Где-то в бескрайних просторах космоса – если вы в его существование вообще верите – сталкиваются кометы, разлетаясь на сотни мерцающих и шипящих осколков, шарами для боулинга с грохотом ударяются друг о друга астероиды, фейерверками из непостижимых цветов взрываются галактики, кубиками конструктора рассыпаются созвездия. Список можно продолжать долго, но сократим до простого – там же происходит остальная красота, которую так часто можно увидеть на картинках.
В общем, хаос творит невероятные образы, да и не только образы – он просто творит. У порядка так никогда не выходит – он слишком уж педантичен и боится, как бы чего не вышло, как бы что-нибудь оказалось не на своем месте.
Все, что происходит в этих невероятных просторах гуталиново-тряпичной черноты, творится и в сознании, когда его захватывают душные и вязкие, как плавленая ириска, сны. Мысли, образы, впечатления сталкиваются и взрываются непонятно чем – отсюда вам люди с головами коней, говорящие животные и другие ночные бренди. Да и вещие сны шатаются где-то в этой же категории, как бедные родственники.
Так и в голове Шляпса этот хаос – который отвечает не только за сны, космические картинки и даже магию, а за вещи и куда более серьезные – развлекался, как мог.
Господин Диафрагм загорал на пляже – почему-то в одежде. Но, в конце концов, это же сон, тут это не самая странная вещь, которая может приключиться.
Вот парящие над морем платья Бальзаме Чернокнига еще стояли отдельного внимания – и то, потому что кричали они прямо как чайки.
Шляпс загорал и наслаждался тишиной – парящие платья не в счет, главное, что не говорили люди. Это было неописуемым ощущением – наконец-то хоть на какое-то время оказаться в месте, где тебя никто не дергает и ни трогает. И пускай это всего лишь сон.
– Не подскажете, а сколько времени?
Люминограф аж подпрыгнул – не просыпаясь, естественно.
Над Шляпсом стоял… ну, как бы правильно сказать, скорее уж стояли Глиццерин, Увертюр, Честер и Бальзаме, просто все соединившиеся в одном человеке. И нет, это не был монстр, пошитый Морфеем: внешне незваный гость смахивал на пиротехника, хотя и с фигурой режиссера, от кутюрье ему достался парик, а от церемониймейстера – одежда.
– Я на вас что, за день мало насмотрелся?
Платья-чайки что-то выкрикнули.
– А можно светопарат? Сделать люминку?
– Нет, я же говорил об этом наяву – и не собираюсь менять своих решений во сне.
– А как насчет пиджака со стразами…
– Даже не договаривайте. Нет, брысь из моего сна.
Шляпсу просто повезло, что на этот раз сновидение оказалось осознанным, и можно было гулять по волнам сознания без спасательного круга, соображая, что все понарошку. Стань это обычным сном, и люминограф уже давно бы бегал от всех четверых в надежде, что его не догонят и не заставят надевать пиджак, сшитый Бальзаме.
– И ни философа я вам не заплачу! – забасило сновидение. Голоса оно меняло, как перчатки.
– Да, да, господин режиссер, я понял это и наяву. А теперь просто катитесь отсюда, ладно?
– Ядрить-перекартить-свистить!
– Что? – а вот теперь Шляпс вздрогнул и вскочил, оглядываясь по просторам своего сновидения. Но комбинация из четырех человек исчезла. – По-моему, это не смешно!
– Жизнь-твоя-моя-чего-как?
– Так, господин молодой человек с Аномалососом, если вы думаете, что я не помню ваших кривляний днем и не вспомню их сейчас, то вы…
– Трить-крить-фьить! Я она же жить!
Господина Диафрагма копьем пронзило какое-то невероятное чувство тревоги и беспокойства. Последнее, что он увидел перед тем, как проснуться – какой-то слабенький зеленовато-белый огонек.
И, надо сказать, пробудился Шляпс хоть и в легеньком холодном поту, но очень даже вовремя. В высокие узкие окна уже давно стучался свет, не ждавший приглашения и врывавшийся в комнату, как дальний родственник, нагрянувший в гости вот просто так.
Люминограф поворочался и хотел было провалиться обратно в пучину бессознательного, но очень не вовремя вспомнил, что ему совсем скоро надо быть в доме Крокодилы.
И стало ему лень.
Дом мадам Крокодилы на Метафорической Улице сложно было пройти мимо, не заметив – он стоял там, как страус посреди стаи фламинго, только, надо сказать, очень отъевшийся страус. В отличие от всех других домиков с тонкими и узкими фасадами, которые словно носили корсет, этот дом, хотя даже домище, скажем так… разнесло. Во всей Хрусталии не найти было здания с более широким фасадом – даже театр уступал даме первенство.
И поэтому, ни то к счастью, ни то к горю Крокодилы, каждый дурак знал, кто живет в этом доме. С одной стороны, ужасно, никакой тебе личной жизни. Вот проходит каждый второй и тут же понимает, что где-то внутри копошится тучная Крокодила. А с другой – когда зовешь гостей, никто не потеряется и не сможет придумать отговорку по типу: «Ой, знаешь, я перепутал дома, они ведь все такие узенькие и похожие, все типовые».
Шляпс завидел эту махину еще издалека и чуть сбавил шаг. В конце концов, никто не говорил, что он не должен опаздывать – можно ведь хоть раз побыть непунктуальным?
– Господин, постойте, постойте! – окликнули его.
– Ну началось, – пробубнил люминограф. – Если вы собираетесь спросить, сколько сейчас времени, то…
Шляпс слегка отпрянул, потому что лицо с густыми бакенбардами и огромной шевелюрой, напоминающей львиную гриву, чуть не поцеловало Диафрагма.
– Ох! Я на секундочку, просто хотел узнать, как мне найти дом некой мадам… Крокодилы
Шляпс смерил мужчину таким взглядом, каким обычно смотрят врачи на умалишенного, решившего, что он и есть врач.
В других обстоятельствах люминограф не стал бы рассказывать кому попало, кто где живет, но, поскольку дом Крокодилы был своего рода общественным достоянием, Шляпс мрачно ткнул пальцем в нужное здание.
– Вот. Удивлен, что вы не знаете.
– Ах, точно же! – мужчина поправил пенсне и огромный аляпистый бант на вороте. – Память, простите, память… Старость, старость, старость…
– Ваша секунда вышла. Простите, я спешу, – Шляпс зашагал, но мужчина устремился за ним.
– Просто хотел заранее разведать, куда идти через пару дней – меня, знаете ли, позвали помогать со свадьбой.
– Какое совпадение, меня тоже, – дважды замороженные сосульки, посыпанные снегом, не бывают такими же холодными, как голос господина Диафрагма. – Простите, мне это абсолютно не интересно.
– Ох! А какая же ваша роль на свадьбе?
Желая поскорее отвязаться от надоедливого, Шляпс быстро поднялся на крыльцо, нажал на магический звонок, а потом легонько ударил рукой по сумке, словно бы разучившись говорить.
– Не понял? – удивился мужчина.
В этот момент открылась дверь – люминограф вошел в дом, – и дверь закрылась.
Мужчина с здоровенными бакенбардами и не менее здоровенным аляпистым бантом спустился с крыльца и облокотился о перило.
– А, конечно же, люминограф! Тот самый… – осенило его. – Ну и чудненько. Ну и замечательно. Ну и будет вам свадьба… Уж это-то точно, да.
Не успел Шляпс войти в прихожую, как к нему тут же прицепилась еще одна прилипала – люминографа под руку подхватил Честер Чернокниг.
– Ого, какая точность! – выпалил он. – С такой точностью свадьба будет просто грандиозной! Особенно, если все будут смотреть на ваши замечательные часики…
Вспоминая опыт общения с Бальзаме, люминограф хотел попросить Честера поторопиться, но тот уже потащил Шляпса наверх.
Диафрагм не успел даже удивиться, а они уже поднимались вверх по широкой закрученной лестнице. Дом, заметил Шляпс, выглядел каким-то уж слишком просторным и пустым – его можно было заселить труппой актеров, и еще бы осталось место для цирковых животных и парочки-тройки наемных рабочих. А в углу вполне комфортно могло чувствовать себя десятка два големов.