Круги компенсации. Экономический рост и глобализация Японии - читать онлайн

В течение ста с лишним лет, с середины эпохи Мэйдзи в 1890-х годах до краха финансовых пирамид на японском рынке недвижимости чуть более века спустя, ее экономика служила образцом для всего мира, демонстрируя одни из самых высоких темпов роста на Земле. В те гордые десятилетия Япония стала первым незападным государством, которое провело успешную индустриализацию, и одной из немногих стран Азии и Африки, избежавших колониального порабощения Западом. После мрачной империалистической интермедии начала XX века с началом Корейской войны Япония возобновила свой стремительный экономический рост, причем еще более высокими темпами, чем раньше, присовокупив к нему поразительную справедливость в распределении доходов.

Интригующий характер роста

С 1990 года картина кардинально изменилась. Реальный рост экономики Японии составлял в среднем чуть менее одного процента в год по сравнению с 2,5 % в США и 1,7 % в Евросоюзе[11]. Он был также значительно медленнее, чем в недавнем прошлом самой Японии: 4,4 % в 1980-х годах[12] и около 9,7 % в период высоких темпов роста с 1955 по 1970 год[13]. Между тем неравенство в стране также резко усилилось, и по объему ВВП на душу населения она опустилась с первого на двадцать третье место в мире[14].

Обильные бюджетные вливания

В частности, с 1980-х годов Япония часто задействовала масштабные бюджетные иньекции кейнсианского (тяготеющего к государственному регулированию экономики) типа, одобренные и утвержденные мировым сообществом. Эти химерические попытки привели к тому, что совокупный бюджетный дефицит Японии достиг 248 % ВВП – самого высокого на планете уровня[15]. За двадцать месяцев после соглашения Плаза 1985 года японское правительство под руководством министров финансов Нобору Такэсита и Киити Миядзава приняло экономические контрмеры на сумму в почти 13 трлн йен для оживления внутреннего спроса[16]. В рамках инициативы по преодолению структурных препятствий (Structural Impediments Initiative), проводимой в начале 1990-х годов совместно с США для борьбы с хроническим торговым дисбалансом, Япония обязалась выделить 430 трлн йен на дополнительное бюджетное финансирование в течение десятилетия после подписания в октябре 1990 года соответствующего соглашения [Komine, Okada 2011:419].В 1998–1999 годах правительство Кейдзо Обути выделило вдобавок к этой сумме еще около 42 трлн йен на борьбу с азиатским финансовым кризисом, причем большая часть этих денег была направлена на стимулирование инфраструктурных проектов[17].

Технологическая мощь

Помимо этого, Япония на протяжении многих лет совершала значительные технологические прорывы. Ее автопроизводители дали начало гибридным автомобилям. Так, председатель совета директоров ведущего японского автопроизводителя Toyota Motor Corporation Такеши Утиямада считается отцом гибрида. Японские сталелитейные компании стали пионерами в производстве аморфных металлов, японские строительные компании разработали самую передовую и эффективную в мире технологию прокладки туннелей, а японская бытовая электроника возглавила движение к миниатюризации, впервые в мире разработав, например, самые миниатюрные в мире высокоемкие ОЗУ[18].

Упорные усилия

Нет оснований сомневаться, что Япония – ее руководство, ее первоклассные управленцы и великолепно организованные корпорации – по завершении периода высоких темпов роста посвятили свои помыслы и усилия борьбе за возрождение, что стоило им более двух десятилетий упорных усилий. Лидерами Японии были, по сути, те же люди и институты, которые вызвали столь чудесный рост экономики в предыдущие десятилетия.

Вновь и вновь в годы высоких темпов роста, назовем хотя бы 1958,1965,1974 и начало 1980-х, им удавалось возрождать национальную экономику и вести ее по сияющему столетнему пути исключительного динамизма. Однако на этот раз такому не суждено было случиться.

Отчего же внезапный застой?

Почему же Япония, которая так бурно и стабильно развивалась на протяжении более чем ста лет, вдруг обнаружила, что ей трудно расти? Почему ее резко обогнали такие страны, как США, не говоря уже о ее динамичных азиатских соседях, которые так долго казались неспособными даже близко подойти к японским стандартам производительности? И почему столь выраженный относительный сдвиг в моделях роста – от образцовой к неубедительной, по сравнению как с внешне похожими странами, так и с собственным прошлым, – произошел именно тогда, когда произошел, и так внезапно? Каковы необходимые предпосылки, включая институциональные преобразования, для долгосрочного возрождения Японии? Насколько важны как ограничители необходимых перемен унаследованная политическая культура и укоренившиеся элиты?

Очевидно, что в таком внезапном и тревожном преображении Японии кроется парадокс, имеющий большое значение как в сфере практических дел, так и для теории социальных наук.

Где же быстрое возрождение?

Средний индекс Nikkei 225 Токийской фондовой биржи в конце декабря 1989 года достиг почти 39 000[19]. Двадцать пять лет спустя, к концу 2016 года, несмотря на масштабные усилия по стимулированию экономики, множество планов структурных реформ и четыре крупные смены политической власти, он все еще составлял менее половины этого числа[20].

Признанные реформаторы, от Морихиро Хосокавы и Дзюньитиро Коидзуми до Юкио Хатоямы, Наото Кана и Ёсихико Нода, приходили и уходили, но, несмотря на изменения в избирательных и нормативных правилах, которые должны были бы существенно изменить стимулирующие политико-экономические структуры, никто из них не добился серьезных структурных изменений. В то время как Синдзо Абэ с его хваленой направленной на борьбу с дефляционным давлением программой «трех стрел» с помощью агрессивных монетарных и бюджетных послаблений смог на время оживить фондовый рынок, третья стрела структурной реформы не показала никаких признаков изменения политико-экономической системы Японии. Рост экономики продолжал идти по неопределенной траектории, как это показано на рис. 1.1. Торговый баланс страны по товарным позициям постоянно оставался дефицитным (особенно после аварии на АЭС Фукусима в 2011 году), даже в то время, когда соседи Японии, наряду с большинством развитых промышленных стран, сохраняли гораздо более высокие темпы роста. Например, во втором квартале 2015 года экономика Японии сжалась в объеме на 0,7 % в годовом исчислении, а дефицит торгового баланса по товарным позициям остался на уровне 406,6 млрд йен, поскольку экспорт, несмотря на ослабление иены, не увеличился [Ministry of Finance 2016].

Неоднозначные контуры политики

Помимо парадоксов в контурах роста – в частности, его стабильной динамики в течение более чем столетия, за которой последовало резкое затухание – новейшая история Японии также демонстрирует аномалии в формировании политики. Они, вероятно, помогут понять загадочные закономерности роста и стагнации, описанные ранее. Одним из примеров в этом отношении является японское корпоративное управление и его медленная, неспешная трансформация. Во многих частях мира изменения происходили гораздо быстрее, чем в Японии.

Сформировавшийся в 1980-х годах мощный мировой рынок ценных бумаг сменил стимулы для государств всего мира и предложил политическим лидерам золотую сделку: шанс получить на внутренние рынки приток дешевого и обильного капитала в обмен на реформы корпоративного управления и соответствующие инновации в сфере регулирования[21]. Франция и Корея воспользовались предоставившимися возможностями и провели весьма перспективные реформы с целью сделать свои фирмы более привлекательными для иностранного капитала. Япония, однако, так не поступила.

Рис. 1.1. Экономическая борьба после краха

Источники: [Ministry of Finance 2016; Table 6s-a-l; Office 2016].

В широком спектре связанных с глобализацией сфер японская политика также разительно отличается от политики многих развитых индустриальных стран, с которыми Япония в остальном схожа. Среди таких отличающихся отраслей экономики – транспорт, недвижимость, сельское хозяйство и жилищное строительство. В большинстве этих сфер политика Японии имеет тенденцию быть жесткой, политизированной и узкоспециализированной, хотя, как мы увидим в главах 4–9, предсказуемой и выгодной для тех, кто ее давно осуществляет. Даже происходящие в ней изменения двигаются черепашьим шагом, особенно если учесть осуществившиеся на протяжении жизни предыдущего поколения существенные трансформации политико-экономических стимулов как на глобальном, так и на национальном уровнях.

Ключевые тайны в контурах политики

В структуре формирования политики новейшей политико-экономической истории Японии наблюдаются три парадокса, которые могут дать дополнительные подсказки для разрешения главной загадки резкого снижения темпов развития страны.

Парадокс реакции на глобализацию[22]. На протяжении всего послевоенного периода символы глобализма пользовались в Японии популярностью как в политическом дискурсе элиты, так и в массовом общественном диалоге: мир, Организация Объединенных Наций, глобальная ответственность и т. п. Отличаясь относительно быстрой реакцией, Япония как государство оперативно проявляла свое отношение к целенаправленному внешнему давлению, или гаяцу, как в плане риторики, так и в отношении национальной политики, что сглаживало основные противоречия во внутренней японской политической экономике [Calder 1988b; Schoppa 1997; Schaede, Grimes 2003]. Однако на мощные ветры глобализации, которые за последние три десятилетия изменили большую часть мировой экономики, как практическая политика, так и поведение японских предприятий реагируют крайне неторопливо – несмотря на высокий уровень взаимозависимости Японии и всего мира в таких стратегических областях, как финансы. Японские порты и аэропорты остаются высокозатратными и ориентированными на внутренний рынок; японское сельское хозяйство также отличает протекционизм. Японская политика регулирования в сфере телекоммуникаций и финансов очень медленно приходит в соответствие революционным изменениям, охватывающим в этих секторах мир с 1980-х годов. Японское образование, как и профессиональная подготовка, остаются местечково-провинциальными, хотя их картина и начинает постепенно меняться.

Парадокс межотраслевого контраста. В государственной политике Японии, по крайней мере с 1950-х годов, наблюдаются резкие контрасты: сильная рыночная ориентация тех предприятий, что непосредственно производят внешнеторговую продукцию, и широко распространенный протекционизм и благосклонное отношение ко многим неэффективным субъектам хозяйствования в неторгуемых отраслях. Такой раздельный подход предполагал низкие тарифы на промышленные ресурсы и решительные усилия по стимулированию производства в торгуемых секторах с более высокой добавленной стоимостью. В то же время государственная политика в неторгуемой части экономики потворствовала крайне протекционистскому и экономически неэффективному отношению к таким отраслям, как транспорт, строительство, сельское хозяйство и сфера услуг.

Парадокс непоследовательности. В Японии, как и в большинстве развитых обществ, существуют тщательно разработанные правила управления. Как в международных, так и во внутренних политических операциях, состоявшиеся инсайдеры – те, кто систематически, в течение длительного времени, участвует в хрестоматийных сделках с другими легитимными субъектами политики, – обычно пользуются благоприятным к себе отношением. Японская политика, как и японская социальная практика в целом, склонна отдавать предпочтение инсайдерам перед аутсайдерами, будь то последние иностранцы или местные жители. Она также не склонна к быстрому внедрению абстрактных глобальных стандартов, несмотря на то что многие японцы лично уважают и идеализируют такие нормы.

Говорят, что японская политика меняется, становится менее ориентированной на уравновешивание, что в конечном итоге ведет к превращению Японии в неолиберальную страну, см., напр., [Rosenbluth, Thies 2010]. Со времени реформ 1994 года электоральная политика действительно стала более гибкой и плюралистичной. Тем не менее значимые неолиберальные структурные реформы продвигаются медленно, даже когда их настойчиво продвигают такие сильные лидеры, как Дзюньитиро Коидзуми и Синдзо Абэ.

Проблемы для анализа

Со времен Аристотеля в теории социальных наук принято считать, что самыми убедительными объяснениями являются те, что сравнивают явления внутри одной категории, и те, что могут одновременно объяснить как сходства, так и различия в поведении [Mill 1843]. Учитывая парадоксальные особенности развития Японии в последний период времени, можно говорить о перспективности теоретических исследований, поскольку это развитие характеризуют резкие, скачкообразные изменения ранее непрерывной переменной. Во многих отношениях сложный профиль развития Японии, как представляется, является следствием естественного эксперимента.

Двойственные модели политики и эффективности

Для объяснения недавних показателей развития Японии необходимо провести одновременный анализ двух отдельных и, на первый взгляд, противоречивых сюжетов: (1) необычайно бурное развитие страны и его высокие темпы после Второй мировой войны (1951–1990 гг.); и (2) последующая стагнация Японии (1990 г. – настоящее время). Если мы нуждаемся в качественном и действительно надежном объяснении этих процессов, то оно должно предложить также потенциально проверяемые прогнозы, касающиеся третьей аналитической задачи: понимания предпосылок и перспектив возрождения Японии.

Анализу причин японского экономического роста уделялось достаточно серьезное внимание как в экономической, так и политико-экономической литературе. Однако авторы большей части публикаций не предвидели и не могли с достаточной легкостью объяснить возникшие впоследствии трудности. Второй и третий моменты, объясняющие недавнюю стагнацию Японии и перспективы ее возрождения, рассматриваются гораздо реже. Практически ни в одной из существующих публикаций не делается попытка объяснить возникшие трудности при помощи тех же переменных, которые учитывались при объяснении предыдущих успехов.

Приглушенная реакция на глобализацию?

Наступивший в экономике Японии период стагнации совпал также с поистине историческими изменениями по всему миру. С конца 1970-х годов с невероятной силой развернулись информационная трансформация и интеграция мировой финансовой системы, закончилась холодная война, произошла интернет-революция, на глобальную экономическую сцену вышло огромное количество новых действующих лиц – прежде всего из Китая, Индии и бывшего советского блока. Поэтому важными и требующими тщательного рассмотрения вопросами нашего анализа станут также: (1) как глобализация влияет на японскую политико-экономическую систему; и (2) почему Япония не реагирует на глобальные изменения более динамично.

Извлечения из имеющихся литературных источников

Как уже говорилось, модель развития Японии фиксирует прерывистость этого развития. Большая часть таких базовых макроэкономических и демографических параметров этой модели, как норма сбережений и возрастная структура, не претерпели резких изменений, что говорит о том, что приоритетное значение имеют более резко меняющиеся политико-экономические переменные. Для того чтобы выявить причинно-следственные связи внутри разгадываемых нами загадок, мы прежде всего обратимся к литературе по политико-экономическим вопросам.

Нашей отправной точкой должно стать рассмотрение микроэкономических структур стимулов и их взаимосвязи с социальными действиями. Классическая экономика, конечно, начинается с рационального актора как основной парадигмы, к которой теория игр добавляет важное понимание того, как взаимодействуют, формируя логику сотрудничества и конфликта, в которой имеют преемственность более широкие социальные отношения, стимулы отдельных акторов, см., напр., [Schelling 1974: 15–29]. Логика конфликта наглядно иллюстрируется базовым обоснованием игр с помощью таких примеров, как, например, дилемма заключенного. Однако идеи Роберта Аксельрода и Джорджа Цебелиса показывают нам, как с течением времени итерации данного социального взаимодействия, или игры, равно как и стабильные ожидания относительно такого взаимодействия, делают кооперацию более вероятной, тем самым помогая смягчить конфликт, притом что более широкие социальные отношения сохраняют свою непрерывность [Axelrod 1984: 145–191; Tsebelis 1990]. В этих работах показано, кроме того, что кросс-проблемные связи между социальными вопросами также могут способствовать сотрудничеству. Однако Манкур Олсон в своей оценке эффекта безбилетника показал, что побудительные мотивы к катализации коллективных действий для отдельных людей все же ограничены [Olson 1965].

В реальном мире, несмотря на логически убедительные доводы Олсона о том, что индивидуальные стимулы для коллективных действий ограничены, эмпирически понятно, что коллективные действия в некоторых ситуациях не просто распространены, но распространены широко и являются устойчивыми. Таким образом, случаи, когда подобные ситуации сотрудничества превалируют, и способы, которыми они стабилизируются, являются для теории организации парадоксом в свете показанных Олсоном стимулов для безбилетников, которые, логически рассуждая, должны доминировать.

В совокупности в последних работах по теории игр демонстрируется логика, лежащая в основе институтов сотрудничества, которые столь заметны в Японии на субнациональном уровне. Высказаны предположения относительно того, какую функциональную роль могут потенциально играть такие институты в снижении рисков, рутинизации конфликтов и препятствовании безбилетникам. Тем не менее сама теория игр не обладает достаточными возможностями для понимания более широких макро-социальных последствий любых конкретных межличностных отношений в рамках кругов компенсации, которые имеют место в реальности. Для достижения такого более глубокого и тонкого понимания требуются более детальные эмпирические исследования, основанные на теоретическом базисе.

Еще один набор идей зафиксирован в широком круге исследований, посвященных влиянию институтов на экономическое поведение, первыми авторами которых стали такие ученые, как Оливер Уильямсон, Дуглас Норт, Джордж Стиглер, Дарон Асемоглу, Джеймс Робинсон, Манкур Олсон и Элинор Остром [Williamson 1985, 1990; Stigler 1971; Ostrom 1990; Acemoglu, Robinson 2012]. В рамках одного направления институционалистской литературы было установлено, что такие частные структуры, как фирмы и промышленные группы, могут повысить эффективность и ускорить развитие за счет снижения транзакционных издержек и распределения рисков. Другое же направление, инициированное такими экономистами, как Джордж Стиглер, и усиленное такими политэкономистами, как Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон, продемонстрировало в дополнение к вышесказанному, что государственные органы способны замедлить рост и снизить эффективность посредством невольного регулирования, позволяющего фирмам и другим субнациональным субъектам собирать чрезмерную ренту. Третье направление, представленное такими учеными, как Манкур Олсон, подчеркивает порочное воздействие на скорость экономического роста промежуточных органов (распределительные коалиции), которые служат связующим звеном между государством и обществом[23].

Все три направления институционалистской литературы, объясняющие как положительное, так и отрицательное влияние на рост субнациональных институтов, помогают нам понять кажущуюся противоречивой динамику, имеющую место в современной японской политико-экономической системе.

В дополнение к институциональным экономистам такие социологи, как Джеффри Пфеффер, Джеральд Саланчик и Нил Флигштейн, показали, как внешнее давление формирует внутреннее поведение фирм, правительств и промежуточных коллективных объединений [Pfeffer, Salancik 1978; Fligstein 2001]. Исследуя различные виды такого давления на организации, они помогают нам понять, почему рынки имеют именно такую конфигурацию, а также почему различные организации так по-разному реагируют на стимулы извне. Подобная социологическая литература может быть востребована при оценке роли японских промежуточных организаций в формировании реакции Японии на глобализацию или в отсутствии такой реакции. И все же для построения эффективных прогнозов будущего поведения необходимо больше основанной на теории эмпирической работы, особенно конкретных исследований структур стимулов, преобладающих в конкретных организациях на стыке внутреннего и международного.

Вступив в игру позже некоторых европейских государств, включая Германию, Италию и Испанию, Япония также стала разрабатывать корпоративистские модели социально-политической организации, позволяющие одновременно добиться быстрого роста и политической стабильности [Pempel, Tsunekawa 1979: 231–270].

Поэтому теоретическая литература о корпоративизме способна поставить ряд важных вопросов для исследований в области политической экономии позднего развития [Wiarda 1997]. В частности, она предполагает изучение взаимодействия с правительством и друг с другом для обеспечения стабильности и роста таких субнациональных органов, как сельскохозяйственные кооперативы и федерации бизнеса.

Отслеживание и концептуализация таких неокорпоративистских взаимодействий является центральной задачей настоящего исследования. Эти взаимодействия заслуживают особого аналитического приоритета, поскольку они сыграли столь значимую роль в формировании траекторий роста многих координированных рыночных экономик (КРЭ)[24]. С учетом их способности распределять корпоративные риски и одновременно удовлетворять социальные потребности масс они помогают также объяснить успех многих стран в осуществлении быстрой капиталоемкой тяжелой индустриализации.

Помимо обзора абстрактной теоретической литературы, важно также рассмотреть концептуальные и эмпирические выводы, сделанные в работах, более узко фокусирующихся на японской политической экономике как таковой. Для детального рассмотрения парадокса резкого перехода Японии от роста к стагнации особенно полезно проанализировать соответствующую литературу, посвященную экономическому росту страны сразу после Второй мировой войны, с особым акцентом на структуры стимулов на микроуровне[25]. В конце концов, именно индивиды принимают решения, которые распределяют ресурсы и определяют политику, пусть и в рамках институциональных параметров.

Возможно, наиболее известной классической работой, посвященной японскому экономическому росту, является исследование Кадзуси Окавы и Генри Розовского, которые подчеркивали важность отраслевых сдвигов в распределении ресурсов, что позволило Японии повысить производительность и оптимально использовать капитал [Ohkawa, Rosovsky 1973]. В своей работе они отдают предпочтение макроэкономической переменной: накоплению капитала. Подчеркивая усиление тенденции в этом ключевом параметре, их работа изысканным образом анализирует модели экономического роста Японии в период нефтяных кризисов 1970-х годов. Однако в последние годы корреляция между этой независимой переменной и скоростью экономического роста начала снижаться, и авторский анализ, сфокусированный на макропеременных, с трудом объясняет резкий переход к стагнации в начале 1990-х годов. Очевидно, что необходимо добавить дополнительное измерение – уже на микроуровне.

Самой известной в области политической экономии работой, исследующей уникальную модель японского экономического роста, является книга Чалмерса Джонсона [Johnson 1982]. Джонсон считает, что истоки экономического успеха Японии в период высоких темпов ее развития лежат в самобытных моделях развивающего, планово-рационального управления экономикой, в которых стратегически используется межсекторальная синергия и долгосрочная логика международной конкуренции [Там же: 18–21]. Согласно его доводам, критическими переменными в анализе, который выходит в микрополитическую сферу, хотя и без систематического рассмотрения структур стимулов на микроуровне, являются институты развития, в первую очередь бюрократические, и их стратегия. Однако на примере подробной и тщательно изученной институциональной истории японского Министерства торговли он нашел возможность показать, как можно успешно реализовать стратегию развития для достижения высоких темпов роста. Ключевой проблемой анализа Джонсона, которую часто отмечали его современники, был существенный аналитический сбой, связанный с экстраполяцией стратегических решений Министерства международной торговли и промышленности (MITI) на показатели японской экономики в целом[26]. Эта проблема скрыта в самом названии его книги («М1Т1 и японское чудо»). Джонсон не установил системную взаимосвязь между двумя центральными переменными своего анализа. По мере того как на протяжении 1990-х годов показатели японской экономики менялись с положительных на отрицательные, его подход не позволит объяснить эти изменения, поскольку объясняющим фактором, которому он отдавал предпочтение, была образцовая и неизменная структура занимающейся промышленной политикой японской бюрократии. В течение многих лет после публикации своего нашумевшего труда Джонсон продолжал упорно утверждать, что Япония побеждает внешний мир, даже когда японские преимущества неуклонно и явно ослабевали.

В моей книге, как и в книге Джонсона, подчеркивается важность понимания роли политико-экономических институтов в экономической деятельности. В этой книге предпринята попытка преодолеть трудности, с которыми сталкивается Джонсон, сосредоточив внимание не на самих отдельных институтах, а на структурах стимулов, действующих внутри институтов и между ними. Эта книга не концентрируется исключительно на функционировании официальных государственных бюрократий или их роли на макроуровне в более широкой национальной политической экономике, а сосредоточена на микроуровне финансовых институтов и гибридных государственно-частных сетей – именно там фактически принимают решения или сдерживают их принятие.

Рассмотрению новых парадигм японской экономической деятельности, установившихся после краха начала 1990-х годов, как на макро: так и на микроуровне, до сих пор были посвящены немногие работы. Среди них можно назвать книгу Ульрике Шеде [Schaede 2008], отличающуюся явным вниманием к важности структур стимулирования на микроуровне. На основе детального анализа изменений промышленной архитектуры и корпоративной стратегии в течение первого десятилетия XXI века она заявляет о возникновении новой Японии. Шеде открывает для эмпирического исследования новые важные области, однако ее пристрастие к оптимистическому взгляду на вещи не позволяет ей принять во внимание те социально-политические силы и институциональные изменения, которые сдерживают структурные изменения и реакцию на глобализацию в Японии. Среди этих сдерживающих элементов – многие из рассматриваемых в моей книге сговоров, которые стимулировали в 1980-1990-х годах спекулятивное кредитование, а также такие институциональные изменения, как крах банков долгосрочного кредитования, по причине которого в последующие годы резко снизились долгосрочные инвестиции терпеливого капитала.

В то время как большей частью научная литература, посвященная периоду высоких темпов японского экономического роста, сосредоточена на непосредственном объяснении экономических успехов страны, представители другой ее части придерживаются более опосредованного подхода, фокусируясь на взаимосвязи между политической стабильностью, институтами регулирования и микроэкономическим поведением японских фирм. Цель подобного анализа заключается в том, чтобы увидеть важность политической стабильности и других политических процессов, например, распределения ресурсов. Подобный подход сохраняет свою актуальность и для понимания успеха капиталоемкого экономического развития в 1960-1970-х годах. Две моих книги конца 1980-х – начала 1990-х годов можно считать принадлежащими к этому жанру, а проведенный в них анализ стал основой того, что вдохновило меня на написание нынешней работы [Calder 1988а, 1993].

Исследования Дэниела Окимото, Ричарда Сэмюэлса и Т. Дж. Пемпела также посвящены взаимосвязи между экономическим ростом Японии и ее политической эволюцией, хотя и с менее явным вниманием к учету влияния политических структур на скорость экономического роста [Okimoto 1989; Samuels 1987; Pempel 1998]. В своей заслуживающей внимания работе Стивен Фогель пишет о том, что встроенные в японский капитализм институты осуществляют свою собственную трансформацию, и начинает подробно описывать стимулы и связи между этими институтами и перспективами реформ, особенно на уровне фирм [Vogel 2006:4]. Однако вопрос о том, как структуры стимулов, лежащие в основе политического, а не корпоративного поведения, в значительной степени препятствуют процессу реформ, не рассматривается у него подробно.

Даже будучи экономистом, Эдвард Линкольн уделяет должное внимание многим политическим структурам, препятствовавшим экономическому росту Японии в 1990-е годы, таким как сельскохозяйственные кооперативы, система распределения и пожизненная занятость [Lincoln 2001: 94-120]. Однако он объединяет их под названием «групповые интересы» и не намерен подробно обсуждать их часто контрастирующие стимулы или внутреннюю динамику. Поэтому его анализ не дает основы для объяснения часто позитивной технической роли неправительственных организаций, стимулов их членов или того парадокса, когда эти организации оказывали положительное влияние на развитие в одну эпоху и, наоборот, отрицательное – в другую.

Ричард Кац – один из тех немногих авторов, кто предпринял попытку объяснить как рост 1950-1960-х годов, так и последовавшую за ним непреодолимую стагнацию, и выпустил две яркие работы общего характера, наводящие при этом на многие размышления [Katz 1998, 2003]. Используя хронологический политико-экономический подход, Кац подчеркивает, как политический клиентелизм с течением времени все больше ставил под угрозу управление экономикой и делал это управление все более жестким и неэффективным. На общем эмпирическом уровне работа Каца действительно проливает свет на причины перехода от роста к стагнации. Тем не менее он не определяет в деталях конкретные действующие институциональные переменные или взаимосвязь между внутренними структурами стимулов и более широкими силами, действующими в глобальной политической экономике.

Ив Тибергьян, как и Кац, углубленно изучает политическую экономию недавнего экономического роста и стагнации в Японии [Tiberghien 2007: 104–155]. В отличие от Каца, он подробно рассматривает роль субнациональных факторов (особенно лидерства) в формировании загадочных и противоречивых профилей ригидности и реформ, доминирующих в Японии. Однако в своем проведенном на широком, охватывающем три страны материале исследовании Тибергьян не рассматривает конкретные институты и укорененные стимулы, которые усложняют процессы реформ и реакцию на глобализацию в самой Японии.

В своих творческих работах, изобилующих описанием перспектив устремленной в будущее долгосрочной траектории японской политической экономии, Фрэнсис Розенблат и Майкл Тиес, как и Маргарита Эстевес-Абе, подчеркивают существенный дуализм индивидуального выбора и институциональных параметров, которые его сдерживают. Они подчеркивают важность, в частности, в определении стимулов японских политиков электоральных регламентов [Rosenbluth, Thies 2010; Estevez-Abe 2008]. Эти авторы согласны в том, что избирательная реформа 1994 года, сменившая принцип выборов в японский парламент с многомандатной на одномандатную окружную систему, формирует для политиков более широкие стимулы, что в конечном итоге приведет к привлекательности политики, более ориентированной на рынок. Подобным доводам в отношении партийно-политического и электорального поведения свойственна абстрактная, долгосрочная логика, однако они недостаточно учитывают то, как такие промежуточные организации, как сельскохозяйственные кооперативы, религиозные группы или промышленные ассоциации, стоящие между партиями и широкой общественностью, будут активно формировать микрополитические структуры предпочтений.

Что ясно из анализа описанных ранее ресурсов – это то, что истолкование поразительного и глобально значимого перехода Японии за последние четверть века от экономического роста к стагнации является не менее сложным, многомерным аналитическим процессом, чем прогнозирование перспектив ее возрождения. Этот анализ, естественно, требует внимания к макроэкономическим изменениям, как подчеркивают Окава и Розовский. Однако он обязан также выходить за пределы национального уровня, а сосредоточение именно на нем является главной задачей практически всех упомянутых ранее авторов.

В отличие от них, Шеде [Schaede 2000] подробно рассматривает мезополитические кооперативные объединения Японии. Последние располагаются между государством и представленной шире общественностью, включающей в себя, например, новые ориентированные на рынок частные фирмы, возникающие в настоящее время в электронной и фармацевтической промышленности, а также в сфере услуг, которые Шеде также рассматривает в своем отдельном исследовании [Schaede 2008]. В соавторстве с Уильямом Граймсом Шеде [Schaede, Grimes 2003а] отмечает важность промежуточных институтов в прослеживании самобытных реакций Японии на глобальные изменения через процесс проницаемой изоляции. Она, однако, не занимается подробным рассмотрением конкретных институтов или структур стимулирования, которые опосредуют, а зачастую и сдерживают глобализацию. Как показывает лежащая перед вами книга, существуют убедительные доказательства того, что такие промежуточные органы в самых разных формах – от ассоциаций банкиров до сельскохозяйственных кооперативов – на самом деле глубоко трансформируют структуру предпочтений своих индивидуальных членов. Такая трансформация делает указанных индивидов сдержанными и нечувствительными к призывам ко всем заинтересованным сторонам, важность которых в последнее время так подчеркивают в своих анализах Розенблат, Тиес и Эстевес-Абе[27].

Обширные сдвиги в глобальном распределении капитала между странами, по-видимому, повлияли на путь развития Японии, особенно в условиях все более интегрированной мировой политико-экономической системы, которая начала формироваться в конце 1970-х годов и приобретала все большую международную значимость в начале XXI века[28]. Тем не менее эти сдвиги в распределении реагируют не только на макроэкономические соотношения спроса и предложения, но и на национальные модели финансового регулирования. Они также по-прежнему реагируют на политико-экономические стимулы, которые часто заложены в прочных субнациональных внутренних институтах на микроуровне. Только комплексный подход, учитывающий международные и внутренние соображения, макро- и микроэкономические, как в экономической, так и в политической сферах, может адекватно объяснить суть исторического перехода от экономического роста к стагнации, который произошел в Японии за последние четверть века, или сложные и детализированные перспективы обращения этого развития вспять.

Краткая аргументация

В этой книге исследуется, как субнациональные институты влияют на стратегии экономического роста и реакцию страны на глобализацию, с особым акцентом на Японию после Второй мировой войны. Особое внимание уделяется промежуточным – большей частью корпоративным – организациям гражданского общества, которые структурируют индивидуальные, групповые и политические стимулы. Это не является следствием исключительно корыстных интересов, большая часть этих организаций выполняет важные технические и административные задачи. Координирующую и связующую роль во многих из них играют банки.

В книге утверждается, что указанные субнациональные институты интернализируют выгоды и экстернализируют издержки, ориентируя тем самым стимулы своих членов на микроуровне на распределение рисков и выгод, что может как стимулировать крупномасштабные проекты в интересах общества, так и поддерживать основанные на капиталовложениях экспансивные стратегии внутреннего роста. В то же время благодаря своей узкой внутригрупповой ориентации эти мезополитические институты изолируют отдельных принимающих решения индивидов от глобального влияния и, таким образом, косвенно препятствуют оперативной реакции на события во внешнем мире.

В качестве поддержки основной аргументации в книге демонстрируется, как специфические субнациональные институты, так называемые круги компенсации, создают совместные, часто эффективные, но в то же время узко ограниченные, парохиальные модели политико-экономического поведения, характерные для Японии и других кооперативных рыночно-капиталистических систем. Они противопоставляются как более и последовательно реакционным распределительным коалициям, которые, как постулировал Манкур Олсон [Olson 1982], препятствуют экономическому росту, так и корыстным интересам, влияние которых характеризуется другими авторами аналогичным образом, см., напр., [Lincoln 2001]. В этой книге исследуется преобладание и функциональная роль кругов компенсации в шести секторах японской политической экономики, выбранных с учетом их предполагаемой роли в формировании моделей развития и глобализации. В число этих секторов входят: (1) финансы; (2) земельная политика; (3) сельское хозяйство; (4) энергетика; (5) транспорт; (6) коммуникации. С целью контроля в книге также кратко рассматриваются модели корпоративного поведения в двух глобализированных отраслях – автомобилестроении и электронике, – где круги не так заметны, а также истории таких инновационных глобальных японских фирм, как SoftBank и Rakuten, которые не были активны в кругах компенсации.

Исследование показывает, что круги компенсации в финансовой и земельной политике, где банки являются важнейшими связующими звеньями, сыграли центральную роль в формировании контуров японского экономического роста. Эти круги функционировали двумя способами: распределяя риски крупных капиталовложений через разделение рисков и поощряя высокий леверидж через связь кредитования и залога недвижимости. Поддерживая разделение рисков и высокий леверидж, компенсационные круги способствовали быстрому росту таких мощных отраслей тяжелой промышленности, как сталелитейная, судостроительная и нефтехимическая, которые обеспечили быстрый рост экономики в 1950-х, 1960-х и начале 1970-х годов. Сельскохозяйственные круги также сыграли свою роль, помогая стабилизировать политические параметры, способствующие капиталоемкой индустриализации, и поддерживая высокие цены на землю, которые, в свою очередь, способствовали либерализации банковского кредитования. Энергетические круги в течение многих лет также способствовали ослаблению ресурсных и валютных ограничений роста благодаря массовому внедрению ядерной энергетики.

Несмотря на то что круги компенсации поддерживали быстрый рост экономики в течение многих лет, через механизмы диффузии риска, включая государственные гарантии, они также усиливали моральный риск. Этот риск был управляемым до тех пор, пока японская система была изолирована от мира посредством валютного контроля и имела такие адекватные механизмы кредитного мониторинга, как банки долгосрочного кредитования. Например, в 1970-е годы круги компенсации смогли эффективно справиться с избыточными мощностями в судостроении путем скоординированного сокращения этих мощностей[29]. В 1980-х годах по мере развития процесса финансовой глобализации таким классическим структурам мониторинга и распространения рисков, как банки долгосрочного кредитования и система сопровождения Министерства финансов (МФ), стало не под силу стабилизировать круги, что привело к финансовому кризису, кредитному кризису, падению цен на землю и резкому снижению темпов экономического роста. Моральный риск в энергетической системе, наряду с неадекватным мониторингом, после аварии на АЭС Фукусима также привел к кризису энергетических кругов.

Утверждается, что круги компенсации также помогли определить реакцию Японии на глобализацию, несмотря на то что они формировали внутренние модели роста, хотя в этих двух случаях главенствующие места занимали разные круги. Круги в сфере транспорта, сельского хозяйства и коммуникаций напрямую работали над изоляцией Японии от мира и, таким образом, непосредственно сдерживали и откладывали ее реакцию на глобализацию. Круги в финансовой сфере, включая систему сопровождения МФ, также замедлили, но более косвенно, реакцию японских банков, страховых и фондовых компаний. После того как в начале 1990-х годов лопнул финансовый пузырь, нежелание банков давать кредиты усилило рецессию и дефляцию. Несговорчивость и нерешительность, порожденные кругами, открыли возможности для иностранных инвесторов, воспользовавшихся управляемыми внутренними рынками, которые местные игроки пытались сохранить, и спровоцировавшими этим рыночную нестабильность.

В этой книге делается вывод, что круги компенсации настолько встроены в большинство рассмотренных секторов японской экономики структурно, что ликвидировать их в краткосрочной и среднесрочной перспективе нереально. Более продуктивным представляется пошаговый подход – расширение кругов с тем, чтобы они охватывали новые группы, включая иностранцев; возрождение банков, которые часто стоят в центре ключевых кругов; и прекращение гендерной дискриминации. Утверждается, что изучение лучших мировых практик, с особым упором на глобально ориентированные европейские и азиатские страны со схожими с японскими коммунитарными традициями, может вдохновить на дальнейшие продуктивные реформы в самой Японии.

Выводы

С тех пор как в 1853 году черные корабли (黒船, курофунэ) коммодора Мэтью Перри впервые бросили якоря у японских берегов[30], политико-экономическая система Японии пережила необычайные перепады производительности и поразительные колебания даже после нефтяных кризисов 1970-х годов. Судьба этой страны переплелась со многими силами, определяющими и формирующими наш мир, включая войны, промышленное развитие и глобализацию. Во взаимодействии с этими историческими глобальными силами политико-экономические показатели Японии представляют собой бесчисленное множество эмпирических загадок. Эти загадки служат прекрасным сырьем для построения теории как в сравнительной, так и в международной политической экономии.

Несмотря на те возможности для построения общественно-научной теории, которые предоставляет японская государственная политика со всеми ее парадоксальными аспектами, японистами сделано удивительно мало для того, чтобы этими возможностями воспользоваться [Calder 1998: 336–353]. Самые заметные исключения – концепции «государства развития» Чалмерса Джонсона, «корпоративизм без труда» Т. Дж. Пемпела и «политический рынок» Рамзайера – Розенблат. Очевидно, что остается простор для более японоцентричного анализа, который, принимая во внимание углубляющиеся отношения, существующие между внутренней системой Японии на микроуровне и более широким внешним миром, внес бы более увесистый вклад в теорию общественных наук.

Разработанная в этой книге модель мезополитических кругов компенсации имеет уникальную эвристическую и прогностическую ценность, поскольку она признает как доминирующую институциональную структуру поздних развивающихся кооперативных рыночных экономик с их сильными корпоративистскими тенденциями, так и микроэкономическую структуру действующих в таких системах стимулов. Эклектический акцент на рациональном выборе при условии институциональных ограничений придает представленным ранее тройным парадоксам упрощенную форму, которая, разумеется, также может быть модифицирована, но до сих пор еще не была выразительно представлена.

Среди наиболее перспективных эмпирических загадок, которые ставит перед нами японский опыт, – колебания темпов экономического роста Японии в последние годы и ее неоднозначная реакция на глобализацию. Обе эти загадки относятся к сравнительному контексту и связаны с субнациональными моделями кооперации, заложенными глубоко в японской политико-экономической системе, к концептуализации которой мы сейчас обратимся более вдумчиво.