Из кулуаров он знал, что Мария Стафф подбирает дизайнера-стажера на женскую линию Haute couture. Сейчас линию вел француз Дидье Лапен, немолодой, но амбициозный и смелый. Его стиль – нечто компромиссное между авангардом Гальяно и шиком Ив-Сен Лорана. И это «нечто» оказалось непонятным клиенткам легендарного дома моды: одна за другой коллекции терпели крах.
Тогда у учредителей и возникло предложение взять стажера, не связанного амплуа, не отягощенного предрассудками и тяжестью бренда, который будет представлять. Этакого нахала без связей и принципов, бродягу с улицы. Безусловно, он будет работать под началом Дидье Лапена и самой Марии Терезы Стафф, но также безусловно и то, что ему дадут карт-бланш. Минимум на первую коллекцию сезона. Провалится – выбросят вон без сожаления. Бизнес, ничего кроме бизнеса.
Степан знал, что им можно предложить, знал, что его стиль совпадает с генеральной линией Дома моды: женственность и провокация. Он даст им «свежую кровь», новый вид, пресловутый New Look. Он уже мысленно представлял свою коллекцию на подиуме, видел заголовки модной прессы. «Шарм и провокация», «Шок нового гламура» или что-нибудь такое же хлесткое.
Идея крутилась рядом, парила в воздухе, а он все никак не мог ухватить ее – та ускользала сквозь пальцы, стоило протянуть к ней руку. Будто застенчивая фея, она касалась легкими крыльями затылка и пряталась, стоило присмотреться к ней. Степан пропустил вечерние посиделки с чаем и печеньем, невпопад отвечал на вопросы. Пару раз поймал на себе расстроенный взгляд Алины, ее припухшие от слез глаза, понял, что больше она не поедет с ними.
Оно и к лучшему. Может, обратит внимание на кого-то рядом. Кто будет ценить ее шелковые волосы цвета спелой пшеницы, ее неспокойные глаза и бледные губы.
– Ты чего весь не в себе, – подсел к нему Николай, сунул в руки железную кружку с земляничным чаем.
– Меня пригласили на кастинг для Дома моды «Киар Алари», – отозвался, рассматривая пламя.
Николая, хоть и был далек от мира моды как лошадь Пржевальского от королевских скачек, вытянул от удивления лицо – название-то знакомое.
– Фига се, – вырвалось. – Ну ты крут, брат. Скажи, когда, приду болеть за тебя. Даже железки свои брошу.
Степан кивнул, усмехнулся криво.
– С Алинкой вы что ли поругались? – Николай на правах старого школьного товарища влез и в это.
Командор отозвался уклончиво:
– Не то чтобы. Но… Она вряд ли с нами еще поедет сплавляться.
– Понятно, – Громов невесело хмыкнул. – А красивая бы из вас пара получилась. Точно бы, приходя к тебе в гости со своей «бабой», люто бы тебе завидовал, – он похлопал друга по плечу. – Ладно, держись, брат. Прорвемся.
Степан ушел спать позже остальных, когда костер выгорел дотла, а черные уголья вздыхали тяжело, перебирали будто шаман четки оранжевые искры. Ощущение упущенного озарения не покидало, присыпанное тревогой и разочарованием. Парень закутался в спальник, а перед глазами все искрились неуловимые крылья его феи. Которая принесла, но так и не подарила идею.
«Или все-таки сделать новьё?» – мучился он, засыпая.
Тремя неделями ранее
Ноздри хватали сырой, пропитанный жарой воздух, топкий, пьяный. Солнце, хоть и стояло уже высоко и перевалило за зенит, не палило, светило ярко, ровно, оранжево.
По серебристой глади реки скользили три байдарки. Яркие борта поблескивали, лениво отражая сетку из бликов, привлекали внимание суетливых стрекоз. Одна, особо настырная, трещала перламутровыми крыльями и норовила присесть на лодочный нос.
Коля Громов, сидевший на носу, неловко вывернул весло, обрызгал рыжую шкуру байдарки, спугнул насекомое. Обернулся через плечо на корму:
– Ты чего сегодня притаился, Командор? – бросил беспечно. – Опять про баб своих думаешь?
Высокий парень, смуглый и темноглазый, криво усмехнулся, посмотрел на берег, сверился с картой маршрута:
– Это ты про баб думаешь, а я про девушек и женщин…
– Ну-ну, рассказывай, – примирительно хохотнул Колян.
Он был тощий и жилистый, даром, что программист в обычной, не байдарочной жизни.
Тот, кого он назвал Командором, размял затекшие плечи, покрутил головой. Поправил бандану.
– Вот попомни мои слова, – проговорил мечтательно, – женишься на бабе. Бабу будет тебя встречать с работы, готовить тебе ужин и ложиться к тебе в постель. А по выходным ты будешь приходить ко мне в гости, где тебя будет встречать моя женщина. И будешь завидовать и злиться. Потому что каждый выбирает то, что ищет. Ты – бабу. Я – женщину. Чуешь разницу?
Он достал фляжку с водой отпил, протянул товарищу. Тот потянулся, сделал несколько жадных глотков.
– Ты просто бабник, – заключил, наконец.
Командор засмеялся:
– Не без этого… Вот там за поворотом реки, судя по карте, стоянка есть. Смотри срубленный ствол и лохматую иву как ориентиры.
– Не рано на ночевку собираешься? – Николай вернул ему фляжку с водой, снова взялся за весло.
– Не рано.
Он торопился добраться до стоянки и включить станцию – ждал новостей.
– Ты нас загонишь, Командор, – поравнявшись с его байдаркой и сдувая с носа неповоротливого лесного комара, простонала Алинка – в обычной жизни блондинка, красотка и «девочка-девочка», здесь – верный друг-байдарочник и завхоз.
Он покачал головой, кивнул на берег:
– На карте маршрута здесь стоянка значится, заночуем здесь, – коротко сообщил, сворачивая на мелководье.
– Солнце еще высоко, могли бы пройти еще пару километров до Скобцева, – с сомнением проворчала девушка, сворачивая за ним следом.
Парень посмотрел на нее через плечо, скривился:
– GPS ни фига не ловит, надо с Москвой связаться.
Алинка фыркнула:
– Так бы и сказал, городской мальчик, – она знала, как его можно задеть, особенно любила этот момент, когда парень зеленел от гнева, когда раздувались ноздри и зверел взгляд. Он тогда больше всего напоминал тореадора – решительного, взвинченного до предела, готового на глупость. Настоящий Командор.
Вот и сейчас он полоснул ее темным обсидиановым взглядом, шумно схватил пряный, пропахший рекой, воздух. Пальцы вцепились в весло, костяшки побелели от напряжения. Алинка побоялась, что он сейчас его сломает, примирительно хмыкнула:
– Да ладно, что ты бесишься, я же шучу.
Он промолчал, крикнул Николаю:
– Идем к берегу, – и сделал широкий гребок и в пару движений добрался до берега.
Их байдарка скрипнула по прибрежной осоке. А в следующий момент, Командор с напарником почти одновременно спрыгнули в воду, затащили лодку на траву. Помогли остальным выбраться на берег, удобно сдвинув лодки бортами.
Пока ребята устраивались на ночлег, выполняя раз и навсегда принятые в походе обязанности, Командор дернул из герметичного пакета станцию, подключил. Чтобы поймать сигнал, пришлось отойти на пару метров и забраться на разлапистую иву, к которой кто-то, отдыхавший здесь раньше, заботливо прикрутил табличку «Связь тут!»
Он набрал номер, с раздражением отметив, как дрожат руки.
– Алло, – сонный голос мамы. Командор посмотрел на часы, в Москве полдень.
– Мам, это я. Ты чего, спала?
Мать сладко зевнула:
– Как догадался?
– Все нормально?
– Да нормально, конечно, – отмахнулась она. – Звонка от папки твоего ждала до трех ночи. Вот и сонная весь день, будто муха.
– Он же вроде вечером вернуться должен был? – парень прислонился спиной к прохладному стволу, поднял глаза на яркое, светло-васильковое небо, автоматически отметил оттенок, и как его можно использовать в работе.
Мать проворчала:
– Чем ты меня слушаешь, Степа? Я же тебе перед отъездом говорила, что отец задерживается, что перенесли переговоры, и что вернется к выходным.
Степан кивал, как заводная кукла, но мать это, ясное дело, не видела. Конечно, она говорила, а он пропустил. Последнее время он почти все пропускает мимо ушей.
– Ты добрался? – не изменяя ворчливую интонацию, спросила мать. Парень слышал, как рядом с ней щелкнул чайник, представил, как она сейчас станет заваривать чай. Кажется, даже почувствовал щекочущий ноздри аромат ванили и жасмина. Цветовое решение: светло-васильковый, желтовато-белый и бледно-зеленый, прозрачный – сложилось. Легло мягкими складками на хрупкий, женственный силуэт. Мать выдернула его из раздумий: – Алло, ты меня слышишь?
– А? Да… То есть не, не добрались, в десяти километрах остановились на ночевку… Завтра последний ходовой день и выброска. В воскресенье к вечеру буду дома. Мам, – он откашлялся: – мне звонил кто-нибудь.
– Звонил.
В динамиках тонко звякнула чашка, а у Степана подпрыгнуло и замерло сердце.
– И что сказали? – он снова откашлялся, прогоняя из голоса нервный тремор.
Почувствовал чужие руки на лопатках, как скользнули по плечам узкие девичьи ладони. Алинка. Уже распустила волосы, переоделась. Прильнула к его груди, ловко поднырнув под локоть, потерлась щекой о хрусткую ткань ветровки. Он посмотрел строго, надеясь, что поймет – разговор важный. Машинально дотронулся до локтя девушки. Та поняла, притаилась.
Мать отчетливо, чтобы не повторять дважды, сообщила:
– Двадцать пятого мая, отель Рэдиссон. К 16:00 подвезти коллекцию. Шесть моделей, представить концепт дефиле. Сам показ тридцатого. Все подробности сообщат при встрече.
– Это всё? Требования? Тематике? Состав коллекции? Prêt-à-porter? Hautecouture? Точно больше ничего не сказали?
– Ни-че-го, – отрезала мать. Степан выдохнул. Но тут, словно издеваясь над ним, мать воскликнула: – А! Сказали, что будет присутствовать некая Мария Тереза Стафф. Мне это имя ни о чем не говорит, а тебе?
– Мария Стафф? Лично? – Он оттолкнулся от дерева, взгляд зацепился за прибрежную осоку.
– Ну, не через секретаря же… Думаю, лично. А что, Степушка, важная персона?
От домашнего «Степушка» потеплело на душе, даже недавняя ссора с отцом стала казаться морщинкой на беспечной водной глади. Парень улыбнулся:
– Ты даже не представляешь, насколько…
Он нажал кнопку отбоя, все еще мысленно проговаривая услышанное от матери.
«Получается, полная свобода действий, тематики и специализации», – мысленно подвел черту, привычно разделив лист на сектора «за» и «против».
Алинка потянулась к нему, ткнулась носом в шею:
– Все нормально?
Он задумчиво покачал головой:
– Даже лучше, чем можно придумать.
Девушка хохотнула, потерлась носом о его грудь, обхватила руками талию. Степан озадаченно покосился на ее макушку, деликатно высвободился:
– Пойдем, я костер разведу.
Алина задержала его руку в своей, посмотрела призывно. Степан замер.
Развернулся к девушке, поднес покрасневшие после холодной воды пальцы к губам. Слабо поцеловал. Заглянул в глаза.
– Алинка, ты классная. Самая лучшая, – прошептал тихо.
Она покраснела и отвела взгляд. Закусила губу.
– Мне казалось, я тебе нравлюсь…
Нахмурилась.
Степан тихо выдохнул. Что сказать? Как? Она трогательная, Алинка. И сейчас – особенно, будто промокший после дождя воробей.
– Алин…
Она спохватилась, по птичьи взмахнула руками.
– Нет. Не говори! Не хочу знать!
Дернулась в сторону, в глубину леса. Степан перехватил ее за локоть, привлек к себе. Проговорил скороговоркой, будто опасаясь, что слова застрянут в горле, запутаются в мыслях, и потом снова придется возвращаться к этому разговору, опять мучиться от неловкости и невысказанных обид.
– Алин. Ты классная. Умная, яркая. Ты самая лучшая… Но у меня мозги сейчас не на это заточены… Я ни о чем, кроме работы не могу думать. Я дурак и, конечно, буду жалеть и кусать локти, когда узнаю, что ты плюнула на меня, устроила свою судьбу, что счастлива с другим, – он все-таки поймал ее взгляд, улыбнулся.
Высвободил ее руку и отступил на шаг назад. Алинка, бледная и безумная, горела словно в лихорадке, смотрела дико.
– А может, я захочу ждать тебя? – выплюнула, будто проклятьем полоснула. – Пока ты разбираешься в этой своей жизни и работе?
Она смотрела с вызовом, испепеляла взглядом.
– Алин, ты от меня хочешь услышать что-то конкретное, – он облокотился на ствол, вытер со лба испарину. – У меня нет ответа. Правда. Совсем нет.
Он оттолкнулся от дерева и, не оборачиваясь, направился к лагерю.
– Степа!.. – окрик заставил вздрогнуть. – Степан!
Он чувствовал на себе ее взгляд, лопатки жгло от ее разочарования. Не оборачиваясь, покачал головой. Лучше так. Больно, но один раз.
Он выдохнул, подобрал хорошую сухую ветку, удобную для розжига. Он давно чувствовал, что Алинка бросает сытую московскую жизнь, кавалеров и бутики, высокие каблуки и головокружительное мини, бросается в богом забытую глушь к комарам и мошкам, из-за него. Он чувствовал на себе ее взгляд, все более пристальный от встрече к встрече, слышал, как меняется ее голос, становится звонким, натянутым, как струна, призывным.
Что ему надо, он сам не знал. Красивая, умная девушка. Его родителям, опять же, очень нравится: они знают ее с шестого класса, когда она перевелась в их лицей из математической спецшколы. Отец не уставал напоминать, какая она отличная партия. Степан дернул плечом, будто сбрасывая тяжелую отцовскую ладонь.
Можно было бы замутить. Но его это не трогало. Совсем.
А от мыслей о возможной близости с Алиной становилось тоскливо и пакостно на душе.
«Итак, 25-е, – он отогнал от себя все второстепенное, потому что главное сейчас – это показ, на котором будет присутствовать главный дизайнер Дома Высокой моды «Киар Алари». Его шаг к золотому билету в профессию и к открытой дороге на Париж.