Хас-Магомед с трудом открыл слипшиеся от крови веки. Сплетясь с юношей, рядом лежал его поверженный враг с неподвижным взором глаз, подёрнутых мёртвой дымкой. Из горла его торчала чёрная и скользкая рукоять ножа. Этот изгнанник, изнурённый голодом и горьким одиночеством, не сумел показать в бою всю свою мощь, но встретил смерть достойно. Хас-Магомед с сожалением отвёл от него взгляд и приподнялся, выбираясь из его объятий.
В темноте журчала река. Хас-Магомеду немедленно захотелось приблизиться к ней. Ему мечталось поскорее сбить металлический привкус крови и противную сухость в горле, напиться бегущей рядом пресной воды. Волочась без сил по крутому каменистому ложу, падая и царапая колени, юноша чувствовал, как силы оставляют его. Потом добираться пришлось ползком. Хас-Магомед сделал последнее усилие при помощи рук, затем припал к краю берега и прильнул иссохшими губами к свежей влаге. Одним большим глотком он напился вдоволь, хотел было вновь приподняться на руках, но голова тяжело упала на грудь, он обмяк всем телом и провалился в черноту полного беспамятства.
Утром к этой же реке спустилась набрать воды молодая девушка из близлежащего аула. Завидев на берегу юношу, лежащего щекою в реке без чувств, она замерла от испуга. Ведёрко выскользнуло у неё из рук и с дребезгом прокатилось по камням. Девушка побежала домой звать на помощь. Через несколько минут, бросив все дела, к берегу примчались старик-отец с тремя крепкими сыновьями. Они обступили тело юноши. Отец склонился над окоченевшим Хас-Магомедом, ощупал у того сердце и запястья.
– Мёртвый? – спросил один из сыновей, выглядывая из-за плеча отца.
– Живой ещё, – сказал отец, осматривая беднягу. – Много крови потерял.
– Кто ж его так? – прошептал второй сын.
– А ты посмотри, – отец указал ему на распластавшегося под скалой волка.
– Боец, – заключил второй сын, глянув на убитого зверя.
– Надо его в дом нести, пока не поздно, – сказал отец. – Не стойте, помогите мне!
Вместе они отнесли Хас-Магомеда в саклю, обмыли целиком, переодели, промыли раны, перевязали и уложили в постель.
Девушка по имени Айшат, которая нашла юношу на берегу, его ровесница, каждодневно меняла ему повязки, поила водой из кувшина и целебными отварами, ими же промывала раны. Отец её, пожилой чабан Заур, позволил ей это, поскольку лишь она в семье умела ухаживать за больными с тех пор, как не стало матери. Братья так же помогали – придерживали больному голову, переворачивали его при необходимости, носили воду.
На четвёртый день Хас-Магомед пришёл в себя. Он проснулся как раз тогда, когда Заур вернулся домой с выпаса. Скрипнула лёгкая дверь в саклю. Вошёл чабан, высокий, седобородый, сожжённый солнцем, сухой и мудрый старик. Он разулся, снял с себя бурку, белую папаху из овчины и повесил их на гвозди, рядом с висящей на стене старой винтовкой. Прошёл внутрь, мягко ступая по земляному полу, и остановился. Хас-Магомед удивлённо уставился на него своими чёрными, как спелая смородина, блестящими глазами. Хотел встать при виде старшего, но сразу рухнул обратно от нехватки сил.
– Ас-саляму алейкум, – доброжелательно улыбнулся Заур.
– Уа алейкум ас-салям, – растерянно ответил Хас-Магомед.
– Айшат! – громким сильным голосом позвал дочку Заур. – Джигит очухался, неси подушки!
– Почему ты меня так называешь? – вопрошающе смотрел на него юноша.
– Сам убил горного волка, а теперь ещё и спрашиваешь? – улыбался Заур. – Да, силы тебе не занимать, раз одолел такого противника.
– Он был ранен, – сказал Хас-Магомед, считая, что победа досталась ему по счастливой случайности.
– Израненный и голодный волк куда более страшен и непредсказуем, чем здоровый и сытый, – многозначительно проговорил чабан. – Уж я-то знаю, ты мне поверь. А впрочем, на всё воля Аллаха…
Хас-Магомед провёл рукой по своей правой щеке и почувствовал свежий бугристый рубец – теперь во всю длину, от виска до подбородка, вдоль щеки у него тянулся шрам.
– Как я здесь оказался? – спросил Хас-Магомед, оглядывая небогатое, но ухоженное помещение.
– Аль-Хамду лиЛлях, Айшат нашла тебя у реки. Она тебя выхаживала, спасла тебе жизнь. Мы с сыновьями только помогали ей.
Из внутренней двери вышла молодая, тонкая и изящная девушка необычайной красоты, в красном бешмете на жёлтой рубахе и синих шароварах, неся подушки. Завидев Хас-Магомеда, она, как и полагается, опустила глаза. Хас-Магомед сделал то же самое, пусть ему и очень хотелось рассмотреть свою спасительницу.
– Сядешь? – предложил Заур. Юноша кивнул.
Айшат разложила подушки для сидения у передней стены и удалилась.
Хас-Магомед приподнялся на своём лежбище, но мигом рухнул обратно.
– Помочь? – спросил Заур, порываясь к юноше.
– Вы и так помогли, – ответил Хас-Магомед, поднялся самостоятельно и сел против хозяина дома.
– Ты наверняка очень голоден.
Юноша лишь слегка наклонил голову, стесняясь ответить прямо.
– Айшат! – вновь позвал дочку Заур. – Накорми нас, моя хорошая!
Через минуту в руках Заура и Хас-Магомеда дымились горячие сырные лепёшки. Ели в тишине. Потом пожилой чабан спросил юношу:
– Как тебя зовут?
Юноша замер на несколько мгновений. Много месяцев он не слышал собственного имени и сам же не произносил его, будучи совсем одинок.
– Хас-Магомед, – с тенью сомнения назвался он, – сын Асхаба.
– Я Заур, сын Турпала. Моя семья живёт здесь, в Наурлое, уже много поколений, разводим и пасём овец. Живём скромно, но не голодаем, Аллах милостив. Это моя дочь Айшат, с ней вы уже знакомы. Ещё у меня три сына: Дзахо, Турпал и Аслан. Загоняют овец, скоро придут. Скажи мне, откуда ты? Где твои родные? Что привело тебя одного в наши края?
Сердце Хас-Магомеда вновь заныло от тоски. Заур нашёл ответ на свой вопрос в печальных глазах юноши, словно устремлённых в прошлое.
– Я из Хаккоя, но мне больно сейчас говорить о том, что привело меня в твой дом, Заур, – честно признался Хас-Магомед.
– Понимаю, – наклонил голову старик.
– Я не задержусь в твоём доме надолго. Не хочу злоупотреблять гостеприимством…
– Я намного старше тебя, прожил жизнь и потому имею право дать совет: никогда не говори с уверенностью: «Я сделаю то или это». Во всём нам надлежит уповать только на нашего Господа. Ты проведёшь здесь столько времени, сколько тебе потребуется, – твёрдо произнёс Заур. – А как только почувствуешь в себе силы – пойдёшь туда, где считаешь нужным быть, Инша’Аллах8.
Глаза Хас-Магомеда увлажнились от чувства благодарности и преклонения перед благородством души пожилого чабана.
Так и жил Хас-Магомед в доме Заура. Когда здоровье его поправилось, то он счёл обязательным помогать по хозяйству. Через некоторое время стал прогуливаться по местности – очень уж затосковал юноша по своей вольной и независимой жизни, манил и не отпускал его свободный дух гор, широких лесов и глубоких оврагов.
Местность, в какой обретался чабан Заур со своими детьми, больше относилась к предгорью, а потому возвышенностей там имелось мало. Ровная гладь угнетала Хас-Магомеда, теснила. Не хватало ему простора на равнине, хотелось охватить взором всю округу, но не получалось – редко виделось что-либо дальше соседнего куста. Душа его стремилась вернуться в горы.
Однажды утром, набрав в медный кувшин холодной воды из наурлоевского родника, Айшат шла домой и вдруг остановилась, увидев Хас-Магомеда. Юноша стоял, словно зачарованный, не сводя с неё глаз. Айшат тоже молчала, опустив голову. Тогда ею впервые овладело это странное и незнакомое чувство, в сердце её ворвалась сладкая тревога. Долго и безмолвно стояли они в то утро у родника, пусть и хотели многое сказать друг другу.
Испугавшись, что из-за его промедления девушка вот-вот уйдёт, Хас-Магомед взмолился:
– Айшат, подожди! Позволь мне ещё посмотреть на тебя…
И она стояла молчаливо, пряча глаза, волнуясь, шевеля носком изящного чувяка маленькие камушки, валявшиеся под ногами.
– Отец увидит, что ты смотришь на меня и разозлится на нас обоих, – сказала девушка.
– Ещё минуту, Айшат, ещё минуту, – просил Хас-Магомед, не думая даже касаться её, даже приближаться к ней, лишь бы она была рядом, у него на виду.
Так простояли они ещё не одну минуту. Потом юноша проводил её к дому, а сам отправился гулять дальше, думая о горах и об Айшат. Затем он стал думать о том, как прекрасно было бы поселиться в горах не одному, а с ней.
Чабан Заур не позволил Хас-Магомеду уйти, пока не кончатся зимние холода. Почти полгода провёл юноша в Наурлое. Он свёл крепкую дружбу с сыновьями Заура, с Дзахо, Турпалом и Асланом. Вместе они уходили пасти овец, водили отары через пургу, метели высоко в горы. В такие дни возвращения на вершины Хас-Магомед чувствовал себя по-настоящему живым, счастливым, несмотря на ужасный мороз, царивший там зимой.
Потом они ездили в равнинные сёла, продавали овечью шерсть. Из неё жители равнин обыкновенно производили сукно, бурки и паласы.
Жизнь как будто бы налаживалась, но с каждым днём усиливалась тяга Хас-Магомеда к Айшат. Это было сладостно и больно для них обоих. И терпеть это становилось невыносимо.
Одним весенним утром Хас-Магомед проснулся и осознал, что так не может более продолжаться, и он не имеет права дальше злоупотреблять гостеприимством доброго Заура. Он собрал свои пожитки, каких было у него немного, и объявил всем о том, что настал час прощания.
Когда Заур услышал, что юноша собирается уходить, то не стал отговаривать, зная, что теперь это бесполезно. Он предложил ему в помощь молодого Дзахо, прекрасно знавшего те края и подрабатывающего иногда проводником, но Хас-Магомед вежливо отказался, душевно простился со старым чабаном и его семейством, а в конце сказал:
– Баркалла. Я никогда не забуду вашей доброты. Всю жизнь буду помнить.
– Тебе всегда рады здесь, Хас-Магомед, не забывай сюда дорогу, – ответил ему Заур, крепко обнял юношу и протянул мешок с припасами в дорогу.
– Клянусь, не забуду. И обязательно вернусь, – после этих слов Хас-Магомед украдкой взглянул на Айшат, стоявшую поодаль, не находившую себе места.
Затем он отправился туда, откуда пришёл – на юг.
Всю ночь Айшат тихо плакала, уткнувшись лицом в подушку, мокрую и холодную от слёз. Никогда она не плакала так сильно, как в ту ночь.