Кит стоит за спиной сидящего мужчины и смотрит в окно. Он совсем недавно задернул занавеску, но теперь отодвигает ее примерно на пять сантиметров и смотрит на город внизу. Впрочем, там нет ничего такого, на что стоило бы смотреть. Комната на двадцать пятом этаже отеля находится недостаточно высоко, чтобы он мог взглянуть на крыши зданий, а вид оживленного ночного квартала не представляет из себя ничего особенного. Просто светящиеся фары машин, проезжающих через большой перекресток, и электрический свет вывесок. Зажатое между зданиями, небо над ним кажется узкой полоской потолка.
Он вновь задергивает занавеску и отворачивается. Комната перед его глазами просторная – она гораздо больше, чем можно было бы предположить, представляя себе одноместный номер. Обстановка элегантная и сдержанная, дизайн кровати и подставки для зеркала привлекают аскетичным достоинством. Это один из самых высококлассных отелей в городе.
– Хочешь посмотреть на улицу?
Он задает вопрос спине мужчины. Мужчина лет за пятьдесят сидит за столом, уставившись в стену. Он сидит, выпрямив спину, как младшеклассник в свой первый день за школьной партой.
– Нет, спасибо, – он отрицательно качает головой. Его мысли, должно быть, были где-то далеко, и голос Кита возвратил его в реальность.
Из всех личных секретарей политиков, которых Кит встречал за свою карьеру, этот человек вызывает у него наибольшую симпатию. Его волосы аккуратно расчесаны на пробор, и его окутывает аура утонченности и добропорядочности. На нем иностранный костюм хорошего качества, но без каких-либо ярких безвкусных деталей, что довольно необычно. Он, должно быть, старше Кита лет на десять или двенадцать, но разговаривает с ним очень вежливо.
– У тебя не будет другого шанса посмотреть на улицу. – Кит понимает, что нет никакой необходимости предостерегать мужчину, но он все равно это делает.
– Да… – Взгляд его собеседника ничего не выражает.
«Ты скоро умрешь, так почему бы не бросить прощальный взгляд на пейзаж за окном?» Кит думает о том, чтобы произнести это вслух, но решает промолчать. Они никогда не способны в полной мере осознать ситуацию, в которой оказались, так что нет смысла тратить слова на объяснения. Как бы то ни было, там все равно не на что смотреть.
Мужчина поворачивается к столу. Он смотрит неподвижным взглядом на стопку почтовой бумаги и конверт, лежащие на поверхности стола.
– Разве… разве подобное… – Он не оглядывается на Кита, продолжая сидеть к нему спиной. – Разве подобное часто происходит?
– Что именно?
– То, что происходит сейчас со мной. – Судя по всему, он лихорадочно пытается подобрать нужные слова. В растерянности произносит с ошибкой английское слово, которое крутится у него в мыслях: «Seaside?»[3], затем вновь возвращается к японскому: – Я имею в виду случаи, когда людей заставляют себя убить. Ты часто это делаешь?
Его плечи дрожат.
Всегда одно и то же. Поначалу они стараются сохранять спокойствие. Прикладывают все усилия, чтобы вести себя непринужденно, даже философски. Делают понимающее лицо и произносят вещи вроде: «Что ж, чему быть, того не миновать». Спустя некоторое время они становятся разговорчивыми. Ошибочно полагают, что, пока будут болтать, смерть их не настигнет. Но сколько ни говори, а умирать все равно придется.
Кит не отвечает. Он просто поднимает взгляд на потолок, с которого свисает виниловая веревка, привязанная к вентиляционному клапану. Ее свободный конец завязан в петлю. Клиент не дал никаких специальных инструкций относительно того, что это должно быть именно повешение, но когда они не выдвигают определенных требований, Кит часто использует именно этот способ.
– Тебе это не кажется странным – сама идея того, что моя смерть что-то уладит? – Мужчина поворачивается на стуле, чтобы искоса посмотреть на Кита. – Я всего лишь личный секретарь. Мое самоубийство никак не изменит ситуацию. И я уверен, что всем это известно. Истинные виновники всё еще занимают свои должности, оставаясь в стороне, но каким-то образом именно мое самоубийство должно привести к тому, что дело будет закрыто. Тебя самого это не удивляет?
Длинными разговорами ничего не добиться. Кит знает это по собственному опыту.
– Это ведь не я все придумал, – продолжает секретарь, – разумеется, не я. Я никогда не смог бы срежиссировать подобную ситуацию, у меня нет для этого никаких рычагов влияния.
Этот мужчина был личным секретарем члена парламента по фамилии Кадзи. Десять дней назад пресса выяснила, что Кадзи принимал подозрительные денежные пожертвования от новостного агентства, и ситуация сложилась просто ужасная. Он был загнан в угол, и этот скандал мог стоить ему карьеры. Приближались выборы в Палату представителей, и над Кадзи нависла опасность быть исключенным из правящей партии.
– Если я совершу самоубийство, с него действительно снимут ответственность?
– Кадзи – трус. Он начинает визжать по малейшему поводу. А когда он боится, то начинает бросаться на людей. Я прав насчет него?
Кит вспоминает Кадзи. Маленький пожилой чиновник с детским лицом. Он отращивает усы в надежде, что они придадут ему значительности, которой ему так не хватает, и постоянно хмурит свои густые брови, чтобы произвести впечатление, но ему никого не удается одурачить.
– Кадзи всегда поручает тебе подобную работу?
– Впервые.
Это чистая правда. Другой член парламента, знакомый с Китом, порекомендовал его, и Кадзи вышел с ним на контакт три дня назад.
– Он не показался мне особенно приятным человеком, но работа есть работа. Я взялся за нее.
– Если бы мы во всем спокойно разобрались, я уверен, мы решили бы этот вопрос, это не такая уж серьезная проблема. – В голосе мужчины появляются нотки отчаяния, он говорит быстро, его глаза краснеют. – Этот… этот Кадзи, он просто запаниковал и закатил истерику на ровном месте, хотя все еще можно было исправить.
– Ты сам нанялся секретарем к подобному человеку, так что единственный, кого ты можешь упрекнуть, – это ты сам.
Мужчина начинает задыхаться, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
– Но это бессмысленно! – восклицает он – и тотчас пугается того, что повысил голос.
– Преследования ослабнут, – коротко поясняет Кит.
– Что?
– Когда кто-то совершает самоубийство и берет на себя вину, так и происходит.
– Даже если все понимают, что это ничего не значит? – На лице мужчины написано отчаяние человека, только что узнавшего, что его предали.
– Я занимаюсь этим уже пятнадцать лет.
– Заставляешь людей убивать себя?
– Если б не было результатов, я остался бы без работы. – Кит присаживается на кровать. Его рост сто девяносто сантиметров, весит он около девяноста килограммов, – кровать прогибается под ним, раздается скрип пружин. Он достает из внутреннего кармана своего темно-серого пиджака, застегивающегося на три пуговицы, книгу в мягкой обложке. И, не обращая внимания на умоляющий взгляд мужчины, принимается читать.
– Что… что это за книга? – спрашивает мужчина. Должно быть, ему не столько интересна сама книга, сколько он просто боится быть оставлен наедине со своими мыслями.
Не произнося ни слова, Кит приподнимает книгу так, чтобы мужчина мог прочесть название. Обложка книги изрядно потрепана.
– О, я тоже ее читал, когда был подростком. – Глаза мужчины загораются, словно он сделал важное открытие – общий интерес, благодаря которому они могут найти общий язык. «Мы не такие уж разные, давай пожмем друг другу руку». – Это классика. Нет ничего лучше классики, верно?
– Из всех романов на свете этот – единственный, что я читал.
Мужчина в удивлении приоткрывает рот.
– Это не преувеличение, не бахвальство и не самоуничижение, – Кит находит объяснения обременительными, но он уже в них пустился. – Просто я никогда не читал ничего, кроме этого.
– Ты много раз ее читал?
– Когда мой экземпляр слишком изнашивается, чтобы его перечитывать, я покупаю новый. Это уже пятый по счету.
– В таком случае, наверное, ты уже выучил весь текст наизусть, – мужчина старается изо всех сил придать своему лицу жизнерадостное выражение. – Кстати, если в названии этой книги на японском слоги переставить местами, то получится «Слюни и мед», ты знал об этом? «Преступление и наказание» – это «Цуми то бацу», а если иначе прочесть, получится «Цуба то мицу», понимаешь… это должно быть смешно… – Его пронзительный от волнения голос дрожит, как тростник на ветру; в нем отчетливо сквозит отчаяние, как будто эта дурацкая шутка – самая важная вещь на свете, которую он должен был рассказать.
Кит медленно поднимает глаза от текста и смотрит на написанное иероглифами заглавие книги:
– В самом деле.
Неожиданно память возвращает его в прошлое. Лет десять назад он думал, что человек, который тоже любит эту книгу, мог бы стать его другом. Это было ошибкой, плачевной ошибкой. Так что больше он на это не купится. Есть бесчисленное множество людей, читавших одну и ту же книгу. Это не делает ни одного из них родственной тебе душой. Но тогда он этого еще не понимал.
На виске мужчины дергается жилка.
– Я действительно должен совершить самоубийство? Ты, должно быть, думаешь, что я просто жалок…
– Нет. Все так себя ведут.
– Пожалуйста, объясни мне, как самоубийство секретаря политика что-то изменит.
– Когда кто-то совершает самоубийство, это все усложняет. Вот как это работает.
Личный секретарь, утверждающий, что вся ответственность лежит на нем одном, – ложь столь очевидная, что даже школьник не попытался бы ею воспользоваться. Но когда секретарь вешается, градус критики и нападок на политика снижается. Это все равно как в случае, когда вокруг огромной корпорации поднимается шум по поводу загрязнения окружающей среды, и тут вдруг ее исполнительный директор бросается с небоскреба. Кто-то может заявить, что самоубийство – это малодушие, всего лишь трусливый шаг, чтобы избежать ответственности и замять последствия, однако большинство сходится на том, что можно забыть всю историю, и толки стихают.
– Когда кто-то приносит себя в жертву, даже если факты не сходятся, вести расследование становится труднее, – заключает Кит.
Мужчина стонет и закрывает ладонями лицо, затем медленно ложится головой на стол. Все так делают. Кит сидит на кровати, читая книгу и терпеливо ожидая, пока мужчина перестанет плакать. Когда всхлипывания и дрожь прекратятся, он хорошо себе представляет, какими будут его следующие слова.
Конечно, именно это он и говорит.
– Пусть мне придется умереть, но моей семье ничего не угрожает, верно?
Это знак того, что подготовительные мероприятия закончены. Теперь неизбежный ход событий набирает скорость, подобно вагонетке, катящейся под гору. Словно поторапливая Кита продолжать работу, за окном мигают красным вывески на зданиях.
– Тебе не стоит об этом беспокоиться. – Он кладет закладку на нужную страницу и поднимается с кровати. Подходит к мужчине. Постукивает пальцем по стопке почтовой бумаги. – Напиши предсмертную записку. Скажи в ней все, что считаешь нужным.
Мужчина смотрит на Кита как десятилетний ребенок, пытающийся угадать настроение своего родителя, ища у него защиты. «Убей себя. Если ты это сделаешь, мы гарантируем, что твоя семья будет в безопасности». В этих словах содержится и смутная угроза: «Если ты не сделаешь этого, твоя семья будет в опасности».
– Бывают ли люди, которые отказываются? – спрашивает мужчина.
– Бывают.
– Что с ними обычно происходит?
– Они погибают вместе со своими семьями в пожарах, возникших по неустановленным причинам.
Проблеск надежды в глазах мужчины угасает.
– Или пьяный водитель грузовика врезается в машину, в которой едет вся семья, и все до одного погибают в аварии. Или байкеры похищают единственную дочь человека и насилуют ее всей бандой. – Кит монотонно перечисляет примеры, словно распевая буддийскую молитву. Это все истории, которые он слышал, и он не знает наверняка, правда ли это. Но в его мире они кажутся более чем вероятными.
Мужчина медлит, его губы дрожат.
– Но если я сделаю все в точности как ты говоришь, моя семья будет в безопасности?
Кит кивает, хотя в действительности он никогда не пробовал удостовериться, всё ли в порядке с членами семей его жертв, и это его не волнует. Но он может предположить, что, скорее всего, все работает именно так. Политики и богачи не любят брать на себя неоправданные долги, даже если это долги перед мертвыми.
Плечи мужчины бессильно опускаются, словно становясь склонами холма, с которых соскальзывают все его надежды. Он берет ручку и лист бумаги из стопки.
Заставлять их писать предсмертные записки – тоже часть его работы. Некоторые пишут семьям, другие адресуют последние слова политикам или своим начальникам. Кит разрешает им писать все, что заблагорассудится, затем проверяет написанное, когда все готово. Все, что может вызвать проблемы, выбрасывает.
Он снова садится на кровать и возвращается к книге. Все, что нужно, – это открыть ее на нужной странице и прочесть одну-две строчки, чтобы вновь погрузиться в мир романа. Там он ощущает себя гораздо привычнее и комфортнее, чем в реальном мире.
Мужчина пишет в течение примерно тридцати минут. Несколько раз за это время он разрывает лист в клочья и сминает их в шарик. Но ни разу не впадает в ярость и не ударяет кулаком по столу. Закончив, поворачивается на стуле, чтобы взглянуть на Кита.
Дыхание Кита тихое-тихое, и он так беззвучно перелистывает страницы, – мужчина, быть может, решил, что он ушел из комнаты.
– Извини, но бывает ли так, что человеку трудно написать записку из-за того, что у него дрожат руки?
– Где-то около трети людей испытывают подобные проблемы, – Кит выныривает из мира своей книги.
– Что ж, значит, я неплохо справляюсь?..
– Да, это так, – он перелистывает страницу.
На этом этапе для них типично интересоваться насчет того, достойно ли они держатся. Несмотря на то что они смотрят в лицо собственной смерти, им все равно хочется удостовериться в том, что они превосходят других людей.
Кит помещает между страниц закладку и мягко закрывает книгу, затем убирает ее обратно в карман. Поднимается и объясняет мужчине дальнейший порядок действий: тот должен будет перенести стул, встать на него и накинуть петлю себе на шею. Кит уверяет его, что все будет кончено быстро.
– Да, – тон у мужчины спокойный и почтительный. Он уже пребывает в полубессознательном состоянии.
«Вероятно, ты обладаешь какой-то странной способностью». Когда-то давно так сказал ему один влиятельный политик. «Стоя перед тобой, человек ощущает не то чтобы физический страх, но его охватывает чувство мучительного отчаяния. Да, определенно, так оно и есть. Даже такой человек, как я, такой наглый и прожженный циник, как я, испытывает это чувство – пусть и совсем слабое. Таящиеся в глубине души у каждого чувства вины и беспомощности начинают разрастаться, пока не охватят человека полностью, – это похоже на внезапное впадение в тяжелую депрессию. Все мои крохотные грехи становятся огромными, и сама моя жизнь превращается в страдание». Когда тот обладающий огромной властью и авторитетом человек назвал свои грехи «крохотными», Кит был потрясен до глубины души. Между тем политик продолжил: «Думаю, ты обладаешь силой заставлять людей совершить самоубийство».
«Если это так, почему бы тебе не убить себя?» – сказал ему тогда Кит.
Хотя на самом деле он не понимал чувств людей, смотревших ему в глаза, у них на лицах действительно появлялось одно и то же мрачное выражение, как будто они утратили жизненную силу. Словно смотрели в поглощающую их черную пустоту.
– Встань на стул, – шепчет он в ухо мужчине.
Глаза секретаря округляются, его взгляд начинает лихорадочно метаться, тело охватывает дрожь. Он снимает ботинки. Встает на стул. Просовывает голову в петлю. Он знает, что каждый следующий пункт инструкции, который он исполняет, приближает его на шаг к смерти, – но, несмотря на это, продолжает.
Судя по всему, в использовании пистолета необходимости не возникнет. Встречаются люди, которые не желают смотреть Киту в глаза, а значит, не оказываются во власти его загадочных чар, и такие пытаются сбежать. Когда подобное происходит, ему не остается иного выбора, кроме как достать пушку. «Если ты не убьешь себя, тебя убью я», – говорит он мягко. Иными словами, «если ты не хочешь быть убитым – покончи с собой,» – причудливая логика, но в своем роде убедительная. Они подчиняются его инструкциям, чтобы не быть убитыми. Никто из них до последнего не верит, что им действительно предстоит умереть.
Мужчина теребит пальцами веревку.
– Скольких людей ты заставил это сделать?
– Всего тридцать два человека.
– И ты помнишь каждого?
– Я веду записи. Ты будешь тридцать третьим. И ты восьмой человек, кто когда-либо задавал этот вопрос.
– Подобная работа не вызывает у тебя печаль? – Лицо мужчины кажется старше, морщины глубже, его кожа сухая, как пергамент. Как у того, кто пытается срочно свести бухгалтерский баланс и уладить все дела перед приведением в исполнение неожиданного смертного приговора. – Тебя не мучает чувство вины?
Кит горько усмехается.
– Ко мне приходят призраки.
– Призраки?
– Люди, которых я заставил совершить самоубийство. Они начали появляться с недавних пор.
– Они приходят по очереди?
– Да, все тридцать два человека.
– Так значит, ты чувствуешь себя виноватым. – В голосе мужчины проскальзывает нотка сожаления, словно он испытывает сострадание к сумасшедшему, но в то же время ему как будто приятно услышать эту дешевую историю о призраках. – И это значит, что рано или поздно я тоже приду к тебе.
– Трудно сказать наверняка, случится ли это.
– Когда я учился в университете, я часто слушал джаз…
Неожиданная смена темы. Это говорит Киту о том, что человек действительно понимает, что наступают его последние минуты.
– Я очень любил Чарли Паркера[4].
У Кита нет никакого желания продолжать этот разговор.
– У него была известная вещь, Now’s the Time. «Пришло время». Отличное название, ты так не думаешь?
Кит согласен, что это действительно очень хорошие слова, и, не имея ничего в виду, произносит вслух:
– Пришло время.
Как если бы слова Кита были сигналом, мужчина произносит: «Полагаю, что да», – и с этими словами сам отбрасывает пинком ноги стул, на котором стоял. Стул опрокидывается. Тело мужчины падает, затем веревка останавливает его падение и туго натягивается. Потолок скрипит. Кит наблюдает.
Желтая виниловая веревка врезается мужчине в шею. Петля затягивается у него под подбородком и за ушами. Его ноздри раздуваются, пытаясь втянуть воздух. Изо рта раздается булькающий звук.
Его ноги дергаются взад-вперед, словно он решил заняться плаванием. Отброшенный стул валяется на боку. Сначала ноги мужчины двигаются очень быстро, но вскоре их движения замедляются. Из приоткрытых губ стекает ручеек слюны, и с каждым предсмертным хрипом в углах рта пузырится белая пена. Его пальцы цепляются за петлю, пытаясь найти хотя бы малейший зазор между шеей и веревкой. Ногти до крови царапают кожу.
По всей видимости, кровяное давление достигло теперь своего пика, поскольку лицо и белки глаз мужчины багровеют от прилива крови. Его шея отекает. Начинаются судороги. Тело бьется в предсмертной агонии. Затем оно обмякает. Кровь отливает от его лица, и оно стремительно бледнеет, становясь почти белым. Теперь тело кажется невесомым, мягко покачиваясь в воздухе.
Кит неотрывно смотрит на парящее в тишине комнаты тело, затем принимается за завершающий этап своей работы. Он стирает отпечатки пальцев и удостоверяется, что нигде нет никаких клочков бумаги или любого мусора, который мог бы помочь его идентифицировать. Затем читает предсмертную записку мужчины. Как он и ожидал, тот написал только своей семье. Слова поддержки и ободрения жене, заверения в любви, адресованные детям, наставления о жизни, и последнее предложение: «Я буду присматривать за всеми вами». Ничего особо примечательного. Почерк вполне уверенный.
На него накатывает волна головокружения. Он изо всех сил пытается устоять на ногах и держать свои глаза открытыми.
«Как всегда, люди и только люди…»
Голос раздается за его спиной.
Кто-то стоит возле окна, глядя вниз через просвет занавесок. Кит прищелкивает языком. Это член Палаты советников, повесившийся два года назад. Кит заставил его совершить самоубийство, чтобы покрыть скандал со взяточничеством.
Работа, которую он получает от политиков, всегда связана с деньгами. С деньгами или с репутацией. Было бы неплохо хотя бы однажды услышать просьбу, касающуюся управления страной или восстановления справедливости. Но пока этого не происходило – ни разу.
Советник, считающийся мертвым, постукивает по стеклу окна – словно целясь из своего указательного пальца, как из пистолета. Внизу располагается огромный четырехсторонний перекресток с восемью пешеходными переходами. Люди ожидают смены сигнала светофора, похожие на роящихся муравьев.
Кит прищуривается. Происходит нечто странное.
Из стоящей на углу толпы прямо под колеса машин выпрыгивает человек – пулей вылетает на проезжую часть. И его немедленно сбивает машина. Все происходит так быстро, что почти разочаровывает. Выпрыгнул – сбили. «Ох, он погиб, – вздыхает призрак советника. Он кажется реальным, почти осязаемым. – Специально бросился под машину?»
– Это не так, – говорит сам себе Кит. Он ничего не видел наверняка. Но уверен в этом.
Толпа людей на перекрестке приходит в суматошное движение, подобно внезапно рассеянному военному отряду. Люди собираются вокруг распростертого человека, сбитого машиной, отводят глаза, прижимают к ушам мобильные телефоны; другие, находившиеся в отдалении и привлеченные сутолокой и шумом, бегут к месту происшествия, чтобы посмотреть, что стряслось, – все это Кит представляет в своем воображении.
Но он замечает и кое-что еще: среди всего этого хаоса один человек вовсе не выглядит встревоженным. Он спокойно уходит прочь, будто ничего особенного не произошло. Одинокий муравей другого вида.
«Толкатель». Слово само собой возникает у Кита в голове.
Воспоминания десятилетней давности, которые казались ему давно похороненными в памяти, стремительным потоком возвращаются одно за другим. Как мутная вода, сорвавшая заглушку с трубы. Он видит самого себя, свои ошибки, свои сожаления, свое раскаяние.
Он отодвигает злосчастные мысли обратно, в самые потаенные закоулки сознания.
Призрак советника, стоявший рядом с ним, исчезает.
Кит бросает последний взгляд на мертвого человека, висящего в петле. Когда он закрывает за собой дверь, выходя из комнаты, скрип потолка под весом трупа становится едва различимым. На двери прикреплена табличка с напоминанием не забыть взять с собой ключ, покидая номер. Не забирая ключ, он уходит.