«Может, я не доживу…» - читать онлайн

По несчастью или к счастью[2],

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Путешествие в обратно

Я бы запретил,

Я прошу тебя, как брата:

Душу не мути.

А не то рвану по следу,

Кто меня вернет?

И на валенках уеду

В сорок пятый год.

В сорок пятом угадаю,

Там, где – боже мой! —

Будет мама молодая

И отец живой.

Москва сортировала поезда:

Товарные, военные, почтовые.

Нас увозили в дальние места,

Живыми оставались чтобы мы.

Для жизни дальней оставались жить,

Которая едва обозначалась,

Теперь – глаза в слезах едва смежить

За все начала, за все начала.

Спой ты мне про войну[3],

Про солдатскую жену,

Я товарищей погибших,

Как сумею, помяну.

Тебя, Сергей, за Волгой схоронили,

Фанерную поставили звезду,

А мой старший брат погиб на Украине

В сорок первом, сорок-горестном году.

Спой ты мне про войну

Да про тех, кто был в плену,

Я товарищей погибших,

Как сумею, помяну.

Всех без вести, всех без вестей пропавших,

А сколько их пропало за войну,

Всех ребят, ребят, России не продавших, —

Как сумею, как умею – помяну.

Спой ты мне про войну,

Про Советскую страну,

Много стран на белом свете,

Я ручаюсь за одну.

Она меня мальчишкою растила,

На трудный хлеб, на трудные хлеба,

Ты одна, одна на всех, моя Россия,

И защита, и надежда, и судьба.

Городок провинциальный[4],

Летняя жара,

На площадке танцевальной

Музыка с утра.

Рио-рита, рио-рита,

Вертится фокстрот,

На площадке танцевальной

Сорок первый год.

Ничего, что немцы в Польше,

Но сильна страна,

Через месяц – и не больше —

Кончится война.

Рио-рита, рио-рита,

Вертится фокстрот,

На площадке танцевальной

Сорок первый год.

Я жизнью своей рискую[5],

С гранатой на танк выхожу

За мирную жизнь городскую,

За все, чем я так дорожу.

Я помню страны позывные,

Они раздавались везде —

На пункты идти призывные,

Отечество наше в беде.

Живыми вернуться просили.

Живыми вернутся не все,

Вагоны идут по России,

По травам ее, по росе.

И брат расставался с сестрою,

Покинув детей и жену,

Я юностью связан с войною,

И я ненавижу войну.

Я понял, я знаю, как важно

Веслом на закате грести,

Сирени душистой и влажной

Невесте своей принести.

Пусть пчелы летают – не пули

И дети родятся не зря,

Пусть будет работа в июле

И отпуск в конце января.

За лесом гремит канонада,

А завтра нам снова шагать.

Не надо, не надо, не надо,

Не надо меня забывать.

Я видел и радость и горе,

И я расскажу молодым,

Как дым от пожарища горек

И сладок отечества дым.

Не пойте песен про войну,

Картины не снимайте.

Стаканом лучше помянуть —

Так чище.

Солнцем обрызган целый мир,

Празднично блещет улица.

После

утренней тьмы

квартир

Люди стоят

и щурятся.

Сдвинься, попробуй —

не хватит сил,

И у подъездов,

спросонок,

Город большой на мгновенье

застыл,

Зажмурившись,

как котенок.

Откуда у неба столько воды,

Тут помутнеешь в рассудке.

Дождь,

наливая

с краями пруды,

Хлещет вторые сутки.

Погода сама говорит за то,

Что в этот безбожный век

Скоро будет всемирный потоп

И нужно строить ковчег.

Кто там, на небе,

давай разберись,

Пожалуйста,

не авральте.

Нам же не сеять

китайский рис

На заливном

асфальте.

Читаю – завидую,

читаю – горжусь.

Хорошая

зависть

эта.

Вскормила

земля великая Русь

Себе по плечу

поэта.

Кажется,

встает он:

«Держи

лапу,

Сегодня занят.

Завтра

жду». —

И громко Вселенной:

«Сними

шляпу.

Я иду!»

Так служим Отчизне,

Что лучше не надо, —

Семнадцать

лет жизни,

И восемнадцать

парадов.

Не смотри на будущее хмуро,

Горестно кивая головой…

Я сегодня стал литературой

Самой средней, очень рядовой[6].

Пусть моя строка другой заслонится,

Но благодарю судьбу свою

Я за право творческой бессонницы

И за счастье рядовых в строю.

В это —

серьезно верил,

Возможно

от простоты.

Звонок неожиданный

в двери.

Я открываю —

ты!

Верить мне в это

хочется,

А факты кричат:

не верь!

Ведь чаще всего молочнице

Я открываю

дверь.

Я тебя девчонкой

знал когда-то,

А теперь

расстроенной

гурьбой

Глупые, влюбленные ребята

Вечерами ходят за тобой.

Все понятно – так должно

случиться,

Раньше, позже,

но пришел

твой срок

Уложить девчоночьи косицы

В золотистый

женственный

пучок.

Вспомнить здесь, по-моему,

нелишнее,

Как при виде этой головы

Я тебя, знакомую,

давнишнюю,

Неожиданно назвал на «вы».

А в конце концов

открылось

главное,

Я узнал как будто бы вчера,

Что какая милая и славная

Девочка из нашего двора.

И когда к тебе идут

ребята,

Мне смешно и грустно сознавать,

Что тебя за косы драл когда-то,

А теперь вот буду ревновать.

Такое может случиться со сна,

Простительно каждому,

и понятно —

Хорошее утро,

вообще – весна,

На стенах солнца яркие

пятна.

Небо за стеклами,

синь высоты,

Луж сияющие окружения.

И конечно,

являешься ты,

Далекая

во всех отношениях.

Я удивленно шагнул назад,

Что-то

промолвил

дрожащим голосом.

Нет, несомненно – твои глаза,

Твои пшеничные волосы.

Мне незнакомое

ранее

платье,

Воздушное,

белое, кажется,

бальное.

Потянулся тебя обнять я,

Не очень скромно

и очень нахально.

Думаю:

сейчас хлестнет

по щекам,

Что-нибудь резкое скажет.

А ты —

видно, стала попроще-ка

И улыбаешься даже.

Шаг вперед,

мы вдвоем.

Полностью, а не отчасти…

И так

не вовремя

сигнал «подъем!»

Перерывает счастье.

Сижу на кровати,

опухший со сна,

Ботинки

невесело обувая…

Как говорится,

весна,

Все бывает.

Загорелым, обветренным и босым

Выскочил он под дождь.

От современности —

только трусы,

А так – африканский вождь.

Пренебрежительно глянул на нас,

Вытер ладонью нос

И пустился по лужам в дичайший пляс

С удовольствием и всерьез.

В желтых липах спрятан вечер,

Сумерки спокойно-сини.

Город тих и обесцвечен,

Город стынет.

Тротуары, тротуары

Шелестят сухой листвою,

Город старый, очень старый

Под Москвою.

Деревянный, краснокрыший,

С бесконечностью заборов,

Колокольным звоном слышен

Всех соборов.

Полутени потемнели,

Тени смазались краями,

Переулки загорели

Фонарями.

Здесь, остриженный, безусый,

В тарантасе плакал глухо

Очень милый, очень грустный

Пьер Безухов.

Звон трамвая голосист и гулок,

Парк расцвечен точками огней,

Снова я пришел на переулок —

Переулок юности моей.

Над асфальтом наклонились вязы,

Тенью скрыв дорожку мостовой.

Помню, как к девчонке сероглазой

Торопился я под выходной.

Как, промокнув под дождем веселым,

За цветущий прятались каштан,

Девочка из сорок третьей школы

И до слез смущенный мальчуган.

Мне хотелось слез необычайных,

Клятву, что ли, дать или обет.

Этот дождь, короткий и случайный,

Стал причиной близости к тебе.

Знаю – случай ничего не значит.

Но сегодня поздно пожалел,

Что могло случиться все иначе,

Если б дождь подольше прозвенел.

Звон трамвая голосист и гулок,

Парк расцвечен точками огней,

Снова я пришел на переулок —

Переулок юности моей.

Кажется, вырос годами и телом,

Здоровый парень с взлохмаченной головой,

Но сегодня вдруг захотелось

Домой.

Сердце кричит упрямо,

Пусть слова у него другие,

Раньше просто —

Хочу к маме! —

А теперь —

Долой Киев! —

Долой ваши порядки,

Приказики

и приказы.

Сверху гладко,

Внутри —

зараза.

Внутри то, что калечим,

Год от года становится плоше,

Злоба легла на плечи

Тяжелой ношей.

Злоба тугим захлестом

Сдавила душу грубо,

Освободиться просто —

В зубы!

Легче всего

хрястнуть ломом,

Здоровье и молодость —

победители…

Ну а дальше?

Ты дома,

Ро-ди-те-ли…

Грустные лица,

Плач тягучий…

Этому не случиться

Ни в коем случае.

Снова и снова в поле зрения

Стены

напротив

скучно-белые,

Как все до омерзения

Надоело.

Болью мозг защемило,

Словно один продираешься чащей,

Каждый день – бритый затылок

Впереди стоящего.

Дрянь распорядка,

придирки по мелочам,

Противно, гадко,

Срам!

Серых дней лента.

Начало длинного месяца,

Товарищ планета

Медленно вертится.

Никак не влияет тоска,

сожаления,

На это

небесное

ускорение…

В общем, можно

сказать

короче,

Без злости

и слов

скороспелых —

Родное училище

очень

Надоело!

Я жил как жил,

Спешил, смешил,

Я даже в армии служил

И тем нисколько не горжусь,

Что в лейтенанты не гожусь.

Не получился лейтенант,

Не вышел. Я – не получился,

Но, говорят, во мне талант

Иного качества открылся:

Я сочиняю – я пишу.

Бывает все на свете хорошо[7],

В чем дело, сразу не поймешь, —

А просто летний дождь прошел,

Нормальный летний дождь.

Мелькнет в толпе знакомое лицо,

Веселые глаза,

А в них бежит Садовое кольцо,

А в них блестит Садовое кольцо

И летняя гроза.

А я иду, шагаю по Москве,

И я пройти еще смогу

Соленый Тихий океан,

И тундру, и тайгу.

Над лодкой белый парус распущу,

Пока не знаю с кем,

Но если я по дому загрущу,

Под снегом я фиалку отыщу

И вспомню о Москве.

Есть у раздражения

Самовыражение.

Дверью – хлоп,

И пулю – в лоб.

Ах, как всем досадил!

И лежит в гробу – костюм,

Новые ботинки,

Галстук на резинке.

Две вдовы

(Две жены)

К случаю наряжены.

Он лежит – уже ничей

В ожидании речей.

Караул! Караул!

Вот почетный караул.

Хорошо ему в почете,

Жалко, ноги протянул.

Говорю ему – привет,

Ты – туда, а я – в буфет.

Работа не тяжелая,

И мне присуждено

Пить местное, дешевое

Грузинское вино.

Я пью его без устали,

Стакан на свет гляжу,

С матросами безусыми

По городу брожу.

С матросами безусыми

Брожу я до утра,

За девочками с бусами

Из чешского стекла.

Матросам завтра вечером

К Босфору отплывать,

Они спешат, их четверо,

Я пятый – мне плевать.

Мне оставаться в городе,

Где море и базар,

Где девочки негордые

Выходят на бульвар.

У лошади была грудная жаба,

Но лошади – послушное зверье,

И лошадь на парады выезжала

И маршалу молчала про нее.

А маршала сразила скарлатина,

Она его сразила наповал,

Но маршал был выносливый мужчина

И лошади об этом не сказал.

Мертвец играл на дудочке,

По городу гулял,

И незнакомой дурочке

Он руку предлагал.

А дурочка, как Золушка,

Ему в глаза глядит —

Он говорит о золоте,

О славе говорит.

Мертвец – певец и умница,

Его слова просты —

Пусты ночные улицы,

И площади пусты.

«Мне больно, мне невесело,

Мне холодно зимой,

Возьми меня невестою,

Возьми меня с собой».

То ли страсти поутихли,

То ли не было страстей,

Потерялись в этом вихре

И пропали без вестей

Люди первых повестей.

На Песчаной – все песчано,

Лето, рвы, газопровод,

Белла с белыми плечами[8],

Пятьдесят девятый год,

Белле челочка идет.

Вижу четко и нечетко, —

Дотянись – рукой подать:

Лето, рвы и этой челки

Красно-рыжей благодать.

Над Москвой-рекой ходили,

Вечер ясно догорал,

Продавали холодильник,

Улетали за Урал.

Я шагаю по Москве,

Как шагают по доске,

Что такое – сквер направо

И налево тоже сквер.

Здесь когда-то Пушкин жил,

Пушкин с Вяземским дружил,

Горевал, лежал в постели,

Говорил, что он простыл.

Кто он, я не знаю кто,

А скорей всего, никто,

У подъезда на скамейке

Человек сидит в пальто.

Человек он пожилой,

На Арбате дом жилой.

В доме летняя еда,

А на улице среда

Переходит в понедельник

Безо всякого труда.

Голова моя пуста,

Как пустынные места.

Я куда-то улетаю,

Словно дерево с листа.

Сегодня пьем

Опять втроем,

Вчера втроем,

Позавчера —

Все вечера

Втроем.

Четвертый был,

Но он забыл,

Как пел и пил.

Ему плевать,

Ушел вчера,

А нам блевать

Все вечера

Втроем.

Разговор о чебуреках поведем,

Посидим на табуретах, попоем

О лесах, полях, долинах, о тебе,

О сверкающих павлинах на воде.

Ах, красавица, красавица моя,

Расквитаемся, уеду в Перу я,

В Перу, Перу буду пить и пировать,

Пароходы буду в море провожать.

По широкой Амазонке поплыву

И красивого бизона подстрелю.

Из бизона я сошью себе штаны,

Мне штаны для путешествия нужны.

Вижу я – горят Стожары, Южный Крест

Над снегами Килиманджаро и окрест.

И река течет с названьем Лимпопо,

И татарин из Казани ест апорт.

Засыпает, ему снится Чингисхан,

Ю. Ильенко[9] и Толстого Льва роман,

И Толстого Алексея кинофильм,

Ахмадулина, Княжинский[10], Павел Финн[11].

Что за жизнь с пиротехником,

Фейерверк, а не жизнь,

Это – адская техника,

Подрывной реализм.

Он веселый и видный,

Он красиво живет,

Только он, очевидно,

Очень скоро помрет.

На народном гулянье,

Озарив небосклон,

Пиротехникой ранен,

Окочурится он.

Я продам нашу дачу,

Распродам гардероб,

Эти деньги потрачу

На березовый гроб.

И по рыночной площади

Мимо надписи «Стоп»

Две пожарные лошади

Повезут его гроб.

Скажут девочки в ГУМе,

Пионер и бандит —

Пиротехник не умер,

Пиротехник убит.

На языке родных осин,

На «Консуле» – тем паче

Стучи, чтоб каждый сукин сын

Духовно стал богаче.

Стучи, затворник, нелюдим,

Анахорет и рыцарь,

И на тебя простолюдин

Придет сюда молиться.

Придут соседние слепцы,

Сектанты и тираны,

И духоборы, и скопцы,

И группа прокаженных.

И боль, и блажь простых людей

Доступна – ты не барин,

Хотя ты, Паша, иудей,

А что – Христос – татарин?

Ты не какой-то имярек —

Прошу, без возраженья! —

Ты просвещенный человек,

Почти из Возрожденья.

Почто, о друг, обижен на меня?

Чем обделен? Какими сапогами?

Коня тебе? Пожалуйста – коня!

Зеленый штоф, вязигу с пирогами.

Негоциантку или Бибигуль?

Иль деву русскую со станции Подлипки?

Избу на отдаленном берегу

Иль прелести тибетской Айболитки?

Все для тебя – немой язык страстей

И перстень золотой цареубийцы.

Ты прикажи – и вот мешок костей

Врагов твоих и тело кровопийцы.

Меня влекут, увы, не те слова,

Не «ледосплав», не «ледоход» и даже —

Поэта золотая голова —

Все лажа.

А что не лажа?

Что, мой друг, не ржа?

Поутру сон? Желание хозяйки?

Или полет ружейного пыжа

Вслед лайки?

Не лажа, Паша, – доказать готов —

Мысль сухопутная да прозвучит не дико! —

Охота (но не промысел!) китов

Под руководством, Паша, Моби Дика.

Она явилась как-то раз во сне

И совершенно якобы некстати,

И дел вовне и местности – вовне,

Как, например, на Клязьме – полосатик.

Не ихтиолог, не специалист

По промыслу, тем более – по ловле,

Хотя – спортсмен и в прошлом – футболист,

Тогда – во сне, себя поймал на слове, —

Что надо наниматься на суда.

Прощайте, трепачи и резонеры!

И плыть, конечно, Паша, не сюда —

А в гарпунеры.

Не лажа, Паша, помнишь? – клык моржа,

А впрочем, и моржи, конечно, лажа.

Хорош еще, конечно, дирижабль,

Вслед за китом возникший из миража…

Друг мой, я очень и очень болен,

Я-то знаю (и ты), откуда взялась эта боль!

Жизнь крахмальна – поступим крамольно

И лекарством войдем в алкоголь!

В том-то дело! Не он в нас – целебно!

А напротив – в него мы, в него!

И не лепо ли бяше! – а лепо,

Милый Паша, ты вроде Алеко

И уже я не помню кого!

Кто свободен руками, ногами,

Кто прощается с Соловками,

А к тебе обращается узник

Алексеевский равелин —

Просит Мурманск – на помощь, союзник!

И дорогою – на Берлин.

О, Квазимодо, крик печали,

Собор, вечерний разговор,

Над ним сегодня раскачали

Не медный колокол – топор.

Ему готовят Эсмеральду,

Ему погибнуть суждено,

Он прост, как негр, как эсперанто,

Он прыгнет вечером в окно.

Он никому вокруг не нужен,

Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,

Как лейтенант в «Прощай, оружье»,

Как Амстердам и Роттердам,

Когда кровавый герцог Альба

Те города опустошил

И на тюльпаны и на мальвы

Запрет голландцам наложил.

А Квазимодо, Квазимодо

Идет, минуя этажи.

Молчат готические своды,

Горят цветные витражи.

И на ветру сидят химеры,

Химерам виден далеко

Весь город Франса и Мольера,

Люмьера, Виктора Гюго.

И, посмотрев в окно на кучи

Зевак, собак, на голь и знать,

Гюго откладывает ручку,

Зевает и ложится спать.

Тишинский рынок, эх, Княжинский рынок,

Надменные чистильщики ботинок,

Надменные я знаю почему —

Профессия такая ни к чему.

Мне там старик пальто перешивал,

Перешивая, сильно выпивал.

Скажи, старик, ты жив или не жив,

Последнее пальто распотрошив?

Ударил ты меня крылом,

я не обижусь – поделом,

я улыбнусь и промолчу,

я обижаться не хочу.

А ты ушел, надел пальто,

но только то пальто – не то.

В моем пальто под белый снег

ушел хороший человек.

В окно смотрю, как он идет,

а под ногами – талый лед.

А он дойдет, не упадет,

а он такой – не пропадет.

Нескладно получается —

Она с другим идет,

Невестою считается —

С художником живет.

Невестою считается,

Пьет белое вино.

Нескладно получается —

Как в западном кино.

Пока домой поклонники

Ее в такси везут,

Сижу на подоконнике

Четырнадцать минут.

Взяв ножик у сапожника,

Иду я по Тверской —

Известного художника

Зарезать в мастерской.

О чем во тьме кричит сова?

Какие у нее слова?

Спроси об этом у совы

На «ты» или на «вы».

Иду дорогой через лес,

Держу ружье наперевес.

Охотник я. Но где же дичь?

Где куропатка или сыч?

Хотя – съедобны ли сычи,

Про то не знают москвичи.

Но я – неважный гастроном,

Давай зальем сыча вином!

Мы славно выпьем под сыча

Зубровки и спотыкача!

Прекрасен ты, осенний лес, —

Какая, к черту, мне охота!

Пересеку наперерез

Твои осенние болота.

Товарищ дал мне сапоги —

Размеры наши совпадают,

Подарок с дружеской ноги

Сейчас в болоте пропадает!

Но притяжение болот

Мы все-таки преодолеем,

Тому надежда и оплот,

Что силу воли мы имеем.

Мы – это я и сапоги,

Подарок с дружеской ноги.

Они ходили с малых лет

Через болота и овраги,

А покупали их в сельмаге,

Для них асфальт – уже паркет.

Люблю я эти сапоги,

Заклеенные аккуратно,

Подарок с дружеской ноги —

Я не верну его обратно.

Уже светлеет. Переход

От тени к свету непонятен,

Число полутонов растет,

А воздух влажен и приятен.

Рога трубят? Рога трубят…

На меня надвигается

По реке битый лед,

На реке навигация,

На реке пароход.

Пароход белый-беленький,

Дым над красной трубой,

Мы по палубе бегали —

Целовались с тобой.

Пахнет палуба клевером,

Хорошо, как в лесу,

И бумажка приклеена

У тебя на носу.

Ах ты, палуба, палуба,

Ты меня раскачай,

Ты печаль мою, палуба,

Расколи о причал.

Все лето плохая погода,

Звучит этот вальс с парохода,

Над пляжем, над шлюзом, над домом

И Тушинским аэродромом.

А в Тушине – лето как лето,

И можно смотреть без билета,

Как прыгают парашютисты —

Воздушных парадов артисты.

То в соснах они пропадают,

То в речку они попадают —

Тогда появляется катер

С хорошим названьем «Приятель».

На катере ездят все лето

Спасатели в желтых жилетах,

Спасители душ неразумных,

Раздетых и даже разутых.

Татарово, я не ревную

Ту лодку мою надувную,

То лето, ту осень, те годы,

Те баржи и те пароходы.

Татарово, я не ревную

Погоду твою проливную,

И даже осенние пляжи —

Любимые мною пейзажи.

Обожал я снегопад,

Разговоры невпопад,

Тары-бары-растабары

И знакомства наугад.

Вот хороший человек,

Я не знаю имя рек,

Но у рек же нет названья —

Их придумал человек.

Нет названья у воды,

Нет названья у беды,

У мостов обвороженных,

Где на лавочках следы.

Тебе со мною скучно,

А мне с тобою – нет.

Как человек – ты штучна,

Таких на свете нет.

Вас где-то выпускают

Не более пяти,

Как спутник запускают

В неведомой степи.

На подоконнике жена

Сидела ранним летом,

А комната озарена

Была вечерним светом.

Да, лето только началось,

А к нам вчера приехал гость.

Сегодня он уехал —

И нам оставил эхо.

То эхо – воблы три кило —

Нет громогласней эха!

Еще на улице светло,

И жаль, что он уехал.

Может, я не доживу

До того момента,

Как увижу наяву

Цель эксперимента?

Может, я не дотяну

В будущее ногу,

Мне полеты на Луну

Лично не помогут.

Риторический вопрос

И отчасти глупый:

Для чего я жил и рос?

Не рассмотришь в лупу.

Или, скажем, в телескоп

Из обсерваторий.

Отчего в цвету укроп

И зелено море?

Говорят о чем киты,

Воробьи, синицы?

Отчего мне ты да ты

Продолжаешь сниться?

Отчего ко мне во сне

Города приходят?

Откровение – извне,

На каком же коде, —

Телетайпе, телети, —

Я по ним шатаюсь.

Кто кино про то крутил?

Не таюсь, а таю.

Целебней трав лесных —

А трав настой целебен, —

Пусть входят в ваши сны

Орел и черный лебедь.

Я вам не говорил —

Но к тайнам я причастен, —

Размах орлиных крыл

Прикроет от несчастий.

Я тайны ореол

Отмел своей рукою,

И защитит орел,

И лебедь успокоит.

Невзгод не перечесть,

Но, если что случится,

Запомните, что есть

Еще такая птица —

Не лебедь, не орел,

Не даже дух болотный, —

Но прост его пароль —

Он человек залетный.

Беда ли, ерунда

Взойдет к тебе под крышу,

Ты – свистни, – я тогда,

Ты свистни – я услышу.

Ах, утону я в Западной Двине

Или погибну как-нибудь иначе,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,

Простят долги и старые обиды,

Я отменяю воинский салют,

Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,

Подписчики по мне не зарыдают,

Прости-прощай, Центральный Комитет,

Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,

Имел в любви большие неудачи,

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Поэтам следует печаль,

А жизни следует разлука.

Меня погладит по плечам

Строка твоя рукою друга.

И одиночество войдет

Приемлемым, небезутешным,

Оно как бы полком потешным

Со мной по городу пройдет.

Не говорить по вечерам

О чем-то непервостепенном,

Товарищами хвастать нам,

От суеты уединенным.

Никто из нас не Карамзин,

А был ли он, а было ль это —

Пруды, и девушки вблизи,

И благосклонные поэты.

Наташа, ты не наша,

А все равно – моя.

Одна хлебалась каша,

Сидели без рубля.

Да и не в этом дело,

Подумаешь – рубли.

Я так же оробело

Люблю тебя.

Любил.

Любимая, все мостовые,

все площади тебе принадлежат,

все милиционеры постовые

у ног твоих, любимая, лежат.

Они лежат цветами голубыми

на городском, на тающем снегу.

Любимая, я никакой любимой

сказать об этом больше не смогу.

Свадьбы, коим мы не судьи,

Все там если да кабы,

Суета сует и судеб

Или же одной судьбы.

Ссоры, споры, разговоры,

Ложкой вертят ерунду.

Конуры свои и норы

Разделяют по суду.

Вечно только подвенечно,

Если даже нет венца,

Это весело и вечно

Без начала и конца.

Все неслышней и все бестолковей

Дни мои потянулись теперь.

Успокойся, а я-то спокоен,

Не пристану к тебе как репей.

Не по мне эта мертвая хватка,

Интересно, а что же по мне?

Что, московская ленинградка,

Посоветуешь поумней?

Забываю тебя, забываю,

Неохота тебя забывать,

И окно к тебе забиваю,

А не надо бы забивать.

Все давно происходит помимо,

Неужели и вправду тогда

Чередой ежедневных поминок

Оборачиваются года?

От мороза проза

холодеет так —

розовая рожа,

вскинутый пятак.

Чет – нечет,

а может, черт,

может, все возможно,

если улица течет

у тебя подножно.

Если улицы, мосты,

переулки, лестницы

навсегда в себя вместил —

все во мне поместится.

Все поместится во мне,

все во мне поместится —

онемею – онемел —

переулки, лестницы.

Цветет себе, не опадая,

то дерево среди веков,

где откровенность молодая

и откровенность стариков.

И посторонний человек

сочтет уже за дерзновенность,

и примет он как откровенность

твой черновик и твой побег.

Бежим! Но ловкостию рук

творим иллюзии другие,

как будто нам все недосуг,

зато желания благие.

По белому снегу

я палкой вожу,

стихи – они с неба,

я – перевожу.

Чего, переводчик,

стемнело к пяти,

и разнорабочим

к пивным подойти?

Он ярок, он желтый

тот свет от пивной,

не жулик, не жлоб ты,

но где-то виной,

среди занавесок,

зеленой травы, —

а желтый – так резок,

и синий – увы.

Вот так бы, казалось,

без всяких увы,

ну самую малость —

остаться живым.

И снег тот февральский,

и свет от пивной

кружили бы в вальсе,

но где-то виной —

стою, понимая

средь света и тьмы,

что около мая

не станет зимы.

То зимним, то летним

прикинется день,

его не заметим

сквозь всю дребедень.

Но только бы – только —

осталось в глазах,

хоть малою толикой…

Гремят тормоза —

трамвай – и вечерний

снежок – или снег?

Наметим, начертим

почти без помех.

Самолеты как мороженые рыбы…

Шереметьево ночное, ты прости —

от полета до полета перерывы

начинают удлиняться и расти.

Улетаю я все реже, и все реже,

Шереметьево, могу я передать

к самолетам удивление и нежность,

удивление возможностью летать.

Кончится в конце концов

И зима, а хочется

По зиме быть молодцом —

Мне во сне хохочется.

От весны до весны

Вижу я все те же сны,

Я родился жить в апреле,

И дороги до апреля мне ясны.

Ох, зима, ты зима,

Ты меня сведешь с ума —

Деревянные заборы,

Заколочены дома.

– Где твой дом?

– За углом. Да еще базар потом,

Да железная дорога,

Да еще аэродром.

Говорю: отведу

От тебя рукой беду,

Говорю, она не верит,

Говорит: домой пойду.

По снегу, по песку,

В бездомности и дома

Несу твою тоску

По девочке с аэродрома.

Была бесснежная зима,

Тянуло человека к прозе,

Туда, где комнату снимал,

Гостей нечаянных морозил.

На подоконнике снежок,

Зима, зевота, понедельник,

И на дорогу посошок

Математически разделен.

Прощай. Оденусь потеплей,

Вокруг меня зима большая,

И я надеюсь, что теперь

Уже никто не помешает.

От всех зимой отгородясь,

На прожитье оставив денег,

Надеюсь расписаться всласть,

До одури, до обалденья.

До той зимы, до февраля,

До комнаты и снегопада,

Где танцевалось от нуля,

И танца лучшего не надо.

В январе уже тепло.

И пускай мороз, но солнце

Посылает божий стронций

На оконное стекло.

Прижимаюсь лбом к стеклу,

Рожей радуюсь теплу!

Незаметен Новый год,

Я люблю его приход.

Середина декабря —

Есть начало января.

Солнце зимнее блестит,

Снег хрустит, солдат грустит,

На заснеженном заборе

Галка черная сидит.

Белый, белый, белый день,

Ты пальто свое надень,

Как: одень или надень —

Мне задумываться лень.

Лень платформ и деревень,

Пива мартовская лень,

Приподнять ресницы лень,

Приподнять и опустить,

Свет вечерний пропустить.

Я хочу узнать давно,

Где стучит веретено,

Где в замерзшее окно

Смотрит девушка давно.

Я живу – который год —

В ожидании погод.

Вот погода – я летаю,

Я по воздуху лечу,

В этом облаке растаю,

Появлюсь, когда хочу.

Ну а вдруг не захочу

Появляться – неохота,

Я по воздуху лечу —

Редкость – летная погода.

Справляли мы поминки

По выпавшему зубу

Плечистой четвертинкой

У продавщицы Любы.

Нередко и нечасто,

Но выпадают зубы,

Зато они лучатся

У продавщицы Любы.

Ах, Люба, Люба, Люба,

Я рядышком сижу,

Но все равно я убыль,

А на тебя гляжу.

Ты золотоволосая,

Голубоглаза ты,

А я сижу матросом

С понятием простым.

Мне нравится тут очень

И неохота очень

Отсюда уходить.

И я вступаю, как во сне,

в летящий на закате снег.

Уже весна. Летит прощально

над миром света пелена.

Любимая удивлена,

по телефону сообщая,

что выпал снег.

Как описать его паденье?

Замедленный его полет?

Да, снег идет не в наступленье,

он отступает, но идет.

Летит он, тихий, ненахальный,

иной у снега цели нет —

чтобы рукою помахали

ему, летящему, вослед.

В лето хорошо бы без билета.

В лето? У него куда билет?

У него трава – одна примета,

Да еще река. Поклон, привет!

А река такая золотая,

А весной такой на свете дождь,

И по свету ветер пролетает,

И обратно ветер не вернешь.

И реке спасибо, и тебе спасибо,

И тебе спасибо, ветер над водой,

Ты такой веселый, ты такой красивый,

Ветер, ветер, ветер,

Ветер молодой.

Под ветром сосны хорошо шумят,

Светает рано. Ты не просыпайся,

Ко мне плечом горячим прикасайся,

Твой сон качают сосны и хранят.

Тебя держу, тебя во сне несу

И слышу – дятел дерево колотит,

Сегодня воскресение в лесу,

На даче, на шоссе и на болоте.

Покой еще не начатого дня,

Неясные предметов очертанья.

Я думаю, как ты вошла в меня,

В мои дела, заботы и сознанье.

Уходят в будни наши торжества,

Но по утрам хочу я просыпаться,

Искать слова и забывать слова,

Надеяться, любить, повиноваться.

Понедельник, понедельник,

Понедельник дорогой,

Ты пошли мне, понедельник,

Непогоду и покой.

Чтобы роща осыпалась,

Холодея на ветру,

И спала не просыпалась

Дорогая поутру.

Там, за рекою,

Там, за голубою,

Может, за Окою,

Дерево рябое.

И вода рябая,

Желтая вода,

Еле выгребая,

Я по ней гребу.

Дерево рябое

На том берегу.

Белая вода —

Ты не море,

Горе – не беда,

Просто горе.

Бессонница – бываешь ты рекой,

Болотом, озером и свыше наказаньем.

И иногда бываешь никакой,

Никем, ничем, без роду и названья.

Насмешливо за шиворот берешь,

Осудишь, в полночь одного посадишь,

Насмешливо весь мир перевернешь —

И шпоры всадишь.

Бессонница… Ты девочка какая?

А может быть, ты рыба? Скажем, язь?

А может быть, ты девочка нагая,

Которая приходит не спросясь?

Она меня не слушала,

А только кашу кушала

И думала: прибрать бы,

А может, постирать?

А может, вроде свадьбы

Чего-нибудь сыграть?

Чего-то вроде, около

Кружилось в голове,

Оно болотом скокало,

То справа, то левей.

Я говорю: не уходи,

Ночь занимается,

Ночь впереди и позади,

Лежать и маяться.

А ей-то, господи, куда?

Мороз, пороша…

Беда с бессонницей. Беда.

Со мною тоже.

Не насовсем прощались,

А так, до неких пор,

Забытыми вещами

Завален летний двор.

Кому и чем обязан —

Трава узнает пусть.

Я разберусь не сразу,

Я после разберусь.

Так бесконечно лето

У нас над головой,

И хорошо бы это

Позаросло травой.

Вчерашние обиды,

Упреки впопыхах

В крапиве позабыты

И тонут в лопухах.

Жила с сумасшедшим поэтом,

Отпитым давно и отпетым.

И то никого не касалось,

Что девочке горем казалось.

О нежная та безнадежность,

Когда все так просто и сложно,

Когда за самой простотою —

Несчастья верста за верстою.

Несчастья? Какие несчастья —

То было обычное счастье.

Но счастье и тем непривычно,

Что выглядит очень обычно.

И рвано, и полуголодно,

И солнечно или холодно,

Когда разрывалось на части

То самое славное счастье.

То самое славное время,

Когда мы не с теми – а с теми,

Когда по дороге потерей

Еще потеряться не верим.

А кто потерялся – им легче, —

Они все далече, далече.

Моя веселость неуместна,

Но все на самом деле так, —

Я узнаю свободно местность,

Где шаг за шагом – Пастернак.

Совпали зимние закаты,

Полями девушек следы,

«…Они их валенками вмяты

От слободы до слободы».

И улыбаюсь я невзросло,

А потому что за ручьем

На самом деле эти сосны

И я ладонью перечел.

Я вижу вас, я помню вас

И эту улицу ночную,

Когда повсюду свет погас,

А я по городу кочую.

Прощай, Садовое кольцо,

Я опускаюсь, опускаюсь

И на высокое крыльцо

Чужого дома поднимаюсь.

Чужие люди отворят

Чужие двери с недоверьем,

А мы отрежем и отмерим

И каждый вздох, и чуждый взгляд.

Прощай, Садовое кольцо,

Товарища родные плечи,

Я вижу строгое лицо,

Я слышу правильные речи.

А мы ни в чем не виноваты,

Мы постучались ночью к вам,

Как те бездомные солдаты,

Что ищут крова по дворам.

Не принимай во мне участья

И не обманывай жильем,

Поскольку улица отчасти

Одна – спасение мое.

Я разучил ее теченье,

Одолевая, обомлел,

Возможно, лучшего леченья

И не бывает на земле.

Пустые улицы раскручивал

Один или рука к руке,

Но ничего не помню лучшего

Ночного выхода к реке,

Когда в заброшенном проезде

Открылись вместо тупика

Большие зимние созвездья

И незамерзшая река.

Все было празднично и тихо

И в небесах, и на воде.

Я днем искал подобный выход

И не нашел его нигде.

В темноте кто-то ломом колотит

И лопатой стучится об лед,

И зима проступает во плоти,

И трамвай мимо рынка идет.

Безусловно все то, что условно.

Это утро твое, немота,

Слава богу, что жизнь многословна,

Так живи, не жалей живота.

Я тебя в этой жизни жалею,

Умоляю тебя, не грусти.

В тополя бы, в июнь бы, в аллею,

По которой брести да брести.

Мне б до лета рукой дотянуться,

А другою рукой – до тебя,

А потом в эту зиму вернуться,

Одному, ни о ком не скорбя.

Вот миную Даниловский рынок,

Захочу – возле рынка сойду,

Мимо крынок, корзин и картинок

У девчонки в капустном ряду

Я спрошу помидор на закуску,

Пошагаю по снегу к пивной.

Это грустно, по-моему, вкусно,

Не мечтаю о жизни иной.

Ах, улицы, единственный приют

Не для бездомных – для живущих в городе.

Мне улицы покоя не дают,

Они мои товарищи и вороги.

Мне кажется – не я по ним иду,

А, подчиняясь, двигаю ногами,

А улицы ведут меня, ведут

По заданной единожды программе,

Программе переулков дорогих,

Намерений веселых и благих.

Я сетую. На что я сетую?

Я просто так с тобой беседую,

И мне с тобой легко.

Печаль твою не унаследую,

Я – далеко.

Мы на луне? Да, на луне.

Во всяком случае – извне

Причин и следствий, чтоб грустить,

Свои сто грамм не пропустить.

И жизнь не пишется с листа.

Она – такая простота,

Что заблудиться проще,

И от рожденья до креста —

Как в роще.

Я б эту рощу описал,

Но это – скучно.

Висит у девочки коса

Благополучно.

Ничего не получалось —

Я про это точно знал,

Что всегда доступна частность

И неведом идеал.

Я его однажды видел —

Не во сне, а наяву —

Появился в лучшем виде,

Повалился на траву.

Мы во Внуково лежали,

Отменялся самолет.

Ничего уже не жаль мне,

Жалко вот —

Жаль мне только, жалко только —

И тогда, да и теперь, —

Ничего не знаю толком

О тебе и о себе.

Чего ты снишься каждый день,

Зачем ты душу мне тревожишь?

Мой самый близкий из людей,

Обнять которого не можешь.

Зачем приходишь по ночам

Распахнутый, с веселой челкой,

Чтоб просыпался и кричал,

Как будто виноват я в чем-то?

И без тебя повалит снег,

А мне все Киев будет сниться.

Ты приходи, хотя б во сне,

Через границы, заграницы.

Людей теряют только раз

И, след теряя, не находят,

А человек гостит у вас,

Прощается и в ночь уходит.

А если он уходит днем,

Он все равно от вас уходит.

Давай сейчас его вернем,

Пока он площадь переходит.

Немедленно его вернем,

Поговорим и стол накроем,

Весь дом вверх дном перевернем

И праздник для него устроим.

В Керчи – как ни кричи,

Бывали неудачи.

Среди других причин

Был мой приезд – тем паче

Что мой приезд совпал с делами —

Не хотелось!

Я невпопад попал,

Не пилось мне, не елось.

И мы не собрались

В кругу, хотя бы узком,

По рынкам разбрелись,

По площадям и спускам.

От пропасти забот

Куда бы нам укрыться?

Скользнуть от дел за борт —

Пусть щелкают нас блицем.

Пусть выставляют нас

Лентяями – валяйте!

На зависть, напоказ

Пороками марайте.

Представим: мы встаем

За полдень. Небо ясно.

И руку подаем

Всему, что в мире праздно.

Среди забот и тьмы,

Сквозь горе и разлуку

Протягиваем мы

Веселью только руку.

Берем такой почин

И лучшую из истин:

Есть дружба без причин,

Без меры и корысти.

Иное все – тщета,

Иное – распростерто,

Иного – до черта́

От ведьмы и до чёрта.

И жить с иным – не жить,

Хотя живем и можем

И пробуем служить,

Но что мы подытожим?

От главка до премьер

Большое расстоянье,

И есть тому пример,

Примеры и сказанья

О том, что мы тогда

И были молодцами,

Но жаль, но вот беда —

Запутались с отцами.

А наш отец – простор,

Дороги – наши сестры,

Над озером костер —

Все это очень просто.

И рядышком лежит —

Рукою не достанешь,

А тронешь – убежит,

И трогать перестанешь.

И тоненький ледок,

И беленький снежок —

Назад к тому дорогу

Не захотел – а сжег.

Гори, гори ясно,

Чтобы не погасло,

Чтобы не напрасно —

Высоко и красно!

Стихи – какие там стихи?

Обыденность, я захлебнулся.

Как вечера мои тихи,

Я в дом родной издалека вернулся.

Мой дом родной – и не родной,

Родные, вы не обижайтесь

И не расспрашивать старайтесь,

Не вы, не вы тому виной.

Мой дом родной – и не родной,

Я узнаю твои приметы,

Опять встают передо мной

Твои заботы и предметы.

Я разговоры узнаю

И слушаю – не удивляюсь

И хоть душою удаляюсь

В квартиру старую мою.

Она была нехороша,

В ней странно все перемешалось.

Она подобьем шалаша

В дому арбатском возвышалась.

Мы жили в этом шалаше —

Сначала вроде странно жили,

Хотя поссорились уже,

Но все-таки еще дружили.

Вся неумелость этих лет

И неустроенность уклада —

. . . . . . . . . . . . .

За то благодарить не надо…

И жизнь поэта тяжела

И прозаична до предела,

И мечешься как обалделый

Чредою лет – одни дела.

За стеною, на баяне —

«Степь да степь кругом…».

Что тоскуешь, окаянный,

И о ком?

За стеною пальцы бродят

Не наверняка,

По слогам выходит вроде

Песня ямщика.

Только я глаза закрою —

Степь кругом да степь.

Если петь дано по крови,

Я сумею спеть.

Живу веселым, то печальным

В квартале экспериментальном.

Горжусь я тем, что наши власти

На мне испытывают пластик.

А больше мне гордиться нечем,

Да я ничем и не горжусь —

Ем по утрам с картошкой лечо,

Воспоминаю и тружусь.

Труды приносят мне долги,

Отдохновенья не приносят.

Долги построились в полки,

Приказа ждут и крови просят.

Я к ним покорно выхожу

И руки кверху поднимаю,

Я их прекрасно понимаю,

Но выхода не нахожу.

Я говорю им – до утра,

Ну что вам стоит, подождите,

А утром я скажу – простите,

Я вас обманывал вчера.

Люблю державинские оды,

Сквозь трудный стих

Блеснет строка,

Как дева юная легка,

Полна отваги и свободы.

Как блеск звезды,

Как дым костра,

Вошла ты в русский стих беспечно,

Шутя, играя и навечно,

О легкость, мудрости сестра.

Влетел на свет осенний жук,

В стекло ударился, как птица.

Да здравствуют дома, где нас сегодня ждут!

Я счастлив собираться, торопиться.

Там на столе грибы и пироги,

Серебряные рюмки и настойки,

Ударит час, и трезвости враги

Придут сюда для дружеской попойки.

Редеет круг друзей, но – позови,