Мы спим в одной постели
По разные стороны стены.
– Привет, Черная Мамба!
– Нарик, сколько можно, а?! Еще раз услышу, как ты зовешь меня Черной Мамбой, – отстрелю тебе…
– Все, что без толку болтается. Я в курсе, Черная Мамба[2]. Что будешь пить?
– Твою кровь, пропойца несчастный.
– Да ну!.. Отравиться наконец решила, а, Мамба? Рекомендую инновационное средство на основе аконита… Почти безболезненно…
– Спасибо, в другой раз. Я отправлюсь к праотцам – а ты будешь устраивать пип-шоу на моей могиле? Не пойдет. Я столько лет мечтаю проводить тебя в колумбарий! Хороший повод, чтоб обновить свое траурное платье.
– Только не это. Я завешаю, чтоб за урной с моим прахом ты шла в траурных джинсах и траурной майке с физиономией Скруджа Мак-Дака. Физиономия тоже должна быть траурной.
– Хорошо, я учту. – Лариса невесело усмехнулась, и это не ускользнуло от внимательного, совсем несхожего с веселыми словами взгляда мужчины, который открыл Ларисе дверь.
– Все так плохо? – спокойно поинтересовался мужчина, сбавляя обороты показной веселости.
Лариса молча кивнула.
– Понятно. Давно я тебя такой не видел, еще с прошлого года.
Лариса, сбросив в прихожей свой замшевый плащ, прошла в гостиную, мимоходом поинтересовавшись:
– А что именно из событий прошлого года ты имеешь в виду?
– Убийство Осинского. Это было чересчур – накачать бедного магната солями бария. Некрасивая смерть.
– Согласна, некрасивая. Но заказчики пожелали, чтобы Осинский умирал медленно, слушая кассету с записями обвинений во всех своих преступлениях против мировой экономики.
– Самое забавное, что он вряд ли что-либо слышал. Я тут просчитал, что превышение разовой токсической дозы на четырнадцать и восемь десятых миллиграмма резко ослабляет деятельность слуховых и зрительных рецепторов. Хотя сознание сохраняется. Да еще мерцание предсердий все осложняет. Я тебя понимаю, Мамба.
– А при чем здесь я? Не я его заказала.
– Но ты его убила.
– Это моя работа. А если ты скажешь об этом Осинском еще хоть слово, я тебе такое мерцание предсердий устрою…
– Извини, понял. Просто хотел тебя развлечь. Ничего более. Может быть, чаю приготовить?
– Пожалуй. Только чашки я самолично перед этим помою. С тебя станется в них какой-нибудь гексахлоран разводить.
– Лариса, обижаешь! Я же не зверь.
– Знаю. Именно поэтому и помою.
– Кстати, ты ко мне прямо с работы?
– Нет, заехала домой – так, проверить, все ли на месте и не порыскали ли бдительные бабки-соседки под моим придверным ковриком.
– А что под ковриком?
– Помнишь, ты как-то просил меня вывезти и похоронить отходы цианида ртути после своей очередной гениальной реакции? Я и сделала, как ты просил.
– Лариска, ты сумасшедшая!
– Зато смертность любопытных и склочных старух нашего подъезда возросла почти на четырнадцать процентов. И я знаю, что многие благодарят судьбу за такую милость!
– Слава богу, никто не знает, что судьба – это ты.
– Какая из меня судьба… Между прочим, назальные фильтры, которые ты мне подсунул, вызывают постоянное желание чихать. Это, знаешь ли, неприлично, если я расчихаюсь прямо в лицо умирающему клиенту. Очень неуважительно.
– Подумаем над этим. Все остальное нареканий не имеет?
– Нет.
– Чем работала? “Роковое удушье”?
– Оно самое.
– Мое лучшее создание, за которое я буду бесконечно париться в аду. Ладно. Пойду на кухню, а ты располагайся и саморазвлекайся. Я, кстати, прикупил в свою коллекцию новых фильмов. Можешь посмотреть.
– Ты знаешь, я не поклонница такого времяпровождения.
– Как угодно, Черная Мамба.
– Нарик!..
– Все, я устранился.
Нарик, прихрамывая, отправился мастерски готовить свой потрясающий чай с жасмином, мятой, бергамотом, лимонником и такими травами, о существовании коих и не подозревали ученые-ботаники. Лариса проводила друга взглядом и со вздохом, выдающим ее затянувшуюся усталость, опустилась на старую софу, именуемую Нариком “мощи моей бабушки”.
Нарик действительно был другом Ларисы. Потому они никогда между собой не стеснялись ни в чувствах, ни в выражениях. Не стеснялись ощущать себя студентами, удравшими с очередной жизненно важной лекции. Они устали от лекций. И от жизни.
Лариса считала Нарика своим коллегой. В каком-то смысле. Именно Нарик занимался “парфюмированием” – приданием безопасного товарного вида ядовитым изобретениям Старика. Именно Нарику пришла когда-то в голову идея начинить цианидом аммония ароматические шарики для ванны и смешать с одеколоном “Secret Service” синтезированный Стариком неокурарин.
В компании Старика (а Лариса подозревала, что не она единственная, кто работает на этого жуткого человека) Нарик появился вследствие автокатастрофы. Лет шесть назад молодой, подающий надежды кандидат химических наук Никита Владимирович Роков попал в аварию, из которой его в коматозном состоянии отправили в Институт имени Склифосовского. Раны были настолько тяжелы, что врачи только подключили несчастного химика к аппарату искусственного дыхания и кардиомонитору и стали ждать, когда ломаная линия на экранах приборов сменится прямой, а не приходящего в сознание пациента милостиво приберет смерть. Дело было как раз под Восьмое марта, медперсонал созывался на торжественное распитие шампанского в ординаторской, и на какой-то момент пациент Роков остался без надзора. Когда же дежурная сестра торопливо вернулась в его палату, пациента на месте не оказалось, приборы были отключены. А вместо Рокова на непримятой простыне постели красовалась большая ветка свежей, опушенной нежными соцветиями мимозы.
Пребывающего в коме Никиту просто похитили из-под капельницы и привезли в один из загородных домов Старика (с недавнего времени у Старика появилось несколько загородных домов, а также квартир во всех городах средней полосы России). Кто похитил, кто привез – осталось тайной даже для самого Старика, отдавшего приказ предоставить ему талантливого химика Рокова живого или мертвого. Старик знал, что в его, Стариковом, подчинении имеется обширный персонал, на который можно положиться как в жизни, так и в смерти.
Максим Николаевич выходил Никиту Рокова. Видимо, ему понадобился коллега-химик с юношеским, нетривиальным образом мыслей. И когда Никита Роков впервые пришел в себя после долгой комы, то выяснил, что кости его пострадавшего в аварии черепа скреплены (а кое-где заменены) титановыми пластинами высокой прочности. Но самое главное – содержимое черепа было вполне работоспособным. И, выздоровев, Никита Роков понял, что отныне его жизнь и труды принадлежат мрачному Алхимику. Молодой химик был по жизни юмористом и фанатом известного фильма “Никита”. Он считал, что с героиней фильма у него очень много общего, хотя с ним жизнь обошлась куда жестче, чем Люк Бессон – со своей инженю.
От аварии у химика Рокова осталась хромота (превращенные в кашу плюсны левой стопы пришлось заменить протезами) и тяжелая реакция на смену погоды. На хромоту Никита плевал (“Я считаюсь покойником, поэтому мне уже не надо нравиться девушкам!”), а с капризами погоды боролся при помощи традиционной водки и различных нетрадиционных одурманивающих веществ, лично изобретенных и собственноручно приготовленных. За что и получил от Ларисы, с которой свел короткое и прочное знакомство, прозвище Нарик.
Прозвище прилипло намертво.
Лариса тоже прилипла намертво. К Нарику. Это была не любовь в прикроватном смысле – хотя бы потому, что последствия аварии отказали Нарику в незатейливых радостях секса. Нарик стал единственным другом Ларисы, ибо их судьбы были схожи: они не принадлежали обыденному миру и не принадлежали самим себе.
А еще Нарик всегда старался поднять Ларисе настроение.
И никогда не упрекал ее за “издержки профессионализма”.
Потому что сам был причастен к ее профессии. В большой степени.
И каждый делал свое дело: Нарик экспериментировал со смертью, Лариса несла эту смерть в массы. А потом они сидели в убого обставленной квартирке Нарика (домашний уют тот молчаливо презирал, почитая лучшей мебелью сосуды Дьюара и шкафы для реактивов), пили водку либо чай в зависимости от настроения и трепались о незначительных вещах вроде новых компьютерных вирусов или фильмов Родригеса.
О работе они старались не упоминать.
Разве только изредка.
Ведь и убийцам нужен отдых.
Нужно время, чтобы посмотреть какую-нибудь дурацкую комедию вроде “Американского пирога”, притом не опасаясь, что кто-то в это время смотрит им в затылки через оптический прицел винтовки. Хотя Лариса, как было упомянуто выше, не жаловала киноискусство.
Однако и ей не чуждо было любопытство. В гостиной она подошла к узкому высокому шкафу, битком набитому видеокассетами – пресловутая коллекция Нарика. Нарик с какой-то болезненной страстью собирал фильмы из жизни и быта наемных убийц. При этом, как истый коллекционер, он рассортировывай и классифицировал свое собрание. Под рубрикой “Исторические убийцы” хранились “кинонизированные” жизни-деятельности античных, средневековых и прочих киллеров ушедших эпох. Отдельно располагались работы знаменитых режиссеров и литературные экранизации. Но гордостью коллекции Нарика было то, что он называл “видеоотчеты”. Их за солидные деньги доставляли Нарику те убийцы, которые не стеснялись брать с собой на дело видеокамеру. Правда, “отчеты” не отличались разнообразием, и главным героем в них оказывался пистолет с глушителем.
Лариса оглядела полки и заметила новую рубрику.
“Вера Червонцева”.
Под рубрикой стояло с десяток кассет.
– А, ты заметила! – довольным тоном сказал Нарик, появляясь из кухни. Нарик аккуратно нес на подносе двухлитровый заварочный чайник, привезенный из какой-то индийской провинции. Чайник распространял некий сложносоставной аромат, в котором доминировали гвоздика, пачули и фрезия.
– Мы будем это пить или нюхать? – поинтересовалась Лариса, слегка опешив от экспансии эфирных масел в собственное сознание. – И кстати, что именно я должна была заметить?
– Мое новое приобретение, – ответствовал Нарик. – Фильмы Веры Червонцевой. А что касается чая, то ты напрасно его критикуешь. Попробуй сперва. Пойду за чашками.
– Лучше я. Заодно выясню, чем ты моешь посуду. В прошлый раз, когда я оттирала твои сковородки от жира какой-то подозрительной пастой, у меня лак с ногтей отслоился. Хорошо, не с ногтями вместе.
– Это был экспериментальный образец!
– Вот-вот. Нет никакой гарантии, что в чайных чашках нет экспериментального образца гельвеловой кислоты. К примеру.
Лариса собственноручно тщательно перемыла чашки, вернулась в гостиную, понюхала содержимое заварочного чайника (пачули били просто наповал) и рискнула налить себе это, как она выразилась, нечто. Продегустировала. Ничего, пить можно, хотя к чаю это никакого отношения не имеет.
Нарик между тем достал кассету под рубрикой “Вера Червонцева” и сунул ее в плеер.
– Нарик, я тебя умоляю… – простонала Лариса.
– Погоди, тебе понравится, – убедительно заявил Нарик.
По экрану поползли титры, а потом высветилось название:
“Смерть из-под чадры”.
– Вещь! – сказал Нарик довольным тоном. – Посильней, чем “Фауст” Гете.
– Неужели? И в чем суть сего шедевра?
– О, тебе должно понравиться. – Гремучую убежденность кандидата химических наук можно было использовать при вялотекущих экзотермических реакциях. – Героиня, как понимаешь, высококлассная наемная убийца. И притом, заметь, правоверная мусульманка. После выполнения очередного задания мирно возвращается домой и видит любимого мужа в объятиях своей, гм-м, начальницы по смертоубийственной… работе. Дикие страсти. Бездна психологизма. Синтез поэзии и животной похоти. Уникальная философская концепция!
– Нарик, когда ты начинаешь так флиртовать с терминологией, я подозреваю наличие в твоей крови избыточного эфедрина.
– Лариса, ты меня обижаешь.
– Ты сам себя обижаешь. Я удивляюсь, как ты с твоим уровнем интеллекта прикипаешь сердцем к этому ширпотребу. “Уникальная философская концепция”! Черт возьми! Эта, как ее, Червонцева сумела перещеголять Аристотеля, Гегеля и Соловьева, да?! Неужели у нас есть режиссеры, которые способны…
– Она не режиссер. Она писательница. Пишет романы и заодно киносценарии.
– Еще хуже. Все эти современные писатели… Ты знаешь, впрочем, что я о них думаю. Пусть благодарят своих писательских богов, что до сих пор не попали в мои руки.
– Да, Мамба, если б ты не была отравительницей, ты стала бы литературным критиком.
– О нет. Травить ядом порядочнее, чем травить словом… Погоди. Ты что, в чай добавил кедровые иглы?!
– А, догадалась! Согласись, аромат и вкус преоригинальные.
– Да уж. Нарик, я больше такого чаю не хочу. Я слишком традиционна.
– Это издержки твоей специальности. Что может быть традиционнее убийства?
– При желании я могла бы тебе составить предметный ряд. Но для этого я слишком устала.
– Для усталого человека ты выглядишь чересчур агрессивно.
– Я всегда так выгляжу, дорогой мой.
– Послушай меня, Зульфия! Ты не должна упрекать его! Сердце мужчины пусто, как старая мечеть, и мужчина сам не ведает, какого бога там поселить…
– Не кощунствуй, Фирюза! Свой блуд ты прикрываешь лживыми речами, но я более не потерплю такого! Защищайся, если сможешь!
– Мой любимый момент, – прочувствованно сказал Нарик, глядя на экран, где две закутанные в черные одеяния дамочки принялись неумело, но энергично размахивать ятаганами. – Такие спецэффекты!
Одна дамочка отсекла другой руку по плечо. Кровь выхлестнула как из нового брандспойта и залила половину экранного пространства. Лариса презрительно скривилась и аккуратно выплюнула в чайную ложечку изжеванную кедровую иголку.
– Примитивно, – только и сказала отравительница.
– Ты в ужасном настроении, Черная Мамба. Обычно ты относишься к моим невинным развлечениям с большим терпением. А фильм все-таки интересный. Там еще появляются дети.
– Неужели? У убийцы?
– И у начальницы. И они долго выясняют, от кого кто рожал.
– Ну что тут скажешь…
– О Фирюза! Ты клялась мне в дружбе и предавала меня за моей спиной! Пусть простит тебя Пророк, а я простить не могу!
– Зульфия! Пощади меня ради моего несчастного ребенка!
– Я сама воспитаю твою дочь, Фирюза! Она никогда не узнает, какой подлой тварью была ее продажная мать!
Лариса проявила усталую заинтересованность:
– Кто кого убьет в конце концов? Зульфия Фирюзу или наоборот?
Нарик победно усмехнулся. В такие моменты он казался Ларисе младенцем с усами.
– Решение не такое лапидарное, – заявил кинолюбитель. – Фирюза и Зульфия объединяют усилия против злосчастного общего возлюбленного.
– Каким образом?
– Они совершают вместе с ним паломничество в Медину и сбрасывают сладострастника с верхушки самого высокого минарета. Он летит три минуты под старую фонограмму “Энигмы”. Рапидная съемка. Первоклассный эффект.
– Да, Нарик. ты серьезно болен этой чушью. Но у твоей Червониевой клиническая картина куда более неблагоприятная. Чтоб такие сценарии писать, надо обладать особым психическим сдвигом.
– В какой-то мере ты права. Чай остыл, между прочим.
– Послушай меня, Зульфия…
– Нам не о чем больше говорить, Фирюза! Я проклинаю тот день, когда дала тебе слово верности и присягнула служить тебе! Лучше сгинуть в страстном ложе песков пустыни, чем вновь и вновь заглядывать в твои лживые глаза!
– Ты ничем не лучше меня, сестра! Ты также услаждала его чресла и припадала губами к его мощному животворящему источнику. Пусть же эти губы выжжет клеймо позора!
– А-а-а!
– О-о-о!
Снова восьмиминутная драка, сопровождаемая тяжелым чувственным дыханием дублерш, коим выпала суровая доля озвучивать воинственных Фирюзу и Зульфию.
– Клиника, – опечаленно покачала головой Лариса.
– К слову сказать, Мамбочка, мы все со сдвигом. И ты можешь первой бросить в меня камень, если Уже перестала принимать мединал.
Лариса пасмурно посмотрела на товарища по оружию.
– Не издевайся надо мной, Нарик, – тяжело сказала она. – Ты знаешь, что у меня есть сны.
– Сны есть у всех.
– Такие, как у меня? – Лариса дернулась на софе. – Если б у всех были такие сны, большая часть мирового населения поселилась бы в домах скорби.
– Ну, не все так мрачно.
– Все, Нарик. Именно все.
– Махмуд, повелитель моего сердца, огонь моего лона! Клянусь ризами Пророка, что никогда не имела я склонности к ложу другого мужчины! И на небесном совете суждено было так, чтоб я исполнила волю неба и стала твоей пери. Ты приходил ко мне во сне, не видя твоего лика, я преисполнялась нежностью к тебе, меня повергал в истому твой взор и наполнял негой твой голос…
– Нарик, если ты сейчас же не выключишь это, я разобью экран.
– Я уже говорил, что ты агрессивно настроена?
– Говорил.
– Тогда не буду повторяться. И не буду подвергать свою технику опасности твоего безжалостного воздействия. Бедная Червонцева! Благо тебе с ней не встретиться.
– Как знать, – парировала Лариса.
– Ты же не убиваешь женщин.
– Ради этой писательницы-сценаристки я могу пересмотреть свои принципы. Спасибо за чай, Нарик.
– Не стоит. Если учесть, что ты его и не пила толком… Впрочем, у меня ничего не пропадет. Добавлю в чай дихлофоса и карболки и вручу соседке снизу в качестве универсального средства от древесного жучка. Бедная старушка весьма на этого жучка ополчается.
– Ты все равно гений чайного искусства. – Лариса ободряюще погладила Нарика по плечу. – Тебе бы не аманитин с мускарином смешивать, а обучать московских гейш искусству чайной церемонии.
– Я подумаю над этим, – усмехнулся Нарик. – Кстати, грибы – это пройденный этап. Сейчас другой заказ приходится выполнять.
– Какой? – напряглась Лариса.
– Я полагал, ты в курсе. – Бледное нездоровой бледностью лицо Нарика перестало быть беспечным.
– Нет.
– Наш общий шеф недавно заявил, что некие лояльные к его и нашей общей деятельности структуры желают принципиально изменить характер изготовляемой и используемой нами продукции.
– А именно?
– Говорят, больше не будем заниматься “косметикой”.
– Непродуктивно?
– Не оправдывает себя в большинстве случаев последних заказов.
– Неужели? – хмыкнула Лариса. Лицо ее сейчас напоминало плотно захлопнутые двери.
– Именно. Не все заказанные такие дурачки, как Немов, – захотят понюхать новый аромат или там помаду для жены-любовницы выбрать. А наша пудра и лак для ногтей годятся разве только трансвеститов приканчивать: какой нормальный мужик “на пробу” мазнет себе ноготь нашим лачком, а? Чтоб потом у него этот ноготь отвалился. Вместе со спинным мозгом.
Лариса задумчиво полюбовалась собственным неброским маникюром – выращенные при помощи революционной цитотехнологии Нарика ноготки смотрелись абсолютно как натуральные. Даже чуть лучше, чем натуральные, которые Лариса утратила напрочь, в начале своей карьеры попавшись в лапы нехороших крутых ребяток, любящих эксперименты с серной кислотой и паяльной лампой. Где теперь те ребятки, где их экспериментальный кислотно-паяльный гараж, знала только Лариса. И тот экскаваторщик, который за штуку баксов за ночь воздвиг над памятным гаражом неколебимый курган из шлака и щебня. То, что любители паяния и выжигания на момент насыпания кургана находились в гараже и даже выглядели живыми, – это детали.
Лариса Бесприданницева не была злопамятной. Она была просто злой. И память у нее имелась отменная.
– Круг Отравителей возражает против наших методов, – просто сказал Нарик. – Очень аккуратно, конечно, потому что вступать в прения с… известным нам человеком весьма небезопасно. Но, как выяснилось, он сам не чужд конструктивных диалогов и, кажется, решил пойти навстречу представителям Круга.
– Хм… Так что же, Нарик, – Лариса перестала любоваться ногтями, сочтя это слишком тривиальным дамским занятием, – если мы больше не работаем с косметикой, тогда, возможно, нам с тобой просто пора уйти на покой и заниматься вседневным покаянием в содеянных злодеяниях?
– Не думаю, что это хорошая идея.
Старик возник в дверном проеме комнаты так неожиданно, что Нарик подавился ванильным сухарем. А у Ларисы дрогнула в руках чашка.
– Чаевничаете? – усмехнулся Максим Николаевич. – Хлеб да соль.
– Благодарствуем, – опомнился Нарик. – Не угодно ли с нами? Чай, кофе, медный купорос?
– Я на пресноводной диете. – Старик растянул в улыбке тонкие губы. – Кстати, Никита Владимирович, настоятельно не рекомендую вам оставлять ключ в замке. Открыть – пара пустяков.
– Сменю замок, – пообещал Нарик.
– Чем занимаетесь, молодые люди? – Максим Николаевич чуть брезгливо оглядел холостяцкий беспорядок в комнате и, смахнув с одного из кресел кипу пластиковых папок, уселся с непринужденностью английского денди. Хотя для денди и возраст у Максима Николаевича был неподходящий, и движения совершались с грацией хорошо воспитанного скелета.
– Мы отдыхаем. – холодно ответила Лариса, уже понимая, что отдыха никакого не получится.
Она как в воду глядела.
– Мне придется прервать ваш отдых. – Из внутреннего кармана пиджака Старик извлек два плотных бумажных прямоугольника. – Ознакомьтесь.
Прямоугольники оказались конвертами. Лариса вскрыла свой, достала вчетверо сложенный лист, пробежала его глазами и недоуменно уставилась на Старика:
– Это шутка?
Максим Николаевич опять старательно изобразил улыбку:
– Девочка моя, ты знаешь, что я никогда не отличался склонностью к юмору.
Нарик отложил свой конверт в сторону.
– Признаюсь, я такого не ожидал, – сказал он задумчиво. – Что ж, посмотрим, как это получится.
– Я никогда не была в таком… обществе. – Лариса обмахивалась бумажкой, как веером. – Придется сделать прическу и макияж в стиле “тупая, но миленькая”. Проклятие! У меня даже пудры приличной нет, все ленилась купить…
– Это некритично. – Максим Николаевич продолжал держать улыбку. – Пудру мы обеспечим.