В ходе успешных наступательных операций к июню 1944 года советскими войсками была освобождена большая часть территории страны. Но оставались оккупированными более 70 процентов Белоруссии, некоторые северные области России, часть Западной Украины, Молдавия, Прибалтика.
В мае сорок четвертого года был подготовлен план операции по освобождению Белоруссии, получивший название «Багратион».
Линия фронта на этом участке проходила по реке Припять, восточнее Витебска, Орши, Могилева, образуя огромный выступ в сторону Москвы, в центре которого уже три года находился в оккупации Минск. Восточный край Белорусского выступа был менее чем в 500 километрах от Москвы. Расстояние очень небольшое и опасное.
Даже в сорок четвертом году после наших побед на Курской дуге, стремительного броска к Днепру, освобождения Киева немецкая авиация продолжала авиационные налеты на Москву. Об этом в средствах массовой информации не сообщалось. Налеты на столицу страны никак не вязались с бодрым тоном газет, где в каждом номере сообщалось об успехах Красной армии.
Большинство самолетов не могло прорваться сквозь сильный зенитный огонь и сбрасывало бомбы на окрестности. Но сам факт говорил об опасной близости врага к столице Советского Союза.
Красная армия в начале сорок четвертого года предприняла несколько попыток оттеснить немецкие войска и срезать Белорусский выступ. Удары оказались неудачными и обернулись большими потерями в людях и технике.
Можно говорить о недостаточной продуманности этих попыток, однако нашим войскам противостояла сильная и опытная группа армий «Центр». Самая мощная из гитлеровских группировок.
В сорок первом году она гигантским катком прошла от западных границ Советского Союза и была остановлена лишь под Москвой. Командующий группы фельдмаршал Эрнст Буш был твердо намерен удержать свои позиции в Белоруссии, а при возможности нанести ответный контрудар.
Если посмотреть на военную карту июня сорок четвертого года, сразу бросается в глаза, что при удачном наступлении Красной армии и освобождении Белоруссии наши части выходят на границу разбухшей, как паук, Германии. А расстояние до Берлина составит немногим более пятисот километров.
Гитлер видел эту опасность, но считал, что в таком месте русские ничего не добьются. Здесь была возведена мощная оборонительная линия глубиной свыше двухсот километров, получившая название «Фатерланд» (в переводе с немецкого – «Родина» или «родная земля»).
Никогда Беларусь не была родной землей для немцев. Все три года здесь велась ожесточенная партизанская война против оккупантов. Видимо, название давало понять солдатам вермахта, что это последний рубеж. Потерять его – означало открыть дорогу в Германию.
Система укреплений была защищена также лесными массивами, болотистыми поймами, множеством речек. Этот рубеж защищали один миллион 200 тысяч солдат и офицеров вермахта, около тысячи танков и самоходных установок, 1350 боевых самолетов, девять тысяч орудий и минометов.
Немецкое командование полагало, что сама труднопроходимая местность не даст Красной армии возможности провести здесь крупную стратегическую операцию. Гитлер считал, что главное летнее наступление будет южнее, на Украине. Именно там были сосредоточены основные немецкие войска.
Поначалу и Сталин сомневался в выборе направления главного удара – возникало слишком много сложных проблем. Болота и лес не дадут развернуться танковым и механизированным корпусам. После стремительного наступления к Днепру, взятия Киева, десятков других крупных городов советские люди ждали новых мощных ударов по врагу. За действиями Красной армии внимательно следили союзники, американцы и англичане, которые 6 июня высадились в Нормандии и открыли второй фронт.
Не завязнет ли наступление среди болот и многочисленных водных преград? В то же время Верховный главнокомандующий понимал, что, если операцию хорошо подготовить, ее успех переломит коренным образом обстановку на всем фронте.
Подготовка к операции «Багратион» длилась два месяца. В наступлении предстояло участвовать войскам четырех фронтов: 1-го, 2-го, 3-го Белорусского, а также Прибалтийского.
К сорок четвертому году Ставка располагала значительными стратегическими резервами. В краткие сроки был обеспечен более чем двойной перевес в людях. Наши войска в четыре раза превышали немецкую группировку в количестве артиллерии и самолетов, а соотношение танков и самоходных установок было больше в пять раз.
По численности войск и техники это была самая масштабная операция за три года войны. Готовили ее лучшие полководцы Красной армии: Жуков, Рокоссовский, Василевский, Черняховский, Баграмян и другие талантливые военачальники.
Успех начавшейся операции слагался из действий корпусов, дивизий и полков. Моей целью является не историческое исследование. Я показываю битву за Белоруссию глазами простых солдат и офицеров самоходно-артиллерийского полка и пехотных частей. Именно в беседах и встречах с «окопниками» – рядовыми, сержантами, лейтенантами, капитанами – я черпал материалы для своих книг.
Итак, я возвращаюсь к плацдарму, который заняли две батареи самоходчиков и пехотный батальон.
– Уничтожьте эти чертовы гаубицы! – кричал по рации начальник оперативного отдела корпуса. – Они не дадут восстановить переправу.
Подполковник Тюльков мог только ответить «есть!», не задавая лишних вопросов.
Все было ясно и так. Разрушенная во второй раз переправа тормозила наступление наших войск, а для тех, кто находился на плацдарме, означало лишь одно – без подмоги они долго не продержатся. Словно прочитав эту мысль, начальник оперативного отдела, молодой полковник, предупредил Тюлькова:
– Плацдарм держать хоть зубами. Если немцы вас отбросят, придется брать его заново. А это лишних дня два или три. Понял?
Связь оборвалась, и Борис Прокофьевич Тюльков положил трубку. Приказал связистам проверить линию и подумал, что если немцы прорвут их оборону, то людей не сбросят, а просто уничтожат. Утопят, добьют среди обломков переправы.
Он обошел еще раз позиции, переговорил с комбатом Клычко. Боеприпасов, своих и трофейных, хватит, чтобы продержаться день. Самоходчики дежурили возле машин, замаскированных в неглубоких капонирах в сотне метров за пехотными траншеями. Старались не высовываться, напряженно прислушиваясь к отзвукам орудийной канонады.
– Наши наступают, товарищ подполковник? – спрашивали его.
– Наступают. Бакулин, докладывай о любом движении немцев. Огонь открывать не торопись. Неизвестно, что нам тут готовят.
Когда вернулась разведка, посланная на поиски немецкой гаубичной батареи, вызвал к себе Петра Клычко, командира десантной роты Александра Бобича и командиров самоходных батарей Юрия Бакулина и Павла Карелина.
– Мужики, плацдарм держать, это само собой. Отступать нам некуда. Но с немецкими гаубицами надо что-то срочно решать. Николай Лукьянович, докладывай.
Старшина Шендаков развернул карту-двухверстку.
– Вот здесь, у южной оконечности, стоят четыре пушки. Судя по всему, шестидюймовые. Нашим с того берега их не видно, деревья закрывают. А переправа у немцев как на ладони. Бьют с закрытой позиции. Кроме артиллерийских расчетов, подходы прикрывает охранение. Видели один крупнокалиберный пулемет и пару «МГ-42», возможно, имеются минометы.
– Сумели протащить «шестидюймовки», а они ведь тонн шесть весят, – заметил Бакулин. – Что там за пушки?
– Короткий ствол, метра два, не больше, откатник во всю длину небольшой щит, – обстоятельно докладывал опытный старшина.
– Ясно, – сказал Тюльков, хорошо разбиравшийся в образцах немецкой артиллерии. – Скорее всего, это полковые орудия «С-33». Калибр 150 миллиметров, вес даже в походном положении менее трех тонн. Подходящая штуковина переправы разбивать. И перетаскивать их в здешних местах удобно. Хоть лошадьми, хоть вездеходами.
После короткого совещания было решено направить для уничтожения батареи три самоходки, взвод десантников, пехотный взвод, отделение саперов и разведку.
– Самоходки возглавит Павел Карелин. Десантников, пехоту и саперов поведет капитан Бобич. Основной удар должны нанести десантники и саперы. С ними будет огнеметный расчет. Самоходки вводить в бой, только если возникнут осложнения.
Подполковник закурил папиросу, задумался. Спохватившись, пустил пачку «Эпохи» по кругу:
– Закуривайте, ребята, – потом в сердцах выругался. – Не возьмешь так просто эти гаубицы.
Все понимали, что любая тяжелая батарея охраняется усиленно. Орудия дорогие, эффективные в бою. Там могут быть и зенитное прикрытие, легкие противотанковые пушки, пехотный взвод с пулеметами.
– Тебе, Павел, наверняка пострелять придется, – продолжил Тюльков. – Действуйте по обстановке. Если сумеете огнеметом, гранатами и взрывчаткой обойтись – хорошо. Если нет, вступают в бой твои «фердинанды».
Когда готовили машины, начался минометный обстрел. Командир полка торопил ротного Бобича, затем приказал Карелину:
– Лейтенанта Зацепина оставь на позиции. Старшим в группе будешь ты. Но первый удар наносит капитан Бобич. Ясно?
– Ясно, – отозвались Карелин и Саша Бобич.
Павел Карелин получил из резерва еще одну самоходку. Это была командирская машина Тюлькова, которой он усилил батарею старшего лейтенанта, где остались в строю всего три «сушки». Сейчас одну из самоходок он оставлял в тылу, зная, что лейтенант Александр Зацепин при необходимости может заменить выбывшего командира батареи.
Подошли саперы, нагруженные взрывчаткой, батальонная разведка.
– Ну, с Богом, ребята!
Старый артиллерист Борис Прокофьевич Тюльков не ошибся. Немцы сумели подтянуть через низины и протоки батарею гаубиц «С-33». Хотя официально они именовались «тяжелые пехотные орудия», но для своего калибра 150 миллиметров имели в боевом положении (без лафета) сравнительно небольшой вес – всего 1700 килограммов.
Это позволяло расчету из 8–9 человек вручную, без помощи тягачей, перекатывать пушки на запасные позиции и быстро маскировать их.
Неожиданного и скрытного удара не получилось. Впрочем, на это мало рассчитывали и Тюльков, и Карелин. Поэтому группа была усилена пехотным взводом.
Отделение разведчиков во главе со старшиной Шендаковым разглядело дополнительный пост, выставленный совсем недавно. Трое немцев лежали в неглубокой траншее возле пулемета «МГ-42». Для того чтобы пройти дальше, требовалось либо менять маршрут и углубляться в лес, либо бесшумно уничтожить пост.
Николай Шендаков, жилистый, крепко сбитый рыбак с Азова, вместе с двумя помощниками решил обойти пулеметный расчет с тыла. Однако сделать это оказалось непросто.
Не зря такие места называют «гнилыми». Сырая земля была усеяна упавшими березами и осинами, которые подгнивали на корню. Кроме того, между кочками разведчиков подстерегали «болотные окна», участки жидкой почвы.
Заметить их было сложно. Сделав неосторожный шаг, человек проваливался по колено или по пояс. Шендаков попытался обойти опасный участок, но один из разведчиков наступил на ветку. Пулеметчики были настороже, сразу услышали треск и дали несколько очередей.
Действовать следовало быстро. Николай подполз ближе и бросил две «лимонки». Затем все трое разведчиков вскочили и кинулись к расчету. Навстречу ударила автоматная очередь, один из разведчиков был тяжело ранен. Расчет добили, но внезапность была потеряна. Раненого срочно понесли в тыл.
– Теперь только напролом, – связался по рации с двумя своими машинами Карелин.
Два взвода во главе с капитаном Бобичем бежали к батарее. От них не отставали саперы и огнеметчик со своим помощником.
По наступающим открыли огонь из станкового пулемета «зброевка». Спустя минуту гулко замолотил крупнокалиберный пулемет. Самоходки не могли сразу подавить их огонь. Все три машины были вынуждены сделать крюк, чтобы не завязнуть в болотистой низине, над которой густым облаком кружилась мошкара.
Оба взвода несли потери. Продвигались быстрыми перебежками под прикрытием ручных пулеметов. Получалась лобовая атака, которую всячески пытался избежать капитан Бобич, но не смог. Другого варианта не оставалось.
Немецкие артиллеристы выкатили из капонира одно из орудий и разворачивали его в сторону мелькнувших русских самоходок. Обер-лейтенант, командир батареи, отдавал команды второму расчету, который с трудом выталкивал из вязкой земли вторую шестидюймовую пушку.
Александр Бобич понимал, что самоходки, которые вынырнут из ложбины, сразу же встретит снарядом орудие, уже изготовленное к стрельбе. Вряд ли оно промахнется. Через минуты вытолкнут наверх второе орудие – две тяжелые пушки будут вести огонь по самоходкам почти в упор.
Капитан пытался поднять в атаку оба взвода. Один хороший рывок – и бойцы забросают гранатами пушки. Но люди вжимались в землю. Спасались от плотных пулеметных трасс, которые свистели над головой, вонзались в вязкую почву.
Два пулемета уже свалили на землю не меньше десятка человек. Все они были убиты или тяжело ранены. Подняться означало угодить под плотный огонь. Место было открытое. Защитой могли служить лишь редкие кочки да хилые болотные осины, которые насквозь просаживали пулеметные очереди.
Младший лейтенант, пришедший в полк после шестимесячных курсов пехотных командиров всего месяц назад, еще не участвовал в боях. Лежа вместе с другими, он посылал короткие очереди из «ППШ» в сторону немецкой траншеи.
Больше всего он боялся прослыть трусом. Услышав капитана Бобича, торопливо поднялся в рост.
– Взвод! В атаку…
Вряд ли он успел бы выкрикнуть команду до конца. В его сторону уже летела трассирующая очередь. Спасая взводного от смерти, сержант рывком опрокинул его на землю. Плотная трасса скорострельного «МГ-42» прошла в метре от них.
– Куда ты? Пропадешь!
– Надо, – пытался подняться девятнадцатилетний младший лейтенант. – Надо вперед.
Вслед за «МГ-42» ударил крупнокалиберный «машингевер». Пуля калибра 13 миллиметров просадила с хлюпаньем кочку и тело бойца-автоматчика. Тот вскочил, но сумел сделать лишь пару шагов. Из-под правой лопатки, пузырясь, струей вытекала кровь.
– Не торопись, младшой, – сказал сержант. – Ротному положено кричать, а мы самоходок подождем. Без их поддержки – каюк. Диск смени, он у тебя, наверное, пустой. Палил в белый свет, как в копеечку.
Капитан Александр Бобич понял, что людей не поднять. Когда-то он сам прошел такие атаки в лоб, которые выкашивали половину взводов и рот. Сейчас он искал другой путь.
Извиваясь, как ящерица, полз к огнеметчику, который вместе с помощником прятался за обомшелым болотным валуном. Ротного сопровождал семнадцатилетний ординарец Минаев Андрей. Он подобрал полузамерзшего парня зимой в сгоревшей деревне и добился зачисления в десантную роту.
За спиной капитана вели огонь два ручных пулемета, пытаясь поддержать наступающих. Ближний из них перехлестнула трасса «МГ-42». Первый номер был убит, вышибло диск из зажимов. Второй номер расчета потянул «Дегтярев», чтобы перезарядить, но увидел, что казенник смят.
Вскоре замолчал и другой «Дегтярев», его достал крупнокалиберный пулемет. А командир роты вместе со своим ординарцем доползли до огнеметчиков.
– Чего лежите? Фрицы уже орудие развернули.
– Ты попробуй, сунься под пули с этим баллоном. Сгоришь, как свечка. Да и не достанем мы ихнюю пушку. Огнемет всего на сорок метров бьет.
– Ползем вместе, – капитан решительно потянул бойца за шиворот.
Семнадцатилетний ординарец подтолкнул второго огнеметчика:
– Двигай, не спи. Капитан, что ли, вместо вас воевать будет?
Расчет тяжелого орудия напряженно застыл на своих местах. Угол горизонтального обстрела пушки составлял всего одиннадцать градусов. Артиллеристы напряженно прислушивались к звуку моторов русских самоходок. Где они вынырнут?
Но опасность подстерегала расчет 150-миллиметровки с другой стороны. Старшина Николай Шендаков вместе с тремя бойцами своего отделения подползли к орудию на сто метров и открыли огонь из автоматов.
Через короткое время их засек расчет крупнокалиберного «машингевера», но они успели очередями из «ППШ» срезать двоих артиллеристов из расчета орудия и заставили остальных спрятаться за щит или залечь.
– Бей по орудию, – приказал огнеметчику капитан Бобич, пристраивая автомат.
– Далеко. Пришибут нас.
– Две жизни прожить хочешь, дядя? – выругался ординарец и дал очередь в артиллериста, вставшего за прицел орудия.
Младший сержант нажал на спуск своего ружья. Струя горящей жидкости выплеснулась метров на сорок, не достав пушку. Но полоса огня и черного смолистого дыма образовала клубящуюся завесу. Загорелся мох, добавив еще дыма.
– Жарь, дядя! – кричал ординарец Андрей.
Младший сержант уже понял замысел капитана и выстилал новые полосы шипящего огня.
Под прикрытием дымовой завесы к орудию приблизились разведчики и бросили несколько «лимонок», срезав осколками наводчика и еще одного из уцелевших артиллеристов. Массивное орудие стояло заряженное и готовое открыть огонь, но стрелять из него было некому.
Расчет «Дегтярева» сумел подползти поближе и точными очередями заставил замолчать крупнокалиберный «машингевер». Оба взвода поднялись и снова двинулись вперед. Однако усилили огонь остальные пулеметы, а через несколько минут снова замолотил крупнокалиберный «машингевер».
Атакующие бойцы залегли. Саша Бобич, недоучившийся студент, пришедший на фронт в начале марта сорок третьего зеленым младшим лейтенантом и уже набравшийся достаточно опыта, тоже лежал вместе с бойцами.
Расстояние до немецких позиций оставалось всего ничего. Но подняться и одолеть последние десятки метров было невозможно. Вели непрерывную стрельбу не только пулеметы, но и автоматы, винтовки. Летели, кувыркаясь в воздухе, гранаты-колотушки и взрывались в опасной близости.
Огнеметчики меняли баллон. Пуля, звякнув, пробила металл. Вскрикнул помощник младшего сержанта и пополз прочь от зеленого девятилитрового баллона, не обращая внимания на перебитое другой пулей запястье.
Больше, чем тяжелая рана, его пугала струйка горючей жидкости, вытекавшая из баллона. Ему приходилось видеть, как заживо сгорали люди (плавились даже пряжки ремней), кричали от жуткой боли, тщетно пытаясь погасить, стряхнуть с себя липкое пламя.
Пуля, пробившая заполненный баллон, не дала искры. Это спасало обоих огнеметчиков и капитана Александра Бобича с его ординарцем. Все четверо торопливо отползали от разлившейся лужи, остро пахнувшей ацетоном.
Нервное напряжение заставляло немецких солдат ползти навстречу атакующим, гранаты падали все ближе. Пулеметчики, опасаясь внезапного рывка, стреляли непрерывно, порой толком не целясь, едва успевая менять раскаленные стволы. От спешки заклинивало затворы. Эффективность пулеметного огня снизилась. Капитан понял, что медлить дальше нельзя.
Он поднялся первым вместе со своим ординарцем. Следом вскочил младший лейтенант, стреляя с пояса из автомата. Взводы в очередной раз кинулись в атаку.
Наверное, она была бы отбита, но саперы бросили с полдесятка дымовых шашек, взорвался пробитый еще одной пулей баллон с горючей жидкостью. Дым мешал немецким пулеметчикам взять точный прицел, хотя трассы летели густо, находя новые жертвы.
Саперы подползали к орудию со связками взрывчатки. Артиллерийский унтер-офицер, старший расчета, раненный осколками «лимонки», несколько раз выстрелил из длинноствольного «люгера». Упал сапер с приготовленной к броску противотанковой гранатой.
Унтер-офицер, хоть и был ранен, не имел права оставить исправное орудие. Он скатился в капонир, где прятался один из подносчиков снарядов, держа наготове карабин.
– Где остальные? – спросил он, уставившись на унтер-офицера в изодранном окровавленном мундире.
– Русские прорвались.
Взорвалась противотанковая граната, выпавшая из рук раненого сапера. Унтер-офицер сменил обойму «люгера», он был намерен сражаться до конца. Подносчик боеприпасов, рослый упитанный солдат, выстрелил, не целясь, из карабина и потянул из чехла гранату-колотушку.
Две увесистые связки тола рванули, перекрыв грохотом стрельбу вокруг. Вышибло и отбросило в сторону смятое колесо, орудие осело набок, уткнувшись стволом в землю.
Обрушило бруствер капонира, завалив по грудь подносчика, так и не успевшего достать гранату. Унтер-офицер прошел со своей батареей путь от Франции и до Москвы. Под Смоленском он рушил фугасами укрепления русских и старые, красного кирпича здания.
Он с удовлетворением наблюдал, как удачно попавший в окно снаряд взрывался в тесном пространстве. Стена и крыша словно вспучивались от мощной взрывной волны, а затем разлетались, разваливаясь на куски.
Там же, под Смоленском, унтер-офицер накрыл шрапнелью скопившуюся на берегу Днепра, зажатую танками толпу русских солдат. Шрапнель была его коньком. Заряды взрывались точно на высоте трех десятков метров, а когда русские шарахались прочь, на выгоревшей траве оставались лежать каждый раз несколько убитых и тяжело раненных.
Под Москвой батарею смяли тяжелые «тридцатьчетверки», и унтер-офицер чудом ушел от смерти, отступая с полком через бесконечные снега и страшные морозы, которые убивали его камрадов не хуже, чем шрапнель. Тогда он потерял четыре пальца на ногах, сильно хромал, но в тыл его не списали.
Сегодня смерть снова подбиралась к нему. Собрав все силы, унтер-офицер, шатаясь, отходил к лесу, посылая пулю за пулей в своих преследователей.
Автоматная очередь перебила плечо, вышибла из руки «люгер». Сдаваться было поздно, и он попятился в отсечную траншею, где хранились снаряды.
Наверху показалась фигура светловолосого русского солдата. Унтер-офицер хотел крикнуть, что он ранен, сдается и никогда не был нацистом. Он простой служащий, и у него трое детей.
Но русский исчез, а сверху упала граната. Она разорвалась среди массивных гильз, набитых мешочками с артиллерийским порохом.
Вспышка поглотила унтер-офицера, удачно начавшего эту войну и уже присмотревшего хороший участок земли под Смоленском. Правда, Смоленск снова взяли русские…
Он не почувствовал боли, когда взрыв сразу несколько фугасных снарядов смешал его вместе с болотной торфяной землей Полесья. Исковерканный «люгер» отлетел в капонир, где подносчик боеприпасов разглядел сквозь пелену в глазах русских солдат.
Выстрел из карабина, пробивший каску и голову, слился с взрывом снаряда. Из ложбины одна за другой, выныривали самоходки.
Второе орудие не успели толком развернуть. Оно оглушительно грохнуло, выбросив язык пламени. Фугасный снаряд весом тридцать восемь килограммов прошел в нескольких метрах от машины Карелина и взорвался в ложбине.
Наводчик Федосеев стрелял на ходу, нажав на спуск, когда машину подбросило на полной скорости в сорок пять километров. Но эта скорость и вираж спасли самоходку от последующего выстрела реактивного гранатомета «офенрор».
Это было несовершенное, хотя и сильное противотанковое оружие. Стрелок пользовался противогазом и перчатками, чтобы не обжечь лицо и руки раскаленными газами. Все это, а также сильная отдача мешали точному прицеливанию. Кумулятивная мина весом два с половиной килограмма взорвалась, вспахав пригорок. Во все стороны брызнули горящие комки, огонь охватил кустарник.
Командир второй машины, лейтенант Геннадий Рыбянченко, сидел за прицелом, не слишком надеясь на своего молодого наводчика.
– Дорожка! – крикнул он механику.
Если Карелин не мог позволить себе остановить машину, то теперь после выстрела орудия у экипажа лейтенанта имелись десять-пятнадцать секунд в запасе, пока немецкий расчет перезарядит тяжелое орудие. Скорострельность 150-миллиметровых пушек составляла всего три выстрела в минуту.
Геннадий воевал около года и стрелял неплохо. Остановка дала ему возможность тщательно прицелиться в стоявшее на открытом месте орудие. Расчет лихорадочно перезаряжал тяжелую пушку, но явно не успевал. Вначале требовалось загнать в казенник снаряд, а затем массивную гильзу с порохом.
Помогая артиллеристам, ударил еще один гранатомет, однако расстояние для него было слишком велико. «Трехдюймовку» «ЗИС-3», установленную на самоходной установке «СУ-76», немцы называли «раш бум» из-за высокой скорости снаряда – 700 метров в секунду. Почти сразу, следом за выстрелом, раздавался взрыв.
Однако этот выстрел оказался не точным. Снаряд рванул с недолетом, зарывшись в вязкую почву. Орудие встряхнуло. Наводчик, ударившись о прицел, свалился оглушенный под колеса. Его заменил командир орудия.
Механик самоходки, не дожидаясь ответного снаряда, гнал машину вперед, огибая орудие с фланга.
– Щас он нам врежет… целиться надо было лучше, – бормотал он.
Старший унтер-офицер ловил в прицел и никак не мог поймать стремительно приближавшуюся самоходку. Тяжелый фугас взорвался позади машины. Увесистый осколок лязгнул о броню, еще несколько штук жутко просвистели над головами экипажа.
Заряжающий уставился на пробоину в метре от него, из которой торчал зазубренный, сплющенный от удара осколок величиной с ладонь.
– Господи, – выдохнул он.
– Дорожка! – снова скомандовал лейтенант.
На этот раз Геннадий Рыбянченко не промахнулся. Трехдюймовый снаряд угодил под массивный сошник орудия, которое разворачивали сразу четверо артиллеристов. Сошник смяло и разорвало почти пополам.
Двое артиллеристов были убиты, двое других – отброшены взрывной волной и ранены осколками. Разбило приборы наведения, орудие вышло из строя.
Две другие 150-миллиметровки стояли поодаль. Их не успели выкатить на прямую наводку. В одну из пушек выстрелил с короткой остановки Павел Карелин. Снаряд обвалил капонир, засыпал орудие грудой земли.
Лейтенант Рыбянченко гнал машину к четвертой пушке, скрытой от него кустарником и мелкими деревьями. В сторону самоходки развернулся крупнокалиберный пулемет и ударил в борт машины. Пули лязгнули по боковой броне рубки толщиной 16 миллиметров, пробили ее в двух местах. Одна угодила и сбила с ног заряжающего.
– Разворачивайся к пулемету! – скомандовал лейтенант механику-водителю.
Поймав в прицел вспышки, нажал на спуск. Фугасный снаряд смел бруствер, сорвал со станка тяжелый ствол и раскидал разорванные тела двух пулеметчиков. Машина оказалась возле траншеи, откуда летели гранаты, и густо рассеивал трассы скорострельный пулемет «МГ-42». Здесь располагался стрелковый взвод, защищавший тяжелую батарею от танков и пехоты. Для самоходки, которая прорвалась сюда в одиночку, без сопровождения десанта – это было смертельно опасное место.
– Стой! Дорожка! – кричал Рыбянченко.
Наводчик подавал ему снаряды. Двадцатилетний лейтенант бил по траншее, разваливая пулеметные гнезда, разнес глубокий двойной окоп, где прятались со своими трубами минометчики. Мины, сдетонировав, выбросили фонтан обломков, сплющенный минометный ствол. Загорелся фосфор в зажигательных минах, окутав траншею ядовитым белесым дымом.
– Что с Мишкой? – на секунду оторвался от прицела лейтенант и поглядел на скорчившееся тело заряжающего.
– Ребра сломаны, легкое пробито, – ответил наводчик – Доходит Мишаня…
Оставаться на месте было опасно. Самоходка Рыбянченко снова набрала ход, добивая траншею. Под днищем рванула противотанковая граната, оглушив механика. Неуправляемая машина завалилась одной стороной в траншею. Из отсечного хода вынырнул немец в каске, противогазе, с реактивным гранатометом на плече.
– Приехали! – ахнул механик-водитель, понимая, что на таком расстоянии немец не промахнется.
Целиться не оставалось времени, Рыбянченко нажал на спуск. Снаряд прошел мимо гранатометчика. Но вспышка и струя раскаленных газов сбили немца с ног и, ломая тело, отбросили на несколько метров в глубину траншеи.
Смелой самоходке по прозвищу «брезентовый фердинанд» и ее экипажу осталось жить считанные минуты. Эти машины с противопульной броней шли в бой и погибали в атаках вместе с пехотой, которую поддерживали огнем своих орудий.
Геннадий Рыбянченко неделю назад получил письмо от старшего брата, который два года считался пропавшим без вести. Выжил братуха! Находился в плену, был освобожден и скоро снова будет воевать. А ведь его, считай, похоронили, как и отца, погибшего под Ростовом. Теперь вместе повоюем!
– Генка, фрицы с тыла! – закричал наводчик, нашаривая под ногами автомат.
Лейтенант среагировал быстрее. Выдернул из кармана комбинезона старый надежный «ТТ» (патрон уже был в стволе) и бросился в кормовую часть рубки.
Рыжеволосый немецкий сапер ловко прилепил к броне магнитную мину, похожую на сковородку с двумя ручками. Увидев направленный в лицо ствол пистолета, отшатнулся.
Пуля пробила каску и голову шустрого сапера. Остаток обоймы вылетел в его напарника, тащившего еще две мины.
– Машину мне угробить хотели, – зло бормотал лейтенант. – А вот хрен вам!
Перевесившись через край рубки, Геннадий пытался сорвать мину, но она прилепилась крепко. Открыв дверцу, спрыгнул в траншею и потянул «сковородку» за обе ручки.
– Генка, не надо! – в отчаянии закричал наводчик, который почувствовал недоброе.
Сначала взорвалась магнитная мина, поставленная на боевой взвод, затем сдетонировали сразу с десяток снарядов и вспыхнул бензин в объемистом баке. Рванул оставшийся боекомплект, раскидывая в стороны скрученные куски брони, останки самоходчиков и немецких саперов. На месте славной машины «СУ-76», экипаж которой сражался до последнего, клубился огненный шар, выжигая все вокруг на десятки метров.
– Генка взорвался! – кричал заряжающий Костя Бурлаков, дергая Карелина за плечо.
– Вижу, – ответил старший лейтенант. – Подавай снаряд.
Остатки тяжелой батареи добивали с остервенением. Самоходчики видели, как горела вместе с экипажем «сушка» веселого лейтенанта Геннадия Рыбянченко. Все, нет Генки! Даже похоронить нечего будет. И от ребят ничего не осталось.
Оба пехотных взвода понесли большие потери от пулеметного огня. Крупнокалиберные «машингеверы» оставляли рваные сквозные раны, от которых люди умирали в считанные минуты. Скорострельные «МГ-42», рассеивая плотные трассы, пробивали тела бойцов сразу в нескольких местах, дробили кости, превращали в месиво внутренности. «МГ-42» не зря называли «пилой Гитлера».
Теперь, прорвавшись через завесу огня, когда пулеметы были разбиты снарядами или раздавлены гусеницами самоходок, пехота добивала все живое.
Ординарец Бобича, Андрюха Минаев, бежал вперед, не отставая от капитана. Прошил очередью рослого артиллериста, который перезаряжал карабин. Патронов не жалел, а лицо с мягкими детскими чертами исказилось от злости. Тяжело раненный немецкий солдат все же сделал попытку вскинуть карабин.
– Не выйдет. Жри, гад!
Андрей снова нажал на спуск В декабре сорок третьего, отступая, немцы сожгли его деревню. Андрюха, тогда ему было шестнадцать, потерял в один день отца и старшего брата. Щадить фрицев он не собирался.
Десантники окружили в траншее группу артиллеристов во главе с обер-лейтенантом. На предложение сдаться они ответили огнем, а затем дружно кинулись на прорыв.
Бежать было некуда. От леса их отсекли плотным огнем, и кустарник на краю болота стал последним убежищем. Автоматные очереди срезали кусты, находя лежавших среди кочек немцев.
– Уходим! – дал команду Павел Карелин. – Мы тут сами в окружении.
Увидел, что Евсеев Иван пытается достать огнем уцелевших немцев, передал по рации:
– Не лезь, в трясину врюхаешья. Добей крайнее орудие.
Сам Карелин выпустил снаряд в орудийный погреб. Там вспыхивали гильзы с порохом, взрывались фугасные головки.
На машины спешно грузили раненых. Задание было выполнено, все четыре орудия разбиты, вмяты в землю. Теперь оставалось эвакуировать раненых и пробиться к своим.
С опушки леса били два миномета, стреляли из винтовок и автоматов уцелевшие артиллеристы и подошедшая к ним подмога. Самоходки огрызались редкими орудийными выстрелами, прикрывая отход десантников и пехоты.
До своих добрались, оставив позади еще нескольких погибших. Докладывал как старший по званию командир десантной роты капитан Бобич. Уничтожение тяжелой батареи обошлось дорого. Погибли двадцать шесть человек, более тридцати были ранены.
– Недешево нам эта батарея досталась, – качал головой подполковник Тюльков. – В операции, считая экипажи самоходок, человек девяносто участвовали?
– Около того, – кивнул Александр Бобич.
– Потери – две трети. Слишком много! Напролом лезли?
– А там по-другому невозможно, – вмешался Павел Карелин. – С одной стороны болото, с другой – лес. Одних пулеметов штук шесть было, из них два крупнокалиберных.
На этом разговор закончился. Тюльков объявил благодарность стоявшим перед ним бойцам и офицерам, сказал что-то о наградах. Но все понимали, главное сейчас – удержать плацдарм.
Немцы продолжали обстрел строящейся переправы из минометов и полевых орудий. Часть мин и снарядов летели в сторону пехотного батальона и самоходок Дважды предпринимались контратаки. Последняя, уже перед закатом, была наиболее упорная.
Под прикрытием двух уцелевших «хетцеров» и минометного огня группы по 10–15 человек перебежками пытались вклиниться в оборону.
Это были рослые молодые парни в камуфляжных костюмах. Почти все были вооружены автоматами, часть из них имели новые штурмовые винтовки «МП-43» под уменьшенный винтовочный патрон.
Сюда перебросили специальную штурмовую роту. Хорошо подготовленные солдаты прокладывали путь плотным огнем и гранатами. Но бойцы десантной роты и пехотного батальона уже не уступали по опыту «штурмовикам».
Автоматные очереди и взрывы гранат раздавались до темноты. В самый напряженный момент Тюльков приказал открыть огонь из орудий самоходок Осколочные снаряды, взрываясь в опасной близости от своих траншей, заволокли вечернее небо пеленой дыма от сгоревшей взрывчатки и тлевшего мха.
Орудийный огонь в упор страшен и для бывалых солдат. Выстрелы и взрывы сливались в непрерывный грохот. Рослые тренированные парни из штурмовой роты видели, как осколки наносят смертельные раны их камрадам. Взрывы подкидывали разорванные тела, смятые каски.
Молодой капитан с рыцарским крестом, полученным за штурм Харькова в сорок третьем году, преодолел дымившиеся воронки, между которыми лежали тела его солдат.
За ним бежали с десяток наиболее смелых парней. Капитан в упор застрелил из «маузера» двоих красноармейцев, солдаты опустошали магазины автоматов, убив и ранив еще несколько человек.
Капитан Александр Бобич имел более скромные награды, однако науку ненависти постиг в полной мере. Расстреляв диск автомата, бросился на «рыцаря» и сильным ударом разбил о его каску приклад. «Маузеровская» пуля вырвала клок кожи под ухом. Оглушенный капитан с руганью обрушил тяжелый казенник «ППШ» сбоку, целясь в шею.
Удар свалил немецкого офицера. Ординарец Андрюха, хрипло крича, стрелял в бежавшего следом ефрейтора. Тот упал, но рядовой Минаев продолжал нажимать на спуск автомата.
Началась рукопашная схватка, более похожая на свалку, где кричали, матерились на нескольких языках и били друг друга прикладами, ножами, саперными лопатками. Почти вся группа во главе с немецким капитаном осталась лежать возле траншеи.
Андрей Минаев подобрал «маузер» и выпустил остаток обоймы в сторону отступивших врагов. Его позвал Александр Бобич:
– Хватит палить. Помоги раненого перевязать.
– Сейчас…
Семнадцатилетнего ординарца трясло. Он с трудом отходил от горячки боя. Капитан Бобич помогал санитару накладывать шину на перебитую ногу молодого красноармейца, немногим старше Андрея. Парень дергался от боли, во рту закипала розовая слюна.
– Мамоньки… болит, сил нет. Отрежут ногу, да?
– Лежи спокойно, – прижимал его коленом санитар.
Он видел, что нога перебита почти надвое. Вряд ли парню доведется когда-нибудь сплясать. Дотащить хотя бы живым до санчасти, а там как бог даст. Андрей сунул «маузер» за ремень и принялся тоже помогать санитару. Капитан, в прожженной гимнастерке, расстегнув пуговицы, вслушивался в прерывистое дыхание сержанта, лежавшего недалеко от парня с перебитой ногой.
– Умирает он, товарищ капитан. Три пули в грудь словил, – сказал санитар.
– Дай бинт, перетяну потуже. Его в первую очередь к хирургу надо.
Тяжелораненый сержант с сильными мускулистыми руками с усилием приподнялся на локтях и отчетливо произнес:
– Выживу… один я у матери остался. Спасите, товарищ капитан…
В нескольких шагах пытался уползти немецкий офицер с неестественно вывернутой шеей.
– Куда? – наступил ему сапогом на спину красноармеец и выстрелил из карабина в голову.
Перевернув тело, снял золотистый крест, отстегнул часы, вытащил из карманов бумажник и документы.
– Часы себе оставь, а остальное сдай старшине, – не глядя на бойца, коротко обронил капитан Бобич. – Сержанта срочно в санчасть. Выживет, парень крепкий.
Немцы продолжали вести огонь из минометов, но переправу с наступлением темноты восстанавливали быстро. По узким мосткам, не дожидаясь, пока проложат бревенчатую гать, на плацдарм перебирались все новые пехотные взводы.
Карелин обошел три оставшиеся самоходки своей батареи. Костя Бурлаков сходил за ужином. Принес котелки с трофейной немецкой фасолью, открыли консервы.
– Выпьем, командир? – доставая фляжку, предложил Алесь Хижняк. – Повод имеется. Плацдарм удержали, тяжелую батарею размолотили.
– Выпьем, – согласился Павел. – Геннадия Рыбянченко и его погибший экипаж помянем.
В небе взлетали ракеты, продолжали вести огонь немецкие минометы. Затем открыла ответную стрельбу наша артиллерия. Пришел сержант из экипажа Бакулина. Козырнув, сообщил:
– Вас, товарищ комбат, приглашает на ужин капитан Бакулин.
– Спасибо. Мы с ребятами собрались. Да и батарею оставлять не хочу. У нас всего три машины осталось.
– Сходи, Павел Дмитрич, – поддержал сержанта Алесь Хижняк, самый рассудительный и дальновидный человек в экипаже. – Обидишь товарища капитана.
Хижняк хорошо знал, что ходят слухи о возможном назначении Бакулина начальником штаба полка. Он самый грамотный из командиров батарей, имеет знакомства в штабе корпуса. Отношения Карелина и капитана Бакулина складываются не слишком гладко. Разные они люди. Но добра для третьей батареи не жди, если начштаба невзлюбит ее командира. Это понимал и сам Карелин.
– Алесь, остаешься за старшего. Если что, бегом за мной.
– Ничего не случится, – заверил Хижняк.
По дороге заглянул к своему заместителю Александру Зацепину.
– Саня, меня Бакулин на ужин пригласил. Не вовремя эти посиделки. Ты обойди батарею разок-другой и не засни, если сможешь.
– Смогу, – засмеялся старый товарищ. – Иди, налаживай контакты с будущим начальством. Правда, что его начальником штаба планируют?
– Хрен их там знает, – в сердцах сплюнул Павел. – Ходят слухи… Нам какая разница? Будет в блиндаже сидеть, ведомости составлять.
– Для него самое место, – согласился Зацепин.
Батарея капитана Бакулина находилась в полукилометре. Пока шел, Павла дважды останавливали посты, выставленные комбатом Клычко.
– Как там фрицы? – спросил он. – Не тревожат?
– Пока молчат, – ответил сержант, старший патруля. – Ракеты запускают, опасаются атаки.
Бакулин ужинал не один. Здесь находился комбат Клычко с одним из своих командиров рот. Подвыпивший майор обнял Карелина:
– Ну, ты молодец! Ребята рассказывали, как вы немецкую батарею раздолбали. Лихо сработали.
– Брось, Петр Максимович, – отмахнулся Павел. – Батарея, конечно, сильная была, но не слишком поворотливая. И обошлась она нам дороговато – шестьдесят убитых и раненых. Самоходка Геннадия Рыбянченко вместе с экипажем сгорела. Так что хвалиться нечем.
Юрий Бакулин кисло улыбнулся, а его помощник разлил в кружки разбавленный спирт. Выпили, закусили трофейными сардинами и паштетом. Не к месту был сейчас этот ужин. Строительство переправы еще не закончено. Немцы хоть и получили по зубам, но могут ударить в любой момент.
– А где командир полка? – спросил Карелин.
– Ушел на переправу, встречать остальные батареи, – поторопился сообщить помощник Бакулина.
– Не бойся, имеем право отдохнуть, – закуривая папиросу, сказал Бакулин. – Заслужили.
Павел хотел заметить, что Борис Прокофьевич Тюльков к таким мелочам не цепляется, но промолчал. Разговор не клеился. Павел чувствовал себя не в своей тарелке. Кое-как отсидев с полчаса, заторопился:
– Извини, Юрий Акимович. Сам знаешь, в батарее всего три машины остались. Душа неспокойная. – А ты береги технику и под удары не подставляй, – слегка заплетающимся голосом, назидательно проговорил Бакулин.
Старший лейтенант снова промолчал. Ни к чему и дальше обострять отношения. Вместе с ним поднялся и направился к себе комбат Петр Клычко:
– Надо глянуть, а то фрицы что-то замолкли.
Однако ночь закончилась благополучно. Саперы восстановили переправу. По шатким бревнам медленно потянулся поток машин и людей. Механизированный корпус втягивался на плацдарм, готовясь с ходу продолжить наступление.