По приезду домой, помню слегка похудевшего деданю, странный и довольно неприятный запах в квартире (до сих пор, узнаю его из тысячи); дедушкин крик на бабушку, постоянный вызов, при их ссорах, словно рефери, моей мамы, и я, конечно же, и днем, и ночью, плелась всегда за ней…
Я не знала, что это за странная такая болезнь, и почему же деданя, всегда так просивший меня об осторожности, все же допустил свое «ранение розой». Неизвестность про возвращение нас в лагерь… Столько было вопросов и не одного ответа.
В один из дней был серьезнейший скандал, и дедушку отвезли на лечение к какой – то чудо – бабке. Спустя пару дней, мы с мамой поехали его навестить. Я не узнала деданю – он был таким похудевшим, обессиленным, с густой щетиной на щеках и бороде, запах от него исходил неимоверно – противный, комната была грязной и заставленной чем-то, он уставший и измученный сидел на краешке кровати, бабка – лекарка, словно ведьма, не оставляла нас ни на секунду. Мама о чем-то долго разговаривала с дедушкой, и, в тот же день, мы вернулись все вместе домой.
В июле боли у дедушки усиливались, запах также (еще бы – гниющая плоть), он чаще срывался на бабушку, был безумно раздражителен, мама забегала, несколько раз в день, делать ему перевязки. Да и общаться, кроме как с мамой, дедушка спокойно ни с кем не хотел и не мог. Боль давала о себе знать чаще и сильнее. Позже, когда стало ясно, что состояние усугубляется, дедушку отвезли в больницу.
Это был не «шип розы» – это была гангрена. Еще вначале всей этой эпопеи, мама показалась с дедушкой в больнице и озвучила объявленный диагноз бабушке. Врачи, сначала, предложили ампутацию пальца на ноге, а лучше стопы, чтоб избежать заражения крови и негативных последствий. Но дед был очень упрямым, и быть «инвалидом» ни за что не захотел! А гангрену, увы, по – иному не лечат…
Потеряв уйму времени у той бесполезной «чудо – бабки», с ее никому не нужными припарками, растирками и отчитками, уже в июле, когда деданю доставили в больницу, вопрос стоял об ампутации полностью всей ноги, включая и бедро. Гангрена расползлась по ноге, словно «стрелка» на капроновых колготках.
Но видя настрой больного, с целью сохранения конечности, было предложено новейшее медицинское «достижение» – гангрену предложили лечить методом «иссечения». Естественно, этот метод и был испробован. Только никто не обратил внимания на свертываемость крови у больного, и на то, что у дедушки уже был сахарный диабет. В ночь после проведения процедуры «иссечения», он просто истек кровью.
Практически все время пребывания дедани на стационаре, в больнице, его не покидала моя мама. Бабушка проведывала, мама, имея на руках двух крошек – детей, там жила. На мой взгляд, это неправильно, когда полностью все заботы, при живой супруге, об отце, возлагает на себя ребенок. Маме в этой жизни досталось. Она умеет решать проблемы и жизнь, не жалея ее, подкидывала «проблемки» снова и снова… Бабушка же – сначала была «за мужем», потом – «за дочкой», и важные решения никогда в своей жизни не принимала.
Сколько времени дедушка находился в больнице – ровно столько я горела желанием его навестить! Мне этого очень хотелось, и мама пообещала – «завтра, 11 августа», взять нас с собой. О, мы с моей второй бабушкой, папиной мамой, Зинаидой Павловной, проснулись ни свет, ни заря. Умылись, позавтракали, как вдруг, раздался телефонный звонок. Это была мама. Бабушка ее слушала, лицо становилось серьезнее и серьезнее и, к концу беседы, бабушка присела.
Закончив диалог и положив трубку, бабушка попросила нас также сесть на софу, и сообщила, что в больницу ехать уже не надо, мама скоро приедет также, и дедушку мы увидим, но чуть позже и уже в последний раз. Так бывает иногда, люди уходят. Вот так и дедушка ушел. Нам нужно будет с ним попрощаться, он уже не сможет с нами говорить, но сможет слышать нас. А потом деданя уйдет из нашей жизни навсегда, однако мы сможем помнить его и, иногда, навещать место его захоронения.
В тот день я узнала о смерти дедани, да и вообще – что такое смерть. Сидя на той треклятой софе, я плакала от невиданного ранее горя. И причитала, что больше никогда не смогу сходить с дедушкой на прогулку, никогда не услышу от него сказку, он не возьмет больше мою руку, и не отведет меня, как обещал, в первый класс. Словно предчувствуя, что не увидит сего момента, еще не ведая о болезни, но горя невероятным желанием, деданя, при жизни, со слезами на глазах, часто говорил, что мечтает отвести меня за руку в первый класс. Не вышло, не успел.
Я была зла и обижена на дедушку! Почему он так поступил? Ведь сегодня мы хотели его навестить в больнице, я так тщательно собиралась, а он не дождался нас и умер! Как он так мог? Да и зачем? Непонятно… Ясно было только одно – дедушки больше в моей жизни не будет.
Через 2 дня были похороны, на которые приехали все родственники, какие-то друзья, две других дочери с зятьями и внуками, все плакали. Бабушка Зина сказала, что нужно сегодня попрощаться с дедушкой. Ну так – я же девочка! И пусть дед не захотел увидеть меня, в последний раз, в больнице, сегодня я предстану перед ним в новом МАЛИНОВОМ платье, которое сама же и выбрала! Я сейчас могу, конечно, представить, что испытала моя мама, увидев меня на пороге, в день похорон своего отца, в ярко – малиновом платье, словно я пришла на некий праздник. Меня, едва ли не за шкирку, отправили обратно переодеваться, предварительно сделав замечание бабушке Зине, которая, между прочим, наверняка сделала это нарочно, чтоб немного «задеть» маму за живое… Задела!
Я не поняла, почему в день прощания все были в черных нарядах? Видят деда в последний раз, но такие траурные и грустные, ревут и кричат, бабушка Клава постоянно «теряла сознание» – когда по – настоящему, а когда и театрально – ну, таков она была человек. Деданя лежал в гробу, гроб был страшный, дедушка в нем – совсем на себя не похожий, я даже подумала, что это не он – это не мой деданя и вот они все плачут, а он, вечером, вернется домой, и я, конечно, пожалуюсь ему на маму и покажу свое новое малиновое платье.
Самый кошмарный момент в день похорон – это траурная музыка! Не знаю – это была мода или блажь, но, блин, что за хрень? Этот раскатистый грохот тарелок, трубы и прочее – это ужас, я так испугалась, когда, по выходу из нашего подъезда, заиграла эта чертова музыка! Она была настолько громкой, что было ощущение, будто она сейчас «разбудит» деданю и он утащит меня в какое – то страшное, темное место – в подземелье. Ненавижу траурную музыку и по сей день! Страшно, глупо и уж явно не нужно ни живым людям, ни самому покойнику!
Потом было кладбище, из автобуса нас с братиком не выводили. Затем столовая и поминки – очень вкусные были пирожки с компотом – это все, что я кушала. Какое – то дурацкое детское восприятие – мне казалось, что блюда на поминки готовят себе сами покойники, и кушать приготовленную ими еду уж никак не хотелось. А вот пирожки, точно, пекут те самые, грудастые и пышные женщины в чепчиках, что разносили подносы с яствами на столы. Закончив поминальный обед, мы вернулись домой.
Прошло пару дней, и бабушка Клава попросила маму приводить меня на ночь. Она боялась, боялась и я. Того журнального стола, со стаканом воды, куском хлеба и фотографией дедани с черной лентой, на месте, где стояли ранее мои игрушки. Какого – то непонятного ночного грохота в квартире… Боялась и места, в центре гостиной, где стоял тот страшный гроб. Но бабушке было со мной веселее, а я ей и виду не показывала, что боялась и сама.
Это странно, но в моем роду, смерть не приходит за близкими одна. Спустя 40 дней, умер отец папы – дедушка Вова, и уж его похороны явились ужасом, который сопровождал меня долгие годы во снах и наяву.
Вообще, при жизни, дедушка Вова был молчалив, добр и ласков. Никогда не повышал голоса, всегда приходил со своей второй женой (бабушкой Олей) – с полными руками игрушек и конфет, для меня – новыми платьями, с килограммами чистого шоколада и деньгами. Никогда не отпускал нас домой на автобусе, а всегда отправлял на такси. Играть в их доме можно было со всеми игрушками, статуэтками, матрешками. Слово «нельзя», от этой семьи, я никогда не слышала. Они до конца своих дней лишь «давали», ничего не прося взамен. Дедушка Володя и бабушка Оля, любили нас той самой, безусловной любовью, как лишь мама может любить своего ребенка. Для них обоих, этот брак был вторым, но других детей, кроме моего папы, у этой пары не было. Мой отец стал единственным сыном и для дедушки, и для бабушки Оли, которая также считала и нас своими «онуками».
Смерть дедушки Вовы была несчастным случаем. Придя с работы, почувствовав себя нехорошо, он решил лечь отдохнуть. Бабушка Оля, добрейшей души человечек, собиралась как раз на рынок. Спросив у дедушки Вовы, справится ли он один, буквально на полчаса, она покинула квартиру. Уходя за покупками, она видела его живым в последний раз…
Вернувшись домой, бабушка Оля обнаружила дедушку, лежащим на полу, в осколках разбитого стекла от межкомнатной двери, в луже крови, с неудачно перемотанной рукой, уже мертвого. Была судмедэкспертиза, вывод: «Несчастный случай». Хронологию его последних минут восстанавливали достаточно просто… Он зачем – то направился к выходу из гостиной, где была стеклянная дверь. По пути, видимо, у дедушки закружилась голова и, чтоб не упасть на пол, он решил прислониться к двери, которая, под весом его тела, треснула. Осколки стекла вошли в руку, так глубоко под кожу, что разрезали артерии и вены. Желая остановить кровь, дедушка пытался намотать полотенце на руку, однако силы были на исходе, а самодельный «жгут» не помог. Он истек кровью за несколько минут.
Без преувеличения скажу, что, иногда, судмедэкспертам нужно запрещать делать что-либо их нерадивыми граблями – под названием «руки»! Эти «умельцы», по иному и не скажешь, зашили деда «через край» черными нитками, всего, включая пришитую к шее голову. Я понимаю, что студентам мед. ВУЗов нужно на ком-то тренироваться, но не издеваться же над покойниками! Это как кадр из фильма ужасов, который я никогда прежде, и никогда после, не видела.
Какая – то «добрая» соседка, попросила подвести внучку ближе, чтоб увидеть дедушку в последний раз. А ближе было и некуда – мы стояли у его изголовья, буквально в 5 см от гроба. Это был такой треш, невероятный ужас и кошмар, что я, несколько лет подряд, боялась заходить в темную комнату, в подъезд, в любое слабо освещаемое место, потому как в каждом из этих мест мне чудился дедушка, в том самом обличии, что лежал в гробу. А если вдруг, в любой момент, раздавалась траурная музыка, она будто способна была, словно вызывать покойника из его «ниоткуда», даже при дневном свете. И я так боялась, что он появится и со мной сделает то же самое, что кто – то злобный сделал с ним. Я боялась до дрожи в руках, до онемения и заикания, до колик в желудке. И мой страх, в будущем, помогли мне побороть моя собака – МОЯ собственная собака, и пение!
Стоит также отметить, что несколько лет кряду, манипулируя смертью дедушки, бабушка Клава, едва ли каждые выходные, таскала нас на кладбище. Я не обману, когда скажу, что если объединить все время, проведенное там, то минимум полгода моего детства я потеряла среди кладбищенских могил. На кладбище мы всегда встречались и с бабушкой Олей, так как могилы двух дедушек были рядом друг с другом. Бабушки, из дома, брали огромный тормозок, и полноценный завтрак переходил в обед и, далее, в ужин – на кладбищенском столике. Это был как пир во время чумы. Зачем? Ума не приложу, и по сей день. Пышное застолье сопровождалось и алкоголем, потом терялся счет времени, когда мы с братом просто изнывали от скуки – рекомендация от взрослых исходила дикая: «Не нудитесь! Идите, прогуляйтесь! Подышите свежим воздухом!» Ребята, «свежий воздух» и «прогуляйтесь» – не в парке или сквере, а НА КЛАДБИЩЕ, среди могил! Мы очень тщательно изучили всех «нешумных» соседей дедушек, все памятники и ограждения. Лишь спустя, без малого, десяток лет, мама однажды так повздорила с бабушкой, что бабулю немного «попустило», и посещать кладбище мы стали реже. Мое же мнение как было, так и осталось сейчас – можно посетить, при желании, могилу дорогого человека, разложить конфеты или цветы, постоять, помолчать, или рассказать ему что-либо там, а уж поминать дома или в кафе. Кладбищенские застолья – это, по-моему, глупость, мерзость и грех. Но, увы, тогда моим мнением никто не интересовался.