– На теле никаких следов физического насилия обнаружить не удалось. – Криминалист Григорий Сергеев протянул Мирошкину папку с заключением. – На платформе тоже ничего – ни следов драки, ни других зацепок.
– Так, братцы-кролики, надо искать свидетелей. – Мирошкин выразительно глянул на своих бойцов. – Пройдитесь по поселку, постойте на платформе – поспрашивайте, кто ехал в тот вечер в город последней электричкой. Машиниста надо найти – не верю, что он не почувствовал, что на рельсах что-то лежало. Может, что-то и видел, когда к платформе подъезжал. Илья, пускай Стрешнев ищет свидетелей, а ты начни с машиниста.
Теперь, когда рядовой состав занят делом, можно и поразмышлять. Мирошкин включил кофеварку и довольно крякнул. Капитан был сластеной. Этой слабости он стеснялся, считал ее женской, но побороть себя не мог. Сейчас он достал из шкафа коробку конфет и засунул в рот сразу три.
Телефонный звонок прервал его размышления.
– Игорь Сергеевич, к вам Каргин. Да слышу я, – куда-то в сторону сказал дежурный. – Каргин-Барановский.
– Запускай. – Капитан поспешил ликвидировать следы так и не начавшегося пиршества и потянулся за пиджаком. Если хочешь добиться от свидетеля или подозреваемого уважения, встречай его в застегнутом на все пуговицы пиджаке – этого правила Мирошкин придерживался все годы, что работал в правоохранительных органах.
– Разрешите? – Голос был бархатистым, оперным – такие встречаются не часто.
На пороге появился пожилой, но еще весьма бодрый джентльмен в светлых брюках, синем клубном пиджаке и дорогих итальянских ботинках.
– Вы позволите? Леонид Аркадьевич Каргин-Барановский. – Гость с любопытством огляделся. Ни тревоги, ни напряжения – вероятно, с таким же непринужденным видом он входил в фойе театра или в ресторанный зал.
Чувствовалось, что Каргин-Барановский любит выходить в свет.
– Прошу, присаживайтесь. – Капитан с интересом разглядывал вошедшего. Каргин-Барановский был бодр, подтянут – такой вполне мог столкнуть племянника с платформы, если у него, разумеется, имелся мотив. Это капитану Мирошкину и предстояло выяснить.
– Вы, конечно, догадываетесь, по какому поводу вас сюда пригласили?
– Разумеется! Смерть Влади. Очевидно, мне как старшему в семье придется взять на себя подготовку похорон. Консерватория, безусловно, поможет, хотя бы с гражданской панихидой, но основные хлопоты на мне. – Каргин печально кивнул. – Я еще не был в морге, но, судя по всему, хоронить придется в закрытом гробу? – Он вопросительно приподнял бровь. – Ужасная история. Хорошо, что у Ларисы здоровое сердце. Хоронить сына – большое испытание, а ее трудно назвать сильной женщиной.
– Вы хорошо ее знаете?
– Разумеется. После дядиной смерти я много помогал им с Владей. Конечно, не деньгами – они были обеспечены и могли безбедно жить многие годы. Но одинокая женщина с ребенком всегда нуждается в поддержке. Кого-то попросить, куда-то устроить, что-то достать. Да, сейчас это кажется дикостью, но лет сорок назад слово «достать» было понятно каждому.
– Правильно ли я понимаю, что вы были близки с покойным и часто у него бывали?
– Этого я бы не сказал. Владя в отличие от родителей в компаниях не нуждался. – Леонид Аркадьевич тряхнул седой шевелюрой. – Дядя Юра обожал гостей и был душой любого застолья. На моей памяти это был самый хлебосольный хозяин, а я, молодой человек, уж поверьте, повидал многих. Дом всегда был открыт и при Наталье Романовне, это первая жена дяди Юры, и при Ларисе. А Владя совсем другой. Не имею представления, в кого он такой уродился.
– Значит, отношения с покойным у вас не складывались? – Капитан намеренно передергивал.
– Да что вы! Отношения были прекрасные, просто Владя жил затворником. Он даже женат никогда не был! Сомневаюсь, были ли у него вообще романы. – Дядя покойного произнес это с таким видом, как будто именно романы делают человека полноценным членом общества, из чего Мирошкин сделал вывод, что сам Каргин-Барановский точно ловелас.
– Вашему племяннику принадлежала часть ценной коллекции произведений искусства. Кому она достанется теперь?
– Видимо, родственникам. – Леонид Аркадьевич пожал плечами.
– Иначе говоря, вам? – Мирошкин посмотрел ему в глаза.
– Мне? – Слегка обвисшие, делающие его похожим на старого бульдога щеки Каргина нервно дрогнули. – Да нет, я же… Там Агнесса… – Кажется, только сейчас до него дошло, зачем его пригласили сюда. – Вы что же, меня подозреваете? – Голос, еще десять минут назад поражавший оперными раскатами, вдруг сел то ли от испуга, то ли от возмущения. Каргин помолчал немного, пытаясь справиться с волнением. – Я, молодой человек, на чужое имущество никогда не покушался, мне своего хватает. Часть коллекции, очевидно, перейдет в собственность единокровной сестры Владислава Юрьевича Агнессы, если, конечно, он не оставил особых распоряжений. Мне о них ничего не известно и оспаривать их, если они имеются, я не собираюсь. Наконец, у меня алиби на время убийства.
– А вы знаете, когда именно совершено убийство? – удивился капитан.
– Разумеется, как и все. Так вот, к вашему сведению, в ночь со среды на четверг я возвращался из Финляндии со струнным квинтетом. Мы выехали из Хельсинки поздно вечером, после концерта и всю ночь были в дороге. В микроавтобусе нас было семеро, нас досматривали на границе – все время я был на глазах у людей. В Петербурге мы были на рассвете, а расстались около восьми – нужно было заехать в филармонию и выгрузить оборудование. В это время, как я понимаю, Владя был уже давно мертв.
Крыть капитану было нечем: алиби у Каргина-Барановского действительно железное и проверить его ничего не стоит.
Итак, в наличии труп, ценная коллекция и родственники – основные претенденты на наследство, если, конечно, покойный не сделал на этот счет никаких распоряжений. Леонид Каргин-Барановский отбыл, оставив двойственное впечатление. Да, человек интеллигентный, располагающий, но какая-то мелочь не давала Мирошкину покоя. Что именно – он пока не разобрался, но такие разгадки приходят в голову сами, когда нужно, а сейчас стоит заняться поисками завещания покойного Барановского.
Следующий пункт – круг общения Владислава Барановского. Не может человек сорок лет прожить отшельником в большом городе, не бывает такого. Дальше – оценка коллекции. Квартиру они уже опечатали, Мирошкин лично присутствовал и видел шестикомнатные хоромы, от пола до потолка увешанные картинами. Статуэтки тоже имелись – несколько бюстов и греческая богиня, а еще старинные часы, шкатулки, да много всего. Собрание Барановских произвело на него сильное впечатление. Но вот сама квартира выглядела нежилой – какой-то пыльной, старомодной. Ни стереосистемы, ни плазменного экрана, компьютер и тот с трудом нашелся под ворохом бумаг. Комнаты были обставлены старинной мебелью, и это понятно, но на кухне обнаружился не старинный, а просто старый гарнитур, годов, наверное, шестидесятых.
Но по-хорошему с собранием Барановских нужно было что-то решать, и быстро. Коллекция имеет большую ценность, о ней известно многим – не дай бог что пропадет, не сносить Мирошкину головы. Хотя сигнализация в квартире серьезная плюс монументальные двери, современные замки и глухие окна. Не квартира, а неприступная крепость.
– Что, орлы, каковы результаты? – откинувшись на спинку кресла, поинтересовался капитан.
– Никаких, – виновато глянул Никита. – Я весь поселок перетряс – никто ничего не видел.
– А машинист?
– Тоже ничего, – нахмурился Илья. – Да, подъезжая к платформе, он почувствовал, что что-то переехал. Но паники на платформе не было, никто не кричал, хотя парочка пассажиров, по его свидетельству, садилась в первый вагон. Он решил, что ничего серьезного, мало ли какую дрянь люди бросают на пути. Может, там пакет мусорный или собака дохлая, что же, из-за каждого пустяка экстренное торможение устраивать и из графика выбиваться? Словом, плевать он на все хотел.
– А у вас что, Игорь Сергеевич? – Никита уставился на него бесхитростным взглядом.
– Тоже ничего, – буркнул капитан. – Нотариус, у которого хранится завещание Барановского, он же семейный поверенный, как его называет Агнесса, в Штатах на какой-то конференции и вернется послезавтра. У Леонида Каргина-Барановского алиби. Пока не вернулся этот самый юрист, нужно двигать в Дом творчества и дальше работать с местной публикой. Мирок у них, как уже не раз отмечалось, маленький, и все тайное рано или поздно становится явным. Поеду сам, потрясу этих деятелей искусств. Опять же Агнесса Юрьевна, главная наследница семейных сокровищ, все еще в Репине. А вы бросьте все усилия на мир коллекционеров. Узнайте, с кем общался покойный Барановский. Может, кто-то из антикваров проявлял в последнее время к собранию горячий интерес. Действуйте, орлы. Давайте так: Стрешнев продолжает искать свидетелей, а Полуновский занимается искусством, ему это ближе.
– Это еще почему? – ревниво встрепенулся Никита.
– У него сестра искусствовед.
– Добрый день, Агнесса Юрьевна. – Капитан приблизился к лавочке в сиреневых зарослях. Он намеренно застал Барановскую врасплох. Уж слишком она была выдержанной и готовой к разговору в день их знакомства. Посмотрим, что будет на этот раз.
День выдался жарким. Очередной скучный, вопящий о радости жизни день. Такими они казались Агнессе со времен консерватории. Лето и весна радовали в детстве, а потом только острее заставляли почувствовать собственную неполноценность. Подружки бегали на свидания, целовались, им объяснялись в любви, у них случались трагедии на почве неразделенных чувств, они выходили замуж, по бульварам и проспектам гуляли парочки, а Агнесса бродила отвергнутая всеми, как прокаженная. Обида и горечь всегда охватывали ее в это время года. Нелюбовь к лету она сохранила со студенческих времен на всю жизнь.
Но сегодня настроение у нее было на редкость хорошим. Агнесса даже выползла посидеть на лавочке и сейчас с удовольствием нежилась в лучах ласкового северного солнца, щуря глаза и бездумно улыбаясь. Из полусонной неги ее вывел незнакомый голос. Агнесса открыла глаза и попыталась разглядеть нарушителя покоя.
– Капитан Мирошкин. Мы с вами на днях беседовали.
– Ах да. – Она недовольно вздохнула. – Чем обязана?
– Хотел поговорить о вашем покойном брате.
– Я все уже сказала. Мы почти не общались, подробности его жизни мне неизвестны.
– Насколько я понимаю, и вы, и покойный работали в консерватории? – Мирошкин решил не отступать.
– Да, но это ничего не значит.
– По вашему собственному утверждению, музыкальный мир тесен, все на виду, а тут единокровный брат. Ни за что не поверю, что до вас не доходили слухи о нем.
– Не верите? – Агнесса усмехнулась. – Тогда поспрашивайте людей. Влад был пустым местом, о нем просто нечего было сказать.
– Хорошо. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье и о коллекции. – Капитан зашел с другого бока.
– Коллекцию собирал мой дед, профессор востоковедения, – без энтузиазма начала Агнесса. – Она формировалась с середины 1920-х годов до конца 1940-х. Когда у отца появилась возможность, разумеется, уже в зрелые годы, он пополнил ее несколькими ценными экспонатами. После его смерти коллекция перешла в нашу коллективную собственность – мою, Влада, Леонида и его матери.
– Это, простите, как? – наморщил лоб Мирошкин.
– Эта коллекция принадлежит не одному человеку, а всей семье. Мы могли распоряжаться ею и ее отдельными предметами только сообща. Продать, обменять, выставить – для всего требуется единогласное решение. Но хранится собрание целиком в доме деда, в квартире, где жил Владислав.
– Интересно. И как это происходило на практике?
– Да никак. Никто из нас не собирался ничего продавать из дедова собрания. Все мы хотели сохранить его в целости. Иногда мы выставляем отдельные предметы, но только в серьезных музеях и галереях и с гарантией абсолютной сохранности.
– Выходит, Владислав Юрьевич был в вашей семье кем-то вроде штатного хранителя?
– Можно сказать и так. Но это все не означает, что мы часто встречались или устраивали ревизии. У нас есть доверенное лицо, я уже говорила. Этот человек занимается делами коллекции: ее сохранностью, выставками, договорами со страховщиками и прочим.
– Вероятно, такие услуги недешево стоят? – Мирошкин как бы невзначай скользнул глазами по убогому наряду собеседницы.
– Эти услуги в основном окупаются выставками. Однажды нам пришлось продать старинную табакерку, и это надолго решило вопрос с оплатой поверенного.
– С Леонидом Аркадьевичем вас, вероятно, связывают более близкие отношения, чем с Владиславом?
– Если считать единицей отсчета наши отношения с Владиславом, то у меня даже с местным сторожем они более близкие, – съязвила Агнесса. – За последние две недели мы со сторожем беседовали чаще, чем с Владиславом за последние двадцать лет.
Любопытная семейка.
– А у Леонида Аркадьевича с Владиславом сложились отношения?
– Думаю, примерно так, как и у меня. Хотя дядя Леня в силу своей природной общительности интересовался им больше. Поздравлял с праздниками, иногда приглашал в гости – кажется, безуспешно. Сам Леня тоже у него бывал.
– Откуда вам это известно, если вы не общались с братом?
– Дядя Леня рассказывал. Звонил и отчитывался: «Вчера заезжал к Владиславу, у него все в порядке».
– Что ж, если вам больше нечего добавить, благодарю, что уделили мне время. – Капитан поднялся.
Не хочет Барановская откровенничать – не надо, обойдемся без нее. Вон сколько народа шныряет за кустами, и у каждого ушки на макушке.
– Добрый день, Дмитрий Гаврилович! – Капитан отыскал своего недавнего собеседника.
– А, господин полицейский! Здравия желаю. – Композитор устроился в пластиковом кресле у коттеджа. – А я вот новости просматриваю. Внучка планшет подарила, так я, извольте видеть, даже газеты перестал покупать: все здесь. А как ваше расследование? Нашли хулигана, который толкнул Владислава Юрьевича под поезд?
– Пока нет. Но ищем.
– А ко мне по какому вопросу? – Он сдвинул очки на кончик носа.
– Вы хорошо знакомы с семьей Барановских, вот я и понадеялся, что расскажете о них, – попросил капитан, присаживаясь на ступеньки коттеджа.
– Не согласен с формулировкой. Я знаю не семью, а о семье.
– Хорошо, пусть так.
– Семьей этих людей назвать сложно. Семья – это же не просто кровная связь, это еще душевная теплота, близость. У Барановских этого не было. Не стало после смерти Юрия Николаевича. Ольга Николаевна, мать Леонида, была женщиной сухой, она не смогла сплотить семью после смерти брата. Агнесса и Владислав – дети от разных браков и никогда не были близки. После смерти отца они, кажется, вообще не общались.
– Давно умер Юрий Барановский?
– Лет сорок назад, Агнесса и Владислав были еще детьми. И знаете, после его смерти как будто проклятие какое-то нашло на весь род.
– В каком же это смысле?
– В самом прямом. Юрий Барановский был популярным композитором и ярким человеком. Открытый дом, множество друзей, ученики, поклонники, семья, дети. Он дважды был женат, слыл дамским угодником, красиво ухаживал, защищал друзей, восстанавливал против себя недругов. У него была красивая, полноценная жизнь. Сестра Юрия Николаевича тоже была женщиной успешной, хотя и несколько в иной области – сделала карьеру по партийно-профсоюзной линии. Они с братом поддерживали близкие отношения, Юрий Николаевич всегда относился к племяннику как к сыну. Одним словом, это была дружная семья, но после его смерти все распалось. Бывшие жены Юрия Николаевича устроили свою жизнь. А вот его дети выросли какими-то, как бы сказать точнее… Неполноценными, что ли?
– Что вы имеете в виду? – нахмурился капитан.
– Видите ли, ни Владислав, ни Агнесса не унаследовали талант отца. Но дело даже не в этом. Оба они какие-то бледные, неживые. Замкнутые, неустроенные люди. Ни один не сумел продолжить род. Слава богу, хоть Леонида Аркадьевича не коснулся этот вирус вырождения. Энергичный, способный человек, открытый. У него трое детей от разных браков, вы в курсе? Младшая, Машенька, здесь часто бывала в детстве. Очаровательная особа, сейчас уже, конечно, совершенно взрослая. Но Агнесса и Владислав – безжизненные ветви некогда сильного родового дерева. – Композитор Никонов смягчил улыбкой излишнюю патетику этих слов.
– Скажите, как по-вашему, у Владислава Барановского могли быть враги?
– Я уже отметил, что плохо знаю это поколение Барановских. Владислав Юрьевич был замкнутым человеком. Нет, он, безусловно, был вежливым и хорошо воспитанным, несмотря ни на что. И как о преподавателе я слышал о нем только лучшие отзывы.
– Простите, что значит это «несмотря ни на что»? – заерзал капитан.
– Между нами: его мать никак нельзя назвать человеком нашего круга. Девушка из простой семьи, необразованная, манеры оставляют желать лучшего. Ее у нас не любили. После смерти Юрия Николаевича она здесь, собственно, и не появлялась.
– А мать Агнессы?
– Наталья Романовна? О, это была царственная дама. Прекрасно ее помню. Красавица, умница, кандидат наук. Сколько внутреннего достоинства, грации!.. Жаль, Агнессе Юрьевне не передалась ее красота.
– Говорите, после смерти Юрия Барановского его бывшие жены и дети не общались?
– Насколько мне известно – нет. Да и что их могло связывать? Обе, насколько я знаю, снова вышли замуж. А Владислав и Агнесса встретились только в консерватории. Оба учились у нас, Владислав Юрьевич одно время даже подавал определенные надежды. Увы, достигнуть успеха ему не позволило отсутствие смелости, внутренней свободы. Он предпочел остаться на кафедре в качестве преподавателя. – Дмитрий Гаврилович сделал рукой изящный жест.
– А как же коллекция? Агнесса Юрьевна говорила, что коллекция находится в совместном владении.
– На этот счет я, уж простите, сказать ничего не могу. Я был у Юрия Николаевича и видел это удивительное собрание, но что касается вопросов владения – это, простите, не ко мне.
– Дмитрий, пора принимать лекарства! – Из распахнутого окна выглянула пожилая дама с элегантной стрижкой.
– Иду, Лидушка. Прошу меня извинить, господин капитан.
Итак, из всего семейства один Леонид процветает, что, впрочем, и так очевидно, и у него единственного имеются наследники. Впрочем, алиби у него тоже имеется. Железное.