Рассвет застал Артёма в том же кресле. Он не сомкнул глаз ни на минуту. Фотография лежала на столе, и даже не глядя на неё, он видел каждый чёрточку, каждый изгиб того ужасающего тела. «Дискобол». Семиконтурный лабиринт. Слова «И я тоже вижу» плавали в сознании, как навязчивый мотив.
Первые лучи солнца, бледные и холодные, пробились сквозь жалюзи, прочертив на стене полосатые тени. Город просыпался, и вместе с ним просыпалось обыденное, привычное существование, в которое Артём больше не верил. Он встал, кости затрещали от неподвижности. Душ не смыл ни усталости, ни липкого страха. Пришлось натянуть на себя маску нормальности – свежая рубашка, белый халат, собранное выражение лица. Сегодня у него была смена.
Больница жила своей жизнью, не подозревая о том, что творится в голове одного из её лучших хирургов. Звонки телефонов, голоса из динамиков, спешащие санитары, запах лекарств и слабый, едва уловимый запах страха, исходящий от пациентов. Всё было как всегда. И от этого контраста между внешней рутиной и внутренней бурей стало ещё невыносимее.
Он делал обход, автоматически отвечая на вопросы, просматривая графики, отдавая распоряжения. Его пальцы, проверяя послеоперационные швы у его вчерашней пациентки, сами потянулись к тому месту, где под стерильной повязкой скрывался золотистый узор папоротника. Он ощутил слабый, едва заметный импульс – шрам «здоровался» с ним. Тёплый, живой отклик здоровой ткани. Обычно это чувство наполняло его спокойной радостью. Сейчас же он резко отдёрнул руку, будто обжёгшись. Его дар был родственен тому, другому. Тот же инструмент. Иная цель.
– Доктор, что-то не так? – встревожилась женщина.
– Всё в порядке, – ответил Артём. – Заживает прекрасно.
Он почти бегом покинул палату, чувствуя себя обманщиком. Он стоял на одной стороне, не так ли? Он исцелял. Но разве его тайные эксперименты с узорами – это не тоже самое высокомерие? Не игра в Бога? Вопросы грызли его изнутри, не давая передышки.
В ординаторской он налил себе кофе из старого эмалированного чайника. Горячая жидкость обожгла губы, но не смогла разогреть внутренний лёд. Он смотрел в окно на больничный двор, где гуляли пациенты в полосатых халатах, и думал: кто из них? Кто тот, кто видит? Коллега? Кто-то из персонала? Санитар? Медсестра? Или, может, пациент, который через него прошёл?
Мысль была пугающей. Он перебрал в памяти десятки лиц – хирургов, ординаторов, медбратьев. Все они казались нормальными, заурядными профессионалами. Ни в чьих глазах он не видел того безумного огня, той одержимости, которая должна была гореть в создателе «Дискобола».
Его спас от размышлений экстренный вызов. Поступление. ДТП. Молодой человек, мотоциклист, столкнувшийся с грузовиком. Множественные травмы, открытый перелом бедра, разрыв селезёнки, внутреннее кровотечение. Время было на исходе.
В операционной снова воцарилась знакомая напряжённая тишина, но на этот раз она была иной – не ритуальной, а боевой. Артём погрузил руки в горячую, липкую от крови рану. Мир снова сузился до разорванных тканей, до обломков кости, до падающего давления и криков анестезиолога. Он работал на автопилоте, его профессионализм взял верх над смятением. Зажимы, лигирование, удаление селезёнки, промывание брюшной полости.
И вот, когда дело дошло до сложного, многооскольчатого перелома бедренной кости, его дар проснулся сам, без зова. Золотистое пятно вспыхнуло позади век, пальцы ощутили знакомую вибрацию. Обломки кости лежали перед ним, как части разбитой вазы. Стандартная процедура – совместить, скрепить пластиной, надеяться на лучшее. Но его руки уже знали другой путь.
Сложитесь, – прошептало что-то внутри. Не просто сраститесь. Сраститесь крепче, чем было. Создайте новую архитектуру.
Он чувствовал, как может это сделать. Как уговорить остеобласты выстроить костную ткань по спирали, создав внутренний, силовой каркас, который сделает кость в этом месте прочнее титана. Это было бы исцеление нового уровня. Чудо.
И в этот самый момент перед его внутренним взором всплыло изображение «Дискобола». Вывернутые рёбра. Сплетённые в узел пальцы. Холодный ужас сковал его. Где грань? Где та черта, за которой исцеление превращается в извращение? В насилие? Если он сегодня убедит кость срастись в спираль, что он заставит сделать завтра? Срастись в узор? В орнамент?
Он замешкался. Руки его дрогнули. Иглодержатель замер в воздухе.
– Доктор Каменев? – встревоженно произнёс ассистент. – Проблемы?
Артём с силой выдохнул. Золотистое пятно погасло. «Слышание» исчезло.
– Нет, – его голос прозвучал хрипло. – Продолжаем. Стандартная остеосинтезная пластина.
Он отступил. Впервые за много лет он сознательно подавил свой дар. Он действовал как обычный, пусть и блестящий, хирург. И в глубине души он почувствовал не облегчение, а горькое разочарование. Словно предал самого себя. Словно отказался от части своей сущности.
Операция закончилась успешно. Пациента перевели в реанимацию. Артём, сняв халат, чувствовал себя опустошённым и выжатым. Он не пошёл в душ. Он просто сидел в пустой ординаторской, уставившись в стену. Страх перед другим «кукловодом» парализовал его собственный дар. Он оказался в клетке.
Именно в этот момент в ординаторскую вошла Лидия Семёновна, патологоанатом. Пожилая, сухонькая женщина с лицом, испещрённым морщинами, и пронзительными, не по-старчески яркими глазами. Она возглавляла патологоанатомическое отделение больше сорока лет и была живой легендой больницы. Её звали «Тихий патологоанатом», и говорили, что мёртвые рассказывают ей свои тайны куда охотнее, чем живые – своим психотерапевтам.
– Артём, – кивнула она ему, направляясь к кофейнику. – Вид у тебя, как у моего вчерашнего клиента. Только тот был попригляднее.
Он попытался улыбнуться, но получилось криво.
– Бессонная ночь, Лидия Семёновна.
– Расскажи мне, – она села напротив, держа в худых, почти скелетических пальцах кружку с трещиной. – Бессонница у хирургов обычно бывает двух видов: либо совесть мучает, либо голова. У тебя, я смотрю, и то, и другое.
Он посмотрел на неё. Лидия Семёновна всегда обладала даром видеть насквозь. Он почти физически ощущал, как её взгляд просверливает его защитные барьеры. И вдруг его потянуло выговориться. Не обо всём, конечно. Но о главном.
– Лидия Семёновна, – начал он осторожно. – Вы видели за свою практику… необычные случаи? Необычные… шрамы? Аномалии сращения тканей?
Старуха прищурилась. Её взгляд стал тяжёлым, изучающим.
– А почему ты спрашиваешь, золотко моё? Случай какой-то интересный попался?
– Можно и так сказать, – Артём отвернулся, делая вид, что поправляет рукав рубашки. – Просто… теоретический интерес.
Лидия Семёновна медленно отпила глоток кофе и поставила кружку на стол с глухим стуком.
– Теория – это для институтов. А у нас здесь практика. И да, видела. Разное видела. Рубец – это как подпись на документе под названием «травма». Один врач ставит закорючку, другой – печать, третий… – она замолчала, глядя куда-то в пространство за спиной Артёма. – Третий выводит целые картины. Так, что диву даёшься.
У Артёма заколотилось сердце. Он старался дышать ровнее.
– И что, бывало такое? Картины?
– Бывало, – коротко кивнула она. – Лет… дай бог памяти, десять назад. Поступил к нам мужчина. Бомж, подобранный на улице. Скончался от общего заражения крови. Старые шрамы были… необычные. На спине. Словно кто-то вывел иглой целый узор. Древнескандинавскую вязь. И кое-где… в узор были вплетены инородные включения. Щепки, камушки. И всё это было… живого. Прижилось.
Артём почувствовал, как холодеют его ладони. Это было оно. Более ранняя, может, менее совершенная работа.
– И что же с ним стало? – едва выдавил он.
– Что с ним стало? Похоронили его, конечно. Но отчёт я свой составила. И кое-что сохранила. Для коллекции, – она хитро посмотрела на Артёма. – Меня тоже, знаешь ли, интересуют… автографы.
Она встала, её движения были внезапно ловкими и быстрыми, как у молодой женщины.
– Пойдём, Артём. Покажу тебе кое-что. Раз уж твой интерес теоретический.
Он, не говоря ни слова, последовал за ней. Они шли по длинным, пустынным коридорам, спустились на лифте в подвал, где воздух стал холодным и густым, пропахшим формалином и смертью. Патологоанатомическое отделение было царством Лидии Семёновны. Она отперла тяжёлую дверь с табличкой «Архив» и включила свет. Люминесцентные лампы мигнули и зажглись, освещая ряды металлических шкафов и стеллажей, заставленных банками и папками.
Лидия Семёновна подошла к одному из шкафов в дальнем углу, достала ключ и отперла его. Внутри лежали не журналы, а странные предметы, каждый в отдельной коробке с этикеткой. Она достала одну, плоскую, длинную.
– Не бойся, это не он, – усмехнулась она, видя его напряжённое лицо. – Он давно в земле. Это… слепок. С тех самых шрамов.
Она открыла коробку. Внутри, на чёрном бархате, лежала гипсовая пластина, на которой был оттиснут рельефный, сложный узор. Тот самый, скандинавская вязь. Артём провёл пальцами по холодному гипсу. Узор был грубее, примитивнее, чем тот, что он создавал сам, или тот, что был на «Дискоболе». Но почерк угадывался. Тот же принцип – убедить плоть принять несвойственную ей форму. В узоре были углубления, где когда-то сидели щепки и камушки.
– Он… он был первым? – тихо спросил Артём.
– Первым из тех, что я видела, – поправила его Лидия Семёновна. – Но я почти уверена, что не последним. Иногда, очень редко, попадаются… странности. Необъяснимые с медицинской точки зрения. Кость, сросшаяся под невозможным углом. Рубцовая ткань, образующая идеальную геометрическую фигуру. Я собираю эти случаи. Записываю. – Она закрыла коробку и жестом показала на папки на полке. – Здесь. Моя коллекция курьёзов. Или… не курьёзов.
Она снова пристально посмотрела на Артёма.
– Твои пациенты, Артём, выздоравливают как-то уж слишком хорошо. А шрамы у них… слишком красивые. Случайность?
Он не нашёлся, что ответить. Она знала. Или догадывалась.
– Не бойся, я никому не скажу, – тихо произнесла она. – Каждый человек имеет право на свою тайну. Особенно если его тайна… помогает людям. В отличие от некоторых.
– Вы знаете о других? – выдохнул Артём.
– Я знаю, что есть кто-то, кто работает иначе, – её лицо стало суровым. – Год назад поступило тело. Молодая женщина. Официально – несчастный случай, падение с высоты. Но её тело… оно было изменено. Не так радикально, как твой «теоретический случай», но достаточно, чтобы понять – над ней поработали. Её позвоночник был… переписан. Изогнут в неестественную, но с точки зрения биомеханики устойчивую арку. Словно её готовили к тому, чтобы она ходила на четвереньках. Или чтобы стала живым мостом. Я пыталась поднять шум, но кто станет слушать старую патологоанатомшу? Списали на посмертные изменения.
Артём слушал, и ему становилось дурно. Это была не единичная выходка. Это была система. Целенаправленная, многолетняя деятельность.
– Лидия Семёновна, – он сглотнул. – Вы не знаете, кто это может быть?
Она покачала головой.
– Нет. Но он здесь. В системе. Он имеет доступ к пациентам. К тем, кто не выжил… и к тем, кто выжил, но стал другим. Он учится. Совершенствуется. Его ранние работы, – она кивнула на коробку со слепком, – были грубы. Потом стали тоньше. Изящнее. Как у любого художника. Сначала наброски. Затем шедевры.
«Дискобол» был шедевром. Бесспорно.
– Что мне делать? – прошептал Артём, не обращаясь конкретно к ней.
Лидия Семёновна положила свою сухую, лёгкую руку ему на плечо.
– Тебе, Артём, нужно делать то, что ты делал всегда. Лечить людей. А за этим… «художником» нужно следить. Искать его. Потому что если ты, с твоим даром, не найдёшь его, то кто же сможет? Обычные люди? Они даже не поймут, что видят.
Она была права. Это была его война. Объявленная ему лично фотографией в чёрной коробке.
– Спасибо, Лидия Семёновна.
– Не за что, золотко моё. И, Артём… будь осторожен. Тот, кто так играет с плотью, наверняка не остановится перед тем, чтобы поиграть и с теми, кто встанет у него на пути.
Она выпроводила его из подвала, и он снова очутился в мире живых, под тусклым осенним солнцем. Но теперь он был не один. У него был союзник. Пусть и странный, пусть и знающий лишь часть правды. Но это было лучше, чем полное одиночество.
Вернувшись в свой кабинет, он достал фотографию «Дискобола». Теперь он смотрел на неё не как на абстрактный ужас, а как на улику. Он изучал фон. «Дискобол» стоял на каком-то бетонном полу, на фоне голой, побеленной стены. Где-то в подвале? В гараже? В заброшенном цеху? Он достал лупу, которую использовал для изучения рентгеновских снимков, и начал водить ею по изображению, выискивая детали.
И нашёл. В нижнем левом углу, почти сливаясь с тенью, лежал небольшой предмет. Артём увеличил изображение на телефоне, стараясь не потерять качество. Это был обрывок газеты. Серый, мятый. Но на нём можно было разобрать несколько букв. Не слова, а именно отдельные, печатные буквы. «…КТ…» и ниже «…ОЯ…».
Это было ничто. И всё. Какая-то газета. Возможно, случайная. Но это была первая, крошечная зацепка. Первый шаг из тупика.
Он откинулся на спинку кресла. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось нечто новое – решимость. Он больше не будет прятаться. Он будет делать свою работу. Он будет лечить. И он будет искать. Потому что тихий патологоанатом из подвала был права – если не он, то кто?
Он посмотрел на свои руки. Инструмент. Оружие. Он ещё не знал, как именно он будет его использовать. Но он знал, что игра началась. И отступать было некуда. Город вокруг кишел жизнью, и в самой гуще этой жизни, притаившись за стенами больниц и моргов, творил свой ужас другой кукловод. И Артём дал себе слово найти его. Прежде чем он создаст свой следующий шедевр.