Хронологически наше исследование охватывает период с 1990 по 2019 г. За эти неполные тридцать лет Республика Татарстан сделала большой скачок от второстепенной («декоративной») автономной республики в составе Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) до одного из ведущих экономически развитых регионов-доноров Российской Федерации.
К моменту распада Советского Союза Татарская Автономная Советская Социалистическая Республика (ТАССР) не имела своих независимых исламских религиозных центров, 230 приходов напрямую подчинялись Духовному управлению мусульман Европейской части СССР и Сибири (ДУМЕС)[2] со штаб-квартирой в Уфе. Лишь в 1991 г. глава ДУМЕС муфтий Талгат Таджуддин дал согласие на создание в Татарстане пяти мухтасибатов[3], один из которых стал главным. Это было вызвано желанием сохранить единую структуру ДУМЕС на фоне начавшегося в СССР «парада суверенитетов». Подобные меры, впрочем, не спасли от появления региональных духовных управлений (муфтиятов), не подотчетных ДУМЕС (с 1994 г. – Центральному духовному управлению мусульман России и европейских стран СНГ (ЦДУМ)).
К концу 1990‐х гг. в Татарстане действовали две официальные религиозные структуры, претендовавшие на лидерство в духовной сфере: созданное в 1992 г. Духовное управление мусульман в Республике Татарстан (ДУМ РТ) во главе с Габдуллой Галиуллиным и ДУМ Т (Духовное управление мусульман Татарстана) в структуре ЦДУМ, руководителем которого в 1997 г. был назначен Фарид Салман.
«Объединительный» съезд 1998 г. сыграл важную роль в постсоветской истории Республики Татарстан. Он позволил преодолеть, по крайней мере на организационном уровне, разногласия в мусульманской общине республики. На съезде было оформлено решение о создании единого Духовного управления мусульман Республики Татарстан[4].
В 1985 г. в Татарстане функционировало 18 мечетей, в 1998‐м их было 998, а в 2019‐м стало 1531[5]. Религиозное образование в советские годы было недоступно в республике, ныне работают более 690 примечетских курсов, девять медресе, два исламских высших учебных заведения, а в 2017 г. была открыта Болгарская исламская академия, которая претендует на роль ведущего исламского образовательного центра в России. В исламских учебных заведениях различных ступеней проходят обучение около 12 500 человек[6]. Статистические данные дают достаточно ясное представление о количественном росте религиозных институтов, однако цифры молчат о реальных процессах в татарстанской мусульманской общине: какие идеи и толки господствуют в татарстанском исламском сообществе? За кем следуют мусульмане? Чему отдают предпочтение и что отвергают?
В постсоветском Татарстане идет процесс формирования концепции так называемого татарского ислама, татарские интеллектуалы пока не пришли к единому мнению и пониманию, каким должен быть этот ислам. Причина разногласий лежит, на наш взгляд, в том, что у татар не появился пока авторитетный духовный лидер, способный выдвинуть идею, которая помогла бы устранить основные разногласия и устроила бы все группы, партии и течения.
В современном татарском обществе отсутствует институт старейшин (аксакалов), что объясняется объективными историческими причинами. Это связано с тем, что ислам в Поволжье после десятилетий советской власти практически исчез с арены общественной жизни и сохранился лишь благодаря обычаям и традициям, которые по сути и содержанию были мусульманскими, но назывались татарскими или башкирскими[7].
Среднее поколение – глубоко атеистическое и светское – было далеко от ислама, молодежь только проявляла интерес. Не осталось религиозных авторитетов, которые могли повести мусульман за собой. Пожилые татары – вчерашние комсомольцы и коммунисты – не смогли перехватить эстафету в силу религиозной неграмотности. Молодые имамы, получившие образование за рубежом, вышли на арену позже, примерно в конце 1990‐х – начале 2000‐х гг., но также не получили поддержки у широких масс мусульман в силу своего юного возраста. Попутно надо отметить, что ислам в Татарстане сильно омолодился. Возраст основного контингента прихожан – 20–50 лет, пенсионное поколение, в силу атеистического мировоззрения, в их среде отсутствует[8]. Зачастую молодые имамы, получившие образование за рубежом, менее внимательны к татарским этническим традициям в области религии. Между ними и старшим поколением верующих нередки конфликты по вопросу исполнения религиозных обрядов[9].
Примечательно при этом, что муфтием Республики Татарстан в 2013 г. был избран 28-летний Камиль Самигуллин. Он получил религиозное образование в Турции и в России, является единственным в России муфтием Куран-хафизом (т. е. человеком, знающим наизусть весь текст Корана)[10]. Однако выдвижение на столь ответственную должность молодого имама говорит об определенном разрыве преемственности поколений в мусульманской общине Татарстана.
В рамках нашей главы поставлена цель рассмотреть вопрос о роли местной татарской традиции и «традиции» в широком смысле в выстраивании траектории развития ислама в регионе. Это понятие здесь рассматривается в контексте концепции «дискурсивной традиции» Талала Асада, который пишет, что традиция состоит из дискурсов, нацеленных на:
…обучение последователей правильным формам и назначениям конкретных практик, устоявшихся и потому имеющих свою историю. Эти практики концептуально связаны с прошлым (когда практика была учреждена и откуда транслируется знание о ее смысле и правильном исполнении) и будущим (каким образом практики можно защитить в краткосрочной или долгосрочной перспективе или почему ее лучше модифицировать или отменить) через настоящее (как она связана с другими институтами и практиками)[11].
Так называемые «правильные формы ислама» здесь также понимаются в смысле утверждения: «Правоверие – это не просто мнение определенных кругов, а особые взаимоотношения, коррелирующие с балансом сил в том или ином обществе»[12].
Совершенно очевидно, что понятие традиции используется как маркер идентичности и объединенной памяти, а не как четко определенное понимание содержания этой традиции. Французский философ и социолог Морис Хальбвакс, разработавший концепцию коллективной памяти, считал, что каждая группа формирует корпус того, что она будет помнить, а что считает нужным забыть[13].
Мы также полагаем, что слово «традиция» чаще всего используется в качестве орудия дискурса власти, необходимого для выстраивания памяти и конструирования идентичности через ассоциирование определенной традиции с определенными группами и индивидуумами[14]. При этом практически любой мусульманский деятель так или иначе апеллирует к понятию «традиция», только каждый понимает ее по-своему.
Что именно понимают под «исламской традицией» религиозные авторитеты в Татарстане, и как этот концепт используют различные акторы, станет предметом рассмотрения в нашей главе. Среди источников – работы татаро- и русскоязычных авторов: Джалиля Фазлыева, Рамиля Адыгамова, Махмута Шарафутдинова, Валиуллы Якупова, Камиля Самигуллина, Рустама Нургалеева, Рустама Батрова, Фаузии Байрамовой, Рашата Сафина, Фатиха Сибагатуллина. Кроме того, используются полевые материалы – опрос имамов 20 населенных пунктов 7 районов (из 45), проведенный в мае – августе 2017 г.
Датский исламовед Каспер Матиесен в статье «Англо-американский „традиционный ислам“ и его истолкование правоверия»[15] отмечает, что само словосочетание «традиционный ислам» является целиком западным конструктом. Понятие «ал-ислам ал-таклиди» в качестве обозначения некой группы в исламе не даст результатов при поиске его в интернете. Понятие таклид как традиция в исламе несет комплекс совсем иных смыслов, нежели русское слово «традиция», применяемое в наши дни к исламу. Именно поэтому этот термин в исламоведческих исследованиях, как правило, не переводится. Первоначально понятие таклида как юридического термина имело значение следования необразованным мусульманином (мукаллид) мнению авторитетного ученого (муджтахид). С течением времени таклиду стали вынуждены следовать не только необразованные массы, но и ученые – алимы, поскольку следование юридическим школам (мазхабам) в исламе стало обязательным[16].
В татарской богословской литературе критика таклида становится отчетливо артикулируемой после появления трудов Абу Насра ал-Курсави[17] и Шигабутдина Марджани[18]. Дело последнего позже продолжили Зия Камали[19] и Муса Бигиев[20], поддерживаемые в своих начинаниях более умеренным в своих взглядах Ризой Фахретдином[21]. Муса Бигиев считал таклид одной из основных причин упадка мусульманского сообщества:
Нельзя нам и дальше оставаться во мраке эпигонства (таклид), если мы хотим, чтобы религия наша была чиста от вредных заблуждений. Применяя наш шариат, мы должны опираться и рассчитывать лишь на то, что полезно и подтверждено доказательствами, а не следовать высказыванию кого-либо из наших видных ученых, при всем нашем почтении и уважении к нему[22].
Лагерь оппонентов – сторонников мусульманской традиции в регионе – группировался вокруг журнала «Дин ва магишат» («Религия и жизнь»)[23]. Если пользоваться классификацией, предложенной Уильямом Шепардом[24], татарские традиционалисты начала XX в. представляли собой традиционалистов – адаптационалистов. Они были готовы поступиться некоторыми своими правами и привилегиями (например, в сфере управления общиной или судебного шариатского производства) в пользу имперских властей, нежели позволить своим оппонентам из лагеря прогрессивно мыслящих мусульман менять средневековые устои своих общин. Согласно исследованиям историка из Татарстана Р. Г. Мухаметшина, главная задача для татарских традиционалистов в вопросе сохранения «традиции» сводилась к необходимости консервации мусульманской религиозной идентичности татар на фоне угрозы христианизации, которая, по их мнению, могла осуществляться через реформированное религиозное «джадидское» образование:
По нашему мнению, сегодня неправомерно давать однозначно отрицательную оценку старометодной школе. Идеологическим содержанием жизни татарского общества являлся ислам, поэтому оно прежде всего было ориентировано на мусульманскую форму народного образования. Несомненно, в условиях колониальной антимусульманской политики царизма главной задачей было выжить, сохраниться как народ, доказав свою историческую состоятельность. Поэтому, с точки зрения консолидации татарского народа в единое целое, школа старого метода играла важнейшую роль, и, несмотря на неминуемые потери в содержании учебного процесса, исторически оправдано признать ее прогрессивной[25].
В этой связи следует отметить, что исторический аналог «традиции» – таклид воспринимался по-разному различными группами татарского общества: одними как однозначно вредоносное явление, которое способствует «сну разума» мусульман и их отставанию от передовых наций[26], а другими – как способ сохранения религиозной и этнической идентичности[27]. В мусульманском праве таклид и по сей день сохраняет свое значение как следование авторитетам прошлого, и обоснованность его присутствия в практике мусульман не оспаривается абсолютным большинством мусульманских правоведов[28].
Одним из первых западных ученых, давшим определение понятиям «традиционализм» и «неотрадиционализм» в исламе, был американский исламовед Уильям Шепард, который в 1987 г. опубликовал программную статью «Ислам и идеология: К вопросу о классификации»[29]. Некоторые пункты в его определении традиционализма уже упоминались выше, когда мы говорили о феномене татарского традиционализма начала XX в. Между тем он выделяет два типа идеологических систем – «традиционализм» для периода конца XIX – начала XX в. и «неотрадиционализм» – для эпохи второй половины XX в.[30] Объясняя термин «неотрадиционализм» (далее мы будем для большего удобства называть современный традиционализм традиционализмом и не использовать понятие «неотрадиционализм»), он пишет:
…неотрадиционалисты видят положительную сторону местных традиций ислама, которые направлены как против западного пути развития, так и против более унификаторской модели, пропагандируемой радикальными исламистами. Они, вполне очевидно, признают, что некоторые местные обычаи являются неисламскими по происхождению и несовременными, однако всё же продолжают их ценить…
Неотрадиционалисты в большей степени почитают глубину и сложность исторической исламской традиции, которая представлена трудами мусульманских ученых и мудростью суфийских учителей, чем работы современных мусульманских богословов[31].
Схожие формулировки встречаются и в работах последних лет. Анализ статей современных авторов по вопросу об исламском традиционализме свидетельствует о том, что тема поиска определения для феномена «традиционного ислама» возникает прежде всего в западных сообществах, где социум озабочен формированием приемлемых для секулярных сообществ механизмов сосуществования исламских общин. Так, в статье Каспера Матиесена рассматривается феномен «традиционного ислама» в западном англоязычном сообществе, где автор, разбирая наследие двух мусульманских лидеров (Нух Ха Мим Келлера[32] и Абдул Хаким Мурада[33]), пишет:
Традиционный исламский дискурс имеет свои научные исламские истоки в широко распространенном нормативном научном союзе, восходящем к четвертому и пятому векам хиджры, между трезвым суфизмом, суннитским теологическим дискурсом, инициированным ал-Аш‘ари и ал-Матуриди, и к тому времени хорошо консолидированными юридическими школами [мазхабами]. Впоследствии доминирующая суннитская исламская парадигма начала формироваться среди ближайших предшественников ал-Газали – ал-Кушайри (ум. 1072) и ал-Худжвири (ум. 1077). При них был сформулирован срединный путь суфизма, который выстроил научные мосты между суфизмом и ведущими правовыми и теологическими течениями: аш‘аризмом/шафи‘измом в случае ал-Кушайри и матуридизмом/ханафизмом в случае ал-Худжвири[34].
Таким образом, традиционализм в этом контексте понимается вполне созвучно с тем, что мы наблюдаем в России, по крайней мере вывод Матиесена практически целиком воспроизводит так называемую Грозненскую фетву[35]:
На основании решений данной конференции относительно неотъемлемых признаков отличия людей Ахль ас-Сунна ва аль-Джама‘а от заблудших, мы даем данную Фетву мусульманам России: неотъемлемыми признаками Ахль ас-Сунна ва аль-Джама‘а являются три взаимосвязанные основы: Иман, Ислам и Ихсан, и посему Ахль ас-Сунна ва аль-Джама‘а в части Имана являются аш‘аритами и матуридитами, в части покорности Аллаху они являются последователями четырех мазхабов: ханафитского, маликитского, шафи‘итского и ханбалитского, в части Ихсана – суннитами являются те, кто следует по пути нравственного самосовершенствования, указанному великими учителями, прежде всего имамами суфиев Абу аль-Касимом Аль-Джунайди бин Мухаммад аль-Багдади, Абдуль-Кадиром аль-Джиляни, Мухаммадом Хаваджи Бахауддином ан-Накшбанди и подобными им праведными наставниками[36].
Различия здесь лишь в наборе суфийских авторитетов, что определяется региональными особенностями тасаввуфа в России, представленного наиболее распространенными Накшбандийским и Шазилийским тарикатами в Дагестане[37] и Накшбандийским и Кадирийским в Ингушетии[38] и Чечне[39].
Понятие «традиционный ислам» нередко трактуется не через линию преемственности духовных авторитетов, а посредством апелляции к различным формам «народного» ислама.
В статье Надии Фадил «Вспоминая „ислам своих родителей“: либеральные и светские мусульмане определяют границы религиозной истины»[40], к примеру, рассматривается отношение современной либеральной и секуляризированной мусульманской молодежи к исламским традициям, распространенным среди первых поколений выходцев из стран Магриба в Бельгии. Для последних «их родители не только были примером „хороших мусульман“ (то есть не-фундаменталистов), но и воплощали собой образ ислама, выраженного в его наиболее простой и чистой форме»[41]. Подобный подход к исламу как сохранившимся среди старшего поколения обрядам, представлениям и привычкам, которые оцениваются как «правильный» ислам в сравнении с фундаменталистскими идеями современных исламистских движений[42], также имеет определенное сходство с процессами в мусульманском и квазимусульманском[43] сообществе Татарстана, о чем будет сказано ниже.
Следует также отметить, что современные западные исследователи не обошли вниманием вопросы «традиционного ислама» в Татарстане. Так, в последние годы появилось по меньшей мере пять работ, в которых предметом рассмотрения так или иначе стало это понятие[44].
Раньше других к этой проблеме обратился Аллен Франк в работе, посвященной переводам текстов татарских авторов – Джалиля Фазлыева, Валиуллы Якупова, Габдулхака Саматова и других, изданной в 2008 г. Специфика публикации А. Франка не предусматривала подробного исследования концепции традиционализма. В пятнадцатистраничном предисловии к текстам А. Франк выделяет пять признаков татарского традиционализма: 1) декларируемая принадлежность к ханафитской школе юриспруденции (мазхаб), которая доминирует в Поволжье с Х века, 2) обращение к этническому наследию ислама среди татар как «национальной ценности» народа, составляющего самый большой процент мусульманского населения России, 3) институциональная и историческая преемственность с многочисленными официально признанными муфтиями в Москве, Уфе и Казани, 4) оппозиция реформистским исламским течениям, зародившимся в бывшем Советском Союзе и импортированным в Россию из‐за рубежа после распада Советского Союза, и 5) отчетливое выражение преданности русскому национальному государству и провозглашение особой исторической и текущей роли татарских мусульман в российском национальном проекте[45].
Далее во введении автор представляет подраздел «Парадокс татарского ханафитского традиционализма». При этом основной парадокс видится А. Франку в том, что татарский традиционализм, опираясь на татарское богословское наследие, вынужден включать противоположные по направленности тенденции – исламский реформизм[46] (выступавший против следования мазхабам и народным традициям) и исламское традиционное наследие начала XX в. в виде охранительной ортодоксии, выраженной в следовании ханафитскому мазхабу, традиционному исламскому образованию (кадимизм), народным религиозно окрашенным традициям.
В своей аргументации ученый апеллирует к работе Валиуллы Якупова 2004 г. «Ханафитский мазхаб, его значение и актуальность»: «Как мы видим, для серьезных исследователей не является секретом прямая идеологическая связь между исламскими террористами и прикрывающими их реформаторами (джадидистами[47]), которые по сути выступают как их интеллектуальное прикрытие»[48]. Между тем при повторной публикации этой работы в сборнике «К пророческому исламу» (2006 г.) Валиулла Якупов меняет формулировку: вместо слова «джадидисты» он теперь пишет «лжеджадидисты»[49]. Таким образом, В. Якупов пересмотрел свои прежние воззрения и больше не заявлял об идеологическом родстве между исламским терроризмом и джадидами.
В этой связи следует отметить, что те пять признаков, которые А. Франк выделяет в качестве характеристик татарского традиционализма, вполне подтверждаются другими исследованиями. Между тем детализированное рассмотрение парадоксов татарского традиционализма, в частности – противостояния современной ханафитской традиции джадидизму, требует при анализе гораздо большей детализации, как в понимании самого термина «джадидизм», так и в его трактовке татарскими авторами. Кроме того, целое десятилетие, прошедшее со времени написания работы Франка, несомненно породило уже новые тексты и трактовки, о которых будет сказано в дальнейшем.
Вторая, уже более масштабная работа – докторская диссертация Мэттью Деррика «Возлагая надежды на Татарстан, Россия: ислам и переговоры о нации»[50], защищенная в 2012 г. Отдавая должное глубине исследования и основательной доказательной базе сделанных автором выводов, отметим следующее. Несмотря на то что понятие «традиционный ислам» встречается практически на каждой странице этой работы, содержательно термин глубоко не рассматривается. Приводится лишь несколько его характеристик – таких как «приверженность ханафитскому мазхабу», «дружественность традиционного ислама православию», «противостояние ‘чуждому’ фундаменталистскому исламу, представленному ваххабизмом/салафизмом»[51].
Среди недостатков этой работы можно выделить следующие: рассмотрение лишь узкого набора ключевых акторов[52] и недостаточное понимание ситуации за пределами крупных центров – Казани, Альметьевска и Набережных Челнов. Между тем работа Мэттью Деррика помогла нам также рядом инсайтов в понимании некоторых важных аспектов рассматриваемой проблематики.
Еще одна работа, написанная Михаэлем Кемпером и Альфридом Бустановым и изданная сначала в 2013 г., а позже в расширенной версии в 2017 г. в журнале «Восток» – «Язык „традиционного ислама“ в текстах Валиуллы Якупова», опирается на круг источников, представленных трудами упомянутого татарского общественного деятеля. Авторы рассматривают его видение проблемы «традиционного ислама», выделяя следующие основные черты: 1) лояльность государству и многолетние союзнические отношения ислама с православием, 2) роль Болгара (Булгара, столицы Волжской Булгарии) в исламизации татар региона, 3) смешение ценностей кадимизма и джадидизма в одно непротиворечивое целое[53], 4) поддержка суфизма накшбандийского толка с его традициями тихого зикра[54]. В другой своей работе оба автора говорят, что само понятие «традиционный ислам» – это некое зонтичное название, объединяющей чертой которого является лояльность московскому Кремлю и аполитичность. При этом М. Кемпер и А. Бустанов упоминают, что каждый регион выстраивает свою линию в понимании того, что является для него традиционным. Для Татарстана они выделяют смену парадигмы с апологии джадидизма в начале 1990‐х гг. к апологии кадимизма в 2000‐е гг. в качестве местного «традиционного ислама»[55].
Одной из недавних работ, в которой рассматривается феномен «традиционного ислама», является статья Маттео Бенусси «Суверенный ислам и татарская ‘акида: религиозные повествования о норме и критика среди мусульман Татарстана»[56]. Эта работа, несомненно, представляет собой достаточно интересное антропологическое исследование, однако при анализе термина «традиционный ислам» автор по сути мало что добавляет нового. Суммируя его положения, можно сказать, что традиционный ислам – это ислам, включенный в российский политический проект, он должен быть патриотическим и мирным, встроенным в вертикаль власти. Он резонирует с мнением секулярного большинства. Иногда это понятие включает традиционный обрядовый ислам. При этом суждения о том, что представляет собой традиционный ислам, автор черпает не столько среди его идеологов (несколько цитат хотя и имеются, но имена респондентов не называются), сколько среди его противников, которых Маттео Бенусси называет представителями «халяльного движения» (halal movement). Во-первых, судить о сущности того или иного феномена, опираясь на мнение его противников, – задача изначально проигрышная. Во-вторых, в Татарстане не существует отдельного «халяльного движения», которому Бенусси даже дает татарское название «хәләль хәрәкәте»: «Как предполагает термин „халяльное движение“, участники этого этического тренда […] разделяют глубокую озабоченность по поводу ритуальной правильности, доктринальной точности и духовной чистоты»[57].
Не совсем понятно, для чего автор создает новый термин «халяльное движение», когда в научном дискурсе уже имеется немало понятий, вполне передающих эту «озабоченность ритуальной правильностью…»: салафизм, фундаментализм, пуризм – все они, так или иначе содержат тот же самый смыл. На наш взгляд, введение дополнительного термина лишь усложняет понимание процессов, протекающих в татарстанском исламском сообществе.
В связи с вышесказанным рассмотрение понятия «традиционный ислам» в работе Бенусси вызывает определенные вопросы и могло бы представлять интерес в свете того, как «традиционалистов» видят оппоненты, если бы данные автором определения были более точны.
И наконец, еще одной работой стала статья Лили Ди Пуппо и Ешко Шмоллера «Здесь или где-то еще: суфизм и традиционный ислам в российском Урало-Поволжье»[58]. Анализируя соотношение понятий «традиционный ислам» и «суфизм», авторы приходят к заключению, что оба понятия амбивалентны и могут включать в себя нередко противоположные значения. Так, суфизм, с одной стороны, имеет историческую преемственность с местным феноменом дореволюционного «ишанизма» и таким образом продолжает отечественные традиции. С другой стороны, из‐за прервавшейся за годы советской власти в Татарстане линии суфийских шейхов нынешние мюриды – это ученики либо дагестанских, либо турецких, либо таджикских или иных региональных авторитетов тасаввуфа. В результате не всегда легко сказать, насколько «традиционен» суфизм в местных реалиях. И насколько теперь само понятие «традиционный ислам», который, согласно трактовке «Грозненской фетвы»[59], включает в себя понятие «ихсан» (приверженность умеренным течениям суфизма), традиционно для Волго-Уральского региона.
Два молодых автора проделали поистине гигантскую работу по анализу многочисленных источников, опросили множество мусульман и ученых в Татарстане и Башкортостане. Между тем весьма краткие сроки их пребывания в условиях полевой работы в регионе накладывают отпечаток на результаты их исследований.
Анализируя высказывания респондентов относительно суфизма, авторы представляют мозаику мнений – от идей о том, что земля Башкортостана наполнена суфийским баракатом[60], до высказываний некоторых собеседников, резко критикующих суфизм, в частности, за беспрекословное подчинение ученика учителю. При этом у читателя возникает недопонимание – чем обусловлена подобная полифония? Проблема, на наш взгляд, заключается в том, что авторы не принимают во внимание «бэкграунд» респондента – по крайней мере, в тексте используются такие определения, как «представитель татарской мусульманской общины»[61] или «представитель официальных мусульманских структур»[62]. Если бы авторы лучше представляли соотношение сил в этом мусульманском сообществе, то можно было бы с достаточной определенностью разделить мнения на группы: тех, кто однозначно против всех форм суфизма (как правило, это представители тех или иных салафитских кругов), тех, кто признает интеллектуальный суфизм и умеренные его формы (это в большей степени относится к представителям муфтиятов), и горячих сторонников суфизма, как правило представляющих различные суфийские братства.
Кроме того, авторы нередко опираются на мнение предшественников – в частности, на М. Бенусси с его несуществующим «халяльным движением» или на Аллена Франка, который в качестве джадидизма «описывает реформу джадидов среди татар как реформу в сфере религии, социума, политики, направленную, в том числе, на поощрение этнического (татарского) национализма и европейской модели образования, которая, по мнению джадидов, является полезной для мусульманских общин»[63]. Выше уже было упомянуто, что термин «джадидизм» относится к реформе образования, а сторонники его имели самые разные мнения о религиозных проблемах. Так, Зия Камали совсем отрицал значимость суфизма, считая его «нововведением» – бид‘а[64]. Муса Бигиев выступал в защиту суфизма, подчеркивая его значение для развития исламской цивилизации[65]. Следует заметить, что среди татарских ученых-реформаторов начала XX в., которых авторы причисляют к движению джадидов, не было консолидированного отношения к суфизму.
Таким образом, работы, посвященные теме «традиционного ислама» в Татарстане, зачастую объединяет недостаточное понимание местных реалий, а также использование ограниченного круга источников, представленных региональными религиозными авторитетами, простыми мусульманами, особенно на татарском языке, что зачастую влечет за собой необоснованную генерализацию.
Исключение составляют работы М. Кемпера и А. Бустанова. Здесь удачно сочетается проработанная западная методология (М. Кемпер) и основательное освещение источников, которое обеспечивает А. Бустанов. Однако их работа освещает лишь одну фигуру татарского традиционализма – Валиуллу Якупова. В этой связи данная глава – попытка рассмотреть палитру взглядов на «традиционный ислам», с привлечением более широкого круга источников – работ татаро- и русскоязычных авторов.
Джалиль-хазрат Фазлыев – один из долгожителей среди мусульманских служителей культа в Татарстане. Он родился в 1956 г. в селе Бурбаш Балтасинского района еще советской Татарии, в 1979 г. окончил Казанский сельскохозяйственный институт по специальности «экономист», работал в колхозе, в администрации Балтасинского района. С 1990 г. – имам мечети села Бурбаш, с 2006 г. – главный казый Республики Татарстан[66]. Он стал широко известен в 1990‐е гг., когда начал преподавать основы исламской религии в родном селе, а позже распространил этот опыт на весь Балтасинский район. В 1998 г. 140 детей в Бурбаше совершали пятикратный намаз, 70 из них умели читать Коран[67].
С точки зрения светских властей Татарстана Джалиль-хазрат Фазлыев – это идеальный архетип современного муллы, неслучайно ему неоднократно предлагалось возглавить мусульманскую умму Татарстана[68]. Он представляет собой живое стереотипное воплощение образа «традиционного» татарского имама, навеянного татарским театром и литературой. Это ярко выраженный этнотип казанского татарина, грамотная, живая и образная татарская речь, гибкость, готовность идти на компромисс, минимальные, но достаточные для работы с простым народом знания арабского языка и ислама и др. Поэтому он является одним из ведущих и желанных ньюсмейкеров – персоной, вызывающей устойчивый интерес публики и представителей средств массовой информации Татарстана. Джалиль Фазлыев удобен властям также тем, что готов легитимизировать, опираясь на ислам, важные, ставшие в последние годы сакральными в общероссийском масштабе светские праздники и патриотические мероприятия, имеющие явный христианский «бэкграунд». Например, акция «Бессмертный полк», напоминающая крестный ход, когда люди идут в колоннах с портретами своих предков-фронтовиков, по мнению Фазлыева, не является харамом (запрещенным шариатом действием) для мусульман, поскольку они не поклоняются фотографиям, а лишь несут их в руках[69]. Празднование Дня Победы 9 мая, по его мнению, также одобрено исламом, поскольку, как говорит Фазлыев, в одном из хадисов пророка Мухаммада сказано: «Если возникла опасность для страны, то надо встать на ее защиту, даже если правитель этой страны неверный»[70].
Фазлыев известен и как организатор и пропагандист «мусульманского Сабантуя» – в оригинале древнего языческого праздника плуга, который он легитимизирует деяниями пророка Мухаммада, что напоминает борьбу футуввы с муруввой в раннем халифате, когда вместо традиционного и исконного «рыцарского кодекса чести» – муруввы арабам была предложена футувва – тот же кодекс чести, но основанный на описании деяний Пророка Мухаммада и его сподвижников[71].
Джалиль-хазрат Фазлыев четко придерживается «этнографической» версии «традиционного ислама». Редко когда он отклоняется от выбранной линии и отказывается от ранее сказанных слов. Его позицию можно выразить словами известного татарского богослова XIX в. Шигабутдина Марджани, которые он превратил в свой неизменный лозунг: «Три вещи, если даже и не относятся к религии, сохраняют религию: национальный язык, национальная одежда, национальный обычай»[72].
Более развернуто взгляд Фазлыева на «традиционный ислам» можно выразить с помощью следующей цитаты:
Если мы не будем сохранять национальные особенности, национальные обычаи, как мы узнаем друг друга? Если нации были бы не нужны, Аллах не создал бы их и не разъяснял бы их важность аятами. Недооценка национального своеобразия, отрицание национального нрава и обычаев ведет к противоречию словам Аллаха. Как ноты, сложившиеся в одну систему, от которой идет мелодия, так и разные народы, живущие в мире, уважая друг друга, рождают гармонию[73].
Спорный и, наверное, самый обсуждаемый вопрос – это проблема поминок или поминаний усопших на 3‐й, 7‐й, 40‐й дни и годовщину со дня кончины покойного. Это своего рода маркер, который показывает, who is who. Как уже было отмечено выше, светские власти лоббируют именно такой охранительный вариант «традиционного ислама» – ислама с учетом народных традиций и обычаев, который они считают наиболее подходящим и «безопасным» для татарской уммы. По этому вопросу религиозные деятели Татарстана раскололись на два лагеря. Молодое поколение имамов, особенно те, кто получил исламское образование в арабских странах, отвергают эту традицию как пережиток прошлого, не соответствующий канонам классического ислама. Вторая группа – деревенские имамы и муллы старшего поколения – наоборот, всячески пропагандирует этот вариант, априори считая, что власти лучше знают, каким путем должен развиваться «татарский ислам»[74].
В вопросе о поминании усопших многие татарские имамы ориентируются на слова Джалиля-хазрата Фазлыева – главного казыя Татарстана, искренне веря в то, что он не может ошибаться, поскольку обладает официально признанным статусом. Этот статус, по их мнению, дает ему право выступать от имени всех мусульман республики:
Существуют действия, не описанные ни в Коране, ни в хадисах: раздавать милостыню в память об усопшем, проводить 3, 7, 40 дней и 1 год со дня смерти умершего. Конечно, об этом не написано в Коране и хадисах. До принятия ислама в народе была традиция после погребения умершего возле его могилы приносить в жертву четырехногое животное и есть это мясо. Такие же застолья проводились и на 3, 7, 40 дней и 1 год со дня смерти умершего. Имам Абу Ханифа говорил: «Если не сможете искоренить местные обычаи народа, принявшего ислам, не гневайте народ, а приближайте его к религии». Поэтому, посовещавшись, наши имамы поменяли жертвоприношение возле могилы умершего на «подаяние могилы» (гур садакасы), а поминальную трапезу возле могилы – на поминальную трапезу дома с чтением Корана и посвящением вознаграждения умершим[75].
Тема поминовения усопших вообще проходит красной нитью через многие тексты действующих под эгидой Духовного управления мусульман Республики Татарстан имамов. Так, Махмут Шарафутдин, имам казанской мечети «Шамиль», пишет в книге «Мәрхүмнәр бахчасы» («Сады умерших»):
Эти меджлисы[76] сохранили нашему народу веру в эпоху безбожия и атеизма, более того, при помощи этих меджлисов передавались религиозные знания. В результате на протяжении 70–80 лет безбожия знания о существовании Аллаха, о его истинности, о чистоте нашей религии передавались нашему народу… И в наши дни эти меджлисы служат средством, при помощи которого осуществляется прочная связь между духовными лидерами и обществом, народом. […] на таких собраниях народ получает от религиозных деятелей духовную пищу и находит ответы на свои вопросы. В условиях, когда народ отучили ходить в мечеть, люди ходят на подобные меджлисы и именно там, впервые услышав проповедь, чтение Корана, становятся на прямой путь[77].
В свою очередь экс-заместитель муфтия ДУМ РТ Рамиль Адыгамов в учебнике «Основы проповеди и обязанности имама» в разделе «Проводы усопших» просто расписывает порядок проведения «маджлисов 3, 7, 40 дня и года»[78].
Не следует забывать и о том, что традиция поминовения умерших является существенным источником финансовых поступлений как в мечеть, так и лично проводящему обряд имаму. Так, один из интервьюируемых имамов в селе Шали Пестречинского района Татарстана ввел новую практику – вместо раздачи садаки[79] между гостями, как это делается обычно, он собирает ее в отдельный пакет и потом расходует эти средства на содержание мечети[80].
Известна работа муфтията по ограничению возможностей незарегистрированных имамов[81] совершать обряды поминовения умерших. Основным мотивом запрета при этом является опасение того, что не зарегистрированные в муфтияте имамы не будут проводить официальную линию Духовного управления, в результате чего возможны различные отклонения в сторону вольного толкования тех или иных вопросов шариата. Конкуренция может объясняться и финансовыми соображениями, ибо имамы, как и во времена советской власти, если посещают с обрядами дома верующих, как представители определенной мечети обязаны сдавать пожертвования в ее кассу. При этом, в отличие от православных храмов, где существует определенная такса на проведение обрядов крещения, венчания или отпевания, в мечетях стоимость подобного рода услуг определяется каждый раз индивидуально.
Как уже упоминалось выше, тема раскрытия содержания термина «традиционный ислам» у Валиуллы Якупова (1963–2012) достаточно подробно рассматривается в работе М. Кемпера и А. Бустанова[82], поэтому мы не будем детально останавливаться на особенностях его взглядов. Однако совсем не упомянуть здесь о воззрениях В. Якупова будет несправедливо, поскольку на протяжении более пятнадцати лет он во многом определял образ ислама в Татарстане и даже, можно сказать, формировал его, будучи руководителем издательства «Иман», которое c 1991 г. по 2011 г. выпустило 402 издания на русском языке[83] и 627 на татарском по самому широкому спектру вопросов, связанных с исламом[84].
В. Якупов родился в д. Дмитриевка Башкирской АССР. В 1987 г. он окончил Казанский химико-технологический институт, где уже в годы студенчества выделялся как яркий общественный лидер. В качестве секретаря комсомольской организации института он начал проводить ряд мероприятий национальной и религиозной направленности. В 1990 г. был избран председателем молодежного Центра исламской культуры «Иман», в последующие годы вплоть до своей трагической кончины в 2012 г. занимал ответственные посты в Духовном управлении мусульман Республики Татарстан – от 1‐го заместителя муфтия до начальника отдела образования. В начале карьеры он определял политику и идеологию ДУМ РТ, позже выступал с активных антисалафитских позиций, оперируя понятием «ваххабитский холдинг» (смычка местной светской власти с ваххабитами), за что подвергался постоянной критике со стороны некоторых представителей мусульманского сообщества Республики Татарстан[85]