Боги как люди. Книга 1. Круги на воде - читать онлайн

1

Сверкающая колесница с белобородым мужчиной, правящим белоснежными лошадьми, выглядела донельзя неуместно в царстве серости и теней. Казалось, что само солнце посетило край, изголодавшийся по теплу и ласковому свету. Колесница катилась, и всё вокруг, едва попав в ореол сияния, преображалось. Деревья зеленели молодой листвой, примятая трава вспыхивала сочно и насыщенно, небо из пепельно-серого становилось ярко-голубым, а воздух – таким пронзительным и прозрачным, что можно было разглядеть пылинки, парящие в полуденном зное. Но как только колесница проезжала дальше, свет, что принесла, она увозила с собой. Краски меркли, деревья уныло роняли ветви, листья моментально жухли, сохла трава. Серые тучи заслоняли небо, в воздухе повисал липкий туман. В подземном мире нет места жизни. Лишь увядание и смерть.

Колесница всё катилась и катилась молнией света по бесцветному и унылому миру, пока не доехала до каменистого обрыва со скамьей на самом краю. На скамье сидел мужчина. Он выглядел куда моложе белобородого, был рыжеволос и красив той красотой, что мужчинам не свойственна, разве что высокородным. Но весь его образ был будто припорошен пеплом, скрадывая яркость волос и делая взгляд зеленых глаз тусклым и плоским. Рыжеволосый был облачен в черный плащ, который скрывал всю фигуру, и лишь камни на золотой застежке под подбородком, что складывались в узор, переливались всеми цветами, отражая сияние колесницы.

– Что ты там высматриваешь, брат? – недовольно протянул белобородый, остановив колесницу у обрыва. Мужчину покоробило, что его приближение не было оценено должным образом.

Рыжеволосый вздрогнул, будто всё это время пребывал вне своего тела, и медленно повернул голову. Его глаза на секунду зажглись яростным светом, но можно было предположить, что это лишь отблеск сияния брата коснулся жителя Подземного мира.

– Ты не забываешь своего павшего брата, друг, – молвил рыжеволосый с почтением, а после поднялся со скамьи и поклонился. – Благодарю за эту милость.

– Ну полно, – повелительно махнул белобородый, но глаза его сверкнули жаждой большего. – Столько лет прошло. Ты верно служишь. Да и, сказать по правде, я пристрастился к нашим неспешным прогулкам и беседам.

Мужчина соскочил с колесницы и приблизился к брату, который почтительно преклонил колено.

– Давай же пройдемся, – он поспешно похлопал рыжеволосого по плечу, безмолвно позволяя оставить условности. – Я хочу многое рассказать.

– Я в нетерпении, – сдержанно ответил его брат, распрямляясь и следуя за белобородым по тропе вдоль обрыва.

– Дела идут неплохо, – отвлеченно пробормотал белобородый. – Недавно совершал путешествие по миру Яви. Остановился в поселении на берегу моря, там последние сто лет обитает один из Молодых богов со своей избранницей…

– Должно быть, прекрасное место, – учтиво поддержал беседу рыжеволосый. Глаза его снова недобро сверкнули, но собеседник был слишком увлечен рассказом.

– Да-да, место и правда очень удачное. Быстро растет население, много подвластных душ, – скороговоркой выпалил белобородый. Серебристые глаза его зажглись жадным огнем. – И Молодой бог обзавелся женой.

– Вот так так, – протянул рыжеволосый, осознавая, к чему идет.

– Да, прекрасная Сва, – алчно прошептал белобородый. – Видел бы ты ее. Перья – что солнечные лучи. Лицо неописуемой красоты.

– И ты возжела… полюбил, – вовремя поправился рыжеволосый.

– Полюбил? – хохотнул его брат. – Можно и так сказать. Взял силой.

Желваки рыжеволосого заходили ходуном, но он сдержался.

– Вот как? – голос его звучал ровно. – Не будет ли… проблем?

– Да какие!.. – небрежно отмахнулся белобородый. – Я беру по праву сильного. Птенцов она назовет дочерьми Молодого бога.

– Даже так? – удивился рыжеволосый. – Времени даром не теряешь. Но ты уверен, что эта Сва сохранит всё в тайне? Я беспокоюсь за тебя, брат. Новые войны, ты знаешь, вспыхивают быстро, если какие‐то сведения, даже ошибочные, окажутся не в тех руках.

– Ты прав, – белобородый внимательно вгляделся в лицо брата. – Стоит лишь вспомнить, как тебя обманул наш отец и прочие Старые боги.

Краска, какой бы скудной она ни была, схлынула с лица рыжеволосого. Он стал напоминать мертвеца, но лишь почтительно кивнул в ответ на лживые слова.

– Ты слишком милостив ко мне, – смиренно прошептал рыжеволосый. – И прочие предатели могут решить, что ты пощадишь любого.

– Ерунда, – легкомысленно фыркнул белобородый. – После последней войны никто не решится тягаться со мной. Всё пустое. Другое дело… поселения растут и начинают смешиваться. Путешествуют для обмена товарами, задерживаются в чужих домах, влюбляются, совокупляются. Так через лет двести наступит совершенный бардак. Мне это не нравится.

– Безусловно, это неудобно, – согласился его брат. – Хаосом сложнее управлять. Но людям нужны разные вещи и продукты для жизни – так уж глупо они устроены.

– Знаю-знаю, – нетерпеливо вздохнул белобородый. – Всё еще не избавился от своей странной увлеченности смертными, а? Хорошо помнишь их повадки.

– Память – всё, что мне остается здесь, – сдерживая ярость, рыжеволосый снова поклонился брату. – Хорошо бы тебе иметь подвластный клан, который будет заниматься обменом и торговлей по всему миру. Ты сможешь поселить этих людей в своих городах, и они будут всегда под присмотром.

– Ха! А идея хороша, – воскликнул белобородый, но сразу же нахмурился. – Но они разнесут ненужные знания, как заразу, по всем… повсюду.

– Заставь их молчать. Любыми способами, – как бы вскользь бросил рыжеволосый. – Скажем, наложим печать молчания… во время ритуального отсечения языка.

– Ни дома, ни собственной судьбы, ни семьи. Мотайся, перекати-поле, по мирам, служи богам, храни тайны… Да кто же захочет возглавить такой непривлекательный клан и будет верно служить?

– Тот, кто в еще худшем положении, – спокойно ответствовал рыжеволосый.

– Не хочешь ли ты сказать… – яростно сощурился блистательный Бог. – Наш отец останется здесь, проклятый и заключенный в тюрьму за свои злодеяния!

– Тут ты абсолютно прав, – послушно согласился рыжеволосый. – Но – просто предположим – если бы отец был при деле, скован обетом вечного молчания и под приглядом твоих жрецов в самом твоем поселении… Не было бы это бо́льшим наказанием, чем просиживать вечность во вполне себе удобной тюрьме, наслаждаясь спокойствием?

Белобородый недовольно поморщился, но его брат заметил, что зерно упало в благодатную почву, а потому замолчал и принялся ждать. Некоторое время братья вышагивали в полном молчании, немного натянутом, но не враждебном. Сделав большой круг по горному плато, боги вернулись к скамейке, у которой возвышалась сверкающая колесница. Запряженные в нее кони беспокойно били копытами, словно торопили хозяина пуститься вскачь.

– Твое предложение не лишено смысла, – белобородый наконец прервал молчание. – Все твои советы обычно играли мне на руку. Я подумаю и дополню эту идею своими собственными.

– Даже эта идея родилась благодаря тебе, брат, – учтиво поклонился рыжеволосый. – Я внес лишь малый вклад.

– Ну-ну, – буркнул сияющий бог, но весь его вид лучился самодовольством.

Больше не сказав ни слова, белобородый взлетел на колесницу и, стегнув лошадей, умчался в небесную высь. Солнце покинуло Подземный мир вместе с ним. Лицо рыжеволосого бога было искажено ненавистью, пока он смотрел вслед удаляющемуся брату.

– Отец, – почти неслышно прошептал рыжеволосый.

– Да, мой возлюбленный сын, – древний старик появился, казалось, из ниоткуда.

– Хорошо было слышно нашу беседу? – спросил его рыжеволосый.

– Да, – кивнул старик. – Почему он так откровенно делится с тобой всеми планами и рассказывает об отвратительных поступках, которые вершит?

– Кто же поверит павшему богу? – усмехнулся сын. – А говорить богу с кем‐то да надо. Даже бессмертному тяжело жить, когда окружил себя теми, кто однажды уже сверг своего правителя.

– Доверие – вещь, незнакомая твоему брату, – сокрушенно прошептал Старый бог.

– Что есть, то есть, – согласился с отцом старший сын.

– Думаешь, он поддержит такую рискованную идею? – полюбопытствовал старик.

– Согласится, – усмехнулся рыжеволосый. – Слишком желает властвовать разделяя.

– Час отмщения близок! – вскричал Старый бог.

– Если бы это было так, отец. Если бы, – пробормотал сын. – До отмщения еще очень и очень далеко. Это лишь первый шаг. К счастью, я терпелив и у меня впереди целая вечность.

Рыжеволосый странным нежным жестом погладил застежку своего плаща, словно она была живым существом и могла почувствовать ласку.

2

Лес заговорил со мной, когда мне было двенадцать. Я знал, что стану вождем, с самого рождения, но услышал лес лишь в свою первую охоту. Даже сейчас я помнил всё так, словно это случилось вчера. Уже не мальчишка, но еще не мужчина, я крался по заснеженному лесу след в след за дедом, пытаясь запомнить всё, что он говорил. А еще больше силился приметить и запечатлеть в памяти то, что он не упоминал вовсе. Осторожность, неспешность, мягкая поступь. Дед двигался, не издавая ни звука. Я же ломился через лес с таким треском, словно бежало стадо зубров, хотя изо всех сил старался повторять движения деда и на моих ногах были прикопотки 3, дабы заглушить скрип снега под неловкими шагами. Как деду удавалось ступать без единого звука в обыкновенной обуви, я понять не мог. Он был великим охотником и вождем по праву. Кочевой образ жизни только с виду кажется легким, но, попробовав оседлости, я мог сказать, что кочевая жизнь – опасная. Постоянно начеку, в напряжении. Кому пожелаешь каждый день, до краев полный страха? Возможно, именно поэтому дед был слишком мягок с моим отцом, из которого не вышло ничего путного. Когда отец пропал, старика некому было сменить, и он слишком долго нес бремя власти. Даже будучи недостаточно опытным, я понимал, как это тяжело, в таком‐то преклонном возрасте. А дед, как ни крути, уже считался старым. Пятьдесят – не шутки. Таких пожилых у нас было немного, и они жили в отдельном, самом большом чуме, были освобождены от дел, разве что иногда помогали с готовкой или несложными делами по хозяйству. Все уважали и почитали старших. Если ты сумел остаться в живых, значит, умен и хитер. Правда, к этому возрасту не все из них дружили с рассудком. Как мудрый и опытный человек может поглупеть? Это было для меня загадкой.

– Не переставай тренировать свой ум, Улак, – говорил мне дед. – В этом их беда. Ум – оружие воина, охотника и любого, кто хочет остаться в живых. Когда угасает ум, в теле не остается сил бороться за жизнь.

Я верил деду. Он единственный во всём поселении имел отдельное жилище и не лишился своего положения к такому преклонному возрасту. Да, плечи его были не так широки, как в былые годы, но поступь оставалась мягкой, голос – властным, а глаз – зорким. И дед всегда оказывался прав. Как только ум стариков притуплялся, следовала неминуемая смерть. Обычно глупая. По невнимательности.

Увлекшись размышлениями, я чуть было не налетел на спину деда, который замер на полшаге посреди оленьей тропы. Словно нутром почувствовав мой испуг, дед обернулся и пронзил меня взглядом. В его глазах не было недовольства или злости, но я всё равно поежился.

– На охоте думай лишь об охоте, – произнес он одними губами.

Я виновато кивнул и посмотрел туда, куда дед указывал пальцем. Кора у дерева была стесана, словно кто‐то чесал свои рога на пути к поляне, где вдоволь росло лишайника. Дед сделал еще два шага и, присев бесшумно, приблизил лицо к земле. Лужа мочи растопила припорошивший землю снег, не успев подернуться льдом. Дед жестом велел следовать за ним и быть тише. Я старался изо всех сил, но навыков не хватало. Стадо кормилось, а значит, было начеку. Приблизиться нужно было чуть ли не нос к носу. Сегодня погода благоволила нам: облака заслонили луну, но снежный покров был настолько чист, что всё равно было недостаточно темно. Поверх наших шкур красовались выбеленные накидки. Мы сливались со слабо мерцающим снегом. И, конечно, крались с подветренной стороны.

Мне хотелось ухватиться за оберег и взмолиться Велесу о милости. Страшно оставить голодным всё поселение. Но я боялся сделать лишнее движение, чтобы не помешать деду. В этот самый миг внутри меня разлилось тепло, слух словно бы обострился, и я мог поклясться, что услышал хриплые вдохи и выдохи, поскрипывание снега под копытами животного, которое переступало с ноги на ногу, пока кормилось, и размеренное причмокивание. Мой слух, обоняние и зрение стали острее. Всё чувствовалось, будто тело настроилось и внимало лесу. Я видел, как ноздри деда, который дышал в такт с животным, дернулись и он с показавшимся мне оглушительным свистом выдохнул и превратился в живую статую. В этот самый момент ветви кустарника раздвинулись, показалась морда оленя. Животное размеренно пережевывало ягель, слегка торчавший изо рта, тянуло морду и мимоходом обрывало можжевеловые кусты. Я знал, что в следующий момент олень отодвинется и у нас будет лишь несколько секунд. К нашему счастью и к несчастью оленя, это не самое зоркое животное в мире – хороши у него только нюх и слух, и сейчас нас спасал легкий шелест ветвей на ветру и выгодное нам направление порывов холодного воздуха. Этот олень слишком увлекся, набивая брюхо, и отошел от стада, скрывшись от внимания сородичей.

Движение, которым дед вытащил лук, я даже не успел заметить. Вот олений нос шевелился, влажно поблескивая, а после морда повернулась влево, но вместо глаза животного я увидел лишь оперение стрелы, глубоко вошедшей в голову. Вот так быстро и ладно. Олень, не успев издать ни звука, повалился набок, сминая ветви. Дед, не теряя ни секунды и уже не таясь, подошел ближе и выстрелил второй раз – в сердце, чтобы наверняка. Самец издал слабый утробный рев и через несколько мгновений затих. Он был крупным; я бы даже сказал, огромным. Не похоже, что стадо голодало. Это удача. Послышался испуганный нестройный вскрик нескольких глоток, затем пара мгновений тишины, а после топот. Но это уже неважно, пусть бегут. Со всех сторон стадо окружали охотники. Быть может, животные неслись сейчас прямо на кого‐то из соплеменников и сегодня повезет не только нам. Скорее всего, таков и был план.

Странная острота зрения пропала, и мир вернулся к привычным чуть приглушенным запахам и звукам. Я почувствовал потерю, но размышлять было некогда: нужно было мастерить волокуши, чтобы доставить тушу в деревню. Путь предстоял неблизкий. Дед тем временем опустился перед величественным животным на колени и попросил прощения, вознося также благодарность Велесу за ниспосланную пищу. На моей первой охоте не случилось ничего интересного. Позже я узнал, что и не должно было. Хороший охотник просчитывает все наперед, не оставляя шанса случайностям и неожиданностям. Только долгая засада, стальная выдержка и умение ждать. Охота не битва, незачем издавать боевые кличи. И чем быстрее ты убьешь животное и принесешь извинения жертве за отобранную жизнь, тем скорее боги снова обратят на тебя благостный взор. Мой дед умел убивать добычу быстро и стрелял точно, а также всегда искренне печалился об оборвавшейся жизни. Это я перенял от него. Мне даже не пришло в голову интересоваться, каждый ли вождь слышал лес или это только мой дар. Для меня связь с лесом по умолчанию была неразрывно связана с принадлежностью к роду вождей. Какой вожак без тайного знания?

Прошел не один месяц с первой охоты, прежде чем моя рука оборвала жизнь животного. И когда меня сразу же после этого вывернуло наизнанку, дед не стал браниться. Лишь положил руку на мое плечо и сказал, что, раз есть скорбь от убийства, душа моя жива. Без мяса поселение умрет от голода, а хороший вождь должен заботиться о своих людях. Мой дед был хорошим вождем и со всем рвением воспитывал достойного преемника. Я же боялся, что во мне больше от слабого отца, чем от стального деда.

Точно так же, как после первого убийства, меня мутило ровно через год, когда я готовился связать себя с дочерью шамана. Мне стукнуло четырнадцать, и было уже просто неприлично оставаться без жены. В тот день дед с усмешкой смотрел, как я содрогаюсь над ведром для помоев. Мне было совсем не смешно. Но дед шутил и подначивал, обещая, что ночь после обряда связывания гораздо приятнее убийств. Оказалось, дед не всегда прав. Улла, которой я не мог спокойно взглянуть в глаза с тех пор, как нам исполнилось по одиннадцать, была до того красива и надменна, что мне в голову не приходило свататься к ней. Мне вообще не хотелось свататься. Но наши судьбы были решены на собрании. Будущий вождь и преемница шамана – прекрасный союз для племени. Но я беспокоился не об этом. Она скорее отравит меня в первую же ночь, чем станет покорной женой. Улла была настоящей бестией. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в моем чуме, девушка залилась слезами, вздрагивая всем телом. Она повалилась на шкуры, а я стоял как дурак, не зная, с какой стороны подступиться. Я даже не думал, что она умеет плакать. И еще терзался мыслями, чем вызваны ее слезы – отвращением из-за выбора наших родичей или чем‐то другим.

В ту ночь она так и уснула, обессилев от слез, а я сидел рядом, не решаясь приблизиться к шкурам и лечь с женой. Первые слова наедине мы сказали друг другу лишь через неделю. До ласк добрались лишь через год, а до постели – и того дольше. Я был терпелив. Хороший охотник всегда терпелив и бывает за это вознагражден. Это было и вправду лучше, чем всё, что случалось со мной прежде. После Улла долго смеялась и говорила, что в первую ночь у меня был такой испуганный вид, что она сразу поняла: я никогда не причиню ей вреда. И это правда. Я боготворил ее. Впервые взяв на руки сына, я вознес хвалу Велесу за продолжение нашего великого рода, но на самом деле больше всего меня волновало, в порядке ли моя жена. Но Улла была сильной – под стать правой руке будущего вождя.

На следующее утро после моей свадьбы у нас появился путник. Дед, увидев вошедшего в его чум для вознесения почестей странника, сам пал перед ним ниц. До этого я видел деда коленопреклоненным лишь во время молитвы.

– Кто этот человек? – спросил я, как только шаман увел гостя из чума деда, чтобы разместить Путешественника со всеми удобствами.

– Это не человек! – отрезал дед. – Нас почтил вниманием Старый бог, посланник воли сына своего Велеса, который призывает нас на службу. Скоро мы узнаем, что происходит во всём мире. А после нас ждут перемены.

Странник был нем и жестами объяснил, что его стоит звать Путешественником. Он принес сыпучие порошки, которые назывались специями и делали пищу ароматной и пряной. А еще дед вызнал у него, как изменился мир за долгие годы, которые мой народ провел на севере, в изгнании. В Столице научились усмирять молнию, сказал дед. Впервые в жизни я видел его таким радостным: он был словно юнец, смастеривший свой первый деревянный кораблик. Это изменит мир, уверял дед. Он говорил, что пришло время для служения истинному богу. Я недоумевал. Как можно изменить мир с помощью молнии? Неужто молния способна излечивать болезни, сделает очаги в домах безопаснее и развеет тьму ночи? Молния заставит коней скакать быстрее, а людей – быть более сытыми?.. Ерунда какая‐то.

Когда странник покинул нас, дед стал задумчив. Мало говорил и всё чаще хмурился. А через несколько седмиц провозгласил на общем собрании, что мы больше не будем кочевать. Нужно пускать корни, объявил вождь. Мир ждут изменения, и мы должны быть готовы. Я ничего не понял из всех этих речей, кроме того, что привычная мне с детства жизнь теперь изменится. Так оно и случилось.

Но дед не был бы великим вождем, если бы не делал всё решительно и со знанием дела. Уже через пять зим никто и не вспоминал, что когда‐то мой народ был кочевым. Мы словно приросли к земле, на которой обосновались. Я как будущий вождь был благодарен деду, что эту тяжелую ношу перемен он взял на себя. Потому что не был уверен, что смог бы перевернуть все традиции так же гладко и с наименьшими потерями.

В день, когда дед сделал последний вздох, я рыдал на плече Уллы, пока никто не видел. Но прежде провел прощание, собственными руками завернул тело деда в белую ткань и похоронил в дупле самого большого дерева Рощи Перерождения. Я попрощался с ним стойко, и голос мой в прощальной песне ни разу не дрогнул. Вождь не должен быть слабым в глазах своих людей. Улла же была не только женой, но и другом, с ней я мог быть мягким и дать слабину. Она умела ценить это. Мне уже девятнадцать, я стал взрослым мужчиной, охотником, потом отцом и, наконец, вождем.

Я ждал как положено, по традиции. Не верил, конечно, что даже такой великий вождь, как дед, сможет победить смерть и вернуться в обличии волка из-за черты. Никто еще не возвращался. Но в те дни мне хотелось верить. Кому, как не деду, быть Избранным из старых легенд. Но минуло девять дней со смерти вождя, и бремя власти перешло ко мне. Тяжелая ноша, которую трудно осилить одному. Улла была рядом, но порой я спрашивал себя: говорит ли во мне слабая кровь моего отца или же дед тоже постоянно мучился неразрешимыми вопросами и чувством вины?

Не был ли я слишком строг, рассудив ссорящихся соседей? Правильно ли распределил еду между жителями поселения в одну из самых лютых зим? Стоили ли голодные смерти нескольких слабых того, чтобы выжило все поселение? Не распространилась ли болезнь, выкосив всех младенцев, потому что я отказался перенести заболевшего сына из семейного чума в знахарский? Иногда эти мысли сводили с ума.

Но оказалось, что меня ждали такие события и деяния, после которых ответственность моего правления покажется легче перышка. Оказалось, я понятия не имел, насколько могут быть тяжелы последствия принятых решений и чувство вины. Там, дома, обнимая перед сном жену, я казался себе взрослым и мудрым. Но правда заключалась в том, что, разменяв третий десяток, я так и остался наивным юнцом.

3

Вокруг простиралась тьма. Ледяной воздух обжигал обнаженную кожу, и я, сколько бы ни всматривался в темноту, не мог разобрать, где нахожусь. Я ощупал голой ступней землю, в пятку впилась острая ветка. Неужели… неужели я среди ночи выбрался на улицу? Я ощупал себя, убеждаясь, что, кроме набедренной повязки, на мне абсолютно ничего нет. Насколько далеко от чума я ушел? Спутанные со сна мысли прояснились на холоде, но, как ни силился, я не мог вспомнить, какое время года сейчас. Слишком темно для зимней ночи, залитой снегом, и слишком холодно для лета. Что же было перед тем, как я провалился в сон? Я еще раз огляделся. Всё так же не видно ни зги. Я начал аккуратно продвигаться на ощупь, пытаясь понять, в какой части поселения нахожусь и как добраться до нашего семейного чума. Надо же! Никогда не ходил во сне.

На следующем шаге запнулся обо что‐то и повалился вперед, врезавшись лбом в твердую поверхность. Из глаз полетели искры, и руки инстинктивно вытянулись. Я обнял ствол, кора была шершавой и холодной. В испуге я отдернул ладони, словно обжегся. Голова всё еще гудела. В поселении не было деревьев! Неужели я вышел из-под защиты ограждения?

В тот же самый миг тучи разошлись и луна осветила местность. Я в панике огляделся. Это был лес… Судя по всему, самая глухая его часть. Деревья росли довольно плотно, тут и там виднелись бугорки подтаявшего снега. Раздался шорох, а затем влажный чавкающий звук. Дерево, о которое я чуть не раскроил череп, заслоняло обзор, и я одновременно прижался к стволу ближе, но сместился вбок, чтобы видеть источник звука. Я был совершенно беззащитен. Если это дикий кабан, мне может не поздоровиться.

Но это был волк. Я облегченно выдохнул. Велес берег меня. Встретить волка – благословение: они всегда помогали моему народу. Мои плечи расслабились, и я присмотрелся внимательнее. Сильный самец, но один, без стаи. Зверь склонил морду к земле и пил, жадно причмокивая. Его шерсть была богатой – густой и темной, лапы – мощными, а тело – сильным. Нечасто встретишь такое красивое создание. Волк, словно услышав мои мысли, вскинул морду и посмотрел прямо на дерево, за которым я прятался. Из ощеренной пасти падали вязкие, почти черные капли. Сердце ухнуло прямо в желудок. Это была не вода. Под волком белели разорванные тряпки, а в них – младенец. Тельце младенца. Зверь рвал малыша на куски и питался.

Волк утробно зарычал и наступил передней лапой на ребенка. Младенец забрыкался и истошно заорал. Я дернулся, будто меня ударили. Не может быть, не может быть, не может быть… Ребенок всё еще… жив?

Зверь вновь склонил морду и принялся рвать несчастного на части. Ребенок захлебнулся криком и затих. Я, наконец преодолев ужас, рванул вперед, хотя и понимал: слишком поздно. Подскочив к зверю, впился в загривок в попытке оттащить от растерзанного младенца. Но мой взгляд упал на разорванные тряпки и остатки вышивки на них. Кулак, вцепившийся в жесткую шерсть, разжался, и, хватая ртом воздух, я повалился на землю. Точно такие узоры вышивала Улла на пеленках нашей дочери. Нашей… дочери… Я разинул рот, силясь закричать, только бы не слышать, не видеть, не знать… Последнее, что увидел, – обагренные кровью моего ребенка клыки, щелкнувшие перед самым лицом. Яростный страшный крик наконец разорвал воздух, а после… Темнота.

Я резко сел. Пот стекал ручьями, было невообразимо жарко. Я метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из лап зверя, пока не понял, что у волка не может быть прохладных нежных пальцев. Волки не напевают «ш-ш-ш-ш, Улак… тише-тише». Но тело всё‐таки вырвалось из нежной хватки, работая вперед головы. Я уже занял боевую стойку, пытаясь оценить соперника. С нашей постели на меня встревоженно смотрела Улла. Она была обнажена, волосы спутаны, а вокруг царила ночь. Воздух разрывали сдавленные хрипы, и лишь несколько мгновений спустя я понял, что именно я и дышу как загнанный зверь.

– Улак, – тихо прошептала Улла, протягивая руки ко мне. – Это всего лишь сон, дорогой муж. Вернись в мои объятия.

Я заозирался. Сын посапывал в кровати, он спал крепко, ночной переполох не разбудил его. Очаг тлел и давал слишком мало света, но я чувствовал, что дома мирно и покойно. Это был кошмар. Всего лишь страшный сон.

Содрогнувшись всем телом, я пополз на коленях к Улле и уткнулся лицом в ее выпирающий живот. Наша дочь еще даже не родилась. Это был только сон, глупый сон.

Но жизнь нашего племени научила, что сны вождя не бывают глупыми. И, задохнувшись, я прохрипел в беременный живот шамана нашего народа:

– Я видел волка… – не в силах выговорить слова, я затих.

– Продолжай, – мягко ответила жена, погладив мои волосы. Я почувствовал, как моя дочь дернула ножкой в безопасности материнской утробы. Маленькая пятка ударила меня точно в висок, а Улла зашипела, бормоча что‐то о несносных девчонках.

– Волк причинил вред… нашей дочери, – выдавил я.

– Улак, – жена засмеялась. – Сегодня полнолуние – не время для вещих снов. А наша дочь еще даже не пришла в мир. Ее судьба ведома лишь богам.

Слова Уллы успокоили меня, но лишь немного. Я подтянулся и обхватил жену. Она поерзала, поудобнее устраиваясь в моих объятиях.

– Спи, – сонно прошептала она. – С нашей дочерью всё будет в порядке. Мы позаботимся о ней. Но наговор лишним не будет.

– Куда ночь, туда и сон, – скороговоркой пробормотал я, поглаживая живот Уллы. Я не так сильно верил в наговоры, как прочие в племени.

Жена быстро провалилась в глубокий спокойный сон. Как и в первую беременность, видения покинули моего шамана. Дарить новую жизнь – само по себе чудо. А, как любила говорить Улла, она способна лишь на одно чудо за раз. Я поморщился, не желая вспоминать сон, но страшная картина так и всплывала, стоило лишь закрыть глаза. У меня никогда не было дара ясновидения, да и в поведении волка из кошмара не было никакого смысла. Абсолютно неправдоподобно, что животное могло напасть хоть на кого‐то из нашего народа – тем более на беззащитного и маленького. Волки – священные животные клана. Они помогают и оберегают нас. Если повстречал волка в чаще – это благословение Велеса и большая удача. Чтобы волк загрыз невинного младенца, я и представить не мог. Скорее, зверь принес бы ребенка к поселению и оставил у ограды, если бы каким‐то образом тот оказался ночью в лесу. И откуда только такие мысли, ставшие сном, возникли в моей голове?

До самого утра я не сомкнул глаз, снова и снова прокручивая в воспоминаниях кошмар. Было в этом что‐то зловещее: сколько бы я ни гнал образы окровавленной морды зверя и растерзанного младенца, они вновь и вновь возникали передо мной.

Но стоило солнцу встать из-за холмов, вместе с ночью в небытие канули и все страхи. Уже к обеду я и не вспоминал о мрачном сне: слишком много дел и вопросов, которые нужно уладить. Природа готовилась заснуть до следующей весны. Начиналось время охоты. Мужчины во главе со мной готовились к долгому походу. Олени ушли еще севернее. Мы умеем охотиться на расстояниях, но в этот раз стада удалились уж слишком. Они скоро доберутся до края мира и свалятся в бездну. Я не хотел видеть черное ничто, о котором рассказывал дед. Да и людям это не нужно. Не у всех нервы настолько крепкие, чтобы заглянуть в вечную пустоту.

Севернее нас никого не было, и я полагал, что олени, прогулявшись до края, повернут назад. Иначе нам будет совсем нечего есть этой зимой. Я надеялся на инстинкты животных. Ни одна живая тварь не стремилась убить себя добровольно. За жизнь боролись. Поэтому мы двинемся на север и, преодолев половину пути до края, должны будем наткнуться на стадо.

Сейчас в наших местах обитали семь известных мне крупных семейств. Я выслеживал оленей летом, отмечал количество родившегося и пережившего первые месяцы молодняка. Некоторое время назад пришло в голову, что можно было бы отрезать самку и самца от стада и попробовать приручить их. Уже следующий помет мог быть куда более домашним. Иметь собственных оленей на случай неудачной охоты или трудной зимы – это ли не мечта любого вождя? А потому всю весну и лето я был занят, продумывая, как воплотить такой смелый план в жизнь. К следующему году я хотел своих