Старший инспектор отдела уголовного розыска Майкл Мэтлок наблюдал за собой с тошнотворным отвращением, какое охватывало его всякий раз, когда приходилось оценивать собственные появления в средствах массовой информации. Никак не мог он привыкнуть к тому, до чего старо смотрится. К тому, что вот это морщинистое нечто пятидесяти с лишним лет от роду он сам и есть.
Нельзя сказать, что ему не нравился собственный внешний вид. На самом деле он втихаря считал, что по-прежнему очень даже. Все еще подтянутый, все еще четкий. Рок-н-ролл все еще при нем. Народ говаривал, что он немного похож на Эджа из “Ю-Ту”[1], но это, видимо, просто потому, что Мэтлок носит такую же, как у Эджа, шерстяную шапочку. Но на брифинге для прессы в шерстяную шапочку не нарядишься. В помещении-то, уж во всяком случае.
Приходится признать: лысеешь.
“Жертву звали Сэмми Хилл, – произносил Мэтлок. – Молодая женщина, на нее напали и убили ее вскоре после полуночи, когда она шла по Конуэй-парку”.
Он слышал, как изображает по такому случаю свой телефонный голос. Пытается подкрепить “з” и тормознуть на всех глоттальных. Можно подумать, для ужасного сообщения, которое ему по долгу службы приходится оглашать, его родному килберн-хай-роудскому выговору недостает вескости. Как преподносить новости, которые никому не хочется слышать? Какими словами или тоном можно вообще прикасаться к печали и ярости, что почувствуют зрители от этих новостей? К невыразимой досаде от ужасной неизбежности всего этого? Сколько подобных заявлений ему приходилось делать за годы? Всю жизнь в полиции, а ничего ж не меняется.
“Жестокое убийство. Зверский, бессмысленный поступок. И мы желаем заверить общество, что делаем все от нас зависящее, чтобы поймать злоумышленника. Однако убийца пока на свободе, и хотя мы не можем исключить возможность, что Сэмми знала своего обидчика, судя по некоторым признакам, нападение было случайным. Угораздило человека, что называется, не вовремя”.
Помощник заместителя комиссара полиции ткнул в клавишу на ноутбуке. Картинка застыла. Мэтлок в тот миг как раз переводил дух, но смотрелся так, будто воет. Как фигура с картины “Крик” Эдварда Мунка. С поправкой на то, что настолько лысым Мэтлок не был и уши ладонями не зажимал.
Но ужаснулся не меньше. И растерялся тоже.
Странное это дело: стоп-кадр словно бы содрал с Мэтлока маску и запечатлел испуг, гнев и мучительное бессилие, до этого скрытые за энергичным тоном и официальностью. Мэтлок чувствовал себя на той пресс-конференции в точности как существо с полотна Мунка. На всех подобных пресс-конференциях он чувствовал себя так. Всего лишь человек он, никуда не денешься.
– “Угораздило не вовремя”?
Помзамкомиссара полиции говорил медленно. Холодно. Для Мэтлока дело запахло керосином, но Мэтлок не понимал с чего.
– Ага. Очень прискорбно, сэр, – за неимением никакого другого ответа согласился Мэтлок.
– Вы что имели в виду?
– Что я имел в виду?
– “Угораздило не вовремя”. Что вы имели в виду?
Мэтлок ощутил легкий прилив гнева. Захотелось сказать: “Нуачо!” – как вечно говорила ему дочка его подруги Нэнси, подросток. Захотелось сказать, что, блин, очевидно же, что он имел в виду. Что место этой несчастной женщины на земле оказалось мишенью катастрофического случайного вторжения. Все равно что метеорит рухнул на нее с неба. Что жизнь ужасна, жестока и совершенно, космически несправедлива, а угрюмая и жуткая истина – в том, что подобное могло бы случиться с любой женщиной. Захотелось сказать, что пересеклись дорожки невинной жизни и жизни злобной и психотической.
– Я подчеркивал случайность этого нападения, сэр, – тихо ответил Мэтлок. – Практически уверен, что это не семейные разборки. На мой взгляд, убийца просто наткнулся на свою жертву. Плюс-минус пять минут – и попалась бы другая девушка. Я считаю важным донести это до людей.
– Я не об этом спрашиваю, Мэтлок.
– Тогда я не понимаю, о чем вы спрашиваете, сэр.
– Правда?
– Правда. – И действительно не понимал. Мэтлоку совершенно невдомек было, к чему это все.
– Конуэй-парк – общественное место, верно? – спросил помощник замкомиссара.
– Да.
– И, насколько мне известно, в этой стране нет комендантского часа.
– Комендантского часа? Не слыхал, нет.
Хрупкое хладнокровие помощника замкомиссара полиции наконец рвануло.
– Тогда какого же хрена вы говорите людям, что эту женщину угораздило не вовремя? Феерический, феерический вы придурок!
Феерический придурок? Он что, действительно так и сказал? С каких это пор помощники замкомиссара полиции стали выражаться, как школьники? С тех пор как так стали выражаться премьер-министры, предполагал Мэтлок.
– Ну, – начал он, – я же говорю, я не буквально. Пытался указать на случайность…
Помощник замкомиссара еще раз ткнул в клавишу, и беззвучно вопивший образ гнева и растерянности содрогнулся и ожил, вновь облекшись маской уверенного, спокойного, надежного полицейского.
“К сожалению, приходится допускать, что этот человек, скорее всего, нападет опять. Соответственно, призываю всех женщин в этом районе быть предельно бдительными. Планируйте дорогу домой заранее, по возможности избегайте безлюдных кварталов. Старайтесь перемещаться парами…”
В клавиатуру ткнула другая рука. С ярко-красными точеными ноготками.
– Господи, Мик! Такое впечатление, будто ты говоришь, что это она сама виновата.
Ой бля. Дошло наконец. Действительно получилось похоже на то.
Дженин Тредуэлл – из Скотленд-Ярда, руководитель отдела по связям с общественностью и медиа. Мик Мэтлок – старший инспектор убойного отдела Скотленд-Ярда. Они друг с дружкой почти всегда ладили. Но явно не в этот раз.
– Ты действительно так думаешь? – спросила она.
– Да! – рявкнул помощник замкомиссара полиции. – Вы в самом деле таковы?
– Послушайте. Я просто хотел…
Но вопрос был, очевидно, риторическим.
– И все-таки? – настаивал помощник замкомиссара, упиваясь возможностью засветить всем доказательство собственной прогрессивности. – Вы из таких, которые считают, что девушке не надо было и соваться в тот парк?
– Нет! Я просто…
– Эта женщина не виновата в том, что на нее напали, Мик, – проговорила Дженин. – Виноват напавший.
Тон у нее был помягче, но задевал он Мика сильнее, чем фарисейский выпендреж помощника замкомиссара. Она права. Ну конечно, права. Ему стало стыдно за дурацкий выбор слов – и он смутился от того, что Дженин решила, будто он даже не понимает своей ошибки.
– Да, Дженин, я целиком и полностью это понимаю, но…
– Но тем не менее! – встрял помощник замкомиссара, уже едва не вопя. – Вы оказались в телеэфире и сообщили половине населения этой страны, что если им не хочется, чтобы их грохнули, пусть держатся подальше от городских парков после наступления темноты, иначе их угораздит не вовремя. Вы в каком веке живете?
Мэтлок оставил попытки объясниться. Действительно надо было сформулировать получше.
– Извините, – сказал он и обратился к Дженин: – Надо полагать, отделу по связям с прессой разгребать тут будь здоров сколько.
– Боюсь, да.
– Глупость сморозил.
– Есть немножко, – подтвердила Дженин.
– Чудовищная, чудовищная тугоухость, – добавил помощник замкомиссара, праведно негодуя.
– Можно я вернусь к расследованию? – спросил Мэтлок. – Перед тем как меня сюда вызвали, я намеревался осмотреть труп.
– К расследованию? Да боже упаси, – отрезал помощник замкомиссара. – Уж точно не раньше, чем эта жуткая лажа полностью выдохнется.
Мэтлок развернулся и вышел. Он допустил промашку – и понимал это, но недосуг ему беседовать со старшим сотрудником полиции, употреблявшим в речи понятие “выдохнуться” применительно к чему угодно, кроме газированных напитков.
Он вернулся в Оперативный штаб. Мэтлок обожал свой Оперативный штаб. Тамошнее напряжение, суматоху. Чувство общей цели. Мерцающие экраны, стрекот клавиш. Звонящие телефоны. Кипящие чайники. Скрипящие мозги. Вот где все делом заняты. Вот где забивают гвоздь по шляпку. Защищают невинных. Карают виноватых. Отдел уголовного розыска Скотленд-Ярда, сердце города. Вот где они станут ловить мерзавца-психа, убившего Сэмми Хилл.
– Да вы в тренде, шеф, – сказал сержант угрозыска Бэрри Тейлор, отрывая взгляд от своего телефона. – Прям номер один! #НеЕеВина.
Вокруг добродушно зааплодировали.
Мэтлок коротко поклонился. Никогда не стоит дергаться при своих ребятах. Он читал “Гардиан”. Понимал, что и язык меняется, и нравы. И совершенно не сомневался в том, что все к лучшему. Но до чего ж легко здесь промахнуться.
– Кажись, все чуток негативненько, – продолжил Тейлор. – У народа в голове не помещается, как это вы могли сказать, что зря та девушка вообще оказалась в парке.
– Я не говорил…
– Вы сказали, что ее угораздило не вовремя, шеф, – напомнил ему Тейлор, широко улыбаясь. – В какую часть этой фразы я не врубаюсь?
– Это фигура речи, Бэрри. А контекст как же? Контекст теперь хоть кого-то вообще парит?
– Нет, шеф, – встряла констебль угрозыска Сэлли Клегг. – Никого не парит. Вам бы надо к этому привыкнуть.
Тейлор и Клегг были Мэтлоку ближайшими коллегами. Его основной группой. Здоровый контраст – эта парочка. Тейлор – нахальный и уверенный в себе, слегка “котяра”, но ему хватало обаяния и ума, чтобы (как правило) выходить сухим из воды. У Клегг самоуверенность так явно не перла, но стержень имелся – и был ей необходим: в команде она была младшей, да еще и женщиной. Отдел уголовного розыска – мир уже теперь не исключительно мужской, но женщины по-прежнему оставались в очевидном меньшинстве.
– Ух ты. – Тейлор нахмурился. – А вот это плохо.
– Что? Что “плохо”? – спросил Мэтлок.
– Мэр Лондона призывает вас либо извиниться, либо подать в отставку. Всамделишный мэр. У него это под тегом #НасилиеБедаМужчин.
– Насилие? Кто сказал хоть что-то про насилие? Мы ничего про насилие не говорили.
Тейлор пожал плечами.
– Похоже, он это просто допустил.
У Мэтлока пискнул телефон. Прилетело сообщение от Нэнси: “Какого хера ты натворил? Ты в новостях”.
Мэтлок включил общий служебный телевизор. “Новости-24” Би-би-си. Только о нем и разговоров. Всевозможные представительницы женских объединений и кризисных центров, а вдобавок к ним члены парламента обеих палат единодушно осуждали его отвратительную “тугоухость в обвинении жертвы”.
“Подавляющее большинство изнасилований и сексуальных домогательств совершают мужчины, – уверенно заявлял парламентарий-мужчина, представитель избирательного округа, к которому относился Конуэй-парк. – Если мы хотим оградить женщин, ставить под сомнение нужно то, что определяет нравы и выбор мужчин”.
Мэтлок внезапно рассердился. Он понимал, что если посмотреть на все шире, парламентарий говорит по делу, но дело это общественно-политическое, а у Мэтлока тут расследование убийства. Он что, парламентарий этот, действительно думает, что безопасности его избирательниц будет полезнее, если полиция призовет убийц и насильников пересмотреть свои умонастроения?
– Это, блин, безумие какое-то, – сказал он. – И опасное к тому же.
– Да ладно, шеф, – злорадно отозвался Тейлор. – Патриархальная вседозволенность – коренная причина женской уязвимости.
Он цитировал недавний свод рекомендаций полицейским и с удовольствием наблюдал, как шеф в узлы вяжется на тему того, что сам он считал “дурдомом политкорректности”.
– Да так и есть, Бэрри, – насупленно сказала Клегг. – А что, блядь, еще? Мы ж не сами себя лупим, между прочим.
– Ну начинается, – проговорил Тейлор с деланой усталостью.
– Ты права, Сэлли, – сказал Мэтлок. – Патриархальная вседозволенность совершенно точно есть коренная причина женской уязвимости. Так было с тех пор, как пещерный человек втащил женщину за космы в пещеру. Но если просто желать вслух, чтоб оно было не так, ничего не изменится.
– Умоляю, только не говорите этого в своем заявлении, шеф, – отозвалась Клегг. Начальника она обожала и от души надеялась, что он не вляпается еще сильнее.
– Не говорить чего?
– Что мужчины – пещерные люди, а женщинам лучше бы смириться с этим.
– Да я не это сказал… Заявление? Какое, блин, заявление?
– Ну, они явно заставят вас выступить с заявлением. Придется вам выйти с полным меа кульпа[2].
– Не собираюсь я ни за что извиняться – и уж точно никаких заявлений делать не буду. Мне убийство надо расследовать.
Клегг с Тейлором поглядели на него с усталой жалостью.
– Да ну само собой, вы сделаете заявление, – произнесла Клегг. – Вы в каком веке живете?
– Ну раз уж ты спросила, Сэлли, подумываю перебраться в двадцатый. Для начала, там музыка лучше.