Вой усилился. Голосили уже сразу несколько хищников. Лошадь зафыркала и потянула повозку резвее, я еле поспевал. Ноги вязли в снегу, а винтовка била по спине. Я взял ее в руки и опустил рычажок предохранителя. В стволе единственный, последний патрон. Коробчатый магазин пуст.
– Есть еще патроны? – тряхнул я за плечо Ивана, который был готов вот-вот снова провалиться в забытье.
Тот помотал головой. Черт! Я и так знал, что боеприпасов при нем нет, сам же его обыскивал. Но все-таки надеялся на чудо.
Лошаденка пыталась перейти на бег, но короткие ноги и полозья неповоротливой повозки тонули в сугробах.
Я оглянулся. Луна висела низко, разливая по проплешине позади нас мертвенно-бледный свет. Я увидел, как эту поляну пересекают тени. Они скользили чуть пригнувшись, словно снег совсем не был им помехой. Раз, два три, четыре… Твою мать! Сколько их там?! Сбился со счета.
Видно, твари почуяли кровь. И лошадь для них – лакомый кусок. Хоть и говорят, что волки просто так не нападают на людей, но этим, наверное, забыли об этом рассказать. Либо они голодные, либо на людей им совсем пофиг. Последнее бывает, я слышал, если в роду собаки. Помесь пса и волка опаснее любого лесного хищника.
Вот уже стая в шагах двадцати. Сопровождает нас, но нападать не торопится. Приценивается, или, может, врожденная осторожность не дает ринуться на людей сразу. Ждут, когда вожак первым прыгнет?
Вожака я приметил сразу. Раза в полтора больше собратьев. Даже морду разглядел – уже с проседью. Желтые глаза ни на миг не отводит в сторону. Смотрит на нас как на лакомый бекон, уже поджаренный и вкусно пахнущий. Уже, наверное, раздумывает, кого съедят первым, а кого прикопают на потом.
Лошадка тем временем совсем выбилась из сил. Сани уткнулись в пень и встали. Все, бл*ха! Приехали…
Я вскинул винтовку. Стая, пригнув головы к земле, шныряла вокруг, не решаясь приблизиться. Вожак ощерился и наконец двинулся вперед. Если прыгнет, то нам конец, ведь для волков это будет сигнал к нападению, и вся свора сразу атакует. Медлить нельзя. Я прицелился. Седой волчара сморщил морду, обнажив желтые клыки. Казалось, что я уже чувствовал смрад его дыхания.
Нет, это только обман, он еще не так близко. Это страх, который никак нельзя дать ему почуять.
Бах! Пуля ударила его в грудь, прошив насквозь, вышла откуда-то сбоку. Он дернулся и завалился в снег, поливая его красной струйкой. Остальные хищники тут же отпрянули. Громкий звук и внезапная смерть предводителя остудила их пыл. Надолго ли?
Я спешно освободил повозку, отцепив полозья от пня. Лошадь с выпученными глазами потащила ее с удвоенной силой.
– Бесполезно, – пробормотал Иван. Он был в сознании, но голос такой, будто уже умер. – Они не отстанут. Голодные слишком. Зверья нынче мало. Вот и пришли они в к Лешьим холмам. А тут дичи еще меньше. Только мы с тобой…
– Заткнись, – я швырнул бесполезную теперь винтовку на ворох соломы и вытер рукавом лоб. – И без тебя тошно.
– Ты убил их вожака, это их задержит. Верно. Но когда они вновь осмелеют – нам п*здец.
– Что ты предлагаешь? – процедил я.
– Брось меня, – вдруг ровным голосом проговорил Иван. – И спасайся.
– Иди на х*р!
– Ну, как знаешь… Вдвоем нам не выжить. Я бы тебя бросил… Если бы мог сам передвигаться.
Даже думать об этом было мерзко.
– И с чего такая щедрость? – я с подозрением уставился на Погибова. – Зачем жертвовать собой ради меня, я же тебя выследил? А ты меня перед этим едва не убил. Так в чем подвох?
– Ты должен их спасти, – еле дыша, проговорил проповедник.
Карьера его, кажется, заканчивалась, как говорят, на пике славы. Старик совсем не жилец.
– Кого? – выдохнул я.
– Сам знаешь кого. Пещера на южном склоне холма, того холма, макушка которого раздвоена. Один он такой. Там их найдешь.
– А почему сразу не сказал?
Погибов молчал…
– А-а… Я понял! Ты надеялся сам их спасти. Так? Но для этого тебе пришлось бы меня убить. Правильно?
– Пришлось бы, – Иван вдруг бодро поднялся и сел на повозке, словно совсем и не был ранен. Скинул с себя тулуп.
– Ты что задумал?
Он сорвал с руки повязку. Кровь выступила из колотой раны на плече:
– Прощай, мент. Уходи и спаси их.
Он сполз с повозки, чуть на завалившись на землю. Но устоял. И, шатаясь и подволакивая ногу, захромал назад, пошел прямо на волков, что шныряли чуть поодаль, провожая нас горящими голодными глазами.
Лошадь, почувствовав облегчение, засеменила с новыми силами. Одной рукой я держал вожжи, а другой держался за оглоблю саней. Силы мои кончились еще час назад. Шел на адреналине и желании выжить. Сдохнуть бесславно, как дичь, совсем не хотелось.
И от меня еще зависит как минимум шесть жизней. Женщинам Погибова зимой в пещере одним не выжить. Я должен дойти до дома Ксении и дождаться помощи. А уж тот холм с раздвоенной макушкой я запомнил. Как раз там и напал на меня бывший чекист.
Я еле поспевал за лошаденкой и больше не оглядывался. Судя по визгам, грызне и рычанью, дележка добычи и пиршество уже началось. Но Иван даже не вскрикнул…
– Очнулся, герой? – голос Горохова прозвучал как-то глухо, будто из глубины колодца.
Я открыл глаза. Надо мной навис силуэт знакомой широкой туши следователя в белой, застиранной до дыр медицинской накидке с веревочками.
Пахло спиртом, витаминами и хлоркой. Я привстал на локте. Панцирная кровать отдавала скрипом. Никелированная спинка недосчитывалась нескольких крашеных прутьев. Я вспомнил почему-то, что такие прутки-трубочки в моем детстве считались дефицитом. Ребятня мастерила из них пугачи, приспосабливая прутья в качестве стволов.
Горохов протянул руку. Я не сразу заметил ее, только приходил в себя, в глазах еще стояла пелена. Протянул ладонь в ответ, но увидел, что она замотана слоями бинта.
– Да ладно, – отмахнулся следователь и похлопал меня легонько по плечу, будто боялся, что я хрустальный.
А боль действительно ощущалась. Даже от таких шлепков. Внутри все горело. Во рту сушняк, еще кашель припер. Я отвернулся и прокашлялся. Аж до слёз.
– Андрюха, – подал голос Катков (он, оказывается, был рядом, а я и не заметил). – Ну, ты давай не болей, лечись как положено, через пару недель, сказали, выпустят.
– Это тебе, – Света сверкнула в улыбке белыми зубками и, наклонившись, протянула авоську с горой апельсинов.
Запах цитрусов смешался со сладостью ее духов. Я с наслаждением втянул смесь ароматов нового года и красивой женщины.
И она здесь… Вот я слепошарый. Я улыбнулся и с трудом взял гостинец. Поставил на покрашенную в грязно-голубой цвет деревянную тумбу. Из дверцы вместо ручки торчала деревянная шпилька в цвет тумбы.
Огляделся, может, еще кого пропустил? Может, генералы пришли медали мне вручать, девушки с цветами, пионеры с поделками и стихами. Но никакого героического антуража вокруг не ощутил.
Лишь по сияющим лицам коллег понял, что все-таки у меня все получилось. Я дошел и сообщил, где искать людей. А потом ни хрена не помню.
– Как я здесь очутился? – я сел на кровати, голова закружилась, и я схватился за поручень.
– Ты, лежи, лежи, – Горохов поддержал меня за плечо. – Не вставай. Сам не помнишь?
– Неа…
– Оно и понятно. Когда мы тебя нашли, тебя Пермякова Ксения выхаживала. Сказала, что пришел к дому под утро в крови и в полубреду. Ты все твердил про склон, про пещеру. Обезвоживание, переохлаждение, плюс крови потерял и рана инфицировалась. Еще и пневмония в довесок образовалась. Доктор сказал, что, судя по характеру повреждений, тебя за запястье зверь укусил.
– Хуже, – улыбнулся я. – Сам себя тяпнул.
– Зачем? – в голос воскликнули коллеги. – Я еле сдерживался, чтобы не прыснуть от смеха – таких вытянутых от удивления лиц я давненько не видел.
– Долгая история… Ивана нашли? Вернее, то, что от него осталось?
Вспоминать все это оказалось непросто. И не только потому, что голова гудела и вообще не хотела выдавать связных мыслей.
– Только одежду, окровавленную и разодранную. Отправили на судебно-медицинскую экспертизу. Кровь проверить, чтобы формальность соблюсти. Но его это одежонка. Ксения опознала. Сожрали его волки с потрохами. Ты лучше скажи, как вас с кобылкой куцей не тронули? Чудеса…
– Сам не знаю… Наверное, переключились на Ивана.
– Ты его там бросил? Чтобы выжить? – Горохов прищурился, а затем закивал. – Не осуждаю… Не по закону это, но хоть на что-то этот гад сгодился. Много душ загубил. Мы пока только про Галину и пилота знаем… По Галине, ксати, пришли результаты токсикологической экспертизы. В крови у нее яд нашли. Хитрый какой-то. Название без бумажки не выговорю. Видно, Погибов вколол ей шприцом в шею, а местный судмед след инъекции не обнаружил. Уверен, что Галина и пилот не единственные его жертвы, и кровавый след за Иваном поболее тянется.
– Не бросал я его… – тихо пробормотал я.
– Что? – Горохов наклонился поближе.
– Он сам слез с саней и пошел назад.
– Нафига? – не выдержав, встрял Катков.
Своим вопросом он опередил всех. Лица моей команды снова вытянулись. Но мне теперь было не до смеха.
– Сбежать хотел? – предположила Света.
– Нет, – замотал я головой. – Пошел прямиком на стаю. Сказал, что вдвоем не выжить. Хотел, чтобы я рассказал вам, где искать его жен…
– Однако… – брови Горохова встали домиком, он озадаченно почесал затылок. – Дон Жуан хренов. Сначала наворотил делов, а потом на подвиги потянуло. Ладно… В рапорте напишешь, что пытался сбежать, и ты после этого его не видел. А там экспертиза покажет, что кровь именно его, по групповой принадлежности на лохмотьях найденных. Отправим одежду на трасологию, и эксперт напишет, что повреждения могли образоваться от зубов крупных хищников, коим и является волчара.
– Почему нельзя правду написать?
– Понимаешь… – Горохов наморщил лоб и поджал губы, отчего сразу стал казаться старше. – Не любят у нас такую правду, Андрей. Вор должен сидеть в тюрьме, и сострадания к такому элементу советский человек не должен испытывать. А нас уже раструбили в прессе о злодее, похитившем четырех женщин, что нарожали ему потом еще четырех маленьких невольников. Ты хочешь, чтобы вслед полетели репортажи о его геройской смерти? Как он милиционера спас ценой жизни, ради спасения своих женщин. Прямо индийское кино получается. Плакать все будут, а потом плясать, а потом опять плакать.
Может быть, он спасал не самого милиционера. Но этот милиционер даже сейчас точно помнил, как ему хотелось, чтобы в стволе обнаружился еще хоть один патрон. Пуля милосердия вслед спецагенту и проповеднику…
– Так не годится, – продолжал Горохов. – Для цензуры все просто. Есть черное и белое, есть красное и буржуйское. Кто не с нами, тот против нас… Не мы, Андрей, такие, система такая. Преступник сбежал и получил по заслугам, и точка…
– Убедили, – кинул я. – Но как-то нехорошо немного. Хотя… Хорошего искать в системе не надо. Она по умолчанию правильная и безупречная.
– Во! Соображаешь! Далеко пойдешь, Курсант.
– А спасенные что говорят? Дети как?
– Молчат пока, все еще не верят, что хозяин безвозвратно сгинул. Видно, совсем их застращал. Вместо Бога у них, что ли, был? Пока на реабилитацию в областной санаторий их поместили. Там как раз сейчас не сезон. Детишки слабые, авитаминоз, рахит и прочая сопутствующая хворь. Но жить будут. Молодец, Андрей, спас ты их. Долго бы они в этой пещере не протянули…
Мартовское солнышко припекало совсем по-весеннему. Касалось лучиками через окно комнаты в общаге бронзы обнаженной спины Сони. Она прильнула ко мне и что-то мурлыкала, лежа на кровати. На столе ей подмурлыкивал приемник:
Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить…
– Андрей, – надулась девушка. – Ты меня совсем не слушаешь? О чем думаешь?
– Слушаю, – я чмокнул ее в губки, перебив все желание на меня ворчать. – Просто задумался.
– Опять сегодня Быков с Погодиным припрутся? Ни дня без них прожить не можешь. Когда уже вечер без них у нас с тобой пройдет?
– И Трошкин еще обещал зайти, – я виновато прикусил губу. – Их можно понять. Столько друга не видели. Представляешь, без меня они вообще не собирались вместе. Ни разу. Получается, вроде мы все друзья, а связующее звено между ними – только я, оказывается.
– У тебя больничный скоро закончится, и опять укатишь в свою Москву. Зачем тебе это? Учился бы здесь, в городе, спокойно. Сам говорил, что со второго полугодия курсантов в увольнительные каждые выходные отпускают. Обещал. Хоть виделись бы тогда…
– Служба есть служба, Сонь. Не хочу учиться, хочу жениться…
Девушка насторожилась.
– Да это из мультика фраза крылатая есть…, – улыбнулся я.
– А сам ты жениться, конечно, не хочешь? – зеленые глаза Сони превратились в щелочки. Щеки подернулись румянцем. В этом тихом гневе она была прекрасна.
– Дай хоть учебу закончить, – отшутился я. – И потом… Семья времени требует, а я то там, то здесь…
Соня привстала.
– У тебя там кто-то есть? В Москве?
– Э-э… Нет, конечно!
– А почему так долго думал? А? Говори! – Соня хлопнула ладошкой по подушке.
– Работа у меня там, Сонь, работа. Еще учеба. Практикумы какие-то мифические мне всучили заполнять. Методотдел школы милиции решил задницу себе прикрыть на случай, если проверят их. Я же, типа, в командировке на практике. Вот и заставляют меня всякой ерундой заниматься. Отчеты строчить. Дневник мифический вести. Бумагу марать с указанием, какими я там передовыми навыками и умениями овладел. Ну хоть обещали на сессии не валить. Ну как – обещали, так, намекнули, что если отчетность по практике в порядке будет, то на второй курс перейду. Крючкотворы хреновы. Хотя их понять можно. Профессура – она такая, им не результат важен, а сам процесс дидактический, который показать и зафиксировать в планах и отчетах можно. Может, на моем примере и других курсантов способных будут запуливать в какие-нибудь спецгруппы. Еще кто-нибудь из преподов кандидатскую на этом настрогает. Мол, новый формат обучения открыли и обкатали. Звучит?
Я вспомнил еще один хороший советский фильм, про цирк и тигров.
– Ну, ты уж постарайся. Без образования сейчас никуда. Даже на заводе разряд нормальный не получишь, а у вас – звания и все такое.
– Стараюсь. Вот лежу, заполняю дневник практики, разве не видишь?
– Но если и завтра твои друзья опять припрутся, я дверь не открою. И тебе не дам это сделать.
– Завтра не придут, – я снова состряпал виноватый вид. – Завтра с родителями обещал вечер провести.
– С родителями, это ладно, – вздохнула Соня. – А послезавтра мы…
– А послезавтра, – перебил я ее. – Мы Олежку берем в кафе “Мороженое”. Забыла?
– Да помню…
– Вот и хорошо, потом погуляем втроем. У него, вроде, жизнь устаканилась. Мать совсем не вспоминает.
– И слава Богу. Ты говорил, что злюка была.
– Была, но все же мать. Хотя оно, может, и к лучшему… Что так все обернулось. Ожил малец совсем теперь. Веселый стал, не то что раньше, затюканный какой-то ходил…
– Нельзя так говорить, Андрей. Радоваться чужой смерти.
– Да, знаю… Просто иногда кажется, что лучше бы некоторые люди и не рождались вовсе…
Тук-тук-тук! – кто-то по хозяйски забарабанил в дверь.
Соня накинула на себя одеяльце. Я встал, натянул штаны и пошел открывать.
На пороге стояла комендант общежития баба Глаша. Матерая бабуся-фронтовичка. Угловатая, как шкаф в моей комнате, с седым узлом на голове. Голос командирский, даже усы пробиваются.
– Закрылись, полюбовнички, воркуют! – коменда уперла руки в бока. – А вообще-то посторонним вход в общежитие воспрещен.
– Да какие это посторонние, баба Глаша, – превратился я в саму добродетель, расплывшись в гостеприимной улыбке до ушей. – Это жена моя. Ну, почти жена…
– Знаю, каких вы тут жен водите. Паспорт покажи со штампом и оформляй прописку тогда, как положено.
– Ну ладно, баб Глаш… Своим скидка же? Чаю хотите? С мишкой?
– Каким таким Мишкой? – комендант зыркнула по сторонам в поисках еще одного возможного зайца, вернее, Мишки.
– Известно с каким, который на севере. Сонины любимые конфеты.
– Некогда мне чаи гонять, я что пришла-то. Там у меня межгород висит на телефоне. Москва вызывает тебя. Иди трубку возьми. И скажи, чтобы в следующий раз не звонили мне. Я к тебе в камердинеры не нанималась!
– Москва? – я нахмурился. – Кто там на проводе?
– А я почем знаю? Мужик какой-то. Сказал, что дело важное и срочное.
– Он что, не назвался?
Что-то с трудом мне такое представлялось.
– Представился, конечно, только я, пока шла, фамилию его забыла. Странное дело, на фронте помнила почти все имена раненых, что перевязывала, а их, дай Бог памяти, по два десятка в неделю новых прибывало в полевой госпиталь. А тут фамилию одну забыла. Старею, видать… – комендант вздохнула.
– Да ничего вы не стареете, вы еще ого-го. Мы еще на вашей свадьбе спляшем.
– Типун тебе на язык, двух мужей схоронила, третий пусть живет… А вы, все-таки, распишитесь. Неправильно это, вот так по углам прятаться.
Она снова зыркнула за мое плечо.
– Придет время, баб Глаш, все сделаем как надо, – заверил я ее.
– Ага. Сделаете… Молодежь несознательная нынче пошла. Учишь вас, учишь, все как об стенку горох! Точно! Вспомнила! Горохов тебе звонит…
Я насторожился, и украдкой глянул на Соню. Лицо ее вмиг омрачилось. Будто заплачет сейчас. Она прекрасно понимала, чем такие срочные звонки заканчиваются…