Татка не находила себе места. За что ни бралась, все валилось из рук. И кринку с молоком разбила, уж мамка ругалась, ужас как! Хорошо хоть кринка была неполная, но молока все равно жаль, да и посуду тоже, совсем новая. Попробовала сесть за пяльцы, но коклюшки выпадали из рук, нитки путались, и ничего из узора не выходило. Да что ж за напасть такая!
– Доча, да что это с тобой? – Мама подошла и положила прохладную руку на Таткин лоб, проверяя, нет ли температуры. – Не заболела ли часом? Мечешься вся, и щеки пунцовые.
– Нет, мама, я здорова.
Из-за маминой заботы, которой Татка была совершенно недостойна, слезы навернулись на глаза. Пришлось стремглав сорваться с места, побежать в сени, сорвать с гвоздя зипун и выскочить на первый снег, чтобы подышать открытым ртом, прогоняя морозным воздухом туман из груди и влагу из глаз. Как объяснить маме то, что и сама хорошенько не понимаешь?
Перед глазами стояло бледное лицо Сони, Софии Петровны, обожаемой учительницы, которую Тата, придя на занятие, обнаружила в глубоком расстройстве. Сама она сегодня была одна, без подружек. Дуся приболела, а Пелагею отец повез на открывшуюся в городе ярмарку, откуда подружка должна была вернуться с обновками – либо яркой шалью, как в прошлом году, либо с вышитой сумочкой, а то и с колечком. Палашкин отец был весьма зажиточным, единственную дочь холил и баловал.
Палашкиной удаче Тата не завидовала: она своего отца горячо любила, пусть он не богат и строг. Как бы то ни было, на сегодняшний урок она пришла в одиночестве, да еще на полчаса раньше положенного срока. В комнате, служившей им классом, было по-осеннему темно – морозное октябрьское утро еще не до конца разгулялось. София сидела у окна, и по ее напряженной спине Тата поняла: что-то случилось.
– Все в порядке, София Петровна? – робко спросила она, чувствуя, как разрастается в груди мучительная тревога – все ли ладно с Петром Степановичем, здоров ли.
София вздрогнула, словно Тата вторглась в ее мысли, погруженная в которые, она даже не заметила прихода ученицы.
– А, это ты, Таточка! Нет, все в порядке, просто никак отойти не могу. Ты представляешь, у нас в доме вчера случился обыск!
– Что-о-о-о?
– Нет, не обыск, конечно, это уж мне с перепугу так показалось. Но к нам действительно приходила полиция, спрашивала, не видели ли мы какой-то редкий и очень дорогой родовой крест.
У Таты упало сердце и затрепыхалось где-то в пятках, которые даже зачесались от этого ощущения.
– Крест? – промямлила она. – Какой крест?
– Да в том-то и дело, что мы не знаем, какой, – в сердцах сказала София. – Говорят, какой-то преступник, убивший человека, дал показания, что взял грех на душу из-за пропажи очень ценного старинного родового креста. Мол, тот с шестнадцатого века принадлежал их семье, а убитый – его двоюродный брат – крест украл и якобы отдал моему отцу как мзду за то, чтобы его родной брат избежал суда. Ну, бред же, право слово! Все, кто знают моего отца, понимают, что он на такое не способен.
– Конечно, не способен, – горячо повторила Тата, вспомнив лицо Петра Степановича и его слова: «Пойдите вон, милостивый государь». – Глупость какая – подозревать такого прекрасного человека в мздоимстве! И что же дальше, София Петровна?
– Пришли двое полицейских, с отцом поговорили, с нами. Отец рассказал, что некий человек действительно совал ему в руки какой-то крест и твердил про его баснословную стоимость, но он выгнал его и попросил не приставать с глупостями. А мы с матушкой его и вовсе не видели.
– Но почему же полицейские подумали, что крест может быть у вас? – дрожащим голосом спросила Тата.
– Да потому что этот проситель из нашего дома отправился восвояси, а по дороге встретился с истинным владельцем креста и между ними случился спор, в ходе которого один и убил другого. Вот только никакого креста при убитом не нашли, поэтому и заподозрили, что он остался у нас в доме.
– София Петровна, но у Петра Степановича не выйдет теперь из-за этого никаких неприятностей? – замерев от ужаса, спросила Тата. – Ему же поверили, что он не оставлял креста у себя? Ведь он же правду сказал, я знаю!
– Ох ты, золотое мое сердечко, – Софья улыбнулась Тате так ласково, что у той снова заныло сердце. – Поверить, конечно, поверили, вот только весь вопрос, куда мог крест подеваться. От нашего дома до места происшествия пара кварталов всего. Отец крест видел, значит, он действительно был при себе у этого неприятного человека. А после убийства креста при нем уже не оказалось. Прохожие, что ли, вытащили?
Тата неотрывно смотрела в белое окно, за которым кружились снежинки, но видела не знакомую до мелочей улицу, а вставшую на дыбы лошадь, огромную подкову, опускающуюся на голову лежавшего человека, искаженное ужасом лицо случайного убийцы – все то, что успела зафиксировать взглядом несколько дней назад, перед тем, как потерять сознание.
Из обморока ее тогда вывела Дуся, энергично растершая лицо подружки снегом.
– Вставай, тикать надо, – горячо шептала на ухо переминающаяся с ноги на ногу Палашка. – Сейчас полиция набежит, тогда неприятностей не оберемся.
Татка с трудом поднялась на ноги, отряхнула юбку, заботливо выбранную утром для похода к Брянцевым, сунула руку в карман, а наткнувшись на крест, словно обожглась.
– Что ты опять копаешься, пошли давай, – шипела Палашка.
Поддерживая друг друга, девушки поспешили прочь. Толпа, собравшаяся вокруг места происшествия, все росла, полиция уже прибыла, привели и не успевшего далеко убежать преступника – он затравленно смотрел на лежащее на дороге тело и сплевывал через стиснутые зубы. Тата заметила, как он внимательно и оценивающе посмотрел на трех девчушек, особенно задержав взгляд на видной Пелагее. К счастью, остальным до них не было никакого дела, а потому, убыстряя шаг, они уходили все дальше и дальше, оставляя страшную картину позади и по дороге объясняя недоумевающей Пелагее, что случилось.