Мне девятнадцать, сейчас апрель, и я отдыхаю от универа на пасхальных каникулах, а точнее, зависаю у Пучка и хочу достать дурь. Мама Пучка съехала и оставила ему квартиру, так что его кореша зависают там почти круглые сутки, и любой желающий может фактически заторчать и отъехать, там всегда как минимум четверо-пятеро чуваков, чеканят рэп или грайм, дуют шмаль и играют в «Соулкалибур» или «ГТА» на Иксбоксе, смотрят видосы уличных наебок и нарезку с братвой, гоняющей врагов, накачиваясь «Ализе» или «Хенни» и перетирая всякую хрень за полночь. Так что, если я не с Йинкой, которая вернулась жить к маме, я прихожу к Пучку, упарываюсь и сплю на диване или на полу.
Короче, я хочу дурь, и Пучок хочет дурь, а еще Кай и Слай, так что мы выходим с хаты и идем от Комплекса к дяде Т. Пучок говорит, у дяди Т пиф-паф. Стоит такой теплый весенний вечер, когда теряешь бдительность, и мы переходим Карлтон-вейл под камерой слежения у входа в парк и идем к Малверн-роуд. Мы могли бы срезать путь, повернув налево, через парк, вдоль фасада квартала Д, и выйти фактически прямо к Блейк-корту. Но мы на самом деле никогда так не ходим, особенно ближе к ночи, поскольку вся братва квартала Д патрулирует балкон, и нам придется пройти перед ними, и все будут зырить на нас, а эта братва всегда при стволах, все с клевыми грилзами, толкают хавку торчкам всю ночь, и если они нас увидят, кто-то может захотеть нас повоспитывать, как-то докопаться или просто выебнуться в наш адрес, чтобы все слышали, показать, кто тут главный, а мы все хотим избежать такого наезда, птушта никто не хочет знать, что ты под кем-то. Никому не хочется прогибаться.
Мы идем по дорожке через центр парка. Вокруг сгущается темнота, и мы видим, как от Малверн-роуд идут трое белых брателл с женщиной: брателлы в рубашках-поло, женщина на шпильках, в мини-юбке. Они громко базарят, наверно, чуть бухие. Может, они думали срезать путь, откуда они там шли, но они, похоже, в натуре, не врубались, где они. Мы идем – я, Пучок, Типок, Мэйзи, Кай и Слай, – занимая всю дорожку, петляющую к Малверн-роуд. Я приближаюсь к белым брателлам, и один из них идет прямо на меня. Прет вперед, типа, так и надо, так что я выставляю плечо и шибаю его. Я иду дальше, потом раз, и слышу, как он говорит, хер моржовый. Типок тут же крутанулся с перекошенным лицом, типа, чо? Тогда я подскочил к брателле, выхватил перо, раскрыв одним махом, и глубоко всадил ему в руку, которую он поднял на меня – я хотел пырнуть его в грудь, но он заслонился рукой, – и перо вспороло ему руку по всей длине, и я вижу, как на предплечье у него открывается широкий черный разрез, а женщина давай кричать, и я хватаю ее за куртку и швыряю наземь, под забор детской площадки с качелями и лесенкой. Ноги у нее такие бледные, словно в них влили луну, и одна шпилька сломалась, и она прижимает к себе сумку, а чувак держится за порезанную руку, глядя на нее с таким видом, словно это какая-то хрень, которую он только что нашел, а два других брателлы стоят, как громом пораженные, и вынимают мобилы, так что мы поворачиваем к Малверн-роуд.
Мы смеемся, и Мэйзи говорит, Снупз просто в ударе, а я такой, он, что ли, совсем охуел? Прет прямо на меня, как мудак последний. И Типок говорит, как может чувак развернуться и чего-то вякать, когда сам наскочил на тебя? Ебал я таких идийотов. И я говорю, точняк, братан, я видел, как ты крутанулся. И мы смеемся. Пучок говорит, ну, сейчас начнется, это надолго, это надолго – мы понимаем, что они настучат в органы, и, если феды, приехав, увидят нас, всех загребут.
Это первый раз, как они увидели меня в деле. Мэйзи говорит, тебе надо связаться с моим кузеном, Готти, верь мне, вы двое будете несокрушимы, и Пучок говорит, это будет конкретная жесть. Я видел Готти пару раз на хате у Пучка, хотя мы с ним почти не общались, и я слышал, как он обирал чуваков на районе, выйдя из тюряги, тряс братву на хавку и дурь. Пока я был в универе, он захаживал к Пучку, пытаясь подобрать себе напарника, но мы почему-то никак не могли пересечься. Хз.
Я такой, мне сейчас надо сваливать с района, и набираю Капо, поскольку он знает Южный Килли и обычно за рулем. Он берет трубку, и я такой, йо, братан, я только что пырнул одного брателлу, в парке ЮК, умоляю, приезжай и забери меня, мне нужно сваливать, и он говорит, ага, брат, мы с Бликсом тебя вытащим, просто мы на свадьбе брата Мо. Я кладу трубку и говорю братве, что сваливаю. Спокуха, Снупз. Они отчаливают к дяде Т, а я назад, в Комплекс.
Через пять минут Капо звонит мне и говорит, что припарковался за кварталом Пучка. Капо и Бликс в вечерних костюмах, птушта они прямо с этой марокканской свадьбы, и с ними один суданский брателла, которого зовут Омар. Я прыгаю в коня, и Капо говорит, подойдешь к стойке, там еще пьют-едят, и я такой, порядок, братан. Этот брателла Омар начинает спрашивать меня, зачем ты полоснул того чувака, типа, в чем смысл, это глупо, а я говорю, это, блядь, не глупо, не спрашивай, в чем смысл, если не догоняешь, ты просто не рубишь в такой жизни, ганста, и я смотрю ему в глаза, и он отводит взгляд и умолкает с таким видом, словно хочет что-то сказать, но понимает, что нельзя гнать лажу. Я вижу, он из тех, кто критикует тех, кто творит жесть, но не потому, что морально не согласен, а потому, что его пугает насилие, потому что сам не способен на такое, он не толкач и не едок и никогда никого не мочил. Он пытается сократить зазор между нами, поскольку то, что я сделал сейчас, добавит мне звездочек, тогда как он останется никем на большой дороге.
Потом я спрашиваю Капо, шозахуйня с твоим корешем, Омаром? Он задавал мне дебильные вопросы, а Бликс смеется и говорит, я видел, как он сразу заткнулся, когда ты сказал, что он не рубит в такой жизни, а Капо говорит, не бери в голову, он просто ссыкло, Снупз, больше ничего.
Мы заходим в дом культуры в Мейда-вейл, где проходит эта свадьба, и подходим к стойке. Остальные идут на вечерину, но я говорю Капо, я туда не пойду, брат. У меня не тот прикид, птушта на мне спортивный костюм и кроссовки, я тупо не одет для свадьбы, а в кармане у меня перо. Капо отводит меня на кухню в глубине ДК и говорит что-то по-арабски одному чуваку, который жмет мне руку со словами салям алейкум, указывая на стул у пустого столика. Капо возвращается на вечерину. Мне слышно пение, хлопанье и такое пронзительное женское стенание, почти как боевой клич; словно в этом голосе слились радость и боль. Потом раз, и одна марокканка в платке приносит мне тарелку с рисом и ягненком, и я говорю, спасибо альхамдулиллах, потому что Капо сказал мне, что надо добавлять это, когда говоришь спасибо кому-то, и я ем за столиком один, пока женщины неподалеку раскладывают еду и смотрят за расшумевшимися детьми, одетыми все, как один, в вечерние костюмчики с блестящими туфлями.