Доблестным воинам ВКС:
Майку Гелприну,
Игорю Крамаренко,
Вадиму Турецкому
и Владимиру Данихнову.
Тем, кто разрушил Стену,
от павших в борьбе товарищей.
Это коллаж – обломок поверх обрезка
На старой доске в золоченой раме.
Размажут тебя по стенке, и получится фреска.
Патруль с овчаркой стоит на границе между мирами.
Последний, пятый век и род людской – железный. Он продолжается и теперь на Земле. Ночью и днем, не переставая, губят людей печали и изнурительный труд. Боги посылают людям тяжкие заботы. Правда, к злу примешивают боги и добро, но все же зла больше, оно царит всюду. Не чтут дети родителей; друг не верен другу; гость не находит гостеприимства; нет любви между братьями. Не соблюдают люди данной клятвы, не ценят правды и добра. Друг у друга разрушают города. Всюду властвует насилие. Ценятся лишь гордость да сила. Богини Совесть и Правосудие покинули людей. В своих белых одеждах взлетели они на высокий Олимп к бессмертным богам, а людям остались только тяжкие беды, и нет у них защиты от зла.
Жизнь подносила огромные дули с наваром.
Вот ты доехал до Ultima Thule со своим самоваром.
– История закончится, когда похоронят Онтихреста, – говорил Кир. – Когда Онтихрест сдохнет от скуки и ожирения сердца и его тело протащат и швырнут в ров или закопают в какой-нибудь траншее. Допускаю даже, что Онтихрест удостоится традиционной процессии, с плакальщицами и кадящим попом. И его зароют на кладбище, и колокола будут петь сладко и малиново.
Кир запустил камешек в воду. Утонуть в этой маслянисто-черной, тяжелой воде камень не смог и улегся рядом с брошенными прежде. Камешки падали один за другим и складывались в слово, и слово это было…
В городе властвовали дети и лисы. Лисы охотились на тушканчиков. Дети тоже охотились на тушканчиков, хотя и с более сложными целями. Свистнув к ноге Анжелу, Кир вышел на площадь перед мэрией. Анжела подбежала неохотно, будто предчувствовала сметливым собачьим разумом, что ей предстоит увидеть.
Дети на площади вершили суд правый, но скорый. Двое пацанов постарше, видно братья, велеречиво именовали друг друга Марко и Поло. С ними была еще мелкая шушера и даже две девчонки-подростка. На мгновение Кир испугался, что увидит здесь и Ирку, хотя и было это совершенно невозможно.
Малышня привязала тушканчика к столбу. Девчонка помладше аккуратно раскладывала вокруг зверька вязанки хвороста. Старшая облизывала ядовито-розовый леденец и прислушивалась к приговору.
– Мы судим этого тушканчика за клятвопреступление, – вещал Марко (хотя, возможно, и Поло), поминутно втягивая в нос сопли.
– Нет, – поправил его брат, – за ворожбу и клятвопреступление. И мерзкое ведьмовство.
– И приговариваем его к смерти…
– В очистительном огне…
– Как и велит закон…
– Закон такого не велит.
– Но предполагает.
– Намекает.
– Да какая разница! – возмущенно фыркнула девочка с леденцом. – И вообще, чего вы возитесь. Давайте уже поджигать, а то он выпутается. Зажигалка у кого?
Кир пересек площадь – Анжела трусливо жалась к его ногам, – встал за спиной у инквизиторов и поинтересовался медовым голосом:
– А что это вы тут делаете, маленькие негодяи?
Поло с Марко крутанулись на месте и недружелюбно уставились на Кира.
– Шел бы ты, дяденька.
– Куда?
Девчонка с леденцом тянула одного из близнецов за рукав:
– Пойдем. Ну пойдем, а? Дался тебе этот тушкан.
– А чего он лезет?
– Ну пойдем, другого себе поймаем.
Марко демонстративно сплюнул под ноги Киру, сунул руки в карманы и отошел вразвалочку. За ним последовали остальные. Поло, обернувшись, еще успел показать Киру из-за братниной спины кулак.
Кир нагнулся к столбу и распутал веревку. Тушкан глядел на него огромными печальными глазами, густо-карими, в длинных загнутых ресницах. Что-то очень знакомое было в тушканьем взгляде, и Кир неуверенно спросил:
– Вовка? Ты, что ли?
Тушканчик не ответил – только махнул хвостом с забавной кисточкой на конце и ускакал в переулок. Кир подумал немного и пошел за зверьком.
В конце переулка стоял опутанный плетьми дикого винограда особняк. Уже наступила осень, и виноградные листья окрасились во все оттенки алого. Домишко был сказочно красив. Кир пихнул ногой скрипнувшую калитку и по садовой дорожке, усыпанной желтыми кленовыми пятернями, прошагал к дому. У оконца полуподвала он остановился и стукнул ногой в стекло. Никто не отозвался. Кир наклонился и гнусаво взвыл:
– О трижды романтический мастер, пустишь ты меня в свое жилище или нет, каналья эдакая?
Минуту-другую в подвале молчали, а потом из-за стекла приглушенно донеслось:
– Кирка, это ты буянишь? Давай заходи. Не заперто.
Кир прошел к незаметной лесенке и, спустившись на пару ступенек, распахнул зеленую дверцу.
В комнате, небольшой и уютной, горел камин. На стене висел здоровенный театральный постер, где черным по акриловой зелени значилось: «Варьете закрыто, артисты разбежались, за ключами обращаться к Варенухе». У камина сидел Джентльмен и чинил примус. Кир велел Анжеле лежать, сам опустился в кресло, вытянул длинные ноги к огню и только после этого поинтересовался:
– Ну, что поделываешь?
– Да вот, как видишь, всё примусы починяю.
Голос у Джентльмена был глуховатый и малость дребезжащий – похоже, уже успел нализаться с утра. Паяльник в его руке давно остыл, и олово смерзлось на кончике серебряной каплей.
Кир покачал головой.
– Не понимаю я тебя. Что за дурацкая работа? Ты же бог. На худой конец – культурный герой. Чего ты заперся в подвале со своими примусами?
Примусов и вправду было много. Примусы загромождали комнату, теснились на столе, спихивали друг друга с каминной полки. На подоконнике и в коридоре тоже ровными рядами стояли примусы.
Джентльмен почесал в затылке паяльником.
– Не те времена, Кирочка. Времена не те. Детям не нужны боги. Им нужны жертвы.
– А кому нужны примусы?
На это Джентльмен не нашелся что ответить и быстро переменил тему:
– Как Ирка?
– Ничего. Бывало и хуже.
– Все рисует? Аматерствует, так сказать?
– Рисует. Церковь нашла какую-то заброшенную на кладбище, и в голову ей втемяшилось эту церковь фресками расписать. Уже четвертую неделю там пропадает.
– На кладбище, говоришь?
– Ага.
– Это на старом городском-то кладбище, откуда упыри лезли?
– Теперь уже не лезут. Вылезли все, видать.
– Это я знаю. А все же на твоем месте я бы ее туда одну не отпускал.
– Почему?
– Там марко-половская шайка штаб-квартиру устроила. Нечего Ирке там одной делать.
И как только Джентльмен это сказал, Кира кольнуло в сердце недоброе предчувствие. Свистнув Анжелу и даже забыв попрощаться, он поспешил вон из подвала.
Ирка стояла на строительных лесах, оставшихся бог весть с каких времен. Когда-то церковь, похоже, собирались реставрировать и даже вот леса уже возвели, но потом все сошло на нет. Сейчас леса очень пригодились. Ирка только успела нанести слой свежей известки. Писать следовало немедленно. Если бы секрет Леонардо не был утрачен, думала Ирка, то можно было бы и не спешить. Можно было бы спуститься, выйти из-под гулкого свода, присесть на заросший травой кирпичный порожек и выкурить сигарету. Или даже две. А может, и не было никакого секрета у Леонардо, а он просто прикидывался, и все, что осталось, – лишь осыпавшееся лицо Христа и двенадцати апостолов мертвые лица. И нельзя писать по сухой штукатурке.
Сама Ирка писала ангела. Ей хотелось, чтобы у ангела было лицо Веньки, но тело у него определенно получалось Киркино, с большими белыми крыльями. Значит, и лицо ну никак не могло выйти Венькино, и Ирку это огорчало. Ангел с лицом Кира – это уже и не ангел вовсе получается, а бог весть что, в церкви определенно ненужное. Но править было поздно. Ирка вывела прямой, тонкий нос Кира (а надо было Венькин, картошкой) – и тут внизу загомонило, заулюлюкало. Камень стукнулся о ведро с краской. Второй камень перевернул ведерко, и оно загремело вниз. В воздухе пахнуло грозовой лазурью.
Когда Кир прибежал на кладбище, все уже было кончено. Близнецы, девочка с леденцом и еще два десятка детей стояли над свежей могилой. Это была единственная свежая могила на всем кладбище, если не считать разрытых упырями. Но те могилы были пустыми, а эта, похоже, нет.
– Во имя Отца, – тянул Поло.
– И Матери! – капризно встряла девчонка, с хрустом откусывая от леденца.
– И Сына.
– И Святого Духа.
– И Раба Его.
– И Вещего Енота.
– И Шоколадки эМ-энд-эМс.
– И Того, Кто Приходит в Полночь.
– И Того, Кто Живет за Шкафом.
– И Филина.
– И Свиньи.
– И Змея.
– И Черта Лысого.
– И Виталия Кузьмича и Игнатьевны Марфы.
– И Всего Святого.
– Аминь.
– Аминь.
– А…
Третий аминь так и не успел прозвучать, потому что Анжела зарычала и с лаем кинулась на толпу. Получила пинок, завизжав, покатилась.
– Ах, ты!..
Поло обернулся и заорал:
– Ребята, ахтунг! Это опять он.
И, подумав, добавил:
– Один. А нас много. Много ведь нас, а? У-у, – и радостно улыбнулся.
Кир понял, что на сей раз точно придется драться, и засучил рукава.
Первую волну нападающих он отбил легко, хотя кто-то успел чувствительно огреть его по ребрам велосипедной цепью. Детские тела оказались совсем не тяжелыми, и инерции у них не было почти никакой. О Кира они разбивались, как о скалу. Проблема в том, что их действительно было много и отступать они не собирались. Падали, утирали кровь и сопли и снова лезли вперед. Кир быстро содрал кулаки. Детишки поменяли тактику. Сообразив, что с налета им Кира не взять, трое или четверо вцепились ему в ноги и так и волочились за ним, пока Кир не споткнулся о лопату и не загремел на землю. Подняться он уже не смог. С десяток детей навалились сверху. Они пахли невонючим потом, они щипались, они кусались мелкими зубками, пыхтели, возились, норовили выдавить пальцами глаза. Все это было бы даже забавно, если бы внизу, в неглубокой могиле, под слоем рыхлого чернозема, не задыхалась Ирка. Кир отчаянно рванулся, но только увяз еще пуще, как в болоте.
– Мочите его, мочите! По яйцам его! – орал из-за спин нападающих Марко (а может, и Поло). Голос у него был уже подростковый, ломкий.
Неожиданно атака увяла. Кто-то наверху кучи запищал, кто-то вскрикнул остро и тонко. По лицу Кира мазнуло пушистым, и дышать стало легче. И еще легче. Совсем легко. Он стряхнул последних детишек и встал на четвереньки.
Кладбище кишело тушканчиками. Серые и песочно-желтые зверьки были везде – на надгробиях, на могилах, и просто прыгали по траве. Они кидались на детей и молотили их задними лапками или – что действовало намного эффективней – вцеплялись им в ляжки острыми резцами.
– Атас! – согласно завопили близнецы. – Это колдун! Они в сговоре! Сматываемся, ребя!
В сумерках прошуршало, протопало босыми пятками, и кладбище опустело. Остался только отплевывающийся от набившихся в рот волос Кир, скулящая Анжела и тушканчики. Анжела очнулась первой. Встряхнувшись, собака подбежала к могиле и принялась рыть. Тушканчики помогали, гребли согласно и быстро – только летела из-под лапок земля. Кир рванулся к могиле, упал на колени и тоже принялся копать. Спустя минуту костяшки его пальцев стукнули о крышку гроба. Он заработал еще быстрее. Показались гнилые доски. Кир поднатужился, поддел крышку пальцами и рванул на себя. Во все стороны прыснули ржавые гвозди. Ирка, лежащая в гробу, была спокойной, бледной и очень красивой. И мертвой.
– Козел ты сраный! – орал Кир. – Чмо непригодное! Ну хоть что-то ты должен уметь?!
Джентльмен вздохнул и почесал надо лбом, где волосы все решительней проигрывали бой лысине.
– А что я могу? Я могу примусы. Она что, примус?
Ради такого случая Джентльмен даже выбрался из своего подвала. Правда, один примус все-таки с собой захватил. Сейчас примус сиротливо валялся на песке, и из него тонкой струйкой вытекал керосин.
Кир перенес Ирку на пляж. Кладбище темнело позади, а впереди на берег набегали мелкие волночки. Шурх, говорили волночки, и снова – шурх. Волночки пахли керосином.
– Обычно мертвую принцессу будят поцелуем. Ты целовать ее уже пробовал? – деловито спросил Джентльмен.
– А пользы? Целовать должен истинно любящий. Я что, по-вашему, истинно любящий?
Джентльмен покачал головой.
– Ты не похож на истинно любящего, Кир. И все же… Ну хочешь, я попробую.
– Ты куда своими вонючими губищами тянешься?!
Ирка, бледная и спокойная, лежала на коленях у Кира. Казалось, она прислушивается к перебранке. Глаза у нее были открыты и не мигая смотрели в затянутое тучами небо.
– И что ты за человек, Кир? – ворчал Джентльмен. – Сам не ам и другому не дам?
По колену Кира просеменили маленькие лапки. Тушканчик с большими карими глазами устроился на груди Ирки.
– Кыш, животное.
Тушканчик не уходил. Сложив на груди крохотные, будто детские ручки, он смотрел на Ирку. Потом стрекотнул призывно, и другие тушканчики вылупились из песка, как икра из тысяч икринок. Они проскакали по пляжу, окружили Ирку, прижались, отогревая ее теплым серо-желтым одеялом. Первый тушканчик неожиданно нагнулся, нырнул к Иркиным губам, и…
– Кир, смотри!
Ирка вздохнула. Ресницы ее затрепетали. Медленно, медленно губы ее приоткрылись…
– Кир!
Ирка забилась на песке, словно пойманная рыба, – тушканчики так и порскнули врассыпную. Сам неоднократно возвращавшийся из долины теней, Кир ее сейчас очень хорошо понимал. Как с болью входит жизнь в окоченевшие мускулы, как выворачивается желудок, как к горлу подступает едкая желчь. Ирка перекатилась на живот, и ее вырвало. Быстро утерев рот ладонью и уворачиваясь от рук Кира, она забормотала:
– Кирка, Кирка, я видела Веньку. В хрустальном дворце на вершине Самой Высокой Горы, и сам он хрустальный, а сердце его из желтого камня. Но в глубине сердца зреет розовый бутон. Если роза распустится, рассыплется хрусталь и Венька оживет, и все будет хорошо.
Кир устало вытер мокрый от пота лоб. Только сейчас он осознал, что уже стемнело и с моря несет ледяным ветром. Он накинул на дрожащие Иркины плечи свою куртку.
– Успокойся, Ир. Тебе померещилось. Это от стресса и недостатка кислорода.
Ирка жалобно всхлипнула:
– Но я же и вправду видела.
Кареглазый тушканчик рыл в песке нору. Волны набегали на берег. Причитал над примусом Джентльмен, и высоко в небе загорались первые, холодные и острые звезды.