Владелец частной мини-гостиницы «Либер Муттер» Боря Шульц сел в постели и попытался понять, что за звуки его разбудили. Для этого он выпростал из-под трикотажного ночного колпака в патриотичную красно-бело-синюю полосочку одно помятое пухлое ухо, похожее на вчерашний оладушек, и скосил глаза на спящую рядом жену Рузанну.
Рузанна по своей природе являлась неиссякаемым источником звуков, условно подразделяемых на две категории: болтовню и храп. Тихой и молчаливой госпожа Шульц не бывала никогда. Чтобы добиться непрерывного звучания, она посменно задействовала рот и нос. Бодрствуя, Рузанна оглушала мужа эмоциональными речами с неисправимым армянским акцентом, а во сне она тревожно храпела в кварту, как осипшая сирена «Скорой помощи». Впрочем, за двадцать лет супружеской жизни Боря Шульц к этим звукам привык и спал под выдающийся храп Рузанны безмятежным сном младенца, чистого душой и телом.
– Х-р-р-р-ру? – набирая воздух в грудь, озабоченно вывела госпожа Шульц.
Под просторным стеганым одеалом дородная супруга Бори вздымалась величественно, как холмы Голливуда. На вдохе курганы поднимались выше, и в носовой руладе Рузанны звучала великая тревога за судьбы мира. На выдохе горы мелко сотрясались и оседали, а штормовой храп замирал до штиля. Боря чутко ждал этого момента и в наступившей непродолжительной тишине явственно услышал в глубине дома стук-хлопок.
– Опять эти люди бросили открытой входную дверь! – недовольно заворчал Боря, вылезая из кровати. – И это в такой мороз! Ой, я не знаю, что это будет! Эти люди разорят Борю Шульца! Они таки допросятся, что Боря Шульц включит в стоимость их проживания дополнительный счет за отопление!
По правде говоря, Боря Шульц и так уже умножил сумму счета на три, сдав номера неожиданным постояльцам по расценкам самого что ни на есть высокого сезона. Благо ответственная номеросъемщица Татьяна – симпатичная молодая женщина с приятно пухлым кошельком – была сильно нетрезва и потому сговорчива. Однако это никак не могло помешать Боре Шульцу еще немного увеличить свою прибыль за счет гостей, возмутительно разбазаривающих живительное тепло отапливаемого помещения.
Есть гении, способные перемножать в уме трехзначные числа и с легкостью извлекать из них квадратный корень. Боря Шульц столь же гениально умножал свои капиталы, изначально весьма скромные, и извлекал из чего угодно солидную прибыль. Его дальний предок по отцовской линии, несомненно, был из той самой туристической группы, которую гид по имени Моисей сорок лет водил по эксклюзивному маршруту «Золотое кольцо пустыни». Боря Шульц избрал свой собственный путь в обетованную землю и совершал его неторопливо и основательно. Он давным-давно мог уехать в Израиль или в Германию, но предпочитал до поры до времени экономно жить и успешно работать в России, в захолустном приморском поселке, каменистый пляж которого был отличной почвой для инвестиций. Удалиться от дел на ПМЖ в дальние края он планировал после шестидесяти. А к пятидесяти годам господин Шульц имел в активе собственный магазинчик курортных товаров, два кафе-бистро, одну пирожковую и три мини-гостиницы, в первом этаже наихудшей из которых проживал он сам. В пассиве числились запущенная язвенная болезнь желудка и жена Рузанна, тоже язва, каких поискать.
Рузанна, которая в восемнадцать лет была хороша, как розовый бутон, к сорока восьми стала гораздо больше похожа на растрепанный капустный кочан. В сочетании с трубным слоновьим храпом это сильно уменьшило ее женскую привлекательность в глазах супруга, и без того не слишком большого любителя интимных процессов. Боре Шульцу и помимо секса было, чем озаботиться! К несчастью, Рузанна – наполовину армянка – от природы была натурой очень страстной. Пылкая и ревнивая, она подозревала своего хладнокровного супруга в неверности и не стеснялась за ним следить.
Едва Боря Шульц в своей ветхой байковой пижаме с символикой Гаванского фестиваля молодежи одна тысяча девятьсот какого-то года, очень похожий на помесь вечного студента с еще более Вечным Жидом, просочился из супружеской спальни, Рузанна Шульц перестала старательно храпеть и отбросила в сторону одеяло. Она сунула ноги в тапки, заправила за ухо размотавшуюся прядь волос с болтающейся на ее кончике алюминиевой бигудиной и надела на нос очки. Подготовив таким образом слух и зрение к восприятию воображаемых шокирующих картин, Рузанна тихо-тихо, чтобы не скрипнула ни одна половица, двинулась вслед за неверным мужем.
Пережидая, пока постояльцы-интуристы определятся в номера и отправятся на боковую, Ромка и Яков сидели на участке Ласточкина в заснеженном окопчике незаконченной траншеи. Худосочный Ромка замерз и не выдержал, полез к Шульцу раньше времени.
Мостом для перехода с одного участка на другой стала старая дикая яблоня, исторически уходящая корнями в исконную землю запойного Василия Ласточкина. Захватчик Шульц со своим переносным забором уже подобрался к этому могучему дереву вплотную, но спилить его все не решался, ибо это было бы равносильно открытому объявлению войны. В результате раскидистые ветви яблони протянулись далеко в глубь собственной Бориной территории.
Ромка без труда забрался на лукоморскую яблоню, с удобством прошел по толстой горизонтальной ветви, но вынужден был залечь в развилке, потому что из дома во двор неожиданно вывалилась какая-то растрепанная девица. Судя по тому, что она несообразно месту и погоде вырядилась в деловой костюмчик, девица была не местная. Впрочем, на заморскую принцессу она тоже не тянула, так как имела самую заурядную российскую наружность: скуластое лицо с курносым носом, круглые карие глазки, средней густоты русые волосики и фигуру с параметрами, весьма далекими от модельных. Ромка решил, что эта барышня – экскурсовод или переводчица. Скорее все-таки переводчица, потому что экскурсоводов, в качестве которых в местном турбюро подрабатывали энергичные горластые тетки с высшим педагогическим образованием, Ромка навидался. Экскурсоводы – народ опытный, считай – туристы высшей спортивной категории, они знают толк в экипировке и не надевают в поездки кружевные блузки и легко мнущиеся шерстяные костюмчики.
Отчаянно зевая, дрожа и страстно обнимая себя за плечи, девица в помятом брючном костюме пробралась по сугробам к дощатому сортиру под яблоней. Там она весело пожурчала (Ромка благовоспитанно отвернулся и притворился глухим) и снова убралась в дом, громко стуча зубами и бессмысленно кутая озябшие руки в торчащие из рукавов кургузого пиджачка пышные кружевные манжеты.
Выждав еще минут десять, Ромка спелым яблоком свалился с ветки и двинулся к дому. Бестолковая краля в костюмчике, спасибо ей, не заперла заднюю дверь. Подобравшись к ней, Ромка камбалой распластался по стене и одним глазом заглянул в щелочку.
За дверью был маленький холл, слабо освещенный карликовым подобием торшера, в который экономный Боря Шульц вкрутил тусклую лампочку ватт на двадцать, не больше. Вообще, в этом помещении преобладали малые формы: маленький диванчик преклонных лет (вероятно, детское ложе юного Бори Шульца), древний маленький столик и маленькая тумбочка из того же престарелого мебельного гарнитура, а на тумбочке – маленький переносной телевизор. Аппарат был выключен, но Ромка не сомневался, что он черно-белый, времен зари автомобильного телевидения. Крупных предметов в холле было всего два: большой роскошный фикус в грубо сколоченной деревянной кадке и уже знакомый приятелям мужик в «Коламбии» и «Камелотах». Мужик сидел на диване и спал, а во всех смыслах добрый фикус заботливо затенял его румяную физиономию.
Ромка неслышно потянул на себя дверь, пригнувшись, скользнул в проем и в полуприседе подобрался к спящему, на всякий случай стараясь держаться в тени раскидистого фикуса. Кто-то из тех ограниченно добрых людей, которые устроили мужика на ночлег в холле, заранее расстегнул на спящем теплую куртку, и это сильно облегчило Ромке доступ к карманам его пиджака.
В карманах нашлись ключи, цифровой плеер, почти новый мобильник, флэш-карта на веревочке, пластинка «Но-шпы», леденцы для освежения дыхания и пачка визитных карточек на имя Гавриила Мисимовича Тверского-Хацумото, переводчика торгово-промышленной палаты. Стало ясно, что растрепанная девица в мятых брючках не только не экскурсовод, но и не переводчица.
– А кто же она? – перекладывая из чужих карманов в свои собственные все, кроме таблеток и ключей, задумался Ромка, которому тургеневская барышня в кружавчиках, в общем-то, понравилась.
Окружающая действительность отозвалась на его голос неожиданно громкими звуками, в которых испуганный карманник распознал топот не одной пары ног. Шум шел со стороны лестницы и быстро приближался. Побоявшись, что он не успеет удрать, Ромка забился в темный угол и затаился там под прикрытием спасительного фикуса.
Стараясь стать как можно менее заметным, он свернулся в три погибели и полностью спрятался за деревянной кадкой. Высунуться было страшно, поэтому Ромка и не видел, кто бежит, кто кричит, кто падает… Он увидел только небольшой предмет, который самопроизвольно закатился под сень фикуса и тихо стукнулся о кадку.
На первый взгляд предмет напоминал небольшой, почти плоский серебряный брусок, но при столкновении с кадкой из металла выдвинулся объектив с линзой, после чего даже дурак понял бы, что перед ним фотоаппарат. Ромка дураком не был. Он сообразил, что вещица в его подфикусовое укрытие прилетела дорогая, и приготовился к тому, что владелец фотоаппарата сейчас же полезет за кадку в поисках своего ценного имущества. Стало ясно, что отсидеться в тихом темном уголке не удастся, придется прорываться к двери с боем. Ромка решил, что будет уносить не только ноги, но и все возможные трофеи. Он сцапал фотоаппарат, выскочил из-за фикуса и зайцем метнулся к выходу, ожидая услышать за спиной истошный крик «Держи вора!» или его аналог на чужом языке.
Криков не было. Осознав это, Ромка уже на пороге рискнул оглянуться и увидел довольно странную картину.
На плешивой ковровой дорожке посреди холла лежал лицом вниз человек в черной одежде, а на нем – и тоже лицом вниз – давешняя лохматая дивчина в нездешнем наряде. Ромка узнал ее по помятому джерси и кружевным манжетам, которые воздушной пеной накрыли пальчики, крепко вцепившиеся в ноги типа в черном. Странная парочка слабо ворочалась, кто-то постанывал, но погони в ближайшее время можно было не ждать, это Ромка понял. Однако медлить он все-таки не стал и канул в ночь без задержки и последнего «прости-прощай!».
Боря Шульц шел по коридору первого этажа, недовольно ворча и шумно шаркая тапками. Полысевшие от старости меховые кролики, украшающие домашнюю обувь Бори, гневно тряслись, словно выражая солидарность с рассерженным хозяином. Скомканную и сбитую в сторону ковровую дорожку Боря увидел еще до того, как вывернул в холл, после чего его ворчание превратилось в тоскливый стон. Эту красную дорожку Боря совсем недорого купил на распродаже списанного имущества райкома КПСС каких-то пятнадцать лет назад и, в отличие от избалованных партийцев, очень ею дорожил. После обработки губкой с пятновыводителем дорожка совсем неплохо смотрелась на ступеньках Бориной кафешки, которая принимала заказы на проведение торжественных свадебных ужинов. Кроме того, иногда Боря использовал данное ковровое изделие для личных нужд. Красная дорожка уже каталась в кузове катафалка, увлекшего к месту последнего приюта престарелых родственников самого господина Шульца, и Боря не терял надежды увидеть однажды на этом ворсистом пурпуре гроб ограниченно любимой тещи.
– Нет, вы посмотрите на это безобразие! – безадресно воззвал расстроенный Борис Абрамович, наклоняясь, чтобы заботливо поправить скомканное покрытие.
В холл он вырулил пригнувшись и потому не сразу заметил тело, раскинувшееся на коврике.
– Боже ж ты мой! Я не понял, это что такое?!
«Это» при ближайшем рассмотрении оказалось молодой женщиной в мятых брючках с задравшимися до колен штанинами, расхристанном пиджачке и кружевной блузке с оборванными пуговками. Взглянув на атласный бюстгальтер приятного кремового цвета и таких же приятных очертаний, Борис Абрамович смущенно кашлянул и поспешно прикрыл очаровательное неглиже полами короткого пиджачка, старательно и неловко сложив их конвертом на фронтальной части дамы. Только после этого он участливо спросил:
– Деточка, что с вами?
Та ничего не ответила, и Борис Абрамович энергично обмахнул ее бледное лицо большим и жестко-скрипучим, как одноразовая пластмассовая тарелка, листом фикуса, пожалев, впрочем, обрывать его с ветки. Деточка отреагировала на дуновение свежего воздуха слабым бормотанием, и обрадованный Борис Абрамович в порыве человеколюбия едва не обрушил на барышню кадку с содержащимся в ней фикусом, временно переведенным в разряд ручных ветрогенераторов. Фикус, не рассчитанный на продолжительную работу в качестве вентилятора, протестующее заскрипел. Боря опомнился, выпустил кожистый лист и поволок полуживую деву к приоткрытой двери, из щели которой тянуло совершенно бесплатным и при этом в высшей степени бодрящим ветром. Поскольку острыми каблучками сапожек бездыханная красавица могла травмировать пресловутую красную дорожку, Боря, поднатужившись, взял деву на руки.
Именно в этот момент в холл вышла Рузанна Шульц. Она обожгла супруга, прижимающего к груди обмякшую девицу в распахнувшейся блузке, пламенным взором из-под бровей, сведенных гусиным клином, всплеснула руками и с чувством вскричала:
– Вай ме! Вай! – что означало, как было известно Боре, «горе мне, горе!».
Далее последовала длинная эмоциональная тирада на армянском языке, которого Борис Абрамович вообще-то не знал, что нисколько не помешало ему уловить общий смысл сказанного. Понимание здорово облегчили русские народные ругательства, во множестве пущенные по канве чужого наречия.
– Рузочка, ты не подумай, я ничего! – залопотал Боря, испуганный угрозой, явственно прозвучавшей в голосе ревнивой супруги. – Я пришел, вижу – этой девушке плохо…
– А ты хочешь, чтобы этой девушке было хорошо, да? – с сарказмом вопросила Рузанна, сопя, как разъяренный бык в предвкушении доброй корриды. – А ну, брось эту дрянь!
Борис Абрамович послушно уронил дрянь на своих тапочных кроликов, которые отчасти смягчили удар, однако девица все-таки охнула и тут же заворочалась, приходя в себя.
– Я убью тебя! – убедительно сказала Рузанна оробевшему Борису и нагнулась за пустой коньячной бутылкой, забытой кем-то на деревянном подлокотнике дивана.
Шульц, успевший пошире распахнуть наружную дверь, проворно присел и пропустил свистнувшую стеклотару над своей головой. В ответ из темноты дунуло холодным ветром, полным колких ледышек, и теплолюбивый Борис Абрамович раздумал спасаться бегством в заснеженный двор.
– Рузочка, я тебе все объясню! Рузочка, ты только не волнуйся! – взмолился он, по сложной кривой в обход фикуса, дивана и – главное – сильно взволнованной супруги убегая в коридор.
– Зачем только я вышла за тебя замуж?! – запальчиво выкрикнула ему вслед Рузанна. – Где была моя голова?!
– А где была твоя голова? Я просто взял девушку на руки!
– Я видела, где были твои руки! – с горечью ответила Рузанна.
– Ну, и где? Где были мои руки? – заспорил осмелевший Борис Абрамович из глубины коридора.
– А где его нога? – очнувшаяся девица, тупо похлопав глазами, неожиданно тоже включилась в ревизию чьих-то органов.
– Вай, как не стыдно! – распаленная Рузанна с готовностью перенесла свой гнев на постороннюю негодяйку. – Посмотри на себя, девушка, в каком ты виде! У тебя папа, мама есть? Что они скажут?
Девица глянула на себя сверху вниз, живо представила, что сказали бы папа и мама, ойкнула и запахнула блузку.
– Иди отсюда, пока я добрая! – посоветовала ей Рузанна.
– Иду, – кротко согласилась девица и, пошатываясь, пошла к лестнице, но по дороге зачем-то сделала крюк и пытливо заглянула сначала за кадку с фикусом, а потом под диван.
Ничего интересного для себя она там не нашла и уныло поплелась на второй этаж. Проводив безнравственную молодую особу суровым взглядом, Рузанна Шульц плотно прикрыла и заперла на задвижку наружную дверь, по-хозяйски поправила многострадальную ковровую дорожку и экономно выключила бра на стене, рассудив, что спящему на диване гостю освещение только мешает.
Когда заиндевевшее окошко остекленной двери потемнело, из сугроба посреди заснеженного двора, кряхтя и охая, с трудом восстал человек в черной одежде. Потирая плечо, сильно ушибленное шальной коньячной бутылкой, и тихо ругаясь на чужеземном наречье, он осторожно поднялся на крыльцо и потянул на себя дверь. Она не поддалась. Черный человек выругался громче, страстно подышал на стекло, потер его рукавом и заглянул в недоступное помещение. Смысла в этом действии не было никакого: в холле было темным-темно. Человек безрезультатно подергал дверь, всплеснул руками и то ли хихикнул, то ли всхлипнул. Черствую дверь это нисколько не тронуло. Постояв в раздумье несколько секунд, человек сошел с крыльца, выступил на середину двора и из-под ладони, приставленной ко лбу для защиты от мельтешащих снежинок, внимательно оглядел вереницу окон. На первом этаже все они были забраны решетками. На втором решетки отсутствовали.
Пока человек в черном осматривал окна, одно из них со стуком распахнулось и тут же ярко осветилось. На секунду в открытый проем тугим парусом выдуло тюлевую занавеску, потом светлый пузырь опал и втянулся внутрь. Створка окна медленно подвинулась к раме.
Человек в черной одежде, уже густо припорошенной снегом, сокрушенно цокнул языком и молитвенно сложил ладони. Очевидно, его горячая просьба была услышана небесами: окно не захлопнулось, а свет в нем вскоре погас.