Круги от камушка - читать онлайн

Шепот:

– Ну че там, че там? Че они?

– Да позырь сам, они ни хера не видят.

Из-за угла коридора осторожно вылезает вторая физиономия. Глаза у нее мгновенно становятся размером с блюдца – точно как у первой, торчащей рядом. Рот расплывается до ушей:

– Во, блин. Ни фига себе они… Ваще!

– Ага. Везет же…

Под пролетом черного хода, ведущим на чердак, старшеклассник увлеченно… скажем так, «пялит»… нет, скорее, «дрючит»… в общем, вовсю сношает старшеклассницу. Стоя. Мотаются полы расстегнутой рубашки, взлетает и падает то, что еще недавно было прической. Девка сопит на всю лестницу, сквозь сопение пробиваются глухие взвизги. Парень не отстает, время от времени добавляя в палитру звуков сдавленные взрыкивания. Процесс идет уже минут десять, вот-вот количество вложенной энергии должно перейти в качество, как учат буквально в нескольких кабинетах отсюда. Туда бы этих двоих, как наглядное пособие – да техника безопасности не позволит.

Одна из наблюдающих рож скрывается за углом, потом снова вылезает и выставляет в сторону парочки руку с мобильником. Рука дрожит. Смотреть-то ладно, максимум по морде схлопочешь, а вот снимать – это уже да. Запалят – новенькой «Нокии» точно пиздец, а уж хозяину…

Второй косится на мобилу, по лицу явно пробегают следы тех же мыслей. Впрочем, герои будущего порнофильма сейчас и вправду не здесь. Не сразу заметили бы, даже если б стояли лицами к камере. А они и не лицами, а на тех не-лицах, как известно, глаз нет. В естественных условиях, по крайней мере. Глаз на таком месте может появиться у оператора фильма, если будет слишком уж возбужденно гыгыкать и тянуть руку.

На съемочной площадке тем временем близится кульминация. Сиплый шепот:

– Катька? В тебя… можно… сегодня?

– А?.. А.. Да… Да! Да-да-да-да!.. Даааа! Аа!!

Собранный из слухов и обрывков, хилый жизненный опыт оператора тем не менее подсказывает: еще десять-пятнадцать секунд, после чего съемку прекратить – и ходу отсюда! Пока актеры не очухались и не полезли гонорар из кассы выбивать.

Рожи, не снимая широченных лыб, утягиваются за угол. Партизанское шарканье удаляется по коридору, заглушаемое коротким стонуще-хрипящим форте на площадке.

– Ну ты, Костик… Ну ты вообще… Ну… блин… Казанова…

– Да ладно, Катюх. Че, не понравилось, скажи?

– Ну… Не… Вообще, клево. Классно ты. Но больше я тут не буду, короче. Стремно. И руки все в дерьме, за трубы эти держаться. Вот, держи салфетки.

– О, круто. Спасибо.

Названный Костиком вытер багровое, будто раскалившееся от трения мужское достоинство, и неторопливо убрал его в штаны. После чего принялся любоваться приводящей себя в порядок подругой. Благо, было чем любоваться. Даже с уже застегнутой рубашкой и спущенной с пояса юбкой.

Рыжая она была, Катька Баранова из одиннадцатого «бэ». Медно-рыжая в крупную кудряшку. И характерно зеленоглазая при этом. И белокожая, как принцесса. А все остальное мужской контингент школы, от пятиклассников до физкультурника Степаныча, описывал при встрече неопределенным (но точно подходящим к ситуации) дифтонгом «ыэ». Если встреча была на безопасном расстоянии – добавляя вневременное «во, бля». Хороша, короче, была Катюша.

Костик за ней не волочился, потому как нутром чуял: волочиться придется в хвосте длинной очереди. Очередей он не переносил принципиально, особой щепетильностью никогда не страдал, так что не упустил возможность слегка зажать встреченную вечером в школьном коридоре Баранку. Он в этот день после уроков зависал в радиоточке с корешем, она пришла забрать у сестры купленную в обед курицу (сестра преподавала историю у старших классов и собиралась сегодня задержаться дольше обычного, а курица была немороженая и текла). Свет уже почти везде погашен, в школе никого, у Катьки он когда-то вообще первым был… чего бы и не прижать?

Если бы она начала визжать и отбиваться – да не вопрос, я пошутил, иди себе. Чай, не маньяк какой. Но Катька лупила кулаками в спину чуть слабее, чем ожидалось, и от громких воплей воздерживалась. Даже когда две пуговки на рубашке расстегнул – не орала. И когда рукой под юбку сунулся – только чуть громкость прибавила. От шепота до громкого шепота. В общем, обнаружив на месте изображенной на картах оборонительной линии чистое поле, Костик – сам себе и генерал, и рядовой – отважно плюнул в сторону возможного засадного полка в кустах, и передислоцировался вместе с захваченным трофеем в единственное более-менее непубличное место: под лестницу на чердак.

Где и был зафиксирован в разгар сражения – верхом, так сказать, на рыжем кобыле – съемочной группой в лице двух семиклассников, ползущих с генеральной уборки кабинета биологии. Зверь эта биологичка, вообще: пририсованное мамонту и лосю они бы стерли за пять минут, а тут пришлось весь кабинет пидарасить. Только что окна мыть не заставила. Зато вот теперь повезло конкретно!

Удалившись на безопасное расстояние от черного хода, пацаны немедленно уселись на подоконник и, стукаясь лбами, принялись прокручивать и смаковать видео на крошечном экранчике. Свет, конечно, не ахти, звук вообще никакой («Это она так рычала?!» – «Дурак, это ты в микрофон дышал!»), зато содержание – хоть сейчас на сайт двадцать один плюс. Удачно как. И лица кое-где видны, можно с этого козла еще стрясти чего-нибудь…

– Че, хорошо записалось? Урроды!

Убрать мобилу, естественно, не успели. Теперь она торчала в двух метрах от пола из руки главного героя, продолжая бодро пропагандировать непревзойденные качества рыжих кобылов, и в озверелых героевых глазах отчетливо читалось: просто об пол неинтересно, а вооон об ту стенку – самое то. А потом займемся урродами. Выебу нахуй пидарасов!!!

(«Четыыре белых эскадроона Семеен Миихалыч зарубииил…» – отозвался в башке берущий за душу красноармейский голос).

Впрочем, животное породы «семиклассник» гораздо ближе к дикой природе, чем некоторые полагают. Вместо чтобы попытаться просочиться от возмездия сквозь стену или хотя бы дернуть со всех ног по коридору, владелец «Нокии» взревел укушенным зубром и попытался в прыжке освободить родной аппарат. Почти даже долетел, самую малость не хватило. Выживет – десантником будет.

С одной стороны, мобилу это спасло: каратель сменил первоочередной приоритет с уничтожения улик на ликвидацию преступника. С другой стороны, спасти последнего уже было нечему, некому и, главное, некогда…

Допинав подвывающий клубок из ног и рук, Костик перенес внимание на второго персонажа, накрепко примерзшего к подоконнику.

– Слышь, ты, уебан! Этому передашь, как прочухается: мобилу верну, когда запись скину. Если захочу! Понял, не?

Клубок на полу издал неразборчивое: «уука… ййдуубля… здецте… ууук…» Несколько новых пинков ясности монологу не добавили, только слегка подняли громкость.

– Короче, пиздюки! Кому вякнете – за яйца подвешу! А потом оторву нах! А щас валите отсюда в пизду!!!

Примерзший издал некую последовательность фонем, смысл которых неясным образом складывался в «ненадопонялиоченьхорошопонялиненадоужеуходимуже

ушлиненадобля». Отмерз от подоконника, деревянными руками подобрал с пола останки павшего товарища, и уволок их по коридору, оглядываясь и успокоительно бормоча.

А понемногу остывающий Костик уселся на место примерзшего («…надо же, теплое!..»), перевел запись на начало и запустил по-новой. Минут пять коридор оглашался хмыканьем, гыканьем и репликами вроде «твою мать, руки кривые! че за ухо в кадре?!» Впрочем, судя по общей тональности, герой остался в целом доволен эпизодом. Натуральные эмоции – за них многое прощается.

Досмотрев, он снялся с подоконника и ушагал в темноту коридора, засовывая новообретенную мобилу в карман джинсов.

– Здрасьте, Нелли Наумовна!

– Здравствуй, Хоев.

Обогнав историчку, Костя отсчитал двадцать широких шагов, и на мгновение крутнул головой. Никогда не мог удержаться, сколько ни зарекался. Вот и в этот раз: сетчатка за полсекунды впитала изящный силуэт, карие глазища и рыжую гриву до пояса, а широкий Костиков шаг внезапно стал причинять обладателю изрядные неудобства. Пришлось, шепотом матерясь, перестроиться к стенке и сделать вид, что внезапно и ужасно зачесалась нога в туфле.

– Что, Костя, ноги чешутся? Носки давно не менял?

Нелли прошествовала мимо, издевательски улыбаясь. Все она понимала, сучка.

– Не вздумай на уроке разуться! Окна заклеены, разбивать придется! – донеслось из удаляющейся гривы. Сзади захихикали. Костик обернулся, готовый рвать и метать, но в лицах группки десятиклассниц так нескрываемо читалось ожидающее «ну-ну?», что оставалось только зашипеть сквозь зубы.

Не ладил он с Наумовной, хоть тресни. С самого первого урока, еще в десятом, когда попытался с ней поспорить о роли Троцкого в революции. Это с выпускницей истфака-то! Загнала в угол, распотрошила на глазах у ржущего класса, торжественно выклевала печень и оставила подыхать от позора под общее улюлюканье. В тот раз, правда, досталось всему классу: разъяренной Наумовне одной жертвы всегда было мало. Но запомнили, естественно, только Хоева. Одиннадцатые, вон, весь десятый класс его «Троцким» погоняли.

Костя Хоев на полном серьезе собирался поступать на истфак МГУ. С восьмого класса собирался. Читал, учил, дурел, заработал в школе репутацию чрезвычайно начитанного гопника, но направления не менял… пока в исторический второй день десятого класса не влупился с разбегу в эту рыжую дуросволочь. Весь мозг отбил. Оказалось, что читает он не то и не так, выводов делать не умеет и никогда не научится, лоб у него чугуньевый, и именно из-за таких вот големов история никак не может стать нормальной наукой. В общем, последние полгода Костик всерьез подыскивал себе другую экологическую нишу. Если у них на истфаках водятся еще такие Наумовны – печенки на всех не напасешься.

При этом красивая же, зараза! Двадцать четыре года, в самом расцвете девка, и от природы наделена по-царски. Физкультурник, говорят, в учительскую не заходит, когда Нелли там – чтобы потом не краснеть. Мордочка у нее, конечно… характерно национальная… но неким непостижимым образом из этих марсиански-огромных глаз, носика, достойного служить тараном триремы, широченных скул, крупного (мягко говоря) рта и неожиданно скромного подбородка складывается милейшее личико: глянешь – не оторвешься.

Пацаны сначала Костика подбивали – мол, Наумовна же в тебя втюрилась напрочь, давай подкатывайся, дело верное. Однако несколько встреч на уроках и в коридорах отбили у него всякую охоту даже приближаться к Нелли, не то что «подкатываться». Язык у девушки оказался подвешен за нужный конец, стебала она его с удовольствием, безжалостно и – что самое мерзкое – прилюдно. Теперь, когда приходилось пройти мимо – пробегал на максимальной скорости, здоровался как можно нейтральнее… и все равно, отсчитав двадцать шагов, оглядывался. После чего, матерясь, сворачивал к стенке и подвергался новой порции унижений.

Почесав как следует ногу, Костя прочапал в класс, хряснул сумкой об парту, уселся и обозрел. Вокруг кипела жизнь.

– …Пики козыри!..

– …Что у тебя вот тут написано, я разобрать не могу?…

– …А он мне такой: да че ты ломаешься…

– …Вилка, ты геометрию сделала?..

– …И че, ты с ним поехала?..

– …А я вальтом!..

– …Тут? «Квазипараболическая зависимость»… ну чего уставилась? Я, что ли, это выдумала?

– …Вилка?.. Вилкаа?… Ну Виола?!..

Училка за столом сосредоточенно листала бумажки, слегка морщась от особенно громких выкриков. Костик опять против воли засмотрелся, но тут его пихнули. Сосед по парте Вася Казанский устраивался на стуле, основательно отдуваясь. Тяжело, наверное, такую кучу мышц таскать…

– Вась, не тяжеловат тулупчик?

Казан уставился непонимающе. Нет, тупым он не был, отнюдь, но реакции у него были… как бы сказать… в первую голову физические. То есть если бы Костик на него замахнулся, то улетел бы за ближайший горизонт, не успев даже руку до конца поднять. А вот абстракции Васе давались труднее.

– Чего ты? Чего тяжело?

– Забей, Вась. Геометрию сделал сегодня?

Все еще погруженный в предыдущий вопрос сосед оживился и расцвел:

– Да ты че, нет, конечно! Давай!

– Да я тоже нет, – обломал его Костик. – Вон, Вилк… Виола точно сделала, у нее спроси. А я у тебя потом. Только там очередь.

– Подкааалываешь, да? Мне у Виолки всегда без очереди! – Вася выбрался из-за парты и потопал в соседний ряд. «Гордо реет наш Казанский, Терминатору подобный»: случайный экспромт Леськи Лапиньш разошелся в свое время по всей школе. Костик проследил Васин путь до парты Агапенко, среди разбегающихся, как куры, одноклассников, и в который раз удивленно спросил кого-то внутри себя: «Ну как это, а?» Влюбленность Казана в Вилку он еще мог понять: ничего удивительного, чудовище и красавица; но какого хрена умница Вилка обратно втюрилась в эту гору?? И какого черта так безальтернативно??

Вилка, собственно, оставалась почти единственной в классе девчонкой, так и не вступившей за три последних года в Клуб Бывших Девок Хоева. (Байкова, понятно, не в счет, а Диляра дальше лифчика не пустила). Невзирая на Вилкину всестороннюю прекрасность, инстинкт самосохранения не позволял Костику наставить Васе рога. Даже по пьяни. Даже под дурью. Даже когда она сама напрашивалась (было, было, чего уж там). Просто отключал, подлец, один небольшой орган в подопечном организме – и хоть башкой об стену бейся.

– …Хай! Слышь! Перекинемся?

С задней парты махали приглашающе. Что ли, действительно, пойти? Сколько там еще перемены? Ээ, три минуты…

– Не, пацаны! Не успеем уже! На следующей!

– А че, все, что ли? Сколько? Три? Да ну нафиг, успеем еще раз! Давай, Хай!

– Не, на следующей!

«Хай». Гы. Привыкли все-таки, приучились. «Хой», конечно, проще – но уж больно коннотации нелицеприятные. То есть не повезло с фамилией, однозначно… Внутри головы некто сиплый ударил по струнам и немузыкально заорал: «Де-ма-би-ли-заааацыыыыяааааа!», и Костик некоторое время развлекался, с хрустом затаптывая сиплого в извилины. Однако мысли уже сбились, понеслись какие-то фрагменты про попсу и рок, потом его вынесло на привычную магистраль «Я и Другие»… но тут завизжал звонок, и все мысли разом заслонил липкий ужас с ехидной ухмылкой и невидимой, но ясно ощущаемой рыжей гривой.

– Ну? Что еще ты помнишь?

– Ну, это… там еще Гайдар был, во. Аркадий. Кем он… президентом, да, точно. Президентом. А министром у него… министром…

– Ннну?! Кто министром?!

– …Ч… Чубайс… нет?…

Нелли прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Только не смеяться. Только. Не. Смеяться. И не глядеть на это чудо, а то точно не удержусь. Сползу со стула и буду кататься по полу у Васиных ног, а Вася будет смотреть непонимающе, и класс я после этого никогда обратно не построю. Так, все? Открываем?

Возникшая перед глазами картина – «Дирижер Виолетта Агапенко репетирует с оркестром глухонемых» – разом зашвырнула стрелку смехометра далеко за красный сектор. Нелька успела только придать перекошенному лицу видимость запредельной ярости, и, всхлипывая, рванула между партами к входной двери. Куда она… наружу… закрыть… чуть подальше… еще… ой, я сдохну… президент… Гайдар… ой, Вилка дура… ой, мамочка…

Когда судороги и всхлипы стихли (хохотать-то вслух нельзя, вокруг уроки идут), учительница истории Нелли Наумовна Баранова, она же – для друзей – Рыжая Нелька, поднялась, держась за стенку, и направилась в туалет промывать глаза. «Фиг с ними там, в кабинете, пусть три минуты пошумят, приду – заткнутся. Еще и решат, что довели училку до истерики, тише сидеть будут.»

В классе тем временем шла гражданская война. Девчонки хором жалели Наумовну и орали на Казана; Казан переминался у доски и бурчал, что он же не виноват, что у этих президентов все так сложно, и чего вообще, он ее и не доводил совсем, сама такая нервная. Пацаны разделились: часть орала на девчонок, защищая собрата, несколько ренегатов вопили, как ни странно, в защиту училки, с задней парты слышалось азартное «А я ее дамой!». Байкова металась между партиями, тщетно призывая к компромиссу, Агапенко терла занемевшие руки и с влюбленной жалостью смотрела на вяло отбивающегося от наскоков Васю. В первые секунды после бегства Нелли она успела выскочить к доске и провести сверхкраткий инструктаж, это потом уже девки взяли беднягу Казана в оборот.

Хлопнула дверь. Гам мгновенно стих, оставив после себя чересчур увлекшееся «…шестеркой твоего туза!..» Наумовна, впрочем, только сверкнула глазищами в сторону игроков: эти ее как раз боялись и уважали больше всех. Любого из них она могла сделать беспробудным двоечником по своему предмету – но не делала, получая в ответ поразительно тихие на уроке задние парты. Вот и сейчас замолкли в момент… хотя карт из рук не выпустили, буратины. Неужто доигрывать будут?

Вася все еще не решился сесть на место. «Вот черт. Ладно, на пять минут меня сейчас хватит…»

– Ну что, Василий? Вспомнил, кто там был министром?

– Этот… Гайдар и был, да. Тимур.

Вилка подпрыгнула, Нелли до боли сжала губы: «Минус две минуты… быстрее, Вася, умоляю!»

– …Всех советских министров посадили потому что. За то, что воровали. Президентом был… как его… Горбачев, ага. Его тоже потом посадили. За то, что он нефть продавал американцам.

«Пятьдесят секунд… сорок девять…»

– А потом президентом был, этот, Ельцин, – при упоминании последнего Казан непроизвольно расплылся в ухмылке. Ну конечно, что они про него знают? Правильно – что бухал не просыхая…

– Садись, Василий, на трояк наговорил. Шоколадка с тебя Вил… Виоле, запиши в дневник. Агапенко, отвернись, ты в нем дыру прожжешь!

Класс хрюкнул. Явно отошла уже Наумовна от истерики, шутит, вон. Чего у нее не отнимешь, так это умения быстро успокаиваться. Молодая еще, видимо, нервы не истрепаны.

– Так, начинаем новую тему. «Последствия гайдаровских реформ в России». Что ты хочешь, Света?

Байкова исполняла в классе роль, промежуточную между старостой и пресс-секретарем бандитской группировки: посредством нее примитивный организм «класс» обращался к внешнему миру с просьбами, предъявами и пожеланиями здоровья (по большей части, впрочем, вполне искренними). Нелли никак не удавалось разобраться, сколько в произносимом Светой самой Светы, а сколько – «коллективного Я» одиннадцатого «а».

– Нелли Наумовна! Мы очень извиняемся перед вами за то, что случилось! Мы поговорим с мальчиками, чтобы такого больше не было! Простите, пожалуйста!

Ну, ладно, хоть виноватыми себя чувствуют. Хоть кто-то. Хоть отчасти. Хоть даже одна Байкова. Дорога длиной в тысячу ли…

– Спасибо, Света, – Нелли изобразила строгий кивок. – Скажу вам честно, ребята: вы меня довели сегодня. Постарайтесь, чтобы это действительно не повторялось. Это в ваших же интересах. Все, продолжаем. Пункт первый: «Экономические последствия либерализации цен».

– А как пишется либела… либлилиризация?

– …Через «бля»!

– …Я тоже не знаю!

– …Напишите на доске!

– Нелли Наумовна, я напишу, можно?

– Напиши, Свет. Тихо, эй! Мартынов, тетрадку открой? Хотя б для виду! Скучно? Можешь меня рисовать, если тебе скучно. Хорошо нарисуешь – я тебе тоже что-нибудь нарисую, в журнале. Всё, кто не слушает – тот балда!

Рассказывая про гиперинфляцию, бартер и падение производства, Нелли одновременно рассматривала класс, пытаясь понять: они хоть что-то воспринимают из того, что она им долдонит? Это же на их памяти уже было.. впрочем, нет, с чего бы – этим было по четыре-пять лет, какая память. Они помнят в лучшем случае середину девяностых, а в основном уже – конец, с кризисом и подъемом. Но родители же им должны были рассказывать в детстве?!

Одиннадцатый «бэ» слушал вежливо, старательно – но без всякой реакции. Надо, мол – запомним… до контрольки. Нафиг нам эти ужасы, если разобраться?

Переводя взгляд с лица на лицо, Нелька старательно избегала четвертой парты во втором ряду слева. От Васиной сосредоточенной физии опять на хи-хи пробьет («гайдартимур, блин!»), а соседушка его… вот кого бы удавила, честное слово. Она внутренне поежилась, в очередной раз наткнувшись на эту пугающую мысль.

С чего все началось? Классе в седьмом, кажется, когда студентка Нелька гостила дома на зимних каникулах, младшая сестренка Катька пришла со школы зареванная; мать от нее ничего не добилась – но сестре она, проплакавшись, рассказала. В рассказе фигурировал некий Костян с неприличной кличкой, из параллельного, регулярно доводящий ее до слез издевательствами и тычками.

Надо признать, что на тот момент покрытая веснушками рыжая растрепа Катька была разве что соблазнительной мишенью, в соблазнительную девушку ей предстояло превратиться года через два. Но, встретив назавтра сестру возле школы, Нелька была всерьез шокирована: в ее время в этой школе таких слов девчонкам не говорили. Внутренне она ожидала, что сейчас прозвучит что-нибудь на тему национальности, и тогда можно (и нужно) будет идти отрывать уши и что там еще можно оторвать у семиклассника. Не знал тогда Костян с неприличной кличкой, какие важные части организма спас ему внутренний голос, шепнув в критический момент: «А вот это уже лишнее!»

В тот раз Нелька не стала вмешиваться, хорошо уже понимая – после шока педпрактики – что она скоро уедет, а Катьке быть среди «этих» еще годы и годы. «Сама должна справиться», – так она сказала матери, а сестре объяснила доступным языком, куда следует посылать малолетних гопников. И наизусть повторить заставила. Осознавая, что в особом аду для педагогов в этот момент сияющие черти прикручивают сияющую табличку «Н.Н.Баранава – истаричька» на совсем уж нестерпимо сияющий новенький котел.

В последующие приезды на расспросы старшей сестры младшая бодро рапортовала, куда отправляются те, кто на нее наезжает. Теперь уже наступила Нелькина очередь тайком заучивать наизусть заковыристые обороты: ученица определенно превзошла учительницу. Которая и учительницей-то еще не была, кстати, и даже не предполагала. А в то лето, когда младшая отгуляла на выпускном из девятого, Н.Н.Баранова закончила свой истфак – и приехала преподавать в родной школе. С красным дипломом в сумке и ходящей кругами под рыжими волнами мыслью: «Вот попала, а?» А куда деваться, если мать совсем уже работать не может, пенсия никакая, а Катюха в самом опасном возрасте и без копейки карманных денег? По рукам же пойдет, моргнуть не успеешь.

Да и, в конце концов, это еще не котел с табличкой. Выберемся.

…И когда сестренка ей радостно и по большому секрету рассказала, что она уже… это… ну, с мальчиком…, и назвала имя мальчика – вот тогда и плеснула под волнами новорожденная мысль: «Удавлю!» И с тех пор так и ходила там, в глубине, время от времени поднимаясь на поверхность и высовывая зеленое бородавчатое рыло. Как недавно, например, когда пошли слухи – с кем засекли Катьку после школы и в каком виде. Потому и огибал взгляд училки Наумовны четвертую парту во втором ряду слева.

И все-таки не обогнул.

У старшеклассника Хоева последние полтора года тоже зрели некие смутные мысли относительно исторички-истерички. Что-то из области «обесчестить и бросить в полк». Конечно, воли им Костик не давал, невозможному в данной реальности обесчещиванию и бросанию предпочитая старательный обход рыжей стервы по максимально возможному радиусу… но в глазах что-то тоже плескалось, видимо.

– Итак, начиная с девяносто третьего года… Что ты на меня так смотришь, Хоев?

– А что, нельзя? Я вообще-то на вас и должен смотреть.

– Ты слушать должен! А не пялиться!

(хихиканье на грани слышимости)

– Кто пялится? Я?? Да было б на что пялиться, ёба! Уй, бля…

В тишине громко стукнула об парту выпавшая у Оли Киреевой ресница. Старшеклассники на линии, соединяющей училку и Хая, инстинктивно вжали головы в плечи – когда в канале пойдет разряд, каждый сантиметр расстояния может спасти жизнь. ОБЖ в классе любили.

Запахло озоном.

– Тты. Ссс… Всстал быстро!

С грохотом товарного поезда издевательски меееедленно отодвигается стул.

– Ссюда иди! Ссучонок!

– Ты че, вообще ебанутая? Дури обкурилась, бля?!

– Сюда, я сказала, каззел безрогий! И заткни хлебало, а то щас сама заткну!

(шепот в пространстве, не имеющий отношения к звуковым волнам: «ващщее…»)

Подчеркнуто шаркающие шаги.

– Ну, пришел. Че дальше?

На этот раз взгляды почти в упор. Нелькина рыжая грива начинает пушиться и вставать дыбом. Вот-вот заскачут искры.

– Ты, урод! Историком себя вообразил? Все знаешь? Рассказывай, я послушаю!!

– Че рассказывать?

– Тему слышал, идиотик? По теме, с начала!

– А че я, обязан, что ли?..

Внутри у Костика булькал и рос непритворный ужас, хотя глаза еще светились злобой. «Да что она, что я ей сделал?» Взгляд из-под рыжей челки жег черепушку изнутри. Понеслись спутанные мысли: «…бля, вся школа до выпускного ржать будет… на лингвистику пойду, какая теперь история… сука, ненавижу, за что?» Снаружи он сумел выдавить блеющее:

– Ну, это… Первым указом нового правительства была отмена сдачи валютной выручки…

Нелли, не поворачиваясь, подтянула стул. Уселась. Дернула головой:

– Дальше?

– Ну, этот, министр финансов… Кох, кажется… да, Кох… выпустил указ, по которому заводы могли сами покупать все за валюту…

Взгляд палил. Ужас затопил шею, во рту стало мерзко. Костик сглотнул и замолчал.

– Ну? Дальше?!

Молчание. В глазах отчаянное: «За что?!»

– Вот, пожалуйста, любуйтесь. Кретин кретином. Гопник переразвитый вульгарис. На истфак он собрался, сучонок! – Нелли шипела, как записываемый мужиками костер. – Тебя туда даже сортиры мыть не возьмут! Тебе же восемнадцать почти, дебил, а в башке одни девки! Ни единой мысли! Ни-е-ди-ной! Пустота звенящая! Вакуум!! Где вас таких клепают, а?! Ну скажи хоть что-нибудь, родной? – тон внезапно сменился на ласково-просящий. – А то ведь я подумаю, что у тебя с перепугу остатки мозгов в штаны вытекли. Скажи хоть слово, ушастенький? Молчит… Плохо тебе? Дурку вызвать? Ребята, у кого-нибудь телефон дурки есть? Вы ж тут через одного шизики, неужто нету?!

Класс смотрел завороженно, никто даже не пошевелился. «Эк я их», – подумал кто-то внутри Нельки с гордостью. – «Это и есть, что ли, педагогическая жилка?»

Что-то надо было, однако, делать с этим истуканом. Как бы действительно не сорвать пацану гайки.

– Костя? Коостяаа? Ау-у?

Хай пошевелился. Ужас уходил, злоба не возвращалась, в башке стало дымно, смутно и прохладно. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел к выходу.

«Сумку свою подхватил», – машинально отметила Нелька. – «Значит, в сознании».

– До свидания, Нелли Наумовна.

Дверь закрылась мягенько, без стука.

Молчал класс, молчала учительница. В молчании досидели до звонка, молча стали собираться. Нелли встала. Голос прозвучал неожиданно тускло:

– Ребята, выучите сами то, что я недосказала? Хорошо?

Под недружные «да» и «конечно» она выбрела из класса. «Есть сегодня еще уроки? Да, еще один у десятых. Отпрошусь, скажу – плохо мне. Валерьевна нормальная, поймет.»

«Что ж я сделала-то, а? Чем он меня так взбесил? Не самый же урод, есть хуже…»

Костик сидел за компом и просматривал отредактированную запись. Собственное лицо и возможные приметы он, где можно, вырезал, где нет – заретушировал как следует. Катькино – наоборот, выделил порезче. Крутая, кстати, камера в этой мобиле, хоть вообще ее не отдавай.

Неделю ковырялся, на все забив, зато теперь…

Что «теперь» – пока было неясно. План не вырисовывался. Выяснить адрес и в почтовый ящик письмо кинуть? Не, рискованно: девка реально боевая лошадь, а ее бывшие одноклассники нынче – серьезные ребята. Ладно бы еще ее собственные фото, а тут сеструха, за сеструху она геноцид устроит.

Катюху жалко, кстати. Только начали с ней, и сразу все закончится. Узнает – не простит. А девчонка классная, вообще-то.

За последние дни, порывшись в обостренной стрессом памяти, Костик, кажется, начал нащупывать истоки всего этого бреда. Вспомнил даже тот случай, когда Катьку после школы встречала приехавшая сестра, а они с пацанами по привычке набросились и принялись рыжую-конопатую доводить до слез. Ритуал у них такой был в то время. Выражение лица сестры (как и само лицо) память, разумеется, не сохранила – он тогда на другое смотрел – но имелись основания заподозрить, что его-то это лицо тогда запомнило. А через несколько лет явилось в школу в колпаке палача и устроило обидчику показательную казнь.

Ну не дура, а? Кто в пятом тире седьмом классах девчонок за косы не дергал, покажите мне этого святого идиота?!

Правда, потом еще была эта история с выпускным, налакавшейся шампусика Баранкой и внеплановыми поцелуями в ночных кустах за рестораном (надо ж было Леське имено в этот день застрять в Энске – чего ее туда вообще понесло!) Каковые поцелуи – ежу понятно – плавно и стремительно переросли в обжимания, а обжимания, в свою очередь… короче, хорошо, что успел выдернуть вовремя. А то был бы им десятый класс, гы. Ей в роддоме, ему на зоне. Учитывая ту историю с Тохином в восьмом – точно загремел бы. Мамка у сестричек – божий одуванчик, но вот старшая пошла явно не в маму. Что ж там за папа Наум такой был, интересно?.. Ладно, проехали.

Но если даже допустить, что Катька все растрепала сеструхе – ну и что? И что, вашу мать?? Никто ж не заставлял, сама вешалась! Что, раз восемнадцати нет – так сразу яйца резать? Ну так давайте всем тогда уже: на том же выпускном, в тех же кустах и Вася-еще-не-культурист свою обожаемую Вил… Виолу валял, и «параллельная» Леночка с «непараллельным» Ромочкой стонали, и даже, по рассказам, кого-то с Байковой видели. («Кто-то», правда, так и остался неизвестным героем: когда к одиннадцатому классу Светка наконец превратилась из советского пупса в китайскую копию Барби, выяснять подробности давней истории уже всем было лениво. Может, Бэтмен пролетал, а может, шампанский глюк. Сама Байкова об этом не распространялась).

«Не, психованная она, точно». Хай вспомнил бешеную тьму в Нелькиных глазах, и поежился.

«Ничче», – проговорил он мысленно. – «На всякую хитрую гайку найдется болт с левой резьбой.»

– Нелли Наумовна?..

Нелька дернулась. Вечер же, восемь почти, что этот козел тут делает?

– …Нелли Наумовна, погодите секунду. Я спросить хотел кое-что.

Козел подошел, глядя явно заискивающе. Извиняться, что ли, собрался? Что это у него в руках?..

Некоторое время длилась немая сцена. Учительница отупело смотрела на всунутую ей в руки фотографию, ученик слушал звон в ушах и против желания прощался с жизнью. По крайней мере, с жизнью человека с руками, ногами и еще кое-чем важным и нужным.

…Голос был едва слышен, без интонаций и выражения. Как у робота, объявляющего сумму на банковском счету.

– Это что?

Вдохнуть поглубже…

– А вы сами не видите?

– Ну и… что теперь? – так же мертво.

Внутри у Хая кто-то громко и радостно произнес: «Оп-па!». Вечер обещал быть томным.

– Теперь? Ну, допустим, давайте сейчас… через пять минут… встретимся у туалета на третьем этаже. Пойдет?

– Ннет.

– Нет?? А у вас другое предложение?

– Я… денег тебе дам… сколько ты хочешь?

– Ой, держите меня. Какие у тебя деньги, дура. Еще варианты?

– Нет… Костик, не надо…

– Слышь, фиг ли ты выпендриваете… выпендриваешься? Секи, сука, что будет завтра: это еще не самая клевая фотка. Вся школа будет обсуждать, до первоклассников!

«Давить, давить ее, чтобы не дернулась! Бля, страшно!»

– Нне надо…

– Да что ты? – Хай наконец позволил себе победительную ухмылочку. Вышло кривенько. – Ва… тебе после такого в этом городе не учить. Сестра-то твоя – шлюха, к ней очередь выстроится. И куда ты поедешь? А?

– Не нааадооо… Кооостииик…

Девушку затрясло, фотография выпала из рук. Вот тебе и вся гордая и неприступная Наумовна. «А я-то боялся!..» Хай подобрал фотку, спрятал в карман, и еще раз внятно проговорил училке в лицо: «Шлю-ха твоя сестра. А ты щас пойдешь на третий, к туалету. Через пять минут не придешь – завтра можешь вешаться».

В грязноватой кабинке женского туалета – шепот, стук локтями о стены, звуки вялой борьбы:

– Да повернись, тебе сказано! Неудобно за сиськи держаться!

– Кооостяа… по… пожаалуйста…

– Бля, какие! Свитер снимай нахер, и рубашку тоже. Да на пол, дура! Дай сюда. Оооу, пиздец просто. Как он у тебя расстегивается? Застежки нет, че за хрень?

– Ссспере..переди… ииии…

– А, во, точно. Ох ну ни фига себе… ой йооо… ни фига себе ты какая… вобще, бляаа…

– Кооостик, ну… ну… не надо…

– Стой смирно, кобыла! Руки убери! Ух, бляя…

Некоторое время из кабинки доносятся только урчащее сопение и всхлипы. Потом стуки возобновляются:

– Юю… юбку… не троонь! не трооонь!

– Чего?! Заткнись, ты! Руки убери, сказал! …Ой, клево как! Куда там твоей мелкой шлюхе.

– Ааааээээ… ааааыыаа…

Да, это определенно была не Катька. С таким роскошным изобилием Костик еще не сталкивался. В порниках видел, конечно, но всерьез не верил. Силикон, мол. Вот тебе силикон!

Груди в ладонях помещались с большим трудом. Если честно, то совсем не помещались. Вроде снаружи ничего и не торчит, а лифчик расстегнул – они как выскочили! Сверху закругленно-изогнутые, курносые такие (измученный геометрией мозг издевательски подсказал: «гиперболоидные»), снизу идеальными сферами. Минут пять по ним бродил, пока в знакомые места не выбрел. А соски маленькие, как вишневые косточки. Прикольно так по ним ладонями водить: щекочутся.

Животик офигенный: мягкий, тёплый, «дышит» под рукой – вверх-вниз, вверх-вниз. Талия тоненькая, прямо как у выпускницы. И шейка тоже очень приятная: можно ее щекой гладить, пока сзади прижимаешься, она от этого так смешно подергивается. Только волосы в сторону отгрести. За спину себе их закинуть, типа плащ. Легкие такие, пушистые… класс…

Когда начал расстегивать юбку, девка вдруг засопротивлялась. В себя, что ли, стала приходить? Костик на секунду облился холодным потом, представив себе неожиданное возвращение Наумовны из дальних странствий в затиснутую в сортирную кабинку покорную тушку Нельки. Куда она его – в окно определит? Или в унитаз забьет, ногами вперед по самую шею? Никакой товарищ Сухов не откопает… Впрочем, первый же окрик успокоил: мятежный дух явно искал бури в чужих краях и домой не торопился.

Ниже пояса тоже оказалось зашибись. Гордая красавица колготок не носила даже в феврале, ограничившись длинной теплой юбкой и чулками, так что руки Хай распустил не на шутку. Развернул девку к себе лицом и принялся одновременно обхаживать снизу и сверху. Заставил слегка раздвинуть ноги (опять небольшой взбрык непокорности), сдвинул в сторону трусики. Ничего особенного, все как у одноклассниц, только покрупнее и помягче. А вот подстрижена клево: аккуратные такие рыжие меховые полоски, и сверху островок в форме парашютика. «Для кого это она такой марафет наводила? Явно ж не для меня…»

Злоба последней недели прошла, страх тоже понемногу улетучивался. Теперь Костик спокойно любовался тем, что ему открывалось – ухоженным и манящим телом взрослой женщины. Уже не лапал, а неторопливо гладил, не щипал, а пощипывал. Помял между ног, потискал булочки (спортивная девочка, ты гляди-ка). Снова прошелся снизу доверху, неторопливо переходя от кайфа к кайфу. Зарылся лицом в пух волос, поразившись еще раз, какие они у Нелли невесомые и воздушные. У единственной на его коротком пути девчонки с длинными волосами – эти волосы были густыми и тяжелыми, их можно было лить с ладони, как воду. Катькино каре недлинных кудряшек даже слегка кололось на ощупь. А Нелькины волосы взлетали от тепла ладони, как язычки огня. Оторвал вторую руку от груди, тоже погрузил в рыжее, пошевелил и зачарованно стал смотреть на огненные переливы.

…Столько впечатлений от первого раза, что как-то уже расхотелось доводить дело до конца. Или тело до конца? «Так себе каламбурчик», – пригвоздил собственное мышление Костик. – «Блин, но и отпускать не хочется! А, вот что я с ней сейчас.»

Снова развернул затихшую, покорную девушку. Взялся одной рукой за грудь, другую сунул в так и не снятые трусики. И принялся, лихорадочно вспоминая виденные фильмы, гладить, крутить и мять. Опыта нет, ччерт. Одноклашкам оно не надо, их пока разденешь – дважды кончить успевают…

Когда через пару минут девушка вдруг прошептала «не так… вот так, смотри…», аккуратно подвинула его верхнюю руку и направила несколькими движениями нижнюю – это даже не показалось странным. Ну, помогает… женщина – она ж тоже человек. Ей же тоже хочется приятного, в конце концов.

Еще спустя некоторое время Нелли повернула голову и и осторожно подставила губы. Убедившись, что целоваться Костик толком не умеет, пластично и мгновенно развернулась в руках (опять секундный приступ ужаса от осознания, с какой легкостью она бы при желании свернула ему шею). Ласково взяла ладонями за уши. Притянула.

Дальше было смутно и урывками.

– Неелька…

– Ну чего, глупенький?

– Не, просто… Неееелька. Неееелечка. Лисенок рыжий. Зверюга моя сумасшедшая.

– А ты – Тика. Тика-тик, тика-тик. Туда-сюда, туда-сюда…

– Вот про туда-сюда – не надо. Не напоминай пока. Я и так встать не могу.

– А тебе и не надо вставать. Его достаточно.

– Нелька, пощади!

– Ладно, живи, презренный раб плоти. Ты мне еще нужен. Целиком. Я тебя еще сожрать должна, от от сих… (чмок) до сих… (пауза, чмок) И впитать всего. И еше раз сожрать. Ты от меня теперь так просто не сбежишь.

– А я и… иааауауу… не хочу сбегать. Кто еще кого сааужрет… ааауыуауээ…

…пауза…

– А Катька… она на самом деле… аауау… классная… Я даже не хотел… Не говори ей, а? а… аааэуаыууу…

Снова пауза, в которую постепенно вплетается ровное сопение.

– Тииик… Тиика… солнце… как же я тебя ненавижу, дурака…

Наумовна открыла сразу после звонка. «У дверей ждала, что ли?» – подивился Тик.

– Заходи скорее, холодно. Ой, цветы… спасибо… где ты в феврале ирисы достал, волшебник?

– Места надо знать, солнышко. Есть такое место, называется «оранжерея». Вот там волшебники.

– Так там же не продают? Неужто спер?! С кем я связалась, боже мой!

– Ну дык, Нельк, откуда у февральского школьника деньги на ирисы? На ириски, и то не хватает… Да купил я, купил! Ааа! Отпусти ухо! Оно мне дорого как память! Нелька! Я у знакомой купил, она там работает, своим можно по чуть-чуть! Нелька, оторвешь, пустии! Мне родители денег дали, на книжку, скажу кончилась с интернета скачаю и верну я им все ну пусти собаакаа!

– Ыррр! – рыжая бестия в последний раз дернула искусанное ухо, с неохотой отпустила, урча, и на всякий случай щелкнула зубами перед носом непритворно дрожащего Костика:

– Смотррри у меня! Пррроверю!

И ведь пррроверит, не постесняется. Прямо сейчас вот родителям позвонит, и скромно так скажет, мол, книжку Косте я из своих одолжу, а деньги он вам вернет. Кроме тех, на которые мне коробку конфет купил. Подлиза он у вас, мол.

Да не в том смысле подлиза, что вы!

– Алло? Здравствуйте, Валентинсанна, это Нелли Баранова, учительница Кости…

Тяжко быть любовником собственной училки.

Хотя, помилуйте, какие любовники? Вон, сидят за столом рядышком: то ли научный диспут, то ли репетиция в клоунском училище.

– Что это за бред, Тик? Где ты эту чушь вычитал?

– Ничего не бред! Это Тонгерен и Боргхаммер писали. Что крест действительно могли найти во времена Константина, но Елена тут может быть и ни при чем, и вообще все сложно. И главное, никаких гвоздей, гы. Ну действительно же, нет упоминаний до конца четырнадцатого… всмысле, четвертого века?

– Это ты Евсевию поверил, который крест не упоминает. А Сократа и епископа Кирилла куда приткнешь?

– Ну… не могу же я всех прочитать…

– Аа, вот тогда и не моги утверждать, если всех не читал! – Нелли звонко щелкает Костика по лбу, тот бурчит и отворачивается. – Не обижайся, Тик, но тут так: или знаешь серьезно и говоришь, или молчишь в тряпочку. Иначе однажды подловят, потом не отмоешься. Ладно, давай мне официальную версию событий. Как на экзамене.

– Официальную ей, блин. Ладно, просила – получай. Значит, так: ви таки будете смеяться, но иммиггация в Палестину началась аж в тгиста двадцать шестом году нашей эгы, повегьте мне стагому человеку, как вчега сам помню. Пегвой гепатгианткой была известная контгабандистка и чегная копательница Елена Святая – шоб ей жить до ста двадцати и гогеть в аду до втогого пгишествия. Эта деловая дамочка с Молдаванки, не успев пгойти погганконтголь, тут же по наводке от своих местных когешей наехала на хгам Венегы… Таки что вы гжете над чем я говогю, я вас между пгочим интегесуюсь?

– Ты, Жванецкий недоделанный!.. Разве можно так издеваться над старой женщиной? – Нелька вытирает глаза, всхлипывая.

– Это ты про себя?

– Про Елену, дурак! – только что задавленные всплески прорываются обратно. – Ты хоть знаешь, сколько ей лет было в двадцать шестом?

– Ннну… не. Щас… с какого она там, двести восьмидесятого?

– С двести пятидесятого, знаток! Семьдесят шесть было бабушке, прикинь?

– Уййооо. А разве тогда столько жили?

– У них учеников типа тебя не было, чего им было не жить. Я вот с тобой точно до пенсии не дотяну, помру от смеха в расцвете лет.

– Не помрешь, я тебе искусственное дыхание сделаю. Могу даже профилактически.

– Эй, ты без намеков тут, у нас урок вообще-то! Еще целых полтора часа. Все, завязали ржать, давай учиться. – Нелли поправляет растрепавшуюся челку и принимает серьезный вид. Пять секунд смотрит на такого же серьезного, надувшего щеки Костика… и оба валятся на стол в новом приступе хохота.

Если вы думаете, что вот сейчас мы отсмеемся, закончим наконец с Еленой, Константином и прочей ранневизантийщиной, и одним прыжком перемахнем от стола на кровать – то вы изрядно ошибаетесь. Такое тоже бывает, конечно, но тогда уж прямо посреди урока – ибо никаково терпежу не осталося, значить. Потом, напрыгавшиеся и умиротворенные, после третьего-четвертого раунда, душа и кофечая – лежим и договариваем, дорассказываем, дообсуждаем. Я репетиторша добросовестная. Тик, правда, потом на уроках засыпает, но это уже не мои проблемы. Он не жалуется, во всяком случае.

А вообще-то оно все строго. Раз в два-три занятия, то есть в десять примерно дней, чаще я стараюсь его у себя не оставлять. И без того слухи потихонечку ползут. Официальная наша легенда – что будущее светило науки, ввиду неумолимо надвигающихся экзаменов, ходит к репетитору заниматься дополнительно историей (и это чистая правда, хоть под дверью подслушивайте), а после занятий иногда заруливает ночевать к таинственной и очень стеснительной «подружке» (что тоже правда, если под определенным углом посмотреть). Родители в подружку еще верят, но девчонки в школе уже почуяли неладное. «Признавайтесь, девки, у кого Хоев ночует?» – «Хрен его знает. Не дома же?» – «Неужто у Баранки?» – «Ага, на подоконнике снаружи!» – «На самом деле он – Бэтмен!» Общий хохот. Меня они пока всерьез не заподозрили – благо, на публике Тик по-прежнему изображает передо мной заискивающий испуг с нотками наглости. Артист он слабенький, но одноклассникам хватает. Я ему стараюсь подыгрывать, хотя находить слова для издевок становится все труднее.

Впрочем, недолго мне мучиться: пару дней тому Танька, соседка моя, вывалилась утром из своей двери ровно в тот момент, когда я по-тихому выпускала любовничка. Караулила, змея носатая. То есть ее круг уже в курсе, хоевская рожа на районе всем известна. Встретят меня скоро взгляды в классе, ой встретят… Я даже знаю, кто как смотреть будет:

Пацаны, как один: «Бля, почему не я?!»

Агапенко: «Наплачешься ты с этим кобелем. То ли дело мой.»

Байкова: «Нелли Наумовна, если он вас хоть пальцем…»

Киреева: «Ну, глаза, ну, волосы… Поматросит и бросит, как меня.»

Хайреддинова: «С учительницей?! И она смеет после этого сюда приходить?!»

Лапиньш: «Молодца! Все на борьбу с недоебитом!»

Не осудят, в общем, скорее посочувствуют. Эти детки уже кое-что про жизнь успели понять.

В учительской будут носы кривить, конечно – но что они мне сделают, старые карги? Из школы меня не выгонят: Валерьевна чуть не на коленях просила тогда, чтобы я к ним пошла, а не в гимназию. Там, между прочим, до сих пор одна историчка на все классы, по кличке Бедная Саша. Или иногда Бледная Саша. Я ей и правда не завидую: мы с коллегой Тамарой делим на двоих то же количество, и все равно приходится засиживаться до вечера иногда; а Сашка вообще, кроме школы и кровати, ничего в жизни не видит. На две ставки пахать – удовольствие для извращенцев, если хотите знать мое мнение. Особенно с нашими зар… извините… зряплатами.

…Бойкот мне объявят, говорите? Не смешите мои тапочки. Кого они тогда клевать будут – Юльчина с Марго, что ли? Чтобы, как Евсеевна в тот раз, уехать на «скорой» с гипертоническим кризом? Это я девочка тихая и беззубая…

Короче, в школе ничего страшного не случится. Пообсуждают месяц, да и забудут.

…А вот как я буду с сестренкой объясняться, кто бы мне подсказал?

Середина марта – суровое время для юных влюбленных. Проникнуть вечером в школу удается далеко не всегда, успех зависит от того, кто на вахте и в каком настроении. Катюху-то пропускают, стоит ей улыбнуться, а вот Костика не раз заворачивали: мол, нет сегодня никакого факультатива, вали домой, пока в журнал дежурства тебя не записали. Скрипнешь зубами, матюкнешься про себя – и валишь. Опять в подъезде обжиматься, да когда же это кончится!

– Кость, я замерзла. Давай, может, по домам сегодня, а?

Костик в мрачном унынии поглядел на подружку. Действительно замерзла – вон, губы дрожат и щеки бледные. Не, так не пойдет. Что-то же надо же делать, блин.

– Погоди, Катюх. Есть у меня идея, не уверен, правда, что прокатит…

Костик колебался. С одной стороны, Тохин поймет: кореш же, в конце концов. С другой стороны, как-то между ними это было не принято, вообще они о своих девках старались не говорить. Но еще раз взглянул на Катьку, наткнулся на ее измученный взгляд – и полез за мобилой.

– Алло. Тохин, здорово. Как дела? Нормально? Да, у меня тоже ништяк. Слышь, тут такое дело… если нет, так ты сразу скажи, без всяких. В общем, нам с подругой вообще пойти некуда, короче. Ты сегодня никуда не собирался случайно?.. Ну да, шляемся по улицам, в школу не пускают, задубели, как снеговики… Да часа два, максимум. Можно меньше… Куда?.. К предкам?.. Что, серьезно собирался? Слушай, если тебе в напряг – то не надо, реально. А… Ну… Ну спасибо, слушай. Правда, спасибо. С меня пузырь, Тохин. Ни фига не «забей», ты че, вообще. Сказал – пузырь, значит, пузырь. Ладно… Над дверью? Ага. Ну мы недолго, правда… Ага, звони, мы сразу свалим. Ну вообще выручил, слушай, не забуду. Давай, до связи.

Теперь Катькиными глазами можно было бы плавить снег в масштабах города – или, как лазером, сосульки сбивать. Как мало надо для счастья человеку, замерзающему на вечерней мартовской улице…

– В общем, чего. – Костик слегка смущенно прочистил горло. – Ты ж была как-то у Тохина, да? Что, не? Ну, заодно и посмотришь, у него хата прикольная. Вообще это как бы не очень, но он вроде понял. Сказал, сходит на вечер к родакам, типа давно у них не был. Часа два или три получится. Не дворец, конечно, зато тепло, чай можно поставить, и вообще. Пойдем?

– Пойдем! Костик, извини, что я тебя так заставила…

– Ладно тебе. Мне самому надоело, как не знаю что. Пошли, он возле «однушки» живет, минут за двадцать дойдем. Как раз успеет свалить.

Свет в комнате не горит, подсвечивает только оранжевый уличный фонарь. В на-три-четверти-тьме моргают светодиоды аппаратуры на стеллаже: модем, роутер, усилитель, еще какие-то загадочные коробочки и ящики, перевитые проводами – зеленые, синие, красные мерцания. Как будто смотришь в ночное небо рядом с оживленным аэропортом. Вот ведь придурь у Витька – в мастерской жить!

Тюфяк брошен между двумя столами, там, где обычно катается и крутится на стуле хозяин логова. Одеяло валяется в стороне: какой там еще холод – сейчас бы в мартен, остудиться слегка!

Раздетая до белья Катька лежит сверху на раздетом до трусов Костике. Хотя «лежит» – это, конечно, не то слово… ну а как еще это назвать? Когда тело в целом неподвижно, но при этом в нем нет ни единого неподвижного мускула? Когда каждый сантиметр кожи пытается погладиться сразу обо все, лежащее под? Нет же таких слов в человеческом языке: свист есть, сопение, рычание и мычание, а слов – хрена.

Костиковы руки наконец-то умудряются поймать непредсказуемо скачущую застежку лифчика, радостно докладывают об этом наверх – и замирают в растерянности, не получив ответа. Наверху сейчас не до мелочей, там идет наступление на широком фронте. Застежка, почуяв свою удачу, выскальзывает из пальцев и уносится в вихре.

Глаза Катьки зажмурены, губы яростно отбивают атаки превосходящих сил противника. Языков не брать, слышали приказ? Граница на замке, все в курсе? Один вот тут точно на политзанятия не ходил, ни черта не знает. Приходится ему на практике растолковывать, что – на замке! На замке! Но пассаран! Не-прой-дешь! – как сказал пидор Гэндальф милашке Барлогу!

Обломавшись в лобовой атаке, Костик применяет военную хитрость. Выждав подходящий момент, он заваливает Катьку с себя вбок, зажимает руками и ногами и продолжает наступать уже с более выгодных позиций. Теперь ей труднее маневрировать – и можно, ненадолго покинув центр битвы, пройтись кавалерийским рейдом по тылам. По векам, по вискам, поцеловать, лизнуть, чуть-чуть прикусить носик, вернуться на губы… сопротивление не слабеет? А теперь шейку, как следует, от края до края, такая чудная шейка, гладкая, пульсирующая… снова назад, как у нас тут? О, наметилась брешь в обороне. А если сейчас вдоль позвоночника пальцами, как по клавишам рояля? Слегка покалывая ногтями? Чижик-пыжик-где-ты-был?.. И чуть ниже спуститься? В ложбинку? Агаа, сдаешься, сдаешься?! Э, э, а вот это рано, коготками-то в спину! Если с этого начинать, до конца вообще есть риск не добраться: разберет боевая подруга в экстазе на запчасти, и даже не заметит…

Руки мягко перехватывают девчоночьи локти, раскидывают и фиксируют их выше головы по сторонам. Теперь уже Костик оказывается сверху, Катька раскинута под ним в полной доступности… но как-то вдруг выясняется, что нечем даже расстегнуть лифчик. Не зубами же. То есть, в некотором смысле – полный пат. С другой стороны, непримиримая царица воинственных племен, кажется, готова пойти на переговоры: вон как выгибается и обвивается всем телом. Что ж, будем готовить почву для мирного процесса.

Теперь Костиковы губы уже не проносятся лихим рейдом от ушка до ушка, а с расстановкой и обстоятельно трогают-целуют-засасывают, проходя по шее и забираясь ниже – туда, где покоренные уже равнины переходят в снежно-белые предгорья. В горах нынче повышенная тектоническая активность: непрерывные землетрясения, все ходуном. Ну так это ж самый момент для захвата! Пока им не до нас!

Судя по доносящемуся из-под колышущейся тверди (или все же «мягки»? ) урчанию и вздохам, народы равнин удовлетворены перемирием; значит, можно отвести и перегруппировать войска. Отпущенные на свободу ладошки тут же ложатся Костику на плечи, гладят, мнут, потом срываются с места и начинают порхать над спиной, прикасаются, играя неслышную музыку. Баранка – она же не просто так, она прилежная отличница с первого до последнего класса музыкалки, и на школьных мероприятиях – первая флейта в оркестре. Вот и сейчас, закрыв глаза, импровизирует в экстазе что-то такое, от чего мурашки внутри у Костика то бросаются плясать джиги, то кружатся в вальсах…

Бешеные прыжки и борьба постепенно затихают, теперь обнявшиеся мальчик с девочкой нежно и не торопясь ласкают друг друга. Щелкает утомленная пляской и потерявшая бдительность застежка, открывая завоевателю путь на самые недоступные вершины (где-то в недрах рождается медленный удовлетворенный вздох с пристоном). Впрочем, торопиться теперь некуда, так что восхождение начинается с тщательного обустройства базового лагеря у подножия. В ущелье, ровно посредине между двумя обреченными на покорение пиками. Понятно, что лавины, наводнения и прочее… но настолько живописное место, что просто не обойти. Как советский классик выразился: «Налево посмотришь – мамочка мать! Направо – мать моя мамочка!»

Однако, не все же внизу прохлаждаться, пора и на восхождение. Пока осторожные губы медленно забираются по спирали к неисследованной правой вершине, нахальная альпгруппа «Эдельвейс» в составе правой руки сразу с нескольких сторон штурмует откосы левой. Как ни парадоксально, но до цели они добираются одновременно.

– Кать, какие они у тебя большие, вообще… – Костик пощелкивает языком по одной темно-бордовой виноградине, сжимает и крутит другую пальцами, забирая тем временем первую в рот и настойчиво покусывая. Ответом ему служат прерывающееся дыхание и окончательно теряющие координацию Катькины руки – похоже, что им хочется одновременно сцепиться, ломая пальцы, обнять всего Костика сверху донизу, и порвать его же в мелкие клочки.

Разрешить эту тройную дилемму им, кажется, не светит, потому что перековавшаяся альпгруппа явно и в полном составе собралась в геологи. В те, которые воду ищут. Методом разведочного бурения. И место подходящее просматривается: там, где покатое плато разделяется на два сглаженных горных кряжа, в глубокой затененной долине между ними, вот там надо искать. На склоне. Любой здравомыслящий геолог только глянет – и сразу скажет: тут!

…А любой здравомыслящий гражданин только глянет – и скажет: парни, вы че, того? На вулкане воду бурить?!

По неопытности и лихости Костик слишком поздно понял свою ошибку. Все, что досталось Барановой-старшей за десять лет упорных боев на постельном фронте и в последние полтора месяца с энтузиазмом переливалось ею в любимого ученика – теперь обрушилось на Баранову-младшую за полчаса с хвостиком. От такого концентрата у девочки Катеньки заплавились предохранители и погорели тормоза. Остановить девочку Катеньку теперь смог бы только армейский бульдозер, и то еще не факт.

Первым делом она одним длинным извивом сбросила с себя захваченного врасплох пацана и сама вмяла его всем своим небольшим весом в тюфяк. Вторым – содрала с него и с себя последние фрагменты одежды.

Третьим – скользнула головой по груди, животу, вниз, вниз… одновременно разворачиваясь на сто восемьдесят и перекидывая ногу. Тигрицу никто не учит любовным играм, ей от природы все дано.

…Ох, какой… ничего, девочки, поверьте старой Берте, это не ужас-ужас-ужас… давай, не сразу, не торопясь… что нам подсказывает внутренний голос? Ага, именно. Сначала лизнуть – с одного боку, с другого… коснуться губами, еле-еле, подуть тихонечко… плотно прижаться, слегка засасывая, провести снизу вверх до самого кончика, вниз, снова вверх… теперь пауза, полюбоваться дрожащей перед глазами красотой… и не страшный вовсе… щекой его погладить, волосами пощекотать… а вот теперь, когда раздулся и побагровел до полного кошмара, можно слегка приоткрыть рот и меееедленно впустить, неглубоко пока, только за зубы… прикусить чуть-чуть, чтобы натянулся аж до звона… и так же меееедленно вытолкнуть языком… и им же, как кисточкой, огладить и облизать эту блестящую пунцовую нашлепку: по спирали, задерживаясь снизу, где она такая ребристая, чтобы он весь разом подпрыгнул и задрожал в воздухе, но язык уже метет дальше, щекочет дырочку, снимая с нее прозрачную каплю… а вот теперь пора: надеться на него губами, сжать и повести их вниз, массируя всей плоскостью языка уже поглощенную часть… пульсирующий, здоровенный, хочу его весь, до основания, чтобы до желудка достал… сейчас чтобы с этой стороны достал, а потом с той… даа, хороший, поглубже меня там, не жалей, укуси меня за губки, прижми как следует, а я буду визжать и надеваться, визжать и надеваться, виз-жать-и-на! де! вать! ся! дааа, давай, малыыш, давай вместе, выпью тебя, выпью… всего… вот так… вкусный, какой вкусный, еще, давай еще, солнышко, обожаю, обожаю, вместе…

…ты мой зверь, ягуар, я тебя съела, выпила, я буду сильная и красивая, как ты, я тебя люблю, мой самец, мощный, дикий, а я твоя самка, пантера, Багира, я тебя хочу, я вся мокрая, как тебя хочу, ты меня сейчас возьмешь, сверху, свою самку, сильно, сладко… вот так, да, а я раздвину ножки, открою тебе все… мои губки, мою дырочку… возьми меня, крепкий, твердый, возьми меня туда, воткни мне, глубоко, глубоко, чувствуешь, какая я мокрая? это от тебя, ты самый лучший, бешеный, дааа, ты мой… во мне… во мне… еще… мало, хочу… чтобы до… доверху… длинный, дааа, даааа, дааааа… вот так… еще шире… подставлю тебе все… чтобы глубже… вот таак… тааак… таак… давай… долби… долби меня, зверь, долби! сильнее! еще! долби меня! хочу! длинный! аа! какой! а! я кончу! кончу! да! сейчас! с твоим, внутри! и ты, да, да, даа, давай, давай, вместе, не пущу, нет! не пущу! вместе, внутрь, ты и я, ты и я, я, яяааа! яааа! ййааааа! мааамааайййааа!!

…не сердись, зверь… ну не рычи… ну хороший… пожалуйста… я же сама, я сама, я хочу от тебя, ты не виноват… если ты не хочешь, я никому не скажу, я тебя люблю, зверь, ты самый лучший, я уйду, а ты живи, свободный, с другими… а у меня будет она, или он, как ты… я все сама сделаю, я у тебя ничего не попрошу, уеду, ты живи… милый, любимый, счастье…

…не отпустишь меня, правда-правда? и не оставишь? зверь, я тебя больше всех люблю, больше жизни, ты самый лучший, самый-самый вообще… я только от тебя хочу зверяток… знаешь, какие у нас будут красивые зверятки? когда любишь, всегда бывают красивые… даа, одна рыженькая, как тигренок, а другой серенький, как волчок, а третья беленькая, как чайка… ну конечно, будут, мы же с тобой долго-долго будем – ты будешь работать, приходить уставший, а я буду тебя встречать дома, кормить и баюкать… а потом у тебя будет отпуск, мы поедем на море, и ты там будешь мне делать маленьких зверяток, вот этой штукой… вот так я за нее возьмусь, чтобы она стала твердой-твердой, и покажу тебе свою грудку, вот, смотри… поцелуй… да, чудо… чтобы твоя штука была сильной-сильной, чтобы меня захотела… моей мягкой штучки… вот этой… мокрой штучки… погладить ее, потыкать, раздвинуть… вот так, и тогда я тебя впущу… внутрь… ааах… мягкая… твердого… да, возьми меня, возьми за грудки, пощипай, мне так нравится… как собачку меня… как собачку… а ты кобель, я тебе подставила задик, а ты на меня налез… бессовестный… на беззащитную маленькую собачку… такой здоровый… боюсь тебя, страшный… и хочу… и щеночков хочу… кормить их грудкой… молочком… и тебе дам грудку… хочешь мое молочко?.. тогда дай мне свое… залей меня… доверху… сделай мне щеночков, любимый, сделай мне пузико, сделай! да! внутрь! да! сладкий! какой ты! да, да, да!

– Катьк, мы ёбнулись нахуй. Ты ёбнулась. Это пиздец вообще. Че мы сделали, а?

– Меня ёбнули, «че»… вот уж точно ёбнутая…

Истерический, долго не стихающий ржач на два голоса.

– Зверь, я тебе еще раз говорю: если ты не хочешь или боишься – не надо, иди, я сама дальше. Я не обижусь, ну правда. Честное слово. И никому не скажу. Это я захотела, я и отвечу. А ты не гробь себе жизнь, у тебя еще столько девчонок будет…

Молчание. Бесконечное.

– Кстати, Кость… я тебя хотела спросить…

Что-то неуловимое в тоне последней фразы заставляет холодный ком в животе Костика закрутиться волчком. Так спрашивают родители доселе совершенно честного ребенка, обнаружив пропажу отложенных на отпуск денег.

Интуиция его не подводит.

– Скажи – ты с Нелькой… правда… вместе?

Отмазываться бесполезно, зелень Катькиных глаз – почти вплотную. Костик сглатывает и молчит, как пойманный на краже пацан.

– Значит, правда… – в голосе чуть слышная горечь.

– Я чувствовала, зверь, еще давно, а сегодня ты так все делал… у тебя ее движения, понимаешь? Я ж ее как облупленную знаю, столько лет. Сколько раз мы с ней боролись… и не только боролись… когда мать на работе…

– Кать, ну…

– Зверь, я никому не скажу. Хотя девчонки уже догадались, многие. Учти. А мне пофиг, знаешь. Если тебе с Нелькой хорошо – будь с ней, я тебя тогда смогу часто видеть. Буду за тебя радоваться. Дружить будем… семьями. Может, ты ко мне будешь иногда забегать, зверяток делать, – Катька шутливо толкает Костика локтем. – Если она разрешит. А если не будешь с ней – ищи свою девчонку, уезжай, не пиши мне вообще, я тебя все равно буду помнить и любить. Я справлюсь, главное, чтоб тебе было хорошо. А вернешься – буду самая счастливая в мире. Хорошо, зверь?

– Кать, я скотина. Что мне теперь делать? Как я между вами выберу?

– Ты не скотина. Ты хороший. Выбирай, кто тебе ближе, по-честному. Тогда будет счастье. Как у меня сейчас. А ты ее правда любишь?

– Да. Только боюсь. На семь лет младше, она женщина, а я пацан. Ничего не получится, скорее всего. А уйти не могу… люблю ее.

– Да ну, Кость, не боись ты. Нелька классная, ты с ней быстро мужиком станешь. Не смейся, дурак! Я в детстве жалела, что я девчонка, так хотела, чтобы она за меня замуж вышла. – Катька хихикает. – Не бойся, короче. Старайся, чтобы ей с тобой было интересно, не ругайтесь сильно – и все будет окей. Тоже потом рыжиков нарожаете.

– Ох, Катька… все равно боюсь. Ладно, подумаем еще. Нам не пора двигать?

– Пора уже, больше двух часов прошло. Давай еще пять минут пообнимаемся, и тогда встанем?

– Давай. – Костик плотнее притягивает к себе девочку, прикасается носом к носу, неотрывно глядя в глаза. – Катюшка… Котёна… глупенькая рыжуха… кошаточка…

– Мррр? Мрррр?

– Я тебя тоже люблю. Честно. Бывает же так, что двух сразу любишь? Почему обязательно только одну? Вы совсем разные с Лиской… ну, с Нелькой… и обе такие чудные. Может, мы как-то… вместе… как бы? Давай подумаем, а?

– Ооо. Ну ты даешь, – Катька весело прищуривается. – Предложение, от которого нельзя отказаться. Ладно, зверь, давай поговорим с ней. Только сначала по отдельности, ага? И я первая, а то тебя она убьет нахрен. И вообще, надо дождаться задержки, а то получится цирк без коней. А теперь все, пойдем, нам еще в душ надо. Потрешь мне спинку, ага?

– Обязательно. Только не соблазняй меня больше, а то я потом идти не смогу.

– А я разве соблазняю? Я просто так стою… и потяяааагиваюсь… и прогибаааюсь… и улыбаааюсь, а ты на меня смотришь, как космонавт с орбиты на юную мулатку. Разве ж я космонавту откажу? Герою? Я ж тоже женщина… хоть и маленькая… ага, вот так. Да. Вот так. Не торопись, зверь, помедленней. Оу, класс. Только голову мне не мочи сильно, ага? А то тут фена нет, а на улице холодно. Аха. Аххаа. Намыль мне грудки, солнышко. Да, так… здорово. Люблю, когда ты их тискаешь. Так классно. Красивые у меня грудки, да? Уммррр. Мрррмм. Хорооший. Мой хорооший. Неежный. Слаавный. Малыш. Чудо. Костик, Костенька. Давай. Милый. Давай. Ты… Ты… ммммрррр… оооохх… как он… дрожиит… Сядь, сядь теперь, зверек. Я тебя помою всего, будешь чистый, будешь бодрый, пойдешь к Нелечке, она тебя еще пять раз… ай, не дерись! зверь, нуа! аафффф! айффыфффф! скотина, как я теперьфф… афффф! фффекфффнааффф! щекффффааа! пусфффф! ну фффррь, фффе, ффссе, пусффи, вфе, пфравда, пуфсти, мне ф сушиться теперь. Дурак бешеный. Тьфу! Просила же, ну! Псих. Вот схвачу воспаление легких, будешь у моей кровати сидеть? А куда ты денешься, блин! – звук мокрой затрещины, неожиданно звонкий. – По очереди будете дежурить, понял? Ладно, давай домывайся, я сушиться пошла. Да над плитой, как еще, потом полотенцем замотаю. Один раз не страшно, фиг с ним. Не обидится Тохин, если я полотенце одолжу? Вот и я так думаю. О, телефон звонит?

Длинные гудки в трубке, потом щелчок, шорох, и радостный голос: «Привет, Котька!»

– Добрый вечер, Нелли Наумовна. – Костик в испуге косится на дверь в комнату, за которой шаркают шаги матери. «Что ж так орать-то…» Младший брат из своего угла оглядывается с внезапным интересом.

– Я хотел вас попросить, я две недели не смогу приходить заниматься, дела срочные по вечерам. Потом обязательно продолжим. Вы можете мне дать материал на эти две недели, что учить? Чтобы время не терять? Какие главы из каких учебников, что дополнительно читать?.. Да нет, все нормально, просто дела. Да… Ага, точно, мой емейл у вас есть, пришлете? Ага, спасибо большое. Я на самом деле очень жалею, что так получается… ну никак пока. Потом разгребусь, снова будем заниматься… Да… Конечно. Счастливо, Лисён… ой… Нелли Наумовна, извините. Спокойной ночи. Да.

Спина потная и деревянная. Взгляд братца чертит по ней выжигателем:

«Котька?? Лисён??»

Еще одна соломинка на спину верблюда.

Две мрачных рыжих головы – над столом в Нелькиной кухне. Между ними – почти допитая литровка красного. Стаканы доставать не стали, пьют прямо из кружек.

– …Я тебе еще раз говорю: иди, пока не поздно. Чем раньше, тем лучше. Никто от этого не умирает, дура. Будут у тебя еше потом дети. Хоть и от него же. Я разрешу.

Катька устало вздыхает. По третьему кругу пошли…

– Нель, я сказала. Не пойду. Че ты понять не можешь, а? При чем тут – умирают, не умирают. Не хочу потом, понимаешь? Этого хочу. Потом – хер с ним, что будет. А этого – не отдам.

– Дура. Ду-ра… На что ты жить будешь?

– Не знаю. Найдется что-нибудь.

– …Мать до больницы доведешь, я тебя своими руками удавлю. Поняла?

– Ну и что? Ей легче будет, типа?..

– …Ты хоть знаешь, сколько на детей надо денег?

– Знаю. Не маленькая.

– Ну и? Кать, не дури. Иди. Потом мне спасибо скажешь.

– Потом я повешусь нахер.

– Да ты!.. – от удара в лоб Катька валится с табуретки. – Ой, Кать, прости. Вставай. Нормально? Прости, я дура пьяная. Прости, Кать.

– …Жить где-то. Мать меня выгонит, сто процентов. Жрать чего-то. Тряпки всякие, подгузники там, пеленки, лекарства. Я уже думала, мне тысяч двадцать надо в месяц, минимум пятнадцать, но это вообще край. Лучше двадцать пять.

– Так. Я тебе больше пяти никак не наскребу, самой жить не на что. Еще и Тика кормить.

– Вы что… это?.. тоже?..

– Представь себе. Не сейчас еще, но скоро.

– …Я по знакомым поспрашиваю, найду что-нибудь, пока могу – буду работать и копить. Ты спроси по своим тоже, окей? Мне все равно, где, лишь бы платили. И не кинули. Еще я переводить могу, всякое. Даже с немецкого уже, если простое. Могу переводы брать. Хотя какие у нас нафиг переводы…

– А школа?

– А, буду ходить по минимуму, на оценки плевать. Аттестат за девятый есть, чего еще надо. Могу вообще свалить, если работа будет.

– …Раскладушку на кухню поставим. Смотри: только так ты что-то можешь накопить, иначе ни фига не выйдет. Выделю тебе угол в комнате, на столе места хватит, заниматься. Потом дальше посмотрим.

– Ну, Нельк… ну, я не знаю. А ты как?

– Потеснюсь как-нибудь. Вариантов все равно нет. Короче, решили? Ты у меня?

– Нелька…

– …Дай лапу, сестренка. Не дрожи, не дрожи. Прорвемся. Две таких дуры, и чтоб не прорваться?

Не знаю, как другие, а я в одиночку думать не умею. Когда один о чем-то серьезном думаешь – мысли начинают носиться по кругу, и хрен его разорвешь. Надо, чтобы кто-то с тобой спорил, или хотя бы комментировал, тогда что-то получается.

– Алло? Шу, привет. Как оно? Ништяк? Здорово. Как Ромик? Ага. Я? Да я нормально. Слушай, ты сегодня сможешь выйти вечером? Очень надо поговорить. Ну, на часик где-нибудь. В восемь? Нормально. Да, я тебя у подъезда подожду. Ага. Спасибо, солнц. Увидимся, пока.

Вроде народу вокруг навалом – а обсудить что-то всерьез, считай, и не с кем. С Тохином можно, но мы ж набухаемся с ним, и вообще он по бабской психике небольшой специалист. Если б это какие районные разборки были бы – другое дело, а в такой каше только Ленкин и сможет разобраться.

…Лена Шумко. «Параллельная Леночка». Ленкин. Шу моя драгоценная. Вот она идет рядом: невысокая, хрупкая с виду девочка-мышка. Стриженая ежиком, лобастая, остролицая, заметно раскосая: алтайскую родословную не спрячешь. Ни на кого не похожая, странная… некрасивая, по мнению районных пацанов. Правда, мнения свои они давно научены держать при себе: Шу на самбо с восьми лет, с прошлого года – тренер в городской спортшколе, от призовых кубков и грамот шкаф не закрывается, их команда всех кладет от Читы до Ёбурга. Тут не то что вслух обсуждать, тут лучше подальше обходить: вон у Кирпича нос поломатый и зуб выбитый – прижал, как бы, по приколу малолетку в подъезде… А что сия боевая поня неплохо рисует, в музыке разбирается, а также сама стихами балуется и чужих знает сотни – от Гомера до Рыжего – об этом известно только избранным. Даже Ромочка не удостоился, как ни смешно. А я вот – да, хотя скольких бессонных ночей это стоило – вспомнить страшно. Зато как мы с ней и c Вербочкой прошлой весной на крыше полночи друг другу читали, все подряд, из всех эпох… уууу… не повторяется такое никогда…

– Ну вы даете, Коська, – Леночка потрясла головой, выдохнула и засмеялась. – Что ж вы, без резинки-то? А?

– Да как-то… сама как будто не знаешь, – Костик против воли ухмыльнулся. – Прерываться, вытаскивать, надевать… Да и вообще, толку от нее! Помнишь, как мы?

– Ой, не напоминай! – девчонка аж зажмурилась. – До сих пор страшно вспомнить. Слава богу, что обошлось!

(Да уж, кого тут еще славить. Китайское «изделие №2», ценой в рупь, выбрало самый подходящий день, чтобы лопнуть: больше двух недель потом тряслись, ожидая результата. Но встречаться, что характерно – не прекращали…)

– В общем, что я тебе скажу, Кось… – Леночка в задумчивости покусала губы. – Во-первых, все не так страшно. Если бы ты с Катькой остался один на один – вы бы очень долго выгребались…

– Не факт, что вообще бы выгреблись.

– Да нет, выгреблись бы, все ж не девятнадцатый век на дворе… Но поскольку у Катьки есть Нелли – тебе лучше про нее забыть вообще, мне кажется.

И пояснила в ответ на его недоуменный взгляд:

– Ты же правда для нее ничего не сделаешь, а если сделаешь – себе угробишь жизнь. Попадешь в армию, останешься без образования… Пусть Нелька ее поддерживает, у нее хоть какая-то возможность есть. И не грызи себя, – она тронула Костика за плечо. – Твоя вина тут есть, конечно, но небольшая. Поддерживай Катьку морально, звони ей, в гости заходи, вот и будет твое участие. Лучшее, что ты можешь сделать, по-моему.

– Хм. А Нелька что подумает? Не пошлет она меня, с таким… участием?

Леночка хитро улыбнулась:

– А это уже во-вторых. Про Нельку, мне кажется, ты еще многого не понимаешь.

– Ммда?

– Ммда! – передразнила она. – У тебя в руках сокровище, знаешь такую песенку? Тебе офигенно повезло, Коська. Я про Нелли много… от ребят слышала, в Энске, от общих знакомых. Классная тетка. Умная, хозяйственная, добрая, терпеливая… а замуж ее звали – ни в какую. Так она со многими гуляла, еще с первого курса, а серьезно – с одним только парнем, говорят. Но его у нее подружка увела. В общем, то, что она тебя выбрала – это у всех челюсти отпадут. И это не просто так, вот поверь.

– Хыы. Убивать-то меня не придут? Конкуренты, такскть?

– Может, и придут, – Леночка весело сверкнула глазами. – Такое чудо отхватил… в личное пользование! Кось, если без шуток – ты ее береги. Она только с виду такая сильная и серьезная, а на самом деле еще девчонка девчонкой. Романтичная, влюбчивая… и ей очень не хватает любви и поддержки. Скажи, ты ее правда любишь?

– Очень. Только боюсь.

– Боишься? – она вопросительно склонила голову набок. – Это из-за… возраста?

– Ну да, – уныло вздохнул Костик. – На семь лет разница, ну. Она, конечно, подросток по характеру, точно как ты сказала… я уже почувствовал. Но все равно ж, жизненный опыт никуда не денешь. Я по сравнению с ней вообще нуль. Ни черта не знаю, ни черта не умею… даже в постели, извини за подробности…

– Коськ, ну а что ты хочешь? – рассмеялась девочка. – Конечно, тебе ее догонять и догонять, но не в этом же дело. Понимаешь – пока ты ее пытаешься догнать, ты ей интересен! Она тебя всему будет учить, что сама знает, и радоваться, когда у тебя получается. Ты для нее выходишь… такой… ну, не сын… а младший брат, фактически. Она же привыкла сестру опекать, ей это даже нужно. Так что не комплексуй, ничего страшного нет. Когда-нибудь догонишь – и пойдете вместе, уже как взрослые.

– То есть, ты думаешь – она меня из-за Катьки не прогонит?..

– Я уверена, что нет. Ее она не оставит, потому что сестра, а тебя – потому что одновременно жених и брат. Жених ведь, правильно? – Леночка подмигнула.

– Же-ниих… блин… – сконфуженно ухмыльнулся Костик.

– Ну и вот. Главное, не расслабляйся, я не сказала, что это будет легко, – она предостерегающе подняла брови. – Пахать тебе придется, как двум папам Карло. Но оно же того стоит, а?

– Ох. Однозначно стоит. Ну что… буду стараться изо всех сил. Небольших.

– Вот и правильно. Будешь стараться – и сил хватит, и она тебя поддержит. А насчет твоей мысли, что вам втроем надо уезжать… ты сам-то решил, куда собираешься?

Костик нерешительно пощелкал языком:

– Ну, как… В Москву, конечно, хочется… но как-то уже понятно, что это нереально. Тупо денег не хватит на жизнь. Так бы я в общаге жил, подрабатывал где-нибудь, хавал хлеб с чаем, хватило бы как-нибудь, а сейчас надо – квартиру снимать, еду нормальную готовить, Нельке – одежду, косметику всякую… даже если у нее работа будет нормальная – не факт, что хватит. Она же мне не позволит ходить в чем попало и что попало жрать. А если еще Катька будет… ууу… – он безнадежно махнул рукой, – вообще безнадега…

– И правильно, что не позволит, – Леночка наставительно подняла палец. – Я бы тоже не позволила, на ее месте. Лучше самой от нового платья отказаться.

Костик притворно насупился:

– Ой. Ой. Все вы, девки, заодно. Не даете мужикам погулять!

– Не нагулялся еще, мужик? – звонкий смех рассыпался на всю улицу. – Ой, Коська, уморишь ты меня когда-нибудь!..

– Шу, а ты… вы с Ромкой… вы все еще в Питер собираетесь?

– Ага, – она кивнула. – Он в Военмех хочет поступать. Если не пройдет вдруг, тогда в Политехнический.

– А ты туда, в физкультурный? Как его, имени… Гафта, да?

Леночка вдруг смутилась.

– Я… Нет, Коськ, не в Лесгафта уже. Я в академию танца хочу. Не смейся только.

Костик от неожиданности аж споткнулся.

– Шу, да ну тебя! Чего тут смеяться? Серьезно, в академию танца? Во прикольно. А как же твое самбо? Что, бросишь, что ли?

Леночка задумчиво пожала плечами:

– Ну а что самбо? Не всю жизнь же драться? Чемпионкой мира мне все равно не стать. Тренером, конечно, можно работать – но это или в секции, без перспектив, да и без денег, честно говоря… или в каких-нибудь госструктурах, ментов учить. Другим оно сейчас не особо нужно, везде сплошное дзю-до… – она усмехнулась. – То есть мне самбо много дало, но дальше я себя в нем не вижу. А в институте работать, новую систему разрабатывать – времена не те, этим не прокормишься. В общем, это увлечение, а жить надо чем-то другим.

– Хым. Ну да, танцами сейчас в принципе можно заработать. А на какие ты хочешь?

– Современные, но не совсем. Знаешь, что-нибудь на основе рок-н-ролла, сложное и динамичное. Совсем современные я не люблю, они уже какие-то… попсовые. Что за танец, который за пять занятий можно освоить? А рок-н-ролл мы тут с одним парнем танцевали на его днюхе, так классно оторвались! – Леночкины глаза заблестели. – У него потолки высокие в квартире, так он меня крутил и кидал как надо, я аж визжала… А там была тренерша из одной студии, вот она потом подошла ко мне, поговорили. Я к ней сходила на занятия, посмотрела, попробовала… тяжело, конечно, но мне ж не привыкать. А так – классно, такой драйв… Она обещала и рекомендацию дать в академию, она сама там училась. Я с ними списалась по «мылу», видео послала, там же в студии меня записали. Они ответили – приезжайте, скорее всего, возьмем. Вот так.

– Офигеть. – Костик смотрел восхищенно. – Правда, классно, Шу. Я ж видел, ты обалденно танцуешь. Здорово, слушай… А Ромик как?

Девчонка глянула непонимающе:

– А что Ромка?

– Ну… Как бы, танцы – мужики, там… поклонники… Ревновать не будет?

В ответном взгляде сверкнуло изумленное веселье:

– Коськ, да ты что? Как будто у нас в секции сплошные девчонки! Я вообще-то сейчас одна на всю группу, на шесть парней! А в танцах, наоборот, кстати, так что уж с этим проблем не будет. А для поклонников – самбо, если слишком настойчивые, – она подмигнула.

– А, ну сорри. Я ж не знал. Вернее, знал, но не подумал. Как у вас вообще с Ромкой?

Веселье разом угасло.

– Да как… Непросто, конечно. Ругаемся часто. Когда вместе живешь, вылезает всякое, конфликты из-за выеденного яйца. Мы же еще дети совсем. Потом миримся, потом опять начинаем… я, в основном…

Грустные глаза были у Леночки в этот момент. Настолько неожиданно грустные, что Костик не удержался.

– Шу? А ты его… до сих пор любишь?

Девочка чуть заметно ссутулилась и поникла.

– Люблю, Коська. В том-то и дело.

Костик смотрел непонимающе, но подруга шагала молча. Потом снова заговорила, медленно и негромко:

– Понимаешь, как? Мне много чего в нем не нравится, раздражает, но когда он домой приходит – я просто… ну… забываю про все. Прощаю ему вообще все, понимаешь? Буквально носки ему готова стирать. Если он не появляется несколько дней, у меня депрессия. На выездах звоню ему каждый день, говорим по полчаса иногда, и все равно изо всех сил приходится себя держать, чтобы не расклеиться. Он, конечно, меня тоже любит, все делает, и по дому, и цветы мне дарит, и с мамой моей они душа в душу живут. Папа его недолюбливает, правда, но тоже… мирно пока. И при этом я вижу, что он сам по себе… никакой. Хороший, ну и все. Ты вот гораздо лучше… интереснее, веселее… просто нормальный человек. А он иногда вообще как робот. Работа, дом, деньги, семья – и все. В кино вечером сходить – его не вытащищь, «я устал, давай в выходные сходим?» Стихи я ему вообще не показываю, он этого просто не поймет. Про то, чтобы… извини… на крышу вылезти любовью заняться – да ты что, так только психи делают…

– Цывил, – дернул углом рта Костик. – И всегда был цывилом.

– Цивил, – уныло отозвалась Леночка. – Именно. А все равно я его люблю, и бросить не могу, и детей от него хочу. Боюсь, что когда-нибудь это пройдет, и что тогда? А если не пройдет – что мне, всю жизнь с роботом жить? Скажи – бред, да? Ругаю себя, но мысли куда денешь? А во сне тебя вижу… помнишь ту осень?.. – ее голос вдруг перехватило. – Как-то спросонья Ромку тобой назвала, хорошо, он торопился и не заметил…

Взгляд у Костика был – будто его выключили, а он еще не понял и шагает по инерции. Но Леночка этого не видела: она часто моргала, задрав голову, и продолжала тихо и взахлеб:

– Я тогда такая дура была, Кось… надо было с тобой остаться, а я… – она сглотнула, – …боялась. Что мама скажет, что друзья скажут… А любила ведь тебя. И сейчас люблю, еще больше. Больше, чем его. А сделать уже ничего нельзя, ты с Нелькой, я с Ромкой, ничего не поменяешь, хоть расшибись. А я тебя люблю, и все. Почему все так глупо, Коськ?..

– Шу, – Костик прижал к себе неслышно вздрагивающую девочку. – Ну что ты. Не плачь. Ты самая лучшая, Шу. Самая-самая. У меня никого ближе нет, ну правда. И никогда не будет, хоть я десять Нелек встречу. Не плачь, солнышко… Ну, это жизнь, ну… Ну глупо, да, но все устроится. Шу… лапка… Ну ты ж его тоже по-настоящему любишь, если у тебя так. Значит, все правильно, так и надо. Привыкнете друг к другу, научитесь… повзрослеете, и будет у вас счастье, солнышко. И дети, и дом, все будет. А меня постепенно забудешь… отвыкнешь…

– Не хочу тебя… забывать… Кооська…

– Ну мышонка, ну что ты… Не совсем же забудешь, просто будем друг друга любить… тихонько… издали. Я тебя точно не забуду, никогда. Ты лучшая, лучше всех, всегда будешь. Без тебя мне не жизнь, Шу.

– Правда?.. Не забудешь?.. Никогда?..

Леночка подняла мокрые глаза навстречу Костиковым – и улыбнулась…

Вот такая же ее улыбка полтора с лишним года назад остановила меня посреди школьного коридора – будто на стену мордой налетел. Бывает так, что человек улыбается только губами, бывает – глазами и лицом, а бывает – вообще всем, что у него есть. Включая каштановый ёжик на макушке и левый… всмысле, большой палец левой ноги. Вот Шу – она как раз из таких последних. Сверкнула – и свернула на лестницу, а я стоял очумелый и думал: приглючилось? Или это вообще не мне?

Она потом говорила, что весь девятый класс на меня засматривалась. Врать не буду, не припомню: и сейчас-то Леночка неприметна на фоне прочих девчонок, а тогда вообще была на пацана похожа. В пацана она и переоделась, когда шла на первую нашу встречу.

Вообще, ни с кем никогда такого не испытывал, и больше уже не испытаю: неожиданно найти в кармане записку, написанную явно шифром, незнакомым почерком; просидеть два дня за расшифровкой, забив на школу и поругавшись с предками; прийти на указанное место и вытащить из тайника приглашение на свидание… тоже зашифрованное, уже по-другому. Еще день. Зашифровать ответ, в темноте, вздрагивая и оглядываясь, вложить его в тайник. Ждать три дня, считая не то что часы – минуты. Залезть на чердак незнакомого дома, не попадая от волнения руками по перекладинам.

…Когда из люка соседнего подъезда осторожно вылез стриженый пацаненок в футболке и драных трениках, я чуть не взвыл. Разыграли, сволочи! И только когда «пацаненок» робко вышел из темноты на свет и улыбнулся в закатном солнце – тогда меня и прошибло второй раз от пяток до макушки.

Заговорили мы с ней только часа через два, нацеловавшись и натискавшись до головокружения. Почему-то в тот раз даже мысли не было о чем-то большем. Потом она подтянула треники, заправила в них футболку размера Икс-Эль, обняла меня до хруста в ребрах, шепнула «До встречи!» – и нырнула обратно в люк.

Сколько потом было таких встреч, я не считал (хотя и можно: все ее шифрозаписки бережно хранятся в моем личном сейфе под кроватью). Осень выдалась теплая, бабье лето затянулось аж до середины октября, мы притащили на «свой» чердак одеяло и тюфяк… Опыта у нас обоих было – кот наплакал, но это совершенно не мешало. Потом до самой Нельки я ничего подобного не испытывал. Качать на себе легкое и гибкое тело Леночки, смотреть, как она двигается, дышит, закидывает руки за голову… гладить ее, целоваться притянув к себе – глаза в глаза – смеющиеся, сияющие, бездонные; потом перекатываться наоборот – и снова раскачиваться в такт, лаская все, до чего дотягиваются руки и язык, урча и взвизгивая от того, что в свою очередь вытворяют ее ладошки… кто бы заподозрил столько страсти и нежности в этой невзрачной пацанке!

(Был, конечно, еще тот случай с подлым китайским изделием. Нервам нашим досталось изрядно, зато сколько потом было радости…)

После всего мы вылезали на крышу, сидели за трубой – чтобы из окон напротив не увидели – и смотрели на закат (случалось, впрочем – и на рассвет); читали стихи – сначала только она мне, а потом уже и друг другу; разговаривали – о звездах, о мире, да вообще обо всем. Шу – изумительная собеседница, с ней никогда не соскучишься. Сколько она мне открыла нового за время нашей дружбы – больше, наверное, чем вся школа за все годы.

Иногда случалось, что в день встречи шел дождь, тогда мы вообще не вылезали из-под одеяла: лежали, обнявшись, слушали шорох и стук по крыше, возню голубей под застрехами; тихонечко что-нибудь сочиняли на двоих – или просто целовались, нежно и сонно. Или все же вылезали и сидели возле слухового окна, завернувшись в одеяло, рука в руке, смотрели на бегущие по стеклу капли… Люки все закрыты с нашей стороны, бояться некого и нечего, торопиться никуда не надо: это действительно был тогда наш дом, пыльный, просторный и ласковый. Редко где мне потом бывало так хорошо.

Тогда же я придумал ей это прозвище: сначала «Шумка», когда она слишком уж расходилась на тюфяке, а потом из этого получилось мягко-присвистывающее «Шу». Шшшууу. Как ветер в чердачных щелях. Больше ее никто так не зовет, это только наше с ней. А в школе она – Ленка-Ёжка, с самого своего появления в шестом классе.

Наверное, в том, что все так быстро кончилось, есть и положительная сторона: мы совершенно не успели друг другу надоесть. Я вообще сомневаюсь, что надоели бы когда-нибудь, настолько нам хорошо рядом. Не то чтобы во всем совпадаем, скорее наоборот; просто мы не цепляемся друг за друга, а складываемся, как головоломка – линия к линии. Даже ее внешность, из-за которой она до девятого класса не ходила на школьные вечеринки и дискотеки – меня, что называется, «цепляет». Скрытая, нездешняя красота – как у марсианок в «Аэлите». Или как кошка-сфинкс: поначалу шарахаешься, а потом на другую не согласишься. Тохин мне объяснял как-то, что это «обратная связь»: типа, мне нравится сама Леночка, как девчонка, поэтому и лицо ее кажется красивым. И сам же тут же проговорился, что ему «как бы тоже». Целых пол-литра потом разбирались, к чему это он… а что я на Шу «запал» в свое время, еще даже словом с ней не обменявшись – это проглядели, естественно. Я потом сам решил, что дело в той самой улыбке. Прямо как у Гагарина: увидишь – и сразу настроение улучшается и жить хочется.

В общем, когда однажды, после очередной встречи, моя девочка – в мыслях уже почти невеста – сказала мне, что долго выбирала между мной и Ромкой… и – «прости меня, Коська, все-таки я – с ним» – я на нее даже обидеться или рассердиться не смог. На мир обиделся, это да. Если в нем такое происходит – нахрена он сдался вообще? Издевательство одно. Попрощался с ней, сказал «спасибо за все», и ушел. Сбежал из дома, в первый раз с восьмого класса, четыре дня бухал с кем попало, дрался, трахался с какими-то совершенно жуткими девками, ночевал в подъездах, на свалке на вонючем матрасе… Потом Тохин и Шу меня нашли, набили морду и отволокли к нему домой. Еще день они попеременно меня отпаивали и лупили, потом я пришел в себя, сказал Витьку: «Ну, кроче, брат ты мне теерь, поял? Блля буду!», и отбыл домой у Леночки на буксире. Предки были в полном ахуе, мать слегла с сердцем, а потом еще неделю по десять раз за вечер в комнату заглядывала – проверяла, что я не сбежал опять. Димка меня, наоборот, очень зауважал с тех пор. А с отцом мы так и не помирились, по факту. Одно слово не так скажешь – и сразу чуть не до драки. За мать он тогда испугался, и так мне и не простил.

Но если б не этот загул – не знаю, что бы между мной и Шу осталось. Видимо, правда: что ни делается, все к лучшему. Она мне тогда в перерывах между самогонкой и побоями втолковывала, что все равно друга ближе, чем я, у нее нет и не будет, что если со мной что-то случится – она вены порежет, и что секс и любовь – разные вещи. Не знаю, что там причиной – она ли была убедительна, или самогон хорош – но я ей поверил и успокоился. С тех пор так и дружим, на грани платонического романа. Леночкин «полумуж» и не подозревает до сих пор, что у нас что-то серьезное было, он ее вообще боготворит. Да и никто не подозревает: в школе мы с ней даже не всегда здороваемся. Конспирация, а то ж.

И тут вот, понимаешь, выясняется…

– Коськ, а ты в бога веришь?

– Эээ… ну… как бы, нет. Есть что-то, чего нам не понять… но это не бог.

Они сидели, обнявшись, на скамейке в парке. Леночка потерлась ухом о плечо Костика и спросила, не открывая глаз:

– А что это тогда?

– Гм. Ну, как бы… – тот задумчиво поскреб щеку. – Не сверхъестественное, этого нет. Хотя и жалко, что нет. Но всякое непонятное есть же? Вот бесконечность, например. Она же есть, но ее ни понять, ни увидеть. Или какие-то глобальные законы природы, самые основные, до которых никто никогда не докопается. Или вот… я как-то круг в тетрадке нарисовал, посмотрел – и чуть не завис нафиг. Охренительная штука, если врубиться, никакой травы не надо… – Костик радостно зафыркал. – А бога, по-моему, люди придумали, чтобы не так обидно было за свою тупость. Нагородят хер… фигни, ну и надо ж на кого-то свалить. Он даже когда всемогущий-вездесущий, какой-то такой тупой и мелочный… мстит, обижается, гадости какие-то делает… невозможно же всерьез воспринимать. А ты веришь?

– Нет. Уже нет. – Леночка покрутила головой. – Родители верующие, пытались меня тоже приучить. А я вместо этого тоже стала думать – кто такой этот бог, или что, и где он? А потом – есть ли он вообще? Умная слишком… – она легонько вздохнула. – Им, конечно, не говорю, чтобы не обижать… А для себя я недавно поняла, в чем путаница. Мне кажется, бог есть, но его представляют как существо, а на самом деле он – чувство. Ощущение. Вот знаешь, бывает, стоишь на берегу моря на закате – и так красиво, и ты кому-то за это благодарен, но не знаешь, кому? Вот это и есть бог, мне кажется. Вернее… само ощущение красивого, правильного – это бог. А благодарность – уже этому ощущению, за то, что от него так хорошо. А оно ведь у каждого свое. Одному хорошо, когда он чем-то занят, другому – когда ничего не надо делать… кто-то хочет всем помогать, а кто-то – только своим, а чужих всех убивать. И у целых народов тоже это чувство есть, и тоже у всех по-своему. Складывается из ощущений всех людей в народе. Поэтому у каждого народа свой бог, и у каждого человека в народе немного свой… Я не могу это все точно выразить, ты ж понимаешь… но как-то вот так…

Костик хмыкнул с уважением:

– Да ну… ты классно объяснила, чего. Все понятно. Я об этом редко думаю, на самом деле… я вообще в таких темах не копенгаген… но мне где-то так же кажется. Типа того, что если бог есть… ну, если что-то так называть – это внутри такой голос… как бы второе «я» такое. Которое знает, как надо, чтобы было хорошо. Чтобы было красиво, вот точно как ты говоришь. А то, что вокруг… ну, вне головы… это просто природа, там никакого бога нет. Нет же вне головы музыки, правильно? Звуки есть, а музыка образуется только внутри. У негра из одних звуков получается музыка, а у эскимоса – из других. Но получается же почти у всех? Вот и с богом так же. Короче, согласен руками и ногами.

– Здорово! С музыкой ты классно поймал. Кстати, музыка – это ведь тоже… сверхъестественное… я вот сейчас Битлов слушаю, это же настоящая магия! Чем они берут, просто не понять… но такой кайф, правда?

– Ага, вообще! Чушь вроде полная, а начинаешь слушать – не выключить. Меня на них Лиска подсадила, буквально недавно. Слушай… а ты к чему вообще спрашивала, про бога? К чему-то или просто?

Леночка, не открывая глаз, нашарила его ладонь своей.

– А я пыталась понять, знаешь – почему все может быть так хорошо, а получается так глупо. Кто виноват. Или что. И знаешь что подумала? Что мы слишком много просим. Слишком многого хотим.

Костик нахмурился:

– Да? А слишком – это как? Кто решает? И у кого просим?

– Никто не решает, оно само собой решается. А просим… у самих себя.

– Как это? Не врубаюсь, – он непонимающе потряс головой.

– Ну, как объяснить, – Леночка помолчала, размышляя. – Смотри. Когда чего-то добиваешься, всегда получается целый ворох… как бы сказать… побочных эффектов. Верно?

– Верно, да.

– А поскольку приятного в жизни гораздо меньше, чем неприятного… ну просто потому что человек слишком сложный, ему что ни сделай, все хоть чуть-чуть, да навредит… Получается, что большая часть этих эффектов – они как раз неприятные. То есть на каждое исполненное желание ты получаешь кучу неприятностей. Чем сложнее желание – тем больше минусов. Согласен?

– Нну… да… есть такое. Чего ни добьешься – все какое-то корявое, неудобное, не такое, как хотел. Даже жалко иногда, что добивался. Вроде как издали лучше казалось. А если самое простое – тогда исполняется как надо. – Костик вдруг хехекнул. – Как с девчонками – дружить просто и классно, а любить – сразу начинается всякая байда…

– Ага, вот именно. Я и подумала, Кось: не надо ничего от жизни просить. Не надо ничего желать… лишнего. Что пришло – то пришло, что ушло – вспоминать с благодарностью…

– «Приходя – не радуйся, уходя – не грусти»?

– Точно. Именно так. Просто жить, быть довольным тем, что есть – и все. Вот ты у меня есть, я счастлива, и больше не надо, – она сильнее сжала его руку. – У меня вот то самое ощущение, что это правильно и хорошо. Красиво. Рядом ты, не рядом – все равно. Только чтоб ты был. Чтоб я знала, что ты есть… Неважно, где, неважно, с кем. Тогда мне все остальное в радость, и Ромка, и жизнь вообще. А без тебя ничего не надо. Кось… давай не будем просить, чтобы у нас было как-то лучше? Пусть будет, как сейчас? Мне так хорошо…

Костик погладил девочку по щеке, провел пальцами по чуть вздрагивающим векам:

– Cолнышко. Какое может быть «лучше». Ничего не надо больше. Только чтобы встречаться иногда… в глаза тебе смотреть…

– Вот так?

…мир опрокидывается, кувыркаясь, тая в искристых карих глубинах…

– Шу… У тебя такие глаза… самые лучшие…

– Это у тебя самые лучшие, – будто весенний ветер шекочет ресницы. – Я в них как прыгнула тогда, так и все, не вылезти. Теплые, как море летом. Поцелуй меня, Коська? Я тебя люблю.

…как будто тихое эхо бесконечно повторяет эту фразу. Даже когда губы сплетаются и шепот умолкает – она продолжает звучать, слышная только двоим.

Костик мялся перед дверью, держа палец над кнопкой звонка и периодически его отдергивая. Нажимать было страшно. В качестве оправдания он в сорок шестой раз перебирал в уме варианты ударной фразы, с которой надо начать разговор. «Нель, я тебе хочу кое-что сказать, не убивай меня только». «Нель, я про Катьку поговорить хотел». «Нелли…»

– Ну заходи уже, что ли? Или ты тут стихи сочиняешь? Стоит, бормочет чего-то на полподъезда… знаешь, как в глазок прикольно смотрится?

Нелька ухмылялась, прислонясь к открытой двери. Руки сложены на груди, коса до пояса, короткое домашнее платье. Лисенок, родная, хорошая…

Все заготовки разметало в мелкий мусор. Костика хватило только на то, чтобы чинно зайти в квартиру, дождаться щелчка замка – и уткнуться хозяйке в плечо, зажмурив глаза и бормоча бессвязно.

– Кот ты мой, кот. Соскучился? – Нелька гладила его по спине, лохматила волосы. – А я знаешь как соскучилась? Волком вою уже. Волчицей. Коот. Хороший мой гулена. Боялся ты, да? Думал, я тебя выгоню? Дурик, куда я без тебя? Никуда уже. Тоже думала – не пущу, выгоню к черту, а потом как представила, как завыла… Ты мой, котяра. Я тебя никому не отдам, ты мне вот так нужен, вот так, – мягкие руки на миг обхватили и прижали пацана изо всех сил. – Не бойся, кот, все уже, все хорошо. Дай я тебя поцелую. Ой, мокрые! Ты тоже умеешь плакать, да? Солнышко мое, чудо. Любимый.

– Лис, я без тебя не могу вообще. Даже не знал, что так бывает. Нелька. Лисенок. Лиска. Не отпускай меня больше, я свихнусь нафиг. Лапа, лапка…

– Не отпущу, кот. Обещаю. Тихо, тихо, котяра! Уронишь! Обоих нас! Тише, ушастик. Тише. А у меня для тебя сюрприз. Поверни голову. Нет, в другую сторону. Узнаешь?

Катька смотрела, как в трансе. Одно дело – знать головой, и совсем другое – увидеть, как оно на самом деле. Она и не ожидала, что это настолько больно.

Тик осторожно высвободился из Нелькиных рук и подошел к девочке. Взял ее ладонь в свою – она вздрогнула, глядя на него недоверчивым уличным щенком. Он снова обернулся:

– Лис, мы на кухне поговорим, ладно?

Провел оцепеневшую младшую сестру в кухню, усадил осторожно, сделал успокаивающий жест старшей, и закрыл дверь.

– Ну что, зверята? Как полагаете, получится у нас… зимовье?

Уже почти пришедшая в себя Катька хмыкнула и пробурчала:

– Еще одна такая сцена – и получится убийство в состоянии аффекта. Двойное, причем. Нельк, я серьезно, это охренительно тяжело, оказывается.

Хозяйка дома устало вздохнула.

– Ну Кать, а что ты хотела? Я в общаге таких сцен насмотрелась – не дай боже. И стульями били, и с ножом бросались. Девки, между прочим. Все мы люди, все мы обезьяны, правильно?

– О! Это будет мое последнее слово на суде, если что. Короче, если мы с тобой его, – Катька сделала жест в сторону Тика, – собираемся делить, то надо как-то с этим решать. Может, он и решит? А, Тик?

Тот скривил рожу:

– Слушайте, что вы дурью маетесь? Не поделите же все равно. Сейчас договоритесь, а потом так и так будете друг друга грызть. И ты, Нелька, тоже, не смотри на меня так. Нереально, вообще. Один на двоих… на двух – никак…

Помолчали. Потом Нелли осторожно подала голос:

– А чтобы «как»? Есть идеи?

Тик посвистел сквозь зубы, потом задумчиво произнес куда-то в пространство:

– А вот если две на одного…

Сестры переглянулись непонимающе. Катька слегка пожала плечами – мол, не врубаюсь. Нелька пошевелила губами, повторяя про себя сказанное, прищурилась, наклонила голову, будто прислушиваясь. Потом внезапно вздернула брови и заулыбалась:

– Ах ты, хитрюга. Вместо «мой» – «наш», да? Вообще не делить? Всё втроем?

Пацан ухмыльнулся, довольный:

– Ну, типа догадалась. Если я прихожу в гости – то только к вам обеим, разом. Если куда-то идти, то рассчитываем на троих – ну, кто не сможет или не захочет, его… или ее дело, но изначально – на троих. Постель тоже… если мы вдвоем с одной и третья захочет присоединиться, чтобы без никаких. И все проблемы – тоже на троих, всегда. Тогда, мне кажется, может сработать.

– А если одна с другой, и третий нам нафиг не сдался? – Катька нарочно добавила в голос максимум вредности. Тик и Нелька одновременно хрюкнули.

– …Тогда третий идет в зрительный зал. Смотреть бесплатно лесбийское порно.

– …Тогда третий обижается, отворачивается к стенке и храпит. Сестренки, а вы что, между собой… это?..

Старшая потупилась, пряча ползущую к краснеющим ушам улыбку. Младшая, наоборот, вызывающе выпятила грудь:

– А что, ты думал – мы только с вами, да? Да нам, может, вы вообще не нужны! Козлы волосатые! У меня сестренка знаешь как классно умеет? Не то что ты… ссамец…

Нелька рухнула на стол и забилась в спазмах, выпучив глаза и по-рыбьи хватая воздух. Тик неторопливо, как срубленная секвойя, опустился сверху, мотая башкой, всхлипывая и нечленораздельно мыча. Катька посмотрела на них изумленно, неуверенно захихикала, потом сама затряслась от хохота, выдавливая в паузах: «Уйблин… ой… са… самец… уййо… блиин… во я выдала…»

После переезда Катьки сестры надстроили (с дружеской помощью) Нелькину кровать, добавив над ней второй ярус. Всего-то делов – сбить раму из бруса и затащить наверх добытый за бутылку тюфяк. При этом что первый, что второй этажи так и остались узкими одинарками, не предназначенными даже для двоих. В свое время для «расширенных занятий» с учеником Нелька бросала на пушистый ковер в центре комнаты толстое ватное одеяло – но спать потом приходилось все равно на кровати, тесно обнявшись. Благо, она была стройная, он худой, а кровать советского образца, то есть рассчитанная на массовое приземление десятилетних парашютистов с маминого шкафа. (Тик однажды задумался, какое же военное предназначение может быть у такой кровати – известно же, что в Совке оно было у всего? Однако ни до чего лучше «клепать солдат круглосуточно в неограниченных количествах, по пятьдесят лет без техобслуживания и профилактики» – додуматься не сумел).

Вот и сейчас на месте отодвинутого в угол стола раскинулось обширное синее поле в зеленых кляксах, любовно прозванное Нелькой «прудом с кувшинками»: «Что, кот, пойдем на пруд, лягушек ловить?» В центре композиции, в позе «и сигарету после», вытянулся Тик, а с двух сторон от него заоконная луна нескромно подсветила округлости, вытянутости, впадинки и родинки двух красоток. Обе раскинулись на спинах, остывая после очередного раунда, положив рыжие головы на грудь и плечи парня, почти касаясь друг друга висками.

Луне завидно, так что она сговорилась со сквознячком и занавеской – и теперь бесстыже лапает нежное и скользит по горячему. Девочки, впрочем, не против: они сейчас разомлевшие и умиротворенные. Пусть себе гладит, жалко, что ли? И сквознячок пусть побалуется, пока жарко.

Лунный свет быстро пробегает тенями и пятнами по обеим, сравнивая и оценивая. Начнем, пожалуй, с той, что справа – левая тоже великолепна, но эта поаппетитнее. Подтянутое спортивное тело, рельефное, аккуратно и с любовью вылепленное – и будто покрытое тонким слоем крема, сгладившим переходы, смягчившим изгибы, придавшим всей фигуре плавность и текучесть. Ничего резкого: изящные небольшие кисти – с тонкими, но сильными даже на первый взгляд пальцами, никакой костлявости в запястьях и локтях, так и тянет облизнуть всю руку от ногтей до подмышки; гладкая высокая шея через канавки ключиц переходит в груди – сейчас мягко растекшиеся пологие купола, а еще пять минут назад… мммм… видели-виидели… – и дальше на узкий, вздымающийся и опадающий животик, с маленьким кратером посередине. Луна одобрительно заглядывает в кратер: вот ведь, люди – а тоже понимают в украшениях!

…А еще дальше вниз – небольшое расширение от талии на стройные, незагорелые, невыразимо мягкоупругие бедра, на которых еще не рассосались отпечатки ладоней и пальцев: это когда мальчик «под занавес» закинул своей девочке белые ножки за розовые ушки, чтобы поглубже кое-что кое-куда вколотить. Сама попросила, в конце концов. Громко и настойчиво, пускай и неразборчиво слегка. Чувственная девочка, и гибкая, как балерина, нравится ей так – до упора, лобком о лобок, шлепками… а пятна быстро пройдут, он нежно держал. Аккуратно, но сильно. Потом вообще ухватился пониже, за булочки, а ножки уже вторая девочка придерживала… заодно лодыжки языком щекотала. Рыжая попрошайка чуть с рассудком не попрощалась, судя по звукам.

А что, собственно, там такое интересное между ножками? Чего они туда по очереди заползали рассматривать?

Занавеска послушно качается, пропуская лунные пальцы на доселе затененный пушистый холмик. Экая чудная орхидея: мясистые, вытянутые лепестки снаружи, тонкие, беззащитно-розовые – внутри, и складочка-капюшончик сверху. Таак, понятно теперь, цветы – они и есть цветы. Этот явно из тех, что по ночам распускаются. Пчелки только крупноваты, пожалуй… ну, каприз природы, бывает. Некоторые, вон, вообще летучими мышами опыляются.

Луна с непонятным ей самой вожделением гладит набухшие, мокрые складки, покрытые густой рыжей шерсткой. Подрагивая, заглядывает между лепестками: тычинки-пестики, ау? Бело-розовый цветок стыдливо краснеет, сжимается, стараясь прикрыть дырочку в центре – только не получается ничего, очень уж ее растянули за полчаса прыжков и визга. Пятна мечутся, заглядывая в таинственную глубину: влажный пунцовый тоннель различим только у самого начала, свет пытается проникнуть глубже, рассмотреть, облизнуть…

…Девушка вдруг поворачивается на бок, прижимаясь к Тику грудью и обнимая его второй рукой сверху. Луна в панике вырывается из-под сомкнувшихся сводов и улепетывает за занавеску. «Хватит на сегодня, пожалуй», – решает она, переводя дух и пытаясь разобраться в незнакомых чувствах. – «Вторую как-нибудь потом… не последнюю ночь они тут…»

– Зверят, давайте, что ли, в душ и баиньки? Завтра ж не выходной, в школу надо. Сегодня уже, верней.

Начавшая задремывать Катька захлопала глазами и пошевелилась. Тик глубоко вздохнул, по-хозяйски сгреб обеих сестер на себя, так что две блаженно-сонные физиономии оказались у него в поле зрения, и явно вознамерился двинуть торжественную речь.

– Ну, девчонки. Вобще. Блин. Вы такие… цц… Ыхх. Я тащусь просто. Вы… короче… ну… ну ййо. Щас. Рхрммхрмм. Короче. Нмм. Корроче! Дайте я вас поцелую! Ыыы, рыыжики!

– Мурррр. Мурряяаа. Уммррррмрр!

– Аумммм. Ммма. Няф-няф-няф-няф. Котён, иди сюда тоже. Мммнямннняффмма! Ыммм. Вкусненькие мои. Мурчалки-сопелки. Зверьки мои любимые. Все – давайте в душ, а то так и уснем немытые. Только чур, мы с ней первые, а ты потом. А то знаю я… нас… – Нелька хитро прищурилась. – Идем, Катюш. А ты пока убери тут немножко, ага? Чтобы утром не спотыкаться.

– Хммм. А что мне за это бууудет?

– А за это мы дадим тебе поспать целых… – Нелька взглянула на будильник, – ой, блин, целых три с половиной часа! А иначе сейчас наденем ночнушки и начнем у окна танцевать… нам не слабо, правда, сестренка?

– Лучше в ванную его затащим, – сверкнула лунными изумрудами проснувшаяся Катька, – и к батарее привяжем. И будем с тобой друг друга намыливать, во всех местах!

– Не натерты места-то? – фыркнула Нелька. – У меня – так изрядно. Ладно, кончай языком трепаться, двинулись. Тик, мы недолго.

Звенит звонок, класс медленно затихает, как взбаламученный пруд после ухода последнего купальщика. Оставшиеся мелкие волны, накладываясь и переплетаясь, вдруг выдают неожиданные и мгновенно исчезающие всплески:

«…сама скажет…»

«…будто вообще ни при чем…»

«…гонят нахрен…»

Нелли усмехнулась краешком губ. «Скажет, разумеется. Лучше так, чем вы напридумываете всякого.»

Встала, не торопясь, вдохнула-выдохнула. Класс затих. Девятнадцать пар глаз уставились в нетерпеливом ожидании. Нет, восемнадцать, разумеется. Нет, семнадцать…

Нелли нашла глазами Тика, улыбнулась слегка и подмигнула. По классу грохнула волна шуршания и скрипа: семнадцать голов разом перенацелились на четвертую парту второго ряда слева. (Вася, против желания тоже оказавшийся в скрещении взглядов, cъежился и попытался стечь под стул). Пять секунд – и вторая волна, более размазанная: большая часть класса опять перенацелилась на училку. «Ну давай уже, не тяни!» – как будто шепот повис в воздухе, хотя никто ни слова не сказал.

Ну да, а чего тянуть-то.

– Ребята. Вы все равно все знаете, я просто хочу сказать, чтобы не было… глупых слухов. Коротко: да, я и Костя собираемся пожениться осенью. Нет, мы не живем вместе, хотя потом будем. Да, мы… спим вместе. (Класс разом задержал дыхание, глаза у всех вытаращены). Почему так получилось – это наше личное дело, не надо это обсуждать, все равно не догадаетесь.

(…молнией проскакивает мысль: «те семиклашки теперь точно расскажут… ну, может, никто не свяжет меня с Катькой?.. Кстати!»)

– Да, еще. Моя сестра тоже с нами, но жениться на ней Костя не собирается. Просто мы втроем, и всё. Кто ее будет доставать – оборву, что висит. И другим это передайте, младшим особенно. Вопросы есть?

Обалделое молчание в ответ. Правильно, какие вопросы в шоковом состоянии. Вопросы потом будут. Пользуясь моментом, Наумовна обежала взглядом лица.

…Вася… сконфужен до крайности. Не улыбаться ни в коем случае!

…Мартынов, Белоконь, Григорян и остальная шобла – ожидаемое: «Сиськи, жопа, рыжая – во отхватил Костян! Ахуеть, бля! Надо Юлькой заняться…»

…Вилка… неожиданно – сдержанное уважение пополам с сочувствием. Черт, вот ведь девочка-загадка, а?

…Танька Инич – беззлобная усмешка: «интересный эксперимент… понаблюдаем…»

…«королевы класса» – Киреева, Жуковская, Заплаткина: закономерно-высокомерное презрение. Потянуло, мол, старую шлюху на малолеток…

…Мейс – разочарование и обида… уж прости, Антошка, не ту выбрал в кумиры…

…Примятинская, Чернова, Сулаки – пока в основном недоумение. Тихие девочки, неизбежная «массовка»…

…Леська Лапиньш… эта точно будет ждать после уроков, на предмет поговорить по душам. Почуяла, дурочка, коллегу по призванию. Ладно, ничего страшного, девчонка-то славная – прямо вылитая я в молодости. Поговорим, Лесь! (едва заметное подмигивание, радостно вспыхнувшие в ответ глаза)…

…Cветка Байкова… вот это да! Смущение, гордость, сочувствие, тайное понимание – и ни следа осуждения. Как же она изменилась за полтора года… и за последние месяцы, особенно…

…Диляра… ненависть?.. нет… зависть! черная, бешеная, нерассуждающая! Да, слухи явно не врали про вас с Костиком. Упустила ты, девочка, свой шанс, пусть и не по своей вине. Буду-ка я от тебя держаться подальше… на всякий…

(После пронесшегося по всей школе слуха о том, что Хай всерьез – и даже с некоторым успехом – подкатывался к Дильке, Нелли взглянула на этого лопоухого кобеля с невольным уважением. Она и сама склонна была временами по-глупому рисковать жизнью, но до таких высот доходила редко: если бы Хайреддинова-младшая не проявила благоразумия, отстрелив Хоева в самом начале полета, Хайреддинов-старший его бы после приземления в шаурму порубил. А возможно, и обоих. Зять с такими дарованиями ему нафиг не сдался, а других вариантов татары не признают: тронул – ходи.)

…Мда. Удивили, детки, нечего сказать. Подкинули пищу для размышлений.

– Все, будем считать, что вопросов нет. Специально для пацанов: повторять эксперимент с Юльчи… с Юлией Васильевной или Маргаритой Семеновной не советую, плохо кончится. Слышали, кобеля? Особенно с Риткой: она уже двоих мужей до больницы заездила, теперь третьего ищет. Нарветесь.

Класс разразился облегченным хохотом. Нелька позволила себе слегка расслабиться. «Ччерт, аж затылок свело. Ну, вроде прошли.»

– Ладно, начинаем урок. Услышу, что кто-то обсуждает – крикну Шумко и укажу пальцем, – она усмешливо прищурилась. – У них как раз за стенкой урок, убежать не успеете.

«Ага, дернулся, родимый! Да, дружок: разговор у нас с тобою будет крупный впереди…»

Дверь учительской приоткрывается сантиметров на пять, издав удовлетворенный предательский скрип, и застывает в этом нелепом положении. Юлька, оторвавшись от журнала, смотрит на меня с ехидной ухмылкой. Сволочь ты, подружка…

– Заходи, кот, тут все свои, – и стальным взглядом – по ухмылке, по ухмылке! Только ляпни мне что-нибудь! Юльке, впрочем, плевать на мои немые угрозы, она прихорашивается перед спектаклем: отодвигает журнал, откидывается на диванчике, положив одну красивую ногу на другую красивую ногу, и одним движением взбивает сливочно-белую челку. Натурального цвета, между прочим, не крашеную. Я сейчас рядом с ней – как дикая куропатка на фоне райской птицы.

Тик протискивается в выпевающую рулады дверь, торопливо закрывает ее за собой. Кидаю взгляд на диванчик: Юлька смотрит плотоядно, две верхние пуговки блузки расстегнуты (когда успела?), руки сложены на бедрах, пальцы правой теребят край юбки, и без того открывающей слишком много. Хычница. Львица в период течки. Шлюха вокзальная. На мгновение во мне дергается паника: отобьет ведь! Старательно затоптав ее поглубже, встаю навстречу Тику, непроизвольно пытаясь оказаться между ним и Юлькой. Спиной чувствую, как она улыбается во весь рот, трогая языком ровненькие зубки. Убила бы. Убью еще. Дождется.

– Лис, я тебе бутеров принес… и соку… апельсинового. Ты когда освободишься? – Тик смотрит на меня, но я вижу, как его взгляд то и дело дергается мне за плечо. Нет, так дело не пойдет.

– Спасибо, кот. Знаешь, хорошо, что ты зашел. Я как раз думала – посидеть еще, или плюнуть. Пойдем уже, пожалуй, да?

– Ага… Пойдем…

Сзади чуть скрипят пружины. Напряженный до предела слух улавливает шорох ткани, скользящей по кружевному капрону. Вверх скользящей, естественно. Глаза моего возлюбленного стекленеют. Ах, так, да?

Внутри меня внезапно поднимается незнакомая волна – кажется, это называется «веселое бешенство». Щас мы им цирк устроим… внимание, всем оставаться на местах, не стрелять…

– Тик, я только сбегаю… минут на десять, подождешь, ага?

– А… ага. Подожду.

За спиной – онемение. Игриво щелкаю пацана по носу, огибаю, нарочно проехавшись грудью, и цокаю к двери. Уже выходя, из темноты коридора бросаю взгляд внутрь. Что, Юлечка, не ожидала? Теперь выкручивайся, стриптизерша бесплатная. А я и подглядывать не буду, у меня поважнее дела есть.

«…Нет, братцы, вы не летчики! Вы кооператив извозчиков!»

Надо отдать им должное: играют старательно, изо всех невеликих сил. Сидят, чинно беседуют – о погоде, не иначе; Юльчин сок прихлебывает. Только двумя руками стаканчик держит, иначе расплещется. Прямо на одернутую сколько возможно юбочку (до колен натянула, во дает!) и дорогущую обтягивающую блузку – с тщательно застегнутыми доверху пуговками. Зря, что ли, я топала, как слон, от самого угла коридора до двери?

Вы кого обмануть хотели, девочки-мальчики? Я этот запах на всю жизнь запомнила – с того вечера, когда забежала на минутку к Машке – без стука, как обычно – и обнаружила у нее своего Александра, в расстегнутых джинсах и без футболки. Они на меня таращились молча, а я нагнулась, вытащила из-под стола подружкины трусики, бросила их Сашке в лицо – и вышла. А запах измены – ни с чем больше не спутаю.

Медленно подхожу к дивану. Не торопясь, вынимаю стакан из трясущихся рук, ставлю на пол. Не встречая сопротивления, рывком заваливаю Юлечку на спину – и, уставившись в полные ужаса глаза, запускаю руку под юбку.

– Мм, мокрая какая. Он тебя как, Юльчин – пальцем? Или языком? Или… как положено? А, кот? Как ты ее поимел, расскажи?

Тик явно пытается свернуться в шар. Не выйдет, милый, мы не ежики.

– Я тебя не убью, котяра. Но ты пожалеешь, что не убила. Говори – ты ее трахнул?

Сдавленное «кхы-кхы», мотание головой. Ага. Так и знала. Ничего, это поправимо.

– Ну как же это? Такую девочку, и не трахнуть? Ну-ка иди-ка сюда.

Юльку начинает ощутимо колотить. На всякий случай прижимаю ее второй рукой к дивану. Грудки под ладонью ходят, как кузнечные меха.

– Ну? Я жду. Иди сюда, – и вкрадчивого металла в голос побольше.

Тик деревянно выбирается из кресла, подковыливает к дивану.

– Смотри, какая девочка. Куда круче меня, правда? Блондинка натуральная, сам уже видел. И сисечки – не чета моим мешкам. – Придерживающей рукой я принимаюсь расстегивать пуговицы на блузке. Юлька каменеет и перестает дышать. Это еще, наверное, от того, что вторая моя рука под юбкой отнюдь не лежит корягой. У подружки там есть что погладить и потискать, а я в этом деле, как юный пионэр: всегда готова.

Лифчик под блузкой – черный, кружевной, из дорогих. Не стесняясь, завожу ладонь под чашку. Ого! Так и самой возбудиться недолго… что ж я раньше-то тебя не попробовала, сладкая? Ну, что ж – лучше поздно…

Пока же наблюдаю за реакцией своего мальчика. Отличная реакция, только что слюни не текут. Пока. Во всех железах переворот, в штанах рреволюционные силы поднимают красный флаг. Прекрасно, продолжаем…

Резко – одну руку под Юлькину жопку (собственная моя лапочка отзывается на прикосновение горячей волной – ах, хороши у подружки булки!), второй подхватываю юбку за подол и вздергиваю на живот. Юлечка охает и сжимает ноги. Нет, родная, не пойдет: отпускаю грудь и властно обеими руками развожу ножки «бабочкой». Тик издает терминальный звук досасываемого с донышка через трубочку коктейля.

Трусики, конечно, из комплекта – черные и кружевные. Ну хоть не стринги, и то ладно. Мокрые – насквозь. И ноги аж блестят. Явно облизывал, скотина. Жадно оглаживаю ладонью бедра, вторая рука возвращается наверх. Ой, не могу, еще раз… по чулку – и выше, на голую теплую кожу, стиснуть, и обратно… и вторую теперь. Гладенькая, пухленькая, шелковистая, отпускать не хочется. Я уже всерьез завелась, хотя и пытаюсь сдерживаться. Сначала надо закончить дрессировку.

Руку – на промежность. Сжать, пока еще поверх влажных кружев, помесить, натирая губки друг о друга. Юлька явно «плывет» – дышит со всхлипами и выпячивает грудь навстречу моей руке. Тик сжимает и разжимает кулаки, взгляд мечется по распростертому телу. Еще немного…

Не прекращая мять Юлечку между ног, быстро расстегиваю еще пару пуговиц на блузке – и сдергиваю, наконец, лифчик к шее. Да, подружка, есть тебе на что парней ловить: пусть «двоечки», зато совершенно неотразимые. Плотные загорелые полушария отлично держат форму, а ореолы аж выпятились. С наслаждением загребаю одну грудку в ладонь, мну, выкручиваю… Юлька, не выдержав, ухватывает себя за вторую, начинает щипать и крутить сосок. Ноготки такие аккуратные, розовые, блестящие…

О, а это что за новости? Тик, пока я отвлеклась на Юлькино вымечко, распустил руки, и теперь увлеченно тискает ей бедрышки, подобравшись уже вплотную к роскошным шарам, что повыше. Года три, небось, на эти арбузики засматривался, когда училка рисования поворачивалась ими к классу. Юбочки у моей подружки разной длины и скромности, но все их объединяет общая деталь: сзади пониже пояса они… как бы сказать… подчеркивают. Благо, есть что подчеркнуть. Ну, вот и не уберегла малышка свою попочку – ладони Тика уверенно ложатся на половинки, сжимают, ощупывают. Юлька стонет в голос. Хорошо, что до вахты далеко, а то были бы у нас благодарные зрители.

Что-то мы увлеклись. Пора бы перейти от преступления к наказанию…

Не могу.

Вот черт. Не могу.

Отпустить эту мякоть? Вытащить палец из этого обжимающего и влажного? Да. Надо.

Нет. Не хочу. Хочу, наоборот, поглубже: вот так, например. Ага, вот где у нее точка. Еще раз. И за сосок ущипнуть. Еще. А вот кричать так громко не надо, дай я тебе ротик закрою. Своим. Мяау, какие сахарные. Языком по ним, изнутри. Давай, Юлечка. Будешь мокрой, как травка осенью, чтобы моему мальчику мягче было…

Что??

Я свихнулась?!

Отпустить, немедленно, и бежать отсюда. Нелька, дура, ты что делаешь? Кретинка, кретинка, кретинка!!

– Тик…

Взгляд в ответ – из другой вселенной, где меня не стояло. Его рука уже давно на Юлиных губках, вторая мнет ей грудь. Зачарованно наблюдаю, как палец – моего мальчика! – трогает клитор – чужой женщины! Нажимает, поглаживает. Большой палец аккуратно пытается втиснуться в дырочку рядом с моим.

– Тиик…

Ноль реакции.

Юлька протягивает руки, обнимая меня за шею, и тянет вниз. Нет сил. Нельзя. Нет. Тик, остановись. Останови меня… дурак…

Молочно-острый запах зрелой самки. Розовый сосок прямо перед глазами, руки на затылке мягко толкают меня к нему.

Шло бы все к черту!

Приоткрываю губы, впуская между ними плотный столбик. Трогаю его языком, прикусываю, вбираю поглубже, целуя темный ореол. Обожаю такие грудки: налитые, торчащие, горячие.

Чья-то рука ложится мне пониже спины, начинает жадно обминать сквозь ткань. Пусть. Я тоже хочу. Я заслужила. Юлька, красотка моя сочная, мы сейчас с тобой будем угощаться моим мальчиком. Вдвоем и на всю катушку. На всю Катюшку. Жаль, ее тут нет, она бы тебя оценила – твой запах, твой вкус. Твои губы. Давай, Тик, в два языка ее: ты снизу, я сверху. Нравится она тебе? Конечно, как же иначе. Вот так, а всего-то надо было – зажать в темной школе не меня, а ее – мокрую сучку с шикарными булками. Еще в девятом надо было. Ты не знал тогда, что она с восьмиклассниками трахается? Да, не удивляйся, сама видела, как ее в том же туалете, где мы с тобой тогда – симпатичные мальчики вылизывают. Как ты сейчас. Только это она их затаскивает, а не они ее. Усаживает на корточки, накидывает юбку мальчику на голову, и урчит от удовольствия, пока он там старается. Правда, Юлечка? Я однажды открыла дверь в их кабинку… задвижку второпях не закрыли… так чуть сама под ту же юбку не забралась. Перед мальчиком было неудобно, только поэтому ушла… А после, наверняка, расстегнет ему ширинку, станет коленками на унитаз, задерет подол, и направит его себе в самое сладкое… вот как тебя сейчас направит, мое золотко. Вот так, возьмет ладошкой, и направит прямо куда надо… войди в нее, не бойся. Любимый мой. Дай я тебя в этот момент поцелую… не бойся, не дрожи так, смелее, входи в нее. Это всегда праздник, я знаю – войти в незнакомую самочку, с каждым движением глубже и глубже, в юную самочку с остренькими грудками, в пухленькую самочку с мягким животиком… в глубокую, жаркую, узкую Катеньку… в маленькую, спортивную, упругую Леночку… в глупую, желанную, пышную Олечку… в беззащитную, доверчивую, невинную Вербочку… в смеющуюся, целующуюся, нежную Леську… в гостеприимную, уютную, страстную Нелечку… в жадную, всасывающую, мокрую Юлечку, аппетитную и недоступную женщину, известную в нашем городе художницу… которую по вечерам сношают пацаны за гаражами, и кончают ей в ротик, на грудки, на платье, на волосы, а самые нахальные кончают внутрь, просто так берут – и заливают ей весь сладкий тоннельчик, и она потом идет домой, чувствуя, как трусики пропитываются ее соком и их семенем. Вдохновение она таким образом получает, шлюшка. Залей ее тоже, Тик, мой мужчина, осемени эту блондиночку, она сегодня не предохранялась, я уверена – она не думала, что ее сегодня завалит самец без всяких церемоний и резинок. Давай, милый, держи ее за плечи, кончай, кончай в нее, вот, вот! Слышишь, как она воет? Привыкла насиловать мальчиков, никогда не думала, что придет расплата. Не торопись, слей в нее все до капли, чтобы точно понесла. Пусть бежит в клинику, пусть ее выскребают, кобылу похотливую. Давай я тебя почищу теперь. Умм, какой у нее сок вкусный! Остренький, мм! И я мимо такого сокровища два года ходила… Что, Юлечка, пришла в себя? Понравился тебе мой мужчина? Не ожидала, да? Хотела поиграть? Ну, вот и поиграла, теперь трясись. У него сперма мощная, я точно знаю. Если у тебя там что-то было или в ближайшие дни будет – поздравляю, ты молодая мама. А заявление подашь – я тебе засуну туда руку, до конца, ухвачусь и вытащу. Знаешь, как матка выглядит? Я тоже нет, вот и узнаем вместе. Приветик, Юльчин, спокойных снов. Пойдем, солнышко. Ох, какой ты у меня бешеный… дома, дома теперь, обещаю тебе сегодня ночь наслаждений…

– Лис… Лисенка… Нелькин, тише, тише, не пинайся так… ты чего разбуянилась, лап?

– Тиик? А… мы не в школе?.. А где Юлька? А?

– Какая Юлька? Тебе приснилось что-то, Лис, ты так прыгала, я аж проснулся.

– Извини, зверь. Правда, приснилось. – Нелька медлит, и вдруг заходится в истерическом сдавленном хихиканье. Сверху ворочается и бурчит во сне Котена. Вот-вот проснется. Старшая сестра загоняет смех внутрь и еще некоторое время тихо попискивает, подергиваясь. Тик лежит и смотрит, улыбаясь до ушей.

– Нелькин, ты такая смешная сейчас, вобще…

– Охохох… И-и-и… их… их… все, все, все, все! Хватит! Все! Не, вот приснится же, а? Будто мы с тобой на пару трахнули Юльчина… ну, Юльку-рисовальщицу. Прямо в учительской. Прикинь?

Теперь настает очередь Тику сотрясать оба этажа, а Нельке – зажимать ему рот. В конце концов он отодвигает ее ладони, еще пару раз всхлипывает, и наконец успокаивается.

– Лис, с тобой так классно засыпать, – моя радость медленно гладит меня сзади по шее ладонью, зарывшись в волосы. И вправду, засыпает уже, голос сонный-сонный.

– Сладких снов, чудо, – шепчу я ему. Чудо чмокает губами и вдруг улыбается во всю ширь, почти неразборчиво шепча в ответ: «Любимая…»

Какие Юльки, какие Ленки? Никому не отдам. Мой, мой, мой, слышите?!

– Вай-вай-вай, какые у нас госты сэгодня! Захады, дарагая, сыколько лет, сыколько зым! Дай абнять, слюшай? Вай, какая дэвушка била, какая женьщина стала! Лучшэ нэ видел, клянус мамой! Красывей нэ видел, клянус папой! Дыночка! Вийди паздаровайса с нашей кырасавицей! Гулять будэм сэводня, пить будэм! Вай, такой гостья! Какой я радый, слюшай!

Диночка выплыла из комнаты на зов, и Нелька неслышно ахнула. Осанка, стать, гордый поворот головы, плавность шага – это ж как ее Ринатик выдрессировал?! Единственная была девчонка в их классе, над которой все смеялись: настолько неуклюжая и нелепая, что как будто придуривается. Вечно ходила, размахивая конечностями – так, что цветочные горшки с полок летели. Химичка-классная ее к доске не вызывала, спрашивала с места, а на лабораторках стояла рядом, не отходя: не дай бог, соседка Ниночка отвернется и Динго ухватится за пробирку с горячей кислотой! Однажды не уследила, на лабе по «органике» – так Петечке Караваеву пришлось покупать новый серый пиджак взамен… тоже нового, но превращенного одним метким броском колбы в нечто непримиримо хипповское. А сидел Петечка в двух партах от, между прочим. Длинные были руки у Дины Перец.

…Выскочив из-под прокатившейся волны воспоминаний, Нелька успела зафиксировать взглядом еще кое-что. «Месяц пятый, похоже… а то и больше. Не теряет Натка времени.»

Подруги обнялись, под сияющим взглядом хозяина дома. Приятно, когда женьщины ведут себя как положено.

– Давай помогу, Нелечка, – Дина приняла у гостьи пальто, аккуратно повесила на плечики в шкаф, разгладила складки. Снятые сапожки тут же обтерла неизвестно откуда возникшей белой тряпочкой и поставила в стойку рядом с вешалкой, дематериализовав попутно тряпочку изящным движением кисти. Бытовая магия, ничего особенного. «Сейчас еще ладонью меня пропылесосит…» – мелькнула мысль, но Диночка просто выпрямилась, отодвигаясь в угол, и приняла вид скромный и достойный. Ринат мазнул по ней одобрительным взглядом, торжественно взял гостью под руку, и ввел в чертоги.

– Нелька, я правда так рад тебя видеть!

Акцент у хозяина на самом деле был почти не заметен, хотя изображать его Ринатик умел великолепно.

– Чего ты не заходишь-то? В одном городе живем, а видимся раз в год. Ну нехорошо же? Обижаешь старого друга?

– Ой, Натка, – Нелли непритворно вздохнула. – Знаешь же, как это все: работа-дом-работа-дом, на выходных отсыпаешься и приборку делаешь… Вроде ничего не происходит, а времени выбраться вообще нет. Прости уж.

– Прощаю, дочь моя, – Ринат великодушно махнул рукой. – Сам такой же. Из наших почти никого и не вижю, недавно только Нинку встретил. Так классно поговорили, слушай. Через окно машины. На светофоре рядом стояли, пока красный…

Нелька фыркнула. Ринатик заржал.

– Давай садис, вот сюда, в кресло. Да, это кресло, не бойся. Садис-садис, оно твою форму принимает, когда садишься. Или ложишса, правильнее? В общем, там шярики такие, пластиковые. Поерзай чуть-чуть, чтобы оно по форме стало. От так. Кайф, да?

– Каайф, – гостья посильнее втерлась в мягкий мешок, раскинула руки и ноги крестом в воздухе и заурчала. – Блин, хочу себе такое же! Классная штука.

– Я тебе скажу, где они продаются. Салон мебели «Алтай» знаешь в Барнике? Вот там продают этот мешок, и к нему шярики. Сама набиваешь, сама балдеешь. Съезди купи, рэкомендую.

– Съезжу, Натка. Пару месяцев поголодаю, зато в кресле. А то я на тебя из-за него налет устрою. – Нелька сурово сдвинула брови и вытянула в сторону хозяина палец. – Не двигаться, это ограбление! Пакуйте ваш мешок, и побыстрее, у нас плохие нервы!

– Вай, какая грозная, – восхитился Ринат. – Вазьму тебя в бригаду, слушай. Будешь моя Нелька Золотой Курок. Будут от тебя креслами откупаться. И шяриками.

– Куда мне столько. Хотя насчет бригады – лестно. Я подумаю. Слушай, Натик… пока Диночки нет… – Нелли понизила голос, – как ты так умудрился, а? Я же ее помню еще в том году, чучелко чучелком… а сейчас увидела – чуть не упала!

– Ээ, дорогая, – Ринат прищурился самодовольно. – Тебе не понять, ты другая, савсем. Если б я с тобой попытался, как с ней – ты бы взбесилась. Пришлось бы кнутом воспитывать. А она – восточная женьщина, по характеру. Ей кнута не надо. Восточная женьщина свое место знает, силу мужа знает, лишнего не скажет. Зато и горя не знает, нужды не знает, дом у нее – полная чаша, дети послушные, муж любящий. Диночка такая жена, ты знаешь – мне все завидуют. И друзья, и враги, все. Самая лучшая жена. Идеальная. Послушная – вахх!

– Натка… А ей самой это нравится?

– Нет. Не панимаешь, – хозяин разочарованно поцокал языком. – Нравится, не нравится, что за вопросы? Муж сказал – готовь пирог, жена готовит. Что тут нравится-не-нравится? Потом сама кушать будет, самой будет вкусно. Плохо приготовит – муж побьет, заслужила. Гости пришли – муж встречает, жена помогает. Как я могу с тебя пальто снимать? Ты же женьщина. Чужая. Что люди скажут? Был бы с тобой мужчина – он бы снял, Диночка бы у него взяла и повесила. Он же не знает, куда вешать, правильно? Понимаешь теперь? Все должно быть по правилам, как следует. Тогда всем будет удобно, не будет напряга, все будут довольны.

Нелли изумленно покрутила головой, не находя слов. Ринат горячо продолжал:

– Я вас, русских, не панимаю. Ты не обижайся, да? Ну я имею право на мнение? Что это такое, скажи: никаких правил, все как попало, все через жёпу! Вот рынок: мы когда только начинали, такой же бардак творился! Колхозники все продают как попало, товар гнилой, никто не смотрит, менты их трясут, бандиты трясут, каждый день – разборки, стрельба, наезды, на рынок зайти противно! Ты же помниш, да?

– Да уж, точно, – Нелька передернула плечами, вспоминая. – Грязюка, мат, обвешивали внаглую, карманники везде. Меня там как-то чуть не изнасиловали – затащили за ларьки… Хорошо, мужик какой-то услышал.

– Вот! – Ринат поднял палец. – А сейчас зайди? Заходишь ведь? Ага. Чистота, красота, цветы в горшках, тут гранат, тут мед, там памидоры – еще не купил, уже слюни текут. Павильён для мяса-рыбы строим. Менты вежливые, продавцы красавцы, в фартуках, женьщинам комплименты делают, скидки делают! Мужиков обвешивают, канечно… – он опять заржал в голос. – Но надо ж и прибыль иметь, да? Скажи – это лучше?

– Однозначно лучше, – Нелька покачала головой. – А какой ценой? Думаешь, я не знаю? Слухи-то ходят.

– Ну, ничего же не дается даром, Нель. За все надо платить. Получаешь больше – платишь больше, да? – собеседник слегка остыл. – Ментов мы купили, это факт. С генералами ихними вместе. Иначе они бы нас сожрали, а так они на нас работают. Кто бычить начинает – того гнем, надо – стреляем нахуй. Чтобы порядок был, надо силу иметь, понимаешь? И применять ее с умом. Сейчас все качалки в городе под нами, отбираем пацанов со школы. И сами школы тоже… наблюдаем. Кто умный, кто хочет подняться – даем денег, под крышу берем, помогаем. Нам же вигодно, чтобы он нам потом друг был. Вместе работать лучше, чем драться. Кто тупой, но сильный – тех берем в быки, тоже работа нужная. Их убивают, конечно. Факт. Но под нами гараздо меньше стали убивать, гараздо. Мы договариваться умеем. Это ваши – чуть что, и за ствол…

– Ох, Натка. Я ж не осуждаю, поверь. Мне нравится, что при вас стало… стал порядок. Только насколько это устойчиво? Вас же терпят, но не любят. Когда-нибудь перестанут терпеть. Подрастут те, кого вы подняли, и сметут вас?

Ринат усмехнулся.

– Ничего. Если мы их правильно поднимем – они нас не убьют. Ну, витеснят. Мы к тому времени в другие сферы уйдем, вот сейчас пытаемса в строительство зайти. В банки. В транспорте вообще уже все наши, сама знаешь. Так что пусть растут, все равно им за нами не угнаться. Мы – торговцы от природы, деловые люди по характеру. Бизьнесьмены… не люблю это слово. А вы… они – работники. Нам – командовать, вам – работать. Что плохого, не панимаю?

Нелька вздохнула:

– Просто не любят люди, когда ими чужие командуют. Ладно, Натик, чего мы, в самом деле. Как будто поговорить не о чем.

– Ну так – животрепещущая тема, да? Слушай, подожди сэкунду, я посмотрю, что там Диночка делает. Долго что-то.

– Ничего не долго, – Дина раздвинула занавески в дверном проеме. – Стол готов давно, просто не хотела вам мешать. Пойдем, Нелечка, я тебе ванную покажу.

Ринатик захохотал:

– Ага! А то заблудишся, как в тот раз!

– У вас заблудишься, пожалуй! – весело огрызнулась Нелька. – В Эрмитаже – и то комнат меньше!

Хозяин засиял от гордости:

– Всего-то две квартиры, о чем говоришь, а? Вот я выше квартиру куплю, второй этаж сделаю – тогда будет Эрмитаж! А пока… канура сабачья, только большая. Все, девочки, давайте мыть руки – и за стол!

– Знаю я про твои дела, в целом. Весь город говорит. Ну ты учудила, Рыжая. Я когда услышал – нэ поверил, честное слово.

Ринат неторопливо набивает трубку. За окнами кабинета – восходящая луна. Нелька раскинулась в притащенном из гостевой комнаты «мешке», наплевав на приличия: все свои.

– Ты мне скажи: это ты сама? Как-то очень уж… резко все. То ты его ганяла, как горного козла, и вдруг – любовники, семья, все дела. Странно как-то.

Нелька некоторое время не отвечает, просто лежит, закрыв глаза. Как хорошо… Наконец она разлепляет губы:

– Сама, Ринат. Ну, почти сама. Он меня шантажировать пытался, дурак…

Мужчина резко вскидывается, но девушка в кресле так безмятежно-спокойна, что он снова расслабляется.

– Точно дурак. Почему не сказала?

– Чтоб ты его не убил, – гостья блаженно улыбается. – Я в него уже тогда влюбилась, только не понимала. Ну, а тут поняла… он думал, что это он меня зажал и лапает, а я сначала испугалась – а потом взяла его за уши и показала, кто есть ху. Он про все свои грязные планы забыл в пять минут. Классный пацан, чего его рыбам скармливать?

– Ну ты скажешь, «классный», – Ринатик слегка морщится. – Что я его, не знаю, что ли? Бандюк малолетний. У Витька Лесного в банде на стреме стоял, пока они ларьки курочили. Но да, внимательный, сучок, и не ссыкливый. Витек говорил про него: «хитрый, как хохол, и наглый, как кацап». Большое будущее пацану предсказывал, говорил – сходит по первой, вернется настоящим вором. Если б Витек не сел, так и было бы. А ты говоришь, классный…

– А, «было бы» – не в счет, – Нелька легкомысленно отмахивается. – Не стал же… ни вором, ни быком. Умный парень, любопытный, смелый… честный, как ни странно. Ну, девчонок любит больше, чем надо – ну так это ж не преступление. Ему всего-то семнадцать… восемнадцать скоро, не нагулялся еще. Да и вообще, – она вдруг начинает громко ржать, Ринат смотрит на нее вопросительно. – Вообще… я по сравнению с ним… старая парижская проститутка…

Теперь хохочут оба: хозяин – укоризненно качая головой, гостья – беспечно болтая ногами в воздухе. Юбка сползла на живот, в полутьме белеет треугольничек трусиков.

Насмеявшись, Нелька спохватывается: опускает ноги и поправляет юбку, делая вид, что ничего не произошло. Подлая конструкция, как будто специально провоцирует задрать ляжки…

В воздухе распространяется мягкий запах табачного дыма. Вентиляция отрегулирована ровно так, чтобы получить в закрытом кабинете приятную и не режущую ноздри концентрацию. Девушка принюхивается:

– Хмм. Корица, яблоко… чернослив? И еще что-то, не могу опознать… Аа, ну конечно…

– Хочешь?

– Ээ… Ну, давай, от пары затяжек не откажусь. Надеюсь, не унесет с отвычки.

– Да брось ты. С чего тут уносить? Полграмма на закладку.

– Ну, знаешь… – Нелли принимает трубку, – бывает такая трава, что и меньше хватает.

– Не. Эта хорошая, прямо от поставщика. От меня, то есть, – Ринат ухмыляется. – Но не настолько хорошая, не бойся. Расслабляет хорошо, а прет в меру.

Девушка, не отвечая, затягивается. С видом гурманки, закрыв глаза, «катает» дым во рту, медленно выпускает между губ:

– Вкусно. Отличная смесь. И дурь почти не чувствуется.

Затягивается еще раз, потом еще. С неохотой возвращает трубку хозяину. В глазах возникает легкий-легкий, едва уловимый блеск.

Ринат тоже делает пару затяжек, но не таких жадных:

– Ну вот, Рыжая. Теперь выкладывай, зачем пришла. – он предостерегающе поднимает руку. – Только не надо тут дурочку изображать, да? Я еще у двери понял – ты по делу. Рассказывай теперь, я слушаю.

Нелька с некоторым трудом собирает стремительно разползшиеся мысли в кучу.

– Ыммм. Ну, в общем, Натка. Такая фигня… короче. Мне деньги нужны.

– Ну, деньги всем нужны, – непроницаемо замечает вдруг ставший неуловимо серьезным хозяин. – Канкретизируй.

– Так. Про сеструху я тебе рассказала?

– Нет еще.

– Дай еще затянуться. Мысли что-то спутались.

– Держи.

…пауза…

– В общем, что. Катька у меня дура. Рыжая блондинка, представь себе такой феномен. Она с Тиком… с Костей гуляла с зимы, еще когда мы с ним… не это… ну ты понял. Потом ей стукнула моча в голову, она Костю обдурила, и теперь от него беременна.

– Ничего так. – Ринат качает головой. – Попал пацан, реально.

Но Нелька отрицательно мотает головой:

– Не, в том-то и дело. Она же дура, говорю тебе. Она решила, что сама вообще все сделает. Сама родит, сама вырастит, вообще все сама. Мать-героиня на мою голову. Я бы тех, кто снял эту долбаную «Москву слезам не верит», перевешала бы.

– Таак. А работы у нее нет, само собой. Да? И на твою… кхм… зарплату вы вдвоем не проживете?

– Сто процентов. С ребенком – без шансов.

– А мать у тебя пенсионерка, нищая. Еще и ей надо помогать. Квартиры нет, специальности у сестры тоже нет. Я бы на твоем месте…

– Не хочет она аборт, Натка. В том-то и дело. Уперлась рогом, кричит – если заставите, повешусь. Ну вообрази идиотку?

– Эхх. Мне бы ее на полгода – сама бы на аборт просилась. Правда, вся жо… задница была бы в гармошку. А что – правда повесится?

Нелька оседает в кресле:

– Не знаю. Она может, в принципе. Тут такое дело, что рисковать нельзя.

– А в дурку ее на некоторое время отправить? – немедленно предлагает Ринат. – После аборта сразу? Там-то ей глупости делать нэ дадут.

– Натик, ну ты что? – ошарашенный взгляд в ответ. – После аборта – в дурку! Лучше прибить тогда просто, это добрее будет.

– Ну, не знаю. Ладно. – Ринат размышляет молча. Нелли успевает за это время утянуть со стола все еще дымящую трубку и сделать хорошую хапку: затяжкой это уже не назвать. Потом он раздумчиво выговаривает:

– Хочешь, угадаю, чего ты просишь? Чтобы я твоей сестре назначил пенсию. За один раз столько денег просить – ты испугаешься. Наверно, тысяч десять в месяц, да? Года на два, на три? Так? А потом вы постепенно отдавать будете?

Нелька молчит, растерянно и подавленно. Потом кивает.

– Всего это получится… на два года… тысяч двести пятьдесят, – продолжает размышлять вслух хозяин кабинета. – Нелька, это смешно.

Та уныло вздыхает.

– Ну, если нет… я и не рассчитывала особо, собственно. С чего бы вообще…

– Да нет, – Ринат раздраженно машет рукой. – Десять штук в месяц… четыреста баксов – да вообще не деньги. У меня одна заправка джипа пару штук стоит. Я бы дал без вопросов. Но! – жестом усаживая назад приподнявшуюся Нельку. – На ребенка этих денег вообще не хватит. Вы дурочки наивные, что ты, что твоя Катя. Знаешь, сколько сейчас одной «скорой» за приезд отстегивать надо? Штуку на бригаду, минимум, лучше – по полштуки на рыло. Не отстегнешь – в следующий раз они приедут, уже когда закапывать можно будет. У них база адресов с пометками, чтобы ты в курсе была. За каждый шприц, за каждый укол – отстегивай. Потом, квартиру надо приличную, с нормальной ванной, со стиральной машиной, в хорошем районе. Питание нормальное ребенку, с витаминами, с фруктами… Короче, Рыжая, я тебе скажу честно: я сейчас зарабатываю почти сто пятьдесят штук, но в месяц! Панимаешь? И я все равно боюсь, как мы ребенка будем растить. А ты хочешь – на двести пятьдесят жить два года. Ну что за детский сад, Нелька? Нельзя же так! Я тебя за умную девчонку всегда держал, а ты что!

Нелли, как побитая, свернулась в клубок на «мешке», спрятав лицо в ладони. Ринат поднимается со своего кресла, подходит к ней и утешающе треплет по волосам:

– Ну. Ну. Не все так плохо, Рыжая. Есть варианты.

Из-под ладоней выставляется один глаз c потекшей тушью.

– А ну-ка… встань?

Второй глаз присоединяется к первому. Оба смотрят непонимающе. Потом до их хозяйки доходит: она неуклюже сползает с мешка на пол и медленно, в несколько приемов выпрямляется. Машинально оглядывает себя – и начинает судорожно поправлять одежду, взбивает волосы, вытирает слезы, окончательно размазывая косметику. Мужчина молча наблюдает. Наконец, девушка поднимает на него глаза:

– Ну… И что?

«Странный взгляд… как это назвать-то? изучающий? оценивающий, вот. Даже нет… больше… раздевающий? Что он хочет?»

– Повернись. Медленно.

Как загипнотизированная, Нелли переступает босыми ногами, разворачиваясь к взгляду спиной. «Стыдно как. С чего бы? Я же одета. А как будто нет. Вот ведь. Надо же было ему трусы показывать. Дура.»

– Хорошо. Сядь теперь. На мое кресло можешь.

Нелька устраивается в кресле, одернув юбку и тщательно сдвинув ноги. Усевшийся на край стола Ринат некоторое время выжидает, пока ее внимание не сконцентрируется на нем полностью и не натянется до почти слышимого звона. Потом начинает говорить, не торопясь и негромко:

– Слушай, Рыжая. Не пэребивай. Перебьешь – пойдешь домой, сразу же. Дослушаешь до конца – не пожалеэшь. Поняла?

Нерешительный, с задержкой кивок.

– Я тебе предлагаю сделать фотосессию для жюрнала. Эротического жюрнала. Естественно, голой. Падажди, не дергайся! Сиди, я сказал! Сяадь!!

«Вот это взгляд… как он это делает? Бедная Динго, это он ее каждый день такими кирпичами лупит? То-то она по струночке ходит…»

Нелька вжимается в спинку кресла, не в силах отвести глаз от лица Рината.

– Смотри сюда. За соло-сессию обычно платят штуку. Баксов, естественно. За тебя могут отвалить и две, и три. У тебя лицо редкое, и сама красивая очень. Так что, скажем, три. Это если соло.

В глазах девушки возникает смутное свечение: в глубине за ними явно идет работа по пересчету курсов.

– Дальше. За двойную сессию – например, ты с сестрой – каждой отваливают в полтора раза. То есть каждой где-то по четыре-пять, будем считать.

Свечение разгорается и гаснет, разгорается и гаснет. Ринат пытается на секунду представить, какая бешеная борьба сейчас идет в душе одноклассницы… наверно, как у него когда-то, когда Гера Седой впервые предложил пойти «на дело». Весело девочке. А сейчас будет еще веселее.

– Еще дальше. Это все было – просто сниматься, ну там, в обнимку. За нормальную лесби-сессию ставка двойная, но могут дать и две с половиной, и три. Зависит от качества. Чем натуральней и красивей, тем больше бабок.

Губы девушки чуть слышно выдыхают что-то вроде «нифигассе». Да, дурочка наивная, училкой ты таких бабосов за всю жизнь не заработаешь. А девки квартиры в Москве покупают за полгода ленивых съемок…

– Короче. С одной лесби-сессии у вас будет штук двадцать на двоих. Пол-лимона рублей. Этого вам уже хватит на первое время. Так?

Нелли машинально кивает, потом спохватывается и начинает мотать головой. Ничего-ничего, сейчас я тебя…

– А теперь дальше слушай. За съемку беременной девушки, да еще несовершеннолетней («ну и глазища, ахуеть!!»), спокойно дадут и десять штук, и больше. Я твою сестру видел, за нее можно будет тысяч пятнадцать срубить. Красотка, вах! Если ты к ней еще прижиматься будешь – двадцать будет минимум, реально больше. Это вам еще год. За пару дней съемок.

Нелька, кажется, не в себе: ее начинает заметно трясти. «Так, пора заканчивать. Сейчас успокою – и буду отпаивать.»

– Только имей в виду: сама в это дело соваться даже не вздумай! Снимут, опубликуют, и не заплатят ни хера. Еще и в интернете выложат. А могут вообще изнасиловать, смотря на кого попадешь. У меня-то все четко – снимать будет мой брат, у него своя студия, своя техника, все свое. Он умеет. Договариваться буду я, с серьезными жюрналами, которые твои… наши одноклассники купить просто не смогут. У нас их не продают вообще, только за границей. Издания серьезные, налево ничего не пойдет, они своей рэпутацией дорожат. Все деньги пойдут вам, мне ничего не надо. Теперь все. Вставай, пойдем в ванную, умоешься. Потом кофе будем пить. И не отвечай сейчас, подумай, с сестрой поговори, когда решите – тогда и скажешь. Тебе еще ладно, а ей тяжело может быть. Все, пойдем, Рыжая. Не думай пока об этом.

– Ты свихнулась, Неля?!

– Не ори, Кать…

– Да че «не ори»? Дура! Ты че, всерьез? Ты мне предлагаешь… в порно сниматься?!

– Это ты дура! Залетчица хренова! Кому тут деньги нужны срочно? Мне?

– Блядь, да не настолько срочно! Не, ну ты вообще. Даже не думай, короче. Я не такая.

Нелька вдруг замолкла и с интересом принялась разглядывать сестру. Та нервно оглядела себя, ничего интересного не обнаружила, и снова воззрилась на все еще изучающую ее Нельку:

– Че уставилась?

– Да вот… пытаюсь понять, как в тебе это помещается. Такая худая вроде…

– Че помещается? Че ты гонишь?

Старшая засмеялась с неожиданным облегчением:

– Чего? Умница и дура, шлюха и монашка – и все в одном теле. Смешная ты, Катюха.

Катька глядела исподлобья, сжав зубы: ждала продолжения. Нелька перестала смеяться и пояснила:

– Кать, ты в школе под лестницей трахалась, в классах на партах. В подъездах пацанам отсасывала, еще до Тика. Сама рассказывала. Втроем со мной и с ним сколько раз уже была. Скажи, пожалуйста, а какая ты, собственно? Честная блядь, так это называется? Ебаться можно, а сниматься нельзя?

У девчонки на глаза навернулись злые слезы. «Нет уж», – раздраженно подумала Нелли, – «жалости ты от меня сегодня не дождешься.» Вслух она продолжала:

– Короче, Кать, хватит выпендриваться. Я тебе объяснила насчет денег. Взять их негде, а без них ты сдохнешь, вместе с ребенком. Мать этого не переживет. Так что выбирай: или я тебя волоку принудительно на аборт, или ты соглашаешься сниматься. В первом случае ты, кажется, обещала повеситься, во втором получаешь, что хотела, плюс угрызения совести. Которой у тебя нет, впрочем… И вот что: если ты откажешься – я все равно сама пойду. Только мне придется уже всерьез, по-настоящему трахаться, иначе и смысла нет.

Катька, наконец, разрыдалась. Нелька едва сумела подавить импульс – броситься, утешить… Сидела, как каменная, и смотрела на плачущую сестру. Мыслей не было, внутри что-то похрустывало, как сминаемая фольга от шоколадки.

Когда затихли всхлипывания, воцарилось молчание. Минут через пять сквозь него пророс тихий, покорный голос Катьки:

– Ладно. Согласна. Какая разница теперь…

На ушко:

– Расслабься, Катюш. Не бойся. Забудь про них.

– Я стараюсь, Нель…

На роскошной «королевской» кровати с балдахином – два сливочных тела в огненных коронах. Пока что интимные детали у обеих прикрыты дорогим кружевным бельем (шепот в раздевалке: «Слушай, нельзя как-то подменить, что ли? Офигенное же!» – «Дурочка, я тебе с зарплаты подарю такое!»). Старшая сестра лежит сзади, обнимая и разогревая младшую. Камера щелкает раз в несколько секунд, оператор пока доволен: очень натурально ведут себя девочки, почти не играют. С деланным равнодушием рассматривает пару в видоискатель.

Старшая чрезвычайно хороша. Лицо очень необычное для наших мест (да и не только для наших), но это и плюс: истинные гурманы ценят именно необычность. Фигура – блеск, кожа обалденная, ухоженная, волосы совершенно роскошные. И не стесняется, что самое важное – наоборот, все напоказ выставляет. Готовая порноактриса, только дать втянуться.

А млааадшенькая… против обыкновения, оператор чувствует, что у него при взгляде на Катьку ощутимо шевелится в штанах. Стройная фигурка – еще не женщина, уже не подросток – подтянутая, с тонкой талией и длинными ровными ногами, увенчанная медно-медовым кудрявым шаром волос над милой округлой мордашкой: миндальный разрез зеленых глаз, нежные румяные щечки, задорный носик и резные тонкие губки. Остатки веснушек и родинка на правом виске только придают девочке шарма. Совершенно непохожи сестры друг на друга: если старшая – сильный, стремительный, обтекаемый дельфин, то младшая – резвая и игривая молодая кобылка. Жеребчика бы ей, покрыть как следует… брат, кажется, на старшую нацелился, а мне пусть эту уступит. Ух, как я ее покрою!

Брат стоит тут же, в углу зала, с улыбкой наблюдая за парочкой. Он как раз сейчас пытается понять: какую из девочек выбрать для начала? Обволакивающую мягкость или чувственную резкость? Крупное и нежное женское вымя, или маленькие и острые девичьи сисечки? Пухлые губки или тонкие? Разработанную умелую попку или невинный узкий задик? Опытность или свежесть?

Впрочем, чего гадать. Обеих попробуем, сравним, посмакуем. Будет и свежесть, будет и опытность, никуда они уже не денутся. И с братиком поделюсь, обеими. А сейчас надо съемки закончить. Нелечка уже разогнала сестричку: вон как Катя дышит. Соски у нее – полный ахуй! Сквозь любой лифчик торчат, наверное…

Оператор протягивает камеру поближе к девушкам: Нелли это замечает, но игнорирует, а Катьке уже не до внешнего мира: закрыв глаза, она берет у сестры урок фехтования на языках. Покручивая попочкой под ласкающей ладонью. Прижимаясь маленькой грудью к сестренкиным дойкам. С абсолютным блаженством на личике.

«…Нэт, однозначно сначала младшую…»

– Ну что, Рыжая? Пора?

– Ага. – Нелька еще раз оглядела их уютный кабинетик на две персоны: уставленный тарелками стол, диванчики, догорающие свечи, тихая приятная музыка. «Хорошее место, давненько в таком не была. Некому меня тут приглашать в такие места… теперь, впрочем, есть кому…»

– Да. Пойдем, Натка. Подвезешь?

– Что за вопросы, Нельк? За кого ты меня держишь?

Ринат с удовольствием оглядел женщину. «Какой апельсинчик, так бы сейчас взял и почистил прямо здесь, и – дольками, дольками… Но еще чуть-чуть надо потерпеть. А потом сестренку ее.. уммм… какая кошечка… свеженькая, нежненькая, страстная, как тигрица. Надо подумать, как ее подцепить, нельзя такую упускать. Предложу ей сняться соло, девочка понятливая, сообразит… Сколько ж я на них подниму? Тридцатка пришла за эту сессию, столько же обещают за следующую с этой брюхатой дурочкой… простите, сестренки, но дяде Ринату тоже надо на что-то жить. Вам и двадцать на двоих – фантастические бабки, а остальное мы с братиком поделим. Все честно-справедливо.»

– Куда тебя, прямо к дому подвезти? Или подальше, в темный переулок? – скромная «Тойота» Рината вывернула со стоянки у ресторана и пошла, набирая скорость, по Октябрьской в направлении «Стройки». – А то ведь увидят тебя, что говорить будут?

– Хмм.

Ринат подождал продолжения; не дождался; посмотрел влево, на женщину. Наткнулся на многообещающе-замутненный встречный взгляд и резко сбавил скорость. «Ты не шути, красотка… так и врезаться недолго!» Нелька смотрела выжидающе, с легкой усмешкой… и с плохо скрытым напряжением. Как будто чего-то ждала.

В принципе, все уже понятно. Еще когда она, прощаясь возле банка, тихо сказала ему: «Натка… пригласи меня куда-нибудь?», и прищурилась на секунду – уже тогда все стало понятно. Обязанной себя чувствует: напрягла друга, столько хлопот из-за нее, а что он за это будет иметь? Одно моральное удовлетворение. Нет, так не годится, надо отблагодарить одноклассника.

Что ж он ее, разубеждать будет? Он с седьмого класса о ней мечтал. Заглядывался на эту рыжину, на рано созревшее тело. И продолжает заглядываться, невзирая на семейное положение. Восточная женьщина Диночка уже привыкла не возражать, когда любимый муж приводит домой других женщин: он повелитель, а они презренные твари, недостойные даже внимания, так что это не измена. На войне, скажем, мужья насилуют пленных баб – не считать же это изменой?

«Как смотрит! Какие глаза шикарные! Только боится еще слегка. Надо с ней немножко поиграть…»

– Так домой? Или…

Молчание. Свист асфальта под колесами.

– Или.

– Оо. Ты чего-то хочешь, да?

– Даа, – с легким придыханием.

Машина сбавила ход и остановилась в тени мощного дерева, под негорящим фонарем. Ринат выдохнул и медленно повернулся к спутнице. Та так же медленно повернулась навстречу.

– Уверена?

Едва заметное движение бровей, мерцающая улыбка.

Рука мужчины неторопливо протягивается и касается щеки. Глаза девушки вспыхивают – не гневом, возбуждением. Пальцы гладят щеку, играют с прядью на виске, пробегаются по носу. Нелька зажмуривается, дыхание становится чуть неровным, рот приоткрывается. Рука скользит за ушко, голова поворачивается ей навстречу. «Отлично, кошечка…» Пальцы зарываются в волосы – каааайф! – соскальзывают на шею, обхватывают ее, сжимают, массируют. Девочка выдыхает, склоняя голову, поводя плечами в такт движениям руки.

Вторая рука еле заметно касается ткани платья в том месте, где оно так аппетитно круглится и натягивается. Платье строгое, никакого декольте, но почему-то это только сильнее возбуждает. Нелька вздрагивает от прикосновения, распахивает глаза – помутневшие, огромные – невидяще уставив их в лицо мужчины. Смотрит несколько секунд – и медленно-медленно подается вперед, толкаясь грудью ему в ладонь. Пальцы сжимаются, она хрипло втягивает в себя воздух, потом резко выдыхает и трется шейкой о замершую на ней руку. Все. Коготок увяз…

Ринат, не торопясь, ощупал правую Нелечкину грудь, отпустил, перешел на левую. Какие сладкие, спелые антоновки… гораздо лучше тех грушек, которые она ему давала тискать в восьмом классе. В малолетках, конечно, есть свой кайф – но с грудками нерожавшей молодой женщины ничто не сравнится. Вторая рука продолжала ласкать шейку, залезая под платье на лопатки и плечи, пробегая по ушкам и по затылку. «Отличная у нее кожа… вообще очень следит за собой, молодец. Немножко бы денег ей, на хорошую косметику, на регулярный фитнес – и хоть на выставку вези. Ничего, еще свозим…»

А сейчас пора переходить к следующему этапу. Но не здесь, конечно. Удивительно, что до сих пор менты не явились: уже пять минут стоим, а их нет. Обленились, скоты. Ладно, мы за порядком следим – а за дорогами кто будет? Тоже мы?

Девушка с легким вздохом потянулась за убираемой рукой. Черт, какая она сейчас мокрая, наверное… может, рискнуть все-таки? До дома-то еще минут десять… Ринат огляделся. Нет, нельзя. Запалят – придется делиться, а делиться этим сладким мяском он пока не собирался ни с кем. Сначала сам ее выжмет.

– Надо ехать, кошечка. Потерпи немножько, скоро будем дома.

Машина срывается с места, Нельку вжимает в спинку сиденья. Ноги слегка вскидываются и расходятся. Рука мужчины возвращается на грудь, поглаживает ее… и начинает спускаться ниже, ниже, на живот, на пояс… ниже…

«…Что он со мной делает?.. Как я могу?.. В машине… С мужчиной… С чужим мужчиной…»

«…Какой же он чужой? Помнишь, в школе? Ты же ему все позволила… почти. И то, потому что он исчез – а так ведь уже готова была…»

«…Но сейчас? Я же… у меня… жених… Я что… изменяю? Нельзя… не могу…»

«…Пока что можно. Жених – не муж. Тем более что он тебе всегда нравился…»

«…Но он же… женат! У него жена… в положении… Я не могу… мне стыдно!..»

«…На съемках, небось, не стеснялась, когда он на тебя пялился…»

«…Да… правда…»

Я действительно тащилась, когда Натик присутствовал при наших с Катенькой играх под объективами камер. Она, кажется, не замечала вообще ничего и никого – так я ее заводила с первых же минут; а я ловила себя на том, что специально поворачиваюсь к Натику всем интересным, что у меня есть, дарю ему похотливые взгляды, ловлю его взгляд в момент оргазма. Еще не понимая, что делаю – я его уже соблазняла. Вот и дособлазнялась…

Наткина рука сползает мне ниже талии, обхватывает бедро, пока сквозь платье. Нескрываемо жадными движениями мнет, тискает, щупает. Восемь лет ждал мальчик этого вечера. Да и девочка, если честно, тоже ждала. Жаль, целочку ему уже не подарить: осталась моя целочка в далеком девятом классе. Ну и ладно, зато у моей жопки он был первый.

…Если он сейчас тронет меня… там – я кончу, честное слово. Теку, как мартовская кошка. Ну же! Ну ухвати меня за… за пизду! Да, за пизду! Да, это ты слышишь! Лапай меня, лапай! Давай уже! Хватит нежностей! Делай со мной что хочешь сегодня, понял? Не хочу нежностей, Натка, хочу, чтобы грубо! Ты умеешь, я помню! Сделай мне так, чтобы звезды сыпались! Я все разрешаю! Сомни меня, скомкай, как бумажную! Можешь внутрь кончать, можешь в задницу, в глотку – я теперь все умею! Хочу визжать, понял? Орать хочу! Чтобы Диночка испугалась. Динка. Динго. Сучка. Ты ее дерешь, как меня тогда? Чтоб грудь синяя и сидеть невозможно? Дерешь, да? Я знала! Я видела, как она на тебя смотрит. Давай ее позовем… потом, когда ты меня раздавишь всю, когда я буду лежать растоптанная и подвывать, а ты только разъяришься – позовем ее, я посмотрю, как ты ее ломаешь и дерешь! Позовешь? Обещай мне! Обещаешь? Натка, я просто кончу сейчас… прямо здесь… возьми меня рукой, возьми! Даааа! Наткааа! Ринаааат! Аааа! Ааааааа…

…Какая спальня у тебя… гостевая? Это – гостевая? Спальня для гостей?! С зеркалами… и на потолке зеркало? За шторкой? Ваау! Никогда себя не видела под мужиком… сейчас увижу. Хочу такую спальню! Натка, я твою Динго закопаю, слышишь? Я сама твоей женой буду! Меня достала эта нищета, понял? Я хочу с тобой жить, в этом доме, подчиняться тебе и детей рожать! Только чтобы в такой спальне… А ее – порву и закопаю. Я круче ее, понял? Я рыжая! И тебя заставлю ее забыть! Ай! Ты что!.. аа, Натка, ты… ааа! Больно же! Отпусти! Больно! За что? Чтоо? За Динку? За Динго?! За эту уродку?! Убью нахер! Ее убью, вместе с ребенком! Ах ты… Не смей! Не тронь меня! Айй! Не тронь! Нет! А! Не бей! Ххы… больно, пусти, неет! Порвешь! Сволочь, неет! Не надо! Хааа… что ты… дела… а! Аа! Отпусти! Уйди, бандит, обезьяна, отпусти меня, урод, слышишь?! Отпусти, козел! Не хочу! Не трогай меня! Пустииии!

…ты, вонючая русская пизда! Жену мою трогать? Я тебе щас за Диночку… нна! А ну… на кровать суку, и по ушам! За что?! За Диночку, блядь! Ах, ты… куда?! куда пошла? Лежать, сука! Что ты там вякаешь про мою жену, тварь? Кто? Чтооо? Это я тебя убью, грязная шлюха! Только не сразу! Сначала изобью… в живот… в грудь… между ног… не пинайся, сука ебаная… зажать покрепче, а то все яйца отобьет… вот так… а теперь можно и одеждой заняться… а то что-то ее многовато, не видно ни хуя…

Треск разрываемого платья, визг женщины, рычание и хриплый мат мужчины. Это уже не игра, игры кончились.

…блядь, охуенные сиськи! нахуй этот лифчик, да не маши ты рукой, ссука! дай сюда! че, думала, не удержу? эти – моей рукой? смять бы их щас, в кашу, в мясо, с хрустом, чтобы ни одной целой косточки… как тогда, в Карабахе с той армянской подстилкой… как она хрустела, блядь! Нет, не буду пока… такие вкусные пальчики… а смять всегда успеем. Что, пачувствовала, сука? Поняла, что с тобой сейчас будет? И потом тоже? Затряслась, да? Рановато… я б еще тебя погнул с удовольствие… э!!… эмм… мммхмм… ааамма… ххх… аааахх тт… тты ттвварррь… ссссука триебаная… вссссе, пиздецццц тебе… убивать буду… заебу до смерти, пиззда волосатая!

…неееет! неееет! мааааамаааа! зачем я! зачем! убьет! нет, только не… аааййййиии… ааа… по… пощади… пожалста! пожалста! прости! пощади! натик! аааа! натик! не бей! неет! маааамаа!

…Пащщады она просит… просила одна такая! И не одна! Нна тебе, чтоб знала! Мы всех таких щадили, слышь, да? Зачем сразу убивать, если можна памучить? Иди сюда!.. в глаза мне смотри! Знаешь, сука, как мы это делали? Поймаем красивую армяночку, малоденькую, козочку такую, сиськи маленькие, жопка кругленькая, ножки, как карандашики…

…«Утро уже, что ли? Свет за окном… солнце… точно, утро, часов десять. Ой, как все болиит! Ой… ну ни хрена ж себе… это что, он меня так? Это как вообще? Я больная? Или как? Точно, больная… на всю голову… хоть кости целы? Руки… ноги… ребра… ой… нет, вроде это… аайй… нет, ушибы просто. Волосы не рвал сильно, и то хорошо. Хотя все равно заметно будет. А вообще… мне теперь из дому неделю не выйти, как минимум. Как будто со скалы сорвалась…»

– Проснулась, Нелечка? – Дина вплыла в комнату, неся на подносе завтрак. – Не вставай, не вставай, солнышко. Не двигайся. Я знаю, как это. Позавтракай осторожно, а если хочешь – я тебе помогу. Не стесняйся. Помочь?

– Ой, Динг… Диночка. Помоги. Руку не поднять. Стакан брать вообще боюсь.

– Давай, Нелечка. – Дина бросила подушку у кровати, присела и поднесла Нельке стакан сока к губам. – Ну ты смелая, я тебе скажу. Он же тебя покалечить мог, за то, что ты ему говорила. Я слышала, как вы орали.

– Да едва не покалечил. – Нельку передернуло. – Дин, а он тебя что, так же? Каждый раз?

Та слабо улыбнулась:

– Нет, почему каждый раз. Рик вообще умеет быть нежным. Он отличный любовник. Но если уж на него находит… у меня с самого начала шрамы остались, я тогда глупая была и не умела его останавливать. Сейчас научилась уже. А вообще с ним хорошо. Необычно.

– Да уж, что-то в этом есть. Попробовать интересно, – Нелли фыркнула и покрутила головой, зашипев от боли. – Но только один раз, больше – нафиг надо. Слушай, а он не дома?

– Нет, по делам уехал. Днем вернется. Мне поручил тебя холить, лелеять и развлекать.

Девушка встревоженно приподнялась:

– Он что, хочет… чтобы я осталась?

Диночка смотрела на нее с грустью.

– Нель, а ты еще не поняла? Ты не слышала, что он тебе говорил? Или не помнишь? Ты ему такое устроила, что он тебя не отпустит просто так. Он мне сказал утром, что его никто никогда так не возбуждал. Я тебя только прошу: когда он будет тебе предлагать выйти замуж, поставь ему условие, чтобы он меня пощадил? Пожалуйста, Нель. Правда ведь, собакам отдаст, а я даже сбежать не могу. Он меня сломал, я никому не верю, друзей у меня нет, да и боюсь я его. А даже если сбегу – все равно это не жизнь, я ж свихнутая уже. Пожалей меня, а? Сделай так, чтобы он меня не тронул, когда тебя в дом приведет?

«Так это не приснилось? Мама. Бежать отсюда!»

– Дин, да что за бред? Какой «замуж»? Я что, совсем уже, по-твоему?

– Не в этом дело. – Диночка снова поднесла Нельке стакан, та жадно отхлебнула. – Ты вспомни себя этой ночью? Чего тебе хотелось? Вот… больше всего?

Нелли немедленно открыла рот, чтобы ответить – и зависла. «А правда же…»

– Что, поняла теперь? Тебе хотелось, чтобы он тебя бил сильнее, а потом трахал как можно жестче. Ты любишь подчиняться, Нель. Сама себе не признаешься, но тебе нравится, когда тебя ломают и бьют. У меня было точно так же: сначала сопротивлялась, а потом сломалась и стала кайф ловить. Какой смысл сопротивляться? Если я получаю удовольствие, когда он меня бьет и обзывает по-всякому – так и пусть. Другое дело, что без этого я уже не могу, что-то сломалось. А теперь он тебя нашел, а меня выкинет. Или, скорее, убьет. Или тебе даст убить…

– Дин, ты что! Я никогда…

– Нелька, я тоже так думала. Пока он меня не ткнул носом в ту девчонку. А потом – рвала ее и кончала от этого. Так и ты будешь меня рвать. Про все забудешь.

Нелька взорвалась.

– Динго, да что за бред! Что я, Натку не знаю? Он же нормальный, что ты про него тут!.. Ну, фантазирует человек, никому не запрещено! Ты тоже навыдумывала!.. собаки, девчонки… наслушалась его бредней…

– Погоди минуту, солнц. Я сейчас. – Динка деловито встала и направилась из комнаты. Нелли рухнула обратно на подушку со стоном облегчения. В голове бесконечным порожним составом грохотали мысли: «бред… Натка… не может быть… нормальный парень… но он же бил меня? ну и что? увлекся, бывает! а слова – что слова… я еще не то могу напридумывать…»

Дина влетела обратно, неся в руках что-то маленькое, прямоугольное. Книжка? Альбом! Розовый, с сердечками и хохочущей Диночкой в картуше на обложке.

– Что, свои фотки хочешь показать? – Нелли изобразила улыбку. – Давай!

– Да, мои фотки. Смотри, – тон у хозяйки был подчеркнуто-радостный.

…Девушка… Диночка? да, она… на четвереньках, голая, покрытая синяками, с окровавленным ртом. Она же, над… выпитый сок вдруг резко запросился обратно. Что это? Как это? Дальше – крупным планом, лицо измазано в крови, зубы оскалены, с краю фотографии… что? Не может быть. Кто? Как это? Монтаж? Точно монтаж, такого не бывает. Фотошоп. Сейчас и не такое делают…

– Дд… Динго… это как? Это что… правда? Ддинка… скажжи, чтто нет? – Нелли колотило так, что кровать поскрипывала.

– Ну ты же сама видела. Так и было. Я ее действительно ела, и мужика потом. И других. Я людоедка, Нель. И с собаками все правда. В последний раз я на той неделе с Мухтаром трахалась, чаще мне Рик не разрешает. Говорит, им вредно.

«…Не кричать. Полный рот крови… губы… плевать, только не закричать!..»

– Он в Карабахе был, год или полтора, – продолжала Динка. – Как раз когда война была. Он мне и оттуда фотографии показывал, но я тебе их не покажу, ты свихнешься. Я тогда и сломалась – когда он сказал, что со мной так же сделает, и со всей моей семьей тоже. А после того.. после той… я ненормальная, Нель. Я ему правда буду задницу вылизывать, если он пальцами щелкнет, и убивать, если моргнет. Тебе такое в кошмаре не приснится, что я пережила.

– Динго… бедная… Динка… Динка! Уедем со мной, а? Я тебе помогу спрятаться. Динго, что же это! как ты терпишь! Я бы его убила, порвала бы, если б дотянулась… в куски порвала! только я не дотянусь, он меня сам убьет. А ты – каждую ночь рядом… как ты терпишь? Я бы…

– Говорю ж тебе: я сломана. Я хочу его убить, все время об этом думаю, но никогда не решусь. Я видела, что он может сделать с девушкой. Они мне по ночам снятся.

– Динго! Уедем!! Ну пожалуйста?! Динго, ну! Нельзя! Что с тобой случилось!!

– Нель… а почему нельзя? Я уже научилась с ним. Дом, хозяйство, ребенок будет. Меня-то он бережет. Любит даже. Защищает, все мои прихоти исполняет. А с другим мне не жить, я конченая. И тебе есть куда бежать, а мне некуда.

– А ребенка?! Кого он вырастит, ты подумай?!

Динка медленно встала, сцепив руки. «Удар под дых», – запоздало сообразила Нелька. – «Сука я…»

– Я не… Да?.. Уехать?.. С тобой?.. И куда мы?.. А если найдут?..

«Быстро! Соображай, идиотка, мигом!»

– В Питер! Динго, у меня там знакомые, сначала спрячут, потом посмотрим. Город большой, исчезнешь, будешь жить. Имя поменяешь. Не найдет он тебя! В себя придешь, ты ж молодая совсем, Дин. Ты младше меня. Все наладится, солнце, мы поможем. А он пусть себе новую идиотку ищет!

Но женщина уже опять ссутулилась и вжала голову в плечи, став похожа на больного марабу.

– Найдет. За меня он всю страну поднимет, потому что если я начну рассказывать – ему конец. А у них везде свои, и в ментовке тоже. Нет, Нелька. Ты спрячься, он через неделю-две остынет, я его еще постараюсь отвлечь. Даже если полезет потом, ты отобьешься. Да и не полезет уже, если сама не будешь напрашиваться. Ты приметная, у тебя друзья… тебя просто так не увезешь, только если ты сама захочешь, как вчера. Вот Катю береги, не отпускай ее одну никуда. Вообще, уезжайте отсюда как можно быстрее.

– А ты?

– А я останусь. Буду… копить решимость… – в черных глазах Диночки вдруг плеснуло рыжим, будто открыли дверцу печки; Нелька машинально оглянулась: «откуда?..» – Может, еще увидимся с тобой. Ну, давай, Нелечка, вставай, надо ехать. Тебе еще вещи собирать. Я тебя подкину на машине к дому, а ты пока подумай, где можешь спрятаться. Помочь тебе одеться?

– Не откажусь, Динго, – Нелли вдруг спохватилась. – Ты не обижайся, что я тебя так зову? Привычка уже, въелось намертво.

– Ничего. Это я для него… Дыночка, – она вдруг усмехнулась и выпрямилась. – Надо становиться обратно – Динго. Спасибо, Нелька. Разбудила меня, кажется. У тебя в сумочке платье было, я его спрятала. Запасное взяла, да? Принести?

– Конечно! Я на всякий случай взяла: вдруг, думаю, мое испачкается! – и Нелли затряслась в ненормальном хохоте.

– Тик? Это я. Слушай сюда, не перебивай. Мотай из города. В Энск. На неделю минимум. Только чтобы никто не знал, где ты. Ляг на дно и не светись. Мобильник лучше выключи. Понял?.. Затем, что я нарвалась на крупные неприятности. С деньгами. Потом расскажу… Нет, вместе нам нельзя. Мы с Катькой тоже бежим, прямо сейчас… Не скажу. Вещи теплые не забудь, документы, деньги. Матери скажи, что тебя позвали на бесплатные курсы чего-нибудь, жить будешь у друга. Димке вообще ни слова. Раньше недели постарайся не возвращаться, ладно? Где жить – я договорюсь, сообщу тебе. Перед возвращением скинь мне смску. Все, Тик. Еще, сбрось мне сейчас телефон Тохина, плиз… Ага. Кстати, связь будем держать через Лену Шумко… Да, через нее. А потому что к ней не полезут, за нее такие люди впишутся, что… короче, она из нас одна хоть как-то в безопасности. Больше никому не звони, постарайся. Если что – я тебя люблю, кот. Не забывай меня, ладно?.. Можем и не увидеться… Да, так серьезно… Нет, не шучу. Все, Тик, пока, маме привет.

– Катька? Слушай меня: мы вляпались. Надо бежать из города. На неделю где-то… Да, ты была права, я дура. Потом разберемся, Кать. Пожалуйста… Ага. Собирай теплые вещи, деньги, документы – мой рюкзак бери и сумку спортивную. Только так, чтоб с ней бегать можно было, много не пихай. Спальник мой возьми, он на антресолях. Еды, самой простой, на пару дней. Воды обязательно. Ничего лишнего не бери, книжку можешь взять маленькую. Зарядки для телефонов не забудь. Комп? Не надо. Выключи все в квартире, свет не включай. Если будут звонить в дверь – тебя нет. Набери тогда меня и сбрось сразу. Если начнут ломиться – звони в ментовку, потом мне, вломятся – отбивайся сколько сможешь. Можешь к соседям на балкон перелезть, если уверена в себе… А оно и к лучшему, Кать. Так проще и быстрее… Да… Нет, я не пьяная… Не обкуренная. И не чокнулась. Вот, поговори с Диной.

– Катя? Здравствуй, это Дина Перец… да, одноклассница. Кать, это серьезно, правда. Нельку мой Ринат так отделал, она еле ходит. Я ее к вам на машине везу. Сделай, пожалуйста, как она просит. Мы будем под окном через… десять минут где-то. Голубой «пежо» с зелеными полосками, не перепутаешь. Все, солнце, собирайся, не теряй времени. Кстати, голову замотай чем-нибудь, волосы спрячь, чтобы не узнали. Нельке не надо, просто шапку. А вот так. Увидишь. Пока.

– Динго, а ты нас до вокзала довезешь? – в голосе Нельки – сумасшедшая надежда, но Дина вздыхает:

– Нет, солнышко, не могу. Там менты на каждом шагу, мою машину знают, тут же Рику доложат. Если еще не доложили. Ты заметила, что я дворами еду? Так что я вас подвезу ближе к центру, а там – сами уже. Оденьтесь как дачницы, и никто вас не вычислит, сегодня на вокзале дачников полно.

– Алло. Витек? Здравствуй, это Нелли Баранова… Да. Именно она… Тоже очень рада, хоть и заочно. Вить, у меня дурацкий вопрос. Костя говорил, у вас дача есть?.. Да, дача… Ага. Тогда еще более дурацкий вопрос: а у вас там спрятаться на неделю можно?.. Да есть тут кое-кто… Холодно? Да черт с ним. Печка есть? Ну и все… Можно, да? Вить, как друга прошу… попроси родителей, чтобы они нас пустили? Меня и сестру… Нет, Тика с нами не будет, он отдельно будет прятаться… Не знаю, где… Да, Вить, серьезно. Очень… Сегодня, прямо сейчас. Как думаешь, родители согласятся?.. А, ты даже не спросишь? Все равно на работе… ну ладно, спасибо, Витюх. По гроб не забуду. Проводишь нас туда сегодня? Да, через час-полтора где-то… На вокзале, у касс… Отлично. Мы будем с сумками, Катька в чем-то типа платка, я в лыжной шапочке с узорчиком, листики зеленые. Узнаемся как-нибудь. Вить, офигенное спасибо, слушай. Ты нас спас. Тику не звони пока, ладно? Он сам тебе позвонит, когда я разрешу. Все, пока, до встречи. Ой, Вить, погоди… можешь бутылку водки нам одолжить, а? Или чего-нибудь другого крепкого? Покупать некогда, а на вокзале не хочу.

– Кать? Постельное белье возьми, один комплект. И порошок стиральный. И мыло. И крупы, какая есть. И… ну, поняла, короче, да? На даче будем. Все, отбой.

– Алло? Ёжинька, привет. Как твои дела?.. Мои – сложно. Слушай, у меня к тебе огромная просьба. Ты можешь проследить, чтобы наш дурик уехал сегодня в Энск, в ближайшие пару часов, и неделю не возвращался?.. А я сама из города убегаю, с Катькой… Нет, вместе мы не можем… Сможешь? Ёжкин, спасибо! Слушай, такая гора с плеч! Теперь я хоть за Тика спокойна… Аээ?.. Нет, еще не договаривалась, сейчас буду звонить… Да у меня там много друзей, найдется кто-нибудь. День там, два тут… Ты?.. А у тебя есть, к кому?.. Даа? Слушай… ну… Если тебе не… К Ариадне?! Ой… На сколько?.. Класс! Офигеть. Ленка, ты чудо просто. Закончится это все – приходи в гости, ага? Теперь уже можно. Обязательно приходи. Только Аде от меня привет не передавай, она не оценит… да? Ну ладно, тебе видней… А вот Сашке – огромный и пламенный, если увидишь. Да, и еще, солнц. Мы связь с Тиком через тебя будем держать, хорошо? Спасибо. Я буду мобилу включать пару раз в день, смотреть эсэмэски. Ну, все. Пока, малыш, удачи.

– Здравствуйте, Влада Валерьевна. Это Нелли Баранова беспокоит… Да вот не очень мои дела, если честно. Влада Валерьевна, я на неделю уезжаю, срочно, мне нужен отпуск за свой счет. На пять дней. Я знаю, что так не делается, но… проблемы у меня, понимаете? Надо спрятаться. Я в любом случае уеду, просто прошу, чтобы вы поняли… Наркотики? Почему?.. Нет, вы что, это никак… Честное слово, Владлена, вы… Ну правда, это другое совсем! Я объясню!.. Куда? В… Красноярск уезжаю, к друзьям. Владлена Валерьевна, пожалуйста, простите… Да, со следующей недели выйду, точно… Да, там майские еще, после них тогда выйду… Точно, обещаю… Да… К вам? Хорошо, поняла. Сразу зайду, в первый день. Спасибо, Влада Валерьевна! Огромное спасибо! Со мной все будет в порядке, обещаю! До свидания!

– Уфф. Вроде все, никого не забыла. Мы мигом, Динго. Слушай, а к матери моей мы сможем заскочить еще? Это рядом тут.

– Заскочим. Давай, Нелечка, в темпе вальса.

Витек ждал у касс, как договорились: привалившись к стенке, старательно выглядывал в толпе двух высоких рыжих красоток, кареглазую и зеленоглазую. Когда его вдруг окликнули по имени две замурзанные девки в кирзачах, платках и бичёвских пальто (одна вдобавок бритая налысо и со свежими фингалами по всей роже) – он их едва не послал нафиг, продолжая сканировать толпу: мало ли откуда эти дуры его знают! Сообразил только, когда бритая довольно невежливо дернула его за рукав и прошипела: «Тохин, это мы!» Вот это, блин, сюрприз. Вот это красотки, охуеть. А Баранка-то зашифровалась – вообще не узнать!

Девчонки заняли сразу две очереди и по-быстрому купили билеты до указанной Витьком станции; он тем временем успел перекинуться парой слов с лысой-побитой и уяснить ситуацию. Мда, блин… ситуевина, а не ситуация. Ладно, сегодня двадцать третье, а предки вроде раньше первых майских на дачу не собирались – может, даже и не пересекутся. Девки вроде приличные, обещали все там привести в порядок, как бы в знак благодарности… Витек еще раз с сомнением взглянул на Нелькину физиономию. Хуяссе училка… Ну ладно, будем посмотреть. Первое апреля давно прошло, как бы, так что вряд ли это прикол.

Вагон был набит битком, как положено субботним апрельским утром, но троица заняла стоячий угол за крайним сиденьем, и их почти не толкали. Катька сердито молчала, ожидая от сестры хоть каких-то разъяснений – однако сестра вместо этого полушепотом объяснялась с Витьком, так что Катьке оставалось только мрачно пялиться в окно: на бесконечно улетающую назад цепь голых осин и тополей вдоль насыпи, на серые, не проснувшиеся еще после зимы поселки, на последние пятна снега в оврагах. «В аккурат к настроению, блин…»

– А где он сам? Чего он не с вами, как бы?

– Ну, во-первых, некогда. Пока бы мы все втроем встретились и разобрались… Во-вторых, безопаснее, и неприметнее. Ну, и в-третьих, поместиться проще. Домик у вас маленький, насколько я понимаю.

– Да он вообще… как бы балок, а не домик, – Витек пренебрежительно махнул рукой. – Там жить вообще негде, на самом деле. Кровать, там, полки какие-то, умывальник… и больше как бы ничего нет. Даже стола нет, на улице только. Ну, печка еще. Такая, типа буржуйка. Это чтобы ночевать, вообще, а не жить. Сортир тоже на улице как бы… Зря я тебе вообще как бы сказал, что это дача.

– Ничего, Вить, поместимся. Все равно спасибо. Слушай, у меня к тебе еще одна просьба – у Кости же днюха скоро, а я не успела ни черта…

– Коська, привет. Ты дома еще? Мне Нелька поручила тебя прикрыть и в Энск отправить.

– От кого? Что вообще за херня творится? Ты можешь объяснить?

– Не-а. Я надеялась, что ты больше знаешь.

– Шу, я ни хрена не знаю! Нелька позвонила в истерике, кричит – собирай вещи, мотай из города, никому не говори, где ты! Только тебе разрешила сказать. А как я скажу, если я сам не знаю, куда еду? Оцени идиотизм! Мне делать больше нефиг, как в Энске неделю сидеть!

– Ну, Кось, жена сказала «надо!» – муж ответил «сделаем!». В общем, я сейчас выхожу, не убегай без меня. Я тебя до вокзала провожу. Давай.

– Я договорилась с тренершей из тамошней нашей секции, она тебя там встретит, с машиной. Зовут ее Ада, Ариадна Вроцлавовна Гертинке. Да-да, начинай репетировать прямо сейчас, иначе тебя ждут незабываемые моменты. Почище, чем с нашей Влалой Вралеевной, – Леночка весело помотала головой. – Вообще мы ее все зовем Арика, или Арька – но это если подружитесь. Впишешься у нее поначалу, если понравишься – она тебя и на все время впишет. Если нет – я приеду, и дальше решим. Хотя… я все равно завтра приеду, слушай, давно у нее в гостях не была. Воспользуюсь случаем. Вообще наших ребят там много, жить есть где, но тебя мне нужно лично представить. Чужих у нас не любят, – она почему-то усмехнулась. – Вот так. Кстати, связь с Нелли будете держать через меня, ага? Смсками.

– Угу. Постараюсь понравиться, чтоб тебе не мотаться лишний раз. Что хоть за тетка?

– Арька? Нормальная тетка, душевная, без особых тараканов даже. Ей сорок с небольшим, мужа нет, дочка в этом году… всмысле, в том… поступила в музучилище, на скрипку, живет в общаге. Так что ее комната свободна. Дочку, кстати, Санькой звать.

– А чего в общаге-то? – искренне удивился Костик. – Если дом есть?

– Во-первых, они на окраине живут, – пояснила Леночка, выглядывая из-за угла остановки, где они прятались от ветра в ожидании автобуса. – А во вторых, говорит, там веселее. И репетировать проще.

– Ууу, понятно! – воображение Костика сразу же нарисовало образ молодой богемной студентки, верхом на молодом богемном студенте (прорисованном, впрочем, как в аниме – условно-угловато), со стаканом в одной руке и косяком класса «Узбекистан – щедрая душа» в другой. Он против воли ухмыльнулся.

Леночка оценила ухмылку правильно:

– Да, примерно так. Санечка – девушка веселая. Но талантливая, музыку обожает, и не то чтобы сильная раздолбайка. Учится, Арька говорит, довольно неплохо, где-то уже подрабатывает скрипачкой, в какой-то группе. В общем, ты с ней не пересечешься, скорее всего, она домой редко заглядывает. Арька сама работает, дома только по вечерам и по выходным, тоже друг друга не напряжете сильно, думаю. Поможешь ей по дому, там подремонтировать кое-что давно пора. О, тройка идет, пошли.

– А я тебе говорила! Я говорила – не лезь! А ты мне – услооовия ставить! Вообразила себя опытной шлюхой, типа все знаешь лучше всех… теперь сидим тут, как две идиотки. В говне по уши.

– Кать, но деньги-то мы получили!

– И хули? Ты еще за эти деньги своей жопой расплачиваться будешь полжизни, если нас вычислят! Да еще и моей вдобавок! А нас вычислят, как только вернемся, ты что, не врубаешься? Твою-то жопу мне не жалко, ты своими выебонами еще не то заслужила. А я тут при чем? Какого хера я должна за твою хуйню отвечать, а? Что молчишь? Опять скажешь, что я смешная?

– Нет…

– А что тогда? Нелька, если бы ты с этим уродом Хоевым не связалась – жили бы и горя не знали! Какого ёба? Давай решимся, пошлем его нахуй, и не будем пиздой страдать! Я уже готова этого ребенка чертова вытравить, лишь бы этот хуй исчез из моей жизни! Так заебал, сил нету!

– Кать, ну не говори так. Ты же так хотела этого ребенка… и Тика любишь… или уже нет?

– Хотела, а теперь не хочу, понимаешь? И не люблю! Вернее, хочу – но если буду знать, что – избавлюсь, и проблемам капец! – тогда без сомнений пойду и вытравлю. А этого ушастого еблана просто не узнаю при встрече. Нелька, да твои волосы его не стоили, понимаешь ты это? Ты же четыре года, как проклятая, их отращивала!

– Бляядь. Катька, да ты что? Какие волосы, ты о чем говоришь?! Волосы новые отрастут, хер бы с ними, а если с Тиком что-то случится – ты же тоже будешь рыдать в подушку. Будешь! Не перебивай меня! Я сказала… Я сказала, не перебивай! Слушай: с ребенком делай, что хочешь, хотя мой тебе совет – не дергайся. А Тика не тронь, поняла? А то я тебе сама устрою аборт, черенком от лопаты!

– Ух, как я испугалась. Дура ты, Нелька.

– Сама дура.

Так вот примерно мы четыре дня и прожили. Целыми днями вкалывали, непрерывно ругаясь: убирали участок, сжигали мусор, подновляли ограждения грядок – как на всякой даче, всю мелкую работу не переделаешь. Я вначале боялась, что не то что работать – двигаться не смогу; первый день, и правда, еле ходила – а потом, как та кошка в пылесос: втянулась. Ладно еще, дачный опыт у нас обеих солидный: у родителей почти такой же участок, с детства в шесть, а потом в восемь рук его обрабатывали. Только у нас без домика, и запущенный, с тех пор как папа умер. Так что – мы обе и топор держать умеем, и землю копать. Но ко всему прочему надо же было еще и обеды-ужины готовить, и в магазин бегать на станцию, и за дровами в ближайший лесок, и рубить их… словом, присесть было некогда. Пока вечером нагреешь воды, чтобы хоть ополоснуться – целое бревно спалишь. Буржуйка же, все тепло в трубу летит. А ночи еще холодные, между прочим. Чтобы не вскакивать каждые два часа подкинуть дров – спали одетыми, под всеми тряпками, какие нашли. Укладывались на противоположных краях рассохшейся кровати-полуторки, шипя в процессе друг на друга, как две кошки… но наутро я неизменно обнаруживала нас лежащими посередке, плотно обнявшись. В упор не помню, как это происходило. Чтобы не злить сестренку с самого утра, я от нее каждый раз тихонечко освобождалась и делала вид, что мы просто обе отползали подальше от края и столкнулись. Перед этим, правда, по полчаса иногда лежала и смотрела на нее: замученная, замерзшая, худая, с грязными волосами, прижалась ко мне поплотнее и сопит тихонько в шею. Катька ты моя, Катька, камешек ты мой драгоценный… в ботинке…

На пятый день приехал Витек и привез новости.

– Ну, что говорят. Как бы типа просто пожар. Только непонятно, чего такой сильный, но там квартира была как бы вся круто отремонтированная… есть кто говорит, что звукоизоляция была типа неправильная, из горючей пены или чего-то такое. Это ж все эти чурки сами делали, как бы, азеры и таджики. Щас там разбираются. Хотя разбираться как бы не с чем, ни хрена не осталось, вообще до бетона все выгорело. Говорят, типа кости нашли, и все. Там что было металлического – все поплавилось вообще. Я видел через окно, люстра такая на потолке – типа сосульками. Туда зайти не могли, как бы, через окна заливали. Решетки же на окнах, а не подобраться вообще, так горело. Вся квартира причем, сразу все комнаты. Реально непонятно. Дверь вообще сначала ломать типа не рискнули, квартиру напротив боялись попалить. Сверху мужик задохнулся во сне, ночью же было, как бы. В общем, пи… звездец. Весь город на ушах стоит, как бы.

– Дааа. – Катька поежилась. – Надеюсь, они хоть тоже задохнулись сначала, а не заживо… Бввуй… Страх…

«Надеюсь, он до конца был в сознании. Ну, Динго! Разбудила я тебя…» – Нелька содрогнулась, вспомнив промелькнувшее в глубине Динкиных глаз пламя. – «Буду надеяться, что ты жива. А если нет – что отключилась быстро. Нет, жива, я знаю! Не хочу верить, что ты… вот так…»

– …Вот, короче. Рыночные сейчас в ахуе, Ринат большую долю один держал, как бы, надо наследство делить. Может и до стрельбы дойти, пацаны говорят. Ну, это как бы не наше дело, правильно?

– Ну да, как бы не наше. Ох. Ну, Тохин, нарассказывал ты. Страшно спать будет теперь.

– Да ладно тебе, Нельк, – Катька поморщилась. – Мы же за печкой следим, чего ты. А во сне угореть – это и не почувствуешь, говорят. Ты мне вот что скажи: мы теперь свободны, получается?

– Нну… – старшая сестра задумалась. – Брат у него остался – но он фотограф просто, не бандит. Он нас без Рината не тронет. Пожалуй, что и свободны…

– Уррряаа! – младшая вскочила и запрыгала по комнате. – Уууррряяааа! Шваабоодааа!

Витек переводил недоуменный взгляд с неуверенно расплывающейся в улыбке Нельки на скачущую Катьку. Сестры ему не объясняли в подробностях, что случилось, просто сказали, что на них наехали слегка, надо отсидеться. Нелька заметила его недоумение первой.

– Извини, Тохин. Просто на нас как раз Ринатик и наезжал…

И торопливо продолжила, глядя в расширенные глаза парня:

– Нет, мы тут ни при чем, правда! Ну серьезно, Тохин! Ты чего! Спроси хоть соседей, или на станции в магазине – мы тут были, не вылезая. Только от тебя узнали. А Костя – я не знаю, где он сейчас. Но он вообще никаким боком, я ему просто сказала свалить из города, на всякий случай. Он Рината вообще не знал… ну, только слышал про него.

– В Энске он, – буркнул еще не совсем опомнившийся Витек. – Ёжка его типа устроила к каким-то своим знакомым, на несколько дней.

– Ёжка? А ты ее знаешь? – Катюха, напрыгавшись, присела обратно за стол.

– Да естественно, знаю, – удивился Витек. – Еще cо школы, как бы. Ты что, забыла? Мы с ней до сих пор как бы дружим. Короче, она к нему ездила туда, на следующий день как вы сбежали. Кстати, Нельк… – Витек беспомощно взглянул на Катьку. – Я тебе как бы сказать хотел кое-что… один на один, как бы…

– Да говори, не бойся, у меня от сестры секретов нет. Правда, сестра?

Та скептически хмыкнула, но промолчала. Витек подождал, и продолжил:

– В общем, это… Ну… Типа среди народа слухи всякие ходят, что Костяна с Ленкой видели, как бы, не так давно… что они обнимались и целовались, как бы…

Катюха вдруг навострила уши, взгляд сверкнул интересом. «Все-таки не поверили, вот бляди! А может, еще кто-то видел?»

(Память кинолентой прокрутилась в то мартовское утро: Ксюха, вбегающая в класс с сияющей рожей, ее торопливо-сбивчивое «…в парке, вчера… целуются… сучка бритая…", и собственный уверенный голос над лихорадочной каруселью в мозгах: «Гонишь ты, Кся! Не знаю, кого ты там видела, а Хоев вчера со мной весь вечер был, отвечаю. Нельку спроси, если не веришь, мы прямо при ней ебались.» Бешеный стук сердца: «…бля, а вдруг и правда спросит?..» Снова мордочка Ксюхи, на которой поверх обиды и растерянности стремительно проступает новый хищный интерес, уже к самой Катьке…)

– Ну и? – откровенно растерялась Нелька. Витек помялся, и продолжал через силу:

– Ну, там все не так, короче. Ты чтоб знала. Я их обоих… обеих? короче, и ее, и его знаю давно хрен знает как, и я тебе отвечаю: они не это самое. Они просто офигенные друзья. Как брат с сестрой, типа. Не, какой, нафиг, брат с сестрой… гы… братья-сестры такие бывают, что пиздец. Короче, вообще не знаю как. Ну, как близнецы какие-нибудь, у одного, типа, зуб болит – и у второго начинает, хотя здоровый как бы. Короче, это тебе с ней как бы надо говорить, я вообще не могу. Я сам как бы ни фига не понимаю. Она мне пыталась объяснить, типа они друг друга любят, по-настоящему, до конца как бы, но это типа как… чисто душевное, без всякого там. Мне не врубиться вообще. Но я тебе точно говорю, кроме разговоров и типа там поцеловаться иногда, слегка, как бы… у них ничего как бы нет. И не было. Ну реально, Нель. Веришь?

Рыжая с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться в голос – настолько умильно выглядел сконфуженный до крайности, бормочущий басом Тохин. Но ведь вписался за кореша! Отмазывает, как умеет…

– Витюх, не бойся. Верю. Мы же с Ёжкой тоже подруги, ты не знал? Давно уже, несколько лет. А чего она сегодня с тобой не приехала?

– Так это… у нее тренировки, как бы. Малолеток гоняет. На выходных хотела приехать, если бы ты разрешила, как бы. И вообще, Ланка бы обиделась, если я с Ёжкой, как бы… тогда уж втроем надо было…

Катька вдруг резко выдохнула и ткнула в Витька пальцем:

– Погоди! Ланка… это Светка?.. Байка?! Так это ты, что ли, с ней? Хйоо! А мы гадаем – с кем ее это все время видят? Так вот ты какой, северный олень! – она, не стесняясь, заржала. – Точно же, девки ж тебя не помнят ни фига! А мы – всех перебрали…

На этот раз настала очередь Нельки недоуменно крутить головой. Тохин сидел пунцовый, с перекошенной – но почему-то очень при этом довольной – лыбой. Катька продолжала ржать, сотрясая домик. Немного успокоившись, она пояснила сестре:

– Понимаешь, наши с самой зимы видят Байку – ну, Байкову Светку, из «А»! ты ее знаешь! – видят с каким-то парнем, короче. То в магазине, то на лыжах, то просто на улице. И никто его не может опознать! – Катьку снова пробило на ржач. – А он… он вот он… сидит… Дон Жуан гребаный! Ромэо! Его ж не помнит никто… в школу не ходит, из дому редко вылазит… Ты у нас зверь норный, да, Витек? Бобросусликомедвед… аххаххыхы! Сидит, клепает там чего-то, никто не знает, что. Сумасшедший гений, блин. Вот мы и гадаем уже сколько времени – с кем она гуляет? Саму ее спрашивали, но это ж Светочка… иххихи… она ж делает круглые глазки и такая – «ой, девочки, о чем вы?» А сама… ой, не могууххухухуу!!

Витек набычился:

– Катьк, да че ты… че, Ланка нормальная девчонка, че ты ее…

– Вить! Вить! – спохватилась Катька. – Не обижайся, чего ты! Светка классная, на самом деле! Я с ней нормально общаюсь, мы книжками меняемся, у нее же дофига их. Она со мной не сильно откровенничает, конечно, но я все равно про нее больше других знаю. Она мне нравится, реально. Но просто мы настолько привыкли все, что Пупс никогда и ни с кем… а тут такая фигня! Не, Витька, не сердись, это вообще по старой памяти, она давно уже красивая, красивее многих. Правда. Просто мы же помним, какая она еще в десятом была. Натуральный же пупс, блин! А вы-то с ней как познакомились? Она ж после тебя уже пришла?

– Да как, – Тохин снова заулыбался, вспоминая. – Давно еще, стою в магазине как-то, за хлебом, что ли. А она типа передо мной стоит. Че-то какая-то тетка мимо нас полезла, она – Ланка, всмысле – повернулась так, а у меня, знаешь, такая типа подвеска была на шее, на цепочке. Из камня. Ну, из процессора компового. Она увидела, такая – ой, говорит, а это у тебя что такое? А я говорю, типа – из «пентиума» старого вырезал, лазером. Ну, не я на самом деле, это кореш мне на заводе сделал, но идея-то моя? Ну. А она такая – как это, из «пентиума», из компьютера? Ну, короче, как-то так разговорились, познакомились, как бы, прошлись по улице, сколько там вместе было – ну, и типа пока-пока. Я только запомнил как бы, что Светка с Костянова класса. Вообще, мысли не было че-то с ней такое… она серьезная такая, красивая… говорит правильно вообще… не для меня девчонка, короче. Хотя понравилась, конечно. А потом как-то в декабре уже, в начале, встречаю ее как бы на улице, а она мне такая – ой, Вить, привет, я по тебе соскучилась, давай на лыжах с тобой сходим! Как раз снегу тогда уже нападало, как бы. Я аж охренел вообще. Говорю – у меня как бы лыж нету. Она мне такая: а какой у тебя размер, я попрошу у кого-нибудь. Я ей: ну, сорок третий, типа. Она тогда мне такая говорит: а дай мне свой телефон, я лыжи найду, перед выходными тебе позвоню, типа. И позвонила, короче, вытащила меня в этот лес…

Катька вдруг снова заржала – бешено, со всхлипываниями. Тохин испуганно прервался.

– Ойоойой… Не… Неемогу… Ойнемо… ойблин… Аххаха… Ахййой… ххии… Т-тохин, прости… и… иыххихихы… прости… ойхх… просто как представила… ты – на… на лыыжах… х… хыхыхы… охблииин… ой, ну Байка… ну наивняк, ващее… ххыы… Чего дальше-то… дальше-то чего было? а?

Нелька состроила Витьку успокаивающе-извиняющуюся рожу; тот хмыкнул, гыгыкнул и продолжил:

– Ну, че дальше. Идем, короче, по лесу с ней. Ланка такая вся в костюме, в шапочке, типа, спортсменка. Вообще там все типа спортсмены, в этом лесу. Как пробежит какой-нибудь, меня аж сносит нафиг! А я иду – как финский партизан, короче. В ушанке, в куртке какой-то древней, советской вообще как бы, у предков нарыл. Не в пальто же идти, ну че! Короче, партизан конкретный, только без бороды, как бы. И без валенок, там типа ботинки на лыжах такие, специальные. Ну, какой с меня лыжник – понятно, да? Ну да, ну че, я на этих лыжах не ходил вообще, как со школы ушел. Да и тогда не умел ни хрена, как бы… Катька вон помнит. Че я, спортсмен, что ли? Литрболист, ага! Ну и, короче, иду я, цепляюсь этими палками ё… долбаными за все. Раз упал, два упал. Матерюсь, бля… ну, про себя, конечно. Неудобно, типа. А Ланка такая, она то рядом идет, то впереди, то как бы вообще убежит и назад потом… вся такая раскар… кара… краснелась…

Витек вдруг остановился и пошевелил челюстью.

– Слушайте, девчонки… а у вас выпить есть? По чуть-чуть, как бы? А то язык не шевелится ни фига… я по трезвяку вообще как бы рассказывать не мастер…

Сестры переглянулись. Катька выждала момент, когда Витек переведет взгляд на Нельку, и чуть заметно кивнула. С Тохином – можно.

– …О, знакомый пузырь, как бы! Щас и попробуем!

Привезенная еще во время бегства водка булькнула по кружкам. По чуть-чуть, граммов по тридцать.

– За что?

– Ну… за знакомство поздно уже, типа. За помин души Рината…

Нелька отрицательно помотала головой.

– Вот и я так думаю, как бы. Пусть за него другие пьют. О! Девки, а давайте за случай! Случай – он же… как бы… наше все вообще. Если разобраться. Как Пушкин, типа.

– Отлично сказал, молодца! Давай за случай!

– Правильно, Тохин! За случай! Катька, ы!

– Ы!

– …Ухх. Ничего водка, мягкая. Нельк, передай мне хлебушка? Аха, пасиб. Соскучилась по городскому хлебушку, вот ведь блин, а?.. Ну так и что дальше, Тохин?

– Ну, короче. Я на чем остановился? А, ага. Типа, идем мы по этому лесу, короче. Я весь шипю просто… или шиплю, как правильно? А, похер. Короче, Ланка мне такая говорит: ой, говорит, Вить, ты палки неправильно ставишь, давай я тебя научу. А я такой: давай! Меня уже самого достали эти палки, как еб твою мать… ой, Нельк, извини, не буду… Я бы их выбросил нахрен, только без них же вообще не пойти, как бы. Ну, она, короче, рядом опять встала, идет такая, и своими палками как бы показывает. Так: тыц, тыц, тыц. А я на палки смотрю, короче, потом на нее смотрю. А потом как бы на палки, а потом как бы опять на нее. А она, короче, на меня как бы тоже смотрит. А мы же идем, палками махаем, да? Тыц, тыц, типа. Ну, и зацепились, короче, я падать начал, она за меня как-то там ухватилась, и тоже упала нафиг. Сидим, короче, в снегу, и ржем, как кони. Она меня руками пихает, а я в нее снегом бросаюсь, типа. А она мне тоже как подскочит, как бля напихает снега за шиворот! Вообще пиздец! Я ору, короче, подорвался сам не знаю как, ваще… бегу за ней по сугробам по этим на лыжах, бля, как страус, еб твою! Потом застрял, короче, упал опять нахер. Ну и в сугроб, прикиньте! А c сугроба ж без палок – хер встанешь, реально. Я перестремался, короче, в этом сугробе такой дергаюсь, встать хочу, типа. А Ланка такая подбежала, на меня сверху упала, обняла, короче – и давай ржать опять! Я ее тоже обнял, лежим и ржем, такие. Она аж плачет, как бы, ее на такое хи-хи пробило… Я ее типа успокаиваю, а самого тоже – колбасит, как не знаю кого. Ну, повалялись так, короче, пообнимались, промокли все, как бы… наржались, как эти… потом встали и пошли домой, типа че еще делать. Холодно же, реально. Потом по городу идем уже, типа, я ее лыжи несу, и мои тоже, как бы. А она меня за руку берет, такая, и говорит, типа – Вить, ты не сердишься? А я чего, в натуре, сердиться? Ну, промок, но клево же! Че там. Сказал ей – типа, говорю, все клево, вообще, давай еще потом сходим. И ходили, кстати. Я себе потом лыжи купил даже, всю зиму ходили, типа. Я даже научился уже, прикиньте? Тока горок боюсь, как бы, падать стремно. Гы… Ну и, она, короче, такая радостная, что мне понравилось, типа. А я ей чего-то говорю такой: типа, Свет, давай ко мне зайдем, погреемся? Я еще тогда ее Светкой звал, потом как-то Ланкой начал. Это ее вообще предки так зовут, типа. Но как-то… ну… не знаю… подходит ей. Красиво, как бы. Ну и, короче, да. Пойдем, говорю? У меня есть, типа. Она такая сначала не поняла вообще: чего есть? Потом поняла как бы, вся опять такая красная стала, и говорит: ну, пойдем. Зашли, короче, я ей полотенце дал какое-то, там, штаны свои, типа переодеться. Мокрая ж вся. Налил ей немного, как бы…

– Ты гонишь, Тохин! Байке – водяру?!

– Кать, да ты че, в натуре? – Витек явно обиделся. – За кого ты меня держишь, вообще? Девчонку водярой поить, ты че?.. Не, ну бля, ну че вы ржете! Ну бывает, когда ничего другого нет, ну! Да и вы тоже… не Светки, как бы…

Девчонки захохотали совсем уж безудержно. Вот уж точно, не Светки…

– Вообще у меня всегда джинтоник есть, типа на всякий. И не только, еще вино какое-нибудь обычно. Короче, я ей джинтоника плеснул, ей даже понравилось, как бы. Она ж нормальная вообще, на самом деле, не че-то там такое. И вообще ей у меня как бы понравилось. Ходила, такая, смотрела, трогала все, типа… Катюх, ты у меня не была как бы ни разу, да? В берлоге, всмысле?

Катька замялась:

– Ну… на самом деле, как бы… была один раз…

– А? Эы? Че, реально была? – Витек аж развеселился. – Я че, такой бухой был, что вообще не помню? Ни ху… а… нифигассе…

– Не, тебя в тот раз там не было. В марте, помнишь? – Катюха слегка порозовела. – Мы тебя к родителям отправили…

– Семееен Семеныч! – Тохин смачно влепил себе ладонью по затылку. – Так это ты, блин, с Костяном была! Вон в чем дело, блин! А я его с тех пор видеть видел, а спросить как бы забываю все время. Еще думал – Нелька, что ли, че за бред, в натуре… мне ж Костян уже как бы рассказал тогда… Ну и как вы, нормально, типа? Оу… извини…

– Да ничего. Нормально мы тогда. Хорошо даже. – Катька украдкой вздохнула, бросив взгляд на сестру. – Я тебе давно хотела спасибо сказать. Ну, а что у вас дальше было-то, со Светкой? Мне не терпится просто…

Тохин смутился.

– Да а че там. Ты не думай, мы в тот раз с ней ничего такого, как бы. Просто сидели, трепались, потом пельмени сварили, там, похавали, типа. Она меня спрашивала про все – типа, что я делаю, что это за штуки такие, приборы всякие, как бы? Но вообще она умная, Ланка, офигенно. Я когда с Киреевой тогда ебался… у… упс…

– Да ладно тебе, Витюх! – Нелька озорно подмигнула.

– Ну… короче… ну были мы с Олькой, давно еще. Мне ее Костян как бы сплавил, когда она его достала. Навешал ей, что я типа вечный двигатель изобрел и его строю, только это никто не хочет как бы признавать. А я все равно типа построю, и буду богатый и знаменитый. Олька ж такааая дура! – Витек с чувством постучал себя по лбу. – Ей еще не то можно впарить. Я ей че только не вкручивал, для прикола. И вечный двигатель тоже сделал, типа модель… с передачей энергии на трансформаторе – ну, через воздух, короче. Через стол как бы, снизу. Она вообще чуть не оху… не офигела. Крутится же, реально! И ни к чему не подключено, как бы! Батарейку искала, не нашла, естественно. Кричала, что я гений, типа, что надо в журналы послать, там, в интернет выложить, патент как бы делать… ой, не могу, как вспомню, блин… Реальная дура, ваще. Слушайте, девчонки, а давайте как бы по двадцать капель… за вас?

– Поддерживаю!

– Не возражаю! Разливай.

– За вас всех, девчонки. Как бы… Чтоб вы были умные, чтоб вы были красивые. Чтоб вы были, короче!

– Ай, ты умница! – расцвела Катька. – За нас, красивых!

– За нас, умных! Ххии! Чуть не сказала – за нас, бывших!

– Акхкххакххх! Спасибо, Вить… кххыы… все… пп… пробило. Бля, Нелька! Ты думай, когда шутишь!! Тохин, плесни мне по-новой, а? С этой клоуншей водки не напасешься!

– Ыххх… Хорошо пошла. Реально клевая водяра. Ну вот, короче. Эту Ольку я тоже потом послал, ну уж больно тупая, как бы. Хотя как девка – кайф, конечно… но невозможно ж, в натуре…

– Сейчас, погоди? Это было… зима десятого, да? – Катька сощурилась. – Помню-помню. Киря тогда такая странная была… слова какие-то говорила непонятные…

Тохина перекосило:

– Да какие слова, блин! Ей скажешь «транзистор», она на тебя смотрит, типа ты с ней по-марсиански, бля! В общем, короче, я не про нее вообще. Я про Ланку, как бы. Она наоборот, умная офигенно. Катьк, ну ты знаешь. Книжки читает, там, знает до фига всего вобще. И как бы… думает все время. Меня от этого просто прет, вот нев… офигеть как, вообще. Я ей чего-то расскажу – она подумает, такая, и говорит: а если вот так сделать, типа что будет? Я ей объясняю, а она мне – раз, такая – Вить, говорит, а ты как бы не ошибся? Это же если так, то вот так вот, типа. Ну, я смотрю – точно, наврал. Гы. Но она не смеется, как другие, не стебается. Ей когда я ошибаюсь – это типа как она сама ошиблась. Вместе разберемся как бы, она потом так радуется, вообще как ребенок. Короче, она у меня теперь типа помощница, я ей вообще всю работу показываю. Столько косяков уже нашла – мне как бы иногда вообще стыдно. Но она не смеется, вообще то есть. Очень классная, Ланка… – взгляд Тохина романтически затуманился. – Вообще из девчонок самая… ну, самая лучшая, короче. И красивая самая. Вы только не обижайтесь… ну… понятно же, да? Она, кстати, хочет как бы пойти на электронику в универ, ей вообще понравилось до офигения, прикиньте? Я ее учу щас, она уже как бы даже паяет по мелочам. Говорит, типа предки ее вообще зависли, когда она паяльник домой приперла. Давно уже меня к себе зовет, типа познакомить хочет. А я боюсь вообще, как этот. У нее же папик военный, как посмотрит на меня, блин! Скажет, типа – че эт за уебище приперлось?! А ну крухом бля марш!

– Тоохин, да чего ты!!

– Не, ну а че… не так, что ли? Натуральное же… Ладно. На самом деле я сейчас уже как бы… не так боюсь… в принципе, она меня уже даже как бы уговорила. На тех выходных, может, пойдем. Ну вот, типа так у нас. Прикиньте, да? Только… как бы, это… не говорите пока никому, мы не хотим, чтоб болтали, типа…

– Да ладно, Тохин, чего ты стесняешься? Пусть болтают, что хотят! – Катькины глаза метали возмущенно-восхищенные молнии. – Офигенно же, вообще! Ну реально – любовь с первого взгляда… да еще и с Байкой… такой глюк, я балдею просто! Наплюйте на всех, чего вы. Классно…

– Даа, повезло Светке, – в свою очередь покрутила головой Нелька. – А я все думала, как бы ей помочь – такая девчонка славная, и никто не замечает. Привыкли, что она в стороне держится. Но вы молодцы, правда. Здорово. Тохин, а скажи… но если не хочешь, не говори… а вы с ней… уже?.. – она сделала заговорщицкое лицо и неопределенно покрутила пальцами. – Это мы никому, сам понимаешь.

Парень вдруг вжал башку в плечи и яростно заскрипел табуреткой:

– Ннну… Ну да… Было, как бы. Ну чего, ну…

– Витьк, да не бойся ты, – Нелька расхохоталась, настолько неожиданным был эффект. – Чего такого, ну! Если у вас все… как надо, так это просто здорово! Я знаешь как рада, и за Светку, и за тебя! Вам правда повезло офигенно. Обоим.

Табуретка затихла.

– Да? Че, серьезно, как бы, повезло?

– Абсолютно. Она тебе такой классной женой будет, мы все обзавидуемся. А ты ей – лучшим мужем, мне кажется. Ей именно такой и нужен.

– Ну, мы… как бы не собирались… пока… школу сначала надо…

– Тохин, – вдруг оживилась Катька, – когда соберетесь – чур, мы с Нелькой вас первые поздравляем! Мы первые узнали! Забьемся?

– Гыы. Забьемся. – пацан заметно повеселел. – Держи пять, Катюх. Нельк, разбей? Ххобаа! О, слушай, Нель, я чуть не забыл вообще! Во, мы тут как бы нашли, что ты просила. Ланка нашла, вернее, где-то в Энске, типа специально ездила. По интернету оно бы месяц ехало, как бы.

Вжикнула молния на сумке, зашуршал разворачиваемый пакет.

– Вааау! Тохин! Дай я тебя поцелую! – просиявшая Нелька и вправду бросилась обнимать «благодетеля», тот в панике рухнул-таки с табуретки, и закончилось все восторженно-перепуганно-визжаще-сопящей кучей на полу. Катюха тем временем добралась до содержимого пакета, и немедленно включилась в хор:

– Ыыыы! Хайнлааайн! «Луна»! Вааа! «Дверь в лето»!! В оригинаааале! Хочуууу!

Нелька, подскочив пружиной, выхватила у нее книги, спрятала за спину:

– Это не тебе! Это Тику на днюху подарок!

Выждала три секунды – и счастливо засмеялась:

– Кать, не грусти! «Дверь» – это тебе на самом деле! Вот, не сердись. Я специально две книги попросила, знала же, как ты от него балдеешь.

– Ух, врежу я тебе когда-нибудь! – Катька бережно гладила обложку пальцами. – Но не сейчас. Сейчас я тебя обнимать буду, и все-все-все тебе прощать. Иди сюда, сестренка. Уй ты, моя мееерзкая! Уй ты, моя пооодлая! Уй, как я тебя не выношуу вобщеее!.. Ну просто у-да-вила бы вот этими руками, честное слово! Нелька! Ты самая! Ужасная! И невыносимая! Сестра! На свете! Я тебя обожаааююууу!!

– Ой, привет! А ты что тут делаешь? Ты кто, вообще?

Костик шарахнулся, расплескав только что налитый чай. Хорошо, не на ноги. Девчонка, видимо, зашла в квартиру, когда он споласкивал кружку: щелчок замка потерялся за шумом воды. Теперь она разглядывала его с настороженным любопытством: с одной стороны, незнакомый парень в собственной кухне, с другой – она все-таки на своей территории, с третьей – мало ли с кем путается мать, может, это из ее хахалей? Ученичка подцепила?

– Ну чего молчишь? Ты с матерью, что ли? Она тебе ключи дала? Я ее дочка, если что.

Костик, наконец, достаточно отошел от встряски, чтобы суметь что-нибудь ответить. Выдавилось поначалу, правда, нечто несуразное:

– Я… это… тут… на время… в комнате… чай пью…

Девчонка… нет, девушка («Как ее – Саша?») тем временем убедилась, что перепуганное существо напротив угрозы не представляет, и расслабилась.

– Ну маать, ну дает! – она обогнула его, стоящего столбом, стараясь не наступить в лужу. Тронула чайник, взяла чистую кружку, потянулась за пакетиком. – Тебе хоть восемнадцать есть?

– Послезавтра, – на автомате выдал Костик, и спохватился. – Меня Костя зовут. А ты Саша, да?

– Уу. Поздравляю… Костя… Я Саша, да. Можешь звать Саней, или Санькой. Слушай, что ты, как чурбан – принеси хоть тряпку, что ль?

Пацан суетливо поставил кружку с остатками чая, пробормотал что-то извиняющееся и побежал в ванную за тряпкой. Санечка довольно усмехнулась, усаживаясь за стол и открывая сахарницу.

– Значит, ты Ёжкин парень? – девушка смотрела хитро.

– Нет… то есть… ну… мы друзья с ней, короче. И все. У меня другая девчонка, – уши Костика отбрасывали почти что видимые инфракрасные отсветы на холодильник за спиной.

– Да? А кто? Я ее знаю?

– Не, вряд ли. Откуда.

– Ну кто? Скажи?

– Ну. Это не девчонка даже… Баранова Нелли… училка истории у…

– Вааау! – Санечка аж подскочила. – Ты? С Рыжей? Йаа балдею! У нас чего-то девки говорили, но толком никто ничего не знает. Это ж не в Энске. Во я им расскажу! Ну давай, давай, не молчи. Рассказывай, что там у вас? Это ты ее первый? Или она тебя?

…Выжимаемый досуха бешеным напором Санечки, Костик тем не менее сумел увести некий процент сознания из-под участия в допросе, и теперь из этой частички рассматривал новую неожиданную знакомую. «Необычная девочка, хм…»

Среднего роста. Заметно смуглая. Темные, густые, вьющиеся волосы. Недлинные, так что шея полностью открыта. Прическа типа «я у мамы дурочка»: беспорядочные лохмы, длинная челка, спадающая до глаз – такую обычно прихватывают хайратником. Однако смотрится исключительно здорово: то ли это дорогая штучная укладка, то ли просто от природы, но с ее лицом эта барбосья лохматость сочетается великолепно.

Лицо – южное, типа «девочка-луна»: почти идеально круглое, с широкими плоскими щечками и аккуратным маленьким подбородком. Пухлый небольшой ротик – что называется, «губки бантиком»; небольшие же оттопыренные ушки с «гвоздиками» в мочках, приплюснутый и широкий, чуть задранный носик-«пятачок». Переносицы почти не заметно – широко посаженные глаза ничем не разделены. Забавно выглядит.

А сами глаза… темно-оливковые, крупные, яркие, волнисто-изогнутого разреза, с заостренными и словно закрученными уголками, с длинными и неожиданно светлыми ресницами, под тонкими бровями вразлет… двустволка, бьющая влет и насмерть. Когда Санечка только вошла, именно прищур этих глаз в сочетании с плотно сжатыми губами вышиб из Костика все заранее приготовленные на такой случай фразы. Вот оно, ключевое слово для описания Санечки: властная. Хрупкая фигурка, лебединая шея – все выглядит нежно-беззащитным, пока не попадешь под этот плавящий и сокрушающий волю взгляд. Тогда-то сразу становится понятно, на что способны эти тонкие руки и стройные ноги в случае необходимости. Например, если ты что-то пообещал и не выполнил…

– Чего ты разглядываешь? – девушка смотрела насмешливо. – Нравлюсь?

Врать под таким прицелом смысла не было ни малейшего.

– Нравишься.

– Чем? – мгновенно, как будто чтобы не дать опомниться.

– Хымм. Ну. Ты необычная. И красивая. Так сразу и…

– Нахал ты.

– Я?..

– А что – я, что ли? Сидит на моей кухне и на меня же пялится. Расскажу Нельке – она тебя за уши повесит. Прищепками. Или гвоздями прибьет.

Костика хватило только на то, чтобы пробурчать что-то вроде: «…она может…»

Некоторое время Санечка молча прихлебывала чай и с неторопливой улыбкой рассматривала парня. Неплох, неплох… испугался, конечно, но это от неожиданности. Вообще, похоже, действительно нахал по жизни. Если его Ёжка привела, то мать наверняка его не трогает. Да и мелковат он для нее, в самом деле. Ну, а нам сойдет.

– Встань.

– Что?

– Встань, говорю. Ко мне подойди. Или боишься?

«Чего она? Что так смотрит? Вот блин, попал. Но правда же, красивая офигенно.»

Он послушно отодвинул взвизгнувшую табуретку и на негнущихся ногах обошел стол. «Ччерт, на штанах просто гора…» Санечка развернулась к столу боком, слегка съехав со стула, закинула ногу на ногу и глядела на него снизу вверх. Насмешливо-ожидающе глядела. Потом сделала странное движение – медленно опустила голову, словно рассматривая себя, и снова резко ее вскинула, тряхнула волосами, уставившись уже издевательски. Неторопливо закинула руки за голову и потянулась всем телом: что, мол, намеков не понимаешь?

Костика, однако, уже достала поза «она сверху»: пора и мужиком быть, сколько можно! Поэтому он просто стоял напротив девушки, вывесив на лицо максимально тупое и испуганное выражение, а сам из-под него продолжал ее разглядывать.

Да, красавица, что и говорить. На мать совсем непохожа – в отца, что ли, пошла? Отец тогда явно не местный был. Какой-нибудь турок, или азербайджанец? Ну совсем не по-здешнему выглядит, и лицом, и фигурой. Росту среднего, а ноги длинные. Высокая шея. Узкие округлые плечи, талия тонкая, зато бедра широкие. Мелкой вязки джемпер обтягивает небольшие, но очень четко оформленные грудки, джинсы плотно облегают кругленькую, даже на взгяд нежную и упругую попку. Все вместе – такая конфетка, что в штанах вот-вот станет мокро.

«Что делать-то?? А если Ада вернется? Пиздец же…»

Решать до конца ему, впрочем, не пришлось: со словами «Ну дает… да не трусь ты, никто не узнает», Санька протянула руки и взялась длинными «скрипичными» пальчиками за пояс треников, стягивая их вниз.

«Ну, ладно… я как бы ни при чем… хозяйка же, неудобно отказать…»

– Ухх, что у тебя там. Отрастил-то, а. Ты вообще с девочкой был когда-нибудь? Или Нелька тебя только дразнит? – снова неприкрытое издевательство в голосе.

– Был, не беспокойся, – грубее, чем намеревался. Впрочем, ей пофигу, кажется.

– А мне-то что беспокоиться? Это у тебя шок может быть, – Санечка похабно подмигнула. – Знаешь, как говорят: первый сексуальный опыт определяет всю дальнейшую половую жизнь?

– Определил уже давно, – на этот раз получилось подпустить в голос сарказма. – Опоздала ты малясь.

– Ох! Беда какая! – девушка схватилась рукой за щеку. – Опоздала! Как же это я, а? Кто ж меня опередил? Неужто Ёжка? Еще подруга, называется!

Вторая рука в продолжение этой горестной тирады неторопливо оглаживала трусы пацана. «Хорош, однозначно хорош. Толстенький. Люблю толстенькие. И не чересчур длинный. Тоже отлично.»

– При чем тут она. Тебе ж сказано, мы друзья. А это… с другой… – собирать слова во фразы вдруг стало трудно.

– С кем? Рассказывай давай, а то ущипну! – кончики пальцев забрались под ткань, ногти несильно сжали кожу. Глаза Санечки впились в Костиковы, подавляя сопротивление и одновременно обволакивая таинственным влажным обещанием. – Ну?

– Э. Да ты ее не знаешь. Аринка такая, из нашего дома. Еще в девятом было.

– Аа, да ты у нас опытный, я погляжу? – рука уже полностью в трусах, гладит, мнет, покручивает. – И как вы? В подробностях давай, с самого начала!

«Кончить бы щас, и все проблемы разом… так ведь не даст! Вернее, даст, кажется… но не так… бля…»

– Ну. Блин. Чего ты…

– Стесняешься, что ли? – ласковые пальчики вдруг легли таким образом, что в животе ухнуло и провалилось. «Так вот что называется – взять за белы яйца!»

– Ты рассказывай, рассказывай. На меня не обращай внимания.

Костик сглотнул. Выбора не было.

– Ы. Ладно. Отпусти только. Ага. Короче… она в другой школе училась. В десятом.

– Красивая?

– Очень. Высокая, выше меня тогда была, и все уже как у старших, знаешь? Грудь, ноги, задница. Пацаны говорили, что она дает, но я вообще не верил. На меня она не смотрела даже, я мелкий был до десятого, потом только резко вырос. Ххх…

– Не останавливайся, рассказывай. И сюда не смотри, я тебя стесняюсь. Лучше вообще глаза закрой.

– Бля. Ммххх… Короче, я как-то в подъезде шел, в конце лета в самом, а она впереди шла. На лестницу впереди. Ну, и в короткой юбке, что все видно… снизу… Я специально на каждом пролете так отставал, чтобы посмотреть. Уххх…

– Что, трусики рассматривал? И какие на ней были? Мммм?

– Ууаа. Белые… обычные. А юбка… платье даже… ххо… желтое, светло-желтое такое. Просвечивало, и все видно было. Фффф. Ноги доверху, трусы… все. Кхха…

– Что, нравилось подглядывать? – Санечка отпустила пульсирующую головку – «рановато кончать намылился…» – и переместилась ниже.

– Конечно, кому не нравилось-то? Уу. Бля, ничче ты…

– Не отвлекайся! – зубки слегка прикусили мошонку, встряхнув судорогой все тело парня.

– Ййо. Нну это. Она меня, короче, запалила с самого начала, но ничего не сказала. Сама даже так шла, чтобы мне… вввидно было по максимуму. И до самого верха, а ей вообще на третий надо… было… Это она потом говорила.

– Ух, какая девочка заводная. Иии?

– А потом наверху встала на площад… ддкее… и ссмотрит на меня, такая. А я… как… дурак… на последний пролет начал подниматься, засмотрелсяаа. Бля, Саня…

– Нет уж, нет уж. Мы еще только начали. Я отдохну, а ты рассказывай, – девушка заскользила щекой вниз по ногам, руки потянули треники с колен до самых пяток. Повинуясь молчаливому требованию, Костик поднял одну ногу, вторую – руки ловко стянули с него окончательно штаны вместе с трусами, и Санечка неторопливо двинулась обратно наверх, за последним неснятым предметом одежды. Владелец предмета тем временем продолжал:

– Ну, и стоим, она у перил сверху, я на лестнице снизу. И смотрю на нее, сил нет уйти. Она как раз освещенная стоит, в солнце, и вообще как голая. Ноги загорелые, длинные, вообще пиздец. Потом еще медленно так – раз, и поднимает одну ногу на перила, там в середине такие узоры, вот туда и поставила. Так что ее вообще солнцем прямо туда освещает. Стоит, все выпятила, ногой качает и улыбается. Я уже не стесняюсь вообще, шею вытянул, пялюсь на нее изо всех сил. Она тогда еще задом поворачивается, и тоже начинает – нагибается по-всякому, крутит. Я вообще охуел. Эй, ты че делаешь?

– Снимай-снимай. Не стесняйся. Ну?

– Ну, короче, стояли минут десять, она уже себя гладить начала… ну, не под трусами, просто ноги, грудь, все. Я думал, кончу прямо щас. Хотел рукой уже помочь. А тут кто-то за дверью рядом с ней зашебуршился, типа сейчас выходить будет. Она – раз, такая, шуганулась, и давай вниз по лестнице! И я за ней тоже. Из подъезда выскакиваем, и за угол. А там кусты, деревья, в принципе с дороги не видно, если не приглядываться. Народ далеко, на спортплощадке, на газоне. Мы в этих кустах остановились, дышим такие, как после стометровки. А у нее глаза… ну, потом я уже знал, что это, а тогда просто напугался. Короче, когда девчонка хочет и готова, а ее обламывают, знаешь?.. Слушай, а ты сама не хочешь раздеться?

– Ах ты какой. Обломайся пока. Хватит с тебя так, – Санечкины шарики под джемпером потерлись о спину Костика, выдав тайну отсутствующего лифчика; руки обхватили сзади и принялись гладить его по груди и животу. – Рассказывай-рассказывай, чего встал.

– Да. Чокнутые глаза, короче. Я бы сбежал, наверно, если бы она не начала пуговки расстегивать, на платье. Ей уже до лампочки было – видят нас, не видят. Я перепугался вообще, конечно – щас запалят, весь двор будет ржать. А с другой стороны, такой случай. Взял ее за руку, короче, сказал что-то типа «давай не тут», застегнул пуговки обратно…

– А грудь облапал?..

– Немножко. Ладонью. Но тоже чуть не кончил, у нее уже классные сиськи были. Ну, и повел ее на крышу. У нас в одном подъезде люк был открыт. С крыши гоняли, конечно, но только пацанов. Взрослые там себе поставили всякие стулья, лежаки – тетки загорали летом, кто на дачу не ездил. Мужики некоторые туда бухать залезали, но это стремно было. Люк-то один, если несколько теток выцепят и соберутся – не сбежишь даже. И с соседних домов видно, если ходишь. Но если лежишь – то ничего.

– И вы легли, конечно?

– Ну да, на лежак какой-то я ее завалил. Уммм… офигеть. Какие у тебя… ммм. Покажешь?

– Не наглей. Тогда, может, и покажу. Вон, потрогай пока, – Санечкина рука повлекла Костикову ладонь на джинсы пониже спины.

– Ооооу. Бля, кайф. Вааа.

– Ну и что дальше-то? Только подробно давай!

– Извращенка! Ну че, она на лежаке этом лежит, я типа на коленях рядом стою, расстегиваю на ней все. Целуемся. Я до этого целовался, конечно, но не так. На вечеринке, там, в школе, в коридоре с девчонками зажимались, целовались тоже, но там, понятно, по-быстрому… и стремно, оглядываешься все время. А тут по-нормальному, с языком, она умела уже. Расстегнул ей платье, подол задрал, лапаю всю везде, по трусам, по ногам, по сиськам… она выгибается, дышит так… как ты щас…

– Даа? Ну так ты ж меня тоже лапаешь.

– Это? Лапаю? Иди ты… задницу потрогал, и уже «лапаю»!

– А что… ты больше хочешь?

Вместо ответа Костик развернулся лицом к девушке, обнимая ее и прижимая к себе. Ох, ну и красотка! А возбудилась-то как! Губки приоткрыты, зубки сжаты, дыхание резкое, в глазах – поволока. Потянулся губами к ее лицу, но она отстранилась:

– Погоди. Ты не досказал еще.

«Ах, ты! Ну, щас я тебе доскажу!»

Теперь уже обе руки решительно легли на аппетитные кругляши под джинсами, сжали, не стесняясь. Санечка закрыла глаза и застонала в голос, выпячивая попку, втискивая ее в мнущие ладони. Ее собственные яростно вцепились парню в плечи.

– Короче, она лежит вся расстегнутая, я на нее как бы навалился уже сверху, целуемся, она меня ногами обхватывает, сиськами трется. Я платье сверху спустил, стал пытаться ей лифчик расстегнуть. Но это ж сложно по первому разу, сама знаешь…

– Ох, знаю. Вечная проблема у вас.

– Ну да. Потом уже научаешься – раз, щелк, и все. А тут я колупался-колупался, пока Аринка сама не расстегнула. Ну, я лифчик стащил, стал ее там целовать, лизать, она меня за голову схватила, в них вжимает, подставляет все. Правда классные сиськи, упругие такие, белые, большие, острые, и соски широкие и низкие. Розовые. А вокруг вообще ничего нет, вот странно, прикинь? Ни разу больше такого не видел, просто ровная кожа прямо до сосков. Я ее сосу, короче, руку уже в трусы засунул, она мокрая там вся, без волос, бритая. А я ж ни фига рукой не понимаю, только в порнухе видел, как там все устроено. Перебираю там чего-то, вроде дырка должна быть, а никакой дырки – одни складки какие-то. Но тоже классно. Потом она раз, такая, начинает меня на себя тащить. Вообще уже терпения нет. Сама мне ширинку расстегнула и ремень, сама достала, трусы я с нее стащил уже к этому времени. Ну, и заправила меня…

– Расскажи? Какая она была? Как ты в нее входил? Ага, вот так вот, правильно, да. Уййй.

«Правильно, блин… будешь ты меня учить девчонок гладить…»

– Я, короче, на нее лег полностью, она ноги в стороны развела. Меня взяла за… это самое… и водит у себя там, по складкам. Кончиком. Я чувствую – там борозда такая глубокая. Надавил слегка, по ней езжу. Потом раз – зацепился за что-то, чуть-чуть еще надавил – и опа, внутрь головкой попал. Сразу такой кайф! Сама она тесная-тесная. Сначала как бы колечко такое, на входе, совсем узкое, а за ним мягко, плотно так обхватывает. Скользкая вся, теплая. Я ее толкаю, еще вообще не знаю, как правильно. А ей пофигу, лишь бы двигаться. Потом я приноровился, стал ей до глубины загонять. Целуемся опять, я ее всю тискаю, она гладкая такая, нежная, плечи мягкие, руки, спинка вся аж волнами ходит. И прижиматься тоже офигенно, к животу, к груди, к шее. Она руками меня тоже гладит, ногами обхватила, глаза закрытые, красная вся, волосы растрепались… у нее светлые волосы, почти блондинка, но не совсем.

– Ааахх. Засунь глубже, не бойся. Там поглубже погладь… вот так… Она красивая была, да?

– Она и сейчас красивая. Только по-другому, как взрослая уже. А вообще, когда трахаешь девчонку – она всегда красивая. Ну, я долго не смог, естественно, и выдергивать еще вовремя не умел…

– Ты ей внутрь? Внутрь спустил? Ахх ты… – Санечка нашарила рукой Костиков «толстенький» и принялась его надрачивать, в ритм трахающим ее пальцам.

– Да, прямо так, внутрь. Уй, бляя… Повезло, что Аринке можно было в этот день, мы даже не боялись потом. Ну, она говорила, что если бы нельзя было – она бы меня оттолкнула. Фиг знает. Она кончила, кажется, перед этим еще. Тише, Сань… а то я щас… сама просила досказать… Ага, да. Короче. она задергалась так, запищала что-то, заайкала. Так классно, когда девчонка кончает. И смотреть на нее офигенно в это время. Главное, не целоваться, а то и укусить может. Меня кусали, другие потом.

– Я не укушу! Поцелуй меня! И не останавливайся! Продолжай! Ааах!

– Точно не укусишь? Обещаешь?

– Обещаю! Обещаю! Давай вместе кончим! Костя! Ты классный… Ты так… умм… меешь… Уммме… Амммм… Амма… Аммааа… Ммааа… мааа… маа! А!. А!.. Аааа!…

– Санечка, ты такая… такая красивая! у тебя такие глаза! нежная, милая, не… останавливайся, не останавливайся! я… сейчас!.. тебе на животик! агга!.. агггаа!

– Уйй. Йоо. Оххх. Обкончал меня всю, застирывать теперь. Хорошо хоть, не на джемпер. Откуда у тебя столько. Ну, чего смотришь? Ы? Бесстыыжий…

– Любуюсь. Красаавица. Ммуа! – причмокнул Костик.

– Ммда? Ну спасибо. Красавчик ты, тоже. Пошли в ванну, что ли, красавчик?

– А раздеть себя дашь? А то не пойду.

– Не паайдешь? Ишь ты каакой… не паайдет он… Ишь ты… Ладно, ладно, не смотри. Дам. И еще кое-что дам… если будешь хорошим мальчиком…

– Хорошим – это вот так? – Костик уже уверенно развернул притворно взвизгнувшую Санечку спиной, прижался сзади и потянул джемпер с перепачканной футболкой к шее, не встречая сопротивления. «Уух, какие мячики! Лапочка, просто лапочка! А попка, вообще… прямо щас опять встанет…»

– Нну, прримеррно таак, – промурчала девчонка. – Ненасытный какой. Хочешь меня сзади? Мм, песик?

– И сзади хочу, и спереди. И сверху. И снизу. И сбоку. Саанечка. Саашенька. Какие у тебя грудки. Чудо просто. Давай я тебя в в ванну отнесу. А-ап!

– Аааайй! Уронишь! Дурак! Аааа!

– Не боись, не уроню. Ты легкая. Давай, цепляйся за меня. Голову только прижми, когда в дверь. Ммаа, какая у тебя попа!

– Какая?

– Мяяяххкая. Слааадкая. Крууглая. Как булка с изюмом. Сейчас донесу, стащу с тебя джинсы, и буду за попу кусать. Ам!

– Ай, боюсь! Не ешь мою попу, Костенька! На чем я потом сидеть буду? Я тебе лучше другое дам съесть, еще вкусней, еще мягше. Только не кусай меня за попу, а? Пожалста-пожалста!

– Мняям. У тебя еще вкуснее есть? Ну, паасмоотрим. Я пааадуумаю…

– Кайфовая ты, Санька. Такая вообще, слов нет.

– И ты тоже кайфовый. Я тебя даже отпускать не хочу. Да знаю, знаю, что надо. Не бойся, не собираюсь я тебя у Нельки отбивать. Подруга все-таки, – Саша вздохнула. – Но я буду скучать. Честно.

Костик теснее прижал к себе девушку, поцеловал в нос:

– Я тоже буду. Дурдом… три часа с тобой знакомы, а как будто с первого класса. Ну мы ж не последний раз видимся, правда?

– Надеюсь, что нет! – она хитро прищурилась. – Может, еще в этот раз успею заскочить… повидаться…

– Саанька! – взмолился Костя, – Ты меня щас лишила сна и покоя! Вредительница! Я ж тебя ждать буду и на каждый щелчок замка подпрыгивать!

– Нуу, ну. Собак ты мой, не надо… так уж… – Санечка в ответ потерлась щекой о его щеку и взглянула в глаза, окатив волной теплой грусти. – Ты в меня не влюбляйся только. Ну… всерьез. Я девочка сложная, характер у меня не дай бог, нам с тобой вместе все равно не быть. Да и уедешь ты скоро. Так что просто помни меня, ладно? – Она мягко чмокнула его в щеку. – Будем иногда встречаться, устраивать друг другу праздник. А так – просто дружить. Ты классный, я с тобой хочу общаться. Переписываться будем, дашь мне свое мыло?

– Конечно, дам. И встречаться будем. Только в тебя невозможно не влюбиться, Сань. Ты такая лапушка. Я приезжать буду, специально к тебе. Обещаю. Праздники устраивать.

– Только не предупреждай заранее, мурр? – «лапушка» от удовольствия зажмурилась и замурлыкала.

– Договорились! Хотя… – Костик задумался – …а если ты с кем-то будешь в это время? Я ж у тебя явно не один?

Она ухмыльнулась безбашенно:

– А вместе его по башке настучим, и убежим с тобой! Я ж знаю, что ты лучше всех!

– Не, и еще сама просит в нее не влюбляться! Кокетка фигова. Слушай, Сань, а можно тебя попросить, пока время есть… сыграй мне на скрипке, а?

– Ой… прямо сейчас? – недоверчиво-радостно.

– Ну… если не трудно… Если нет – так в другой раз.

Санечка прикусила губу, помедлила, краснея, и потянулась губами к его уху:

– А можно, я не буду одеваться? Всегда мечтала поиграть перед кем-то голой.

– Вау. Я только за! – Костик приподнялся на локте. – Как раз уже вечер, на фоне окна так красиво будет!

– Тогда подожди пять минут, я расчехлюсь-настроюсь… – она еще раз потерлась о его щеку, выскользнула из-под одеяла и пошлепала в прихожую, где оставила скрипку.

– Хоть полчаса! – проводив сытым взглядом красотку до двери, парень прилег на подушку; потом подумал – и принялся устраивать из подушек и одеяла сидячее место. «А то как султан какой-то, честное слово: слушать голую скрипачку, развалясь на ложе! Надо ж хоть какие-то приличия соблюсть.»

…силуэт девушки на фоне закатного окна: голова откинута назад, скрипка у плеча, одна рука ласкает пальцами гриф, другая бросает смычок на струны – и оттягивает, проводит всей его длиной, как будто языком от основания и до кончика, поглаживает вкрадчивыми движениями, облизывает, прижавшись, снова отдергивает и начинает пощелкивать короткими ударами; скрипка в ответ рыдает, вскрикивает, стонет, смеется – то хрипло и страстно, то прозрачно-певуче, делясь с миром своей любовью к смычку, трепетом и дрожью под его касаниями – мы с тобой, ты и я, и между нами музыка, музыка – наше летящее счастье, воплощенное, слышимое, наша нежность друг к другу в эти освещенные скрипкой мгновения, которые если и повторятся когда-нибудь, то совсем иначе, непохоже, музыка неповторима… но эта – останется – в смолистых волокнах деки, в плетении смычка, в распахнутых глазах скрипачки, в замершем дыхании ее единственного зрителя – останется и будет звучать во всех будущих концертах этой скрипки и во всех будущих романах, встречах и расставаниях этих двоих, вдыхающих сейчас растворенную в апрельских сумерках музыку…

– Пока, ушастик. Скучай по мне.

– Пока, чудо. Я уже скучаю…

За ужином Костик был совершенно непривычен: обычно сдержанный и старающийся казаться суровым и взрослым, сегодня он сиял изнутри, шутил, сыпал комплиментами хозяйке и ее нехитрой стряпне, и вообще походил на влюбленного подростка. Ада осторожно попыталась выспросить о причинах, но получила в ответ только веселые уверения, что за дверь ее гость не выходил, замков не отпирал, и даже на балкон почти не высовывался. Мол, просто настроение хорошее вдруг напало.

«Ну, если гора не идет к Магомету…»

– Ало? Вечер, Мартышка. Скажи мне, доченька моя шалавая: ты сегодня домой заходила?.. А то! Я в твою комнату пустила пожить одного товарища, по Ёжкиной просьбе, так он явно сегодня с кем-то тут отрывался. Мне надо понять: он шлюху вызвал, или… Ага. Или. Понятно. Вы хоть предохранялись?.. Угу. И на том спасибо, дочка. Успокоила. Заботишься о маме. Бережешь мое здоровье, умничка… Макака, блядь! Я тебя в тысяча первый раз предупреждаю: ушей пизду! Ну нельзя же так, ну еб твою мать! Хоре ржать, бля! Хоть бы кого-нибудь пропускала, для приличия! Хоть бы одного из десяти! За Костю тебе Ёжка личный визит нанесет, если узнает, имей в виду! Все пальцы переломает!.. Ах, ты имела, да?.. И хули, что не ее? Нелька – ее подруга, дура ты моя пиздомозгая! Молись, короче, чтобы не узнала… Ах, не умеешь?.. Я?! Щас! Уже! Разогналась!

…Не трогать? Кого?.. Ком… Кому не трогать?.. Чтоо?! Макака, ты вообще прихуела?? Ты меня за кого принимаешь, блядина? Что?? Не слышу? Да?.. Ага… А… Ну ладно. Будем считать, что… Окей. Окей, ладно, все. Замяли.

Глубокий вдох-выдох.

– Как твои дела вообще, дочь? Нормально?.. Как учеба?.. Ага. Деньги есть пока?.. А, хорошо, подкину. Завтра позвоню, договоримся. Все, Сашка, чао. Без гондонов не ебись, в задницу не давай слишком часто. Забегай как-нибудь вечерком проведать свою старушку-маму… Сама иди, слышь! Все, давай.

Лопоухому вписчику Ада ничего говорить не стала. Незачем портить пацану настроение: через недельку-другую, ломаясь в «холодной индейке», пусть вспомнит этот день – хоть немного полегчает. Он же еще не знает, что на Мартышку подсаживаются с первого раза и намертво. Как и на папашу ее когда-то, чтоб ему жилось долго и счастливо. «Где он сейчас, интересно? Жив ли вообще?» – женщина тихо вздохнула. – «Фирас, Фирас. Двадцать лет с лишним, не верится даже…»

Назавтра позвонила Ёжка и сообщила, что заточение Костика окончено. В благодарностях сильно не рассыпалась: «Арька, спасибо. Если что понадобится – я всегда, ты знаешь. Сашке привет огромный.» И опять Ада промолчала насчет Мартышки: захочет Костя – так сам расскажет, а не захочет – так никто и не узнает. Удивительное – рядом: второкурсница музучилища А.Ф.Гертинке, стахановская шлюха, к своим двадцати с половиной перетрахавшая четверть Энска и всех скрупулезно преподов музыкалки и училища (плюс всех преподш ебабельного возраста) – болтало свое держала на короткой шлейке. И чужое тоже, неким непостижимым образом. Слухи всякие ходили, разумеется: «кота в мешке не утаишь», как сформулировала однажды героиня оных; но свидетельских показаний в деле было до изумления мало. Что-то она такое делала со своими недолгими кавалерами в скобках пассиями, что они продолжали молчать, даже получив отставку…

Вот ведь, бля. Ёб же твою же мать же. Надо ж было так вляпаться. Кобелино херо, как однажды припечатал до нутра пораженный очередным моим похождением Тохин. Это, кажется, когда я Дильку сумел раздеть. Короче, теперь выходов у меня два: либо молчать в тряпочку и делать вид, что все по-прежнему, либо сразу все рассказать, и… Вот то-то, что «и». Хер его знает, что там за этим «и». И тот же хер знает, насколько оно вредно для здоровья.

Ясен перец, Нелька мне не простит. Что бы она ни говорила, такое не прощают. А если вдруг даже… так я сам ее за это разлюблю нахер. Точно знаю. Нельзя так.

И не сказать тоже нельзя. Тогда я уже сам себя разлюблю, а заодно и всех остальных разом. Не то чтоб я сильно честный, но как старой девчонке в глаза смотреть, когда уже по-тихому с новой трахаешься – слишком хорошо знаю. Пиздец как это хуево. Тем более, Нелька все это сто процентов сама проходила, сразу просечет.

Это хорошо рассуждать на тему «любишь сразу нескольких», а на практике ж ни фига не получается: все равно одна в центре, остальные сбоку. А если в центре две… да у меня и так две, собственно! Шу и Лис. Ладно, две в центре – это как-то еще можно удержать, тем более что с одной я не сплю. Типа, полторы. Звезда с черной дырой, извините за неприличное сравнение. Вокруг у нас крутится Катька, а теперь еще и Санечка. И астероиды всякие, типа Ольки или Вербочки: сам не знаешь, когда столкнешься и с какой силой. Космос, бля, персональный! С Леськой в роли кометы Галлея: появилась раз в жизни, посверкала, и улетела. Астрономы в ахуе…

И как я ей это скажу? Что, вот так ляпну просто: «Я тут с одной твоей подружкой переспал, пока был в Энске, ты не обижайся»? Она не обидится, конечно, просто так посмотрит – я импотентом стану на раз. Не хочу. Проблем, конечно, сразу меньше станет, но мне еще пока рано… на покой…

Как еще можно придумать? Типа, издали начать? Как бы она отнеслась, если бы я вдруг когда-нибудь… Это да, это можно. Только это надо сначала момент нужный, типа ночью после этого самого, когда мы лежим и треплемся обо всяком. Просто так спросить – это проще сразу прямо сказать. Все же понятно будет. Хотя оно и так понятно будет. Надо как-то разговор на это вывести, издали, совсем. Не, фигня, я до этого не дотерплю, расколюсь раньше.

Блляяя…

– Привет, кот. Да нормально, в общем. А ты как?

Чего это она? Не радуется как будто…

– Да тоже ништяк. Слушай, а вы вернулись уже?

– Да, уже дома. Отмылись, сейчас отогреваемся. Мы на даче у Тохина прятались с Катькой. Замерзли, как бобики.

Где, простите??

– Блин! Что, серьезно? Там же нет ни фига! Где вы там жили?

– Да ладно тебе, «нет ни фига». Дом… балок есть, кровать, печка, даже стол есть. На улице. Нормально можно жить. Мы бы еще спокойно пожили, если б было надо. Просто больше не надо уже.

Гм… не надо, говоришь?

– Слушай, Лис… а ты можешь объяснить сейчас, чего мы бегали-то? А то я как-то в непонятках до сих пор.

Молчит. Не, точно я чего-то пропустил в этом спектакле. Не нравится мне это все.

– Нельк?

– А. Да я тут. Просто… это не телефонный разговор, кот. Извини. Придешь – тогда.

Опаньки.

– Ни фига себе. Ну хоть намекни? Ты про деньги что-то тогда говорила.

Опять молчит, мнется. Хмыкает чего-то. Ну соображай давай уже! Нет?

– Короче, ладно, не хочешь – не говори. Потом расскажешь.

– Ага, – с явным облегчением. – Кот, ты заниматься придешь во вторник?

Хуяссе вопросики, извините за мой французский… сегодня тяпница? да, тяпница. Во вторник, значит? Не сегодня, не завтра… не в гости, не увидеться, не «соскучилась»… заниматься приду, вот так вот. Да еще и «приду ли».

– Да я вообще-то… ладно, во вторник так во вторник, окей. Все тогда, не буду тебе мешать, отдыхай. Что читать, у меня есть. Увидимся, Нель. Пока.

Злобно жму «отбой», не дожидаясь ее ответа. Шла бы нахер… заниматься она меня приглашает…

…О, так я и знал: не прошло и тридцати секунд. Извиниться решила, да? Иди в жопу, у меня батарейка села. Как бы.

…Сказано тебе: батарейка!

…Ни фига себе настойчивость… две минуты с лишним!..

…Три?! Во дает! Правда ведь, аккумулятор посадит.

О, все, сбросила. Не, снова звонит! Ты глянь! Нахер, у меня уже в ушах звенит. Отбой.

Еще раз? Ну, дура. Отбой.

Что? Теперь с Катькиного, да? Типа я идиот? Идите в жопу, сестренки. Отбой!

Да заебали вы, натурально!!! Щас вообще телефон выключу!

Так. Нахуй. Вырубайся в пизду, ебаная херовина. Теперь дозванивайтесь…

– Мам, привет!

– Привет, сына! Как твое здоровье? Все нормально? Опять расстегнутый весь шел…

– Мам, да тепло же, ну что ты! Май на носу! Все нормально. Видишь, не получилось у меня с этими курсами, ну и черт с ними. Бесплатно же. Я там учился сидел по вечерам, так что ничего не потерял. Потом расскажу, в общем. Слушай, я чего тебя хотел попросить: если Нелли Наумовна будет звонить…

– Сын, она как раз звонила только что. Очень просила, чтобы ты ей срочно перезвонил, когда придешь. Голос у нее какой-то странный был, как будто заплачет сейчас. Что случилось?

– Хм. Откуда я знаю? Я с ней говорил уже сегодня, все нормально вроде было. Короче, я ей потом перезвоню.

– Сын, она просила…

– Я знаю, что она просила. Мам, я разберусь сам, ладно? Если она будет еще звонить – меня нет дома.

– Костя…

– Мам, да б!.. Ой, извини. Ну правда, мам. Сегодня меня для нее нету. Нету, и все! Завтра позвоню. И если Катька будет звонить, то же самое. Вообще ни для кого меня сегодня нету… ну, кроме Леночки, ладно. И кроме То… Витька. Если придет кто-нибудь, тоже меня нет. Пожалуйста, мам? Ну? Я сейчас вообще в ванну пойду, а потом спать завалюсь, наверное. Устал, как сволочь. Ну, мам?

– Эх, Костя. Маленький ты еще совсем. Думаешь, я ничего не вижу и не понимаю.

– Мааам! Ну пожалуйста! Ну мы сами разберемся! Давай ты не будешь лезть?!

– Ладно. Сами так сами. Разбирайтесь на здоровье. Весь в отца… такой же упертый. Все, все, иди мойся! Всем скажу, что тебя нет. Кроме Леночки твоей и Тохина.

Уфф. Бля. Прямо жалко мать. Ладно, вылезу из ванны – приду мириться.

– …Только Леночка-то не придет, учти. Ей не до тебя сейчас.

Ни хера себе выстрел в спину! Что еще случилось, о великое Дао??

– Да нормально с ней все, не пугайся так. Она тебе не звонила разве? Ей уезжать срочно надо, в какую-то школу танцев, и она школьные экзамены досрочно сдает. Договорились в виде исключения. Ольга говорит – сидит круглые сутки, зубрит, как безумная. Русский уже сдала вроде бы, математику на днях будет. Так что не придет она, не рассчитывай. И не звони ей. Самому придется теперь.

Ох и рожа у меня сейчас, наверное… вооот такими матерными буквами все написано…

– Да я и не рассчитывал. Что я, сам не могу, что ли? Просто думал, вдруг зайдет…

– Знаю я, что ты думал. Привык, что она за тебя решает, когда ты запутаешься со своими девками. Нечего на меня так смотреть! Иди, иди давай. Выйдешь – обедать будем. Не засни там, смотри. Иди, я сказала! Иди мойся! О боже, да уйди ж ты с глаз моих! Что за идиота вырастила, боже ты мой, за что мне такое наказание?! Отец – болван и кобель, и этот туда же! Еще и младшего за собой потащат! Ой, горе мое, не семья, а желтый дом! Сдохнуть бы, да оставить вас не на кого, кретинов! Убьете без меня друг друга… хотя и пусть, убивайте на здоровье, меньше уродов на земле будет! А я сдохну! С радостью сдохну, понял ты меня? Недоносок! Позорище! Ублюдок!!

Так. А вот теперь надо быстро. Бля, чье сегодня дежурство в кардио? Юльки или Василисы?.. Васьки, кажется. Ебать.

– Мам, успокойся, все нормально. Мам, сядь. Сядь. Я позвоню сейчас Нельке, обещаю. Мам, тише. Ну все будет нормально, ну что ты.

– Да сдались мне твои звонки! Хоть обзвонись, бандит паршивый! Придурок! Надо было задушить еще в тот раз, почему у меня рука не поднялась!! Ну почемууу! Вырастилаа уррооодааа! Не хочу с вами жииить с такимииии! Сдохнууть хочуууу! Ааааа!!

Что сначала – позвонить, или накапать? Бля, сначала не суетиться. А то уроню бутылек, как в тот раз… сколько там капель надо, двадцать? тридцать? пиздец, как руки трясутся…

– Мам, тише, тише. Выпей, пожалуйста. Мам, да что ты делаешь?! Да тише ты!.. Маам! Ты что??

Королек – птичка певчая, а пиздец – птичка стайная…

– Алло? Скорая? Хасанская двадцать пять корпус два квартира тридцать, у моей матери сердечный приступ. Да, Хоева… вы знаете, да? Приезжайте быстрее, пожалуйста, она встать не может. В этот раз как-то сильно очень. Жду.

– Алло? Юля, привет, это Хоев. Ты на дежурстве сегодня? Ой, блин, повезло. Юль, у нас опять. И херово как-то в этот раз, мать аж синяя. Что делать, скажи, а??

…Сижу теперь в пустой кухне, смотрю на использованные шприцы и рваные упаковки от лекарств на столе, и башка такая пустая-пустая. Ничего не хочется: ни убираться, ни готовить, ни звонить никому – ни в больницу за новостями, ни Ленке, ни Нельке, ни Тохину. Может, набухаться? Тоже не хочется. Спать лечь? Не. Жрать? Ну нафиг. Ванну принять? К черту. А че делать-то? Так и сидеть, пока папик не заявится? Во, понял, чего мне хочется! Чтобы он заявился и на меня наехал, а я ему наконец въебал как следует по харе! И ногами отпинать! Злобу выместить хочется, короче. Только бы Димка не пришел раньше, а то его реально жалко, а мне все равно щас, кого пиздить. О. Позвоню-ка я ему, предупрежу, чтобы не приходил сегодня подольше… А потом все-таки звякну Леночке.

– Да, Коська, вот так вот. Уезжаю, в середине мая.

«Голос странный… что за хихиканья? Накуренная, что ли? Да ну нафиг!»

– Написали мне, что надо перед поступлением летнюю школу пройти, а она с начала июня. А еще же приехать надо, квартиру снять, осмотреться, записаться. В Питере же вообще все по-другому, не как у нас тут. Один пацан мне говорил, который туда переехал – он весь первый год ходил как будто стукнутый, учиться не мог. Так что у меня билеты на пятнадцатое мая, чтобы хоть три недели было. Ромка уже после выпускного приедет, в июле. Он сейчас домой ушел жить, кстати, чтобы мне не мешать. А я в учебниках по самые уши, вообще из-за стола не вылезаю. После майских сразу русский сдавать, потом литру, потом алгебру… крыша едет, честно. Прямо накануне отъезда биология, четырнадцатого. Представь? Сплю по четыре часа, по три, живу на таблетках. Амфетамин пью. На дискотеке купила, специально. Без него бы вообще свихнулась.

«Амфетамин? Спиды? С ума съехала??»

– Шу… Блин, ну как это так… Что за фигня вечно… Слушай… ну… ты, если совсем плохо – звони мне сразу, в любое время, ночью, днем. Хоть как-то тебе помочь, отвлечь, там, на минуту. Или могу прийти, если захочешь. Серьезно, Ленк. Если надо – ты не стесняйся, зови. Кто еще тебя поддержит? И… слушай… не надо этой гадости, а? Ну что ты? Не стоит оно того!

– Кооська… – Леночкин голос потеплел, поселившееся в нем истерическое надрывное веселье притихло и отступило. – Солнце, ты правда заходи. Я маме скажу, чтобы тебя пускала. Очень тяжело, правда. Еще как подумаю, что две недели – и все, и уеду с концами… ни с кем не попрощалась, ничего не обошла, просто брошу все и умотаю… и тебя… навсегда, может…

– Шу, не надо, не говори, – торопливо перебил ее Костик. – Давай я сейчас прямо приду? Хочешь?

– Ой. Приходи. Ты можешь? Приходи, правда!

– Все, бегу уже, жди! Через десять минут буду! Чай ставь пока!

– Спи, моя малыша… серенькая мыша… мышка-кареглазка, маленькая сказка…

– Мххмхммх… ххх…

Мама ее заглянула – только головой покачала молча. Ну правда же, загнала себя Шу до предела, как так можно. Куда они смотрели? В ней и без того весу не было, а сейчас вообще узник Бухенвальда: зубы сквозь щеки видно. Зато глаза – будто в них Тохин свои светодиоды впаял: «горят неугасимым огнем, ну как у кота!». Я думал, это шутка – ан нет, бывает: горят. Горели, вернее, пока я ее не утащил силой на кровать и не стал убаюкивать. Через пять минут погасли, через десять закрылись, теперь вот сопит мне в руку. Калачиком свернулась и сопит. Вздрагивает во сне. Бормочет. И пусть. Раньше чем через десять часов я ее будить запрещаю, слышали, дорогие родители? Мне ваша мыша-малыша живая нужна, и вдобавок здоровая. Умственно, в том числе. Кто ей вообще подсказал эту дрянь глотать, убил бы… Во, правильно, лапка, давай – головой на подушку, укрою тебя как следует. Спи, моя хорошая, приходи в себя, а я рядом посижу, почитаю. Вот Лосева возьму, как раз по настроению. Редко на него настроение бывает – может, оно и к лучшему.

– Коськ. Кооськ. – мышка моя начинает вдруг тихонечко смеяться. Проснулась? Неужто я увлекся и вслух стал читать? Не… спит вроде… точно спит. Тише, тише, маленькая…

– Кось, ты… я знаю. Ты тоже знаешь. Да? Ты и я. Получилось так. Глупо. Надо, чтобы… мы. Ты и я. Как нам, а? Скажи? Ну скажи? Я не знаю…

Нехорошо подслушивать. Особенно сны. Надо пошевелить ее, разбудить хоть на секунду. Нет: сижу и слушаю, как загипнотизированный.

– …хранить. Я тебя, ты… Как мы с тобой? Я же…

…всхлип.

– Нельзя. Нельзя далеко. Ну Коська. Я слабая. Почему меня?..

Еле слышное бормотание превращается в тихий плачуший голос:

– Просила… просила же. Не смогу. Просила. Ну как это. Мы… я боюсь. Боюсь. Держать надо, а я… Не выдержу, что… почему так… Люблю… а нельзя… А ты меня… а ты мой… я знаю… знаю… ты и я. Кто так дал… зачем, а? Хочу рядом, понимаешь? Хочу с ним. Коська. Зачем так? Ненавижу! Вместе нельзя. И далеко. Знаешь? Не хочу. Не могу, я маленькая… сил нет… хочу… любить, и все… Люблю. Тебя люблю, Кось. Коська мой. Я должна… не должна, не хочу, не хочу! Не трогайте! Ну! Не трогайте его. Буду любить… знаю, что нельзя. Я смогу. Вы не понимаете, я смогу. Почему обязательно так? Если мы… мы вместе… Коська, не слушай… я смогу. Не слушай. Ты… тоже, со мной. Любишь меня? Мы сможем?.. Рядом. Не бойся, ничего не бойся. Если рядом…

Наклоняюсь к подушке, шепчу ей на ухо:

– Люблю, малыш. Мы вместе. Не бойся.

Шу затихает, еще раз коротко всхлипнув, но я успеваю разобрать: «…удержим…»

Офигенные баги у разогнанного «спидами» бортового компьютера моей солнышки. Много бы отдал, чтобы увидеть, что ей сейчас снится: завтра ведь не вспомнит уже.

(Где-то на краю сознания упорно трется и не хочет рассасываться дурацкая мысль: «а если… не баги?»

Ага, конечно же: она мой ангел-хранитель, а я – её. Какой сюжет! «Погляжу на морозный туман, и засяду за длинный роман». Значит, так: система «MS Guardian Angel 2003» выдала злой глюк – cross-locked missions – да еще и осложненный близостью земных объектов. Откат в системе не реализован (бюджет и так по швам трещал). Операторы молча скрипят зубами: в перспективе маячит резонанс душ с самовозбуждением и автогенерацией… бессмертных нам еще не хватало… Девелоперы зубоскалят над тим-лидером Билли по кличке «Вратарь»: на том свете, мол, был халтурщиком, и на этом остался, выпнут тебя из Ай-Ти в оперотдел, засунут мимо системы в какого-нибудь гималайского чабана, будешь стописят лет над облаками коз трахать, а мы сверху прикалываться. Старики возмущенно трясут облезлыми нимбами: «Вот при нас порядок был, и без всяких этих ваших скайнетов и кнопочек!» Заигравшийся в «Earth holidays 4» и забивший на утренний патч сисадмин, еще не до конца включившись в реальность, с ошалелыми глазами шагает по метро в совместном патруле по отлову беглых грешников: «толерантность и сотрудничество, чтоб их разнесло… да не махай рогами, урод, все крылья мне уже исцарапал!» Большие Боссы трясутся, поглядывая вверх на мрачное слоисто-дождевое перекрытие: обязательно ведь какая-нибудь крыса Папе стукнет… как будто сами не разобрались бы… Кто-то уже тихо обсуждает за стаканчиком не одобряемого начальством кофе (амброзия в автоматах бесплатно, но земные привычки въедливы): не ликвидировать ли объекты, пока ситуация еще под контролем? в конце концов, на фоне семи миллиардов с лишним… потеряем в отчетах, кто заметит… а, у них теперь тоже все в базах… Между прочим, Авадон давно мечтает в ядерную войну поиграть – может… того?.. а потом всех разом спишем? Папа-то, по слухам, не против… достали они его… слышали про группу Берешит-четыре?.. Проект-менеджер успокаивает в своем облаке пару пострадавших оперативников, требующих немедленной отмены опасной миссии: мол, откатывать теперь – себе дороже, потерпите, потом премию для вас выбьем. Всего-то лет пятьдесят-шестьдесят – не Европа же, не Япония! Да и объекты какие замечательные, сами посмотрите! Такое время интересное! Столько впечатлений привезете! Я бы с вами поменялся, честное слово, только работу не на кого оставить. Про все эти генерации-резонансы – не слушайте вы их, не первый раз, и всегда обходилось. А по возвращении я вам лично устрою отпуск в Центрально-Галактической Туманности, там тааакие сверхновые, ребята, вы обалдеете просто! С вашей-то зарплатой, вам туда иначе до Страшного Суда не попасть… Ускорим-ускорим, да, только тише… есть у нас пара идей, как контроль обойти… ну, согласны? По глазам вижу, что согласны!..

Нет, ну почему я не Каганов??)

Леночкина мама приоткрыла дверь комнаты, молча изобразила рукой телефонную трубку и ткнула пальцем в сторону коридора. «А, видно, отец меня ищет», – сообразил Костик, – «мобила-то все еще выключена.» На цыпочках вышел из комнаты, добрался до аппарата, сунул трубку к уху и произнес негромко: «Ло?»

Некоторое время там молчали, только что-то потрескивало и шипело. Потом прорезался тихий и совершенно убитый голос:

– Не бросай трубку, ладно? Тик?

Первым импульсом было – шмякнуть по рычагу. Еле удержался.

– Ну. Ладно, не брошу. Раз уж нашла. Привет, типа. Чего хотела?

Опять долгая шуршащая тишина. Потом тихо-тихо:

– Тик. Прости меня, а? Катька к матери вернулась. Я тут одна, мне так страшно.

– Ты че, семилетка, что, ли? – начало оживать прежнее раздражение.

– Нет… Дда… Я боюсь, Тик.

– Ну а я что могу? Прибежать прямо сейчас и спасать тебя? Свет включи по всей квартире, вот и не будет страшно. Водки выпей и спать ложись.

Нельку прорвало:

– Тик… Ну что случилось, что? Почему ты так? Что я не так сказала? Я тебя люблю, я не могу без тебя, мне плохо знаешь как? Я бутылку выпила, и вообще не пьяная! Только хуже от этого! Тик, пожалуйста! Костик! Приходи, а? Ты к Ленке пришел, помочь ей, ты молодец, настоящий мужчина, ну помоги же и мне, Костик! Пожалуйста! Ты же меня любишь… любил хотя бы… Ну помоги, а потом уйдешь. А? Я не буду держать совсем, только побудь со мной, чуть-чуть! Один раз! Я не справлюсь без тебя!

Костик мысленно ругнулся, но уже без особой злости. «В конце концов, чего я: Шу помогаю, а Нельке – хер? Сам же потом буду себя материть. Ладно.»

– Ай, хрен с тобой, золотая рыбка. Ща подгребу. Потерпи там. И не пей больше, поняла?

– Тиииик… Тиииика… – голос у Нельки разом стал, как у телепортированного в Сахару снеговика. – Я тебя люблю, Костик. Люблю. Поверь. Пожалуйста. Да, я тебе изменила, я дура! Дура! Но больше никогда. Никогда-никогда не изменю, обещаю! Прости, кот! Прости меня! Приходи, я буду ждать, Тик!

Непередаваемое ощущение: сунули в рот конфетку и немедленно огрели поленом по затылку. Только бабы так умеют.

– Нелька… ты… реально дура, слышь? Ты вообще идиотка ебанутая. Связался с тобой, бля…

– Тииик!! – навзрыд.

– Че «Тик», ёба? Лююбит она, пизда блядская! Иди нахуй, короче, и нехуй мне звонить! Всосала?

Молчание. Шипение. Короткие гудки.

– Так, Костя. Теперь рассказывай по порядку. Не торопись только, я буду записывать.

– Ну. Мы с Нелькой по телефону говорили сначала. Вы знаете, наверно, что мы с ней… вместе были. Потом не то что поссорились, как-то глупо поругались просто. Я думал, потом помиримся. Успокоимся, типа. Сегодня вечером я у Шу… у Лены Шумко был, вот она туда позвонила. Сказала, что ей без меня плохо, что она боится. Что напилась из-за этого. Просила прийти. Я вроде согласился, а потом она сказала… что она мне изменила, короче. Ну, я оху… озверел, конечно… дурой ее назвал, обругал матом. Послал, короче. Она трубку бросила. Я такой злой был, думал, никуда не пойду. А потом Шу… Ленка проснулась… стала кричать, чтобы я к Нельке шел немедленно. Она со мной хотела, но ее родители не пустили, она на ногах еле стояла…

– Таак. Записал. Продолжай?

– Ну, я прибежал, стал в дверь звонить. Она не открывает. У меня ключ был, она мне недавно дала, на всякий случай. Хотел открыть – а там какая-то хер… фигня в замке. Это она ключ в нем сломала, да?

– Да. Все предусмотрела.

– Ну, короче, я уже реально перестремался… испугался, всмысле. С улицы видел же, что у нее свет горит. Везде причем. Короче, стал звонить соседям, уже весь как этот… Стал им орать, что Нелька у себя газ открыла, щас все взлетят. Просто чтобы вышел хоть кто-то. Ну, выскочил соседский мужик. Я его не то чтоб знаю, ну, «дядя Саша», так, стояли курили пару раз внизу вместе.

– Подожди секунду… Ага… ага… Давай дальше?

– Он вышел, да. Я ему стал объяснять, что она там заперлась, бухая, в истерике, хер знает что может сделать, и газ, и воду, и поджечь, там. Или просто с окна бросится. На телефон тоже не отвечает ни фига. Ну, он, короче, нормальный мужик оказался. Посмотрел на замок, побежал домой, у него в сейфе ружье какое-то было…

– «Сайга».

– Что?..

– Карабин так называется. «Сайга-двенадцать».

– А. Ну да. Для самообороны держит, он сказал. Вот он, короче, этой «сайгой», как ебнет из нее в замок! Раза три. Тут весь подъезд, конечно, подорвался, все повыскакивали. Я думал, оглохну в жопу, так ебашит… извините, товарищ майор, что я матерюсь, просто нервы.

– Ничего-ничего. Продолжай.

– Короче, он замок разъебал, мы забежали… извините… а закурить можно? Вообще всего пиздячит… как вспомню… не могу просто…

– Конечно. Вот, держи мои.

– Спасибо. Ну и, в общем. Везде свет горит, ванна открыта, и Нелька… на батарее… бляя… еб твою, как вообще… багровая вся, язык этот… мы ее сняли, короче, я пока «скорую» вызывал, дядя Саша ей реанимацию делал. Он в армии был, еще в первую чеченскую, все умеет, как надо. Массаж сердца, я только в фильмах видел, и там вообще не так было. Мне сказал ей пульс проверять, на шее, и искусственное дыхание делать. Пульса у нее не было сначала вообще. Потом он говорил, что она недолго висела, типа еще не посинела даже толком. Но все равно уже сердце встало. Ну, он ей давит, короче… я даже не знал, что так быстро надо давить. Как на швейной машинке. Я в рот ей дую. А пульса нету и нету. Не знаю, сколько мы так. Он потом сказал – минуту или две, не больше. Наверно, иначе бы просто не получилось ни хуя. Потом она как-то так, задышала вроде, что-то вроде пульса началось такое, хуевенько, но хоть что-то. Дядь Саша, правда, сказал не останавливаться, пока «скорая» не приедет. Типа, иначе все равно пиздец. Он когда устал – я вместо него давил. Бля, тяжело, вообще. Мы, врачам, кстати, сказали, что она дышит еще, а то на трупак они бы только к утру приехали. Еще повезло, бригада была нормальная, сразу как зашли, увидели – нас выпиздили нахуй, стали ее колоть, этот… электрошок подключили, звонят в больницу, типа срочно давайте реанимацию готовьте. Их оттуда посылают, я слышу, типа ночь, выходные, какая реанимация, все ушли уже, все равно сдохнет, а они на них матом, блядь. В общем, увезли, а мы сидим такие охуевшие. Минут двадцать прошло, как я пришел, я потом понял. Если бы я не бежал, а шел – ни хуя бы не вытащили, может, минута – и все уже. А если б Ленка не проснулась… бляя. Пиздец просто. Повезло, как в кино, в натуре. Ну, как вспомню…

– Да, досталось тебе, конечно. Надеюсь, с Нелли все обойдется. Она записку писала, наверное, поэтому вы и успели. Скажи, а про ее сестру ты в курсе?

– Про Катьку? А что? Не…

– В общем… она тоже сейчас в реанимации.

– Чее?! Катька? Че за хуйня? Она-то что?? Тоже, что ли?!

– Нет, там хуже. Если может быть хуже. Она беременна была. Решила сделать аборт. А поскольку…

– Какой аборт, нахуй?! Она мне все уши пропиздела, что никогда не сделает!! Да я знал про нее, че смотрите! Это мой ребенок вообще… был… Блядь, да что за уебанство, что за пиздец, бля, какого хуя!! Катька, еб твою мать! Дура пизданутая! Ебббааать. Она в больнице тоже? Там же?

– Да, там же. Жива, но тяжелая, кровь надо переливать. Как получилось: несовершеннолетнюю в гинекологию не примут без согласия матери, поэтому она пошла на нелегальный аборт. Собственно, это тот же гинеколог из поликлиники, но в нерабочее время. Мы знаем про него конечно, но не трогаем, пусть лучше у него скребутся, чем у левых каких-нибудь. Обычно с ним проблем не бывает… но тут, как говорится, рука дрогнула. Что-то он там ей проколол, началось кровотечение. Еле успели до больницы довезти, врачи сказали. Это вечером было, часов в девять – я думаю, Нелли как раз и сообщили, когда она с тобой закончила говорить. Так что не убивайся так уж, не только из-за тебя она так решилась.

– Ну еб же блядь твою! Ну в рот же ебаный пиздец, через жопу нахуй, троепиздие охуевшее размудоблядское! Ебаный в рот! Извините, товарищ майор, ну не могу просто, бля… я иначе шизанусь нахуй… Гребаная жизнь, ненавижу это все, поймал бы кто это придумал – ноги бы в жопу забил! И яйца в рот, бля! Пиздееец…

Костик дернулся, но тут же взял себя в руки.

– Да переночую, че там. У меня тут… – он нервно заржал – …даже зубная щетка есть. Если в ванну смогу зайти, конечно.

Разные люди отмечают день рождения по-разному. Один – в консервной банке на орбите, другой – пьяной мордой в салате, третий – возле больничной койки, на которой спит любимая женщина. Жизнь вообще, как гиперактивный подросток: не выносит однообразия.