Нежиться в своей теплой постели мне пришлось недолго. Уже в восемь утра Далила разбудила меня, одетая и готовая к новым свершениям. Это было для меня удивительно, потому что все мои женщины – кто был здесь раньше – вставали с грохотом, с жужжанием фена, со звоном столовых предметов, шумом воды в ванной, с шуршанием целлофановых пакетов. Потом еще полчаса красились, потом искали что надеть и гремели шагами. Именно поэтому я был не готов впускать в свою квартиру никакую женскую особь. Далила же собралась без шума и пыли. Я вообще не слышал, как она это сделала. До трех часов мы с ней обсуждали Лилю Колюки и смотрели ее стендап-выступления. Потом я пошел спать, оставив Далиле спальное место на диване, который располагался на кухне. А в восемь утра она была уже готова выезжать.
Мы хотели съездить в квартиру Лили Колюки, чтобы собрать как можно больше информации о ней, потом мы собирались встретиться с ее теткой – Тамарой Исааковной Мануловой. Примечательно, что такая же фамилия была и у самой Лили, а Колюки – это был сценический псевдоним.
– Я сделала кофе, – сказала Далила, стоя с кружкой черного кофе, от которого еще шел пар. – И тебе тоже сделала. Ты любишь капучино?
– Да, спасибо, – сказал я ей, еще лежа в постели.
Я не могу сказать, что мне было неудобно предстать в лежачем положении перед коллегой, но все равно элемент неловкости сохранялся. И только она вела себя расслабленно.
– Я сейчас оденусь и выйду, – сказал я.
Она кивнула.
Дверей в мою комнату не было изначально, никто же не предполагал, что у меня будут ночевать коллеги. Я быстро принял душ и собрался. Но тут Далила ошарашила меня еще одной новостью:
– Пока ты был в душе, мне звонил Артем Томич, ну тот, который из отдела криминалистики, помнишь его?
– Помню, – ответил я.
– Ну так вот, в квартире Лили Колюки нашли следы крови на письменном столе, немного, и прощальную записку. И пока мы в ее квартиру попасть не сможем, там идут следственные действия.
– А что в записке? – спросил я.
Далила подошла ко мне и показала фотографию клочка бумаги, на которым были написаны две странные строчки, причем нельзя сказать, что это был связный текст, потому что каждая из сточек как будто жила своей собственной жизнью.
Мы были в замешательстве, не понимая, что делать дальше. Но решили все же позвонить ее тетке.
– Нам нужно поговорить с ее теткой, – предложила Далила. – Заодно спросим, где Лиля бывала еще, кроме своей квартиры.
– Отличная идея, – ответил я.
Разговор с теткой Лили Колюки длился недолго, хотя дозвониться до нее получилось с первого раза. Она была не готова ко встрече с нами, сказав, что прямо сейчас уезжает по делам в другой город. Она отвечала короткими словами и была не в настроении поддерживать разговор, как будто речь идет не о ее племяннице, которую она искала, а о постороннем человеке.
– У Лили в собственности только одна квартира, в которой она проживала? – спросила Далила.
– Да, только эта, – ответила Тамара Исааковна.
– Она часто бывала у родственников? – спросила Далила.
– За последние десять лет не бывала. Общалась только со мной иногда, а с матерью они уже давно не общаются. Я уже отвечала на эти вопросы, – недовольно пробурчала тетка Лили.
«Спроси, есть ли дача, загородный дом или что-то такое», – тихо сказал я Далиле.
– У нее есть загородный дом или дача? – спросила Далила по моей подсказке.
– Есть, – через паузу ответила ее тетка. – Только там никто не бывает. Это ее бабушки, – ответила Тамара Исааковна.
Разговор с ее теткой шел тяжело, и когда он закончился, то Далила выдохнула с облегчением.
«Какой трудный человек!» – отозвалась Далила о ней. И тем не менее в результате этого диалога у нас на руках появился адрес дачного дома, куда Лиля Колюки, а точнее Лилия Манулова, могла приезжать.
Этот дом, как нам удалось узнать, принадлежал ее бабушке, с которой она проживала. Четыре года назад бабушка умерла и завещала ей свою квартиру. Дачный дом был поделен между ней и единоутробным братом, который жил с ее матерью и отчимом в другой квартире. Дачный дом, по утверждению ее тетки, был заброшен и никому не нужен. Земельный участок, на котором он был расположен, тоже особой ценности не представлял. И все же мы с Далилой решили поехать туда, поскольку в ее квартиру мы попасть не могли в течение еще нескольких дней.
***
Далила была за рулем, и это радовало меня, потому что мне нужно было подумать. И это бы у меня получилось, если бы Далила то и дело не вставляла в мое задумчивое молчанье свои вопросы.
– Интересно, а что мы там хотим увидеть? – спросила она.
– Не знаю, – через паузу ответил я. – Есть некоторые вещи, которые просто надо делать, если к этому есть стремление.
– Интересно, а оно у нас есть? – спросила Далила.
– Что?
– Стремление.
Я небрежно махнул рукой, заканчивая эту тему.
– Лучше спроси, проедем ли мы туда, все-таки март, сугробы и снег, – сказал я.
– Проедем, у меня все-таки джип, – улыбнулась Далила.
Мне показалось, что она хочет показать себя как очень крутого водителя, но мне не хотелось этого видеть и тем более в этом участвовать. Поэтому я попросил ее не «лихачить» и даже не пытаться проехать там, где проехать пока невозможно из-за снежных сугробов.
– Что ты думаешь о ее «прощальной» записке? – спросил я.
– Не знаю. Странная она какая-то, – ответила Далила, подтвердив мои мысли.
– Это да.
Две странных строчки, написанные на оторванном листке бумаги и оставленные на ее письменном столе:
«Этот мир как шарик, наполненный железобетоном.
Он преследует меня».
Из этой записки сложно было понять, о чем она пишет и кто ее преследует. Поскольку Лиля Колюки была стендап-комиком, то вполне могла писать что-то еще, например, стихи или их подобие. Это просто две строчки, которые слабо тянули на прощальную записку, но поскольку Лиля Колюки пропала, то рассматривались все версии.
***
На удивление мы доехали благополучно, нигде не забуксовав и не увязнув по дороге. Это произошло по чистой случайности, потому что дорогу расчистили буквально сутки назад и ее еще не успело занести снегом, а такое, как я узнал из интернета, бывает редко.
– Это тот самый дом? – спросила Далила, выходя из машины.
– Вроде так оно и есть, – сказал я, посматривая на навигатор в своем телефоне.
Я предусмотрительно взял с собой из дома лопату, чтобы расчистить дорогу или прокопать ее к дому. Дом был маленький, одноэтажный. Было видно, что в нем никто не живет. Чтобы пробраться к нему, нам пришлось перемахнуть через забор. Далила сделала это легко, но потом провалилась в снег почти по пояс и тут же вынырнула оттуда. Ее светло-сиреневый пуховик выглядел ярким пятном посреди белого снега.
Вначале я перекинул через забор лопату, потому что прыжки с шестом не входили в мои планы. Сам я, впрочем, тоже перемахнул через забор довольно ловко, но только для того, чтобы не потерять перед Далилой лицо… и ботинки, которые боялся оставить в снегу.
Мы пытались ходить вокруг дома, утопая в снегу, чтобы попасть внутрь помещения. Дело казалось патовым. Если в Москве погода была почти плюсовая и снега почти не было, то за городом картина была совершенно другая. Далила замерзла, я тоже. Но никто из нас не готов был сдаваться.
– Надо разбить окно, – сказала Далила. – Дай мне лопату, – безапелляционно сказала она.
Дом был деревянный, как будто перекошенный, окна держались на честном слове.
– Попробуем войти через дверь, – сказал я, совершенно не понимая, что это была гениальная идея.
Наверное, мы бы могли заранее найти ключи от дома, но это заняло бы много времени, потому что у тетки Лили Колюки их не было. Еще наше пребывание тут омрачал тот факт, что нас могли арестовать за взлом и вторжение в частную собственность, хоть это было и маловероятно.
Я подошел к двери и потолкал ее. Она была закрыта, но держалась хлипко, я толкнул ее не один раз. Далила крикнула мне: «Отойди!», – и с разбега, который могла позволить себе ввиду сугробов, атаковала ее с ноги. Ничего не вышло. Я потолкал дверь еще раз, а потом еще и еще, и в конце концов обветшалость конструкции сделала свое дело, дверь сдалась под нашим общим напором.
***
Внутри было тихо и холодно, но достаточно чисто, как будто кто-то навел порядок. Ближе к окну стоял деревянный стол, рядом с ним был холодильник, а на нем – микроволновка. Нас удивило, что в доме проведено электричество. Похоже, что кто-то тут бывал, хоть и редко.
У нас было мало информации, мы и сами не знали, зачем конкретно приехали, потому что тут никого не было. Мы, возможно, действовали по наитию, потому что других вариантов у нас пока не было.
«Холодно», – ежась от холода, сказала Далила.
Здесь и вправду было ненамного теплее, чем за окном.
– Может, спустимся в подвал? – предложил я.
– А он тут есть? – удивилась Далила.
– Ну что-то же должно быть? – произнес я, имея в виду, что размеры дома слишком маленькие и у таких домов обычно бывает какое-то продолжение внизу.
Мы обшарили все в доме и действительно нашли небольшую дверцу на полу, ведущую в подвал. Далилу туда я пускать боялся. Я потянул на себя деревянную дверцу и посмотрел в темное пространство внизу, освещая его светом своего фонарика с телефона. Далила вздохнула, и через ее вздох я почувствовал, что она очень напряжена.
– Там, наверное, нет ничего, – предположил я. – Он совсем маленький, но есть деревянная лестница. Не знаю, насколько она надежна.
– Может, спустимся? – предложила мне Далила.
Я боялся, что лестница не выдержит моего веса, да и веса Далилы тоже, поэтому отказался от этой затеи.
– Лучше сообщим в полицию, – сказал я ей, – и они все проверят сами.
Мы уже собирались уходить, но тут Далила почему-то замешкалась. Напоследок она решила еще осмотреться.
– Подожди, – услышал я ее глухое слово, когда она подошла ко второй части дома, разделенной шкафом. – Да не может этого быть! – воскликнула она.
Я тут же подошел к ней. Далила сидела на деревянной кровати, которая была застелена старым, синим в клеточку одеялом без пододеяльника, а в руках у нее были две тетради.
– Это записи Лили Колюки! – воскликнула Далила.
Я оглядел комнату.
– А где они были? – спросил я.
– Прямо здесь, на кровати, под одеялом, – взволнованно сказала она.
И действительно, все выглядело так, как будто эти тетради никто не прятал. Они просто лежали здесь, как будто Лиля сама их туда положила, чтобы перечитать на сон грядущий или что-то в них записать.
Мы так и не поняли, дневники это или черновики, потому что там шло все вперемешку, но иногда стояли даты. Последняя была 23 декабря 2023 года, то есть за два месяца до ее исчезновения, а значит, она была тут совсем недавно. Теперь у нас в руках была такая ценная информация, которую еще предстояло изучить и расшифровать.
Одна тетрадь была в клетку, на пружине, там было девяносто шесть листов, но часть из них была вырвана. Обложка была темно-красной с огромной салатовой машиной, которая была размыта, потому что мчалась на большой скорости. Скорее всего, Лиля купила первую попавшуюся тетрадку, которая ей подходила по объему, потому что обложка была вполне стандартной, если не считать цвета автомобиля, который был ровно такой, как на заставке шоу «Пятнадцать туфель», где она участвовала. А вторая тетрадь была объемом в половину меньше, с обложкой зеленого цвета.
Они все были исписаны ее неровным почерком. Очень часто в тетради было написано ее имя. Вероятно, чтобы снять напряжение, она писала свое имя. Но меня привлекла больше первая страница, где рядом с ее сценическим именем – Лиля Колюки – стояло еще одно – Лиля Maнyлова, то есть ее настоящее имя, где были подчеркнуты двумя линиями первые четыре буквы фамилии, как будто она хотела зацепиться за деньги, которых у нее не было.
– Наверное, она хотела написать монолог и пошутить на эту тему, но ничего не придумала, – предположила Далила, разглядывая эту запись в ее дневнике.
– Может быть, – тихо произнес я.
Мы с Далилой зависли над ее дневником, забыв о времени.
Лиля Колюки, по всей видимости, хотела написать текст для стендап-выступления, но ее записи разобрать было трудно, потому что писала она его для себя, а не для нас. Почерк у нее был неровный, но иногда он становился почти идеальным, как будто она старалась и писала за столом в тишине, в одиночестве, когда никто не мешает и спешить некуда. Иногда записи прерывались, были зачеркнуты, даже замалеваны, кое-где мы видели обычные девичьи рисунки в виде узоров, сердечек и смайликов, нарисованных синей ручкой.
– А зачем она взяла такой псевдоним – Колюки? – спросил я у Далилы. – Я знаю, что калюка – это древний музыкальный инструмент. Ты думаешь, она его имела в виду?
– Не знаю, – пожала плечами Далила. – Может быть, им она хотела подчеркнуть свою «колючесть». Или то, что ее «колюки» в добрых руках могут стать музыкой для души, а? – очень наивно Далила посмотрела на меня.
– Ты слишком глубоко копаешь, – заулыбался я. – Мы вряд ли сможем залезть к ней в голову. Вполне возможно, что она это сделала без всякой идеи, а просто сочла это имя «прикольным» или забавным, или запоминающимся. Мне вообще в ее псевдониме – Колюки – слышится созвучие с фамилией Патаки или Сваровски. Возможно, ей просто хотелось оригинальности, чтобы быть не такой, как все.
***
На обратном пути за рулем уже был я, а Далила сидела на заднем сиденье, прижав к груди дневники Лили Колюки. Вначале мы ехали молча, пытаясь осмыслить это событие, а потом она открыла дневник и стала зачитывать записи, которые могла разобрать.
«Сегодня холодно, – зачитала Далила. – Мне нужно придумать текст, мне нужно порвать зал, но ничего в голову не лезет, хотя я лезу из кожи вон. Иногда я смотрю, как Берта или Лилиан пишут свои тексты, и мне становится не по себе. Нет, я не ненавижу их и не завидую, я гораздо хуже – я начинаю лебезить перед ними, они это чувствуют и тихо презирают меня. Никто не любит, когда лебезят».