Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - читать онлайн

Королевство рок-н-ролла

Как-то раз, вечером 1962 года, 13-летняя девочка по имени Памела увидела по телевизору 22-летнего мужчину из Бронкса, которого звали Дион Димуччи. Он был экс-солистом группы Dion & the Belmonts и идолом подростков – одной из главных звезд рок-н-ролла. Памела была рада на него посмотреть – и не просто рада. “ДИОН!!! – написала она в дневнике. – Помогите мне!!! Я просто в отпаде, я сейчас УМРУ!!! Я стала носиться по комнате, задыхаться, плакать и кричать”.

Как и многие американские подростки 1960-х, Памела была одержима рок-звездами. Но по мере того, как она росла, ее одержимость становилась все сильнее и сильнее – по мере того, как песни в исполнении объектов ее одержимости начинали звучать громче и жестче. Через пару лет после Диона в фокусе оказались The Beatles – и особенно Пол Маккартни. “Каждый день я отправляла ему авиапочтой письмо с идиотским пошлым стихотворением собственного сочинения и скрепляла его поцелуем”, – рассказывала она позже. Одно из самых ярких воспоминаний Памелы – коллекционная карточка с фотографией Маккартни, которую некоторые другие поклонники, возможно, сочли бы неудачной. “На ней можно было увидеть форму его яичек, туго стянутых облегающими брюками”, – писала она. Памела и ее подруги-битломанки стали называть себя The Beatlesweeties – они обменивались романтичными историями, воображая, что живут одной жизнью с музыкантами группы.

Но вскоре Памела поняла, что есть кое-кто еще слаще, чем Пол, – Мик Джаггер из The Rolling Stones, который раньше казался ей и ее соратницам грязнулей и неряхой. Теперь эти его свойства уже не выглядели для нее отталкивающими: “С моим дорогушей Полом я оставалась на этапе несбыточных надежд, но Мика я уже осмеливалась представлять себе рядом, с его вельветовыми штанами, спущенными до щиколоток”. Дневник Памелы хранит ее фантазии, становившиеся все более и более физиологичными: “Однажды я потрогаю и почувствую его, – писала она. – Мик, мой любимый, любимый ПЕНИС!”

В конечном счете написавшая эти строки сначала превратила свою страсть к рок-звездам в образ жизни, а затем на этом фундаменте затеяла успешную литературную карьеру. Ее полное имя – Памела Де Баррес, и в 1987 году отрывки из ее дневников стали основой ее первой книги I’m with the Band: Confessions of a Groupie (“Я вместе с группой. Исповедь девушки-групи”). Заголовок весьма точен: на протяжении многих лет Де Баррес была одной из главных героинь рок-н-ролл-сцены Лос-Анджелеса, а ее взрослая жизнь оказалась еще интереснее, чем ее девичий дневник (в частности, предсказание, связанное с Миком Джаггером, в скором времени благополучно сбылось). Впрочем, истинной темой книги был сам мир рок-звезд. Немногие столь проницательно и с такой симпатией к предмету писали об исступлении особого рода, обеспечившем рок-н-роллу его мифическую репутацию, – или о сложных отношениях, которые связывают (а иногда – и это не менее важно – наоборот, разъединяют) исполнителей и их поклонников. Не раз и не два герои книги Де Баррес пытаются понять, как к ней относиться, – в конце концов, она была не просто фанаткой, но и состоявшийся артисткой: участницей рок-н-ролльной перфоманс-труппы The GTOs, или Girls Together Outrageously, выпустившей альбом на лейбле своего наставника, эксцентричного музыканта Фрэнка Заппы. Впрочем, сама она четко осознавала соблазны, которые подразумевал мир рок-звезд, равно как и силовой дисбаланс, которым характеризовались почти все ее отношения со знаменитыми артистами. “Я спрашивала себя: неужели я встречаюсь с лучшим гитаристом мира?” – думала Памела после того, как закрутила роман с Джимми Пейджем из Led Zeppelin. В ее обязанности теперь входило оценивать предстоящие альбомы группы:

К моменту, когда Де Баррес опубликовала книгу, правила рок-мира были кодифицированы. Шел 1987 год, эпоха расцвета телеканала MTV, питавшегося особенно гламурной, декадентской формой рок-н-ролла, известной как хэйр-метал. Даже те, кто не слишком интересовался рок-музыкой, в это время имели неплохое представление о том, как должны выглядеть и вести себя рок-звезды. Сам термин “рок-звезда” пережил и лос-анджелесскую сцену, о которой писала Де Баррес, и 1980-е годы. К 2010-м рок-звездами называли и слегка эксцентричных представителей крупного бизнеса, и политиков, обладающих хоть какой-то харизмой, и спортсменов, чем-то выделяющихся из общего ряда, и иногда – но не очень часто – профессиональных музыкантов. Складывалось ощущение, что слово “рок-звезда” – как ярлык и как комплимент – переросло породивший его музыкальный жанр. Одним из главных хитов 2017 года стала песня “Rockstar” Поста Мэлоуна и 21 Savage, а одним из главных хитов 2020-го – совсем другая, никак не связанная с предыдущей песня “Rockstar” в исполнении DaBaby и Родди Рича. В обеих “рок-звездность” исследовалась как вид селебрити-статуса – и как состояние души (“Я чувствую себя рок-звездой”, – объявлял Пост Мэлоун; “Встречали когда-нибудь настоящую нигга-рок-звезду?” – интересовался DaBaby). Обе принадлежали к миру хип-хопа – а вовсе не рок-н-ролла.

Но в конце 1960-х рок-звезды были в новинку – настолько в новинку, что их еще не знали, как называть. В книге Де Баррес термин почти не используется, хотя она посвящена именно феномену рок-звезд. В одном из типичных отрывков дневника, восходящим к началу 1970 года, Памела пишет о том, что вращается в “кругу поп-звезд” – а не в кругу рок-звезд. Журнал Rolling Stone, главный печатный орган рок-сцены на протяжении нескольких десятилетий, тоже не употреблял этого слова с какой-либо регулярностью до 1970-х годов. На страницах New York Times оно впервые встретилось 5 октября 1970 года, в заголовке на первой полосе: “Дженис Джоплин умерла; рок-звезде было 27 лет” (при этом в самой статье Джоплин называлась и рок-певицей, и поп-певицей). Гибель Джоплин и Джими Хендрикса в 1970 году, а затем Джима Моррисона из группы The Doors в 1971-м поспособствовали популяризации идеи рок-звездности, установлению в массовом сознании крепкой связи рок музыки с алкоголем и наркотиками, а также обиходности представления о том, что жизнь рок-звезды дика и полна опасностей, а следовательно, с высокой вероятностью, – коротка.

Эпоха рок-звезд началась примерно тогда, когда дневник Памелы Де Баррес стал более откровенным – в конце 1960-х. Перемены в ее вкусах отражали перемены в том, как жанр ощущал сам себя. Дион и Маккартни, ее ранние фавориты, не были рок-звездами в современном значении термина, но она бросила их ради Джаггера, Пейджа и остальных, которые ими, несомненно, уже были. Когда рок-н-ролльщики 1960-х уступали место рок-звездам 1970-х, у многих слушателей было ощущение, что что-то неуловимо меняется. После выхода второго сольного альбома Маккартни, “Ram”, в 1971 году критик Rolling Stone Джон Ландау назвал его “на редкость малозначительным” и “возмутительно неактуальным” и счел признаком культурного спада. Он писал, что “Ram” символизировал “низшую точку распада рок-музыки 1960-х”, подтверждающую то, на что намекал недавний распад The Beatles: “В наши дни рок-группы – не более чем наборы соло-артистов. Идея группы как музыкального формирования с собственной, неповторимой идентичностью осталась в прошлом”.

К тому времени, как Джоплин была увековечена как “рок-звезда” в передовице New York Times, музыка уже отбросила многие ранее свойственные ей коннотации. В 1950-е перевернувшие игру рок-н-ролльные записи Элвиса Пресли были столь популярны, что оказывались одновременно на вершине поп-музыкальных, R&B- и кантри-чартов. Но в дальнейшем у рок-н-ролла оказался свой, отдельный путь. В 1950-е он отделился от кантри, в 1960-е – от R&B, а в 1970-е – от поп-музыки. Параллельно он развивал собственные форматы и расставлял собственные межевые столбики. Рок-группы теперь оценивались по силе их альбомов, а не синглов; их успех измерялся тиражами записей и размером концертных площадок, а не чартовыми показателями (“Stairway to Heaven”, по распространенному мнению, главная композиция Led Zeppelin, помогла музыкантам продать десятки миллионов экземпляров альбома “Led Zeppelin IV” – но так и не вышла на сингле).

Параллельно с этим музыка расщеплялась на части, обрастала дополнительными модификаторами, угрожавшими превратить рок в набор более мелких поджанров: эйсид-рок, софт-рок, фолк-рок, прогрессив-рок, арена-рок, арт-рок, панк-рок. В 1977 году, когда Пресли умер, его некролог написал, в частности, критик Лестер Бэнгз, ценивший все возрастающую странность и жесткость рока – и, наоборот, разумеется, презиравший поздние записи Элвиса, на которых он превратился в старомодного салонного певца из Лас-Вегаса. Бэнгз сравнил Пресли с Хендриксом и Джоплин (это сравнение оказалось не в пользу Пресли), а также с Пентагоном – и нет, это не какая-то группа, а штаб-квартира Министерства обороны США. Оба, и Элвис, и Пентагон, согласно критику, – это “гигантские бронированные институции”, которые уважают за их “легендарную” мощь. “Конечно, Элвис нравился нам больше, чем Пентагон, – продолжал Бэнгз, – но оцените, насколько это жалкая похвала”.

Впрочем, даже издеваясь над Пресли, Бэнгз все равно признавал, что скучает по королю рок-н-ролла – или, точнее, по тем временам, когда рок-н-ролл был достаточно цельным феноменом для того, чтобы иметь одного так называемого короля. “Я твердо уверен в одном: никогда в будущем мы не сможем прийти к согласию так, как когда-то мы пришли к согласию насчет Элвиса, – писал он. – Поэтому я не буду прощаться с его телом – я попрощаюсь с вами”.

В 1970-е многие музыканты и слушатели, казалось, разделяли представления Ландау и Бэнгза о том, что рок-н-ролл портится и разлагается. Некоторые реагировали на это, призывая плотнее сомкнуть ряды и настаивая, что рок-н-ролл – это не просто музыкальная категория, а целая идентичность, достойная того, чтобы вынести ее на знамя. Появился целый набор песен о рок-н-ролле, звучавших довольно ностальгически. “American Pie”, хит Дона Маклина 1971 года, представлял собой меланхоличную эпитафию старым добрым временам рок-н-ролла – но то же можно сказать и о песне “Rock and Roll” Led Zeppelin, вышедшей в свет в том же году (“Прошло уже много лет со времен «The Book of Love»”, – визжал Роберт Плант, отдавая громогласную дань уважения старинному хиту 1957 года). Иногда комплименты рок-звезд жанру, которому они вроде бы признавались в любви, звучали довольно двусмысленно. “Я помню, когда рок был юн”, – пел Элтон Джон в “Crocodile Rock”, добавляя, что “потом прошли годы, и он просто умер”; прилипчивая мелодия, отсылающая к 1950-м, помогала подсластить пилюлю культурного упадка. В песне The Who “Long Live Rock” заглавный девиз сопровождался специфическим послевкусием: “Да здравствует рок – живой или мертвый”. А Мик Джаггер, рассуждая об устаревающем жанре, просто пожимал плечами: “Я знаю, что это не более чем рок-н-ролл, но он мне нравится”.

Отличительной чертой рок-н-ролла 1970-х была саморефлексия, и в этом смысле 1970-е продолжаются и поныне. Рефлексивный рок-н-ролл оказался на удивление разнообразным – и на удивление долговечным. С начала 1970-х рок-группам приходилось находить способ обозначать свою принадлежность к жанру, который был немолод – но при этом и не собирался умирать. И с тех же времен любое движение внутри рок-н-ролла позиционировало себя как миссию по возрождению некоего золотого века, настоящего или воображаемого. Несколько поколений музыкантов и слушателей видели “рок” как сущность, достойную того, чтобы за нее сражаться, и это породило неутихающие споры о том, что же такое настоящий рок. В отличие от кантри, воплощавшего идеалы белых жителей сельской Америки, и ритм-энд-блюза, ориентированного на темнокожих слушателей, рок-н-ролл не мог похвастаться демографически определенной аудиторией (да, сегодня рок-музыку слушает непропорционально огромное количество белых бать из пригородов, но рок-группы не могут строить свою репутацию на популярности в этом конкретном сегменте общества). Вместо этого он превратился в музыкальную традицию, с которой охотно взаимодействовало одно поколение за другим – пожалуй, он стал самым традиционным поп-музыкальным жанром. А еще – самым духовным из всех. Рок-н-ролл часто описывают не в контексте звука или каких-либо социальных практик, а как некую незримую сущность, возникающую там, где есть ее последователи – в полном соответствии с заветом Иисуса Христа своим ученикам: “где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них”.

Если рок-н-ролл – это незримый дух, то он должен всегда оставаться собой: жанром, который можно возрождать, но нельзя существенным образом менять, несмотря на появление внутри него новых стилей и позиций. Одним из самых эффективных “возрождателей” рок-н-ролла последние полвека был Брюс Спрингстин, казавшийся несколько старомодным уже в 1973-м, когда его карьера только началась. Он понимал, что “рок-звезда” – это и образ, и должность (“Я знаю твою мамочку, она не любит меня, потому что я играю в рок-н-ролл-группе”, – пел он в песне “Rosalita”). Искренний энтузиазм, который он испытывал по поводу рок-н-ролла и его истории, в этом случае оказался сродни дару предвидения: музыкант осознал, что начиная с 1970-х будущее рок-н-ролла будет принадлежать его прошлому (“У рок-н-ролла нет будущего, – скажет Мик Джаггер в 1980 году, – только переработанное прошлое”). Спрингстин стал рок-звездой высшего эшелона в 1975-м после выпуска альбома “Born to Run”, поместившего его на обложку журналов Time (“Новая рок-сенсация!”) и Newsweek (“За кулисами рок-звезды”). Но затем он оказался способен и на нечто более впечатляющее: остался рок-звездой, продолжая на протяжении десятилетий наслаждаться званием одного из самых популярных артистов в стране, на концерты которого неизменно расходятся все билеты. Его имя по-прежнему громко звучало в мире рок-музыки, когда в 2017 году, в 68-летнем возрасте, он организовал собственную резиденцию в бродвейском театре, продлившуюся более года. Даже в сольном качестве, без аккомпанирующей группы, исполняя песни и травя байки со сцены, Спрингстин продолжал исправно играть роль фанатика рок-н-ролла. “Любовь приходит, только если поверить, что один плюс один иногда дает три, – восклицал он на одном из концертов. – Это основное уравнение искусства, основное уравнение рок-н-ролла!” Вспоминая собственную юношескую веру в рок-н-ролл, он усмехнулся, но, тем не менее, с изумлением констатировал, что с тех пор на самом деле мало что изменилось. “Это причина того, что настоящий рок-н-ролл – и настоящие рок-группы – никогда не умрут!”

Просто какой-то шум

В 1970 году The Beatles выпустили свой последний альбом “Let It Be”, все четверо участников группы издали по сольнику, а 31 декабря Пол Маккартни инициировал судебный процесс, итогом которого стал официальный распад ансамбля. Как следствие, у многих слушателей возник вопрос, который в то время, в отличие от дня сегодняшнего, вероятно, казался логичным: кто будет следующими The Beatles? Некоторые ответы уже тогда звучали притянутыми за уши. Называли, например, группу Badfinger, известную своими бодрыми и цепкими рок-песнями; их главной претензией на статус наследников The Beatles было то, что они первыми подписались на битловский лейбл Apple Records (у Badfinger было несколько хитов, но в элиту рок-н-ролла они так и не вошли). В 1976 году группа Klaatu издала альбом, о котором было так мало информации и в котором при этом было так много отсылок к битловскому саунду, что некоторые меломаны с уверенностью утверждали, что это The Beatles под псевдонимом (позже выяснилось, что Klaatu – канадская прогрессив-рок-группа, которую сегодня помнят, в основном, по любопытной космической балладе “Calling Occupants of Interplanetary Craft”, популярной в перепевке The Carpenters).

Однако был один ансамбль, действительно попытавшийся пойти по следам The Beatles и отчасти преуспевший в этом. По крайней мере, стадион Shea в Квинсе они собрали даже быстрее битлов, став на какое-то время самой популярной группой в Америке.

Этот ансамбль назывался Grand Funk Railroad. Сегодня о нем вспоминают в основном благодаря песне “We’re an American Band”, трибьюту рок-звездному образу жизни с характерным звуком коровьего колокольчика, а также благодаря непринужденным кавер-версиям пары хитов 1960-х годов: “The Loco-Motion” и “Some Kind of Wonderful”. Впрочем, еще чаще об этой группе не вспоминают вообще – наверняка многие, натыкаясь сегодня на ее название, ошибочно, хотя и вполне объяснимо полагают, как долгие годы делал и я, что речь о каком-то фанк-проекте. На самом деле Grand Funk Railroad исполняли то, что вернее всего было бы назвать хард-роком. Критики описывали их музыку как “громкую”, “мощную” и “прямолинейную”, но главным образом – как “никчемную”. В 1972 году Лорейн Альтерман на страницах New York Times вынесла суждение столь же безжалостное, сколь и типичное: “Любой, кто обладает хоть каким-то вкусом к рок-музыке, не может всерьез говорить, что у Grand Funk есть песни, запоминающиеся чем-то, кроме их оглушительной громкости”. Тогда же ансамбль выпустил сборник лучших хитов и прямо на обложку поместил коллаж из газетных заметок, в том числе нелестных:

Grand Funk Railroad были, вероятно, первой популярной рок-н-ролл-группой, которая определяла себя через противостояние рок-критикам – на тот момент относительно свежему биологическому виду. Журнал Rolling Stone был основан в 1967 году, у его руля стоял Ян Веннер, амбициозный меломан и журналист из Сан-Франциско, рассудивший, что у издания, воспринимавшего рок-н-ролл всерьез (и, соответственно, воспринимавшего себя всерьез), должна найтись лояльная аудитория. Это оказалось хорошей идеей, тем более что вкусы критиков и рядовых любителей музыки в те годы чаще совпадали. В 1969 году Village Voice, главная контркультурная газета Нью-Йорка, стала публиковать колонку “Руководство для потребителя” за авторством строгого, но великодушного критика, которого звали Роберт Кристгау, оценивавшего альбомы по буквенной шкале, как школьные домашние задания. Позже Кристгау писал, что в те годы рок-критики обычно обладали схожими пристрастиями с их читателями: “Не все самые популярные рок-записи были хороши, но большинство хороших записей были популярны”. Однако взлет Grand Funk означал, что представления критиков и публики о прекрасном начинали расходиться – как выяснилось, навсегда. Rolling Stone однажды в довольно снобистской манере отозвался о группе как о “самой большой автомагнитоле в мире”. А Кристгау влепил семи ее альбомам “трояки”: от C- до C+.

Из сегодняшнего дня дискография Grand Funk Railroad выглядит довольно непротиворечиво. Их приблюзованные рок-песни с обилием гитарного фузза звучат именно так, как мы ожидаем; нетрудно понять, почему они, по крайней мере на время, могли удовлетворить запросы юных меломанов с симпатией к громкому рок-н-роллу. Некоторые критики хвалили группу, отчаянно борясь таким образом с собственной нерелевантностью: Дэйв Марш из эпатажного детройтского журнала Creem пылко, но не очень убедительно провозглашал, что они “остаются на связи с американской молодежью”, а Кристгау признавал за Grand Funk определенную “популистскую честность”. Эллен Уиллис, одна из самых проницательных колумнистов той эпохи, выпустила в New Yorker колонку “Моя – и наша – проблема с Grand Funk”, ехидно перефразировав в заголовке полное отчаяния эссе Нормана Подгорца “Моя – и наша – проблема с неграми” 1963 года, посвященное расизму. Поначалу Уиллис отнеслась к музыке группы как “просто к какому-то шуму”, но затем, увидев, что миллионы молодых людей покупают ее пластинки, задалась обескураживающим вопросом: “а не относились ли точно так же к Литтл Ричарду мои родители?” В 1972-м, когда колонка вышла в свет, Уиллис было 30 лет, но она уже опасалась, что отрывается от реальности. Новое поколение подростков нашло себе музыку по вкусу, только это была ее музыка – рок-н-ролл! Для Уиллис популярность Grand Funk стала очередным доказательством “фрагментации рок-аудитории”. На заре своего существования рок-н-ролл располагался в конфликте поколений на строго определенной – подростковой – стороне, а теперь свой конфликт поколений возник прямо внутри него. Когда-то эта музыка скандализовала и поляризовала американскую культуру, но сейчас свежая поросль рок-групп проворачивала сходную операцию с самим жанром. И делали они это с помощью звуков, которые даже многим любителям рока казались “просто каким-то шумом”.

В 1960-е годы группы, проникнутые контркультурным духом, предпочитавшие порывистый электрогитарный саунд и малопонятные тексты, иногда причисляли к “кислотному”, или эйсид-року. Этот термин часто употреблялся в адрес Джими Хендрикса, чья игра – и весь его образ – ассоциировались с психоделическими вылазками на неизвестные территории. Но также и в адрес шумных рок-групп с активным блюзовым началом – таких, как Cream Эрика Клэптона или Blue Cheer, чьи сырые, расхристанные песни теряли последние точки опоры во время диких, закручивающихся в спираль гитарных соло. Корень “эйсид” в словосочетании “эйсид-рок” отсылал к хиппи-культуре Сан-Франциско, но группы вроде Cream как раз толкали рок-н-ролл прочь от хиппи, в постхиппи-эпоху. В 1971 году критик Джон Мендельсон в статье в Los Angeles Times приводил “Cream и их имитаторов” в пример как излюбленный саундтрек нового поколения меломанов, выше всего ценивших в этой музыке “громкость перегруженных гитар и самолюбование”. “Психоделикам своих старших братьев и сестер эти ребята, как правило, предпочитают барбитураты и дешевое вино, – с осуждением писал он. – Их музыка решительно ничего не требует от слушателя: все до примитивности просто, чрезвычайно громко и построено на таком количестве повторений, что, даже напившись или обдолбавшись до беспамятства, ты ничего не упустишь. Весь феномен кажется довольно пугающим”. Позже социолог Дина Вайнштейн отметила (уже без экзальтации), что новые группы ориентировались на довольно масштабную, но ранее часто игнорируемую аудиторию: на белых представителей рабочего класса, которые впитали многие приметы контркультуры 1960-х (наркотики, джинсы, длинные волосы, громкий гитарный звук), но отказались от ее наивного идеализма в пользу более мачистского мировоззрения, завороженные образами силы и доминации. Эти люди были “смесью хиппи и байкеров”, писала она, и они нуждались в музыке, которая отразит их чаяния.

До определенного момента никто не понимал, как называть этот пост-эйсид-роковый саунд. Предлагался, в частности, термин “даунер-рок”, стремившийся охватить и неуклюжие ритмы песен, и антиидеалистический настрой ее поклонников – не говоря уж о предпочитаемых ими наркотиках. В 1971 году Billboard окрестил Grand Funk Railroad “королями молодежного даунер-рок-андеграунда”. Примерно тогда же Rolling Stone воспевал странную, гипнотическую группу из британского Бирмингема, “черных принцев даунер-рока”. Группа называлась Black Sabbath, и в те далекие годы многие меломаны приходили от ее музыки в недоумение. Одноименный дебют ансамбля звучал слишком странно, чтобы его можно было однозначно причислить к какому-либо жанру: он стартовал со звуков дождя, затем вступали колокола, и уже после этого – гитара и бас, надрывающиеся в унисон, но как будто на замедленной скорости. Голос солиста, наперекор рок-н-ролльным традициям, и не думал обещать слушателям хорошо провести время. “Что это стоит передо мной? – хрипел он. – Это фигура в черном, которая указывает на меня!” Минут через пять темп ускорялся, зловещий медленный шаг сменялся напряженным галопом – и это воспринималось как облегчение. Black Sabbath звучали экстремально и, несмотря на редкие радиоротации, пользовались экстремальной популярностью – по слухам, многие функционеры их рекорд-лейбла были изрядно этим удивлены. Некоторые критики приходили от этой музыки в ужас; Роберт Кристгау описал альбом Black Sabbath как “все худшее в контркультуре на одном куске пластмассы” (а про мрачные тексты песен он добавил, что “боялся, что что-то подобное случится с тех самых пор, как впервые увидел рубрику с нумерологическими прогнозами в андеграундной газете”). Впрочем, Лестер Бэнгз, со своей стороны, по достоинству оценил и присущий ансамблю “пессимистический взгляд на общество и на человеческую душу”, и в особенности “маниакально тяжелые, давящие звуковые блоки”. Как и первые рок-н-ролльщики парой десятилетий ранее, Black Sabbath создавали музыку, которая казалась настолько простой, настолько одномерной, что многие взрослые с трудом могли принимать ее всерьез.

Со временем для Black Sabbath и для мириад более или менее похожих на них групп придумали свой термин: хэви-метал. Эти два слова впервые были употреблены в связке в 1968 году канадской группой Steppenwolf в песне “Born to Be Wild”, ставшей главной темой контркультурной криминальной драмы “Беспечный ездок”. Когда фронтмен Джон Кей пел “Гром тяжелого металла соревнуется с ветром и моим дурным настроением”, было очевидно, что он имеет в виду мотоцикл, но в последующие годы, возможно, по чистому совпадению, термины “метал” и “хэви-метал” прочно вошли в рок-н-ролльный словарик (в 1970 году в рецензии New York Times на выступление Led Zeppelin говорилось о “сдвоенных металлических воплях гитары Джимми Пейджа и голоса Роберта Планта”). Музыкальная эволюция не заставила себя ждать: группы стали осознавать, что песни могут строиться не вокруг текста или аккордовой последовательности, а вокруг риффов – простых ритмичных гитарных фраз. Отмечая “громкость перегруженных гитар”, Мендельсон как в воду глядел. С помощью ревущего усилителя одна-единственная гитарная нота могла быть слышна на фоне звучания целого ансамбля. А шестиструнный гитарный аккорд становился еще мощнее, сведенный к своей основе из трех звуков: октава с добавленной квинтой, ни минор, ни мажор – так называемый пауэр-аккорд. Тони Айомми, гитарист Black Sabbath, был мастером пауэр-аккордов, отвечавших как его музыкальному мировоззрению, так и некоторым особенностям его организма: еще подростком он лишился кончиков двух пальцев руки в результате несчастного случая на производстве.

Как и многие музыкальные революционеры, участники Black Sabbath сами не осознавали собственную революционность. Фронтмен Оззи Осборн порой терялся, когда его спрашивали о завороженности группы дьявольщиной – и это несмотря на то, что он пел строчки “Мое имя Люцифер, возьми меня за руку”, а на внутреннем конверте дебютного альбома ансамбля текст был вписан в перевернутый крест. “Все песни с нашего первого альбома – это предостережения против черной магии”, – сказал он в одном из интервью. А еще пытался пояснить, что “War Pigs”, композиция с второго альбома “Paranoid”, – песня протеста: “Она об Очень Важных Людях, которые сидят себе ровно и говорят: «Иди, воюй!», и в итоге простые люди вынуждены воевать, а сами они – никогда”. Но, думая о “War Pigs”, мы обычно вспоминаем не о судьбах “бедняков”, за которых пылко заступался Осборн, а о зловещем гитарном риффе Тони Айомми и о первых строчках в исполнении Оззи: “Генералы собираются на совет, прямо как ведьмы на черную мессу”. Причем особенно выразительно ему удается показать не тяжелую цену войны, а ее подкупающий соблазн. Новизна Black Sabbath – и хэви-метала в целом – заключалась, в частности, в том, что он не желал звучать благостно, позитивно, обнадеживающе. Напротив, нередко казалось, что музыка тщится скорее ярко изобразить зло и жестокость, чем осудить их. Последнее зачастую вообще ее не интересовало.

Когда Эллен Уиллис размышляла в 1972 году о своем отношении к Grand Funk Railroad, она заметила, что, возможно, “оглушительный успех Grand Funk и их английских соратников из Black Sabbath поможет пересоздать рок-сообщество”. Это было смелой заявкой, но взлет хэви-метала в 1970-е годы в самом деле помог очертить контуры определенного “рок-сообщества”, заново сколотить вокруг жанра его собственный клан. В 1970-м другая британская группа, Deep Purple, выпустила влиятельный альбом скоростного, мускулистого рифф-рока, который назывался “Deep Purple in Rock”. На обложке пять участников ансамбля были стилизованы под изваяния с горы Рашмор: Deep Purple выглядели как идеальный образец рок-группы. В материале журнала Time 1974 года, посвященном расслоению рок-н-ролла на более мелкие жанры, хэви-метал был назван формой рок-музыки, которая в почете у “тинейджеров, экспериментирующих с марихуаной”, – это был, можно сказать, рок-н-ролл внутри рок-н-ролла.

Его лидерами были Led Zeppelin, которые собирали на концертах огромные толпы, при этом не поддаваясь однозначной классификации: песни и альбомы ансамбля в то же время звучали и весьма изысканно, с явными влияниями фолка и кантри-блюза. “Меня раздражает, когда нашу группу классифицируют как «тяжелую» и упоминают через запятую с ансамблями вроде Grand Funk”, – говорил Джимми Пейдж в интервью журналу New Musical Express в 1972 году. В отличие от Black Sabbath, Led Zeppelin сочиняли музыку, которую нелегко сымитировать. Но их фронтмен Роберт Плант был безусловным идеалом рок-звезды – в нем в равной степени восхищали потрясающий голос и не менее потрясающие золотые кудри, трясшиеся в такт музыке. Led Zeppelin закрепили в коллективном бессознательном мысль о том, что рок-концерт обязан быть еще и грандиозным спектаклем – в 1976 году группа выпустила дерзкий и увлекательный фильм-концерт “The Song Remains the Same”, где развернутые инструментальные интерлюдии перемежались постановочными и документальными съемками, причем самыми яркими были именно последние: миру определенно нужно больше фильмов-концертов, в которых есть кадры с арестованным менеджером артистов, сидящим в полицейском фургоне.

Большинство самых успешных рок-групп этой эпохи находили свои способы устраивать спектакль. Элис Купер одевался в вампира, а его концертное шоу порой даже затмевало музыку. Queen писали квазиметаллические мини-симфонии, соединяя то, что по идее соединяться не должно и не может: тугоплавкие гитарные партии Брайана Мэя, роскошный тенор Фредди Меркьюри, клавишные партии, как на Бродвее, категорически не рок-н-ролльные гармонии. Чуть позже появились Kiss с контрастным лицевым гримом и огнедышащими ритуалами – впрочем, и они настаивали, что лишь придерживаются жанровых традиций. “Kiss всегда оставались не чем иным как прямолинейной рок-н-ролл-группой”, – объяснял Пол Стэнли, вокалист группы, появлявшийся на сцене в образе персонажа, которого звали Старчайлд, “звездный ребенок”. Самый знаменитый припев во всем творчестве группы утверждал ее верность жанру, а одновременно и то, что рок-н-ролл вступил в пору декаданса: “Я хочу жить рок-н-роллом всю ночь и кутить каждый день”.

Никто из этих “тяжелых” групп не ходил в фаворитах у критиков, и все они были категорически немодны, однако при этом небезосновательно уверены в том, что обычные пацаны – и некоторые хиппи-байкеры – врубятся в их музыку, даже если законодатели мод окажутся на это не способны. Они были популистами от рок-н-ролла. Десятилетием ранее само это определение не имело бы смысла, ведь в 1960-х рок-н-ролл был одновременно модным и успешным у публики – в 1970-е же складывалось ощущение, что музыкантам все чаще приходится выбирать либо одно, либо другое. В 1979 году, подводя итоги десятилетия, Кристгау пришел к выводу, что нерушимой связи между популярностью и художественным качеством больше нет. “Лучшая музыка 1970-х, – писал он, – была относительно популярной”. То есть – любимой не широкими массами, а нарождающейся меломанской элитой, в которую входили и профессионалы, и дилетанты.

Тем временем Питер Фрэмптон, экс-участник группы Humble Pie, затеял сольную карьеру и в конечном счете выпустил концертный альбом, который превратил его в главного кумира музыкального мейнстрима и (на какое-то время) в одну из ярчайших рок-звезд во всем мире – последнее удивило многих критиков, даже тех, кто относился к нему с симпатией. А в Бостоне параллельно с этим пятеро парней придумали себе название Aerosmith и, беззастенчиво копируя The Rolling Stones и других состоявшихся рок-звезд, сами вскоре доросли до статуса хедлайнеров – они были знамениты особенно лояльной и энергичной фанатской группировкой, получившей за любовь к джинсовой одежде прозвище Голубая Армия. Фронтмен Стивен Тайлер вспоминал, что Aerosmith были особенно популярны в “городах промышленного пояса США: Толедо, Цинциннати, Кливленд, Детройт”. Первая кавер-стори о группе в журнале Rolling Stone, вышедшая в 1976 году, трогательно стартовала со сцены, взятой словно бы прямиком из фильма ужасов:

Вот один из способов определить рок-н-ролл: этот жанр принадлежит тем, у кого самая большая армия; тем, чье название лучше всего подходит для того, чтобы орать его нестройным пьяным хором; тем, кто громче заявит на него свои права (по философскому выражению Стивена Тайлера, “наша музыка – рок-н-ролл, а рок-н-ролл – это рок-н-ролл”). Это определение подкупает своим демократизмом, а еще оно выявляет закономерность, которая работает по сей день, несмотря на прогрессирующую фрагментацию рок-музыки. Начиная с 1970-х годов свои претензии на первенство в рок-н-ролле обозначали все новые и новые буйные и категорически немодные группы. В каждом поколении находятся те, кто выступает против такого положения вещей и считает, что уж лучше бы жанр умер с концом. Но даже их жалобы подразумевают, что сейчас рок-н-ролл жив – что он по-прежнему шатается, подобно зомби, под воздействием своего излюбленного допинга: пива, принадлежности к рабочему классу (пусть и порой довольно сомнительной), а также наркотиков – причем чем дешевле, тем лучше.

Менее монструозно – более гламурно

“Леди и джентльмены, рок-н-ролл!” – такими были первые слова, прозвучавшие в эфире только что запущенного канала MTV летом 1981 года. Его название расшифровывалось как “музыкальное телевидение”; идея была проста и гениальна – крутить с утра до ночи только музыкальные видеоклипы (дополнительную гениальность ей придавало то, что съемки клипов оплачивали рекорд-лейблы, а MTV они доставались бесплатно – в целях раскрутки исполнителей). Много думать над процитированным выше объявлением, вероятно, не пришлось: в 1981 году, по всей видимости, казалось очевидным, что большинство дерзких новичков будут идентифицировать себя именно с рок-музыкой. Когда канал отказался включать в ротацию клип звезды R&B Рика Джеймса, представитель MTV пояснил, что “рок-аудитория” не интересуется “R&B или диско-музыкой”. Впрочем, долго держаться этой линии не вышло: даже MTV спасовал перед обаянием Майкла Джексона, прочно закрепившегося в эфире после выхода альбома “Thriller” в 1982 году. Тем не менее рок-н-ролл оставался главным активом канала, а сам канал, в свою очередь, чем дальше, тем больше становился главным активом рок-н-ролла.

Многие почитатели R&B были недовольны форматом MTV – но и некоторые фанаты рок-музыки опасались того, во что появление канала может превратить их любимый жанр. Журнал Rolling Stone, с подозрением относившийся к хэви-металлическому взрыву 1970-х, воспринял MTV откровенно враждебно – по крайней мере поначалу. В 1983 году в нем вышла кавер-стори, позиционировавшаяся как разоблачительная, под заголовком “Внутри MTV – как продавали рок-н-ролл” (ее иллюстрацией стал двойной портрет Майкла Джексона и Пола Маккартни в уорхоловском стиле – те как раз незадолго до этого сняли клип на совместную песню “Say Say Say”). Автор текста, Стивен Леви, подметил, что MTV “становится важным фактором при определении того, какие рок-песни будут записаны и какие группы получат контракты”, а также констатировал, что от “музыкальной энергии и оптимизма 1960-х” на MTV не осталось и следа. И это был далеко не полный список претензий: Леви также сокрушался, что в эфире не хватает R&B и кантри-песен, что многие клипы проникнуты “насилием и сексизмом” и что зрителей поощряют быть “пассивными” потребителями. В широком смысле, впрочем, складывалось ощущение, что Леви – а также, вероятно, всей редакции Rolling Stone – просто не нравилось подавляющее большинство музыки, которая звучала на MTV. Он обращал внимание на то, что канал “делает звезд из музыкантов вроде Адама Анта”, британского певца, обладавшего несколько театрализованной манерой и связанного с набиравшим силу движением “нью-поп”. Для Леви это означало дебилизацию – и “дерокификацию” – музыки: “Звездами будущего, видимо, чаще будут поверхностные, легкие на слух Адамы Анты – а не загадочные Бобы Диланы”.

Некоторые музыканты были склонны с этим согласиться. В “I Want My MTV”, устной истории канала, Ховард Джонс, еще один театрализованный британский певец, рассказывал, что он и его коллеги по миру поп-музыки воспринимали MTV как союзника по борьбе с мачистским рок-истеблишментом. “Взлет MTV был примечателен тем, что показывал средний палец рок-н-роллу”, – утверждал Джонс; канал в самом деле помог целому поколению ярких британских поп-музыкантов на короткое время завоевать Америку. В то же время внутри самого MTV все были просто-таки одержимы рок-музыкой, которая и без того в 1970-е стремительно театрализовалась (даже Боб Дилан в туре Rolling Thunder Revue 1975–76 годов использовал лицевой грим; в выпущенном в 2019-м документальном фильме Мартина Скорсезе он без тени улыбки говорил, что стырил идею у группы Kiss). “Кто не был театрален, у того не оставалось шансов”, – вспоминал в книге про MTV Ди Снайдер, фронтмен группы Twisted Sister, неожиданно превратившийся в звезду в 1984 году, после того как канал включил в ротацию клип на прорывной сингл ансамбля “We’re Not Gonna Take It”. “Видеоклипы способствовали возрождению хэви-метала, – утверждал он. – Конечно, хэви-метал никогда не умирал, но в 1980-е наступил его звездный час. Он обязан этим MTV. Но и MTV многим обязан хэви-металу”.

В случае с Twisted Sister “театрализованность” означала нечто вроде эстетики дрэг-квин в прочтении пещерных людей. В клипе на “We’re Not Gonna Take It” участники группы сражались с возмутительно чопорным папашей, не разделявшим любви своего сына к рок-н-роллу. Сама песня была довольно нелепой, с мелодией в духе рождественских стандартов и вялым гитарным соло – однако годом позже она, несмотря на это, неожиданно стала объектом внимания Центра родительского музыкального контроля, организации, боровшейся с вредными и оскорбительными записями. На слушаниях в американском Сенате активисты Центра приводили “We’re Not Gonna Take It” в пример как произведение, пропагандирующее насилие. Снайдер, приглашенный на заседание, попытался успокоить конгрессменов, заявив, что он примерный семьянин и христианин. Впрочем, во время перекрестного допроса, которому его подверг сенатор Эл Гор, музыкант был вынужден признать, что фан-клуб его группы назывался SMF Fans of Twisted Sister, а аббревиатура в его названии расшифровывалась как “sick mother fucking” (примерно можно перевести как “гребаные долбанутые”).

Ди Снайдер с гордостью нес знамя хэви-метала, однако где-то на пути от Black Sabbath к Twisted Sister музыка, когда-то описывавшаяся как тяжелый “даунер-рок”, стала скорее напоминать легкий “аппер-рок”. В начале 1980-х сценой правили неистовые группы вроде AC/DC, Iron Maiden или Judas Priest, сочинявшие скоростные, энергичные песни. В целом это была почти нескрываемо тусовочная музыка: те же Judas Priest были с ног до головы одеты в черную кожу, но при этом пели о том, как здорово “жить после полуночи и играть рок-н-ролл до рассвета”. MTV позволило целому поколению мейнстримных американских подростков понять, сколь веселыми могут быть подобные звуки, а их исполнителей канал склонял к тому, чтобы максимально подчеркивать кайф, который они получают от игры. Некоторых и склонять было ни к чему – например, калифорнийскую группу Van Halen, ведомую родными братьями, голландцами по происхождению, – а также Дэвидом Ли Ротом, вероятно, одним из самых экстравертных рок-фронтменов своей эпохи. Образованный на излете 1970-х, ансамбль исповедовал неоново-рекламный вариант хэви-метала: гитарист-виртуоз Эдди ван Хален демонстрировал массу сногсшибательных исполнительских трюков, включая специфическую технику, получившую название “тэппинг” – при ней пальцы обеих рук гитариста свободно путешествуют по грифу (звучанием его гитара напоминала целую батарею синтезаторов, партии которых накладывались друг на друга в ускоренном ритме). При этом, в отличие от иных коллег по цеху, ван Хален позиционировал свои виртуозные соло прежде всего как приятное времяпрепровождение – ранние альбомы его группы как будто бы были записаны прямиком на веселых вечеринках, только с вырезанным гулом толпы. Аудитория ансамбля выглядела довольно необычно: “С самого начала Van Halen обращались как к мужчинам, так и к женщинам, и публика на их концертах отражала это, – объяснил Ноэль Э. Монк, одно время работавший менеджером ансамбля. – Там были и юноши-подростки, трясшие головами, и половозрелые молодые девушки, надеявшиеся познакомиться с кем-то из музыкантов”. В своих мемуарах Монк вспоминал, как в 1978 году возил группу в Великобританию выступать на разогреве у Black Sabbath: “Глядя со сцены в зал каждый вечер, я видел, что аудитория на 98 % состоит из мужчин – молодых и не очень молодых”. Подобный демографический срез катастрофически снижал шансы на привычные для музыкантов развлечения после концертов.

Любой умелый менеджер знает, что группа, привлекающая как мужчин, так и женщин, скорее соберет стадионы – и Van Halen тоже со временем этого добились. А по следам их успеха целое поколение калифорнийских ансамблей – доморощенных и приезжих – осознало, что новый стиль и звук, в значительной степени позаимствованный у хэви-метала, позволит им достичь старорежимного рок-звездного статуса. Вряд ли кто-то сделал больше для сложения шаблона, чем Mötley Crüe – на первый взгляд вполне обыкновенная рок-группа, в действительности представлявшая собой сложный культурный гибрид (декоративные умлауты в ее заголовке были отсылкой к пиву “Löwenbräu” – а вовсе не к Blue Öyster Cult, популярному в 1970-е хард-рок-ансамблю). В их собственной, захватывающей и порой довольно скабрезной книге “The Dirt” (“Грязь”), написанной в соавторстве с критиком Нилом Строссом, участники Mötley Crüe разъяснили свою музыкальную генеалогию. Одним из источников вдохновения для них были Kiss, хотя гитарист Мик Марс терпеть не мог Kiss. Не любил он и хиппи, хотя ценил рок 1960-х. Бас-гитарист Никки Сикс был выходцем из панк-рока, но беспокоился, что тот слишком сближается с мейнстримом. Барабанщик Томми Ли раньше играл в группе в стиле The Beach Boys, но только для того, чтобы почувствовать себя членом “настоящей рок-группы” – самих The Beach Boys он считал “дурацким девчачьим дерьмом”. А вокалист Винс Нил прежде выступал в строгом белом костюме как фронтмен гламурного калифорнийского тусовочного ансамбля Rock Candy. Иными словами, на момент образования Mötley Crüe слово “рок-н-ролл” могло означать много разных вещей; чудесным образом участникам группы удалось сплести все эти разноцветные нити в единую и довольно цельную ткань.

Трудно переоценить значение имиджа группы для ее популярности. Музыканты выглядели разом брутально и андрогинно: облегающая кожаная одежда с обилием металлических заклепок, пленительный макияж и профессионально зачесанные волосы. Здесь источниками вдохновения для группы были глэм-роковые артисты 1970-х, особенно The New York Dolls, а также апокалиптические фильмы вроде “Безумного Макса” и “Побега из Нью-Йорка”. Хотя Томми Ли стучал в единственно уместной в этом контексте агрессивной манере – и у него здорово получалось! – в остальном члены Mötley Crüe не славились какой-то выдающейся исполнительской техникой. “Мы не великие музыканты, а просто нормальные”, – сказал Никки Сикс в 1986 году. Однако внешний вид и поведение участников группы были слепком той безумной жизни, которую они вели – и речь не только про беспрерывные тусовки, но и про тяжелейшую наркотическую зависимость, физическое насилие (направленное как против мужчин, так и против женщин), а также бесчисленные случаи, когда музыканты оказывались буквально на краю гибели; то, что четверо человек смогли все это пережить, – всамделишное маленькое чудо. Когда журналист Creem спросил у Сикса, почему второй альбом Mötley Crüe назывался “Shout at the Devil”, а на обложке разместили пентаграмму, он ответил, что члены группы действительно продали свои души – но не дьяволу, а рок-н-роллу: “Мне нравится думать, что мы как The Rolling Stones – только в 1980-е годы. Они жили на полную катушку, а их песни отражали этот образ жизни. И мы делаем то же самое”. Далее музыкант расширил программу, сформулированную в заголовке альбома: “Орите на учителей, на полицейских, на политиков, на любую облеченную властью фигуру, которая не дает вам достичь в жизни того, что вы хотите. Орите на этих говнюков – и делайте то, что вам хочется. Вот о чем наша пластинка”.

Среди тех, кто усвоил этот месседж, был Чак Клостерман, фанат Mötley Crüe из сельской местности в Северной Дакоте, который позже написал “Fargo Rock City” (“Фарго – город рока”), сборник автобиографических эссе о жанре, ретроспективно названном хэйр-металом. Клостерман гордился тем, что он металлист, но одновременно осознавал, что метал 1980-х был не субкультурой, а мейнстримным феноменом – и по уровню популярности, и по этосу. “Вместо того, чтобы говорить растерянному подростку, что нормально отличаться от остальных, метал говорил: «Нет, ты совершенно ничем от них не отличаешься», – писал Клостерман. – На самом деле ты абсолютно нормальный. Более того, ты популярный и крутой”. MTV помогло распространить это сообщение на максимально широкую аудиторию, поспособствовав миллионным тиражам альбомов Mötley Crüe и раскрутив заодно еще несколько внешне похожих ансамблей, пусть и менее диких. Британцы Def Leppard и группа Bon Jovi из Нью-Джерси дальновидно нашли себе союзников в лице соответственно продюсера Матта Лэнжа и сонграйтера Десмонда Чайлда; вместе с ними они принялись записывать цепкие хэйр-метал-песни, в которых наряду с гитарами звучали и синтезаторы. Группа Whitesnake во главе с экс-фронтменом Deep Purple Дэвидом Ковердейлом основала успешное партнерство с топ-моделью Тони Китэйн, которая снялась для нее в серии успешных видеоклипов (последовавший за этим успех на MTV ансамблей под названием White Lion и Great White лишь убедил скептиков, что хэйр-метал – донельзя предсказуемый жанр). Некоторые рок-ветераны тоже успешно изобрели себя заново в эпоху хэйр-метала: Aerosmith стояли у его истоков, а Heart, замечательная женская хард-рок-группа из 1970-х, ведомая сестрами Нэнси и Энн Уилсон, смогла перезапустить карьеру в новом стиле. “Идея была в том, чтобы слепить из нас эдаких порнокошечек”, – вспоминала Энн. Есть ощущение, что многие функционеры MTV воспринимали взлет хэйр-метала со смешанными чувствами. Они небезосновательно полагали, что упор на волосатых мужчин (и иногда женщин), обтянутых черной кожей, подрывает репутацию канала и противоречит “радикальному остроактуальному образу, который мы культивировали”, по выражению одного из сотрудников. Но они видели и то, что именно эта музыка приносит максимальные рейтинги.

Ретроспективно кажется, что кульминацией хэйр-металлического движения стал 1987 год, когда Guns N’ Roses выпустили “Appetite for Destruction”, альбом-блокбастер, который могли по достоинству оценить даже ненавистники жанра. Мне тогда было 11 лет, и я помню, как приятель украдкой показал мне кассету в своей спальне – как будто это была порнуха. На внутренней обложке располагалась иллюстрация Роберта Уильямса, по которой запись получила свое название: полуобнаженная женщина в бессознательном состоянии сидит, прислонившись к забору, над ней – робот-скелет, судя по всему, ее обидчик, а сверху – стремительно спускающийся кроваво-красный монстр, вероятно, ангел возмездия. Участники Guns N’Roses казались еще более разнузданными и устрашающими, чем музыканты Mötley Crüe, – на всех фотографиях они выглядели немного неряшливыми и словно бы обдолбанными. Гитарист Слэш тяготел к изящным плавным партиям, которые отсылали к более ранним формам рока и блюза, но у фронтмена Эксла Роуза был гнусавый и скрипучий голос – довольно специфичный даже на фоне большинства современников. Год спустя режиссер Пенелопа Сферис выпустила документальный фильм “Закат западной цивилизации, часть 2. Годы хэви-метала”, завораживающую хронику блеска и нищеты хэйр-металлической сцены Лос-Анджелеса (в первой части картины речь шла о лос-анджелесских панках). В нем музыканты, лишь стремящиеся к славе, появлялись наряду с громкими именами вроде Пола Стэнли из Kiss. На лице Стэнли уже не было макияжа – по крайней мере не больше, чем на лице женщины в нижнем белье, которую он лапал прямо перед камерой; в 1983 году участники Kiss отказались от своего характерного грима в знак того, что рок-музыка становилась менее монструозной и более гламурной. Когда оператор взял общий план, выяснилось, что Стэнли лапал не одну женщину, а сразу трех. “Я думаю, что хэви-метал – это настоящий рок-н-ролл 1980-х, – сказал он, не прерывая процесса. – А что такое рок-н-ролл? Это музыка, созданная теми, кто думает не мозгами, а членом”.

По краю детской кроватки

Одним из определяющих свойств хэйр-метала была массовая ненависть к нему: бесстыжее самолюбование артистов и их зависимость от зрительского обожания делали их объектом насмешек, и они сами это знали. Rolling Stone разгромил второй альбом Mötley Crüe: “Можно подумать, эту музыку писал отдел маркетинга MTV”, – говорилось в рецензии. А издатель журнала Янн Веннер, по слухам, отказывался включать группу Bon Jovi в основанный им Зал Славы Рок-н-ролла – настолько не впечатлен он был ее песнями. “Что означает Bon Jovi для истории музыки? Ничего!” – цитировал его биограф Джо Хэган (Bon Jovi были приняты в Зал Славы в 2018-м, спустя десять лет после того, как они формально получили на это право; Mötley Crüe, получившие его в 2007-м, ждут счастливого события до сих пор).

Сквозная тема книги “Fargo Rock City” – то, как ее автор, Чак Клостерман, любит музыку, презираемую рок-снобами. «“Shout at the Devil” был моим “Сержантом Пеппером”», – пишет он, прекрасно понимая, что для многих читателей само сравнение Mötley Crüe с The Beatles будет сродни красной тряпке. Но снобизм – неотъемлемая часть музыкального фанатства, просто потому что обожать что-то одно неизбежно означает презирать что-то другое. Клостерман тоже не мог его избежать даже подростком. Он вспоминает, что “Hysteria”, хитовый альбом Def Leppard 1987 года, казался ему предательством именно потому, что он был слишком популярным – особенно среди “душных чирлидеров” и “девчонок по имени Даниэль в топиках Esprit”. Еще более сложным было его отношение к группе Poison из Пенсильвании, проповедовавшей нехарактерно женственную версию глэм-рока – в ее бодрых песнях было больше “хэйр”, чем метала (“Раздражающая галерея хромых трехаккордных штампов и хриплого многоголосия” – Rolling Stone). Клостерману нравились записи Poison, но он держал свои симпатии в секрете, потому что знал: местные почитатели тяжелой музыки – по-своему не менее снобистские – не считали группу “настоящим металом”. Для него (и для многих других старшеклассников) Poison были стыдным удовольствием.

Так вышло, что именно Poison оказались первой группой, которую я увидел живьем в апреле 1988 года в зале Centrum города Вустер, штат Массачусетс. Они играли на разогреве перед Дэвидом Ли Ротом, несколькими годами ранее покинувшим Van Halen. На этот концерт я попал лишь потому, что у друга случился день рождения, и его родители великодушно раскошелились на билеты для нескольких семиклассников. Я был весьма поверхностно знаком с музыкой обоих исполнителей – фактически помнил лишь обложки их кассет, в том числе обложку дебютного альбома Poison “Look What the Cat Dragged In”, на которой четверо музыкантов были изображены с обильно подведенными глазами и накрашенными красной помадой губами; этот образ меня несколько озадачивал, но не отталкивал. Помню, как я поглядывал на сцену во время выступления ансамбля – живьем его участники выглядели не так фотогенично (и не так вызывающе), как на той картинке. Если напрячься, я, наверное, вспомню и некоторые трюки Дэвида Ли Рота – архивные видеозаписи свидетельствуют, что в том туре в сет входили интерлюдия с боксерским рингом, шоу стальных барабанов, а также множество гитарных запилов Стива Вая, обладавшего особенным магнетизмом. Но большинство моих воспоминаний носят сугубо бытовой характер: гитары звучали очень громко, все вокруг были в джинсах, там курили сигареты, которые пахли не сигаретами, а очередь в мужской туалет была такой длинной, что кто-то предпочитал облегчиться в раковину. Все это выглядело достаточно рок-н-ролльно.

На следующий год, в 1989-м, моя семья переехала из Белмонта, штат Массачусетс, в Хамден, штат Коннектикут, пригород Нью-Хейвена. Там мы наконец-то подписались на кабельное ТВ – потому что местные телевизоры ловили меньше обыкновенных каналов. Впервые в жизни у меня появился постоянный доступ к MTV, который именно тогда стал подразделять эфир на несколько тематических блоков: “Yo! MTV Raps” для хип-хопа, “Club MTV” для танцевальной и поп-музыки, “Headbangers Ball” для хэви-метала, “120 Minutes” для музыки, которую как раз тогда стали называть “альтернативной”, “Dial MTV” для самых популярных видеоклипов во всей сетке – их показывали там в обратном порядке: от менее к более хитовым. Девиз “Леди и джентльмены, рок-н-ролл!” больше не работал: канал теперь ценил преимущества музыкальной фрагментации. Тем не менее на MTV по-прежнему звучало много хэйр-метала – одним из самых популярных клипов того лета, когда специально вызванный техник провел нам телевизионный кабель, стал “Heaven”, прорывной хит гламурного вида ансамбля под названием Warrant. Видео начинается с перебора акустической гитары и крупного плана светловолосого фронтмена Джейни Лэйна, который с серьезным видом смотрит в камеру и произносит какую-то глубокомысленную чепуху про потускневшую фотографию и ускользающие воспоминания. Он тянет время почти целую минуту, после чего наконец вступают остальные музыканты – звучит сокрушительный трехаккордный припев и идеально бессмысленный рефрен: “Рай не так уж и далеко, мы становимся ближе к нему каждый день”.

Между образом и саундом хэйр-метала всегда было легкое несоответствие. Многие слушатели обращали внимание на то, что, хотя тексты хэйр-металлических групп пестрели упоминаниями “полного отрыва за гранью приличий”, как однажды спел Винс Нил, звучали они намного более пресно. Большинство альбомов той эпохи состояли из крепких среднетемповых композиций, базирующихся на простых, ровно пыхтящих гитарных риффах. Иногда, раз или два на протяжении пластинки, это пыхтение прекращалось для того, чтобы фронтмен мог приблизиться к микрофону и спеть нечто более тихое и серьезное: пауэр-балладу. Эта музыкальная форма появилась в 1970-е годы, когда многие рок-н-ролльщики независимо друг от друга поняли, что даже их поклонники не могут устоять перед обаянием сентиментальной песни о любви. “Тяжелым” группам пауэр-баллады предоставляли особо ценный шанс ненадолго снизить темп и децибелы. Яркий ранний образец – песня Led Zeppelin “Stairway to Heaven”, хотя она, возможно, была слишком длинна и непредсказуема, чтобы квалифицировать ее исключительно как пауэр-балладу (когда я учился в старших классах, “Stariway to Heaven” слыла популярной песней для медленных танцев, несмотря на резкое ускорение в финале; я по сей день помню жгучую неловкость, которую испытывал, неторопливо раскачиваясь с партнершей – когда вступали барабаны Джона Бонэма, было трудно понять, закончен наш танец или нет). Другой пример из тех же времен – напряженная “Without You” группы Badfinger (1970), более известная в воздушной кавер-версии хулиганствующего певца Харри Нильссона, которая стала хитом в 1972-м. Пауэр-баллады тогда не считались неотъемлемой частью рок-н-ролльной традиции – на самом деле даже в 1981-м, когда Journey выпустили свой меланхоличный хард-роковый шедевр “Don’t Stop Believin’”, одну из самых популярных пауэр-баллад в истории, термин еще не вошел в обиход.

А вот в 1980-е пауэр-баллады превратились из рок-н-ролльного гарнира в основное блюдо. У Mötley Crüe была песня “Home Sweet Home”, у Poison – “Every Rose Has Its Thorn”, у Def Leppard – “Love Bites”, у Whitesnake – “Is This Love” (само собой разумеется, у White Lion была “When the Children Cry”, а у Great White – “The Angel Song”).

Популярность формы доказывала, что сентиментальные песни никогда не выходят из моды. Но одновременно бум пауэр-баллад иллюстрировал парадоксальные пути эволюции музыкальных жанров, в которых звучание и визуальный стиль порой радикально расходятся друг с другом. С точки зрения облика и высказываний хэйр-металлические группы вроде бы стремились прослыть рок-н-ролл-экстремистами, рекламируя гиперболизированную версию рок-звездности 1970-х. Но с годами движение стало намного менее однородным, как это свойственно всем музыкальным направлениям, – по меткому наблюдению Клостермана, артисты теперь апеллировали не только к юным металлистам: к их целевой аудитории примкнули и те, кто не был юн и не был металлистом. Возможно, именно приверженность внешнему блеску рок-музыки позволила группам записывать слащавые песни о любви с акустическими гитарами и фортепиано – и при этом в глазах аудитории оставаться рок-н-ролльщиками. Одним из последних по-настоящему мощных хитов Aerosmith стала написанная поп-композитором Дайан Уоррен композиция “I Don’t Want to Miss a Thing”, которая вообще-то совсем не звучала по-рок-н-ролльному. Однако это была пауэр-баллада группы Aerosmith, и, следовательно, она являлась рок-н-роллом по определению. В популярной музыке так бывает часто: чем более аутентично ты выглядишь и ведешь себя, тем больше у тебя появляется свободы, чтобы переписать сценарий.

Впрочем, уязвимым хэйр-метал делали и его популярность, и наличие в нем посторонних примесей: чем дальше, тем больше бросалось в глаза расхождение между мятежным образом жанра и его безобидным саундом. В ретроспективе становится ясно, что немало слушателей алкали более чистой, более узкой разновидности рок-н-ролла (как и во многих других областях человеческой деятельности, в рок-н-ролле периоды расширения и дробления всегда сменялись периодами очищения и перегруппировки сил – и наоборот). По распространенному мнению, хэйр-метал умер осенью 1991 года, и убило его вполне конкретное событие: выход песни “Smells Like Teen Spirit” малоизвестной до той поры группы Nirvana. Песня основывалась на рудиментарном четырехаккордном риффе, в ней не было гитарного соло. Главным героем клипа, снятого в плохо освещенном школьном спортзале, был певец в растянутой полосатой футболке, со спутанными волосами и с не вполне членораздельной артикуляцией. Каким-то образом композиция стала хитом, а потом – целым движением, популяризировавшим поджанр, который получил название “гранж”; в более широком смысле культуру, к которой принадлежала Nirvana, назвали “альтернативной”. Неужели конец хэйр-метала выглядел столь прозаично?

Судя по всему, этот конкретный миф проходит проверку фактами. На момент выхода “Teen Spirit” я учился в школе, и, хотя песня мне не очень понравилась, я помню, что от нее было попросту не скрыться – а на MTV мгновенно появилась масса артистов, звучавших примерно так же. В “I Want My MTV” Питер Менш, менеджер Def Leppard, описывал церемонию MTV Video Music Awards 1992 года как “апокалиптический” эпизод: исполнявшие смехотворную оду подростковому бунту под названием “Let’s Get Rocked”, Def Leppard внезапно выглядели там возмутительно неуместно (не помогало делу и то, что солист группы, Джо Эллиотт, вероятно, стараясь не отставать от моды на гранж, вышел на сцену в берете и ярко-синем плаще, напоминающем свадебное платье). Кип Уингер, мускулистый лидер хэйр-металлической группы Winger, утверждал, что клип Nirvana фактически сделал его ансамбль нежизнеспособным. “Я смотрел «Smells Like Teen Spirit» и думал: все, с нами покончено, – говорил он. – Мы все это знали, это было очевидно”. В 1993 году Winger были упомянуты в мультсериале “Бивис и Баттхед” – хите MTV о двух дебилах-металлистах, которые смотрят клипы и отправляются на поиски идиотских приключений.

– Эти парни реально ходят по краю! – фыркает Баттхед, когда по телику показывают клип Winger.

– Да уж! По краю своей детской кроватки, – отвечает его приятель Бивис.

В момент, когда Кип Уингер доходит до дерзкого припева (“Ей всего семнадцать, и папаша говорит, что она еще слишком юна, но для меня это то что надо”), Баттхед наконец просит Бивиса переключить канал: “Давай послушаем какой-нибудь нормальный рок”. Впоследствии создатели мультфильма усугубили оскорбление, введя в повествование персонажа по имени Стюарт Стивенсон, писающегося по ночам святошу в футболке Winger.

Конец наступил именно так, как и предсказывал Кип Уингер, – быстро и безжалостно. У Winger больше не было хитов – как и у Van Halen, Def Leppard, Poison, Warrant или Whitesnake (а также, разумеется, у White Lion и Great White). Guns N’ Roses в 1991 году выпустили довольно изнурительный двухчастный альбом “Use Your Illusion” и распались до того, как смогли записать что-либо еще. Mötley Crüe остались на сцене, но их первый сингл эпохи постгранжа, “Hooligan’s Holiday”, ярко продемонстрировал масштаб произошедших изменений. Группа рассталась с Винсом Нилом и взяла на борт нового вокалиста, Джона Кораби, обладателя более мощного голоса и, по всем свидетельствам, менее сильной харизмы. Новая песня ансамбля была выполнена в мрачном блюзовом звуке, а клип оказался полон ироничных слоганов (белые буквы на красном фоне) в духе работ художницы Барбары Крюгер. Придумавшие в 1980-е годы звук и образ рок-мейнстрима, Mötley Crüe теперь пытались позиционировать себя как представителей набирающего силу “альтернативного” движения.

Но чему оно было альтернативой?

Альтернатива повсюду

У группы Nirvana была идеология. Ее фронтмен, Курт Кобейн, не слишком интересовался “альтернативным роком” как жанром, но он, несомненно, видел себя оппозиционером от рок-н-ролла. После того как за несколько месяцев Nirvana проделала путь из андеграунда на вершину чартов, Кобейн всячески пытался показать слушателям, что его вышедший из сиэтлской постпанк-сцены ансамбль отличается от других групп на радио. “Мы не собираемся гордиться тем, что нашу музыку любят те же ребята, которые тащатся от Guns N’ Roses”, – провозгласил он, пока песня “Smells Like Teen Spirit” взбиралась все выше в хит-параде. В 1992 году Nirvana попала на обложку журнала Rolling Stone – Кобейн тем временем взял на себя роль гамельнского крысолова, стремившегося увести впечатлительных американских детей как можно дальше от мейнстримных групп. “Надеюсь, им понравятся наши песни, и они захотят послушать что-то еще в том же духе, что-то, что отличается от Van Halen”, – говорил он в одном из интервью, а в другом жаловался на то, что фанаты в футболках Брюса Спрингстина гоняются за ним с просьбой об автографе; Кобейну было отвратительно думать, что Nirvana превращается просто в еще одну стадионную группу. В сопроводительном тексте к сборнику “Incesticide” 1992 года он предупреждал новых слушателей: “Если кто-то из вас ненавидит гомосексуалов, людей другого цвета кожи или женщин, пожалуйста, сделайте милость – не приходите на наши концерты и не покупайте наши пластинки!”

Вместе с тем музыка Nirvana, кажется, несла в мир другой месседж. Она звучала вполне заманчиво: цепко и захватывающе, с регулярным чередованием негромких куплетов и оглушительно ревущих, явно рассчитанных на хоровое исполнение припевов. То есть песни Кобейна, особенно хитовые, были куда менее конфликтными, чем его интервью. Это все еще была громкая гитарная музыка, основанная на простых аккордовых последовательностях – иными словами, все еще рок-н-ролл. Поэтому на звуковом уровне провести четкую демаркационную линию между “альтернативными” ансамблями вроде Nirvana и мейнстримными группами, по выражению Кобейна, “пытающимися запрыгнуть на подножку альтернативного поезда”, часто было невозможно. Успех Nirvana дал толчок другим проектам из Сиэтла: Pearl Jam, Soundgarden, Alice in Chains, а также собравшейся на короткое время супергруппе Temple of the Dog (Кобейн издевательски называл Pearl Jam “корпоративной” группой, но они оказались не только одним из самых успешных, но и одним из самых бескомпромиссных ансамблей своей эпохи, фанатично преданных своему звучанию и своим принципам). Словечко “альтернативный” также вполне подходило троице свободомыслящих групп с Западного побережья, которые стали популярными еще до Nirvana: The Red Hot Chili Peppers, Faith No More и Jane’s Addiction. Оно же отчасти описывало две самые популярные рок-группы 1980-х, R. E. M. и U2, выходцев из немейнстримных сцен, соответственно Афин, штат Джорджия, и Дублина. Но главное, что ярлык “альтернатива” клеился в 1990-е буквально на любую рок-группу, хоть немного эксцентричную или сумрачную по звучанию – этот чрезвычайно широкий термин парадоксально стал практически синонимичен рок-н-роллу как таковому.

Программные директора радио заметили это и стали использовать слово “альтернативный” как обозначение формата, достаточно широкого для того, чтобы в него вписались и маленькие самостоятельные станции, вещавшие из общежитий в колледжах, и воротилы рынка, крутившие только самых продаваемых исполнителей. У журнала Billboard существовал чарт “современный рок”, который мыслился альтернативой другому рейтингу – “альбомного рока”, в свою очередь переименованному в 1996 году в “рок-мейнстрим”. Иногда было сложно разобраться, чем они отличаются друг от друга: например, “You Oughta Know”, предельно напористая, но запоминающаяся песня Аланис Мориссетт, достигла первого места в хит-параде “современного рока”, третьего – в списках “альбомного рока” и шестого – в поп-чартах. Поп-звезда, превратившаяся в рок-энтузиастку, Мориссетт была не такой язвительной, как Кобейн, но ее многословные песни звучали еще более разительным контрастом к тусовочному гедонизму рока 1980-х (некоторые ее стихи вообще не были похожи на тексты песен в рок-музыке или любом другом жанре: “Давай поговорим о жизни, о конфликтах, о безумии, о том, как звучат исчезающие иллюзии”). Ее прорывной альбом “Jagged Little Pill” стал одной из самых популярных и влиятельных пластинок современности, разойдясь в Америке тиражом более 15 миллионов экземпляров; “альтернатива” была повсюду. В 1995 году в статье Billboard прилагательное “альтернативный” было определено как “один из радиотерминов, значение которых никто толком не понимает, но все стремятся заработать на нем деньги”; автор текста отмечал, что формат включал в себя таких разных артистов, как панк-рок-группу The Offspring и Шерил Кроу, сочинительницу достаточно безыскусной авторской песни, не говоря уж о бесчисленных исполнителях меньшего калибра. Единственное, с чем вроде как все были согласны, – что “альтернатива” означает “альтернативный рок”, альтернативную форму рок-н-ролла – а не альтернативу рок-н-роллу.

Nirvana гордо противопоставила себя стандартному року. Но после самоубийства Кобейна в 1994 году стандартный рок стал в массе своей выглядеть и звучать именно как Nirvana. Длинноволосые рокеры сделали себе соответствующие прически, многие освоили растянутую одежду и принялись отовариваться в секонд-хендах. Даже мейнстримное радио стало звучать довольно хмуро, его заполонили песни в минорных тональностях с тревожными текстами, часто неидеально артикулированными, а также гитаристами, не стремившимися выпятить себя на передний план. Среди самых успешных артистов, появившихся вслед за Nirvana, можно назвать группу Stone Temple Pilots, начинавшую в более фанковой манере, но освоившую более мрачное звучание и выпустившую в 1992 году дебютный альбом “Core” многомиллионным тиражом. Ее успех был немыслим в мире до Nirvana – достаточно сказать, что оба первых сингла ансамбля, “Sex Type Thing” и “Plush”, рассказывали страдальческие истории о женщинах, подвергавшихся истязаниям. Но у Stone Temple Pilots не было никакой тесной связи ни с андеграундом, ни с колледж-радио – это с самого начала была обычная рок-группа для обычных любителей рока (в 2000-е ее фронтмен Скотт Вейланд объединился с бывшими участниками Guns N’ Roses в то ли предгранжевую, то ли постгранжевую супергруппу Velvet Revolver). Collective Soul, Candlebox, Live, Bush, Seven Mary Three – ни один из этих ансамблей не был контркультурным или авангардистским; их участники не разделяли опасений Кобейна, что на концерты придут не те зрители. И при этом все они доказывали, что в 1990-е, чтобы играть именно рок в широком смысле (а не какой-то из его более узких подвидов), нужно было звучать, как Nirvana. Одновременно некоторые андеграунд-артисты осознали, что чаемый звездный статус внезапно оказался в их непосредственной досягаемости – например, The Smashing Pumpkins, инди-группа из Чикаго, специализировавшаяся на громких, но мечтательных рок-песнях, которые ничуть не страдали от переезда из клубов на стадионы.

Было бы несправедливо утверждать, что альтернативная эра – это та же хэйр-металлическая эра, лишь с незначительными изменениями по части саунда и моды. Возникший после Nirvana запрос на новую и необычную музыку оживил радиоэфиры и дал толчок к развитию очень широкому кругу исполнителей (есть что-то заслуживающее восхищения в формате, который делает ставку одновременно на The Offspring и на Шерил Кроу). А бродячий фестиваль Lollapalooza, запущенный Перри Фарреллом из Jane’s Addiction в 1991 году и существовавший в оригинальной итерации до 1997-го, объединял популярные и малоизвестные рок-группы с рэперами и другими культовыми артистами, предоставляя слушателям целый спектр альтернатив. И все же у “альтернативщиков”, в не меньшей степени, чем у “хэйр-металлистов”, был свой набор традиций и штампов. Мужские голоса стали более низкими и хриплыми, удаляясь от пронзительных призывных кличей, господствовавших в тяжелом роке со времен Led Zeppelin. А певцы теперь чаще притворялись, что получают от своей деятельности меньше удовольствия, чем на самом деле, – а не больше. Когда Кобейн провозгласил, что “чувствует себя глупцом – и это заразно”, это по-настоящему пугало. Но вскоре от признаний в ненависти к себе стало буквально некуда деться: “Я мерзавец” (Radiohead), “Я лузер, детка” (Бек), “Я лузер и нарк” (Green Day), “Я просто недостойный придурок” (The Offspring), “Я фрик” (Silverchair). Песня о душевной боли необязательно осмысленнее, чем песня о тусовках, – и уж подавно необязательно лучше.

Самое необычное в эпохе, наступившей после Nirvana, – это то, сколько она продлилась. В 1991 году легко было подумать, что так называемый гранж – это просто модное поветрие и одержимость американцев шумной музыкой из Сиэтла выдержит не более пары сезонов. Но Nirvana была настолько влиятельной группой, и их влияние так долго не ослабевало, что сейчас “альтернативная” революция кажется прямо-таки предначертанной: разумеется, Nirvana или другие артисты такого рода просто обязаны были появиться. Переход от хэйр-метала к гранжу был эхом более общего культурного сдвига в сторону неформального стиля в творчестве и поведении. Так что, возможно, рок-звездам действительно неизбежно предстояло переодеться из облегающих лосин в свободные джинсы, перейти от веселья к размышлению и сменить оглушительный визг на низкочастотные стоны.

Но кое-что осталось неизменным: новые звезды рока вызывали столь же или даже более противоречивые реакции, чем их коллеги из 1980-х. Журнал Spin, основанный в 1985 году как более бойкая, молодежная альтернатива консервативной рок-прессе вроде Rolling Stone, в 1990-е оказался рупором “альтернативного” бума. Впрочем, к концу 1990-х альтернативный рок практически слился с мейнстримом, и стало уже решительно непонятно, кто находится на чьей стороне. В 2000 году на обложке Spin оказывались, в частности, такие радиоформатные “альтернативные” группы, как Papa Roach, Matchbox Twenty и даже Creed. Это был самый неоднозначный выбор: Creed, ансамбль из Флориды, тяготевший к более жестким риффам и более пафосным припевам, спрямил и утяжелил гранжевый шаблон. Участники группы, в том числе эгоцентричный фронтмен Скотт Стэпп, были практикующими христианами, что побудило журналистов Spin несколько пренебрежительно упомянуть присущие Creed “христолюбивые тексты”. Сотрудник канала VH1, родственной MTV сети, хвалил ансамбль в весьма сдержанных выражениях: “Они подражают классическому року 1960–70-х, а также очень сильно подражают гранжу. Но при этом это и довольно своеобразная группа”. Однако даже такая слабая похвала возмутила многих читателей Spin, один из которых прислал в редакцию письмо, опубликованное в следующем номере:

Ненависть к группам типа Creed, как правило, была вызвана одной из двух причин. Некоторые, как автор процитированного выше письма, считали, что это “идиотская” группа – подобные оскорбления испокон веков использовались в адрес шумных, лишенных особых претензий рок-ансамблей, особенно с большим количеством юных фанатов. В мире рок-н-ролла, однако, слово “идиотский” не считается оскорблением – на протяжении десятилетий рок-звезды демонстрировали нам музыкальную ценность идиотизма, притворного или нет (журналист Spin сравнивал Creed с Led Zeppelin и Джимом Моррисоном – разумеется, в пользу последних, но и Led Zeppelin, и The Doors в свое время описывались в сходных выражениях, причем иногда даже их поклонниками: рецензия журнала Creem расхваливала “дуболомную рок-мощь” альбома “Led Zeppelin II”, а Лестер Бэнгз называл Моррисона “придурочным Дионисом”). Другие ненавидели Creed и их соратников, поскольку жаждали не столько интеллектуальности, сколько новизны, – и такой подход действительно был более осмысленным. Спустя примерно десятилетие после прорыва Nirvana, похоже, наступило время для нового шаблона.

На тот момент, когда Creed оказались на обложке Spin, уже успела возникнуть одна “альтернатива альтернативе” – рэп-рок, гибридный жанр, который ярче всего систематизировала яростная протестная группа Rage Against the Machine; вслед за ней его в разной степени восприняли такие коммерчески успешные артисты, как Korn, Кид Рок и Limp Bizkit. В 2000-е это направление иногда стали называть ню-металом, термином, который учитывал и используемые здесь мощные ритмы, и стремление к новизне (умлаут в слове nü-metal представлял собой чистую декорацию, причем скорее всего насмешливую – как и хэйр-метал, этот термин чаще использовался антагонистами). В отличие от очередного, которого по счету поколения гранжа, рэп-роковые группы стремились к тому, чтобы звучать новаторски – приглашали в состав диджеев, записывали совместные песни с рэперами и экспериментировали с перкуссионными техниками гитарной игры. Самой популярной группой в этом континууме (и одной из самых популярных групп нового столетия) стали Linkin Park, усовершенствовавшие инновации предшественников и превратившиеся в высокопроизводительную ню-металлическую хит-машину.

На фоне бунтарских левацких гимнов Rage Against the Machine почти любая другая рок-группа неминуемо казалась робкой, но в остальном эта музыка никогда не была модной. Новые рок-звезды были белыми – при этом любовь к хип-хопу заставляла их имитировать рэперов, что не всегда звучало убедительно. Со своей надетой козырьком назад бейсболкой и склонностью периодически по-мачистски хвататься за причинное место Фред Дерст из Limp Bizkit превратился в боксерскую грушу поп-культуры, несмотря даже на упругие риффы его коллег по группе. Издеваться над ним и многими другими хип-хоп-подражателями было легче легкого, но, по правде говоря, мне многие из этих ансамблей были очень симпатичны. Я помню буквально громоподобный концерт Korn в Мэдисон-сквер-гардене в 2002 году: грязные, энергичные песни группы превратили солидный зал в нечто, больше напоминающее подпольный притон (фронтмен Джонатан Дэвис призывал зрителей подпевать песне “Faget”, хронике школьного буллинга, кульминацией которой была строчка, усиливающая самоуничижительные посылы эпохи гранжа: “Да, я пидор!”). Мне нравилось, что Linkin Park хотели и могли эффективно выступить в качестве аккомпанирующего состава для Джей Зи на совместном альбоме “Collision Course”; казалось логичным, что самые успешные рок-группы в стране теперь имеют дело с хип-хопом, а не игнорируют его, как бывало раньше. Если будущее рок-н-ролла выглядело инклюзивным и иногда немножко стыдным – что ж, это далеко не худшая судьба.

Ню-метал вскоре сел на мель: и из-за того, что Дерст, один из его символов, был совсем не популярен, и из-за растущей уверенности в том, что рэп-речитатив – не такое уж и простое дело и лучше оставить его профессионалам. Единожды услышав Джей Зи, с легкостью разбрасывающегося рифмами под риффы Linkin Park, трудно было восторгаться Майком Шинодой – штатным рэпером группы. Удивительным образом постгранжевое направление, тем не менее, поковыляло дальше: одной из самых популярных в мейнстриме рок-групп 2000-х стали канадцы Nickelback, представившие весьма приземленнуюверсию саунда 1990-х. Рецензируя концерт Nickelback для New York Times в 2002 году, я писал, что их песни сочетают “ограниченную звуковую палитру гранжа с неограниченным пафосом хард-рока”; наблюдая неостроумный конферанс и совершенно рутинные песни, звучавшие со сцены, я задумывался, не может ли все это быть тонкой пародией. Видимо, нет, не может – по крайней мере, группа Nickelback