Шаман дикого племени с боевой раскраской на лице и татуировками на обнаженной груди, выступил из толпы туземцев и воинственно потряс над головой дубиной. Молодой торговец побледнел, отступил на три шага и обернулся к умудренному опытом компаньону.
– Чего хотят эти сволочи, Джек?
– Ничего, – усмехнулся Джек, поглаживая черную бороду. – Они так здороваются.
– Ненормальные… А почему нельзя просто сказать «Привет!»
– Потому, Томми, что шаман не торопится умирать.
– Он что же, от вежливости окочурится? – Томми злобно сплюнул на песок, и набежавшая волна тут же смыла невольное подтверждение его агрессии.
– Он окочурится от любого слова – хоть вежливого, хоть матерного, – Джек снял шляпу и вытер вспотевший лоб рукавом льняной рубахи. – Даже если скажет: «жарко…», не успеет добавить «…как в аду», хотя на этом троклятом острове всегда такое троклятое пекло. Сдохнет после первого слова.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Томми.
– А ты на бусы его погляди. Первые пять рядов – по дюжине мелких черных камешков, потом три ряда по десять огненно-розовых ракушек, а в самом низу – жемчужины, – Джек ткнул пальцем, ничуть не смущаясь. – Сосчитай-ка их.
– Восемь… Нет, девять.
– Точно! Это значит, что шаман произнес за свою долгую жизнь ровно 99 слов. И первое же слово его следующей фразы станет последним.
Молодой торговец почесал в затылке.
– Это как? Я, признаться, не соображу, что ты хочешь сказать, Джек. Первое, последнее… Ты, вообще, о чем?
– О словах, Томми, о чем же еще? На этом острове дикари верят, что за всю жизнь человек имеет право произнести лишь сотню слов, и сразу после этого добрые духи заберут его в заоблачный край, на вечное молчание. Но до тех пор, пока ты не сказал сотое слово, жизнь не закончится.
– Ха-ха-ха, они и вправду верят в подобную чушь?
– Еще как верят, – кивнул Джек. – И живут веками, осознавая ценность каждого сказанного слова. Не то что мы, балаболы, уже, небось, на три смертушки наговорили с тех пор, как причалили к берегу.
Смуглолицые воины племени смотрели на торговцев с далеких островов с плохо скрываемым раздражением, а юные туземцы и вовсе зыркали с ненавистью. Пожалуй, именно так смотрели бы страдающие от жажды на негодяев, льющих на песок чистую и прохладную воду из фляжки.
– Ты как будто восхищаешься этими мерзавцами, – насмешливо вскинул брови Томми. – Неужели и сам уверовал?
– Я верю только в золото, ром и гонорею, – засмеялся Джек. – Но дикари живут долго, очень долго, может быть из чистого упрямства, но факт есть факт. Шаману больше двухсот лет, из них последние сорок он молчит.
– Охренеть!
– Ты удивишься, но это слово чаще остальных венчает жизни людей, особенно когда они суют свой нос туда, куда их не просят. А у дикарей все наоборот, они дорожат словами и напоследок сберегают самые важные. Мне об этом рассказывал один профессор из Лондона. Он долго пробыл на этом острове, изучал культуру и религию племени.
– Джек, а не мог этот чертов англичанин обмануть тебя? – вкрадчивый голос Томми звучал раскатами грома в могильной тишине.
– Мог, конечно. Но я своими глазами видел, как в запрошлом году шамана укусила гадюка. И знаешь что? Он даже не почесался.
– Да ладно! Он выжил после укуса гадюки?
– Сам убедись, – Джек снова ткнул пальцем в почтенного туземца. – К тому же профессор не соврал насчет золота, которого у дикарей в избытке. Торговля с ними приносит выгоду, поскольку молчуны не торгуются и не клянут меня за драконовские цены. Так что давай-ка разгрузим лодку. Увидишь, еще до заката все наши товары раскупят и растащат по хижинам.
– Ты прав, Джек! Слова подождут, а дело прежде всего, – Томми засучил рукава и зашагал к лодке. – Но сорок лет молчать… Ты подумай…
Они час за часом распаковывали тюки, продавали чайники, сковородки, котелки, серпы и ножи – точнее, выменивали все это на золотые самородки. Дикари не умели обрабатывать железо, бронзу или медь, поскольку ничего подобного на острове не водилось. Золото здесь воспринимали как плевки злых духов и старались побыстрее избавиться от них, а потому очень радовались, что заезжие торговцы соглашались увозить эти бесформенные комочки на свои далекие острова.
– Нет, я все равно не понимаю, – Томми устало тащил мешок с золотом к лодке. – Как можно молчать так долго? Я и часа не выдержу. А эти – целую жизнь!
– А зачем им слова? – Джек забросил на плечи сразу два мешка, а потому шел медленно, отдуваясь и поминутно останавливаясь. – Они работают в полях от рассвета до заката, или охотятся, или ловят рыбу, или готовят еду, а по вечерам сидят в своих хижинах и клюют носом от усталости. Куда еще им идти? На этом острове нет даже приличного паба.
Джек сбросил мешки на песок и уселся рядом, передохнуть. Томми тоже остановился и смотрел на компаньона сверху вниз.
– Как раз-таки в пабе можно обойтись и без слов, – сказал он. – Обычно там такой галдеж стоит, что сам себя не слышишь. Зато и так понимают… Стукнешь пустой кружкой по столу – бармен еще пива принесет. Поднимешь полную кружку – все вокруг знают, что ты им здоровья желаешь. А если начнется мордобой – тут уж словами не отбрешешься, только кулаки спасут. В пабе уж я не растерялся бы. Вот с девчонками…
– А что с девчонками? – прищурился Джек. – Не получается?
– Не получается, – признался Томми. – Ну, то есть… Без разговоров не получается. Им же надо постоянно что-то объяснять. Каждая подружка норовит по сто раз на дню допытаться: «Ты меня любишь? Ну, скажи… Что ты чувствуешь?!» Как тут не ответить? Один раз смолчишь, она развернется и уйдет.
– Это все черные камни на бусах шамана, – отмахнулся Джек. – В юности мы болтаем без умолку, тратим много разных слов попусту. Но если доживешь до моих лет и женишься, то сам узнаешь – слова теряют смысл. Моя старуха уже не спрашивает: «Ты меня любишь?» Она знает, что раз я пришел домой до полуночи и не шибко пьяный, значит, у нас все в порядке. Лучше молча обняться и посидеть у окна, глядя на звезды… Кстати, о звездах. Скоро стемнеет, а нам бы убраться в этого острова засветло. Тащи золото!
Они доковыляли до лодки и погрузили мешки.
– Ты подумай, – тяжело дыша проговорил Джек. – Слова порой ранят больнее ножа. А сколько обид и склок они вызывают?! Ляпнешь по неосторожности, но это обязательно запомнят и когда-нибудь захотят отомстить.
– Так может эти молчуны счастливее нас? – усмехнулся Томми.
– Наверняка, так и есть, – ответил Джек, глядя на морской простор. – Какая красота! А у нас в городе серые дома, грязные канавы, паутина, плесень и эти вечные дымы из труб…
Он застыл, любуясь пейзажем. Огромное красное солнце качалось на волнах, словно поплавок. Океан уже не голубел, как днем, он постепенно покрывался зеленью, и стекленел, превращаясь в малахитовую шкатулку. От горизонта тянулись широкие бархатные ленты надвигающейся ночи, а на них проступали крупные бриллианты звезд. Старый торговец поскреб бороду и на мгновение его сердце сжалось от тоски по родному дому. Хотя, может, это совсем другая тоска? Может, лучше бросить суету и погоню за барышами, переехать на этот чудесный остров, к тишине и вечному лету? А что… Неплохо бы показать эту красоту своей старухе…
Вдруг сзади раздался крик:
– Берегись!
Джек обернулся.
Старый шаман оседал на песок, как тряпичная кукла. Его протянутая рука указывала на Томми, который подкрадывался к своему компаньону с ножом в руке.