Капиталистическая Англия была подготовлена политической революцией середины XVII столетия и так называемой индустриальной революцией конца XVIII столетия[2]. Из эпохи своей гражданской войны и диктатуры Кромвеля[3] Англия вышла, как маленький народ, едва насчитывавший 11/2 миллиона семейств. В империалистскую войну 1914 г. она вступила, как империя, насчитывающая в своих пределах пятую часть всего человечества.
Английская революция XVII века, школа пуританизма[4], суровая школа Кромвеля, подготовила английский народ, собственно его средние классы, к дальнейшей мировой роли. С середины XVIII века мировое могущество Англии становится бесспорным. Англия господствует на океанах и на мировом рынке, создавая его.
В 1826 году один английский консервативный публицист следующими чертами живописал век индустрии:
«Эпоха, развертывающаяся пред нашими глазами, обещает стать веком индустрии… Индустрией будут диктоваться отныне международные союзы и заключаться международные дружбы… Перспективы, открывающиеся теперь перед британцами, почти превосходят границы человеческой мысли. История не имеет еще масштаба для них… Фабричная промышленность Англии производит, по всей вероятности, вчетверо больше изделий, чем все континенты, взятые вместе, а хлопчатобумажных тканей – в 16 раз больше всей континентальной Европы…» (Бер, «История социализма в Англии», стр. 303).
Колоссальный промышленный перевес Англии над остальной Европой и над всем миром составлял основу её богатства и её ни с чем не сравнимого мирового положения. Век индустрии стал вместе с тем веком мировой гегемонии Великобритании.
С 1850 по 1880 г. Англия стала промышленной школой Европы и Америки. Но этим самым подтачивалось её собственное монопольное положение. С 80-х годов начинается видимое ослабление Англии. На мировую арену вступают новые государства, в первую очередь Германия. Вместе с тем капиталистическое первородство Англии впервые обнаруживает свои невыгодные, консервативные стороны. Доктрине свободы торговли наносятся тяжкие удары немецкой конкуренцией.
Оттирание Англии с занимаемых ею позиций мирового господства явно обнаружилось, таким образом, уже в последнюю четверть прошлого столетия и породило к началу нынешнего века состояние внутренней неуверенности и брожения на верхах и глубокие молекулярные процессы революционного, по существу, характера в рабочем классе. Главное место в этих процессах занимали могущественные конфликты труда и капитала. Потрясенным оказалось не только аристократическое положение английской промышленности в мире, но и привилегированное положение рабочей аристократии внутри Англии. 1911–1913 г.г. были временем невиданных классовых битв горнорабочих, железнодорожников и вообще транспортных рабочих. В августе 1911 г. развернулась национальная, т.е. всеобщая, забастовка на железных дорогах. В те дни смутный призрак революции витал над Англией. Вожди приложили все силы, чтобы парализовать движение. Мотивом их был «патриотизм»: дело происходило во время агадирского инцидента, грозившего войной с Германией[5]. Премьер, как ныне стало известно, пригласил рабочих вождей на тайное заседание и призвал их к спасению отечества. И вожди сделали все, что могли, укрепляя буржуазию и подготовляя тем самым империалистскую бойню.
Война 1914–1918 г.г. как бы оборвала революционный процесс. Она приостановила развитие стачечной борьбы. Приведя к разгрому Германии, она вернула, казалось, Англии роль мирового гегемона. Но уже скоро обнаружилось, что, временно задержав упадок Англии, война в действительности только углубила его.
В 1917–20 годах английское рабочее движение снова вошло в крайне бурную полосу. Стачки носили грандиозный характер. Макдональд подписывал манифесты, от которых он ныне с ужасом отвернется. Лишь к концу 1920 года движение вошло в берега, после «черной пятницы», когда тройственный союз угольных, железнодорожных и транспортных лидеров предал всеобщую забастовку. Парализованная в сфере экономического действия, энергия масс направилась в политическую плоскость. Рабочая партия выросла как бы из-под земли.
В чем состоит перемена во внешнем и внутреннем положении Великобритании?
За время войны гигантский экономический перевес Соединенных Штатов развился и обнаружился пряностью и целиком. Выход Соединенных Штатов из стадии заокеанского провинциализма сразу сдвинул Великобританию на второстепенное место.
«Сотрудничество» Америки с Великобританией есть та мирная пока форма, в которой происходит дальнейшее, все более глубокое отступление Англии перед Америкой.
Это «сотрудничество» может направляться в тот или другой момент против третьего; тем не менее, основным мировым антагонизмом является англо-американский, и все остальные антагонизмы, более острые в данный момент и более непосредственно угрожающие, могут быть поняты и оценены только на основе англо-американского антагонизма.
Англо-американское «сотрудничество» так же подготовляет войну, как эпоха реформ подготовляет эпоху революции. Именно тот факт, что Англия на пути «реформ», т.е. вынужденных сделок с Америкой, будет очищать одну позицию за другой, заставит её, в конце концов, сопротивляться.
Производительные силы Англии и, прежде всего, её живая производительная сила, пролетариат, не соответствуют более месту Англии на мировом рынке. Отсюда – хроническая безработица.
Торгово-промышленная и военно-морская гегемония Англии в прошлом обеспечивала почти автоматически связь частей империи. Новозеландский министр Ривс писал еще в конце прошлого века:
«Две вещи поддерживают теперешнее отношение колоний к Англии: 1) их вера, что политика Англии есть, главным образом, политика мира, и 2) их вера, что Англия господствует над морями».
Решающее значение принадлежало, конечно, второму условию. Утрата гегемонии над морями идет параллельно с развитием центробежных сил внутри империи. Сохранение имперского единства все больше затрудняется расходящимися интересами доминионов и борьбой колоний.
Развитие военной техники оказалось направленным против безопасности Великобритании. Рост авиации и военно-химических средств сводит на-нет величайшие исторические преимущества островного положения. Америка – этот гигантский остров, огражденный с обеих сторон океанами, – остается неуязвимой. Наоборот, наиболее жизненные центры Англии и, прежде всего, Лондон могут подвергнуться в течение нескольких часов убийственной воздушной атаке со стороны европейского континента.
Утратив преимущества неприступной изолированности, английское правительство вынуждено принимать все более непосредственное участие в чисто европейских делах и европейских военных соглашениях. Заокеанские владения Англии, её доминионы, нисколько не заинтересованы в этой политике. Их интересуют Тихий океан, Индийский, отчасти Атлантический, но ни в каком случае не Ла-Манш. Это расхождение интересов при первом, мировом толчке превратится в зияющую пропасть, в которой будут похоронены имперские связи. В предвидении этого великобританская политика парализована внутренними трениями, обречена по существу на пассивность, а, следовательно, и на ухудшение мирового положения империи.
Военные расходы должны в то же время составлять все большую и большую долю уменьшившегося национального дохода Англии.
Одним из условий «сотрудничества» Англии с Америкой является выплата гигантского британского долга Америке без надежды когда-либо получить уплачу долгов со стороны континентальных государств. Экономическое соотношение сил этим еще более изменяется в пользу Америки.
5 марта этого года Английский Банк поднял учетный процент с 4 до 5, вслед за Нью-йоркским Федеральным Банком, который повысил свой процент с 3 до 31/2. В лондонском Сити[6] очень болезненно почувствовали это резкое напоминание о денежной зависимости от заатлантического кузена. Но что поделаешь? Американский запас золота составляет приблизительно 9 миллиардов рублей, тогда как английский не превосходит 11/2 миллиарда, т.е. в шесть раз меньше. В Америке – золотое обращение, тогда как Англия лишь делает отчаянные усилия, чтобы восстановить его. Естественно, если на повышение учета в Америке с 3 до 31/2 Англия вынуждена откликнуться повышением с 4 до 5 процентов. Эта мера ударяет по английской торговле и промышленности, удорожая необходимые средства. Таким образом, Америка на каждом шагу указывает Англии её место, в одном случае – приёмами дипломатического нажима, в другом – мерой банковского характера, всегда и везде – давлением своего колоссального экономического перевеса[7].
Наряду с этим английская печать с тревогой отмечает «поразительный прогресс» в различных отраслях немецкой промышленности и, в частности, в немецком судостроении. По поводу этого последнего «Таймс» от 10 марта пишет:
«Возможно, что одним из факторов, которые создают способность успешной конкуренции германских верфей, является полная трестификация материалов, – от шахты до соответственной металлической плиты, от финансового банка до розницы. Эта система не остается без последствий для заработной платы и стоимости жизни. Когда все эти силы направлены по одному и тому же пути, то поле для понижения расходов становится очень значительным».
Другими словами, «Таймс» констатирует здесь, что органические преимущества более современной немецкой индустрии снова обнаруживаются со всей силой, как только хозяйству Германии дана внешняя возможность проявить признаки жизни.
Есть, правда, указания на то, что заказ на суда сдан гамбургской верфи со специальной целью запугать трэд-юнионы и подготовить, таким образом, почву для нажима на них с целью понижения заработной платы и удлинения рабочего дня. Незачем говорить, что такой маневр более чем вероятен. Но это нисколько не ослабляет общих соображений о нерациональной организации английской индустрии и о вытекающих отсюда накладных расходах.
Вот уже четыре года, как число официально зарегистрированных безработных в Англии не понижалось ниже 1.135.000, колеблясь фактически между 11/4 и 11/2 миллионами. Хроническая безработица есть наиболее вопиющее обнаружение несостоятельности режима и вместе с тем его ахиллесова пята. Страхование безработных, введенное в 1920 году, было рассчитано на исключительные обстоятельства, которые должны скоро пройти. Между тем, безработица стала постоянной и страхование перестало быть страхованием, расходы на безработных совершенно не покрываются взносами заинтересованных лиц. Английские безработные – это уже не «нормальная» резервная армия, то сужающаяся, то расширяющаяся и постоянно обновляющаяся в своем составе, а некоторый постоянный общественный слой, порожденный индустрией в эпоху подъема и извергнутый ею в эпоху упадка. Это подагрический сгусток в общественном организма с дурным обменом веществ.
Председатель федерации британских индустрий (F.B.I.), полковник Уилли (Willey), заявил в начале апреля, что доход на промышленный капитал за последние два года был настолько незначителен, что не мог побуждать предпринимателей к развитию промышленности. Предприятия дают не более высокий процент, чем бумажные ценности с фиксированным доходом (государственные займы и пр.). «Наша национальная проблема – не проблема производства, а проблема сбыта». Как разрешить, однако, проблему сбыта? Нужно производить дешевле других. Но для этого нужно либо коренным образом реорганизовать промышленность, либо уменьшить налоги, либо понизить заработную плату, либо сочетать все эти три способа. Понижение заработной платы, могущее дать ничтожный результат в смысле снижения издержек производства, вызовет решительный отпор, ибо рабочие борются сейчас за повышение заработной платы. Понизить налоги невозможно, раз нужно платить долги, восстанавливать золотое обращение, поддерживать имперский аппарат да, кроме того, 11/2 миллиона безработных. Все это ложится на цену продукта. Реорганизовать промышленность можно было бы только вложив свежие капиталы. Между тем, низкая прибыль толкает свободные капиталы на путь государственных и иных займов.
Стенли Мечин (Machin), председатель ассоциации британских торговых палат, заявил в те же дни, что выход из безработицы – в эмиграции. Любезное отечество говорит миллиону с лишним тружеников, что составляет с семьями несколько миллионов граждан: «Полезайте в трюм и проваливайте куда-нибудь за море!» Полное банкротство капиталистического режима признается здесь без всяких околичностей.
Внутреннюю жизнь Англии надо рассматривать в обрисованной выше перспективе резкого и все возрастающего снижения мировой роли Великобритании, которая, сохраняя еще целиком владения, аппарат и традиции мирового господства, на деле все более отодвигается на второстепенные позиции.
Крушение либеральной партии завершает столетие развития капиталистического хозяйства и буржуазного общества. Утрата мировой гегемонии завела в тупик целые отрасли английской промышленности и нанесла смертельный удар самостоятельным промышленным и торговым капиталам среднего размера – этой базе либерализма. Свобода торговли уперлась в тупик.
Между тем, внутренняя устойчивость капиталистического режима в значительной мере определяла разделение труда и ответственности между консерватизмом и либерализмом. Крушение либерализма есть обнаружение всех других противоречий в мировом положении буржуазной Англии и в то же время источник внутренней неустойчивости режима. Рабочая партия на верхах своих политически очень близка к либералам, но она неспособна вернуть английскому парламентаризму его прежнюю устойчивость, потому что сама она, в её нынешнем виде, является лишь кратковременным этапом в революционном развитии рабочего класса. Макдональд сидит еще менее прочно, чем Ллойд-Джордж.
Маркс рассчитывал в начале пятидесятых годов на то, что консервативная партия скоро сойдет со сцены и все политическое развитие пойдет по линии борьбы между либерализмом и социализмом. Это предвидение предполагало быстрый ход революционного развития в Англии и в Европе. Подобно тому, например, как кадетская партия стала у нас под напором революции единственной партией помещиков и буржуазии, так и английский либерализм растворил бы в себе консервативную партию, ставши единой партией собственности, если бы в течение второй половины XIX столетия развернулся революционный натиск пролетариата. Но предсказание Маркса было сделано как раз накануне новой эпохи бурного капиталистического развития (1851–1873). Чартизм окончательно сошел на-нет[8]. Рабочее движение пошло по пути трэд-юнионизма. Господствующие классы получили возможность выносить наружу свои противоречия в форме борьбы либеральной и консервативной партий. Раскачивая парламентские качели справа налево и слева направо, буржуазия давала выход оппозиционным настроениям рабочих масс.
Германская конкуренция явилась первым грозным предостережением британской мировой гегемонии и нанесла ей первые серьезные удары. Свобода торговли наталкивалась на преимущества германской техники и организации. Английский либерализм был только политическим обобщением свободы торговли. Манчестерская школа[9] заняла господствующее положение со времени буржуазно-цензовой избирательной реформы 1832 года и отмены хлебных пошлин в 1846 г.[10] После этого в течение полувека доктрина свободной торговли казалась незыблемой программой. В соответствии с этим руководящая роль принадлежала либералам. Рабочие шли за ними в хвосте. С середины семидесятых годов начинается заминка в делах. Свобода торговли дискредитируется. Начинается протекционистское движение[11]. Буржуазия все более охватывается империалистскими тенденциями. Симптомы разложения либеральной партии обнаружились еще при Гладстоне[12], когда группа либералов и радикалов с Чемберленом[13] во главе подняла знамя протекционизма и присоединилась к консерваторам. С середины девятидесятых годов торговые дела пошли лучше. Это задержало политическую трансформацию Англии. Но к началу XX столетия либерализм, как партия средней буржуазии, оказывается надломленным. Лидер его Розбери открыто становится под знамя империализма. Однако, либеральной партии, прежде чем сойти со сцены, суждено было еще раз пройти через подъем. Под влиянием явного упадка гегемонии британского капитала, с одной стороны, могущественного революционного движения в России – с другой, в Англии развернулось политическое оживление рабочего класса, которое, направляясь на создание парламентской рабочей партий, в первый момент понесло полую воду на мельницу либеральной оппозиции. Либерализм снова приходит к власти в 1906 году. Но этот его подъем, по самому существу, не может быть длительным. Политическая линия пролетариата ведет к дальнейшему росту рабочей партии. До 1906 г. представительство рабочей партии возрастало более или менее одновременно с либеральным представительством. После 1906 г. рабочая партия стала явно расти за счет либералов.
Формально либеральная партия, через Ллойд-Джорджа, возглавляла войну. По существу империалистская война, от которой Англию не оградил священный режим свободной торговли, должна была неминуемо укрепить консерваторов, как более последовательную партию империализма. Этим окончательно подготовлены были условия для выхода на сцену рабочей партии.
Беспомощно вертясь вокруг вопроса о безработице, ежедневник рабочей партии «Дэйли Геральд» делает из приведенных нами выше капиталистических признаний тот общий вывод, что так как английские капиталисты предпочитают давать деньги взаймы иностранным правительствам, вместо того, чтобы расширять производство, то английским рабочим ничего не остается, как производить без капиталистов. Вывод, вообще говоря, правильный; но делается он вовсе не для того, чтобы побудить рабочих прогнать капиталистов, а для того лишь, чтобы подтолкнуть капиталистов на путь «прогрессивных усилий». На этом, как увидим, держится вся политика рабочей партии. Веббы пишут для этой цели книги, Макдональд произносит речи, редакторы «Геральда» поставляют ежедневные статьи. Между тем, если эти жалкие запугивания и действуют на капиталистов, то в прямо противоположном направлении. Каждый серьезный английский буржуа понимает, что за бутафорскими угрозами вождей рабочей партии скрывается действительная опасность со стороны глубоко растревоженных пролетарских масс. Именно поэтому умный буржуа делает тот вывод, что не нужно увязывать новые средства в промышленности.
Страх буржуазии перед революцией не всегда и не при всяких условиях является «прогрессивным» фактором. Так, не может быть никакого сомнения, что английское хозяйство получило бы гигантские выгоды от сотрудничества Англии с Россией. Но это предполагает большой план, широкий кредит, приспособление значительной части английской промышленности к нуждам России. Помехой этому является страх буржуазии перед революцией, неуверенность капиталистов в завтрашнем дне.
Боязнь революции до тех пор толкала английских капиталистов на путь уступок и преобразований, пока материальные возможности английского капитализма были неограниченными или казались таковыми. Толчки европейских революций всегда очень явственно сказывались на общественном развитии Англии; они приводили к реформам до тех пор, пока английская буржуазия, благодаря своему мировому положению, сохраняла в своих руках гигантские ресурсы маневрирования. Она могла легализовать трэд-юнионы, отменять пошлины на хлеб, повышать заработную плату, расширять избирательные права, вводить социальные реформы и пр., и пр. При нынешнем, в корне изменившемся мировом положении Англии угроза революции уже не способна толкать буржуазию вперед, наоборот, она парализует последние остатки её промышленной инициативы. Сейчас нужны не угрозы революцией, а сама революция.
Все перечисленные выше факторы и обстоятельства имеют не случайный и не скоропреходящий характер. Они развиваются в одном и том же направлении, систематически ухудшая международное и внутреннее положение Великобритании и придавая ему характер исторической безвыходности.
Противоречия, подтачивающие социальный организм Англии, будут неизбежно обостряться. Мы не собираемся предсказывать, каков будет темп этого процесса, но, во всяком случае, он будет измеряться годами, в крайнем случае – пятилетиями, но никак не десятилетиями. Общая перспектива такова, что приходится, прежде всего, поставить себе вопрос: успеет ли в Англии сложиться коммунистическая партия, достаточно сильная, достаточно связанная с массами, чтобы сделать в нужный момент все необходимые практические выводы из обостряющегося кризиса? В этом вопросе сейчас резюмируется судьба Англии.