Квантун - читать онлайн

Влиятельный господин его не ждал. Появление судебного следователя застало его за чтением книги в любимом кресле-качалке. Переходить в кабинет хозяину большого дома не хотелось, поэтому их разговор состоялся прямо в библиотеке, на фоне высоких шкафов, плотно уставленных книгами.

Кондратий Яковлевич треснутым голосом поведал о несчастье, которое с ним приключилось, и попросил не бросать его в этой беде одного. Первое, что̀ сделал всесильный покровитель, это приказал подать судебному следователю стакан воды с валерьяной. Пока гость с жадностью пил, стуча зубами о стекло, хозяин особняка думал, как помочь незадачливому родственнику и одновременно брату-каменщику. При всей своей доброте и благожелательности помогать ему он отчего-то не хотел. Однако данное первого числа обещание следовало исполнить. Да и что подумали бы о нем братья в случае отказа? Иначе он перестал бы себя уважать.

– А что, если вашего письмоводителя отправить в уезд вместо вас? – предложил влиятельный господин.

– Меня бы это всецело устроило, однако председатель никогда на это не пойдет. Он считает моего помощника более талантливым, чем меня, поэтому видит для него место в Киеве.

– Гм. Это значит только одно: чтобы вам не потерять свою должность, вашего письмоводителя надо перевести в другую губернию.

– Да! Это то, что̀ нужно! – обрадовался Воскресенский.

– Однако это должно быть очень заманчивое предложение, от которого он не сможет отказаться. Задача, прямо скажем, сложная, потому что в Российской Империи мало городов, которые могут сравниться с Киевом.

– Помнится, вот уже три года он рассказывает мне о расчудесном городе Дальнем. Грезит там побывать.

– Дальний? – переспросил влиятельный господин. – Это наш новый порто-франко в Квантунской области, который курирует сам Витте? Очень хорошо! Я неплохо знаком с Сергеем Юльевичем. Справлюсь у него о наличии в Дальнем вакансий по судебному ведомству. Полагаю, он мне не откажет. С Николаем Валериановичем я также всё улажу.

– Вы мой спаситель! – обрадовался Кондратий Яковлевич. – Если бы вы еще попросили сменить председателя нашего Окружного суда…

– А вы, однако, наглец, ваше высокородие! – вспыхнул хозяин большого дома. – Вам палец в рот не клади – по локоть откусите. Я, понимаете ли, любезно согласился вам помочь, а вы…

– Простите, Христа ради!.. Я подумал, что так проще будет… – залебезил Воскресенский.

– Нет уж! Константин Константинович человек деятельный и даровитый, высококвалифицированный профессионал – иными словами, на своем месте. Копать под такого – грех. Это я вам как патриот заявляю. Вы же, как я понимаю, видите во мне единственно интригана.

– Что вы!.. Это отнюдь не так!

– Запомните, дорогой Кондратий Яковлевич. Я никогда никому не делаю зла. Таков мой жизненный принцип. Если я что-то делаю, то только неукоснительно следуя эскулапскому правилу «не навреди». Вот и в вашем случае я попробую сделать так, чтобы вы остались в прежней должности, а ваш помощник осуществил давнюю мечту. Все от этого выиграют. Проигравших не будет.

– Вы самый благородный из всех, кого я знаю! – лицемерно воскликнул судебный следователь.

Влиятельный господин поморщился, потянулся за карандашом и бумагой.

– Как, говорите, зовут вашего письмоводителя?

– Антон Федорович Горский.

– Гм, кажется, где-то я уже слышал это имя, – нахмурился хозяин особняка, тщетно пытаясь вспомнить.

– Вполне возможно. В Окружном суде только о нем и говорят.

– Он поступил к вам после окончания юридического факультета университета, верно?

– Да.

– Но в возрастной ценз двадцати пяти лет, необходимый для занятия должности следователя, он подпадает?

– Да, ему двадцать семь. Единственное, с чем у него проблемы, так это со стажем. Он всего год как младший кандидат в судебные должности.

– Но вы же сами сказали, что Константин Константинович будет просить за него у Муравьева. Значит, это не столь важно. Главное, что он станет старшим кандидатом.

– Не знаю, как вас и благодарить!

– Подождите благодарить. Может статься, что с Дальним ничего не поучится. Тогда придется искать для вашего помощника что-нибудь другое.

Кондратий Яковлевич вернулся домой счастливый и спокойный. Дела его обещали в скором времени успешно устроиться.

Влиятельный господин в тот же день телеграфировал министру юстиции Муравьеву, справляясь о наличии вакансий по судебному ведомству в недавно арендованной у китайцев Квантунской области, особливо в Дальнем. Ответ пришел скоро и отнюдь не порадовал. Николай Валерианович сообщал, что в дальнинском градоначальстве (так правильно называется эта территория), а равно и в главном городе Квантунской области – Порт-Артуре – все вакансии давно заняты.

Хозяин большого дома несколько расстроился: придется подыскивать для талантливого чиновника что-то другое.

«А может, оставить молодое дарование в покое? – подумал вдруг он. – Может, для города будет лучше, если он останется здесь? Очевидно, что Воскресенский следователь никудышный, поэтому председатель Окружного суда решил сменить «несменяемого». Лучше найти Кондратию Яковлевичу хорошее место для достойного завершения стремительно угасающей карьеры».

Довольный принятым решением, он собрался поужинать. Тем не менее его смущал тот факт, что Воскресенский – один из «каменщиков». В этот момент его внимание привлек шум в вестибюле. Хлопнувшая входная дверь сообщала о чьем-то приходе.

– Агата? – удивился влиятельный господин, заметив крадущуюся в свою комнату дочь.

– Да, это я, папенька.

– Я велел тебе сидеть дома! Где ты была?

– Я встречалась с господином Горским! – честно, с чувством собственного достоинства призналась девушка.

– С кем?? – опешил отец, вспомнив о недавнем разговоре с Воскресенским. Именно эту фамилию называл сегодня судебный следователь.

– С Антоном Горским. Это тот молодой человек во фраке, с которым мы давеча собирались в оперу и с которым ты имел удовольствие разговаривать в своем кабинете, – напомнила ему дочь.

У хозяина большого дома потемнело в глазах.

«Так это и есть тот самый талантливый письмоводитель, которого прочат в судебные следователи Бульварного участка! Воистину пути Господни неисповедимы!»

Требовалось срочно что-то придумать, чтобы оградить дочь от этого голодранца. Но что может заставить его покинуть Киев? От какого предложения он не сможет отказаться? Похоже, без помощи Витте тут не обойтись…

3. Белокаменная

Горский не верил собственному счастью. Еще каких-то полгода назад он и представить не мог, что будет заслан судьбой в далекий и желанный край – в Квантунскую область – самую молодую административно-территориальную единицу Российской Империи и самую загадочную. В тот момент, когда молодой человек понял, что его заветная мечта близка к исполнению, он почувствовал себя избранным. Не Божьим помазанником, разумеется, но и не рядовым смертным. Провидение при содействии статского советника Воскресенского уготовило ему грандиозный сюрприз: увлекательнейший вояж, от одной мысли о котором мурашки бежали по коже.

Тем не менее Киев Антон Федорович покидал с тяжелым сердцем. Расставание с Агатой прошло совсем не так, как он рассчитывал. Аристократка долго ревела и упрекала его в малодушии, в нежелании противостоять ее влиятельному папеньке. Одним словом, в нем разочаровалась. Под конец кинула в него носовым платочком и ушла. Кстати, самый платочек с ее слезами и с вышитой литерой «А» он оставил себе на память и даже взял с собою в дорогу. Разумеется, он нисколько не испугался угроз ее отца – хорошо понимал, что до тех пор, пока он не станет личностью с большой буквы, их любовь положительно невозможна. Ну а желание уехать в Дальний – шанс кардинально изменить свою жизнь, совершить рывок наверх, а вместе с тем и возможность уехать из города, в котором остается его роковая любовь. В глубине души он надеялся вернуться в Киев известным и состоятельным человеком, приехать в большой особняк в Липках и просить ее руки. Однако безжалостный разум подсказывал иное: ты потерял ее навсегда!

Не только с гложившей грустью уезжал он из города, который считал для себя родным, но при этом и с чувством выполненного долга. Шайка житомирских воров-театралов, промышлявшая на железнодорожном вокзале (с которого он собственно и отправился в путь) дожидалась своего приговора в Тюремном замке. Напасть на след этих негодяев оказалось непросто. Долго сжимал вокруг них удавку коллежский секретарь и таки на радость полиции сжал. Никто в городе не смог их найти, а он смог. Только вот Кондратий Яковлевич, показалось, не шибко этому обрадовался. Как-то очень сдержанно на всё это сперва отреагировал. Через несколько дней, правда, судебный следователь Бульварного участка явился на службу в необычайно приподнятом настроении. С чего бы вдруг? Оказалось, не за себя, за помощника своего радуется: в связи с последними успехами выхлопотал для подопечного местечко при мировом судье порта Дальнего, что строится на арендованном у китайцев Ляодунском полуострове недалеко от Порт-Артура. Вакансия судебного следователя – это как раз то, о чём грезил наш новоиспеченный старший кандидат на судебные должности. Горский готов был расцеловать своего покровителя и благодетеля. Дальний и вовсе был его заветной мечтой. А тут обе мечты разом слились воедино, явив коллежскому секретарю бесценный подарок.

– Не мелковат ли мой десятый классный чин? – с опаской и треволнением спрашивал Антон Федорович Воскресенского.

– Вовсе нет, – как-то чересчур уверенно отвечал Кондратий Яковлевич. – Мировой судья Дальнего лишь надворный советник. В самый раз тебе.

До сих пор не верится.

Антон Федорович на секунду отвлекся. Поезд значительно замедлил ход – приближался к Москве. Пейзаж из пасторально-лесного переменился на индустриально-городской. Будто сменили декорации в театре. Тут и там – всюду повылазили трубы фабрик и заводов, точно вся Первопрестольная состояла сугубо из объектов промышленности. Лес труб порою разбавляли длинные кирпичные строения самой незамысловатой архитектуры и самого отвратительного вида. Вдобавок ко всему свой штрих вносила серая промозглая октябрьская погода. Горский даже начинал разочаровываться: что же это за город такой дрянной?

В Москве ему доводилось бывать однажды в далеком детстве. Куда-то они ехали с родителями, куда-то спешили. Воспоминания о той поездке остались очень скудные и какие-то неточные, размытые. Помнил лишь Горский толпы народу, среди которых он удачно лавировал с papa et maman. Помнил запруженные экипажами улицы. Помнил… а впрочем, больше он ничего не помнил.

– Этак, господа, у вас может сложиться неверное впечатление о нашей красавице-Москве, – озабоченно заявил старичок с козлиной бородкой, что сидел рядом.

– Не беспокойтесь. Красоты Белокаменной мы с женою уже имели счастье оценить, – успокоил его флегматичный брюнет, улыбнувшись благоверной.

– Это правда, – пропищала барыня. – Москва на редкость хороша!

– Хорошо, что вы у нас бывали, – гостеприимно потер руки старичок. – А вот вы, молодой человек, полагаю, у нас впервые. Вы так внимательно всё рассматриваете.

– Да, впервые, – Антон Федорович оторвался от окна и откинулся на серую спинку дивана второго класса.

– Тогда непременно советую вам прогуляться по Тверской, посидеть в Александровском саду и посетить соборы Кремля.

– Увы, у меня будет очень мало времени. Чем-то придется поскупиться.

– В таком случае сразу отправляйтесь в Кремль! – участливо посоветовал москвич.

Горский благодарно кивнул. Времени у него будет и впрямь в обрез. Уже без двадцати три пополудни он должен быть в купе первого класса Сибирского поезда.

Кондратий Яковлевич позаботился о том, чтобы его подопечному комфортно ехалось до самой Маньчжурии. До Москвы билет первого класса достать не удалось – много мест выкупили в Курске. Пришлось довольствоваться вторым. А вот в Дальний прикомандированный судебный следователь поедет по высшему разряду. Воскресенский зарезервировал для коллежского секретаря Горского первый класс. Выдал 100 рублей путевых. Заверил, на всю дорогу хватит, а уж по приезде ему предоставят казенную квартиру (или даже дом). Все-де в курсе, все о его прибытии извещены. Забота Кондратия Яковлевича искренно трогала. Не видел Антон Федорович в ней и доли злого умыслу.

Поезд между тем тихой сапой дополз до Курско-Нижегородского вокзала. На перрон высыпали толпы народу. Носильщики тотчас предлагали свои услуги, выхватывая из рук прибывших саквояжи, кофры и портпледы.

Горский не спешил. Надев утепленное пальто, кожаные перчатки и водрузив на остриженную голову фуражку, он вышел из вагона. Проводник пожелал ему счастливого пути, а старичок-москвич предложил свои услуги в качестве чичероне. Не иначе как рассчитывал добраться до дома за чужой кошт. Горский вежливо отказался.

Получив свой большой черный чемодан, он, наконец, осмотрелся. Не так давно перестроенный вокзал коллежского секретаря не впечатлил. Киевский побольше будет и посимпатичнее. Залы просторные, светлые, но что-то не то. Публика здесь очень мрачная. Много подозрительных личностей слоняется – того и гляди обворуют. Рука сама собою вцепилась в чемодан, другая – судорожно проверяла, на месте ли бумажник. На месте.

Первым делом молодому путешественнику потребно было выкупить билет в тот самый Сибирский поезд. Очень кстати пришлось то обстоятельство, что в Дальний поезда отправлялись именно с Курско-Нижегородского вокзала. Дождавшись своей очереди в кассе, Антон Федорович любезно улыбнулся угрюмому служащему.

– Добрый день! На фамилию Горского из Киева был резервирован билет первого класса на Сибирский поезд.

– Из Киева?.. – недоверчиво переспросил мужчина с усталыми глазами по ту сторону окошка.

– Именно.

– Горский?.. Ага, есть такой Горский. До Дальнего изволите?

– Всё верно, – обрадовался Антон Федорович. Тотчас же его поджидал первый неприятный сюрприз.

– Извольте. С вашего благородия 165 рублей.

– 165?.. – ахнул киевлянин. – Но мне сказали, что хватит сотни… Вы не ошиблись?

– За сотню идет второй класс. Но там билетов, увы, нет. Есть третий за 64, если желаете, конечно. Но я вам не советую. Третьим в основном унтеры с прислугой едут да всякая шушера.

– Пусть будет первый, хорошо, – смирился коллежский секретарь. С собой он взял скопленные 200 рублей. На первое время должно хватить. А там следовательское жалованье с квартирными и столовыми в 120 рублей. Так что всё будет хорошо. Отсчитал 165 целковых, протянул в окошко.

Служащий брать деньги не спешил. Привстал, точно разглядывая антоновские ботинки.

– Чемоданчик ваш? – строго спросил он.

– Мой.

– Фунтов 40, не меньше.

– Где-то так, – согласился Антон Федорович.

– Тогда еще плюс 10 рублей за багаж. Копейки отбросим. Итого с вас 175 рублей.

Мрачнее тучи Горский протянул служащему еще одну «красненькую». Видя недоумение пассажира, кассир положил перед коллежским секретарем занимательный справочный бюллетень. Из аккуратной и ясной таблички следовало, что билет первого класса до города Дальнего действительно стоил 165 рублей, второго – 100 рублей и 80 копеек, третьего – 64 рубля и двугривенный. Кроме того, за каждые 10 фунтов багажу предусматривалась дополнительная плата в размере 261,1 копейки. Но, что̀ самое замечательное, поезд этот был отнюдь не скоростным – прибывал в Дальний через 16½ суток, тогда как скорый преодолевал то же расстояние тремя днями ранее! И стоил на порядок выше. За тот же первый класс Горскому пришлось бы отдать на сто рублей больше. Время – деньги.

Впрочем, получив на руки билеты, Антон Федорович несколько приободрился. Скоро он отправится в неведомый для себя край. А деньги… деньги – субстанция переменчивая. О них не стоит беспокоиться.

Однако расход едва ли не половины всех сбережений еще в Москве наводил коллежского секретаря на размышления о предстоящей экономии. Мало ли что еще в дороге произойдет?

Следующая финансовая трата случилась через несколько минут после покупки билета: полтинник ушел на камеру хранения, куда Антон Федорович снес свой большой черный чемодан. Гулять по Москве без оного будет, несомненно, сподручнее.

Выйдя из белоснежного двухбашенного здания, Горский попал на площадь, плотно уставленную пролетками. Сотни извозчиков дружными рядами выстроились перед вокзалом, ожидая своей очереди. Стоило Антону Федоровичу остановиться, как ему тотчас предложили прокатиться с ветерком.

– Залезай, барин! Не робей! – убеждал первый в череде извозчиков. – Куды нужно? На Красную? В соборы?

– Как узнал? – изумился коллежский секретарь, совершив серьезную ошибку для приезжего: сел в пролетку, не договорившись о цене.

– Сразу видно – их благородие нездешний. Замест Георгия у вас на пуговках тужурки какой-то архангел. Да и глазенки вылупили, точно цыпленок. Хоша в Москву все с такими очами приезжають. Ну и главное: без чемодану.

Горский подивился столь наблюдательному вознице. Пальтишко застегнул. Не потому, чтобы киевскую тужурку скрыть, а только из резону согреться – мороз в Первопрестольной стоял знатный. Ну да ничего, успокаивал себя коллежский секретарь, в Маньчжурии климат много мягче. Как бы и это утепленное пальтишко не понадобилось.

Глядя на запруженный Земляной Вал, возница от души чертыхнулся:

– Вот же, …! Придется через Воронцово поле ехать.

– Что же в этом плохого? – полюбопытствовал Антон Федорович.

– А то, вашабродь, что за Воронцовым полем Хитровка починается…

– Вот и славно, – как ни в чём не бывало отозвался Горский. – Там, пожалуй, интересней Кремля.

Возница посмотрел на коллежского секретаря как на умалишенного, но огрызнуться не посмел.

Вскоре они пересекли Покровский бульвар и покатили по Подколокольному переулку. А вот и добрались до Хитровской площади. Ничего такого страшного в этой площади не было. Обычные торговые ряды, разносчики, бедняки, бедняки, бедняки. Несмотря на довольно раннее время, много пьяных. Много детей. Вот один мальчуган лет семи увязался за пролеткой, тянет Горскому картуз, милостыню просит. Антон Федорович как поглядел на босёнка, так сразу сердце защемило: у мальца того вместо одного глаза зияла дыра…

Сжалился молодой чиновник, кинул бедняге полтинник – сдачу из камеры хранения. Мальчонка монету тотчас в кулачке зажал, благодарственно поглядел на Антона Федоровича и умчался со всех ног прочь.

Видевший всё извозчик горестно вздохнул.

– Зря вы ему дали, барин…

– Это почему же? Видал, он без глаза? А такой маленький.

– Дык они нарочно таких малых берут, да глаза им колют, кабы больше подавали.

– Да ну!.. – не поверил Горский.

– А то! На таких милосердных, как вы, рассчитано. Чем дитя увечней, тем лучше для гешефту.

– Кто эти мерзавцы, что детей калечат?

– Вестимо: фартовые. Много каторжников. Их тут видимо-невидимо. Вечером вообще караул! По всей Хитровке кабаки с «малинами». Чистому люду здесь делать нечего.

– А как же полиция? Там же была пожарная каланча! Я видел! Стало быть, и участок.

– Что полиция? – скривился извозчик, выезжая на Варварку. – Полиция старается их не замечать. У них с фартовыми всё договорено, обо всём условлено. Что̀ можно, а что̀ нельзя. Часть слама им идет, вот и весь коленкор.

Горский укоризненно покачал головой, возница недобро усмехнулся.

На Красной площади пришло время прощаться, оплачивать проезд.

– С вас, благородие, рупь с пятиалтынным, – уверенно заявил возница, остановившись у Покровского собора.

– Сколько?..

– Это вам Москва, любезный барин! Привыкли у себя в губернии за двугривенный по городу колесить. Тут у нас иной масштаб, понимаете ли.

«Это какой-то грабеж средь бела дня», – подумал Горский. Карманные «Павел Буре» показывали полдень. На Спасской башне Кремля ударили куранты, зазвучал мелодичный марш Преображенского полка.

Вдоволь нагулявшись по Красной площади, Тверской, Александровскому парку, Успенскому, Архангельскому и Благовещенскому соборам Кремля, юноша вернулся на Курско-Нижегородский вокзал… всего за полтинник!

В половине третьего коллежский секретарь расположился в маленьком двухместном купе первого класса Сибирского поезда и с нетерпением ожидал, кто будет его попутчиком в течение ближайших шестнадцати дней. Мягкие плюшевые диваны, золотистые стены, вычищенные ковры, газовое освещение – интерьер вагона вполне соответствовал затраченным средствам. Единственно, что̀ удручало, так это крохотные размеры отделения, в котором он имел счастье находиться. Ширина его едва ли превышала два аршина, из которых половину занимал самый диван. Над ним – второе спальное место, взобраться на которое можно было при помощи складного столика у окна. Белоснежная скатерть, электрическая лампа с абажуром, расшитая занавеска – при всей существующей тесноте создавали атмосферу непередаваемого уюта. В итоге Антон Федорович пришел к выводу, что так много лучше, нежели в четырехместных, но более просторных купе. Особливо при вояжах парой.

За несколько минут до отбытия по коридору прошел проводник, предлагая провожающим покинуть вагон. Горский понял, что ехать ему предстоит одному. Такое обстоятельство его нисколько не огорчило, напротив – одиночество лучше всего помогало разобраться в самом себе и поразмыслить над будущим.

4. Попутчик

Кондуктор забил в колокол. Раздался протяжный свисток. Поезд должен был тронуться с минуты на минуту. В этот момент некто успел запрыгнуть в вагон.

– Уф! Слава Богу, успел! – выдохнул чей-то молодцеватый баритон.

– Прошу, располагайтесь! – любезничал кондуктор.

Шестое чувство подсказывало Горскому, что незнакомец сейчас войдет в его купе. Так оно и вышло. Перед Антоном Федоровичем возник невысокий субтильный офицер флота с пышными венгерскими усами и элегантными саквояжами в каждой руке. Брюнет в серой нестроевой шинели-пелерине и черной фуражке приветливо поздоровался:

– Честь имею. Лейтенант Унгебауэр! – кивнул он.

– Коллежский секретарь Горский, – поднялся Антон Федорович и чуть было не упал – поезд тронулся.

Легко закинув саквояжи на сетки для ручной клади, офицер флота с интересом воззрился на Горского.

– А где же ваши вещи?

– Мой чемодан слишком тяжел – пришлось сдать в багаж.

– Вот это правильно! В иной раз непременно возьму большой чемодан. А то, знаете ли, осточертело с двумя саквояжами. Коромысла не хватает для потехи! – попутчик весело хохотнул. С чувством юмора у него было всё в порядке.

– Вы, я гляжу, не впервой катаетесь, – осторожно резюмировал коллежский секретарь.

– Лишь второй раз. Из отпуску возвращаюсь, – охотно пояснил лейтенант, снимая шинель. Под черным двубортным укороченным пальто позвякивал кортик.

– В Порт-Артур?

Унгебауэр на мгновение замер. Едва заметная грусть промелькнула в его глазах.

– Нет, в Дальний.

– В Дальний?.. Как славно! Мне тоже в Дальний! Но, насколько я осведомлен, Дальний – порт коммерческий и…

– Вы правы. Крейсеров и миноносцев там нет. Нет и канонерок. Зато есть Управление Морского пароходства общества К.В.ж.д., где я служу помощником управляющего. Ходим во Владивосток, Нагасаки, Шанхай, Фузан. Я лично курирую сообщение с Порт-Артуром и Чифу. Но когда управляющий уходит в отпуск, вся власть переходит в мои руки. И вся ответственность.

– А на боевой корабль вам не хотелось?

– А вы как думаете?

– Думаю, хотелось.

– Вот вы сами себе и ответили, господин коллежский секретарь.

Горский понял, что затронул больную тему. Лучшим выходом было перевести разговор в нейтральное русло, но Антон Федорович отчего-то медлил. Возможно, ему хотелось получше разглядеть незнакомого человека.

Лейтенант с немецкой фамилией ушел, что называется, «в себя». Закинув ногу на ногу, он достал портсигар, намереваясь закурить.

– Вы курите? – очнулся вдруг Унгебауэр.

– Нет.

– Тогда я лучше выйду в тамбур.

Горскому офицер понравился. Сангвинический склад характера предвещал нескучное путешествие, а тот факт, что лейтенант служит в Дальнем – полезные беседы.

Вернулся Унгебауэр с улыбкой. Сел рядом, поглядел в окно, затем на коллежского секретаря.

– Вы, стало быть, в Квантун впервые едете, господин… простите, запамятовал.

– Горский.

– Да-да. Господин Горский.

– Вы можете звать меня Антон Федорович.

– Рад знакомству! Демьян Константинович, – попутчики пожали руки. – Так что же, Антон Федорович, насчет Квантуна?

– Как вы догадались?

– Пальтишко у вас весьма хиленькое для Маньчжурских зим. Сам на те же грабли наступил в первый раз.

– А я слыхал, зимы там много мягче наших…

– Дело в том, что Квантунская область лежит в поясе муссонов. Летом с океана приходят обильные осадки, жары стоят невообразимые. В июне до 28 градусов по Реомюру доходит! Порой и тайфуны наблюдаются. В особенности весной и осенью, когда происходит смена океанических муссонов на континентальные. Зима поэтому сухая, ясная и дьявольски холодная. Несмотря на минус 5–7 градусов, реже 10–14, пробирает до костей. Сугубо из-за ветра.

– Вот как? Буду знать.

– Там вообще всё по-другому…

В купе вошел дородный обер-кондуктор. Представляться не стал, лишь хитро улыбнулся и, поправив мерлушковую бадейку, попросил предъявить билеты. От простых кондукторов его отличал щеголеватый вид, белая окантовка черного мундира и витые красно-белые погоны-галуны.

– В обоих торцах вагона имеются уборные, в коридоре можете ознакомиться с расписанием. Если что-то необходимо, вот электрический звонок, при помощи которого вызывайте кондуктора, когда вам понадобится – он всегда в своем купе. Следом за нашим – салон-вагон. За ним – вагон-ресторан. Имеется одна ванна. Следующая крупная станция – Тула. Стоим два с половиной часа. Прибудем в начале десятого вечера. Счастливого пути, господа!

Обер-кондуктор отсалютовал и удалился. Буквально следом возник его подчиненный: кондуктор-проводник.

– Желаете чего, господа? – услужливо осведомился мужчина с лукавым прищуром. – Может быть, чаю?

– Не знал, что теперь чай в купе подают, – подивился Антон Федорович. В киевском поезде он несколько раз выходил в кубовые, чтобы набрать кипятку.

– В нашем поезде можно-с, – гордо подтвердил служащий. – Принести?

Пассажиры от чаю отказались.

– Если хотите, можете погасить свет. Вот здесь, – не отставал проводник.– В вагоне водяное отопление, поэтому даже если похолодает, не замерзнете. Да и, кстати, с помощью вот этой легкой раздвижной двери можно объединить два купе в одно большое.

Оба путешественника ехали поодиночке, поэтому объединять купе резонно не стали. Поняв, что получить с молодых людей чаевые не удастся, кондуктор направился дальше.

– Они, кажется, не дали вам досказать… – возобновил разговор Горский.

– О, про Квантун я могу говорить долго! – в глазах Унгебауэра сверкнули искорки. – Это, знаете ли, моя любовь.

– Несмотря на его климат?

– Климат – пустое! Надел шинель, и дело сделано! Там иной жизненный уклад, иная философия, там всё иное…

– Стало быть, вам наскучило в России?

– Там тоже Россия! Не забывайте! – ревностно воскликнул Демьян Константинович.

– Да, конечно. Просто мне с трудом верится, что за несколько лет из китайской провинции возможно сделать русскую губернию.

– Вы сможете в этом убедиться лично!

Поезд набрал ход, вагон затрясло.

– Отчего вы не снимете кортик? – поинтересовался Антон Федорович.

– Знаете… офицер флота всегда должен носить кортик. При парадной форме – палаш. Без кортика дозволяется быть только на корабле. И то за исключением вахтенного.

Горский почтительно кивнул.

– Тут дело даже в какой-то традиции… Моряки люди очень суеверные. Офицеры всегда сходят с корабля и заходят именно при кортике. Вот и я поехал в отпуск с кортиком, оставив дома палаш.

– Как интересно. Вот гляжу я на вас, Демьян Константинович, и спрашиваю себя: отчего я не служу во флоте?

Унгебауэр искренно улыбнулся, польщенный комплиментом.

– Что-то я проголодался! – заявил он. – Антон Федорович, не составите мне компанию в ресторане?

– С удовольствием. У самого живот урчит.

Миновав пустой, но очень уютный и роскошный салон с сафьяновыми диванами и креслам, ломберными столами с сукном для карточных игр и столиками с шахматами, с библиотечным шкафом и газетницами, часами и барометром, попутчики оказались в невзрачном вагоне-ресторане, напоминавшем дешевую столовую на уездной станции. Мещанская мебель, прочные, но убогие стулья, белые казенные скатерти, пыльные шторы. Определенное оживление вносило стоявшее в углу пианино, но без тапёра и оно выглядело сиротливым и забытым. За дальним столом возле большого прямоугольного зеркала (еще одно убожество) сидело трое мужчин, все в дорогих тройках. Обсуждали коммерческие дела, пили вино. Расположившись по другую сторону, Горский с Унгебауэром принялись изучать меню. К ним тотчас подбежал официант в белом переднике, разложил куверты.

– Что посоветуете, любезный? – спросил у служащего лейтенант.

– Ростбифы очень сегодня хороши-с.

– Две штуки! Щи есть?

– Есть. Изволите?

– Непременно и обязательно! К ростбифам, пожалуйста, французскую булку. К щам – ржаной.

Официант кивнул, быстро записывая карандашом.

– Теперь… штоф водки.

– Я не пью, – заранее предупредил Горский.

– Жаль, – вздохнул Унгебауэр. – Тогда графинчик.

– Не много ли? – усомнился коллежский секретарь.

– В самый раз! Вечер долгий, мы никуда не торопимся.

– Вам виднее, – пожал плечами Антон Федорович.

– Что-нибудь еще? – спросил официант у Унгебауэра.

– К водочке, разумеется, ветчинки, язычку… И непременно с хреном!

– А вам, сударь?

– Мне телятину со сдобной булкой и клюквенного квасу, – заказал Горский на 65 копеек. На сколько заказал лейтенант, Антон Федорович не хотел и думать.

Первым делом официант принес графинчик водки. Унгебауэр ждать не стал: тотчас налил рюмку.

– Твое здоровье, Антон Федорович! Позволь на «ты». За знакомство, так сказать…

Ухнул, скривился.

– Я вот всё говорю, говорю, а про тебя толком ничего и не знаю, – Демьян Константинович, казалось, только теперь решил как следует присмотреться к собеседнику. – Какими судьбами в Дальний? В опалу попал?

– Напротив – пошел на повышение. Начальник мой похлопотал за меня.

Унгебауэр прыснул.

– Значит, надоел ты своему начальнику, коли он тебя в Квантун сбагрил!

– Вовсе нет!..

– Знамо дело: подсидел, поди, своего шефа, вот он тебя и спровадил за тысячи верст. На другой конец Империи, хе-хе!..

Горский задумался. В словах лейтенанта прослеживалась логика. А что если Воскресенский действительно всерьез обеспокоился за свое место? Что если он нарочно устроил хитрую комбинацию, дабы не потерять теплую должность?.. От подобных мыслей старшему кандидату в судебные должности сделалось мерзко. В этом случае он всецело являл собою одураченного интригами болвана.

– Домыслил, наконец, Антон Федорович? – проницательно залез в душу Унгебауэр, наливая вторую.

– Ты бы, Демьян Константинович, обождал, покамест щи с ростбифом принесут. Я тебя в купе тащить не собираюсь, – съязвил Горский. Очень уж он не любил так быстро переходить на «ты».

– Ха-ха! Да ты шутник, ваше благородие! Я остряков люблю! Сам порою бывает… ехидничаю. Хе-хе. За морфлот! – вторая рюмка опрокинулась быстрее первой. – Ух!.. Дрянь у них водка…

Антон Федорович начал догадываться, почему весьма симпатичный и строгий лейтенант служит в управлении пароходством, а не на боевом корабле…

– Ну-с! Стало быть, коллежский секретарь Горский подсидел своего патрона. Кстати, кто он?

– Судебный следователь.

– О!.. По Министерству юстиции, значит. Занятно, занятно! А город?

– Мать городов русских.

– Киев! Ты из Киева? – в глазах офицера возникло неподдельное уважение. – Славный город! Бывал разок – кузина там живет по матушке. Так значит, ты из Киева?

– Можно и так сказать. Хотя наше родовое имение в Минской губернии. Да и гимназию я кончал в Минске.

– Хо-хо! Да мы почти земляки: мой дом в Вильне!

Наконец-то принесли еду. С аппетитом набросившись на щи, лейтенант потянулся к графинчику.

– За Северо-Западный край! И за Россию! – провозгласил тост Унгебауэр.

– Эдак тебе и графина будет мало. Пьешь, как зверь, – метко заметил Горский.

– Странно, что ты не пьешь, – парировал Демьян Константинович, закусывая ветчиной

– Не тянет. На водку смотреть не могу, так что ты уж меня извини. Изредка пью вино, шампанское – не больше.

– Что же ты молчал? Официант! – Унгебауэр повелительно щелкнул пальцами. – Подай бутылочку бордосского!

– Право, не стоит…

– Спокойно, Антон Федорович! Я угощаю! У меня три сотни путевых, – шепнул он Горскому, когда официант удалился.

– Три сотни?? – ахнул Горский.

– А ты как думал! Как-никак к структуре К.В.ж.д. приписан.

– К.В.ж.д.?

– Ага. Китайско-Восточная железная дорога. Там своих не обижают. Жалованья у путейцев – будь здоров! У нас поменьше, правда… но всё же. А что до путевых, то и трехсот маловато: в скором поезде почти все отдашь за билет I класса. Я поэтому экономлю: езжу в пассажирских.

«А остаток пропиваю…» – подумал киевлянин.

В ресторан потянулась публика. Вошли две пары: мужчины в визитках, дамы – в жемчугах. Уселись в центре. Официант принес бутылку французского вина, обернутую белым полотенцем.

– За знакомство, Демьян Константинович! – поднял бокал Горский. – Надеюсь, оно положит началу долгой дружбе!

– Великолепно сказано! За дружбу!

Четыре выпитые рюмки водки слегка раскрепостили лейтенанта, но не более. Рассудком он владел отменно. И даже глаза не скатывались в кучу.

«Опыт», – грустно подумал коллежский секретарь. Дамы по соседству скромно засмеялись.

– Не женат? – спросил Горский, не обнаружив на попутчике обручального кольца. Тот отрицательно покачал головой. – Ну а невеста есть?

– Какая к черту невеста в Квантуне?

– Ну а в Вильне?

– Ну уж нет! Жить на два дома – это не для меня! А тащить невесту в Дальний – маразм. Умрет со скуки. Поэтому, дорогой Антон Федорович, как бы мне не хотелось обзавестись семьей, ее у меня в ближайшие лет пять-шесть не предвидится. Сейчас мне тридцать два – время еще терпит. Тебе, поди, и двадцати пяти нет?

– Мне двадцать семь.

– Да?.. А выглядишь моложе, – поразился Унгебауэр.

– Действительно, мне многие говорят, что я выгляжу моложе своих лет. А когда отрастает шевелюра – и вовсе за студента принимают.

– А ты отрасти усы. Сразу лет пять прибавится.

– Пытался – едва растут…

– Хе-хе!.. И это в двадцать семь? Хе-хе! Впрочем, ты и без усов как будто бы с усами! Оригинальная физиономия!

– А сам-то с кайзера Вильгельма пример берешь?

– С кого же мне еще пример брать? Шутка. Хотя мой род из Лейпцига, хе-хе!..

Время бежало незаметно. Разговор постепенно раскрывался, выходил на более доверительный уровень. Собеседники рассказывали о себе все больше, все меньше друг друга стеснялись. Распивая гравское бордо, Горский в общих чертах поведал о своей минской, а затем и киевской службе. Субтильный Унгебауэр внимательно его слушал, не переставая есть и пить.

«Куда в него столько влезает?» – недоумевал Антон Федорович.

Несколько раз Демьян Константинович отлучался в уборную. Шел он при этом весьма ровно и четко. Горский отлучался единожды.

К шести часам вечера весь вагон-ресторан заполнился публикой. Отовсюду раздавался звон бокалов и фужеров. Пианино в тот вечер пустовало, зато поставили тихую музыку на граммофоне. Стало много уютнее.

– Расскажи мне про Дальний, – задал свой главный вопрос Горский. – Про маньчжурский климат я понял. Теперь меня интересует самый город.

– Расскажу, – кивнул Унгебауэр. – Обязательно расскажу! И даже схему нарисую. Только не сейчас. Нет настроения.

– Не сейчас, так не сейчас, – пожал плечами Антон Федорович. – Но учти, что я от тебя так просто не отстану.

Лейтенант отсалютовал.

Стемнело. В окнах отражались посетители вагона-ресторана. Бутылка бордо опустела на половину, графин водки – на три четверти. Коллежскому секретарю с непривычки ударило в голову. Каково же офицеру флота?

Демьян Константинович до поры до времени держался молодцом. Заказал еще закусок. Горский растягивал остатки холодной телятины.

Разговор перешел в политическое русло и так из него и не сворачивал. Унгебауэр оказался закоренелым монархистом, в плане Квантуна имел весьма оптимистичную позицию.

– Я благодарю Бога, что нам достался этот край! Этот чудесный край! Помяни мое слово, Антон Федрыч, – язык его стал порою заплетаться, проглатывая и упрощая отдельные слова. Первый признак наступившего опьянения. – Через пять, много десять, лет Дальний станет крупнейшим портом на всём тихоокеанском побережье!

– Планы грандиозные. Хотелось бы верить, – с сомнением ответил Горский.

– Ты бы видел дальнинскую гавань, молы, пристани! Там будут останавливаться океанские пароходы самых больших водоизмещений! Сотни тысяч рублей затрачены на обустройство пристаней!

– А как же Порт-Артур? Я думал, большая часть средств идет туда.

– В Артур идут копейки по сравнению с Дальним. Министр финансов Витте явный пацифист. Войны с Японией избегает. Всё вбухивает в экономику. Дальний – его детище. Хочешь знать: все в области подвластны главному начальнику – вице-адмиралу генерал-адъютанту Алексееву. Он царь и Бог. Но между тем градоначальника Дальнего назначает непосредственно министр финансов. Хотя инженер Сахаров формально подчиняется генералу Алексееву, но де-факто уволить его может лишь Витте. Каково?

– И неужели не бывает противоречий?

– Бывают! Еще как бывают! Военные в шутку называют Дальний «Лишним». Дескать, зря выкидывают деньги – толку от него не будет. В Порт-Артуре спят и видят, чтобы Император сместил Сергея Юльевича. Но покамест его позиции прочны. И слава Богу! Очень уж мне хочется увидеть цветущий, развитый европейский порт Дальний – жемчужину Тихого океана!

– В Дальнем должно быть много иностранцев. Я читал, что город пользуется правом порто-франко.

– Всё верно, – подтвердил Унгебауэр, осушив неведомо которую по счету рюмку. Тут же достал сигарету, закурил. – Но как ни странно, правом беспошлинной торговли воспользовались очень немногие. В городе не более ста европейцев. И порядка трехсот японцев с корейцами.

– Да уж…

– Признаться, я сам недолго в Дальнем. Дело в том, что наше Управление сейчас перебирается из Артура в Дальний – 1 ноября запланировано торжественное открытие специально отстроенного здания на Административной площади. Я сперва в Артуре жил, но затем управляющий отправил меня куратором в Дальний: следить за ходом работ. К концу работ перебрался и сам начальник. А мне в благодарность предоставил отпуск…

– И что же, Демьян Константинович, неужели тебе, как офицеру, милее коммерческий Дальний, нежели боевой Порт-Артур с крейсерами и миноносцами?

Унгебауэр задумался, уставился в стол. Объяснять не стоило – Горский тотчас всё понял. Но лейтенант, тем не менее, слукавил.

– Милее! Право, Антон Федрыч, милее! – повысил он голос, чем привлек внимание окружающих. – Не веришь?

– Верю. Успокойся.

– Господи!.. – хлопнул себя по лбу Унгебауэр. – Как же мы могли забыть?

– Что такое? – забеспокоился Горский.

– Мы забыли выпить за здоровье Государя!

Резко вскочив, он вытянулся во фрунт и поднял рюмку.

– Дамы и господа! – продекламировал изрядно осоловевший Демьян Константинович. – Я хочу выпить за здоровье Его Императорского Величества Николая Александрыча!

Все разом замолчали, уставились на смутьяна. Повисла немая пауза. Ситуацию разрядил крупный мужчина, поднявшийся поддержать Унгебауэра.

– За здоровье Государя Императора стоя! – пробасил он. Все тотчас поднялись, выпили.

Горский налился краской. Поведение лейтенанта делалось всё более развязанным, а речь сбивчивой. Наконец, он и вовсе стал засыпать прямо за столом! Чтобы не краснеть за попутчика, Антон Федорович поспешил расплатиться по счету и довести офицера до купе.

Но не тут-то было! Нового товарища Горского штормило так, что он не мог пройти и двух шагов без посторонней помощи. Пришлось брать любителя водки на плечи.

С горем пополам добрались до тамбура, но предстояло пройти через весь салон. Там наверняка собралось немало народу. Каков стыд! Парочку молодых пьянчужек, среди которых (подумать только!) морской офицер, запомнят надолго. Можно не сомневаться.

На счастье Горского и Унгебауэра в салоне лишь трое господ играли в преферанс. Игра настолько их увлекла, что они едва обратили внимание на двух прилично одетых господ, одного из которых вели под руку. Сбросив лейтенанта на диван купе, коллежский секретарь закрыл на защелку дверь. Хотя его место предусматривалось внизу, делать в сложившей ситуации было нечего: Антон Федорович закрепил полку в горизонтальном положении, обреченно расстелил постель, забрался наверх и быстро провалился в сон.

Первый раз киевлянин проснулся, когда поезд стоял в Туле. Было начало одиннадцатого. С дебаркадера доносился лай собак и протяжные зазывания разносчиков. А так – тишина полнейшая, гробовая. У Горского пересохло в горле. К тому же перегар от Унгебауэра немилосердно отравлял воздух. Дышать сделалось решительно невозможно.

Одевшись, Антон Федорович оставил дверь приоткрытой и вышел из вагона. Белоснежный вокзал встречал прибывших яркими люстрами.

– Сколько еще простоим? – спросил Горский у курившего кондуктора.

Тот достал «луковицу», звякнул крышкой.

– Еще с полчаса. Без четверти отправляемся. Расписание в коридоре висит. Ваше благородие может с ним ознакомиться.

– Да, да. Вы говорили. Благодарю вас.

Поезд прибыл отчего-то не к перрону, а на второй путь. Из их вагона никто более не вышел. Антон Федорович и проводник стояли одни. Заметив потенциального покупателя, разносчики гурьбой устремились на платформу прямо через рельсы. По всему дебаркадеру очень близко были натыканы фонари, поэтому каждый выходивший подышать свежим воздухом пассажир попадал под пристальное внимание торговцев.

– Пирожки, расстегаи, плюшки! – кричала дородная женщина, приближаясь.

– Капуста, соленые огурчики, грибочки! – кричала другая.

«Это по части Демьяна Константиновича», – подумал коллежский секретарь, отворачиваясь от назойливых разносчиков. Точно навозные мухи облепили они бедного путешественника.

По своей доброте и интеллигентности юноша не мог что-нибудь не купить, дабы не обидеть крестьян. В итоге за сущие гроши приобрел себе несколько медовых пряников – местную гордость.

Антон Федорович знал, что Тула славится на всю Империю оружием, самоварами и пряниками. Но что гармониками – искренно удивился. Подумал, мужик совсем с глузду съехал: ночью да с гармоникой. Оказалось, продает. И ведь действительно отменного качества товар! Ай да тульские мастера!

«Слава Богу, ружья не притащили».

Попросив у проводника чаю, Горский возвратился в купе. Мирно храпевший Унгебауэр отвернулся к стене, поджав колени. Будто нарочно, оставляя попутчику место присесть. Пока поезд стоял, киевлянин с удовольствием поужинал, отдав должное тульским пряникам. Теперь понятно, почему они считаются лучшими в стране.

Сытый и довольный Антон Федорович лег спать. Дверь в купе на сей раз закрывать не стал, оставив узкую полоску света, сочившуюся из коридора.

Однако поспать коллежскому секретарю удалось недолго: в два ночи проснулся Унгебауэр и до самого утра курсировал по маршруту купе – уборная. По изможденным стонам, с которыми он всякий раз возвращался, можно было судить о его дурном самочувствии.

Под утро он, наконец, уснул, дав возможность отдохнуть и Горскому.

Ряжск проспали. Проснулись оба путешественника ближе к полудню. Унгебауэр уселся к окошку – ни жив ни мертв. Весь бледный, отекший он дрожал точно осиновый лист.

– Как же мне мерзко…

– Это называется абстинентный синдром, – ехидно уточнил Антон Федорович. – Токсины выходят из организма.

– Голова трещит… Сколько я выпил?

– Ты не помнишь? – удивился Горский. – Графин водки – полштофа.

– Как я добрался до купе?

– При непосредственной моей помощи, ибо идти самостоятельно ты к тому времени уже не мог.

– Каков позор!.. Все вокруг, вероятно, потешались?

– Разве что в ресторане. В салоне лишь трое господ играли в преферанс.

– В преферанс? Это я люблю. А еще больше люблю винт! Надо будет как-нибудь присоединиться. Ты играешь?

– Нет. Азартные игры не для меня.

– Не пьешь, не куришь. В азартные игры не играешь. Экий схимник выискался, – улыбнулся Унгебауэр.

– Каков есть.

– Раз ты меня выводил, значит, ты и расплачивался. Вот, возьми, – лейтенант протянул Горскому «красненькую».

– Это очень много, – запротестовал коллежский секретарь. – Мне лишнего не надо.

– Перестань миндальничать, я тебе говорю. Бери! – и сунул банковский билет Горскому в тужурку. – Будем считать, это с услугами артельщика: ты ведь меня словно багаж до купе нес, хе-хе.

Антон Федорович 10 рублей взял, но вернул «синенькую». Унгебауэр понял, что Горский человек принципов, и препираться не стал.

Весь второй день пути прошел под сенью лейтенантского похмелья. Намучался Демьян Константинович вдоволь. Поклялся даже водку не пить, но в это совершенно не верилось.

В тот день крупных городов не проезжали. Лишь к полуночи подъехали к Пензе. В двадцать минут первого кондуктор спустил лестницу. Горский с Унгебауэром еще не спали, поэтому сошли на дебаркадер. На сей раз поезд пришел на главный путь.

Пензенский вокзал откровенно разочаровал. Невзрачное деревянное строение слабо освещалось и всем своим видом показывало, что гостям не радо.

– Губернский город, а вокзал уездный… – расстроился Антон Федорович, точно от вокзала в данный момент зависела их судьба.

– Вокзал лишь недавно стал принимать пассажиров. До этого ориентировался на грузоперевозку, – поведал проводник. – Не сегодня завтра новый выстроят, не беспокойтесь.

Разносчиков можно было по пальцам пересчитать. Все какие-то вялые, сонные. Тем не менее пассажиров без внимания не оставили. Горский с Унгебауэром купили по бутылке сельтерской, отдав по пятиалтынному, тогда как в буфете вагона-ресторана точно такая же бутылка стоила в два раза дороже.

Антон Федорович намеревался вернуться к разговору о Дальнем, но, глядя на измученного Демьяна Константиновича, сжалился: оставил лейтенанта в покое. И более того, уступил ему на время свое нижнее спальное место, на котором, впрочем, тот уже ночевал. Унгебауэр выразил признательность и пообещал вскорости место освободить. Точно как Китай уступил России Квантун.

Оба путешественника долго не могли заснуть, ворочались. Как бы ни прекрасен был первый класс, но и он не мог обеспечить спокойного сна.

Провалявшись до полудня, они чуть было не пропустили мост через Волгу у села Батраки. В самом селе стояли с десять минут, но Горский отметился и там.

– Сейчас Волга будет! – предупредил проводник, выбрасывая на рельсы окурок.

Антон Федорович много читал и слышал о великой русской реке Волге, но и представить себе не мог, насколько она широка.

– Вот это да!.. – изумился киевлянин, разинув рот, который и без того имел дурную привычку приоткрываться.

Поезд сбавил ход до скорости трамвая заворачивая на длинный мост из тринадцати пролетов (Антон Федорович успел сосчитать). Над мостом в червленом щите красовался золотистый двуглавый орел. Над щитом – императорская корона, вокруг щита – лавровые ветви.

– Грандиозно! Версты две, не меньше! – продолжал восхищаться коллежский секретарь. Проходивший мимо кондуктор усмехнулся.

– Давно ли мост строили? – воспользовавшись случаем, спросил Унгебауэр.

– Давно, – кивнул служащий. – Еще при Александре Николаевиче!

– Не опасен ли? – уточнил Горский.

– Да нет! Еще нас с вами всех переживет.

Темно-серые, тяжелые и неспокойные волны несли на юг несколько рыболовецких сойм. Морем раскинулась река посреди крутых берегов, олицетворяя могущество природы, величие русской земли.

– Неужто ни разу на Волге не бывал? – не верил Унгебауэр.

– Ни разу, – подтвердил Горский. – Летом девятисотого года должен был в Симбирск ехать. Сестра моя Манечка за местного чиновника замуж выходила. Да в тот год в Киеве продолжались забастовки среди рабочих и студентов, начавшиеся в девяносто девятом. Я как раз третий курс кончал. В сходках, разумеется, не участвовал, так как всегда придерживался монархических взглядов, но, тем не менее, наш инспектор отказался подписать мне увольнительный билет. А самовольная отлучка без разрешения инспектора даже в вакационное время лишала права на зачет полугодия. Как бы мне ни хотелось присутствовать на венчании младшей сестры, поступиться учебою я, конечно, не мог. Я всецело разделял позицию руководства нашего университета, потому что за то неповиновение и за ту дерзость, которую позволили себе радикально настроенные социалисты, следовало навести жесткий порядок и обуздать зарвавшихся «хлопцев». Что̀ не позволено одним, не должно быть позволено и другим. Последовательность была крайне важна.

Без двадцати пять пополудни доползли до Самары.

– Стоим полтора часа! – громко объявил кондуктор.

В Самаре сразу стал ясен масштаб: трехэтажный вокзал, толпы народу, в которых то и дело мелькали черные шинели городовых. Всё серьезно.

На сей раз, должно быть, половина пассажиров Сибирского поезда вылезла на перрон и устремилась в самое здание вокзала.

– Куда это они все?

– В буфет! Куда же еще? – пояснил проводник. – И вашему благородию советую волжской рыбки отведать. Не пожалеете!

Антон Федорович с Демьяном Константиновичем последовали совету проводника и слились с обезумевшей толпой, как Кама сливается с Волгой. Людское течение занесло путешественников к богатой витрине, за которой соседствовали расстегаи с осетром, расстегаи с шипом, кулебяка с сомом, соленая белуга, жареная севрюга с хреном, тельное из щуки, тельное из карпа, фаршированный судак с ореховым соусом, паровая стерлядь, стерляжья уха и, разумеется, бутерброды с банальной паюсной икрой, на которые, ввиду такого широкого ассортимента, никто и не зарился. Простояв не менее получаса в исполинской очереди, Горскому и Унгебауэру удалось-таки отведать волжских деликатесов. Будет, чем похвастать дома.

По окончании трапезы молодые люди совершили эскападу в окрестности вокзала. Заканчивался шестой час вечера, а уже практически стемнело. Благо вокзал в Самаре электрифицирован.

Перед самым зданием железнодорожной станции оказалось еще интереснее: всех прибывающих встречало огромное… православное кладбище. Оно вплотную подступало к привокзальной площади и вынашивало в планах интернировать прилегающие садики. Весь этот мрак и царство Аида, помимо выстроившихся на бирже извозчиков, разбавляли разносчики и торгаши вяленой и сушеной рыбой. Здесь вам и вобла, и тарань, и лещ, и чехонь, и синец, и окунь, и плотва, и прочая, и прочая. Как тут устоять?.. Унгебауэр взял тарани, Горский – воблы. По дороге на перрон купили в буфете знаменитого жигулевского пива (очередь заметно рассеялась – пассажиры занимали свои места). Куривший у вагона кондуктор одобрительно кивнул.

Пиво и в особенности рыба превзошли все ожидания. Самара путешественникам понравилась весьма.

Весь следующий день поезд колесил по необъятным просторам Уфимской губернии. На 500 верст раскинулись ее степи с запада на восток, упираясь в Уральский хребет. Там, за ним, кончается Восточно-Европейская равнина и начинается равнина Западно-Сибирская. Там кончается Европа и начинается Сибирь… Сибирь! Сколько таинственного и загадочного кроется в названии этой удивительной страны!

Миновав Уфу с ее Белой рекою, путешественники оказались у самого подножия гор – холмы теперь стали постоянными их спутниками. Показались густые кустарники, сосны, осины. Снег отсутствовал как таковой.

Горский и Унгебауэр ехали молча. Должно быть, несколько друг от друга устали, что тоже бывает при долгой дороге.

Ближе к вечеру явился проводник с новым постельным бельем. Старое попросил сдать. Оказывается, в Сибирском поезде заведено менять спальные принадлежности через каждые три ночи. Лейтенант флота нашел момент подходящим и, еще раз поблагодарив любезного попутчика за внимание, сообщил, что отныне намерен спать наверху, как то и положено, исходя из приобретенных билетов.

Демьян Константинович вскоре удалился в салон играть в преферанс и обзаводиться новыми знакомствами. Антону Федоровичу ничего не оставалось, как залечь с книгою. Когда стемнело, пришлось зажечь лампу.

К полуночи горы заметно подросли. Появились высокие ели и пихты, заметные даже невооруженным взглядом. Также обращала на себя внимание обильная каменистость. Нередко встречались и валуны, поросшие мхом. В лесах наблюдался снег.

В третьем часу ночи явился озлобленный Унгебауэр. 120 рублей проигрышу испортили его настроение кардинально. Вне себя от возбуждения, лейтенант не находил покоя.

– Будет тебе, Демьян Константинович! – успокаивал его проснувшийся Горский. – Завтра непременно отыграешься.

– Да, да! Завтра отыграюсь… Завтра всенепременно отыграюсь!.. – бубнил офицер флота. – Однако каков ловкач!..

– Ты о ком?

– Об Ильине, о ком же еще? – раздраженно огрызнулся Унгебауэр.

– Я, знаешь ли, дорогой друг, с господами из салона не знаком, а потому знать их не обязан, – обиженно отозвался Горский.

– Да, да… Извини, Антон Федорович. Погорячился…

– Ложись спать. Уже поздно.

– Лягу, лягу… Вот только покурю и лягу.

Покурив, лейтенант так и не лег. Сон решительно не брал его.

Вскоре показались огоньки небольшого городка. Бодрствовавший Унгебауэр сверился с расписанием – Златоуст. Демьян Константинович заявил, что выйдет подышать. Предложил присоединиться Антону Федоровичу, который также потерял сон. Разгоряченный офицер накинул шинель и, не дожидаясь товарища, сошел на платформу.

Златоуст расположился в весьма живописном месте. Окруженный горами, он выгодно отличался от любого провинциального городка равнинной России. «Так, должно быть, выглядят наши кавказские курорты», – размышлял Горский, кутаясь в пальто и вглядываясь в темноту.

Унгебауэр рассчитывал о чем-то потолковать с проводником, но тот явно не желал разговаривать. Лишь утвердительно кивал, зевал и отворачивался. Красоты южного Урала он, вероятно, лицезрел не единожды.

В половине десятого утра прибыли в Челябинск – уездный город Оренбургской губернии. Здесь Сибирский поезд совершал длительную остановку, связанную с пополнением запасов угля, воды, провизии. Производился досмотр состава, проверялись буксы.

Пятичасовая стоянка позволяла вдоволь нагуляться по городу. Не мывшиеся пять дней, Горский с Унгебауэром условились посетить баню. Несмотря на то, что в поезде имелась собственная ванна, многие пассажиры ею брезговали. Ванной активно пользовалась прислуга, поэтому существовала высокая вероятность подцепить какую-нибудь заразу в виде вшей или чего-нибудь подобного. К тому же имела место систематическая нехватка воды как таковой.

Наняв извозчика, путешественники приказали свезти их в лучшие в городе бани.

Парились часа два, не меньше. Всякий человек, особливо дворянин, привыкший к комфорту в виде ванны, душа и прочих удобств, поймет, с каким наслаждением Антон Федорович и Демьян Константинович смывали с себя накопившуюся за дни странствий грязь. С не меньшим упоением стегали они друг друга березовыми вениками.

После бань, чистые и румяные, попутчики отправились осматривать город. Одигитриевский женский монастырь, что на Южном бульваре, чем-то отдаленно напомнил киевскую Софию. Поблизости имелся добротный каменный римско-католический костел, что для уездного города большая редкость. Прогулялись по Никольской до весьма уютного Пушкинского сквера, прошлись по Скобелевской, по Уфимской спустились к Миассу – местной речке с вычурным названием. На Сибирской улице обратил на себя внимание Христорождественский собор, построенный, должно быть, при Екатерине Великой, ежели не раньше. Через квартал на запад проглядывал минарет мечети. И тоже каменный.

Еще одна деталь, которая бросалась в глаза, а вернее впивалась в уши – местный диалект. Довольно быстрая и отрывистая речь уральцев отнюдь не отличалась той мелодичностью, которая присуща малороссам. Слова челябинцев бодро начинаясь, затем вдруг резко обрывались, усекались и подпрыгивали, точно безрессорная карета по булыжной мостовой. Утвердительную частицу «да» здесь часто заменяют междометием «ну». Местные инородцы внесли свою лепту: «бяда», «брявно», «туды», «добрай» и прочая. Этот довольно комичный говор Горскому, тем не менее, понравился. Всегда интересно узнавать что-то новое. Да и не может народ, раскинувшийся на тысячи верст огромной Империи, говорить одинаково на всем своем протяжении. Об этом следует помнить.

Отобедав в ресторане по очень скромным даже для Киева ценам, Антон Федорович и Демьян Константинович разыграли три пирамиды на бильярде. Все разы выигрыш остался за киевлянином. Оно и не удивительно: Горского к этой занимательной игре приучил товарищ-сокурсник, с которым они не один десяток раз оттачивали мастерство в кондитерской Семадени на Крещатике. Коллежский секретарь предусмотрительно настоял на крайне малом банке, дабы еще больше не обозлить не умевшего проигрывать лейтенанта.

– Ну, Антон Федорович! Ну, шельмец!.. – сокрушался Унгебауэр, глядя как шары из слоновой кости один за другим влетают в лузы. – Напомни мне в другой раз, чтобы я более никогда не держал с тобой пари на бильярде!

К двум часам пополудни попутчики благополучно добрались до станции. Город встретил их радушно и хлебосольно, а потому понравился и запомнился. Вообще же Челябинск при должном внимании и грамотном управлении обещал однажды стать центром собственной губернии. Тому способствовала и значительная удаленность от Оренбурга – 600–650 верст (та же Уфа в два раза ближе).

Точно по расписанию – в два с четвертью – поезд тронулся на восток. Страна гор сменилась страной равнинных лесостепей. Из встречавшихся деревьев бо̀льшую часть занимали березняки, меньшую – боры. Изредка попадались тополевые рощи и осиновые колки. К ночи поезд должен был добрать до Тобольской губернии.

Вечером Унгебауэр ушел отыгрываться в преферанс. Звал с собою Горского, но тот категорически отказался, ввиду необученности игре и отсутствию любви к картам. Коллежский секретарь продолжил чтение рассказов графа Толстого, уже более года отреченного от Церкви.

Демьян Константинович на сей раз вернулся раньше – около полуночи. Он едва стоял на ногах и мог что-то говорить. Настолько был пьян.

– В чем дело? – вскочил Горский. – Почему ты пьян?

– Я отыгрался!.. – улыбнулся Унгебауэр и рухнул на диван. Из кармана его брюк торчали мятые десятирублевые билеты. Стало быть, флотский офицер действительно отыгрался и на радостях перебрал с алкоголем. Бессонная ночь Антону Федоровичу была гарантирована. Он снова предложил лейтенанту занять нижнее место, но тот гордо отказался. Едва не уронив лампу, Демьян Константинович все-таки сумел забраться наверх, воспользовавшись складным столиком в качестве лесенки.

Остановку в Петропавловске в седьмом часу утра попутчики пропустили. Оба спали как волов продавши. Один, потому что в стельку напился, другой – из-за первого.

К полудню оба проснулись. Горский отчитал Унгебауэра за недопустимое поведение, порочащее офицерский мундир.

– Положим, не мундир, а тужурку, – поправил его опухший Демьян Константинович.

– Я выразился образно! – вспылил коллежский секретарь. – Неужели ты думаешь, я не отличу мундир от тужурки?

– Будь любезен, не кричи. Голова раскалывается…

– А что̀ мне еще остается, чтобы донести до тебя, что пьянство – прямая дорога к позору!

– У нас пол-Империи пьет.

– Потому что у нас пол-Империи крестьян! При их тяжелом физическом труде и при их малограмотности это простительно. Они просто не в состоянии найти себе самое занятие. Но ты же! Ты – образованный дворянин! Ты можешь читать книги, музицировать, играть на бильярде и в карты, в конце концов, вести светские беседы в салонах…

– Так я и вел беседы…

– Но зачем при этом напиваться, точно деревенский пропойца? Зачем?

– Знаешь что, мой дорогой схимник, – сжал зубы лейтенант. Левая его рука вцепилась в кортик, – не тебе меня учить уму-разуму! А коли считаешь меня деревенским пропойцей, то не имею более возможности продолжать с тобой общение.

Унгебауэр убежал курить, оставив Горского наедине со своими мыслями. Между попутчиками, ставшими за это время товарищами, случилась глупая и ненужная ссора.

Без двадцати четыре прибыли в Омск – главный город Акмолинской области. Область эта, лишенная всякой природы, представляла собою, за редким исключением, голую степь. Половину ее жителей составляли тюркские народы с круглыми головами и характерным разрезом глаз. Главным источником впечатлений в сей неживописной местности оказался полноводный Иртыш. Очень скромная железнодорожная станция встретила пассажиров бураном. Город заволокла белая пелена. В окна вагонов задувал такой сильный ветер, что никому и в голову не пришло выйти на дебаркадер. В столице Степного генерал-губернаторства поезд простоял целый час.

Вечером Унгебауэр вновь ушел просаживать деньги за игрой в преферанс. Как и следовало ожидать, явился жуир поздно и в еще более скотском состоянии, чем давеча. Горский сделал вид, что спит. Он догадывался, что Демьян Константинович нарочно так надрался, дабы его позлить. Пусть теперь спит на ковре, как собака, если не сможет залезть наверх. Будет подлецу урок! Уступать ему нижнее место киевлянин не хотел.

К вящему удивлению офицер флота легко подтянулся, опершись о стену, и перевалил свое отяжелевшее тело на полку.

На следующий день Антон Федорович увидел самую настоящую тайгу. Лиственные леса уступили место хвойным. Ели и пихты прочно обосновались в окрестных пейзажах, устланных снегом. От омского бурана не осталось и следа.

Унгебауэр мучился от головной боли, но заговорить с Горским не пытался. Коллежский секретарь, как обычно, уткнулся в книгу и своего попутчика не замечал. Тогда лейтенант выкинул очередной курбет: напился уже к обеду. Антона Федоровича это сильно обозлило. Вдобавок ко всему некстати явился проводник с новым постельным бельем (неужели прошло три ночи?). На Демьяна Константиновича поглядел с недоумением и как будто с презрением. Без лишних вопросов кондуктор сгреб в охапку унгебауэровские простыни, быстро застелил свежие и застыл на пороге в ожидании чаевых. Порывшись с минуту в кармане, офицер флота извлек помятую «зелененькую» и с гордым видом вручил ее служащему. Не поверив своему счастью, проводник изумленно округлил глаза, тотчас опомнился, схватил предлагаемую трешку, оскалил желтые от курения зубы, расшаркался и мигом исчез. Пока щедрый дуралей не передумал.

Собрав последние силы в кулак, самодовольный лейтенант взобрался наверх, как и в прошлый раз, оттолкнувшись от стены. Наловчился, стервец.

Невозможность находиться в одном купе с беспробудным пьяницей заставила киевлянина капитулировать в вагон-ресторан.

«Вот так свезло с попутчиком… – думал Горский, глядя на дешевую скатерть. – И ведь по большому счету Демьян Константинович весьма симпатичный человек, но его пагубная привычка к алкоголю…»

Завершить мысль Антон Федорович не успел – его отвлек благовидный господин средних лет, устроившийся напротив. В ресторане по случаю обеденного времени все столы оказались заняты.

– Мое почтение, – коротко улыбнулся незнакомец. – Вы позволите?

– Да, конечно! – приветливо отозвался коллежский секретарь. Представившаяся возможность с кем-то познакомиться и поговорить очень его прельщала. Всяко лучше, чем дышать алкогольными миазмами, которыми пропиталось его купе.

Пристроив рядом трость, на которую опирался, незнакомец тотчас подозвал официанта. Заказав селянку с ростбифами, мужчина, тем не менее, заказывать спиртное не стал. Ограничился сельтерской.

– Селянку, пожалуйста, – попросил Антон Федорович, который также желал супу.

Благовидный господин несколько секунд изучал молодого человека, намереваясь завязать разговор. Строгая черная тройка, белый воротничок – мужчина производил впечатление педанта. От открытого лба отступали седеющие волосы. Густые усы, закрывавшие всю верхнюю губу, не по моде оставались естественными, то есть нефабренными. В добрых глазах проглядывали нотки ехидства и предприимчивости, свойственной коммерсантам. Именно так определил его профессию Горский.

– Нынче жутко холодно, вы не находите? – спросил он у Антона Федоровича.

– Признаться, не замечал. Быть может, ваш вагон плохо топят.

– Вероятно, вы правы. Непременно поставлю в известность кондуктора… Простите, что не представился. Игнатий Ферапонтович. Коммерсант.

– Коллежский секретарь Горский, – чиновник привстал. – Антон Федорович.

– Уже бывали в этих краях?

– Нет, впервые.

– А куда путь держите?

Игнатий Ферапонтович задавал вопросы так спокойно и так уверенно, точно справлялся о некоем пустяке. На самом же деле в глазах читалось неподдельное любопытство.

– В Дальний.

– В Дальний? – несколько удивленно вскинул бровь мужчина. – Этот порт сейчас очень популярен. В определенных кругах.

– Поясните.

– Одни судачат о Дальнем, как о городе-мечте, диковинной сказке, которая со временем воплотится в самый преуспевающий порт на всём Тихом океане. Другие скептически ухмыляются и искренно сомневаются в русской способности доводить дело до конца, а потому видят в Дальнем лишь черную дыру, засасывающую миллионами средства из нашей казны. Таким образом, получается, что о Дальнем говорят все, – улыбнулся коммерсант.

Официант принес заказы.

– Благодарю, – Горский заложил салфетку. – А к какой категории относитесь вы, Игнатий Ферапонтович? Какую разделяете точку зрения?

– Одну единственную разделяю – рациональную, – ответил мужчина, будто ожидавший вопроса.

– И в чём же она состоит? – вовлекался в разговор Антон Федорович.

– Селянка превосходна! Признаться, не ожидал…

– Вы уходите от ответа, – пожурил его Горский.

– Просто я не хочу навязывать вам свое мнение. Вы сами всё поймете, когда прибудете на место, – загадочно пояснил Игнатий Ферапонтович, уплетая суп.

Повисла пауза, в течение которой Антон Федорович угостился едой. Селянка ему тоже очень понравилась.

– Позвольте узнать, а какова ваша сфера деятельности в Квантунской области? – спросить также непринужденно, как это делал собеседник, у Горского не получилось.

– А кто вам сказал, что моя сфера деятельности в Квантунской области?

– Но…

– Я еду в Харбин.

– Стало быть, ваше дело в Маньчжурии?

– Да, в Маньчжурии.

– Что же вас привело в эту китайскую провинцию?

– Китайскую? – делано удивился Игнатий Ферапонтович. – Полно вам! Какая же она китайская?

– Разве нет?

– Ну вот. Снова я вас должен в чём-то убеждать. Честно скажу, мне так это не нравится… – коммерсант покончил с селянкой и перешел к ростбифам.

– Извините… Но ведь я не прошу вас в чём-то меня убеждать. Я лишь спрашиваю вашего мнения.

– Мое мнение строится сугубо на логике и здравом смысле. Ответьте мне, господин Горский, с какой стати нашему Правительству взбрело в голову проложить железную дорогу во Владивосток через Маньчжурию?

– Так много короче, нежели огибать по Амуру.

– Но это же не наша территория!

– Как видите, китайцы пошли нам навстречу.

– А не потому ли мы всё это затеяли, чтобы не строить железную дорогу дважды? – коммерсант направил вилку на Антона Федоровича. – Я полагаю, вы понимаете, о чём я.

– Понимаю. Но для чего нам Маньчжурия с ее населением, которое ни бельмеса не понимает по-русски?

– А туркестанцы понимают по-русски? А кавказские абреки?

– То есть Маньчжурия нужна нам как некий форпост?

– Форпост? Но от кого? Китайцы нынче не представляют никакой опасности.

– Тогда чем же, по-вашему, ценна Маньчжурия?

– Своими природными богатствами.

– Природными богатствами? – усомнился Антон Федорович.

– Что ж, открою вам все карты: в Маньчжурии обнаружены залежи золота. Впрочем, это уже секрет Полишинеля.

– Стало быть, вы занимаетесь золотодобычей?

– Да. Моей фирме принадлежит рудник недалеко от Харбина. И поверьте, если бы Маньчжурия была китайской, я бы ни за что не рискнул отправиться туда.

Поезд тем временем сбавил ход – приближалась река, а за нею небольшая станция.

– Обь, – подсказал коммерсант. – Сколько стоим, любезный? – вопрос официанту.

– В три пополудни отбываем-с.

– Почитай два часа! – воскликнул золотодобытчик, достав часы. Что примечательно, отнюдь не золотые.

– Благодарю вас за беседу, Игнатий Ферапонтович! Возможно, еще свидимся.

– Дорога дальняя – непременно свидимся. Кстати, вы играете в преферанс?

– Нет.

– А в винт?

– Тоже нет.

– Очень жаль. Мы вот с товарищами едва ли не каждый вечер за ломберным столом проводим.

– Предпочитаю игру на бильярде.

– Одобряю. В свое время я делал успехи, – коммерсант взял трость на манер кия и прицелился в пустую рюмку. – Но теперь больная нога не позволяет мне практиковаться. Увы.

Игнатий Ферапонтович с досадою поглядел на трость.

– На бильярде любят играть военные. С нами тут один лейтенант флота винтует. Весьма симпатичный молодой человек с немецкой фамилией… Запамятовал. Он может составить вам компанию.

– Сомневаюсь, что на такой захолустной станции найдется бильярд. Да и к тому же лейтенант Унгебауэр едва ли сможет составить мне компанию, – сыронизировал Горский.

– Вы знакомы? – первый раз всерьез удивился коммерсант.

– Мне посчастливилось ехать с Демьяном Константиновичем в одном купе.

Как высокоинтеллигентный человек, Игнатий Ферапонтович не позволил себе и тени улыбки в отношении паяца Унгебауэра.

Деревянный вокзальчик Оби заполонили пассажиры. Толпа окружила невысокого человека в фуражке и путейской тужурке. Главным образом у станционного начальника (а это был он) допытывались, где возможно принять баню. Он лишь разводил руками, хотя и подсказал несколько адресов. При этом предупредил, что всем желающим попариться не удастся.

Что, спрашивается, мешало помыться в Челябинске, когда поезд стоял пять часов?

Гуляя по дебаркадеру, Горский дышал свежим сибирским воздухом и представлял, как сейчас мучаются ссыльные и каторжные, которые тем же самым путем едут в Нерчинск, Александровское, Иркутск. Его – пассажира первого класса – 7 дней путешествия изнурили весьма. Что же говорить о заключенных? Впрочем, они, за редким исключением, сами виноваты в своей участи.

На второй путь прибыл состав с переселенцами. Всё сплошь вагоны IV и III классов. Бородатые мужики весело выглядывали из окон, улыбались. Как-де сложится у них жизнь на новом месте? Пожалуй, одному Богу известно. Замечательно, что при всех неминуемых трудностях, с которыми им придется столкнуться, крестьяне были заряжены оптимизмом.

В 3 часа пополудни поезд, на котором путешествовал Антон Федорович, тронулся. Всё дальше и дальше пробирался он в недра сибирской тайги, увлекая за собой десяток вагонов и полторы сотни людей. Пронзительно свистя, паровоз выпускал клубы черного едкого дыма, преодолевая версту за верстой. Странствующих сопровождали вековые ели, внушительным частоколом растянувшиеся вдоль железнодорожного полотна, закрывая солнце. Исполинский по размерам и скудный до населения край встретил непрошеных гостей снегами и вьюгами. За рекою Томью погода и вовсе испортилась. Несколько раз машинисту приходилось замедлять ход до черепашьего. Вероятно, опасался схода с рельсов.

На маленькую станцию Тайга прибыли, как следствие, с часовым опозданием: в 12½ ночи, вместо 11½. Из вагона, в котором ехал коллежский секретарь Горский, на станции сошел крепкий господин в шубе. Сошел с чемоданами.

– И что он забыл в этой глухомани? – риторически спросил Антон Федорович у проводника.

– В этой – ничего, – уверенно и весьма определенно ответил кондуктор. – В Тайге обычно сходят те, кто направляется в Томск. Отсюда проложена отдельная ветка до губернского города.

Из-за опоздания стоянку сократили с пятидесяти минут до получаса – нечего в таком Богом забытом месте прозябать. Таким образом, в час ночи поезд продолжил свой путь.

Горский поспешил лечь спать, дабы уснуть до пробуждения Унгебауэра. Тому после двух дней запоя будет, вероятно, не по себе.

Сквозь сон Антон Федорович слышал болезненное мычание Демьяна Константиновича, его частые отлучки в клозет и бесконечные подъемы и спуски с верхней полки. От удушающего перегара спасала простыня.

5. Фоски и онёры

Несмотря на ночные эскапады морского офицера, молодой чиновник Министерства юстиции выспался отменно. В кои-то веки. Приятно потянувшись, он почувствовал запах табака, смешанного с тошнотворным амбре разложившегося алкоголя. Рядом ощущалось тяжелое дыхание лейтенанта.

Открыв глаза, киевлянин, к своему удивлению, обнаружил, что в купе порядочно темно. Серые тучи прочно нависли над небосводом, ничего хорошего не предвещая. Ветер завывал в щели всю ночь, из-за чего Антона Федоровича несколько просквозило.

Придвинувшись к окну, Горский пытался не смотреть на Унгебауэра, медленно массировавшего виски.

– Я знаю, ты сейчас на меня злишься… – начал оправдываться Демьян Константинович, но Антон Федорович споро ретировался. Надо думать, в уборную. Лейтенант понял, что перегнул палку и что восстановить прежние отношения с товарищем ему будет трудно.

Всю первую половину дня Горский читал, пресекая любые попытки Унгебауэра к миру. За ½ часа до полудня должны были добраться до Красноярска, но с давешним опозданием рассчитывать на точное прибытие не приходилось. К тому же имелись веские предпосылки к еще большему отставанию от расписания, потому что небесная канцелярия приготовила для Енисейской губернии, должно быть, месячный запас осадков. Хотя кто его знает, какова их норма здесь, в Сибири?

Накоплявшийся на рельсах снег вынуждал машиниста замедляться, так как рисковать сотнями человеческих жизней (и своей в частности) исключительно из-за бдения расписания глупо и, пожалуй, преступно.

В Красноярск состав добрался к трем часам. Добротный вокзал второго класса был лучшим на Средне-Сибирской железной дороге. Хорошо освещенный, он, тем не менее, смотрелся весьма одиноко и траурно на фоне голой пустоши, раскинувшейся вокруг. Отсутствие поблизости всякой растительности неприятно удивило Горского и напомнило ему степной Омск. Город не просматривался вовсе. Быть может, из-за сильной метели, а быть может, из-за своей исключительной невыразительности.

В вестибюле вокзала отыскался телефон! Однако возле оного отчего-то никого не было. «Не пользуется спросом», – подумал Антон Федорович. На самом же деле аппарат оказался банально неисправен…

Многие господа устремились в телеграфную подать весточку родным. Некоторые осадили буфет, иные просто фланировали по вокзалу. Что замечательно, по залам гуляли целыми семьями, точно по музею. Как потом объяснил проводник, местные жители таким образом «выходят в свет»…

В Красноярске стоять меньше положенного не стали. Более того, вышла двадцатиминутная заминка. С чем она была связана, не знал даже кондуктор. Безразлично пожав плечами, он сказал одно единственное слово: «Сибирь!».

Только в 4 ½ часа продолжили следование. Чем обернется почти четырехчасовая задержка, Горский не знал. Но то, что из-за этого как снежный ком навалятся неприятности, подсознательно понимал.

Унгебауэра в купе не случилось. Проверять, куда делся лейтенант флота, коллежскому секретарю не хотелось. Да и куда мог пропасть этот балагур? Не иначе как в салон-вагоне проигрывается в преферанс или в винт.

Несколько дней конфликта с Демьяном Константиновичем вымотали Антона Федоровича морально. Не так представлял он себе это путешествие… В глубине души Горский надеялся, что его попутчицей станет прекрасная барышня. У них завяжется разговор, найдутся общие темы и многоверстный путь покажется легкою прогулкой.

Зачем подобная фантасмагорическая барышня могла ехать в Дальний, ну или хотя бы в Харбин, он заранее придумал. Она могла быть дочерью генерала, истосковавшейся по родному тяте. Могла быть сестрою милосердия, направлявшейся в далекие края для лечения наших солдат от тифа. А могла быть корреспондентом столичной газеты… что уж совсем романтично.

Нет, коллежский секретарь отнюдь не являлся хоть сколько-нибудь ферлакуром или, Боже упаси, ханжой, однако молодость заставляла работать мозг в амурном направлении.

Горскому вспомнились сапфировые глаза Агаты. Агата!.. Вот кого бы он хотел видеть своею спутницею! Вот кто скрасил бы его дорогу! Вспомнив о ней, у него сжалось сердце…

Их расставание произошло так же внезапно, как и встреча. Новость Воскресенского о Дальнем и о вакантной должности судебного следователя свалилась на Антона Федоровича как снег на голову. Никак не ожидал он такого подарка судьбы. Первое время коллежский секретарь витал в эмпиреях, совершенно оторвавшись от бренного мира. Счастье и радость переполняли его душу. Он больше не мог ни о чём думать.

Но вот разум протрезвел, и открылась ужасная истина: с Агатой придется расстаться. Как бы сильно он к ней ни привязался, как бы сильно он ее ни любил, он знал одно: Дальний – это его шанс встать на выбранный путь, начать тернистую карьеру судебного следователя. Горский понимал, что только добившись признания и определенного финансового успеха, он сможет рассчитывать на ее руку…

Но будет ли она его ждать? Станет ли эта синеокая красавица годами хранить его любовь?

Ответ напрашивался очевидный, хотя Горский его наивно отвергал. Однажды, покидая Минск и отправляясь в Киев, он точно так же надеялся на лучшее…

Вопреки самым скептическим ожиданиям Антон Федорович и предположить не мог, что дорога в Квантун окажется такой тяжелой и изнурительной. Вот уже восьмой день он пересекал необъятные просторы нашей великой Империи, а добрался лишь до ее середины! Вагон первого класса стал прочно ассоциироваться с домом, как будто иного, киевского дома, у него никогда и не было. Будто его вотчина только здесь, в тесном купе, и здесь же ему суждено провести остаток жизни.

На следующий девятый день пути Горским овладел такой навязчивый сплин, что не помогала и книжка. Чиновник Министерства юстиции раздумывал над тем, чтобы помиловать Унгебауэра и завести с ним разговор о Дальнем. Тем паче, лейтенант давеча вернулся трезвый и спокойный. Так и поступил.

– Демьян Константинович… – начал коллежский секретарь, отложив книгу. Морской офицер напрягся, сдвинул брови – не ожидал. – Скажи мне, отчего в дороге так скучно? Отчего порой находит такая безудержная тоска?

– Я бы назвал это эффектом замкнутого пространства, – поразмыслив, ответил Унгебауэр.

– Но о каком замкнутом пространстве может идти речь, если мы время от времени сходим на станциях и даже гуляем по городу, как это было в Челябинске?

– И тем не менее каждый день, вне зависимости от остановок, мы возвращаемся в наш вагон, в наше купе. Наше пространство всегда ограничено…

– А как же станции и города? Чем оно ограничивается там?

– Оно ограничивается временем, – философски заметил Демьян Константинович, подкручивая усы.

Горский задумался. Он ждал, что лейтенант попросит прощения, однако Унгебауэр сидел как ни в чём не бывало. Внутренний стержень у этого человека, безусловно, присутствовал.

Бог с ним. Антон Федорович обойдется без его извинений.

– Как прошел вчерашний винт? – поинтересовался коллежский секретарь.

– С чего ты взял, что я играл в винт, а не в преферанс? А быть может, я был в ресторане.

– Едва бы ты вернулся трезвый из ресторана, – саркастически заметил Горский. – К тому же обшлаг твоего рукава испачкан мелом. И ты сам говорил, что предпочитаешь винт преферансу.

– Хе-хе!.. – искренно усмехнулся Демьян Константинович, осматривая форму. – Ну ты и чертяга, Антон Федорович!

– Просто в следующий раз не води рукавами по ломберному столу, – улыбнулся в ответ киевлянин. – Так что же: выиграл или снова проигрался?

– Выиграл. Но очень мало. Я вообще думаю завязать с картами… здесь, в салоне.

– Почему же?

– Очень уж местные господа лихо играют… Тот же Ильин, например.

– Ты что-то подозреваешь? – воодушевился Антон Федорович.

– Да в целом нет…

– Но я же вижу!

– Они порядочные господа…

– …однако ты полагаешь, что они шулеры? – попытался угадать Горский.

– В общем-то, да, – сознался лейтенант.

– На чём основаны твои выводы? – тоном бывалого следователя осведомился коллежский секретарь.

«Пора привыкать», – сказал он себе.

– Несколько раз у господина Ильина в последний момент оказывались такие карты, вероятность нахождения которых у него являлась весьма низкой. Будто бы он заранее знал мою руку. Конечно, ему могло дико везти, но что-то мне не верится в подобную благосклонность фортуны.

– Гм. Ты подозреваешь исключительно Ильина?

– Не знаю… Калинин и Иваницкий не похожи на шулеров, но они вполне могут быть в сговоре.

– С кем ты играешь в паре?

– Сразу видно, Антон Федорович, что ты не играл в винт, – печально вздохнул Унгебауэр. – В винте партнеров не выбирают. Всё решает жребий.

– Из этого может следовать лишь одно: в сговоре вся троица.

– Возможно.

– Пожалуй, я могу тебе помочь.

– Каким образом? Ты ведь не знаешь правил.

– А ты мне с ними поможешь.

– Запомнить их не так-то просто.

Несколько часов Демьян Константинович обучал Горского премудростям винта. К концу второго часа у Антона Федоровича разболелась голова. Запомнить, что̀ значит левѐ, фоска, онёр, ро̀ббер, бланка, коронка – труда не составило. Куда сложнее оказалось запомнить запись очков и последовательность торгов.

– Признаться, я совсем запутался… – повесил голову коллежский секретарь.

– Полноте! Начнешь играть – тотчас втянешься! – задорно парировал Унгебауэр.

– Учти, я играть не собираюсь.

– Для чего тогда я тут распинался?? – возмутился лейтенант.

– Знать общие сведения не помешает. Но мне думается, что названные тобою господа выигрывают исключительно за счет ловкости рук.

– Что же ты предлагаешь?

– А вот что…

К шести после полудня прибыли в Нижнеудинск. Почти пять часов опоздания… Короткая остановка, и снова в путь. Назавтра путешественников ждал Иркутск.

В восьмом часу вечера Унгебауэр оправил форму и пошел в салон. Горский должен был присоединиться к товарищу спустя десять минут.

Эти десять минут Антон Федорович приводил себя в порядок. Сперва он хорошенько высморкался (остатки былой простуды), затем сменил несвежую сорочку и, наконец, причесался. Причесываясь, обратил внимание, что волосы успели порядком отрасти. Нелюбивший помад он, однако, пожалел, что не обзавелся фиксатуаром. Ну да мелочи.

В салон-вагоне, кроме картежников, никого не было. В окружении господ в строгих черных тройках Унгебауэр отнюдь не выделялся, ибо и сам щеголял вороной тужуркой. Шел разгар торгов.

– Две пики, – коротко бросил господин с плешью, что сидел у окна напротив Демьяна Константиновича. Стало быть, его напарник.

– Две трефы, – возвысил игру моложавый блондин с веснушками.

Унгебауэр спасовал, а когда очередь дошла до четвертого винтующего, тот вдруг просиял в лице и громко поздоровался:

– Господин Горский! – воскликнул золотодобытчик, с которым Антон Федорович имел честь познакомиться в ресторане. Как-де его звали? – Рад вас видеть! Желаете присоединиться?

– Добрый вечер, Игнатий Ферапонтович!

– Нет-нет! Никаких имен! Когда мы играем в винт, предпочитаем обходиться фамилиями. Зовите меня господин Ильин.

«Вот как! Игнатий Ферапонтович – это и есть тот самый ловкач Ильин!»

– Как вам будет угодно, – невозмутимо согласился коллежский секретарь.

– Позвольте вам представить моих товарищей, – господа за столом отложили карты и поднялись. Ильин стал их представлять: – Мой напарник по этому робберу и сегодняшнему дню, господин Иваницкий, – им оказался веснушчатый блондин. – Это господин Калинин, – «Плешь». – Ну а с лейтенантом Унгебауэром вы, как я понял, знакомы.

– Совершенно верно, – ответил за Горского Демьян Константинович.

– Так вы играете? – не унимался золотодобытчик.

– Играть в винт впятером весьма обременительно… Вы продолжайте, господа, а я погляжу, наберусь опыта.

– Лучший опыт в практике! – разомкнул уста блондин.

– Господин Иваницкий прав. Присоединяйтесь! – продолжал настаивать Ильин. Присутствие в салоне наблюдателя его очевидно не устраивало. – Так что? Впрочем, как знаете. Нам хватит и господина Унгебауэра. Какое счастье, что он нам повстречался – а то, знаете ли, надоело играть с болваном.

– Простите, с кем?.. – опешил Горский.

Картежники дружно засмеялись.

– Так называется винт втроем, – пояснил Демьян Константинович. – Когда нет четвертого игрока, одному приходится играть с «болваном», то бишь с незримым напарником, карты которого кладутся рубашкой вниз. Господин Ильин хотел сказать, что игра с эдаким товарищем весьма скучна.

Антон Федорович уселся на диван поблизости. С этой точки ему хорошо просматривались карты Унгебауэра и совершенно не просматривались карты «черной троицы», как назвал их для себя коллежский секретарь. Таким образом, имея сообщника, постоянно слонявшегося в салоне, господа винтёры имели возможность знать карты соперника.

Игра продолжилась. Заказ выиграли Ильин с Иваницким дойдя до четырех треф. Сидя с довольно длинной пиковой коронкой, Унгебауэр ничего не мог поделать с онёрами соперников. Необходимые леве они набрали, чем значительно приблизили несколько десятков рублей, что стояли на кону. На зеленом сукне появились новые записи.

– Господин Горский, заклинаю вас: смените вашего товарища! Этак я с ним по миру пойду! – театрально и несколько фривольно заныл Калинин. Стало быть, вошел с Унгебауэром в хорошие сношения, раз позволяет себе такие колкости.

– Не сочиняйте, дорогой друг – эту игру мы проиграли из-за вас! – в той же манере ответил Демьян Константинович.

– Это почему же? – выпучил на него глаза «Плешь».

– А потому! Имея на пару почти все пики, вы, тем не менее, отдали им игру!

– Помилуйте! С моими-то фосками возвышать до пяти?

– А!.. Черт с вами, Калинин. Соберитесь!

– Господин Горский! Ваш попутчик настоящий изверг! – скривился плешивый, пристально глядя на Антона Федоровича.

«Минуточку! Откуда он знает, что Унгебауэр мой попутчик? Знакомый – еще не означает попутчик. Рассказать мог только Игнатий Ферапонтович. Стало быть, связи у них тесные. Причем эти связи распространяются далеко за пределы ломберного стола и этого салона».

– Он не изверг, – защитил товарища Горский. – Просто лейтенант Унгебауэр весьма азартная персона.

Следующая партия сложилась для Демьяна Константиновича еще печальнее. Заявленные три бубны им собрать не удалось, зато противники разжились аж шестью взятками, что̀ предопределило роббер.

Унгебауэр с Калининым падали в пропасть. Чем дальше шел винт, тем рискованнее они производили заказы, желая, разумеется, поскорее отыграться. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не одно обстоятельство, помогшее Антону Федоровичу уличить шулерство.

– Который час, господа? – поинтересовался Демьян Константинович, точно пребывавший в прострации.

– Половина девятого доходит, – уверенно ответил Ильин, лишь мельком взглянув чуть выше Иваницкого. Горский запомнил это направление, провел умозрительную проекцию и обнаружил совсем уж небольшие настенные часы, круглый циферблат которых находился не менее как в трех саженях от того места, где сидел блондин! Коллежский секретарь тотчас отдал должное остроте зрения Игнатия Ферапонтовича.

Присмотревшись к Ильину, Антон Федорович несколько раз заметил, как золотодобытчик молниеносно и коротко стрелял глазами в Демьяна Константиновича. Вскоре открылось, что поглядывал Ильин не на лейтенанта, а куда-то в сторону. Горский и здесь прочертил траекторию и… не поверил собственным глазам. На стене аккурат за спиной Унгебауэра висело зеркало!

«Вот так номер! Неужели Демьян Константинович не видел? – под впечатлением размышлял коллежский секретарь. – С эдакой орлиною зоркостью Игнатию Ферапонтовичу не составляло труда рекогносцировать карточную руку морского офицера».

Намечалась очень важная партия. Хмурый лейтенант хотел досрочно капитулировать, однако, почувствовав уверенную руку Горского у себя на плече, взбодрился, с азартом принялся сдавать карты.

– Я верю в вас, мой друг! – произнес Антон Федорович, стоя позади Унгебауэра и заслоняя тем самым его королей и тузов от зорких глаз Ильина. Важно было закрыть собою лейтенанта до поднятия карт.

Игнатий Ферапонтович напрягся. За коллегу вступился Иваницкий:

– Этак вы ему только мешать будете.

– Право слово, господин Горский, присядьте! – выдал себя Калинин.

«Все, все, черти, в сговоре! А ну-ка, сыграйте по правилам, мерзавцы!»

Говорят, дуракам и пьяницам везет. Не хотелось бы списывать удачнейший расклад Унгебауэра из длинной бубновой коронки исключительно на его чрезмерное пристрастие к спиртному. Думается нам, что сие явилось Божьим Провидением.

Назначив сперва «пять бубен», он вскоре взвинтил игру до малого шлема, чем ввел Иваницкого с Ильиным в замешательство. Посмирневший Калинин также занервничал, хотя уж он-то нервничать как раз не должен был. Вместо того, чтобы помочь при торге, плешивый напарник Унгебауэра всем своим видом давал понять, что в собственных картах не уверен. Играть малый шлем на червах противники не решились, не говоря уже о шлеме большом.

Взять шесть леве Унгебауэру и Калинину латентно мешал сам Калинин, который, избавившись в начале игры от крупной бланки, поставил под угрозу провала не только самый малый шлем, но и свою репутацию честного человека. Роббер завершился едва начавшись. Опьяневший от выигрыша, Демьян Константинович вскочил из-за стола с воплем:

– Так-то, господа! Уф, отыгрался! С меня довольно! – одернув тужурку, он потащил за собою Антона Федоровича. – А с вами, Калинин, только в дурака играть, ей-Богу! – бросил на прощание лейтенант.

– Всего наилучшего, господа, – поклонился Горский и вышел вслед за товарищем.

Уже в купе своего вагона Унгебауэр искренно благодарил Антона Федоровича за поддержку. Лейтенант сделал из коллежского секретаря золотого тельца, приносящего материальный успех.

– Это правда лишь отчасти, – скромно согласился чиновник Министерства юстиции. – Своим выигрышем, а вернее отыгрышем, ты обязан моей спине.

– Твоей спине?.. – нахмурился офицер.

– Именно.

– Но каким образом?

– Моя не слишком широкая спина, тем не менее, сумела закрыть твое отражение в зеркале.

– В зеркале?..

– Поражаюсь, как ты не заметил зеркало, что висело аккурат за тобой!

– Я действительно его не заметил… Но оно, вероятно, находилось весьма далеко от меня… Как же они могли видеть мои карты? Полагаю, это невозможно!

– У Ильина превосходное зрение. Возможно, даже дальнозоркость.

– Стало быть, эти подлецы каждую партию знали мои карты!

– Именно поэтому ты и проигрывал.

– Но ведь я запросто мог оказаться не на том месте, спиною к зеркалу, а, положим, у окна, как то было в первый раз. Или сбоку, как намедни. В винте расположение соперников и команды напарников определяются исключительно жребием. Поэтому что-то в твоих доводах не сходится…

– Все сходится! – парировал Горский. В мозгу его выстроилась стройная цепочка фактов. – Первую свою игру с этими господами ты проиграл, так?

– Ну, я…

– Так или не так?

– Так, так.

– Ты сидел у окна? На том месте, которое сегодня занимал Калинин?

– Верно.

– Стало быть, твои карты просматривались в отражении окна.

– Гм…

– А когда ты сидел сбоку, ты выиграл. Так?

– Так…

– Они просто дали тебе отыграться, чтобы в следующий раз вытащить на большую ставку. Недаром ты сегодня оказался напротив зеркала!

– Может быть… Но жребий!..

– Как он проводится?

– На стол кладется колода, и каждый тянет по карте. У кого самая младшая – тот выбирает место и становится сдатчиком. Двое, вытащивших младшие карты, играют в паре.

– То есть перед тем, как колода кладется на стол, ее кто-то тасует?

– Верно.

– Ты хотя бы раз это делал?

– Нет… Но ведь колода всегда на виду!

– Практически каждый шулер владеет техникой вольта.

– Чем?

– Вольтом. Это искусная ловкость одной руки, при которой нужная карта оказывает в нужном месте. В твоем случае – наверху.

– А…

– Поверь, каждый раз тебя сажали туда, куда было условлено.

– Ну и сволочи! – подскочил Унгебауэр. – Они мне за это ответят!

– Не горячись! Успокойся! Прошу тебя, Демьян Константинович, сядь!

– Я – офицер морского флота! – гордо выпятил грудь лейтенант. – Никому не позволено издеваться над…

– Прекрати! Сколько ты им проиграл?

– Это не имеет значения!

– Сколько? – повысил голос Антон Федорович.

– Ну… с учетом сегодняшнего выигрыша… рублей 20 осталось вернуть.

– Всего-то? Это не те деньги, ради которых стоит устраивать скандал. Самое главное, ты не проигрался в пух и прах, а сумел выйти сухим из воды. Это дороже.

Жуира Унгебауэра Горский все-таки убедил. Вскоре желание отомстить за надувательство покинуло лейтенанта всецело.

6. Байкал

Десятый день пути таил в себе долгожданный переход через Байкал – самое глубокое озеро в мире и самое обширное из пресноводных в Старом Свете. Глубина его доходит почти до пяти тысяч футов! Площадь – тридцать тысяч квадратных верст. Увидеть это своими глазами – большая удача, ибо мало кто в нашей Империи может похвастаться как пребыванием на самом Байкале, так и в Сибири в целом.

Поезд изо всех сил пытался наверстать пятичасовое опоздание, однако справиться со временем так и не сумел. В Иркутск путешественники прибыли затемно, хотя было лишь 4 часа после полудня по времени петербургскому. Разница ощущалась.

По дебаркадеру бродило множество солдат. Группка мастеровых сосредоточилась у деревянного парапета. Крестьянка в пуховой шали с корзиною под локтем продавала пирожки. Двое путейцев что-то увлеченно обсуждали с озябшим городовым в черной шинели. Народу для позднего вечера более чем достаточно.

Простояв час, состав продолжил свой путь вдоль правого берега Ангары. До озера оставались считанные версты. Около полуночи по местному времени поезд остановился на станции Байкал.

Как жаль, что была полночь! Но и даже в темноте суровой сибирской ночи антрацитовым блеском переливался Байкал, чернел своими неспокойными водами.

На станции, которая представляла собою скорее порт, а не станцию, суетились сотни носильщиков и путейцев, мастеровых и солдат, дам и господ, крестьян и крестьянок. Железнодорожное полотно оканчивалось пристанью у самой воды, где выделялись симметричные трубы высокой громадины. Это новенький паровой ледокол «Байкал» ожидал пассажиров для дальнейшей транспортировки на восточный берег. Никогда еще в своей жизни коллежский секретарь Горский не видел таких больших кораблей.

Ветер усиливался.

– Боюсь, начинается буря! – покачал головою Унгебауэр, придерживая фуражку локтем (обе руки его занимали саквояжи). – Гляди, какие волны поднялись!

Взобравшись на деревянную пристань, сколоченную из гигантских бревен, путешественники попали под сильнейший ветер, налетевший внезапно. Горского едва не сорвало в воду, и если бы не случившийся с багажной тележкой артельщик, молодой чиновник рисковал и вовсе не добраться до Квантуна. Сверху открывалась величественная панорама озера, раскинувшегося вокруг гор и отвесных скал. Помимо обыденных заберегов, урез Байкала облепили непривычные белые наледи.

– Это сокуи, – пояснил Демьян Константинович, бывавший в здешних краях.

– Поразительно! – восхитился Антон Федорович.

– Это еще что! Видал бы ты, какие торосы выдаются тут зимой!

– Что, прости? Торосы?

– Да! Это такие большие ледяные глыбы, которые образуются из нагромождения осенца.

– Да Господи! Здесь что ни слово – загадка!

– Осенец – это обломки толстого крепкого льда. Но поздней осенью его не увидишь – рано. Разве что колобовник. Да и то вряд ли.

Горский усмехнулся. Жители Прибайкалья, как оказалось, большие выдумщики на слова.

Внизу тем временем медленно, но верно, вагоны загонялись на нижнюю палубу ледокола, специально для такого дела оснащенную рельсами. Покамест не достроили Кругобайкальскую железную дорогу, так пассажирам и мучиться…

Разместившись в комфортабельной каюте, путешественники с нетерпением ожидали отплытия. Вот уже кончили погрузку, а ледокол всё стоял.

– Не выйдем в ночь – опасно. Волны! Какие волны поднялись! – повторял Унгебауэр, глядя в окно.

«Стало быть, не выйдем», – с сожалением подумал Горский. В этом вопросе морской офицер знает наверное. Кому, как не ему, лучше знать?

Разумеется, в бурю, да еще и в ночь, ледокол не вышел. Вышел он поздним утром одиннадцатого дня пути. Все 60 верст просидел Антон Федорович у иллюминатора, наблюдая за неспокойными водами Байкала. Встречавшиеся на пути плавучие льды едва ли затрудняли навигацию, однако ледокол предпочитал по мере возможности их обходить.

– Зачем это он их обходит? Что будет такой махине от небольшой глыбы? – не понимал Горский.

– Мало ли… – с серьезным видом протянул лейтенант флота. – Спущенный на воду два года тому, этот ледокол уже в прошлом году простаивал по неисправности. Тут лучше не рисковать. Как говорится, обжегшись на молоке, дуешь на воду.

Коллежского секретаря неприятно удивил самый факт поломки нового судна. Что̀ у нас за строители такие в России, что снятый со стапелей корабль (притом ледокол!) уже на второй год выходит из строя?

При всем при этом «Байкал» смотрелся более чем достойно и презентабельно. Даст Бог, еще не одну тысячу пассажиров перевезет.

Порядка пяти часов заняла переправа. Еще засветло причалили к станции Мысовой Забайкальской области, а еще через полчаса Горский с Унгебауэром сидели в буфете и пили чай, поглядывая за вещами. К местным артельщикам – поголовно бывшим каторжным – доверия было мало.

– Жизнь здесь адская, должно быть, – предположил Унгебауэр. Трезвый лейтенант производил самое благоприятное впечатление, в отличие от своего порочного антипода.

– Отчего же? Здесь очень мило: леса, свежий воздух! Природа – просто дух захватывает!

– Что природа, когда вокруг одни каторги? Куда, думаешь, беглым податься? Здесь и ошиваются, в окрестностях. Очень тут неспокойно. Как давеча на Байкале.

Точно в подтверждение его слов из лесу раздался выстрел.

– Убили кого-то… – сглотнул Горский.

– Вряд ли, – зевнул морской офицер. – Должно быть, кто-то из местных стрелял. Для острастки. Так порой делают перед тем, как запереть ворота на ночь.

Вагоны составили довольно быстро. Вернувшись в собственное купе, Горский испытал неприятное дежавю. Ему хотелось поскорее покинуть эту осточертевшую комнатушку с плюшевым диваном и поселиться, наконец, в нормальном доме. Единственное, что приятно удивило, так это то, что оба спальных места были аккуратно застелены свежим бельем.

Верхнеудинск проехали ночью. Оба товарища к тому времени мерно посапывали – день для них выдался долгий и, как сказали бы физики, энергозатратный.

К концу двенадцатого дня добрались до Читы. Ночное прибытие создало массу хлопот станционному коменданту. Ему пришлось вызывать дополнительный взвод солдат. Места здесь крайне опасные, чистую публику необходимо строжайше оборонять. Тем паче, в одном из вагонов ехал генерал из Петербурга. Обо всем этом Горскому и Унгебауэру поведал осведомленный кондуктор.

В Чите стояли очень недолго и вскоре двинулись дальше. На Яблоновый хребет в помощь основному паровозу пришел еще один – сзади. С горем пополам вскарабкались.

Приближалось важное место Великого Пути: Китайский разъезд. Здесь железная дорога раздваивалась. Один из путей вел на Нерчинскую каторгу, другой – пересекал левый приток Амура – Ингоду – и уходил прямиком на Китай. Туда-то наш состав и свернул.

Леса засим закончились. Им на смену пришли степные равнины с их узкоглазыми кочевниками.

На стыке тринадцатого и четырнадцатого дней (по харбинскому времени, которое опережает петербургское на 6 часов и 24 минуты) поезд остановился на многолюдной станции Маньчжурия. Отсюда начиналась совсем иная, Маньчжурская железная дорога, а посему путешественники повинны были сменить поезд.

Тут-то и начались неприятности…

7. Поднебесная

Впервые в жизни Горский оказался за границею, и впервые в жизни он видел так много китайцев. Ночь в своем апогее, а народу – точно в воскресный день на Крещатике. Кто-то что-то несет, кто-то кого-то обгоняет. Суета жуткая. Повсюду маячат длинные косы. Наверное, ни в одной стране мира мужчины не отращивают эдак волосы.

– Вот она – Желтороссия! – иронично воскликнул Унгебауэр, глядя на фраппированного Горского.

– Какая к черту Желтороссия? Тут Русью и не пахнет, – перефразировал классика киевлянин.

– Как будто нет? Разве? Все начальники станций русские, солдаты – русские, коммерсанты – и те поголовно наши русские! Подданные Государя Императора.

Сколько ни убеждал Демьян Константинович товарища, признавать Маньчжурию Желтороссией Антон Федорович наотрез отказался.

Поезд на Дальний по причине задержки Сибирского состава отложили на то же время следующего дня – без десяти час пополудни. Надо заметить, что последующие даты и часы будут представлены по времени местному, то есть харбинскому. Тотчас по прибытии наши путешественники перевели стрелки своих «луковиц».

Коллежский секретарь хотел сперва расположиться в буфете, но лейтенант флота быстро его отговорил – требовалось елико возможно скорее получить билеты.

– К чему такая спешка? – не понимал Горский. – Сядем за стол в буфете, и я спокойно пойду и возьму наши билеты.

– Не всё так просто, Антон Федорович. Вагонов первого класса здесь обычно нет. Второго – раз, два и обчелся. А сколько будет желающих, представляешь?

У касс образовалась такая давка, что, право, стыдно стало за соотечественников. Толкались локтями, напирали, ругались. Не щадили даже дам и детей. Последних пришлось в скором порядке уводить, дабы их не затоптали обезумевшие взрослые.

Первый всплеск неудовольствия случился очень скоро, когда служащий за окошком объявил, что билеты второго класса закончились.

– Как так?! – шумели господа, что пробились в авангард. – Там же три вагона!

– Этого не может быть!

– Мерзавцы!

Второй всплеск озлобленности произошел тогда, когда кто-то в толпе узнал, что один из трех вагонов второго класса полностью передали в распоряжение петербургского генерала и его немногочисленной свиты, состоящей из двух адъютантов, вестового и денщика. Его превосходительство обложили отборными ругательствами, самыми безобидными из которых были «столичная гнида», «лампасный хрен» и «зажравшаяся сволота».

Горский и Унгебауэр печально вздыхали, смиренно ожидая своей очереди.

Через некоторое время пустили новую сплетню: дескать, и вагонов третьего класса не всем хватит. Этот беспочвенный слух подогрел и без того вскипяченное русское общество, потому что перспектива ехать с китайцами в вонючем четвертом классе положительно никого не прельщала. Про опального генерала как-то вдруг позабыли, обратив недостойные ругательства в адрес местных путейцев. Только своевременное вмешательство начальника станции помогло остановить эскалацию конфликта.

– Уважаемые пассажиры! Дамы и господа! – закричал главный путеец. – Прошу вас не впадать в панику и не верить той чепухе, что распространилась среди вас! Я, как начальник станции, смею вас заверить, что билетов третьего класса хватит всем! Поэтому нет никакой необходимости толкаться и лезть в драку. Повторяю: билетов третьего класса хватит всем пассажирам Сибирского поезда!

Страсти улеглись, народ поутих. Тем не менее еще долго в разных концах очереди слышались неодобрительные восклицания.

Простояв не меньше получаса, Горский никак не мог взять в толк, отчего выдача билетов на Китайско-Восточную железную дорогу ведется так долго. Оказалось, что каждому совершеннолетнему пассажиру надлежало заполнить расписку, согласно которой за любое увечье, полученное в пути, маньчжурская дорога ответственности не несет! Каково?

Впрочем, такой пугающей предусмотрительности имелось свое рациональное объяснение. Регулярного пассажирского сообщения между Квантунской областью и столицами пока нет, а потому корректировки в расписании и задержки неизбежны. Некоторые участки дороги, как заверял Унгебауэр, и вовсе не готовы. В первую очередь он имел в виду, безусловно, Большой Хинганский хребет.

Итак, подписавшись под листами К.В.ж.д., Антону Федоровичу и Демьяну Константиновичу оставалось надеяться лишь на самих себя и Господа Бога. Получив долгожданные билеты, они вернулись в буфет.

В буфете, разумеется, все места были заняты. Дамы и господа с кислыми физиономиями утешали себя тем, что им, по крайней мере, посчастливилось присесть, в отличие от подавляющего большинства остальных пассажиров. И только многочисленная детвора громко кричала и хихикала, бегая между родительскими вещами. Им было веселее всего.

Простояв с полчаса, коллежский секретарь не выдержал и уселся на собственный чемодан. Стоять более он не мог. Лейтенант примеру товарища не последовал – всё-таки морской офицер.

Унгебауэр занимал себя тем, что постоянно бегал курить и постоянно возвращался с красными щеками – мороз в Маньчжурии ударил степенный. После каждой такой вылазки он с четверть часа отогревался и снова убегал. Антон Федорович предпочел погрузиться в чтение, хотя непривычная обстановка чужой страны отнюдь не способствовала вниманию.

Мучительно долго тянулось маньчжурское время. Казалось, оно настолько уступало русскому, что за три наших часа кончался лишь один китайский. Как порою оно не к месту ускоряется и как, бывает, совершенно ненужно замедляется…

К полудню распогодилось. Восточная Азия сжалилась над европейскими путешественниками и подарила им чудесный солнечный день. Подтаял снег, появились прогалины. К дебаркадеру подали очень необычный состав: с новенькими вагонами странной конструкции в голове и старыми товарными в хвосте. Странность конструкции первых заключалось в стальном бронированном поясе, который проходил вдоль всего корпуса ниже уровня окон.

– На «владикавказце» поедем! – воскликнул Демьян Константинович.

– На чём? – не понял Горский.

– Вагон владикавказского типа по системе французского инженера Полонсо! – пояснил осведомленный Унгебауэр. – Выпускаются на Путиловском заводе специально для Кавказа и К.В.ж.д. В первом регионе для защиты от абреков, в нашем случае – от хунхузов.

– О здешних разбойниках наслышан, – гордо качнул головою Антон Федорович.

– Не дай Бог нам их встретить.

После погрузки багажа началась посадка. К вящему удивлению коллежского секретаря, солдаты, прислуга и некоторые прочие усеченные в средствах русские подданные не без сожаления залазили в товарные вагоны, перемешиваясь с китайским людом, коего здесь собралось в избытке.

– Что же это они точно скот поедут?.. – раскрыл рот Горский.

Лейтенант пожал плечами. Антона Федоровича настолько поразил самый факт перевозки человеческих душ в товарном вагоне, что он неосознанно поплелся в их сторону. Заглянув внутрь одного из вагонов, он увидел по центру железную печь, вокруг которой на деревянных скамейках теснились несчастные пассажиры. Тепла от столь незначительной топки едва ли хватит, чтобы обогреть такое количество народу.

– Чего рот открыл, благородие? Али хошь к нам? – грубо крикнул ему младший унтер-офицер и заржал как лошадь.

– Залазь к нам, милостивый государь! – подшутил рядовой с цигаркой в зубах.

– Аль не дурак! – хлопнула себя по бедрам полнокровная матрона.

Опомнившись, Антон Федорович бегом вернулся к Демьяну Константиновичу.

– Поглядел? – серьезно спросил офицер флота.

– Поглядел…

– По сравнению с ними мы с тобою как короли поедем.

Поехать королями не вышло. В некупированный вагон третьего класса набилось около полусотни человек. Вагон был поделен на три отделения: для курящих, для некурящих и для дам. На практике же отделение для дам оккупировали в том числе и господа из-за количественного преимущества самого мужского пола. Так как собравшееся общество положительно не привыкло ездить в III классе, то устанавливать верхние полки и забираться на них никто не отважился, не говоря уже про багажные, коими порой не брезговала чернь. Кроме того, в вагоне дурно пахло предыдущими пассажирами. Что̀ здесь творится жарким летом – страшно представить.

Горский и Унгебауэр расположились в среднем некурящем отделении, то есть в самом эпицентре. Соседство с чистой публикой несколько приободряло, но весьма умеренно. Лучше, чем в товарном вагоне, но много хуже, чем в первом классе Сибирского поезда. Там имелась возможность для приватной беседы, здесь – нисколько. Разумеется, приставать к лейтенанту с расспросами о Дальнем Горский не стал. Как-то чересчур неловко.

В час пополудни наконец выехали. Сверив билеты при входе, кондуктор куда-то исчез и больше не появлялся. Охраны в поезде, кажется, также не предусматривалось.

– Как тебе Маньчжурия, мой друг? – с легкой издевкой ткнул товарища в бок Демьян Константинович. – Так ты ее себе представлял?

– Нет…

– Дикий, необузданный край, не так ли?