Ветер пронёсся по заснеженным веткам деревьев, уныло завывая высоко в кронах, сбрасывая снежные шапки на просёлочную дорогу. Белая пелена окутывала собой все вокруг и снежинки в свете солнечных лучей сверкали сотнями кристаллов, россыпью разлетающихся на ветру.
Борис Нестеров стоял в нескольких метрах от экипажа, глядя вглубь лесной чащи. Его взгляд блуждал между тенями, за которыми скрывались образы, настолько сильно терзающие его воображение, что даже шёлковый платок, который мужчина сжимал в руке, казался вещью из другого мира. Само появления этого предмета было настолько неожиданным, что юная хозяйка платка практически не запомнилась Борису.
Она выскользнула из полумрака заснеженного можжевельника, облачённая в светлый полушубок, и коснулась кончиками пальцев кисти Нестерова, а когда мужчина, вздрогнув, обернулся, всё, что он смог увидеть, был лишь исчезающий силуэт и детский смех.
Борис растерянно обошёл куст можжевельника и, найдя только платок нежно-голубого цвета, вернулся на дорогу.
Морозный воздух и яркое солнце заставляли снег скрипеть под ногами с такой силой, что этот звук, казалось, разлетался по всей округе, эхом ударяясь о деревья и растворяясь в лесной тишине за много миль отсюда. Но, как бы тридцатилетний мужчина не напрягал свой слух, он так и не смог услышать шагов юной хозяйки обронённого платка.
– Можем ехать, Борис Васильевич. Все починено.
Нестеров посмотрел в сторону извозчика. Тот, сминая в руках шапку, стоял позади в ожидании распоряжений.
– Не отлетит больше?
– Колесо-то? Нет, я его намертво на место воротил. Не беспокойтесь.
Борис смял платок, ещё раз окинув взглядом чащу, махнул рукой в сторону экипажа.
– Что лошади, успокоились?
Спросил он, направляясь к повозке.
– Да, насилу справился. Такими я их ещё не видал. Словно волка почуяли.
Нестеров открыл дверь повозки и, сделав шаг на приступок, вновь спросил:
– А что, волки в этих краях есть?
Извозчик, потупив взгляд, взял в руки вожжи, пробубнив в ответ:
– Есть, но не их тут бояться нужно.
Борис, толком не дослушав ответ, забрался внутрь повозки, где принялся, согревать руки дыханием. Световой день продлится от силы ещё пару часов, а затем в сгущающихся сумерках и мороз станет крепче, но к тому времени они уже должны быть в тепле. Если, конечно, по дороге вновь что-нибудь не приключится.
Спустя три часа пути по бескрайним лесным зарослям Саратовской губернии экипаж выехал на окраину станицы, где остановился возле трактира с ночлежкой. Загнанные долгой дорогой лошади фыркали, выпуская клубы пара, чем напоминали своим видом огнедышащих драконов. Извозчик, спрыгнув в сугроб, поспешил к дверям повозки, перешагивая через навалившийся снег. К тому времени с неба сыпало так плотно, что приходилось время от времени смахивать с ресниц и бровей налипшие снежинки.
Борис Нестеров вышел на улицу, держа в руке всего лишь один чемодан. Мужчина велел извозчику распрягать коней и отпустив его до восьми утра, подняв ворот плаща, поспешил в сторону трактира, мечтая съесть горячей пищи и выпить чего-нибудь бодрящего.
Внутри было по-провинциальному пресно – лёгкий полумрак с негромким бормотанием местных пьянчуг вовсе навеяли на Бориса тоску. Он сел за дальний столик почти в самом углу большой комнаты сбросив с себя верхнюю одежду. Сделав жест рукой, Борис подозвал к себе крестьянку. Та поспешила к столу новоприбывшего постояльца, оглядывая мужчину беглым взглядом.
– Доброго вам вечера. Чего желаете?
– Жаркое неси и вино. Затем приготовь комнату. Да и еще есть у вас здесь кто-нибудь, кто мне дорогу до имения Звягинцевых подскажет?
– Все сделаю.
Девушка сразу же поспешила выполнить задания, а Борис, раскинувшись на стуле, вынул из кармана платок. Сжимая в руке свою находку, он предался воспоминаниям трехдневной давности. Ещё в понедельник, получив весьма странное задание от начальника тайной канцелярии, он направился в имении семьи купца Звягинцева Афанасия Ивановича. То был уважаемый человек, хотя и без придворной родословной, но в тоже время признанный в высшем свете. С тех пор чин позволял Афанасию Ивановичу вести свои дела успешно и с завидным размахом. Поместье, в которое сейчас направлялся Нестеров, судя по слухам, было довольно большим, а окружающие его земли являлись охотничьими угодьями, где нередко проводили свой отдых даже члены царской семьи.
Другими словами, поручая провести расследование на территории имения Нестерову, департамент однозначно дал понять, что все должно быть строго засекречено и любые новости Борис должен лично доложить по приезду в Санкт-Петербург.
Изучив дело Звягинцевых, Нестеров быстро нашёл то, что так обеспокоило чиновников. Несколько смертей в купеческой семье за последний год, как со стороны слуг, так и со стороны членов самой фамилии. Это если не брать в расчёт падёж скота и дикого зверя в окрестностях. А значит, охотничий отдых царской семьи был поставлен под угрозу, от чего дело тут же получило самую высокую важность, но Борис даже не знал, за что браться по приезду.
Он вынул из чемодана бумаги. Разложив их на столе, погрузился в чтение. В документах говорилось о большой семье Афанасия Ивановича: у купца, помимо супруги, было две дочери – близняшки и два старших сына. Также в имении проживала сестра Звягинцева, овдовевшая много лет назад и теперь находившаяся на иждивении у брата. Дела купец вел исправно, а со стороны государственных служб к нему не было никаких нареканий. Но вот череда несчастий заставила пошатнуться размеренную жизнь, протекающую в имении, и к чему все это привело, теперь предстояло выяснить Нестерову.
– Вы хотите в имение попасть?
Борис поднял голову, увидев перед собой мужика лет сорока, в поношенной крестьянской одежде и с весьма захмелевшими глазами.
– Завтра с утра выезжаем, постарайся быть трезвым к утру.
Ответил Борис вернувшись к бумагам.
– Так я и не поеду.
Борис вновь посмотрел на мужчину только уже суровым взглядом, при этом спросив:
– Так какого черта ты тогда ко мне подошёл?
– Чтобы рассказать, как добраться до имения. Если хотите, я кучеру Вашему все растолкую.
Нестеров несколько секунд помолчал, прикинув, что к чему, затем махнул рукой, ответил:
– Ступай, он в конюшне.
Крестьянин отошёл всего на несколько шагов в сторону, а затем, вернувшись и не сводя взгляда с бумаг, поинтересовался, тыкая пальцем в бумаги.
– А к чему вам это?
Нестеров, уже испытывая явное раздражение, сжал кулаки и испепеляющим взглядом стал сверлить своего собеседника, не говоря ни слова. Еще никогда ему не доводилось встречать такого наглеца. Находись они сейчас в столице, этот мужик уже давно бы получил по шее.
– Да вы не сердитесь, барин, я не со зла. Я ведь там работал у Афанасия Ивановича. Золотой мужик был.
– Почему был? – поинтересовался Борис, неожиданно испытав к этому человеку совершенно новый прилив чувств: теперь он видел в нем не раздражителя, а того, кто сможет пролить хоть немного света на происходящее в имении.
– Так разве то жизнь? – усмехнулся крестьянин, и Борис жестом предложил ему сесть за стол.
Тот уселся, напротив, расстегнув тулуп.
– Десять лет я на конюшне проработал. Всю их семью знал, только с тех пор много чего случилось, и я теперь вроде, как и без дела слоняюсь. А все думаю о том времени, когда управлял скакунами породистыми.
– Отчего ушёл?
Бывший конюх на секунду замолчал, после чего пробубнил;
– Жизнь там теперь отравлена. Нельзя там жить да и находиться нельзя.
– Расскажешь?
– А если и расскажу, что с того? Мне бы так рассказать, чтобы ты барин туда не ехал вовсе. Но ты слову не поверишь. Никто не верит, пока к усадьбе ближе, чем на версту не приблизится. А как приблизится – считай все, нет человека.
Нестеров сдвинул бумаги в сторону, наклонившись вперед.
– Говори всё, что знаешь, а верить или нет – я сам судить буду. Только давай условимся с тобой: если мне твой рассказ придется в пользу, я тебе оплачу всё, что сегодня закажешь. А если нет, то хоть дорогу знать буду. По рукам?
Конюх, немного подумав, протянул руку, но сказал, глядя на Бориса прищуренным взглядом, как на человека, которому не раз за жизнь приходилось купцам руки жать.
– Матвей меня зовут. И началось все полгода назад, когда одна из дочерей-близняшек Звягинцевых Елизавета заболела тяжело. И хотя то летом было, как она смогла так свои легкие застудить, никто и не знает…
Екатерина сидела в холле на софе, сложив руки на коленях. Опустив голову, она смотрела на свои новые туфельки, подаренные не так давно отцом. Точно такие же были и у Елизаветы, ее сестры, но только она их еще ни разу не надевала. С тех пор как девочка заболела, она не выходила из комнаты, а ведь прошло уже пять дней.
Сегодня из города приехал доктор и все взрослые, поднявшись наверх, закрылись в комнате, оставив Екатерину одну в ожидании.
Пять дней назад они с сестрой бегали по лужайке перед домом, играя со щенками охотничьей породы, и Елизавета тогда впервые закашлялась. Девочка резко остановилась, после чего в течение нескольких минут не могла удержать кашель. Екатерина решила, что сестра поперхнулась, даже постучала ей по спине, но та только отмахнулась, отойдя в сторону, где опустилась на колени, держа руку перед лицом.
– Что с тобой, Лиза? – проговорила Екатерина, опускаясь рядом и протягивая свой платок.
Девочка тут же взяла его, прислонив к губам.
– Горло першит, – наконец отозвалась сестра, убирая от лица платок на котором виднелись алые следы в том месте, где были вышиты синими нитками инициалы «ЗЕА». Затем взгляды девочек встретились, и Елизавета прошептала:
– Позови маму.
Екатерина, не мешкая не секунды, со всех ног бросилась в сторону дома. Спустя полчаса, после того как конюх Матвей на руках перенес девочку в детскую комнату, Екатерина сидела на кровати своей сестры глядя на Лизу с замиранием сердца.
С того момента прошло целых пять дней в полном одиночестве. Екатерина каждое утро, едва проснувшись, бежала через дом в дальнее крыло, куда перевели Лизу из детской комнаты, и, приоткрыв дверь, заглядывала в помещение.
Девочка лежала на большой кровати в комнате, куда проникало мало солнечного света. Рядом, на столике, стояло множество микстур с прочими лекарствами, которые привозились из города практически каждый день. Екатерина украдкой следила за сестрой до тех пор, пока ее присутствие не замечал кто-нибудь из старших (как правило, это была няня). Женщина тут же уводила девочку обратно в детскую комнату где помогала со всеми утренними процедурами, вплоть до того момента, пока Катя не оказывалась в столовой за завтраком.
В эти дни все взрослые ходили по дому хмурые и задумчивые. Афанасий Иванович молча, очень быстро завтракал, затем поднимался к дочери в комнату но, проведя там какое-то время, уезжал почти на весь день. Старшие братья были в разъездах, на их плечи свалилось ведение всех дел Звягинцевых, поэтому они часто не ночевали дома. Но всякий раз, когда приезжали, незамедлительно направлялись навестить сестру. А их матушка, Наталья Сергеевна, целыми днями не отходила от дочери, позабыв обо всем на свете. Даже к Екатерине она заходила крайне редко, поручив нянечкам полностью всю заботу о девочке.
Екатерина после завтрака занималась своими повседневными делами. Она училась читать и занималась рукоделием вплоть до обеда, а после двух часов выходила во двор, где пыталась скоротать время в полном одиночестве, ища себе развлечения. Но чаще она просто раскачивалась на качелях, глядя прямо перед собой в глубине души надеясь, что скоро наступит тот день, когда они вместе с сестрой, вновь смогут выйти на эту поляну, держась за руки.
И все это время девочка неизменно хранила при себе тот самый платок, который она протянула Лизе. Как символ, сблизивший их в момент болезни и, в то же время разлучивший их на долгие пять дней.
Екатерина смотрела на свои туфельки, которые она так хотела надеть только в тот же день, что и Лиза, но нянечка настояла, поскольку сегодня из города должен был приехать доктор. По словам матери, даже маленькая леди должна всегда быть леди и держать марку в любой ситуации. Карета с долгожданным доктором приехала в девять утра, после чего все взрослые поднялись наверх. Екатерина прошла за ними, но не стала подходить близко к двери, опасаясь, что ее вновь заметив, уведут на улицу. Она села на софу в небольшом холле второго этажа прислушиваясь к разговорам взрослых. Но хотя до девочки долетали только обрывки фраз, она могла понять, о чем идет речь.
Доктор констатировал ухудшение здоровья Лизы и то, что лекарства совершенно не помогают. Он сетовал на слабую медицину местных врачей, повторяя о необходимости отвезти девочку в город. После окончания приема, отец Екатерины вышел вместе с доктором в коридор. Мужчины, не заметив в холле ребёнка, остановились в нескольких шагах от двери, где доктор, сжимающий в руке кожаный саквояж с медицинскими инструментами, сказал Афанасию Ивановичу:
– Боюсь, что времени у вас до утра. Советую попрощаться с девочкой, пока она еще в сознании.
После этих слов мужчина прочистил горло, как будто оно у него першило и, не оглядываясь по сторонам, поспешил к лестнице.
Афанасий Иванович несколько секунд стоял на одном месте, но после вернулся в комнату к остальным.
Екатерина, поднявшись с софы, подошла к двери, посмотрев сквозь щель в комнату. Её братья стояли по обе стороны кровати, молча глядя на сестру, которую лихорадило так сильно, что капли пота стекали по лицу девочки. Их матушка, положив голову на плечо супруга, не сдерживала слёз наравне с нянечками. Екатерина ещё несколько минут смотрела на эту картину, а после, закрыв дверь, спустилась вниз.
Пройдя во двор на поляну, она села на качели, не желая раскачивать их. В голове прокручивались слова, которые произнес доктор, заставляя девочку сильно сжимать губы.
«Катя», – легкий ветерок, словно голос, прошелестел в листве, но девочка не обратила на него никакого внимания. Она сжимала в руке платок, еле сдерживая подкатывающие к глазам слезы.
«Катя-я-я»
Вновь повторил ветер, заставив в этот раз Екатерину, удивленно огляделась по сторонам.
– Кто здесь? – спросила она, хотя сама отчётливо видела, что на поляне никого нет.
Девочка повернулась в сторону небольшого тенистого сада, где шелест листьев особенно сильно походил на шепот.
«Иди на мой голос».
Девочка встала на ноги, нерешительно шагнув в сторону зарослей, но в этот момент порыв ветра буквально подтолкнул ее в спину, и Екатерина не заметила, как буквально провалилась в заросли.
Первое, что она почувствовала, была прохлада, не совсем свойственная этому времени года. Даже для густой тени здесь было слишком зябко. Девочка огляделась по сторонам, вслушиваясь в шум ветра, и вновь до нее донёсся голос, но только теперь он не звучал в кронах деревьев, а был вполне реальным.
– Здравствуйте, юная леди.
Она обернулась, увидев в густой тени можжевельника высокого, худощавого человека в строгом темном костюме. На голове у мужчины был цилиндр, а кисти рук скрывали кожаные перчатки. Высокий ворот закрывал шею и часть лица почти до скул, а кожа была такой светлой, что походила на лист бумаги.
– Добрый день, но мы с вами не знакомы.
Отозвалась Екатерина, робко отшагнув назад.
– Вы совершенно правы, – мужчина сделал галантный жест приветствия и продолжил. – Меня зовут Эрнест Кортес, я из Европы, и в ваших краях относительно недавно.
Мужчина сделал жест рукой, словно указывая этим на всё великолепие местной природы.
Екатерина продолжала с нарастающим любопытством смотреть на странного человека, прячущегося в тени. Она ещё никогда не видела чужеземцев, хотя много слышала о них от старших братьев. Девочке этот человек казался странным и немного загадочным.
– Я могу вам чем-то помочь? Может быть, позвать взрослых? Если вы заблудились, они лучше расскажут вам дорогу.
– Нет-нет, – возразил мужчина все так же с галантной непринужденностью.
Все его жесты были плавными, а слова хотя и звучали с легким акцентом, но слетали с губ размеренно, почти без эмоций.
– Я точно знаю, куда держу путь, и сегодня я также точно знаю, что наша с вами встреча должна была состояться.
– Как это? – удивилась Екатерина.
Мужчина, быстро засунув руку в карман, вынул оттуда красивый, блестящий серебряный гребень с ярко-красным камешком наверху. Он протянул этот предмет девочке, улыбнувшись.
– Я никогда не путешествую просто так. Каждый мой шаг всегда подкреплён особой целью, и сегодня я хочу сделать то, для чего пришёл к вам в поместье. Моя цель – помочь вам с вашей сестрой. Вы ведь так похожи, я не хочу разрушать столь нежный, юный союз, накрепко скреплённый кровными узами.
Он отдал гребешок девочке. Приняв его, Екатерина несколько секунд, словно заворожённая, смотрела на камень, в котором отражались искорки солнечного света, а затем подняла взгляд на мужчину, и в ее голосе было столько надежды, что этого невозможно было не почувствовать.
– Вы поможете Лизе, моей сестре?
Мужчина вновь улыбнулся, коснувшись кончиками пальцев, облачённых в кожаную перчатку, подбородка девочки.
– Нет, не я, а ты. Ты поможешь своей сестре и сделаешь это сегодня ночью.
– Что я должна сделать?
Незнакомец наклонился вперёд так, что их глаза оказались практически на одном уровне, и прошептал так тихо, что его голос казался тише шелеста листьев:
– Сегодня ночью ты должна просто впустить меня в дом и никому не говорить об этом. И тогда прекрасная Елизавета вернется к тебе.
Он взял заколку из рук девочки аккуратно поддев ею светлый локон, заколол над ухом Екатерины.
– Сегодня в полночь. Не забудь.
– Я не забуду, – прошептала девочка в ответ.
Вдруг порыв ветра заставил ее пошатнуться, и Катя вновь провалилась в кустарник, а оказавшись по другую его сторону на поляне, еще несколько минут оглядывалась по сторонам в поисках незнакомца.
Этой же ночью она сделала всё, как ей сказал Эрнест. Ровно в полночь он стоял возле её окна всё в том же цилиндре на голове, его кисти рук были сложены в позе ожидания. Когда девочка показалась в окне, он произнес:
– Впусти меня.
Екатерина не мешкая, распахнула окно, через которое мужчина шагнул на трёхметровую высоту подоконника так легко, словно внизу была заранее приготовлена лестница.
– Как Вы это сделали? – прошептала она, поразившись, но незнакомец только провел рукой по щеке Екатерины.
– Сегодня ты спасла свою сестру, она никогда не забудет этого.
Он направился вглубь комнаты, и пока девочка закрывала окно, незнакомец растворился в темноте или, может быть, бесшумно вышел за дверь.
С утра её разбудили громкие голоса, доносящиеся из коридора. Кто-то пробежал мимо двери, выкрикивая просьбу позвать лекаря, а затем голоса вновь зазвучали наперебой. Екатерина вышла в коридор и, как уже было привычно заведено, направилась на второй этаж, где возле комнаты столпилось множество слуг. Все они пытались заглянуть внутрь и, когда увидели Екатерину, тут же пропустили девочку вперёд, улыбаясь и шутя.
Елизавета сидела на кровати, под ее спину были подложены подушки, а руки она держала на одеяле. Её волосы спадали на плечи вьющимися локонами и, хотя кожа была после болезни очень бледной, девочка смотрела на всех сверкающими глазами. Увидев сестру, она улыбнулась, протянув к ней руки. Екатерина бросилась на кровать в объятья сестры под общие вздохи и радостные возгласы присутствующих.
– Я знала, что ты вернёшься ко мне, – прошептала она.
Лиза, погладив сестру по волосам, вдруг отдёрнула руку и почти испуганно посмотрела на Екатерину.
– Что такое? – удивленно спросила Катя, но её тут же снял с кровати старший брат, который сказал, уводя в сторону:
– Оставим её, сестре нужно отдохнуть. С ней теперь всё будет в полном порядке.
Они вышли из комнаты, оставив там только родителей, а Екатерина, взглянув на сестру перед выходом, увидела лишь пронзительный, холодный взгляд.
Той же ночью девочка не могла сомкнуть глаз, она крутилась в своей кровати, вспоминая утреннюю встречу с сестрой, и тревога затмевала её радость. Ей очень хотелось вновь думать о том, как совсем скоро они вновь будут играть на лужайке, но что-то внутри девочки подсказывало, что это вряд ли возможно. Этот взгляд был очень страшным, он заставлял мурашки бежали по коже каждый раз, когда Екатерина вспоминала его.
Девочка закуталась в одеяло, перевернувшись на правый бок в сторону окна, но не увидела лунного света, который ещё десять минут назад освещал комнату – темный силуэт полностью закрывал окно. В этом образе Екатерина сразу же разглядела знакомые черты.
– Лиза? Что ты тут делаешь?
Её сестра стояла возле окна и смотрела на Екатерину мерцающими в темноте глазами:
– Ты любишь меня? – спросила она.
Екатерина ответила, садясь в кровати.
– Конечно. Я думала о тебе все эти дни и верила, что ты вернёшься.
Лиза приблизилась к ней, затем забралась на одеяло, где глядя сестре в глаза, вновь повторила вопрос:
– Ты любишь меня?
Екатерина кивнула, уже ничего не отвечая.
– Тогда зачем тебе это в волосах?
Девочка коснулась пальцами гребешка.
– Это подарок.
– Выбрось.
– Зачем?
– Выбрось, если действительно хочешь, чтобы мы всегда были вместе.
Екатерина раздумывала всего несколько секунд, а после, вынув гребешок из волос, бросила его на пол. В тот же момент Елизавета обвила сестру руками, прижимая ее к себе, Она уткнулась ей в шею, сделав это так нежно, что Екатерина даже не смогла сопротивляться, а просто закрыла глаза, вдыхая совершенно новый для себя аромат, заставляющий возникать металлический привкус во рту.
– И с тех самых пор началась настоящая резня. Мы не то, что животных каждое утро находили зарезанных в стойлах – люди пропадать стали!
Матвей разом опустошил очередную чарку и, отставив ее в сторону, посмотрел на Бориса мутными глазами.
– А сам ты что видел? – спросил Нестеров, подливая своему собеседнику новую порцию алкоголя.
Но в этот раз Матвей даже не взялся за выпивку, он, откинувшись на спинку стула, сказал голосом человека совершенно трезвого и полностью отдающего себе отчёт:
– Видел я их в одну ночь, обеих. Они за руки, как всегда, держались, словно два ангела, только глаза у них сияли в темноте, а кожа была настолько белой, что могла с побеленной стеной слиться. Гуляли сёстры только по ночам, а в ту ночь ушли в сторону конюшен. Я за ними направился, только опоздал немного, поскольку, когда вошёл в загон, увидел то, что уже никогда не забыть мне.
– Что видел? Говори!
Нестеров наклонился вперёд, сверля рассказчика взглядом, а тот продолжал, словно и не слышал слов Бориса:
– Скакун арабский, тот самый, которого барин себе две зимы назад купил, лежал на земле, хрипел и кровью харкал, а эти бестии на коленях стояли, и кровь из его шеи руками черпали.
Матвей разом смахнул чарку на пол при этом, ткнув указательным пальцем в Бориса, процедил:
– Здоровенного скакуна – две восьмилетние девочки собственными зубами зарезали!
– А не врёшь? Как сам жив остался?
Крестьянин вернулся на своё место, несколько секунд глядел на Нестерова изучающим взглядом.
– А гребень тот из чистого серебра был. Его сестры как черт ладана боятся. Уж не знаю, откуда эта вещица в доме взялась, только нашли её на полу в спальне Екатерины, и вроде как с тех пор это оберегом стало для всякого, кто шагнет к усадьбе. Так что, барин, без меня ты туда пойдёшь.
Борис оглядел своего собеседника взглядом тяжелым, почти испытывающим.
– Пока сам не увижу, не поверю. Я сюда приехал не сказки слушать, а по делу государственному.
Он кинул деньги на стол и ушёл в сторону лестницы, оставив Матвея одного.
С утра, когда уже повозка проехала до поместья Звягинцевых полпути, Нестеров всё обдумывал услышанную историю, пытаясь понять, где в ней правда, а где уже людская молва постаралась. Он вынул из кармана платок и, развернув его, осмотрел, заметив в одном углу три буквы, вышитые синей ниткой – «ЗЕА».
– Стой! – выкрикнул он, и извозчик тут же попридержал коней.
Нестеров вышел из повозки, осматриваясь по сторонам, затем вынул свой чемодан.
– Чего случилось, Борис Васильевич? – спросил извозчик.
На что Нестеров махнув ему, ответил:
– Возвращайся, дальше я сам.
– Так заблудитесь!
Борис посмотрел на платок и заколку в своей руке.
– Не заблужусь. Сгинуть, может быть, и сгину, но не заблужусь.
Существует много старых легенд, передающихся из уст в уста на протяжении поколений. Впервые их можно услышать ещё в детстве, когда взрослые вечерами, уже покончив с ужином, остаются сидеть за столом и вспоминают рассказы прадедов. Легенды, насколько интересные, настолько и пугающие. Подслушивая их через приоткрытую дверную щёлку, любой ребенок ощутит, как кровь застывает в жилах, а темнота уже превращается в неокрепшем воображении, во что-то осязаемое, почти живое.
Сказки эти – сумасшедшие сказки – остаются в памяти, иногда просыпаясь по ночам, чтобы напомнить о живой памяти предков, в которой всё ещё теплятся предания о чёрной силе, некогда обитавшей среди людей.
«Сбросить с себя всё, что только мешает. Оторваться от легенд и вновь став скептиком, вернуться к работе»
Почему, когда уезжаешь так далеко от большого города, где даже ночью, светло как днем, пробуждаются давно забытые воспоминания?
Чернов Николай отошёл от окна, за которым спал погруженный в ночную темноту двор старинной усадьбы Звягинцевых. Здесь на протяжении уже многих лет, обитали только дикие животные. Они заходят на территорию усадьбы, боязливо поглядывая в сторону высокого, запущенного до неузнаваемости дома, а затем скрываются в зарослях, стараясь уйти подальше, пока не наступила ночь.
Двадцативосьмилетний Чернов отвёл взгляд от окна и вернулся к большой двуспальной кровати, на которой лежала семнадцатилетняя девушка. В свете единственной свечи, ее лицо выглядело таким бледным и обескровленным, что было видно как болезнь, с которой мужчина боролся на протяжении последних пяти дней, вновь возвращается. Когда он приехал в усадьбу, София уже была на грани смерти и все эти дни, он провел в комнате девушки, борясь за её жизнь.
Он применил все свои знания, которые получил в лучших институтах страны, практикуясь у именитых докторов. Чернов боролся за жизнь Софии так яростно и так увлечённо, что не замечал, как дни сменяли ночи, а затем вновь восходящее солнце, чередовалось с луной.
Пять дней мучительных схваток с неизвестной болезнью. Пять дней он был в этом огромном, чужом доме, практически один.
Проведя ладонью по холодной щеке Софии, доктор тяжело перевёл дух. Он вновь оказался в самом начале своего пути, будто бы и не было никакого лечения. Ещё не так давно, девушка стала подавать первые признаки жизни: её дыхание участилось, кожа приобрела розовый оттенок, а под веками зрачки стали приходить в движение. Чернов Николай даже стал ожидать пробуждения, записывая в своей книге о применяемых способах лечения – торжество современной науки над неизвестным природным недугом, которыми так полна российская глубинка.
Вернувшись к письменному столу, он осветил огнем свечи свои многочисленные записи. Найдя первый написанный им в этом доме листок, Чернов принялся за его изучение, пытаясь найти тот момент, когда допустил ошибку.
«Декабрь. Год 1799 от Р. Х. Саратовская губерния. Село Безродное, что в двадцати верстах от Царицына».
Пациентка: Звягенцева София Борисовна.
После падения с лошади во время прогулки, барышня разбила затылок. Из раны вытекло много крови и, возможно, попала инфекция, которая привела к дальнейшей немощности пациентки».
Он внимательно перечитал записи и опустился в деревянное кресло, ощущая, как сонливость наваливается с такой силой, что чернильные буквы плясали по строчкам, перемешивая слова, превращая их в беспорядочный поток символов. В одно мгновение кириллица перестала хоть что-то значить и, откинувшись на спинку, Николай Семёнович закрыл глаза, погружаясь в темноту.
Он помнил тот день, когда получил письмо, с просьбой приехать в поместье Звягинцевых. Послание звучало как последняя надежда на спасение Софии и, будучи известным и весьма успешным доктором, Чернов не смог отказать. Он приехал так скоро, как только смог, потратив на дорогу из Санкт-Петербурга много изнурительных дней.
Возница умчался прочь, развернув лошадей поднимая в воздух снежное облако. Чернов остался стоять, глядя на огромное здание, сжимая в руках свою поклажу, вмещавшую медицинские принадлежности и самые необходимые личные вещи.
Холодный, декабрьский ветер не давал возможности долго осматривать поместье, которое судя по своему виду, потеряло уход уже много лет назад. Со стороны могло показаться, что это здание вовсе нежилое.
Может быть, возница ошибся и привез его не туда? Заросший фасад здания невозможно было узнать, а заброшенные сады, вокруг поместья, уже давно превратились в густой лес. Когда-то о богатых землях Звягинцевых ходили легенды, которые доходили до самой столицы, куда глава семейства приезжал каждый год для продвижения своих торговых дел. Теперь же, после смерти Афанасия Ивановича от былой роскоши не осталось и следа.
Чернов смотрел вслед скрывающейся между деревьев повозке, когда услышал звук открывающейся двери. На пороге стояла женщина, на вид лет сорока пяти, плотно закутанная в шаль, покрывавшей её голову и плечи, обрамляя бледное осунувшееся лицо.
– Заходите, доктор Чернов, мы вас давно ждём.
Мужчина, в знак приветствия дотронулся указательным пальцем до края головного убора и, подхватив вещи, поспешил в здание, прячась от ветра. За его спиной снежный вихрь с небывалой силой ударил о закрывшуюся дверь, издав глухой удар.
Внутри было теплее, чем на улице, но недостаточно комфортно для жилого помещения. Здание, по всей видимости, не отапливалось на протяжении всей осени и даже в начале зимы. В нем царили холодный полумрак, а влажность, напоминая городскому жителю, привыкшему к роскоши, склеп.
Чернов, направляясь в поместье, надеялся увидеть богатый дом, но вместо этого перед ним предстало полуразрушенное здание. Ровно до тех пор, пока последний его житель не переступит порог, навсегда убравшись из этих мест, фамильное гнездо будет ещё жить в надежде, вернуть свое было величие.
– Мы вас очень давно ждём, – повторила женщина, жестом приглашая доктора пройти вглубь дома.
– В письме говорилось о серьёзной травме пациентки, но не было ни слова о характере повреждения. Поэтому я поспешил приехать как можно скорее, – пояснил доктор, когда они поднялись на второй этаж по широкой, деревянной лестнице, резные балясины которой были выполнены в виде диких животных, бегущих по лесным чащам. Здесь стаи волков нападали на бурого медведя, встречавшего их, раскрыв пасть и выставив вперед когтистую лапу. А над ними кружили стаи воронов, словно над падалью.
На стенах висели картины, портреты людей в красивых одеждах, изящные и величественные, они смотрели сверху вниз, гордыми, порой надменными взглядами, провожая гостя молчаливым приветствием.
– Мы ничего не знаем об этом, уважаемый Николай Григорьевич, – продолжала женщина, имени которой Чернов так и не спросил. Столь быстрые его проводы в комнату пациентки, говорили только лишь о срочности дела.
– София без сознания уже много дней и каждое утро мы думаем, что пришло её время. А ведь девочке всего семнадцать.
Женщина произнесла эти слова с такой горечью, что Николай решил более не задавать вопросов. Говорить о болезнях с теми, кто в их излечении ничего не понимает, также бессмысленно, как пытаться поднять покойника – какие припарки ему не ставь, он все равно самостоятельно не покинет могилы.
Они вошли в комнату, заставленную свечами. В полумраке сгущающихся сумерек помещение было наполнено причудливыми тенями, прячущимися по углам, словно испуганные звери готовые сбежать, стоит только поднести к ним огонь.
В центре комнаты стояла большая кровать, на которой лежала молодая девушка, укрытая одеялом. Ее перебинтованная голова покоилась на подушке, словно София безмятежно спала, не замечая царящей вокруг неё суеты. Белое лицо с потемневшими кругами под глазами, говорило о том, что тело почти полностью обескровлено.
– Что произошло с ней? Мне нужно знать все, – спросил он, ставя свои вещи на пол и обводя взглядом комнату.
– Она упала с лошади, – раздался в ответ детский, почти ангельский голос и Николай, обернувшись в сторону входной двери, увидел девочку лет восьми. Она была одета в красивое светло-бирюзовое платье, золотые локоны падали ей на плечи, а сияющее лицо было настолько милым, что на несколько секунд Чернов позабыл обо всём на свете. Глядя в синие глаза прекрасного создания и, не сдерживая улыбки, он подумал, что вообразить себе не мог, встретить здесь столь прекрасное дитя.
– Как тебя зовут, милая? – спросил доктор, снимая пальто и закатывая рукава сорочки до локтей.
– Лиза, – ответила девочка. Её светлые глаза, в которых отражались огоньки свечей, смотрели с нескрываемым любопытством на гостя, словно ребёнку в действительности приходилось видеть чужих людей очень редко.
– Зайди в комнату и расскажи мне, что случилось с Софией, – попросил Чернов.
Лиза, сделав несколько шагов вперед, кинула беглый взгляд в сторону женщины, проводившей Николая в спальню. Та, словно повинуясь услышанному только ей одной голосу, поспешила выйти из комнаты.
– Мы катались на лошадях, – начала Лиза, остановившись возле кровати сестры. Девочка смотрела на Софию, печальными глазами. – Я и моя сестра Екатерина, мы с ней близнецы.
Лиза улыбнулась, посмотрев на гостя, на то, как тот раскладывал на письменном столе инструменты, колбы и всевозможные препараты.
– У тебя есть сестра – близнец?
– Да. Но она не любит гулять по дому. В основном Екатерина сидит в своей комнате постоянно расчесывает свои прекрасные волосы гребешком.
После этих слов девочка рассмеялась, а затем, вернувшись к кровати Софии, взяла сестру за руку.
– Лошадь чего-то испугалась и встала на дыбы. София упала, ударившись затылком. Мне кажется, Матильда увидела змею.
– Матильда?
Лиза отпустила руку сестры, вновь посмотрев на гостя, она ответила на его вопрос, голосом, по-детски заигрывающим и таким чистым спокойствием, что говорить с Лизой хотелось непрерывно.
– Так звали лошадь, на которой ехала София. Матильда. Наш папенька имел много лошадей. Он давал им самые изысканные клички.
– Матильда действительно красивое имя, – согласился Чернов. Он уже разложил все необходимое и, перенеся больше свечей к кровати, стал ощупывать пульс Софии, затем, приподняв правое веко, оценил состояние зрачка, опередив, что тот ушел сильно вверх. Вернувшись к своему саквояжу, он стал вынимать колбы с резиновыми трубками.
– Может быть, София просто не умеет ладить с животными, – сказала Лиза, наблюдая за действиями гостя с интересом.
Николай пожал плечами, вставляя трубку в колбу:
– Милая, будь добра, попроси кого-нибудь принести теплой воды и ещё … – он осмотрел комнату, застыв на мгновение. Лизы уже здесь не было, дверь закрыта и только свечи всё сильнее создавали тени, заменяя собой уходящее за кроны сухих деревьев солнце.
Николай собрал аппарат для переливания крови, установив его возле кровати. Затем передвинул кресло на такое расстояние, чтобы резиновые трубки дотягивались и до него. Воткнув иглу в вену на руке Софии, он сел в кресло вторую иглу, воткнув себе в руку; закрыл глаза, включив хитроумное устройство, совсем недавно собранное им самим по доработанным чертежам отца – Чернова Григория Яковлевича.
Кровь тоненькой струйкой побежала по трубке в колбу, а затем устремилась дальше в руку Софии, где попав в вену девушки, распространялась по всему ее организму, соединяя собой две жизни, которые отныне будут существовать в этом прекрасном, юном теле.
Отдавать часть себя, как духовно, так и физиологически, вот чему учил Григорий Яковлевич, говоря с трибуны университета о том, что плоть человеческая, способна помочь любому, если знать, как поделиться ею. Подобные высказывания воспринималось как ересь сумасшедшего. Многие отцы медицины, посмеивались над практическими действиями Чернова Григория, ровно до тех пор, пока мужчина не оставил этот мир, завещав все свои труды единственному сыну, идущему по его стопам.
Но Николай был более скептичным человеком. Он всегда верил в науку и традиционную медицину больше, чем его отец, возлагавший надежды на народную мудрость, часто при этом, опровергая новые открытия, которые считал ошибочными.
Закрыв глаза, Чернов отдавал собственную кровь неизвестному ему человеку, ощущая, как усталость от поездки начинает давать о себе знать. А ведь после переливания, ему будут нужны силы, чтобы продолжить обследование.
Он вспомнил образ Лизы, прекрасной девочки, разгуливающей по холодным коридорам особняка, в откровенно летнем платье и решил, что, несмотря на довольно плачевный внешний вид поместья, жизнь здесь, еще теплится.
«Не спи»
Открыв глаза, мужчина вырвался из мучительно тяжелого сна. Перед ним стоял письменный стол с записями, сделанными, за последние пять дней. Каждая запись датировалась, что позволяло в любой момент выдернуть хронологически верные заметки, определив, когда они были сделаны. София ещё не пришла в сознание, несмотря на три операции, которые Чернов сделал, чтобы ускорить процесс заживления раны.
Последнее переливание было проведено вчера и эта процедура, слишком сильно сказалась на его собственном здоровье. Вялость, сонливость, невнимательность, всё это навалилось на Николая, мешая работать. Ему необходим был длительный сон и обильное питание. Восстановление сил дало бы ему возможность продолжить работу, а если за сутки состояние Софии не ухудшится, то тогда есть шанс.
Чернов тяжело поднялся на ноги, взяв с собой свечу, он покинул комнату. Прислонившись спиной к стене, Николай несколько секунд стоял с закрытыми глазами, пытаясь привести себя в порядок. Голова сильно кружилась, в желудке все сжималось от голода, организм требовал восстановления, полностью игнорируя врачебную этику, предписывающую не отходить от кровати тяжелобольного пациента.
«Иди»
Чернов направился к лестнице, цепляясь рукой за стену. Еще никогда ему не было так тяжело и плохо. Возможно, последнее переливание крови полностью забрало у него все силы, тем более, что он поторопился и в какой-то момент не правильно рассчитал давление из-за чего кровь из вены Софии, перешла в колбу, попав в его собственное тело. В тот момент Николай не придал этому значения. Восстановив правильную работу аппарата, он продолжил переливание.
Лестница оказалась очень крутой, опираясь всем своим весом на перила, мужчина начал спускаться вниз, внимательно глядя под ноги. Ветер, бушующий на улице, заставлял стены дома стонать, словно старое животное, готовившиеся к своему последнему дню жизни. Удары о стены сотрясали громадину, как бумажный дом, только лишь чудом, оставляя здание стоять на месте. В холле первого этажа, давно потухший камин, гудел обожжённым чревом, напоминая стаю диких волков, оповещавших округу о своем присутствии. Чернов направился мимо каменного, воющего исполина в сторону кухни, где горел свет и, судя по теням, были люди.
«Мы ждем тебя»
– Вы, наконец-то, вышли из комнаты! – воскликнула Лиза. Она сидела во главе большого деревянного стола, за которым могло уместиться человек двадцать. Семья помещика Звягенцева была по тем временам не очень большой, дочери устраивали здесь игры и радовали глаз взрослых своей красотой, а сыновья вели дела главы семейства, внушая надежду на будущее процветание семейного гнезда. Каждая комната в поместье кричала о былом величии фамилии Афанасия Ивановича, и Николаю захотелось увидеть его в самом расцвете своих дней.
Помимо Лизы за столом сидела еще одна девочка, в темно-фиолетовом платье. Она, не поднимая головы, смотрела в свою тарелку с ужином, а по серебряному гребешку в волосах, Чернов понял, что это была Екатерина. За пять дней мужчина впервые увидел вторую сестру Софии, которая, как и ожидалось, была точной копией Лизы, только в отличие от близнеца, Екатерина не излучала столько жизнерадостной энергии.
– Мне нужно поесть, – сказал мужчина, садясь за стол и ставя свечу рядом с собой.
Женщина, являющаяся здесь, видимо, единственной прислугой, сразу же принялась накрывать на стол гостю, в то время как Лиза продолжила диалог:
– Мы всё ещё ждем пробуждения Софии. Она скоро вернется к нам?
Чернов несколько секунд изучал взглядом девочку, которая игриво смотрела на него в ответ, словно они уже были старыми приятелями. Эйфория от первого знакомства прошла, теперь Николай более предвзято относился к юной хозяйке поместья, которая, по всей видимости, заправляла здесь абсолютно всем. Помимо Елизаветы и служанки, мужчине не довелось никого встретить. Никто не приходил в спальную Софии, чтобы проведать её и вскоре Чернов стал серьёзно беспокоиться о своем положении.
Особенно сильно он ощутил себя затворником, когда обнаружил, что дверь спальни каждую ночь кем-то запирается на ключ.
– За те дни, которые я нахожусь в Вашем доме, мне не довелось познакомиться со взрослыми. Где Ваши родители и почему в доме практически нет прислуги?
Женщина, подававшая еду, в этот момент замерла на одном месте. Слова доктора привели её в ступор. Чернов вдруг увидел неподдельный ужас в глазах. Она смотрела на Лизу, трясущимися руками держа тарелку с едой, стоя в паре шагов от стола. Екатерина произнесла сухим, практически безразличным голосом:
– Поставь её и выйди.
Женщина моментально подчинилась, поспешив покинуть столовую.
Чернов глядел на всё это действие с нескрываемым любопытством и смятением. Ему никогда не доводилось видеть чего-то подобного – две маленькие девочки хозяйничали в большом доме так, словно кроме них здесь больше никого не было. Никого, кто имел бы больше прав распоряжаться. Сейчас они обе смотрели на гостя без тени улыбки. Сверлящие взгляды двух хищных животных, от которых становилось не по себе. Былая ангельская красота Лизы сменилось яростным образом маленькой ведьмы, обитающей вдалеке от большого города, где никто не сможет оспорить ее прав.
– Мы хотим, чтобы София вернулась к нам, – сказала Лиза, глядя на мужчину, при этом медленно вращая вилкой в тарелке, в которой слегка дымились сгустки черной еды, более похожие на опалённое мясо.
– Ешьте, Вам нужны силы, – добавила Екатерина. Мужчина опустил взгляд на бесформенные куски мяса розово-красного цвета, которые были лишь слегка тронуты огнём. Подцепив вилкой один из них, Чернов увидел струйки крови, сочившиеся, сквозь свежую мякоть.
– Еда не пригодна, – сказал он голосом, дрогнувшим от ужаса и отвращения. Лиза с Екатериной смотрели на него пристально, почти осуждающе.
– Ешьте, Вам нужны силы. Сами говорите, что Софии необходима помощь, а кроме вас её никто не сможет излечить.
«Ешь»
Голос в голове буквально заставил его поднести кусок к губам. Николай ощутил на удивление приятный, почти манящий аромат. От него даже в желудке заурчало, доктор уже открыл рот, стремясь вкусить нежную плоть, когда Лиза, взревев, швырнула свою тарелку со стола.
– Он один из нас!
Николай выронил столовый прибор и посмотрел на изменившееся лицо девочки: ее глаза почернели настолько сильно, что от былой синевы не осталось и следа. Ярость, переполняющая ребенка словно сосуд, способный вместить в себя все адские силы, смотрела на него в ответ.
– Этого не может быть, – ответила Екатерина, вставая со своего места. Она обошла стол, глядя на гостя, и Чернов ощутил себя почти в ловушке. В какой-то момент он не смог выносить на себе их пронзительные взгляды.
– Проверь его сестра! – крикнула во весь голос Лиза, ударяя кулаками по деревянной поверхности стола и Екатерина, вынув из волос серебряный гребень, протянула его Николаю, прошептав вполголоса:
– Покажи нам, кто ты.
Не в состоянии сопротивляться, доктор протянул руку, и гребень опустился ему в ладонь. Только сейчас мужчина заметил, что кисти Екатерины, скрыты под ажурными, фиолетовыми перчатками, а когда боль, как раскалённый металл, обожгла его, Чернов, отдернул ладонь, уронив гребень на стол.
– Что это? – испуганно крикнул он, глядя на красный след ожога, на своей ладони. Серебряный гребень тем временем продолжал дымиться под дикий крик Лизы:
– Как он стал одним из нас?
Екатерина молча, протянула Чернову кусок мяса, взятый ею из тарелки, и спросила все тем же спокойным голосом:
– Ты чувствуешь голод, глядя на него?
Чернов вновь посмотрел на сочащуюся между мясистых волокон кровь от чего его мозг более ни о чем другом не смог думать; осталось только желание вкусить эту пищу. Ему нестерпимо захотелось прожевать ее, высосать из нее все соки и, проглотив, взяться за новый кусок, проделывая с ним, то же самое до тех пор, пока тарелка не опустеет.
– Ты хочешь это мясо?
«Ешь», – манил голос. Протянув обожжённую руку к вилке, мужчина ощутил, как полностью теряет над собой контроль. Его голова затуманилась странными, влекущими образами. Он увидел их так явственно, что уже не мог сомневаться в подлинности своих видений. Перед ним открылись реальности, о которых он не мог ничего знать, а они яркими образами вспыхнули в голове, словно воспоминания из прошлого.
Он увидел конюха Матвея, идущего через задний двор к конюшне, чтобы накормить Матильду – последнего скакуна оставшегося в поместье, после того как черная чума сгустилась над фамильным имением Звягинцевых. Конюх замер на месте, глядя в ужасе на окровавленную тушу Матильды, над которой склонились две девочки, вкушающие её плоть и смеющиеся звонкими голосами, словно играя в детской.
Он увидел Софию, которая пришла в этот дом с письмом в руках, которое было приглашением погостить. Увидел, как её встречали любимые сёстры, смеясь звонкими голосами в радостном приветствии. А по ночам, они склонялись над кроватью любимой сестрицы, впиваясь в ее шею, тонкими острыми клыками, забирая жизнь и оставляя совсем немного, чтобы не убить, а оставить на потом, когда голод вновь начнет мучить их.
Он увидел, неизвестного человека, на вид знатного происхождения, как шёл тот через заваленный снегом лес, совершенно один, направляясь в сторону поместья. Его взгляд был устремлён вперед, а в глазах светилась уверенность. Сжимал в руке он платок и какой-то блестящий предмет. А после его залитое кровью лицо исказилось в крике о помощи, несущемся из-под земли.
Все это, заставило Чернова отступить назад.
Мужчина сохранял рассудок ещё несколько секунд, а после упал в обморок посреди кухни под пристальным осуждающим взглядом сестёр, зацепив рукой тарелку из которой на пол полетели куски пищи.
Открыв глаза, Николай несколько секунд смотрел в потолок. Кошмар рассеялся, словно дым, оставив место осознанию того, что его уставший от долгой пятидневной работы мозг, выплеснул весь негатив. Кошмары – это не более чем возможность перезагрузить себя, они позволяют осмыслить заново все свои волнения, переживания, усталость и неуверенность. Кошмары – это проявления нас самих, полностью интерпретированные в то, чем мы сами являемся.
Он сел на краю софы и посмотрел в сторону кровати, где семнадцатилетняя девушка боролась за свою жизнь на протяжении долгих дней. Его тело отдохнуло, а рассудок был готов мыслить скептически. Голод он не ощущал, видимо, все – таки вчера удалось поесть, перед тем как, вернувшись в комнату, погрузиться в кошмар.
Чернов подошёл к Софии, провёл ладонью по её теплой щеке, на что девушка открыла глаза.
Мужчина и его пациентка смотрели друг на друга несколько секунд, потом девушка произнесла сдавленным, ослабленным голосом:
– Кто вы?
Её взгляд был усталым, но в нем уже начинала пробуждаться жизнь.
– Меня зовут Чернов Николай. Я – врач. Меня вызвали сюда, чтобы я помог Вам.
– О нет, – отозвалась София, а по её щекам потекли слезы. Она смотрела на молодого мужчину с таким состраданием в глазах, что это перевернуло в нём абсолютно всё. В одно мгновение он понял, что не София, а он сам нуждается в помощи и ночной кошмар, вовсе не был сном.
– Я не понимаю, – произнёс Чернов, не сводя взгляда с прекрасного, возвращающегося к жизни лица Софии.
– Мои сёстры – чудовища. Они не просто невинные дети, они…, – девушка закусила губу, не решаясь произнести последнее слово и мужчина, посмотрев на свою ладонь, увидел красный след, напоминающий очертаниями серебряный гребешок, который протянула ему Екатерина.
– Кто они? – прошептал Николай. Но его голос растворился в детском смехе, который наполнил собой всю комнату.
«Ты вернул ее»
Дверь в спальную открылась, и на пороге появились сестры. Лиза в светло-бирюзовом платье, буквально по воздуху приблизилась к кровати сестры, с любовью глядя на Софию в то время, как Екатерина не торопясь, вошла вслед за ней, внимательно глядя на мужчину.
– Вы сделали то, что обещали, – сказала она, но Чернов отступил назад. Серебряный гребешок был в ее волосах, блестя в тусклых лучах осеннего солнца. Прекрасное лицо юной особы смотрело на мужчину без тени зла. Вчерашняя стычка между ним и сёстрами, казалось, закончена, но доктора не оставляло чувства надвигающейся опасности. Чем веселей и радостней были сестры, тем опасней находиться рядом с ними. Он это чувствовал.
– Но Вы получили больше, чем мы рассчитывали, – продолжила Екатерина, приблизившись к Чернову. Он, сделав шаг назад, посмотрел на Лизу, которая уже забралась на кровать сестры, нависая над Софией. Она гладила девушку по волосам, скалясь, словно хищное существо.
Екатерина осмотрела аппарат, для переливания крови слегка толкнув стеклянную колбу, от чего та свалилась на пол. Стекла, разлетелись по паркету сотнями осколков, словно бисер.
– Вот как ты стал одним из нас. Ученый, доктор, ставший зверем, спасая чужую жизнь, даже не подозревая, что наша сестра, всего лишь корм для нас. Как и все те, кто приходил сюда за последние годы. София пыталась сбежать от нас, поэтому Елизавета немного переусердствовала, когда убеждала сестру вернуться и нам понадобились Вы, доктор, – Екатерина смотрела на Чернова, улыбаясь. Она говорила таким спокойным и ангельским голоском, что мужчине не верилось в ужасную сущность, прячущуюся за этим невинным образом.
– Что вы такое? – прохрипел он, унимая в себе дрожь и стараясь заставить себя мыслить хладнокровно. Никогда за свою практику он не сталкивался с подобными вещами. Каннибализм иногда встречался в старых записях, но это явление было единичным и связывалось с сильнейшим умственным расстройством. А здесь он видел перед собой обычных детей, потерявших всё человеческое.
– Мы то, чего боится каждый, – сказала Екатерина, а Лиза, зашипев как змея, молниеносно впилась в шею Софии. Девушка с криком боли вцепилась руками в простыни, закрыв от ужаса глаза. Её не так давно приобретенный розовый цвет лица стал постепенно уходить, оставляя болезненную бледность.
– Оставь ее! – выкрикнул Чернов, рванув к кровати, чтобы скинуть маленькую бестию с Софии, но Екатерина, одним мощным толчком откинула мужчину назад. Тот, словно тряпичная кукла, пролетел оставшуюся часть комнаты. Выбив спиной окно, доктор вылетел на улицу и рухнул на землю. Боль, пронзившая все тело, расползалась
по мышцам и костям, оповещая о травмах, которые он получил от падения со второго этажа. Он смотрел вверх, где из оконного проема стояла, глядя на него, Екатерина; её лицо было безразличным, а глаза, заплывшие сплошной чернотой, олицетворяли собой весь ужас, в который сёстры Софии погрузили поместье своего отца.
Чернов стал делать попытки подняться на ноги, превозмогая боль. Он встал на колени, чувствуя как осколки стекла, все еще режут его плоть, но это оказалось для него терпимо. Он мог даже пересилить боль от сломанных костей и когда поднялся на ноги, ощутил, что ледяной ветер, совершенно не приносит ему никакого дискомфорта.
«Ты теперь с нами»
Тоненький детский смех звучал в его голове, когда молодой мужчина поспешно уходил от поместья в сторону леса.
Декабрь в этих краях настолько холодный, что степной ветер заставляет прятаться всех обитателей степи, надолго лишая их возможности пропитания. Сухие деревья, окутанные снежным покрывалом, выглядят мрачно, безжизненно. Бредя между ними по колено в снегу, начинаешь понимать, что этой снежной пустыне никогда не будет конца. Она тянется далеко за горизонт, погребая под собой озера, реки и цветущие в разгар лета сады. Мороз, способный убить всего лишь за одну ночь, не отпускает даже днем, а солнце, пробивающееся сквозь серые, густые облака, светит всего лишь несколько часов в сутки.
Мужчина с чёрными, обмороженными руками, всё ещё боролся за жизнь, падая лицом в рыхлый снег в надежде, что очередное падение станет последним, и он уснет, навсегда оставшись в снегу. Но рассудок хотел жить, подогреваемый немыслимым чувством голода, которое было сильней обморожения и ветра несущего в себе мелкие кусочки льда.
Он шёл несколько дней, уходя всё дальше от поместья, дальше от ужасных сестёр, в надежде выйти на поселение, но вместо этого уходил всё глубже в степи, пока в одну ночь не увидел приближающийся огонь. Некий человек, осветил его лицо живым огнём факела, что-то сказал, а потом завернул тело Чернова в большую ткань. Он поволок его по снегу, позволяя полностью отпустить свой рассудок, проваливаясь в бессознательное состояние, в котором нет холода и жажды, а только мучительные образы, превращающиеся в ужасающую реальность.
– Нет силы страшнее той, что нависла над нашими землями! Нет воли сильнее человеческой и нет знаний, способных объяснить и указать нам путь! Мы – дети славянских богов, мы – потомки древних обитателей этих земель, покорившиеся иноземному игу и теперь, расплачивающиеся за свою слабость и покорность! Вместе с чужеродным пришло зло до этого не виданное нам, и мы готовы сложить головы, повинуясь их богам! Я говорю вам, наши тела, принадлежат им, наши земли принадлежат им, но им не забрать наши души! Мы не преклонимся этому злу! Это земля наших предков, это наша земля!
Голоса поплыли, отражаясь эхом от стен и сводов, сливаясь в один сплошной поток, который врывался в голову, пробуждая от длительного сна. Все они соглашались с произнесёнными словами, выкрикивая короткие фразы поддержки своему наставнику, десятки людей готовы были полностью подчиниться его воле.
– Мы изгоним зло! – вновь выкрикнул он и голоса, ещё сильнее подхватив его слова, стали повторять их как заклинание.
Затем яркий свет резанул по глазам, пробиваясь к зрачкам даже через веки, а боль заставляла лицо исказиться в гримасе. Захотелось закрыть лицо руками, но они оказались прикованными к чему-то твердому.
– Смотрите! Смотрите на него! – кричал голос, и люди уже не просто приветствовали услышанные слова, теперь они сами несли их, придавая все больше сил этому потоку, который стал практически осязаем, он буквально бил по лицу впиваясь в кожу. Людская ненависть, собранная воедино, превращалась в могучую силу, способную на огромные разрушения.
– Чудовище!
– Сатана! – кричали они и голоса резали слух. Он попытался открыть глаза, испытывая боль, но только стенал от собственного бессилия. А когда тьма, наконец, расступилась, перед ним стоял высокий человек, облаченный в монашеские одежды. Его голова была абсолютно лысой, а глаза блестели яркими огнями одержимости.
– Монстр проснулся, – сказал монах, отойдя в сторону открывая взору людей собравшихся в старом деревянном храме, прикованного человека с изнурённым лицом. Они смотрели на того, кто был для них непонятным существом, чудовищем. Они жаждали его смерти, но при этом никто не решался произнести хоть слово.
– Этот мир уже никогда не будет прежним, – продолжил монах, повернувшись лицом к прихожанам.
– Зло, поселившееся в наших землях, жаждет навсегда остаться здесь, заявляя день ото дня о своих правах, но мы сможем победить его и изгнать из своих домов! Погибая и вновь возрождаясь, мы беремся за оружие, так будет происходить до конца времен! Пока последнее воплощение зла не покинет наши земли!
Корчась от боли, причиняемой светом, Чернов Николай, попытался произнести хоть слово, но лишился чувств ещё до того, как в него вновь полетели проклятия.
Его тело трясло в жутком ознобе, он посмотрел на свои руки с почерневшими пальцами и не поверил своим глазам. Ногти расслоились так сильно, что несколько сошли вовсе. Суставы скрючило, превращая конечности в подобие птичьих лап. Скрепя зубами от ноющей боли, расходящейся по всему телу, он поднялся на колени, оглядываясь по сторонам. Плохо освещенное помещение с одним единственным крохотным окошком, было полностью выстроено из каменных глыб. Потолком служил щит из деревянных досок, а по земляному полу была разбросана солома. Было ощущение, что Чернова бросили в некое подобие темницы, где даже деревянная дверь, обшитая железом, выглядела неприступной.
Он попытался подняться на ноги, но металл, врезавшийся ему в лодыжку, удержал от возможности встать. Чернов задрал штанину, обнаружив, что прикован цепью к металлическому кольцу, вделанному в стену.
– Это тюрьма!? – прошептал он, вновь опустившись на соломенную подстилку прижимая к груди искалеченные руки. Его пальцы, которые ещё не так давно могли держать скальпель, умело орудуя в теле человека, теперь выглядели как обожжённые ветки дерева. Мало того, они совершенно не слушались трясясь, словно листья от порывов ветра.
– Эй! Кто-нибудь! – крикнул он не своим голосом, глядя в сторону двери. Страха уже не было, он остался в поместье Звягинцевых, откуда Чернову удалось вырваться, пожертвовав собственным здоровьем. Здесь, в этой темноте среди затхлого воздуха, жило только отчаянье и чувство безысходности. Прислонившись к стене, он закрыл глаза, ощущая, как голод пробуждается в теле, понимая, что это было не то привычное ощущение, которое можно подавить, съев хоть что-нибудь. Нет, это был другой голод, похожий на жажду, нестерпимое чувство ощутить вкус свежей плоти, желание вкусить то запретное из чего состоит человек и навсегда раствориться в блаженстве удовлетворенности.
За дверью послышались шаги. Николай вновь сев на колени, стал ждать того, кто спас его от лютой смерти, не дав замерзнуть, но в то же время, пленивший цепями. Дверь открылась, и вошел высокий мужчина с чисто выбритой головой. Его монашеские простые одежды висели на нем клочьями, они были местами зашиты грубыми нитками. Именно этого человека Чернов видел перед собой в момент своего пробуждения, когда толпа жаждала линчевать его, приняв за чудовище.
Монах закрыл за собой дверь, поставил свечу в центре комнаты, зажег фитиль. Огонёк свечи осветил его лицо, и Николай увидел приятные славянские черты, мужественный подбородок, правильной формы нос и очень сосредоточенные, темные глаза, смотревшие на пленника в молчаливом ожидании.
– Кто вы? – прохрипел Чернов на что монах, слегка улыбнувшись, ответил:
– Я рад, что ты можешь говорить. Когда я нашел тебя, мне казалось, что ничего человеческого в тебе уже не осталось. Ведь не каждому зверю суждено выжить на таком холоде. Похоже, демоны ада хранят тебя как свое лучшее создание.
– О чем вы? – Чернов в отчаянье протянул вперед свои изувеченные руки, словно показывая этим, насколько сильно он стал жертвой обстоятельств. – Я врач. Хирург. Я хотел спасти её. Софию. Николай уронил голову на грудь, опустив руки.
Монах подошел к нему ближе. Опустившись на корточки, он обхватил голову Николая обеими руками, заставляя запрокинуть её, затем большими пальцами задрал мужчине верхнюю губу, обнажив ровные ряды белых зубов, среди которых сильно выделялась пара клыков.
– Ты зверь, – сказал он совершенно спокойно, – Но еще не вкусивший чужой плоти.
Отпустив голову, он вернулся к свече и придвинул ногой пустую миску, которая лежала возле стены. Достав из складок мантии сверток, монах, развернув тряпицу, положив в миску кусок еще слегка тёплой свежей плоти.
– Я это понял сразу же, как только принес тебя сюда. У зверя регенерация происходит за считанные дни, у тебя же кожа хотя и заживает, но медленно, как у обычного человека. К тому же, ты не выл по ночам.
– Я не выл? – переспросил Чернов, глядя на то, что лежало в миске и источало манящий аромат свежей крови.
– Именно так. Голод мучает тебя, но не столь сильно. К тому же ты не призываешь о помощи своих братьев. Значит ты одиночка, который совсем недавно стал зверем. Но вот только как? Я не нашел на твоем теле укусов, лишь только маленькие точки на венах рук не похожие на следы клыков.
– Это аппарат для переливания крови, – прошептал Николай.
– Это что ещё за диковина такая? Для чего она? Ты – алхимик?
– Нет, – Чернов отрицательно покачал головой, – я говорил, что я – врач. Я спасал человека, для этого нужна была кровь. Я отдал свою кровь.
– Всё это колдовство, которое привело тебя к тому, что ты теперь из себя представляешь!
Он ногой придвинул миску ближе к Чернову, словно дразня его её содержимым.
– Твоя звериная сущность скоро пробудится, это всего лишь вопрос времени. Вкусив кровь, ты станешь одним из них, и только тогда у меня будет полное право проткнуть твое сердце. Ешь, не мучай себя, ведь рано или поздно ты не сможешь бороться с самим собой.
Монах поднял свечу с пола, направляясь к двери, но Чернов, прохрипев, спросил:
– Как тебя зовут?
Тот обернулся, освещая свое лицо свечой и, перед тем как покинуть темницу, ответил:
– Здесь меня зовут проповедник Эракул. Но не думаю, что моё имя тебе придётся запомнить. Твоя смерть – это вопрос времени.
Он закрыл за собой дверь, оставив Чернова Николая в одиночестве, стоять на коленях прижимая к груди руки. Он смотрел на миску с остывшей плотью со свернувшимися сгустками крови на поверхности, стиснув зубы с такой силой, что боль отдалась в дёснах.
Легенды гласили, что вампиры – это ночные жители, короли ночи, охотники на заблудших путников. Кровожадные монстры без жалости и упрека стремящиеся утолить собственный голод. Будучи врачом в третьем поколении и большим специалистом в своём деле, получившим лучшее в России образование, Чернов полностью отрицал всякую ересь, про всевозможную нечисть, в которую так сильно верили обычные крестьяне. Рассказы о существах, проявление природной способности которых полностью отрицала современная медицина, казались не более чем сказками. Ведь никто не владел доказательствами существования обитающих в ночи тварей. Мало того, в высших кругах даже говорить о подобном было оскорбительно, поскольку сказки должны рассказываться лишь детям перед сном, а отцы медицины не могут тратить время на народные заблуждения.
Николай помнил, как когда-то в институте они изучали повадки летучей мыши, питающейся кровью домашних животных. Её привезли из Южной Америки и преподаватель, профессор биологических наук с гордостью заявил, что перед ними представлен образец Diaemus youngi – белокрылый вампир. Существо сидело в клетке, озираясь по сторонам своими чёрными глазками, раскрывая периодически маленькую, клыкастую пасть.
В дальнейшем Чернов позабыл о странном существе, решив, что в будущей практике ему вряд ли понадобится знание анатомии летучей мыши, которой не суждено прижиться в местных климатических условиях.
Он перевернулся на бок, поджав ноги. Цепь натянулась с такой силой, что металл вновь впился в его лодыжку, но мужчина не обратил на это внимания. Теперь всё его сознание было полностью занято этим резким, металлическим запахом, который распространялся по всему помещению, перебивая другие. Все внутренности, буквально выкручивало наизнанку, требуя вкусить эту пищу, наполнить ею свое нутро, утоляя дикую жажду.
Чернов закрыл лицо руками, вновь мысленно отвлекая себя прошлым, вспоминая то время, когда его жизнь протекала среди питерской богемы, где к людям с медицинским образованием обращались исключительно по имени-отчеству, а круг общения увеличивался с каждым новым вылеченным пациентом. Николая Григорьевича знали во многих богатых домах, а об его умении владеть скальпелем, говорили как о настоящем искусстве.
– Вы так умело обращаетесь с ним, что дух захватывает, – женский голос, принадлежавший Ольге Калининой прекрасной двадцатидвухлетней графине, он звучал в воспоминании, отчетливо отдавался в голове, словно девушка находилась где-то совсем рядом.
– Мои навыки врачевания, это наша фамильная гордость, – ответил он, полностью уделив своё внимание молодой особе, отвернувшись от друзей, с которыми когда-то обучался в университете.
Графиня, была очень красива, она смотрела на мужчину своими большими, светлыми глазами, переполненными восхищения. Для нее, человека из дворянского сословия, завести знакомство с одним из лучших хирургов города было более чем предусмотрительной перспективой. Хорош собой, высок, образованный, остроумный и талантливый мужчина, не обременённый семейными отношениями, становился в глазах юной особы практически эталоном, с которым связать свое будущее станет лучшей партией в жизни. Да и сам Николай Чернов видел в графине нескончаемое обаяние, красоту, заставляющую мужчину терять сон, а её звонкий смех, превращался для него в мелодию, которую он слышал даже лёжа на холодном полу в подвале неизвестного ему здания.
«Diaemus youngi – единственное известное науке существо, чей рацион питания состоит из крови других существ».
Чернов вновь посмотрел в сторону миски, сдерживая жуткие спазмы по всему телу. Его мышцы и суставы словно выворачивало наизнанку, а в голове временное помутнение затмевало абсолютно всё, заставляя жажду управлять телом, двигая его словно инстинктивно, неосознанно. Подобно зверю.
Он встал на четвереньки принюхиваясь. Медленно пробираться вперед, все ближе и ближе к спасительной еде, которая была единственным пропитанием, способным спасти от нечеловеческой агонии.
– Вернись ко мне как можно скорей, – голос Ольги всё ещё звенит в его голове, такой прекрасный, наивный, желанный. Он помнит её образ, когда она провожала его в поместье Звягинцевых. Ольга, закутанная в одеяло, сидит в центре кровати освещённой солнечным светом. Она смотрит на Николая в надежде, что он даст ей своё обещание и мужчина, склонившись к возлюбленной, целует её губы, а затем – обнаженные плечи и обещает вернуться.
– Я вернусь, как только выполню свой долг.
«Я вернусь»
Миска уже перед самым его лицом и остается всего лишь несколько сантиметров, ещё немного и он сможет утолить жажду, выжигающую все его внутренности точно огнём. Тогда он сможет обрести исцеляющее спокойствие для своего измученного холодом тела. Ещё немного, ещё чуть-чуть…
– Пообещай мне… – она проводит ладонью по его шее, глядя прямо в глаза.
– Обещаю…
«Обещаю»
Чернов замирает на месте, тяжело дыша. Слюна, сорвавшаяся с губ, падает в миску. Он видит каждую мелочь, каждую деталь, слышит даже то, что не смогут услышать обычные люди, чего сам он раньше не мог слышать. Его чувства обострились, а голод, затмевающий разум, отступает. Секундное прояснение в голове даёт возможность осмыслить происходящее и этого времени хватает, чтобы в следующее мгновение одним ударом, отшвырнуть миску в сторону.
Словно в замедленной съёмке он видит, как та с грохотом разлетается на множество черепков, врезавшись в противоположную стену его тюрьмы. Он видит, как сгустки крови разлетаются в стороны, смешиваясь с пылью и соломой, постепенно покрываются коркой.
Чернов вернулся на свое место, отвернувшись к стене, закрывает глаза. Он пытаясь сжать в кулаки изуродованные пальцы. Ему предстоит самая тяжёлая ночь, но он уже знает, что вступает в ее начало победителем.
– Я вернусь, – шепчет Чернов, возвращаясь в безумие голода и звериной жажды.
Холодный поток воды пробудил его, вырвав из тяжёлого сна, переполненного образами и кошмарными видениями. На несколько мгновений он совершенно забыл, где находится, а нависший над ним силуэт проповедника Эракула, кажется совершенно незнакомым, до тех пор, пока Николай не слышит голос:
– Ты не притронулся к пище, значит твой дух намного сильней, чем я ожидал.