Из багрового тумана выплыла отвратительная рожа, которая гнусно кривлялась, обнажая кривые желтые клыки.
«Тю-тю-тю, Игорек, пуси-муси, – хихикала рожа. – Отклонили, отклонили!»
Он хотел послать страшилище куда подальше, но голос не слушался. Оно, в свою очередь, ехидно захохотало и вылезло из тумана целиком, во всей красе: горбатое, скособоченное, покрытое какими-то бугристыми наростами, перемазанное зеленой слизью. Вытянув длинную костлявую руку, монстр похлопал его по щеке.
– Заберу, заберу! – издевался скрипучий голос.
Каким-то кусочком сознания Игорь понимал, что это лишь сон, но страшилище явно придерживалось иного мнения. Пританцовывая и кривляясь, оно продолжало хватать человека грязными лапами.
С трудом ворочая языком, он принялся читать «Отче наш», каждое слово давалось с огромным трудом, однако молитва возымела свое действие. Злобно взвизгнув, чудовище исчезло. Появилась другая картина, сперва вдалеке, потом ближе, ближе, и наконец Игорь очутился на зеленом лугу, ярко залитом лучами полуденного солнца. Метрах в двухстах виднелась березовая роща. Легкий ветерок ласкал лицо. Слышалось пение птиц, в траве стрекотали кузнечики. По лугу, не касаясь земли, двигалась по направлению к нему одетая во все белое фигура. Это был Володя, но не такой, каким Игорь видел его в последний раз в морге. Тогда он с трудом узнал брата: не мог поверить, что эта расколотая голова, распухшее, превратившееся в сплошной кровоподтек лицо, оскаленные в предсмертной муке зубы принадлежат Вовке, в детстве веселому шалуну, в более зрелом возрасте не менее веселому донжуану, походя разбивающему женские сердца, отличному товарищу и собутыльнику, умеющему поднять настроение в самой мрачной компании.
Сейчас брат выглядел совсем как раньше, никаких следов зверского избиения, только лицо чересчур бледное.
– Володя, ты жив! – радостно кинулся к нему Игорь. Тот слегка отстранился и, грустно усмехнувшись, покачал головой.
– Но что же тогда, где мы?
Брат молчал.
– Ты не можешь говорить?
Володя кивнул, на лице его отразилось страдание. Казалось, он хочет что-то объяснить Игорю, предупредить о грозящей опасности, но не может открыть рта.
Игорь попытался обнять его, прижать к себе, но руки прошли сквозь пустоту. Брат еще раз печально улыбнулся. Затем двинулся куда-то в сторону березовой рощи, сделав Игорю приглашающий знак рукой. Когда они добрались туда, оказалось, что никакой рощи нет, что это лишь декорация. За первым рядом деревьев оказалась бесплодная, каменистая пустыня, на краю которой стоял самый заурядный лифт. Да, просто кабина лифта, как в любом современном многоэтажном доме. Но не было ни дома, ни подъезда, только лифт, и все. Повинуясь непонятной силе, Игорь вошел внутрь. Брат куда-то исчез. Кабина оказалась самой что ни на есть обычной, лишь поражало обилие кнопок с номерами этажей. Не дожидаясь, когда Игорь нажмет кнопку, кабина сама плавно двинулась в путь: вверх или вниз – он не понял. Через некоторое время двери отворились, и Игорь очутился в ярко освещенном коридоре, уходящем в бесконечность. На стенах были развешаны стенды с именами, фамилиями, фотографиями. Внизу, под каждой фотографией, – длинный ряд отметок, совсем как в школе, от единицы до пятерки. Он осознал, что это оценки за прожитую жизнь, и решил разыскать себя, выяснить, что ждет его в конце туннеля, по которому скоро предстояло пройти. Своего стенда Игорь не нашел, зато обнаружил Гавриленко, с удовлетворением отметив, что лейтенант заработал одни лишь двойки с редким вкраплением трояков. Продвигаясь вперед, Игорь постоянно чувствовал на спине чей-то пристальный взгляд, хотя никого вокруг видно не было. Внезапно бесконечный коридор кончился, вернее, просто исчез. Игорь стоял в пустой комнате, в противоположных ее углах виднелись две двери: из одной лился солнечный свет, из второй тянуло запахом серы, а в глубине прохода, путь в который она открывала, вспыхивали багровые отблески пламени. Между этими двумя была еще третья дверь, закрытая. Движимый любопытством, Игорь потянул ручку. За ней ничего особенного: ни света, ни адского пламени – обычный город, только серый, промозглый, небо затянуто облаками, лица людей ни счастливые, ни отчаявшиеся, а просто хмурые, серые, как весь этот город…
Получив сильный удар по затылку, Игорь Лаврентьев проснулся, медленно, неохотно. Волосы на голове слиплись от пота. Яркий свет электрической лампочки под потолком больно резанул по глазам. Придя в себя окончательно, он понял, что никто его не бил, просто во сне он свалился с нар, ударившись о бетонный пол. Камера смертников, где Игорь провел последние полгода, выглядела, как обычно: замкнутое пространство без окон, нары, серые стены, бронированная дверь, небольшой стол посредине да табуретка, наглухо приделанная к полу, как, впрочем, и стол. В углу унитаз с умывальником. Высоко, так, чтоб не достать, телекамера, фиксирующая каждое его действие и передающая изображение на специальный монитор в комнате охраны. Мертвая тишина. Больше всего угнетало одиночество. Сидишь наедине со своими мыслями – и никуда не деться от слепящего электричества, от проклятой телекамеры-стукача, услужливо доносящей ментам в дежурке о каждом его движении, выражении лица. Иногда Игорю хотелось кричать, в бессильной ярости биться головой о стену, но сдерживала гордость. Нет, сволочи! Не доставит он вам развлечения, когда, устав от бесконечных партий в домино, вы с ленивой усмешкой на откормленных рожах наблюдаете за агонией осужденных, мечущихся в своих клетках, словно звери в зоопарке.
Правда, в отличие от большинства других приговоренных, Лаврентьеву один раз повезло.
Дело в том, что в работе палаческой бригады получился какой-то сбой, какой именно, он не знал, да и знать не хотел. Главное, что машина смерти забуксовала, камеры смертников, в которых полагалось сидеть по одному, переполнились, и на некоторое время у Игоря появился товарищ по несчастью, для которого в спешном порядке присобачили еще одни нары, так что места в камере почти не осталось.
Сергей Сергеевич Еремин, в прошлом директор крупного предприятия, был приговорен к смерти за хищение в особо крупных размерах. Самое гуманное в мире общество развитого социализма очень ревниво относилось к своему имуществу. Частника – грабь, пожалуйста, ну, посадят в крайнем случае, но не дай Бог своровать у государства! К стенке гада, к стенке! В расход злодея! Так ехидничал Игорь в разговорах с Ереминым, с которым в другом месте ему вряд ли бы удалось откровенно пообщаться. Сергей Сергеевич разъезжал на персональной машине, жил в элитном доме, отоваривался в спецраспределителе, а Лаврентьев довольствовался общественным транспортом, малогабаритной «хрущевкой» и пустыми прилавками магазинов.
Но смерть уравнивала всех. С Еремина сошли былые лоск и спесь. Сейчас это был совершенно седой шестидесятилетний старик с потухшими глазами, который, грустно усмехаясь, слушал наивные рассуждения двадцатипятилетнего мальчишки, понятия не имевшего об истинных рычагах, управляющих Страной Советов, о ее подводных течениях.
– Эх, Игорь, Игорь, – произнес он, терпеливо выслушав слова сокамерника. – Что ты можешь знать о нашей жизни, дурачок! Закон действительно таков, здесь ты прав, но закон этот так, ерунда, он для мелких мошенников, например, для какого-нибудь зарвавшегося завмага или «козлов отпущения» вроде меня. Но даже завмага к стенке не поставят, если он вовремя даст на лапу кому следует или не будет высовывать носа и отрываться от системы.
– Но как же нашумевшие дела о хищениях, – возразил Игорь. – Как же вы, в конце концов?!
– Хм, представь себе пирамиду, только стоящую вверх ногами, – принялся довольно туманно объяснять Еремин. – Стоит она именно на своей верхушке; это один, в крайнем случае два-три человека. Если с ними что-либо случится, скажем, сожрали их в придворной интриге – пирамида может рухнуть. Вот тогда захлебываются в истерике газеты, гремят показательные процессы. Не всегда, правда, а только когда нужно кинуть кость обывателю, показать чистоту и беспристрастность правосудия!
– Вы тоже из рухнувшей пирамиды? – поинтересовался Лаврентьев.
– Нет, со мной гораздо проще. Нужно было лизнуть, а я гавкнул! – сардонически скривился Сергей Сергеевич и, задумавшись, надолго замолчал.
В той, другой жизни Игоря шокировала бы подобная исповедь, ломающая вдолбленные с детства устои, но сейчас, после произошедшей с ним самим чудовищной несправедливости, он больше ничему не удивлялся.
Лаврентьев с Ереминым прожили в одной камере три месяца. После отклонения кассации Сергей Сергеевич совсем сдал, с трудом поддерживал разговор, по временам беспричинно плакал. Он подал прошение о помиловании, хотя абсолютно не верил в его возможность.
– Все равно убьют, – страдальчески кривился он. – Я им мешаю!
– Зачем же прошение подавали?
– Так…
Свою смерть Еремин почуял заранее, за два дня.
– В пятницу ночью за мной придут, – неожиданно твердо сообщил он Игорю. – В прошении отказано!
– Откуда вы знаете?
– Чувствую!
После этого к Сергею Сергеевичу вернулось утраченное мужество. Он шутил, рассказывал забавные истории, смеялся. Лаврентьеву казалось, что его слова о смерти тоже шутка, но в пятницу ночью за Ереминым действительно пришли. Спокойно, как будто его приглашали на обычную прогулку, Сергей Сергеевич поднялся с нар, надел калоши, заменявшие смертникам обувь.
– Прощай, парень, – тихо сказал он. – Дай тебе Бог…
Не давая закончить фразу, мордастые прапорщики из охраны заломили ему руки и грубо вытолкали наружу.
Тут Игорь взбесился.
– Суки, козлы, пидорасы, убийцы! – рычал он прямо в телекамеру и, не обращая внимания на боль, лупил кулаками в бронированную дверь. Затем замолчал, осознав вдруг, что лишь развлекает своих тюремщиков, лениво наблюдающих за экраном монитора.
– Сломался! – вяло констатировал один из них, тасуя на столе костяшки домино. – Давай, Петро, еще партеечку!
Однако прапорщик ошибался. Лаврентьев не сломался, а, напротив, переполнился ледяной ненавистью, которая с каждым днем росла, вытесняя терзающий душу страх смерти…
Тяжело вздохнув, Игорь поднялся с холодного пола и, усевшись на нары, закурил сигарету. Сперва этот странный сон, затем воспоминания… Конечно, все можно списать на расшатанные нервы: недавно пришел отказ от кассации, а подавать прошение о помиловании он не стал, не хотел унижаться перед палачами. Значит, со дня на день за ним придут, чтобы, вывернув руки, потащить к последней черте, загнать пулю в затылок.
Однако Игорь почему-то знал – сегодняшний сон неспроста. Ему хотели что-то объяснить, предоставили выбор.
Но какой у смертника может быть выбор?!