всё смотрю на то, чего нет
то, что спрятано у белки в дупле
то, на чём лежит зимний плед
то, что ночью зарывается в снег
только то и есть, чего нет
тихий дом, дорога к звезде
то, как бабушка дышит во сне
дождь, идущий везде и нигде
и всё то, что считается здесь
будто есть, как закат, рассвет
вовсе не есть, не здесь
только след, только то, чего нет
Эту сирень сажал дедушка
В низине, где тени и всё зацветает поздно,
И круглая антенна на крыше старого дома,
Красный кирпич печных труб, ошмётки заката, ошмётки
Цветения яблонь. Ночью небо
Ещё голубей дневного. Вот белая сирень –
Там, где были качели, где ржавая бочка лежит
На боку под жасмином, где люпины и папоротник
разрослись.
Вот шифера куча –
На месте под яблоней, где ирис цвёл, как в немецкой сказке.
Уголки губ можно смазать оранжевым соком
Цветущего чистотела; кот соседский лежит на крыльце –
Злой, как в прежние годы, шипит, как к нему подойдёшь
И нервно дёргает носом.
Надо идти поздороваться с пнями: пни
Были деревьями, когда в сердце моём было вечное лето.
Сгорели уже и дрова.
Хищным глазом мой дядя смотрит на берёзу,
Которая мне была матерью и вскормила меня своим соком
Из деревянных грудей.
Деревянную грудь я сосала, играла гвоздями, осокой.
Облепиха цвела за сараем,
Газовые баллоны под ним хранились,
А на месте компостных куч теперь сложен
строительный мусор.
Здесь кот наш покойный любил отдыхать на поленнице,
Здесь – земляника цветёт и давно заросла могила
другого кота,
Моего первого, моего ближайшего друга.
Кстати, гляди-ка, цветёт ещё и рябина.
Птицы поют негромко, безмятежно.
Где-то совсем далеко я слышу кукушку.
Однажды нашли мы птенцов в яме песчаной,
Ту яму давно зарыли. Всюду шифер и доски, обломки
Целой вечности. Сныть отчего-то больная,
Вся во вздувшихся волдырях.
Вот другие сорта махровой сирени:
Бледно-лиловые кисти и пурпурные скипетры.
Утром огромный ёж на тропинке фыркал.
Сына я позвала, сын был счастлив ежу,
А ёж ненавидел людей.
Был он большой как кошка и не хотел молока,
Хотел крови. Мать моя родила петуха однажды,
и он сказал:
– Что ты даёшь мне всё пиво да пиво? Давай мне мяса!
Вот колодец, где старая бабка живёт.
Вот кострище, вокруг огня я плясала, бывало,
И издавала дикие крики, и подруги мои неслись за мной
в этом танце.
Белого пепла кучка, чёрные угли.
Этот костёр —
Он жертвенником уже был, когда я ничего не знала
О богах и их жертвах.
Жертвенник магии более древней,
До начала времён.
В кусках стекла у забора
Отражение лампы: мама сидит за работой.
Знаю ужасную вещь:
Есть только тело и боль.
Есть только детство и смерть.
Есть огромная ель и сосна, и странный какой-то шар,
Просто шар. Здесь у печи
Мне открылась когда-то речь
С причудливым ритмом, тёмная,
Колдовская, непонятно-зловещая.
Была это песня ведьмы, должно быть, не помню я слов,
Но она отзывалась в крови, бормотала из глубины веков,
Пропадала, стихала и вновь появлялась
в сочлененьях костей
Отголоском беззвучного крика природы.
Простая, тёмная, дикая, страстная и печальная,
Древняя, страшная.
Была гроза и скрипели доски.
Кто говорил со мной?
Что я прозревала тогда?
Сама стихия со мной говорит,
Что-то такое зовёт
В моём теле, в моей боли –
Неизбывное…
Ночь упала и птицы замолкли,
Но так же, как в детстве, нелюдимая речь звучит.
в небе ангелы боролись –
в небе яблони качались –
aurora borealis
хоров ангельских кипенье
как букашек мельтешенье
осыпанье и цветенье
крыльев хлопанье и пенье
золото полярных маков
зарево фаланг и флагов
кипень неба на дороге
из ночного в мир дневного
ландыши пахнут
как тогда, когда их собирали в лесу
с тётей Люсей, и нас обругали
что они в красной книге, а мы их рвём
ночью комары в сельском туалете
летят на тусклую лампочку, дым с соседних участков,
рёв мотоциклов на шоссе и обещанье ночной грозы
давно на замке старая душевая, где мылись мы с мамой в грозу
я в детстве любила смотреть на мамину грудь:
такой хорошей она мне казалось, и радостно было
даже просто увидеть её мимоходом где-нибудь в ванной
вчера видела утку с утятами, за которой плыл
маленький злобный пёс, которого любит
бритоголовый хозяин
как сына единственного, родного.
мыли сына сегодня в тазу, помню: мыли меня
ставили таз на табуретку, а вниз другой
я голову наклоняла, и лили воду ковшом
а потом мне на мокрые волосы завязывали платок
и в этом платке я своё отраженье однажды в стекле увидала
и как Нарцисс, была я потрясена и такой я красивой
себе показалась
что глаз отвести не могла, и больше такой не была никогда
еще помню: в грозу парни катали меня на мотоцикле,
и Юра один раз мне дал прокатиться самой и сзади
сидел крестился
когда я врубив максимальную скорость неслась по шоссе
после Юра разбился, и я видела на шоссе его
покорёженный мотоцикл
я понимала тогда: парень может разбиться на мотоцикле
или погибнуть в драке, ну а девушек часто ждет
быть изнасилованной
«отдайся мне, пока тебя кто-нибудь не изнасиловал», —
говорил мне мой первый возлюбленный, когда мне
было тринадцать
а когда мне было четырнадцать, меня пытались
изнасиловать
пять мафиозных братков; так мы росли – как осот
с бельевых верёвок с прищепками ветер срывал бельё
не убранное в грозу, вода переполняла желоба
изливалась из бочек
бочки цвели сладкой жёлтой пыльцой, мы отрывали
головы долгоносикам
и из их тел вытекала белая жидкость, как гной,
и что-то там говорили такое по радио «Маяк»
на стареньком приёмнике
а небо кипело – словно бы варишь яйцо, оно треснуло
и немного белка протекло
я находила везде эту райскую пену
видать бабушка Бога
стирала белье с порошком, а потом
как вылила всё в кусты
прямо на землю
абсолютна красота живого тела
листа и гусеницы
красота грязного большого пальца ноги
и засоса на шее
грязный большой палец ноги
зарывается в песок
сегодня – здесь и сейчас
он живёт, он глуп и бессмысленно счастлив
Я сидел на полке в магазине и ждал, кто подарит мне душу
Вдруг я увидел Его, а Он увидел меня
Он сидел в колясочке и, увидев меня, закричал:
«Ми! Ми! Ми!» – и показывал на меня пальцем
«Ми» – означало «Мишка», Ему ещё не было года
Он мог сказать только так
Он узнал меня, а я узнал Его
Он крепко держал меня в руках по дороге из магазина
в зачарованный Лес, вечный Дом для меня и Него
там нас ждало наше Всегда, а также –
овечка Бяша, тюлень Тюля, кошка Киса
зайчик Степашка, обезьянка Кампа-Зямпа
много комнат в Доме Его
много плюшевых зверей там живёт
и зверей из мультиков и из книжек
говорящих паровозиков и машинок
всем нам Он подарил душу и вечный Дом
и мы вечно играем на холме
и вечно играем в Лесу
играем у реки и под Радугой
вечность ходил Он с нами или это было несколько лет?
нам казалось – вечность…
потом Он куда-то ушёл и никто не знал почему
но так должно было быть
мы остались
мы вечно играем в волшебном Лесу
без Него
мы вспоминаем Его постоянно:
что Он кому сказал, как играл с нами, чему научил нас
жаль, если Он забыл нас, но мы Его помним Всегда
ведь Он нас сделал живыми, ведь Он нас отвёл
в это место
внутри Его сердца
место вечного лета и радости
«Ми! Ми! Ми!» – как я хочу, чтобы снова позвал Он меня
чтобы назвал меня именем, которое дал мне
мы, обитатели Леса, не можем понять
что находится Вне
и куда Он ушёл
для нас это тьма, мы можем жить только в Лесу
только Всегда
но надеемся, что Там Ему хорошо
и, быть может, однажды Он к нам вернётся
я узнаю Его любым
и душа, которую Он подарил мне, так на Него похожа
первый раз и последний раз
не вмещаются в память
я вижу дождь в первый раз
я вижу туман в первый раз
а до этого не знала, что это такое
так не говорят
так не помнят
в первый раз я забралась в саду на огромный валун
вдохнула запах костра
увидела, как неровно взрезая воздух,
летит маленькая птица
я не помню, когда последний раз
открывала любимую детскую книгу
я читала её много, очень много раз
а потом перестала
и она ещё долго стояла на полке
а теперь её нет
значит, последний раз уже был?
когда я в последний раз кормила грудью сына
он не знал, что это последний, а я знала
страшное знание —
знать первое и последнее
Альфу и Омегу
знаешь ли ты его
некоторые живут,
будто каждый раз – это последний
но для меня в этом много надрыва и боли
вот и живу —
будто последний раз не последний
а только один из…
будто всегда может быть ещё один раз
будто этот раз —
вечен и возвратится по первому зову
и потому к нему можно относиться легко
не удерживать силой
дать уйти
даже если знаю, что это не так
что он не вернётся
относиться легко,
как к рядовому вечности
как к тому, у чего нет начала и нет конца
мой дождь
мой туман
мой костёр
моя маленькая птица
мои рядовые вечности
всё равно —
не надышишься
Искры в топке ржут как кони
Бьют копытом рвутся вдаль
Паровоз по рельсам гонят
Из смолы, огня и льда
Лик из топки паровозной
Коптский детский смоляной
Мглой повелевает звёздной
И загробной тишиной
Дом сверчка в золе и саже
За окном его горит
Чёрной башни карандашик
С чёрной тучей говорит
Будка верного Полкана
Долгий вой на небеса
Земляничная поляна
Тёмно-русая коса
Вот сверкнул и растворился
Златоглазый уголёк
И подённый растворился
В лоне ночи мотылёк
Вот палач в своей постели
Спит, надев ночной колпак
Чьё-то мясо не доели
В псарне семеро собак
Вот повешенный бродяга
С братом ветром говорит
Словно шелестит бумага
И в лесу костёр горит
Три разбойника там делят
Что украли за три дня
Трое нищих всю неделю
Ели дохлого коня
Слышишь ухает в колодец
Старый филин угу-гу
Слышишь барыня колотит
Нерадивого слугу
Видишь огненную гриву
Паровоза на ветру
И летающую рыбу
Красной смерти на миру
Видишь звёзды-конопушки
Веселушки-огоньки
И планеты-погремушки
Выпадают из руки
Видишь камни вылетают
Из невидимой пращи
Тайны гроба открывают
Заржавелые ключи
Искры в топке ржут как кони
Бьют копытом рвутся вдаль
Паровоз по рельсам гонят
Из смолы, огня и льда
Вдали большого города
Везде лежит навоз
Кричит мужик: «Недорого
Продам коровий хвост!»
Лица его не вижу я
Но слышу голосок
Такой нечистый жихленький
Как в жопе волосок
И тощий рыжий вижу я
В руках коровий хвост
Весь мухами насиженный
Вонючий как навоз
Авось дурак возьмёт его
И принесёт домой
Жена за то прибьёт его
Печною кочергой
О что же продавец хвоста
Возьмёт за свой товар?
Должно быть душу, неспроста
Он хвост сей оторвал
Кому-то будет этот хвост
Светить как лунь в ночи
И выведет он к свету звёзд
Подземные ключи
Иной повесится на нём
Под полною Луной
На небе написав огнём
Что хвост тому виной
Идёт всё дальше продавец
Коровьего хвоста
А где-то в скошенной траве
Лежит корова та
Лежит корова без хвоста
И смотрит из-под век
И знает: хвост её устал
И проклят продавец
И скоро хвост вернётся к ней
Вернётся навсегда
Из странствия среди теней
Сияя как звезда
на закате муравей забирается по травинке наверх
и замирает там до утра
небо спрашивает муравья: ты чувствуешь страх?
каждый шорох в траве
каждый шорк впотьмах
не боишься, что ночная птица тебя склюёт?
муравей, замерев, сидит на травинке, на самом конце
как слеза на реснице, как вишня на черенке
слышит:
кричала кукушка несколько раз
чьё-то дыхание, тёмный утиный глаз
и в высоте мелькает и падает то ли звезда, то ли жизнь его
оборвётся сейчас
он видит озеро, уходящее в бесконечную даль
озеро-море, бывшее до начала времён
ветер, цветы, лёгкий пар над водой, туман
пустой пляж, рядом с соснами мусорные мешки
разбросанные игрушки в песке
и всё это подходит к нему и поёт без конца
вот чей-то мизинец, и он на самом его конце
между водой и небом, сидит, замерев
пока мимо проходят ужас и красота
он созерцает
он познаёт
чистое бытие
любовь, вдохновенье, ночной полёт
одиночество, смерть
присутствие и отсутствие божества
пение всех вещей под нетварным солнцем без всяких слов
не шелохнувшись, не дрогнув
в ночном дозоре
утром муравей спускается по травинке обратно вниз
сумерки шелестят, уползая, в траве:
хорошая ночь, муравей
хорошая ночь
мечутся мотыльки у фонаря,
движутся беспорядочно, суетливо,
как подбитые беспилотники.
ночь как будто статична,
но нигде нет покоя, всё мелко рябит,
мерцает, как старые телевизоры, мониторы.
дрожат листья и ветки.
запутанны траектории мошек.
неисповедимы пути улиток.
беспорядочный, тихий,
судорожный стрёкот наполняет воздух.
если прислушаться –
стрекочут все вразнобой.
вдали вразнобой стучат вагоны
проходящего товарняка.
от фонаря свет тоже идёт
какими-то разорванными пучками
и вибрирует в темноте.
темнота не монолитна:
она распадается
снова и снова и снова.
всё движется быстро-быстро,
как зрачки спящего в фазе быстрого сна.
беспорядочно, суетливо
движется материя,
претерпевая свою катастрофу.
и в небе планеты
движутся так же, как эти мошки и мотыльки,
как глаза спящего,
как подбитые беспилотники.
и оттого на Земле
всегда немного укачивает.
белые динозавры в небе – облака
едет бетономешалка –
строят дом, большие ворота закрыты, висит замок
закрыто! закрыто! здесь была
бетономешалка – у-у-у! -
трицератопсы в небе, о мама птеранодон!
беговел – это карета, мы едем на бал
бал – это рынок, рынок – это цирк
(он приезжал в июне)
шатёр на участке – это тоже цирк
цирк это панда чу
он чихает и цирк улетает
вот хозяйственный рынок
и трактор, синий трактор, по полям-
по полям синий трактор едет к нам
а вот дяденька с тачкой —
старый МакДональд
old MacDonald had a farm ИА-ИА-Ё!
на рыночной площади
такие вкусные пышки
упал тапоть слетела панама
сам! сам! сам!
хочется пышку хочется
смотреть поезда
среди паровозов и тиранозавров
бегать по пляжу
утки гуляют по щербатым мосткам
коряга молча лежит в воде
как земляной древесный озёрный
подгнивший трухлявый дед
что-то внутри коряги булькает и кряхтит
что-то в озере пускает маленькие пузыри
выгуливает старушка двух колли без поводка
шерсть колли как войлок, морды грустны
кое-где из труб тянется дым
огородные пугала машут руками
и осенние осы пируют в тарелке с тыквой
и растут вдоль тропинки
ядовитые красные ягоды ландыша
в конце лета лягушка прыгает по шоссе.
на дороге лежит сдувшийся дохлый ёжик.
яблок очень много. белый налив уже сладок.
подбираем паданцы в миску.
пили мерло, отдающее спиртом, тёмное, из магазинчика
у станции,
и пальцы теперь по клавишам не попадают.
вчера голова была стиснута обручем, летали мушки
перед глазами,
тошнило, болел висок. ночью
ледяные пальцы сжимали моё сердце. я просыпалась
и на сына смотрела, и словно семь мечей были
воткнуты в сердце,
как у Богородицы. я засыпала и вновь просыпалась,
и от одной только мысли мне становилось чуть легче,
и я про себя проговаривала эту мысль:
«я чувствую нестерпимый животный ужас.
мне кажется, жизнь моя кончилась».
самые лучшие дни лета выпали на эту неделю
в конце августа. лес
тёплый и сухой, сухое тёплое солнце, днём жарко,
а вечером холодно.
уже не будет до следующего лета этих райских дней
с кофе на лужайке, с прогулками к озёрам, с птицами,
соснами…
дней, которые щёлкали, как мгновения,
дней, которые я зачем-то портила.
Егор бежал по тропинке голый,
в одном только памперсе, и мы шли и зачем-то ругались,
и он бежал ко мне через пляж
в облаке пыли песочной, такой счастливый, ушастый…
и мы к озеру шли и шли, мимо дома из шпал
и красивых домов,
участков на горе и участков прямо в лесу.
и, когда Егор прыгал на батуте,
у него вдруг поднялись волосы
от статического электричества,
это было так странно, как будто начался конец света –
вот так незаметно, тихо,
пока по озеру плавали лодки,
и мальчик с бабушкой вышел из леса с мешочком грибов,
пока мы покупали в магазинчике у станции что-то на обед:
курицу хе с морковью, чтобы не готовить.
пока я варила сосиски, срок годности которых
вышел неделю назад.
сегодня на детской площадке девочка вдруг
подошла к Егору
и ударила его камнем в голову.
ни с того, ни с сего. почему?
время истончается, на голову мне течёт,
как холодная вода в душевой —
я намылила волосы,
но горячая вода вдруг закончилась в бойлере. за лето
я не прочитала ни одной книги:
открыла одну, посвящённую нам с тобой,
и долго читала эпиграф из Лао-цзы, так всё лето
читала этот эпиграф и дальше прочесть не смогла:
«Не выходя из двора можно познать мир».
И пока я читала снова и снова эпиграф к книге,
написанной для меня и тебя,
лето и кончилось, и времени больше не будет,
чтобы прочесть эту книгу, и жизни не хватит,
чтобы добраться до первого слова.
Но последнее слово я знаю и так.
Это слово «помнить».
А два последних: «не помнить».
«Всё впереди, но нам лучше об этом не помнить».