трактор кто услышит,

Сердце дрогнет и замрет,

Знай: танкист письмо напишет,

Сватов в дом к тебе пришлет.

Если зыбью бирюзовой

Вдруг подернется река,

На крылечке, на тесовом,

Поджидай ты моряка.

Солнце близится к закату,

Как назло, нет ветерка.

Запропал куда-то трактор,

Как стекло гладка река.

Пригорюнившись, девчата,

Перестали песни петь.

Знать, не ждать им к дому сватов,

Видно, в девках век сидеть…

Вдруг взлетает в небо птица

Над лесочками,

Значит, суждено девицам

Быть за летчиками.

Но не видно самолетов.

Неужель примета врет?

С песней по полю пехота

Прямо к девушкам идет.

Молодцы, идут ребята

На подбор за рядом ряд,

И смущенные девчата

Узнают своих ребят.

Отгорел тот день закатом.

Потемнело. Рассвело.

Вместе с зорькою девчата

Возвратились на село.

С той поры у них забота

Ждать любимых женихов.

Ой, не идет ли где пехота

Средь муравистых лугов?

В деревню нашу

приехал старший

из лейтенантов лейтенант.

Высок и статен,

весьма приятен, красавец даже, и не женат.

Ему сказали:

«Вы все видали,

но что сравнится с моей красой?»

А он ответил,

что не заметил.

Я и не знала, что он такой.

Неумолимо

прошла я мимо,

как будто очень спешу домой.

Не обернулся,

не оглянулся.

Я и не знала, что он герой.

Когда стемнело,

я песню спела.

В платочке белом прошла горой.

Меня заметил,

у дома встретил.

Я и не знала, что он герой.

Когда же малость

пройти осталось,

к нему прижалась я той порой.

А он смутился

и вдруг простился.

А мне сказали, что он герой.

Шел отряд сторонкой

По степи родной.

И сказал мальчонка,

Снайпер молодой:

– Все мне здесь знакомо

Реки и кусты,

Мне теперь до дома

Полторы версты.

За лесом, за речкой,

Вон там, за холмом,

Совсем недалечко

Мой низенький дом.

У старого тына

Рябина цветет.

Оксана-дивчина

Там песню поет:

«Придет ли любимый

И скоро ль придет?»

Лег отряд до солнца

В поле отдохнуть.

Отпустили хлопца

В недалекий путь.

Теплый летний ветер

Провожал его.

В поле хлопец встретил

Друга своего.

– За лесом, за речкой,

Вон там, за холмом,

Резное крылечко,

Родимый мой дом.

Скажи, где у тына

Рябина цветет,

Оксана-дивчина

По-прежнему ль ждет,

Придет ли любимый

И скоро ль придет?..

Рассказать всю правду

Другу друг не смел.

За холмы, курганы

Долго он смотрел.

Перед ним лежали

Голые поля,

Выжжена пожаром

Мертвая земля.

За лесом, за речкой.

За взрытым холмом,

Где было крылечко,

Где был отчий дом,

Где пышно рябина

У тына цвела,

Где хлопца дивчина

Подолгу ждала, —

Лишь пепел да ветер,

Огонь да зола.

За родные хаты

На жестокий бой

Шел отряд на запад

Стороной родной.

Как становится тихо

У переднего края,

Вдоль окопов гвоздика

Лепестки расправляет.

И куда ни посмотришь —

Всё цветы полевые.

Всё березы да зори,

Всё Россия! Россия!

Что ты брови насупил,

Боль души пересилив?

Дальше мы не отступим:

Дальше – сердце России.

Снова в поход уходить нам, друзья,

Снова сквозь ветер и стужи.

Без тоста, друзья, расставаться нельзя,

Пусть кружки бокалами служат.

Вместе с друзьями бывалыми

Дружно поднимем бокалы мы.

За смелых в бою, за землю свою,

За девушек в нашем краю!

Юноши с нами впервые пойдут.

Слез не роняйте, подруги,

Пусть вашу любовь они в бой понесут,

Так дайте на счастье им руки.

Вместе с друзьями бывалыми

Дружно поднимем бокалы мы.

За смелых в бою, за землю свою,

За девушек в нашем краю!

Родину любим свою горячо,

Просторы и даль голубую.

Родная страна, обопрись на плечо,

Мы выдержим тяжесть любую.

Вместе с друзьями бывалыми

Дружно поднимем бокалы мы.

За смелых в бою, за землю свою,

За девушек в нашем краю!

Возле сосен у мосточка

сделали привал

три танкиста, три дружочка,

и один сказал:

– Не пойму,

   почему

   больно сердцу моему.

   Должен в том дружный наш

   разобраться экипаж.

Совещались

   возле сосен три бойца.

Разобрались

   в том вопросе до конца.

Дело в том, что тех дружочков

десять дней назад

прострелили очень точно

меткие глаза.

   Не ему

   одному

   очень грустно посему.

   Что за стыд – весь грустит

   экипаж гвардейский наш.

Порешили

   ей подробно написать

и просили

   фотографию прислать.

Вскоре им письмо приходит:

– Карточки не шлю,

милый мой в морской пехоте.

Я его люблю.

   Лишь его

   Одного,

   потому лишь у него

   и в морях и в боях

   фотография моя.

Как вернется,

   загляните побывать,

приглашаю

   вас на свадьбу пировать.

Уходил товарищ в бой

на смерть с немцем биться.

В бой товарищ взял с собой

горсть родной землицы.

Положил ее на грудь

он в платок расшитый,

ведь на ней, не где-нибудь,

столько лет прожито.

И тропинка узкая

повела в поля.

Ой, землица русская,

матушка-земля.

Ведь на ней он полюбил

лес, луга и ветер.

Ведь на ней он счастлив был

больше всех на свете.

Здесь на береге крутом

над плакучей ивой

самый лучший в мире дом,

старый дом родимый.

Но тропинка узкая

повела в поля.

Ой, землица русская,

матушка-земля.

И ушел товарищ в бой

насмерть с немцем биться.

Всюду носит он с собой

горсть родной землицы.

Так и мы в бои ушли

от родного жита.

Сердце жжет нам горсть земли

сквозь платок расшитый.

Нас тропинка узкая

повела в поля.

Ой, землица русская,

матушка-земля.

Мы бьем врага, как наши деды били.

О наших подвигах летит за вестью весть.

Мы в эти дни всем сердцем полюбили

Безжалостное слово – месть.

Горела рожь. Пожары закрывали

Сиянье бледных, ослепленных звезд.

Мы в эту ночь врага назад прогнали

На двадцать кровью орошенных верст.

Не знаю, на каком наречье

Мне рассказать, чтоб видно было всем

Разрушенный мой край. Обугленные печи.

Труп девушки на скошенном овсе.

От крови черным стал платок лиловый.

Рожденная, чтоб расцветать и цвесть,

Она в губах остывших сохранила слово.

Мы поняли, что это слово – месть.

И мы прочли в застывшем этом слове

Призыв святой поруганной любви.

И было это жуткое безмолвье

Страшнее клятвы, данной на крови.

Мы дальше шли. И с каждым нашим шагом

Назад откатывался лютый, злобный враг.

Заря над полем нам казалась флагом.

Рассвет за нами нес победы нашей флаг.

Мы в эти дни врага нещадно били.

О наших подвигах летела песней весть.

Мы в эти дни в сердцах благословили

Одно-единственное слово – месть.

На солнечной поляночке,

Дугою выгнув бровь,

Парнишка на тальяночке

Играет про любовь.

Про то, как ночи жаркие

С подружкой проводил,

Какие полушалки ей

Красивые дарил.

Играй, играй, рассказывай,

Тальяночка, сама

О том, как черноглазая

Свела с ума.

Когда на битву грозную

Парнишка уходил,

Он ночью темной, звездною

Ей сердце предложил.

В ответ дивчина гордая

Шутила, видно, с ним:

– Когда вернешься с орденом,

Тогда поговорим.

Играй, играй, рассказывай,

Тальяночка, сама

О том, как черноглазая

Свела с ума.

Боец средь дыма-пороха

С тальяночкой дружил,

И в лютой битве с ворогом

Медаль он заслужил.

Пришло письмо летучее

В заснеженную даль,

Что ждет… Что в крайнем случае

Согласна на медаль.

Играй, играй, рассказывай,

Тальяночка, сама

О том, как черноглазая

Свела с ума.

Ехал казак воевать.

– Добрый путь солдату!

Выходили провожать

Казака девчата.

– Ой, казаче молодой,

Сделай одолженье —

Хоть одну возьми с собой

В жаркие сраженья.

От таких казак речей

Брови поднял к чубу.

– Ту возьму, что горячей

Поцелует в губы.

И девчата, не смутясь,

Хлопца целовали,

Не сводили ясных глаз

И ответа ждали.

Покачал он головой,

Улыбнулся кстати:

– Нужно всех вас взять с собой,

Да коней не хватит.

Рассмеялся, поскакал,

Пыль взвилась порошей.

Вот какой казак-нахал,

Но боец хороший!

Тебя во сне я вижу очень редко,

Все потому, что некогда нам спать.

Идет в поход отважная разведка,

Идут ребята с врагами воевать.

И если нас окружит враг проклятый,

Пред ним спины вовеки не склоню.

Себя взорву последнею гранатой,

Но честь солдата детям сохраню.

У разрушенного бомбами вокзала

Примерзали к рельсам эшелоны.

В бывшем клубе печка догорала

И крутил солдат бывалый ручку

граммофона.

Граммофон в малиновых разводах

Нам таким знакомым показался…

Думалось, в сраженьях и походах,

Что́ нам в устаревших ныне вальсах.

Коль вглядеться в золотые были,

Вспомним, как на первые доходы

Всем колхозом клубу мы купили

Граммофон в таких же вот разводах.

Словно в сказке, в милой небылице,

Дед Мороз принес из чудо-леса

Нашей юности забытую страницу

На разъезд под городом Смоленском.

Как – не знаю, руки отыскали

Девичьи, в перчатках теплых, пальцы.

Как мы закружились в этом зале

В старомодном, хрипловатом вальсе!

Видел я застывшие в восторге

Синие глаза твои, родная

Девушка в защитной гимнастерке,

Милая подруга фронтовая.

Вальс мы до конца не станцевали:

На посадку сбор труба сыграла.

Мы тогда друг друга потеряли

В темноте разбитого вокзала.

Но, пройдя дорогою военной,

Возвратившись в сторону родную,

Мы найдем друг друга непременно,

Вальс мы непременно дотанцуем.

Ничего не говорила,

Только с нами до речки дошла.

Посмотрела – как будто рублем подарила.

Посмотрела – как будто огнем обожгла.

Расставаясь, оглянулась.

На прощанье махнула рукой

И такою улыбкой тогда улыбнулась,

Что вовек не забыть нам улыбки такой.

Даль сегодня прояснилась.

Ночь хорошие звезды зажгла.

Первой роте сегодня ты ночью приснилась,

А четвертая рота – заснуть не могла.

Долго ночка длится,

Лютый ветер злится,

По траншеям нашим бьет крылом.

Скоро ль до рассвета,

До весны, до лета

Мы с тобой, товарищ, доживем?

Там, где солнце всходит,

Есть на небосводе

Звездочка заветная одна.

Днем она не гаснет,

Нет ее прекрасней,

Из-за тучи звездочка видна.

С милой как простились,

Так уговорились

Вечно помнить звездочку свою.

Где я только не был!

Лишь взгляну на небо —

Звездочку средь тысяч узнаю.

Вот она – высоко,

Далеко-далёко,

Над родною улицей моей,

Где цветет рябина,

Где моя дивчина,

Где поет до зорьки соловей.

Вышло солнце вешнее,

Льнет к цветочку каждому,

Но люди мы нездешние,

И все здесь не по-нашему.

Весна у нас раздольнее,

Разливы – любо-дорого.

Все вымоется волнами,

Что пахло гарью-порохом.

Что сожжено, загублено,

Взрастим работой доблестной.

Смолою сосен срубленных

Запахли наши области.

Девчата все нарядные.

Сплясать и спеть – пожалуйста!

Вот жаль, гармонь трехрядная

В Европе задержалася…

Еще и пожары в лесу не потухли,

Как все запушил, побелил снежок.

Мирно дымились походные кухни,

Бойцы по-хозяйски садились в кружок.

Василий смотрел на отлогие взгорья

И думал: «Весна невеселая тут…»

Что, может, сейчас вот в консерваторию

По улицам шумным ребята идут.

Они на углу покупают мимозы

(На улице Герцена столько мимоз!..),

И день начинается шумен и розов,

А здесь… Канонада… Мохнатый мороз

И снег то колючий, то жесткий, то зыбкий.

Снежинки поземки как иглы остры.

И руки, когда-то державшие скрипку,

Сжимают винтовку… Горят костры.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Каменный дом за железной оградой.

Кругом обложила лесов синева.

Должно быть, тяжелым осколком снаряда

Смахнуло с подъезда чугунного льва.

Крыльцо поросло желтоватым мохом,

Белые стены обожжены.

Шли осторожно: ждали подвоха

От этой почти ледяной тишины.

Быть может, под камнем скрывается мина

И смерть притаилась за каждым кустом?

Гуськом, с полушубков стряхнувши иней,

Солдаты входили в таинственный дом.

И вот – открыта солдатская фляга,

Сало румяное на столе.

А стол, как памятник бывшим благам,

Стоит здесь не менее сотни лет.

На окнах морозных поблескивал бисер.

И, словно хозяин, вошедший в дом,

Бойцов растолкал батальонный писарь

И целиком завладел столом.

Чернила из сумки походной вынул.

Достал из планшетки листки дневника.

Товарищ толкнул Василия в спину:

«Вася, смотри-ка, – скрипка, никак?»

Тот, оглянувшись, едва не вскрикнул,

И, сняв со стены футляр дорогой,

Он вынул красивую, легкую скрипку

И нежно погладил озябшей рукой.

Щекою прильнув к ее скользкому тельцу,

Он робко по струнам провел смычком, —

И вот поднялась, закружилась метелица

Звуков, рожденных бойцом-скрипачом.

Звуки, родные и близкие сердцу,

С каждым дыханьем смелели вдвойне.

Что это? Танец? Фантазия? Скерцо?

Нет! Это повесть, рассказ о войне.

Пусть непослушны замерзшие пальцы

И, часто сбиваясь, скрипка поет,

Но слышалось в музыке – снег осыпается,

Ветер идет по полям боев.

Ходят седые, бездомные вьюги

В долгие, зимние ночи без сна.

Горько, как плач одинокой подруги,

Протяжно и долго рыдала струна.

Словно все чувства бойцов измерив,

Василий играл о прожитых днях…

Скрипнули тяжко дубовые двери —

Вошел командир и застыл в дверях.

Было в музыке столько силы,

Горя, радости, новизны!

Погибших товарищей вспомнил Василий,

Смычок постепенно ушел на низы.

И вдруг, будто первой победы предвестник,

Родился высокий, торжественный звук.

Близкая сердцу солдатская песня

Тонкий смычок вырывала из рук.

И подхватили мы песню, запели,

И разомкнулась вокруг тишина.

Там, где шумели кудлатые ели,

Русская песня была слышна.

Враг почуял, что к ним проникает

Песня под неуязвимую бронь

В танки, в блиндаж, —

С переднего края

По голосу песни открыли огонь.

А песня неслась через лес, по полю,

Смешавшись с метелью, в чужое село,

Славя народа отвагу и волю,

Не умирая – врагам назло!

Скрипка умолкла. И мы замолчали.

Слезы светились в глазах у солдат.

Стоя с приподнятыми плечами,

Смотрел на Василия наш комбат.

Смущенный Василий хотел было скрыться,

Но командир, поравнявшись с ним,

Снял свои теплые рукавицы,

И по-отцовски сказал: «Возьми».

Потом, отвернувшись, шагами широкими

Ушел в дальний угол и лег на шинель.

С воплем и свистом за синими окнами

Шла в наступление метель…

Идут фашисты тучей

средь снежных равнин.

А товарищ лучший

впереди один.

Засел с пулеметом,

к нему не подойти.

– Эй, кто там

у нас на пути?

Невесты отчаятся

ждать вас домой!..

Но лента кончается —

проигран бой.

Жаль, что вот некогда

поговорить как следует…

Но отступать некуда.

Продолжим беседу!

Гранаты на взводе:

– А ну, подходи!

Лучший во взводе —

впереди. Один.

Его окружили.

Хотят взять живым.

– Эх,

вместе мы жили

и вместе умрем!

Словно зубы волчьи

о камни пули лязгают.

Наседают сволочи!

И, сорвав повязку,

с последней гранатой

бежит Василий.

– Неужель проклятых

не осилим?

Взлетает снег. Колючая и злая

летит, свистит весенняя пурга.

Как будто снег, он в рост – сажень косая —

поднялся, вздыбился, рванулся на врага.

А ночь темна. Ни края нет, ни дна ей.

Лишь вспышки. Выстрелы. Далекие огни.

Кричит Василий: «Милая, родная!

Ты в этот час меня хоть словом помяни!»

К утру рассеялась в поле вьюга.

И с веток деревьев катилась капель.

Василий с ребятами выручил друга —

В окопе из хвои устроил постель.

И трижды пробитого пулями, трижды

в глаза увидавшего смерть,

в постель уложили. Сказали: «Живи же!

Живи!» В этот час суждено умереть

тому, кто должен за горе, за слезы,

за смерть детей рассчитаться сполна.

За ярко-багряные, мертвые розы,

что в белом снегу разбросала война.

– Ты что ж загрустил? Отложи-ка винтовку.

Мы скрипку твою принесли из села.

Сыграй-ка про дружбу, сыграй про Каховку,

да так, чтобы песня за сердце взяла.

И, скрипку погладив, Григорьев Василий,

русский боец, композитор-солдат

в окопах, в земле, о любимой России

играл вдохновенней и лучше в сто крат,

чем в светлом и празднично-белом зале

средь мудрых ценителей тонких искусств.

Он здесь, среди грохота яростной стали,

узнал глубину человеческих чувств.

Узнал он, как можно любить. И как может

сердце бесслезное горе сковать,

когда человек, на себя не похожий,

о друге убитом начнет тосковать.

О друге, о милой, о матери, детях,

которых ему никогда не вернуть,

как страшный, холодный,

безжалостный ветер

перерезает солдату путь.

Услышали немцы, что скрипка играет.

Что звуки ее проникают под бронь,

под землю, в блиндаж,

и с переднего края

по скрипке, по песне

открыли огонь.

А песня неслась под чернеющим полем,

сквозь пули и мины,

за лес, за село.

По русским просторам,

по снежным раздольям

летела проклятому немцу назло.

И силу ее вы возьмите, измерьте:

она – это сердца глубины и высь.

И кто-то вдруг крикнул:

– Пусть лютою смертью

заплатят враги за разбитую жизнь!

За наше большое и светлое счастье,

за каждую ветку родного леска!

Вперед! В наступленье, гвардейские части!

Вперед! В наступленье, родные войска!

На небе – весеннего солнца улыбка,

и снова домой прилетели скворцы,

а в поле поет вдохновенная скрипка,

и снова в атаку уходят бойцы.

В час тревожный расставанья

Ты окошко раствори

И скажи мне «до свиданья»,

А «прощай» не говори.

В чистом поле пули свищут.

Птицы боле не поют.

В чистом поле пули ищут

Буйну голову мою.

Ходят грозы, ходят бури,

Ходит смерть в лихом бою.

Но спасает нас от пули

Вера в родину свою.

Тоскует потихонечку гармонь,

Зима в окно снежинками стучится.

В печурке еле теплится огонь,

Но что-то всем не спится, не лежится.

На улице уж поздняя пора,

На небе звезды вышили узоры.

В землянке не смолкают до утра

Солдатские простые разговоры.

Здесь каждый откровенен. На войне

С друзьями делят радости, печали.

Здесь стали как-то дороги втройне

Края родные и родные дали.

Здесь родину не меряют страной:

Здесь родина – простая деревушка,

Здесь родина – березка над рекой

Да старая отцовская избушка…

Так громче же, гармонь моя, звени,

Пусть воют, плачут полночные ветры —

Нам светят нашей родины огни

За тысячи далеких километров.

Гармонист играет песни,

Песни родины моей.

Ах, на свете нет чудесней

Песни русской, веселей.

Ширь да удаль льет тальянка

Переливчатой волной,

Будто где-то на гулянке

Слышишь голос молодой.

Режь, тальянка-шестипланка,

Голосистей песни лей,

Чтобы ноги по землянке

Заходили веселей.

Эх, тальянка, дроби звонки.

Каблуки-то – чок да чок…

Как-то там без нас девчонки,

Мой рязанский землячок?

Чай, соскучились, завяли…

Эх, тальянка, расскажи.

Как мы по полю гуляли,

Мяли цветики во ржи.

Хороводились до утра,

До последних петухов…

Сыпь, тальянка, перламутром,

Не жалей цветных мехов!

Горит свечи огарочек,

Гремит недальний бой.

Налей, дружок, по чарочке,

По нашей, фронтовой.

Не тратя время попусту,

По-дружески да попросту

Поговорим с тобой.

Давно мы дома не были…

Шумит над речкой ель,

Как будто в сказке-небыли,

За тридевять земель.

На ней иголки новые,

А шишки все еловые,

Медовые на ней.

Где елки осыпаются,

Где елочки стоят,

Который год красавицы

Гуляют без ребят.

Без нас девчатам кажется,

Что месяц сажей мажется,

А звезды не горят.

Зачем им зорьки ранние,

Коль парни на войне,

В Германии, в Германии,

В далекой стороне.

Лети, мечта солдатская,

К дивчине самой ласковой,

Что помнит обо мне.

Горит свечи огарочек,

Гремит недальний бой.

Налей, дружок, по чарочке,

По нашей, фронтовой.

Где ж ты, мой сад, вешняя заря?

Где же ты, подружка, яблонька моя?

Я знаю,

Родная,

Ты ждешь меня, хорошая моя.

Снятся бойцу карие глаза,

На ресницах темных – светлая слеза.

Скупая,

Святая,

Девичья горючая слеза.

Пусть нелегко до тебя дойти,

Я вернусь, родная, жди и не грусти.

С победой

Приеду,

Любовь твоя хранит меня в пути.

Когда в твоих письмах я вновь узнаю

улыбку, и ласку, и нежность твою,

мне солнце, и небо, и жизнь дорога,

тогда я без страха иду на врага.

Любимая! Как хорошо, любя,

идти сражаться за тебя,

за свежесть лишь мною целованных щек,

за губы, что я поцелую еще

не раз и не десять, а тысячу раз,

за солнце, за ветер, за землю, за нас.

Вы, ей-богу, без изъяна.

Вы – березка, тополь, клен.

Говорят – поэт Фатьянов

третьи сутки в Вас влюблен.

Много я бродил по свету,

знаю я почти весь свет.

Лучше Вас на свете нету,

и талантливее нет.

Знаю я Неаполь, Ниццу,

сотни сцен в родном краю.

Есть такая танцовщица,

говорят, еще в раю.

Если б знать, что есть такая,

я б покинул отчий край

и пешком дошел до рая,

но не пустят меня в рай.

И поэтому не надо

лучше Вас искать, просить.

К Вам любовь с доставкой на дом

суждено мне приносить.

Ночь темна, как в саже галка.

Слышу звон в моей крови.

Вы же Галка-зажигалка

для пожарища любви.

Вы, ей-богу, без изъяна.

Вы – березка, тополь, клен.

Говорят – поэт Фатьянов

третьи сутки в Вас влюблен.

Вспоминай меня, родная,

да почаще вспоминай.

На переднем нашем крае

пули свищут, то и знай.

Здесь от них не схорониться,

но того, кто встречи ждет,

вражья мина сторонится,

злая пуля не берет.

В жарких битвах закаленным

эти пули нипочем.

А веселым и влюбленным

на войне у нас почет.

Потому что, если любишь,

будешь милой дорожить.

И сражаться крепче будешь,

если крепко хочешь жить.

На переднем нашем крае

пули свищут, то и знай.

Вспоминай меня, родная,

да почаще вспоминай.

Петь Ванюша перестал

и худеть заметно стал.

Может, надо сдобного

и тому подобного?

Не грусти, друг милый,

скоро мы придем домой.

Для гостей дорогих

приготовят пироги.

Нас девчата

будут крепко целовать.

Все солдаты

будут месяц пировать.

Отвечать Ванюша рад:

– Есть невесты у солдат.

У меня у одного

нет на свете никого.

И сказал тут старшина,

у него краса-жена,

а сестрица у жены,

как жена у старшины.

Тут ефрейтор отдал честь

и сказал, что дочка есть.

Взгляд, что клад, и волос рус.

Намотай себе на ус.

Буркнул Ваня тут под нос:

– Кто бы рюмочку поднес.

А насчет же сдобного —

ничего подобного!

Уходил молодой паренек на войну.

Коренаст, и силен, и плечист.

Говорили ему, что, видать по всему,

паренек от рожденья – танкист.

Как мечтал паренек, так и в жизни сбылось.

Думал силу проверить свою.

Это тоже сбылось, и ему довелось

проверять ее в жарком бою.

Вспоминая подружку в родной стороне,

он в жестокие схватки ходил.

И на верной броне, как на верном коне,

он пехоту в атаку возил.

И сметал он врага, как степной ураган,

но в бою его танк запылал.

И, слабея от ран, он пошел на таран

и по радио всем передал:

– Я охвачен огнем, но врагу не сдаюсь.

В сердце ненависть к немцам не сжечь!

Да простит меня пусть моя вольная Русь,

что не смог я машину сберечь.

И друзья по боям о нем песни поют,

и разводит баян баянист.

Он сражался в бою за отчизну свою,

как и должен сражаться танкист.

О храбром танкисте,

веселом Вано,

споемте, друзья боевые.

…От черного дыма

на свете темно,

зачахли цветы полевые.

Из рощи спаленной

прорвались враги.

«Пантеры» ползли по лощинам.

Вано, не успевший обуть сапоги,

повел боевую машину.

И, выбрав позицию,

встал за холмом,

готовя достойную встречу.

Он жег самоходки

смертельным огнем,

пехоту косил он картечью.

Четыре «пантеры» зажег он подряд

на поле, что стало как пашня.

Как вдруг оглушивший немецкий снаряд

попал в командирскую башню.

Заклинило люки.

Танк начал гореть.

Танкисты остались спокойны.

– Уж если, друзья, суждено умереть,

умрем, как солдаты, достойно.

Слабея от жара, от дыма и ран,

и в смерти своей победитель,

стальную машину повел на таран

отважный механик-водитель.

Весенние ветры в широких полях

качают цветы полевые.

О храбрых танкистах,

о верных друзьях

споемте, друзья боевые.

Подарила мне дивчина

трубку именную.

Потому я Антониной

трубку именую.

   Трубочка вишневая,

   пусть уже не новая,

   но затянешься разочек —

   будто меда съешь кусочек.

   То-то сладко, то-то славно.

   Очень правильная

   Антонина Николавна,

   Николаевна.

Закурю ее в ладонях

ночью перед боем,

заворкует, будто Тоня

говорит со мной.

   Трубочка вишневая,

   пусть уже не новая,

   но затянешься разочек —

   будто меда съешь кусочек.

   То-то сладко, то-то славно.

   Очень правильная

   Антонина Николавна,

   Николаевна.

Раз назвал другую милой,

подозвал тихонько.

Мигом трубочка вспылила,

как вспылила б Тоня.

   Трубочка вишневая,

   пусть уже не новая,

   но затянешься разочек —

   будто меда съешь кусочек.

   То-то сладко, то-то славно.

   Очень правильная

   Антонина Николавна,

   Николаевна.

Самый злой буран, голубка,

только курам на смех.

На ветру не гаснет трубка

как любовь не гаснет.

Любимая!

Не знаешь ты,

что ночь темна,

что плохо спится немцам.

Что значит наступленье темноты

в районе Балатон и озера Веление.

Сигнал. Ракета. Нам пора!

В машины! По местам! Скорее!

Опять в квадрат господского двора

идут, проклятые, на наши батареи.

Идут в атаку

в полный рост.

Ползут

в машинах,

бронетранспортерах.

Вскипает бой,

до самых дальних звезд

рассыпав искры

по ночным

просторам.

У самоходчиков таков закон:

умри, но победи и выстой.

Чтоб был снаряд твой

местью заряжен.

Чтоб твой огонь

был точен и неистов.

Таков закон.

Солдат в бою таков.

Им верный путь

к победе

сердцем выбран.

Четвертый раз

за сутки

Комельков

ведет огонь

по «королевским тиграм».

Они горят кострами за бугром…

Стоять насмерть нам завещали деды.

Чем громче будет этой ночью гром,

тем завтра ярче будет День Победы.

Собирались партизаны

возле быстрого Днестра.

Совещались партизаны

в темной роще у костра.

А девчонка молодая

(за два шага не видать!)

стала при дороге

землянику собирать.

Ой ты, роща – партизанские края.

Земляника – чудо-ягода моя.

Земляника – ну, сорви-ка! —

распрекрасненькая.

В это время немец тощий

на дорогу выходил,

увидал девицу в роще,

земляники попросил.

А девчонка молодая

(за два шага не видать!)

звонкую, простую

стала песню напевать.

Ой ты, роща – партизанские края.

Земляника – чудо-ягода моя.

Земляника – ну, сорви-ка! —

распрекрасненькая.

Выбегали партизаны,

брали немца на прицел.

От испуга окаянный

на гнилой пенек присел.

А девчонка молодая

(за два шага не видать!)

стала при дороге

землянику собирать.

Ой ты, роща – партизанские края.

Земляника – чудо-ягода моя.

Земляника – ну, сорви-ка! —

распрекрасненькая.

Ели шумели,

гудели метели,

свистя проносились снега.

Цепляли шинели

косматые ели.

Глаза ослепляла пурга.

Финляндские вьюги и стужи прошли мы,

вернулись к родным берегам,

в родной наш советский прекраснейший