В маленькой келье Лирского бегинажа две молодые женщины играли в шахматы. Комната была так тесна, что они сидели на постелях, а доску положили на табурет, которого обе касались коленями.
Был ранний вечер, еще не то время, чтобы готовиться ко сну, однако женщины сидели в простых белых рубахах, стянутых у горла шнурком, с самой скромной оборочкой, и под этими рубахами фламандского полотна, разумеется, ничего не было. Босые ноги женщин стояли на прохладном плиточном полу, рядом с бархатными комнатными туфлями. Наслаждение свободой – свободой от тяжелых платьев с многослойными юбками, от стянутых корсажей, от тягостной обязанности обнажать и пудрить грудь, от узких туфель, от сложных причесок, от румян и белил – царило в келье, однако наслаждение было временным – женщины знали это и старались успеть побольше, дать душе и телу отдых впрок, поскольку неизвестно, когда и как завершится блаженство.
Одна из них была увлечена игрой и сердилась, что подруга невнимательна. Другая больше беспокоилась о своих распущенных влажных волосах, то и дело трогала их, взбивала, накручивала на палец.
– Я так не могу, – сказала любительница шахмат. – Вот же мой конь и ладья угрожают твоему королю, а ты куда смотришь?
– В окошко, милая.
Обе говорили по-французски.
– И что там хорошего, в окошке? Что такого, чего ты еще не разглядела за эти два месяца? Шах и мат!
– Поздравляю, Дениза.
– У нас тут одно развлечение – шахматы, а ты и им пренебрегаешь, – сердито упрекнула Дениза.
– Нет, отчего же? А музыка? Слышишь – и сейчас… я, кажется, помню этот мотет…
Струнные аккорды и пение доносились с канала. А запах цветущего шиповника – прямо из-под окна, где рос огромный куст, весь покрытый пышными цветами. Некоторые уже стали вянуть, но они, кажется, давали самый сильный аромат.
Дениза встала, затворила окно и даже задернула простые полотняные занавески.
– Зачем ты это сделала? – спросила ее подруга. – Думаешь, мне опасно глядеть на белый шиповник? За кого ты меня принимаешь, Дениза?
– Задай этот вопрос кому-нибудь другому, Анриэтта…
И точно – эти женщины достаточно знали друг друга, их дружбе исполнилось одиннадцать лет, и обе прекрасно помнили, как дружба началась, только совершенно не желали воскрешать в памяти прекрасный летний день. Это было бы слишком грустное воспоминание.
Дениза собрала шахматы в мешочек, а доску положила на подоконник.
– Хочешь, я схожу на кухню за ужином? – спросила она.
– Еще рано.
– Ничуть не рано, солнце уже за липой… как странно, Анриэтта, иметь часы и определять время по солнцу и колокольному звону!
– Мы попали туда, где минуты не имеют значения, да и часы, наверно, тоже. Это особенность маленьких городков – спешить некуда… Удивительно, что в Лире выстроили такой огромный бегинаж. Откуда бы тут взялось столько бегинок?
– Может, земля была дешевая? Дешевле, чем в Антверпене? Антверпенский бегинаж – в сущности, один сад за стеной, а в нем домики, а тут – город в городе. И ведь недалеко. Я думаю, пять лье.
– Город старух…
– Но тут нас никто не додумался искать. Два месяца! Сиди, не вставай.
– Должна же я когда-то начать ходить. Я уже почти не хромаю…
– А по лестнице еле всползаешь.
– Нет, наверх – еще ничего, трудно спускаться вниз. Словно кто-то дергает за веревку, натянутую внутри колена. Как ты думаешь, не случится беды, если мы съездим в Антверпен к доктору?
– Не знаю. Как ты собираешься объяснять чужому человеку пулю в своем колене? И можешь ли быть уверена в его молчании? Нам лучше бы добраться до Брюсселя, до господина Сент-Амана.
– А сколько лье до Брюсселя?
Дениза опустила глаза. Карта всей Европы хранилась у нее в голове – со множеством цифр и любопытных подробностей. Да и неудивительно – где только они не побывали вместе, эти связанные нерушимой дружбой ровесницы: худощавая, темноволосая Дениза, с сухим умным и смуглым лицом монахини-испанки, принявшей постриг по доброй воле, и пышная рыжеволосая красавица Анриэтта. Им было сейчас по двадцать семь – не юность, а вполне подходящий возраст для замужества, одна беда – Дениза уже была замужем, хотя супруга не видела очень давно, а ее подруга поклялась, что никогда и ни с кем не повенчается. На то имелись особые причины.
Анриэтта растирала правое колено, заглаживая пальцами шрам, как будто он от этого мог исчезнуть, и думала о том, что два месяца отдыха могут кончиться внезапно: ночной стук в окошко, письмо из Парижа, быстрые сборы, тряские неудобные экипажи, при необходимости – мужской костюм, а необходимость такая возникает довольно часто. Этот костюм более к лицу Денизе – она похожа на молодого человека из почтенного фламандского семейства, по меньшей мере в трех поколениях роднившегося с испанцами, которому обстоятельства помешали стать аббатом. Анриэтта чересчур пышна, ее лицо не по-мужски округло, однако в минуту, когда нужно вытаскивать из ножен клинок или же браться за пистолет, она действует быстрее и решительнее.
Всего два месяца отдыха… два скучных месяца, но и скука иногда бывает блаженством…
– Наверно, двенадцать лье или около того, – сказала Дениза. – Но от Лира, кажется, меньше. Лир – не совсем на брюссельской дороге, а в стороне. Давай рискнем. Об этом никто не узнает. Ночь пути туда, день у Сент-Амана, ночь пути обратно…
– Верхом?
– Я знаю, где достать лошадей и охрану.
– Я не выдержу – ночь в седле не для моего колена.
– Я попробую завтра узнать – может, туда собрался кто-то из местных жителей. Повернись…
Дениза взяла гребень и стала медленно расчесывать подсохшие волосы подруги. Это был ритуал – они каждый день дважды причесывали друг дружку, с утра и на ночь, только не закручивали мелких кудряшек на висках – в приюте бегинок красоваться было не перед нем.
– Хочу в Брюссель… – тихо сказала Анриэтта. – Я больше не могу сидеть в Лире. Эти двенадцать лье кажутся мне сейчас тысячей.
Странным образом Брюссель сам приблизился к ней, хотя она об этом еще не знала. Пока Дениза плела косу Анриэтте, в Лир въехал молодой человек на рыжем коне, который направлялся как раз ко двору бегинок, чтобы передать письмо, – других дел у него в этом городе не было. Разве что посмотреть сам город, о котором он слышал немало хорошего. Молодого человека сопровождал слуга почтенных лет на крепком соловом мерине.
Одеты они были почти одинаково – оба в черных широкополых шляпах без перьев, оба в плащах, сшитых на военный лад, что неудивительно: не так уж давно завершилась Тридцатилетняя война, которая до такой степени ввела в моду все солдатское, что и дамы высшего света стали носить мужские фетровые шляпы и колеты с разрезными рукавами, более всего похожие на мундиры. Коричневый плащ а-ля казак, принадлежавший молодому человеку, имел несметное количество пуговиц, около сотни, чтобы на разный лад соединять между собой его четыре лопасти; сейчас боковые, прикрывавшие рукава черного колета, были пристегнуты к спинке, как полагается всаднику в дороге. Бурый плащ слуги пуговиц имел поменьше, не каждой петле соответствовала пуговичка, да и галун с него был спорот. К тому же молодой человек носил высокие и узкие сапоги, явно вывезенные из Испании, а слуга – башмаки и кожаные гетры.
Когда они ехали по Желудевой улице к Воротам узников – старинным воротам, сохранившимся в городе лишь потому, что над ними, под ними и по обе стороны от них была маленькая тюрьма, – издали, с канала, донеслась музыка. Молодой человек улыбнулся – это было хорошим завершением путешествия. И две девушки, что шли ему навстречу с корзинками, две молоденькие кружевницы, спешившие из мастерской к ужину, невольно улыбнулись в ответ. Но он их не заметил – он уже ехал к воде, он уже гнался за мелодией. Слуга остался у ворот.
Канал заменял местным жителям променад – у многих, кто жил по его берегам, были свои маленькие пристани, свои лодки, а у прочих – просто каменные ступени к воде, на которых хозяин дома частенько усаживался с удочкой. Сейчас, вечером, к мосту медленно плыли две лодки, одна – с музыкантами, двумя скрипачами и двумя лютнистами, другая, побольше, – с семейством здешних горожан: почтенная мать в черном платье (а в Соединенных провинциях и черный цвет умели сделать роскошным), три юные дочки, один кавалер – жених, надо полагать, угощающий невесту прогулкой и музыкой.
Молодой человек смотрел сверху на эту милую картину и чувствовал, что счастье маленькой семьи и на него каким-то чудом распространяется. Или же получилось наоборот – он, сам того не зная, улыбкой своей создавал вокруг себя ощущение счастья на расстоянии в двадцать шагов, как цветущий куст шиповника держит вокруг себя на весу облако аромата.
Особенно чутко отзывались на улыбку встречные девушки – в ней было столько доверчивости, что в сердце тут же рождалась ответная. А о том, что молодой человек удивительно хорош собой, что его длинные, до плеч, и не завитые по случаю путешествия волосы – цвета темного меда, что тонкие усики выдают совсем юный возраст – не более двадцати, что чуть раскосые глаза – удивительной голубизны, девушки забывали, очарованные улыбкой, и потом, вспоминая незнакомца, даже не могли б толком описать его. Понимали только, что он – из дворян, из знатного рода – достаточно взглянуть на профиль, и к простой кружевнице вряд ли снизойдет. Сам он очень удивился бы, узнав такое о себе мнение.
Но домашний концерт на воде молодому человеку не показался сказочно прекрасным и задержать надолго не мог – он родился во Фландрии, жил и в Гааге, и в Антверпене, плавал по каналам Амстердама и Гента – и даже не представлял себе города, в котором не было бы великолепных набережных, а многие дома не вырастали бы прямо из воды. Он знал эти крошечные садики, дышавшие речной свежестью, и кусты, укоренившиеся в каменной кладке, пившие воду без посредничества матушки-земли. Колоннада, увитая неразличимым издали растением, и скамейки под огромными липами или дубами, и кованые перильца, и смыкавшиеся над неподвижной водой густо-зеленые кроны также были ему отлично знакомы. Поэтому он, не дослушав мотета, повернул коня к Воротам узников.
В нише над воротами стояла маленькая Богородица – молодой человек со слугой перекрестились и въехали в невысокую арку. Теперь до подворья бегинок, куда им следовало попасть, оставалось совсем немного.
Большие и причудливые каменные ворота по левую руку, увенчанные опять же Богородицей, стоящей в каменном портале, были распахнуты, и молодой человек увидел особенный мирок, тихий и немного суетливый. По улицам, довольно широким и прямым для старинного города, ходили женщины в черных одеждах и белых покрывалах, и каждая была занята делом – одна вела стайку маленьких девочек, другая несла на плече скатанный холст, третья толкала перед собой тачку, а в тачке – большие, увязанные в серую мешковину, тюки; четвертая вела под уздцы ослика; и это лишь те, кого молодой человек увидел в створе ворот.
Он спешился и обратился к старой бегинке-привратнице, сидевшей у колодца с шитьем:
– Добрый вечер, матушка. Не скажете ли, где келья «Бегство в Египет»?
– Ступай прямо и вон там поверни направо, на улицу Святой Маргариты, – был ответ. – И за часовней опять направо. На Старой Кладбищенской спросишь кого-нибудь. Благослови тебя Бог, сынок.
– Подожди меня, Ян, – сказал молодой человек, спешился, отдал поводья слуге и вошел в ворота.
Он знал кое-что о жизни в бегинажах – его родная тетка, овдовев, ушла в бегинки. Их подворья, некогда построенные по всей Европе, теперь можно было встретить главным образом в Соединенных провинциях, но уж зато – едва ли не в каждом городе. От монастырей они отличались не только уставом – женщины жили в маленьких домиках, собираясь вместе разве что в храме на ранней литургии, после чего занимались своими делами. Дел было много – в больших бегинажах обихаживали сирот и взрослых девиц, не имевших покровителей, содержали больницу и странноприимный дом, занимались ремеслами, и не только женскими – иная бегинка и сапоги стачать могла не хуже цехового мастера.
Поскольку бегинки не давали обета безбрачия, в любой миг могли покинуть келью и отправиться под венец, то появление красивого молодого человека никого не смутило.
Подворье бегинок состояло из длинных двухэтажных домов под красными черепичными крышами. Двери келий выходили на улицы, и на каждой висела маленькая черная табличка – келья «Иова», келья «Аполлинарии», келья «Давида». Обитательницы сменялись – названия, данные лет двести назад, сохранялись, что было очень удобно – не цифрами же их метить, в самом деле.
Гость отыскал «Бегство в Египет» и постучал в окошко.
Край занавески приподняла сухая смуглая рука, выглянуло лицо – почти испанское. Молодой человек запустил руку в поясной карман-фальдрикер, который, как и огромные воротники-фрезы, бог весть когда завезли сюда испанцы. Из фальдрикера он вынул письмо, запечатанное красным сургучом, и поднес его к стеклу, чтобы женщина разглядела печать. Знаки на ней были очень просты – три крошечные пентаграммы. Но женщине они сказали немало – она сразу приоткрыла окно.
– Там, за углом, дверь в садик. Ждите меня в садике, сударь, – велела она по-французски. И тут же край занавески упал, лицо скрылось.
Молодой человек отворил дверь и снова улыбнулся. Это было пространство меньше даже, чем кухня в хорошем гентском или антверпенском доме, шагов восьми в длину, шагов пяти в ширину. Среди разросшихся трав и кустов едва можно было найти дорожку, ведущую к двери.
У двери стояла короткая, на двоих, деревянная скамья, прямо над ней было крошечное окно, задернутое занавеской. Молодой человек уселся, откинулся назад и закрыл глаза. Он наслаждался запахами сада – там ведь был и жасминовый куст в углу, и розовый куст, и еще какой-то с лиловыми цветами, и высокие травы, по всей видимости целебные, иначе зачем бы их тут разводили?
Вышла смуглая бегинка – в черном платье, в белом, сколотом булавкой под узким подбородком, покрывале. Молодой человек встал и снял шляпу.
– Честь имею представиться – граф Эразмус ван Тенгберген, к вашим услугам, – сказал он по-французски. – Вы – госпожа Дениза или госпожа Анриэтта?
– Я Дениза, сударь.
– Я должен услышать еще слова.
– Извольте. Париж прекрасен. Прекрасен в пору цветения каштанов…
– Да, именно так.
– Прошу вас, – сказала Дениза и вздохнула – именно теперь они цвели и уже, наверно, отцветали.
Она села и взяла письмо – толщиной едва ли не в дюйм. Затем она указала графу на скамейку, он сел, стараясь соблюсти приличное расстояние. Вскрыв послание, Дениза увидела три конверта. На первом значилось: «Сестрам-бегинкам». Она быстро прочитала первые строки этого письма и усмехнулась.
– Так вот оно что, – сказала Дениза. – Нам пора собираться в дорогу. В Курляндском герцогстве мы еще не бывали…
– Да, сударыня. Я обещал сопровождать вас и вашу родственницу в плавании, а потом доставить в Митаву или в Гольдинген, смотря где окажется герцог.
– Курляндия – это далеко?
– На хорошем судне при попутном ветре – менее двух недель.
– Вы на службе?.. – Дениза не завершила фразы, поняв по лицу графа, что он не понял смысла вопроса.
– Я уговорился с его высочеством, что соберу для него книги и, когда библиотека будет готова, сам их привезу.
– А это поручение? – Дениза показала вскрытый конверт.
– Об этом попросил меня родственник. Собственно, он должен был доставить вам письмо, но я все равно ехал в Антверпен, и тогда он, зная, что я возвращаюсь к герцогу, попросил меня помочь вам – забрать вас отсюда, доставить в Курляндию и охранять вас в дороге. Я охотно согласился.
– То есть он знал, что сказано в письме?
– Я об этом не задумывался, – признался граф. – Я просто исполнил просьбу.
– Вы все просьбы исполняете, не задумываясь?
– Да.
И он улыбнулся.
А вот Дениза призадумалась. Выходило, что брюссельский житель, который переправлял им с Анриэттой письма из Парижа, не просто исполнял поручения парижского приятеля, а сам состоял на службе его высокопреосвященства кардинала Мазарини. Иначе откуда бы ему знать содержание письма? Полезная новость – и займет должное место в том хранилище сведений, которым стала голова, а может, уже и душа Денизы. Место, назначенное для стихов и музыки, для дружеских связей и нежности к детям, для мужчины, наконец, – все отведено под сведения, ни дюйма не осталось.
А теперь придется какие-то ненужные распихать по углам, освободив место для новых. Что может значить Курляндия в планах его высокопреосвященства? С каких пор ему любопытны затеи московского царя? И что означает: опасайтесь шведов? Мог бы кардинал и подробнее расписать свое поручение…
Занавеска в маленьком окне шевельнулась, выглянула Анриэтта и увидела аристократический профиль молодого графа.
Ей понравилось это лицо, понравились блестящие пряди медовых волос, спереди выстриженных модной, разделенной пробором, челкой. И она вздохнула от печальной мысли – такие стройные юноши с нежной кожей и чистым сердцем пусть живут для других женщин, безгрешных, не знавших в жизни ничего, кроме тихой радости быть дочерью, сестрой, подружкой… может быть, и женой – но недолго…
Женщина, в дорожном бауле которой спрятаны за подкладкой немецкий охотничий нож, испанский стилет, пузырьки с сонным зельем, не должна и близко подпускать к себе юного графа ван Тенгбергена.
Дениза скосила глаза – хотя и без этого можно было бы обойтись, она не нуждалась во взгляде, чтобы ощутить присутствие подруги. Мысль Анриэтты она тоже уловила – той как раз должен был понравиться высокий стройный юноша с улыбкой доверчивого ребенка. Но догадаться о совместном путешествии Анриэтта не могла – и Дениза ощутила беспокойство. Вряд ли судно ждет в Антверпене – после Вестфальского мира голландцы, захватив устье Шельды, отрезали город от моря. Очевидно, придется ехать в Гаагу или даже Амстердам. Нужно ли Анриэтте столь долгое путешествие в обществе красавчика? Приехал бы он хоть неделей раньше и без письма! А теперь нужно готовить душу к военным действиям, нужно зашнуровывать ее в корсет с металлическими пластинами, в сияющую кирасу нужно ее обрядить и запретить ей любое своеволие. Задание получено, свобода кончилась.
– Много ли времени вам требуется на сборы? – спросил граф ван Тенгберген.
– Боюсь, к завтрашнему утру мы еще не будем готовы.
– Я не собирался вас торопить…
Он немного смутился, и это смущение Денизе понравилось.
– Подождите тут, мы с подругой посоветуемся, и я выйду.
Дениза вошла в келью, граф остался на скамейке.
Первым делом он сунул руку в свой пузатенький фальдрикер и вытащил книгу. Закладкой служила полоска плотного кружева. Он открыл толстый томик и улыбнулся, предвкушая встречу с любимым романом. Собственно, в закладке он не нуждался, а мог читать роман с любого места, получая огромное удовольствие и от причуд автора, и от собственной памяти – он мог бы наизусть продекламировать, с чего начинается каждая следующая страница.
Граф не заметил, что в маленьком окошке, как раз над его головой, в щели между занавесками виднелись уже два лица.
– Очаровательный мальчик, – прошептала Анриэтта. – Не знаю, что нас ждет в Курляндии, но путешествие будет отменным.
– Нас ждет работа, – напомнила Дениза. – Просто работа, ничем не лучше труда кружевниц. Только у них портится зрение, а у нас…
– Душа.
– Да. Если ее не беречь.
– А для чего беречь? Для кого? Да и как?
– Я схожу к матушке Маргарите, узнаю, готова ли мазь, – не желая спорить, сказала Дениза. Еще не настало время, когда Анриэтту могли пронять разумные доводы.
– По дороге будет келья «Благословение Божье», зайди к госпоже Хейндрикье, поторопи ее – нам для путешествия понадобится новое белье. Неизвестно, когда мы теперь увидим прачку. И на Адскую улицу! Я заказала кружевницам воротники и манжеты – пригодятся для подарков. Что там сказано про деньги?
– Деньги получим у банкира в Антверпене.
Граф ван Тенгберген этого разговора не слышал – он с головой ушел в книжку, и даже звонкая вечерняя песня черного дрозда не могла его отвлечь, не говоря уж о томных стонах горлиц.
Книжка была не просто любимая, а жизненно необходимая.
Дениза появилась минут через двадцать – она успела побывать и в «Благословении Божьем», и у кружевниц. Вошла она с улицы.
– Простите, сударь, что заставила ждать. Завтра мы выехать не сможем. Послезавтра – это вас устроит?
– Как будет угодно прекрасной сеньоре, – по-испански ответил граф.
Дениза сообразила, в чем дело.
– Что вы читаете, сеньор? – спросила она тоже по-испански. – Уж не «Дон Кихот» ли у вас в руках?
– «Дон Кихот», прекрасное издание «Офисины Плантинианы».
– Это в Антверпене?
– Да, сеньора. Я хорошо принят в семействе Моретусов, хозяев этой типографии. Коли вам угодно купить книги, я буду иметь честь проводить вас туда – при типографии отличная книжная лавка. Там к моему приезду уже будут готовы ящики с книгами для герцога Курляндского.
– Да, если мы отправимся в Либаву морем, хотелось бы взять с собой книги – от дорожной скуки. А вы, сеньор, знаете, где в Лире можно остановиться на две ночи?
– Да, любезная сеньора, мне советовали гостиницу у церкви Святого Гуммаруса. Сейчас мы с моим слугой туда отправимся.
– Вы путешествуете лишь с одним слугой, сеньор?
– Да, сеньора, и имущества со мной немного. Весь мой багаж уже в Антверпене. Итак, послезавтра утром я буду иметь честь ждать вас у ворот бегинажа? В котором часу?
– В восемь утра – это подходящее время?
– Да, сеньора. Если вы не сможете к тому времени найти экипаж, дайте мне знать в гостиницу.
– Разумеется, сеньор. Но насчет экипажа у нас есть договоренность. Думаю, мы сможем выехать точно в назначенное время.
– Не смею вас задерживать, сеньора.
Граф раскланялся с грацией аристократа, которого с детства учили танцам, и учили на совесть.
– Вы впервые в Лире, сеньор? – спросила Дениза.
– Впервые, сеньора.
– Погуляйте по нашему подворью. Тут есть своя диковина – улица под названием Рубашечный Рукав. Она шириной менее половины туаза. Второй такой вы нигде не найдете.
– Благодарю, сеньора, и с нетерпением буду ждать нашей встречи!
Дениза думала, что на этом ритуал прощания, даже прощания на испанский лад, со старомодной учтивостью, завершен. Но граф опустился на колено и поднес к губам край ее черного одеяния. Только после этого он покинул крошечный садик, и калитка захлопнулась.
– О Господи… – прошептала Дениза.
В поведении молодого человека была какая-то странность, какая-то несуразность – как если бы ангел небесный, ничего не знающий о земной грязи, переоделся в дворянский костюм и подвесил сбоку шпагу. Улыбка этого посланца судьбы уж точно была ангельская. И если бы он не привез пакет из канцелярии кардинала Мазарини – Дениза, пожалуй, впала бы в умиление.
Скрипнула узкая дверь, отворилась, на пороге стояла Анриэтта в одной рубахе.
– Свершилось! Нашелся человек, взломавший замок и открывший путь к твоему сердцу! – сказала она весело, хотя веселость была сомнительная. – Прехорошенький ангелочек!
Дениза покачала головой.
– Восемь лет, Дениза, восемь лет!.. Чего ты ждешь? Ты же видишь – того, что получают все женщины просто потому, что они женщины, нам Господь не дает. Да возьми же ты наконец свое! Восемь лет – уму непостижимо! И еще восемь лет будешь ждать, и еще восемь! Пока тебя не положат в могилу вместе с твоей дурацкой верностью и гордостью!
Дениза не обиделась. Она умела отличать слова злобы от слов любви.
– Ну сделай же это наконец! – закричала Анриэтта. – Возьми себе красавчика – и получи все, что должна получать женщина! Иначе ты просто сойдешь с ума! Я не понимаю, как ты могла жить без этого, не понимаю! Ты думаешь, что два месяца в бегинаже – отдых? Отдых – это когда ты с мужчиной, чтобы забыть обо всем на свете и хотя бы на полчаса убить свою память! Наберись мужества и возьми этого красавчика!
– Да, он очаровательный молодой человек, – согласилась Дениза, – но знаешь что? Мне кажется, что он не тот, за кого себя выдает.