Близок капиталистический конец света. Пять крупнейших американских инвестбанков испарились за считанные дни, а их коммерческие собратья подвергаются огосударствлению в масштабах, и не снившихся большевикам. На самом западном Западе государство стало центральным игроком рынка и бодро превращается в играющего тренера. Вывод политиков однозначен: капитализму в старом понимании пришел конец, идеология рынка похоронена. Президент Франции Николя Саркози с трибуны председателя Евросоюза громогласно заявил: «Идеология диктатуры рынка и бессилия государств мертва, финансовый кризис положил ей конец». «Необходима новая форма капитализма, основанная на ценностях, которые ставят финансы на службу бизнесу и гражданам, а не наоборот. Система должна быть полностью модернизирована, и модернизация должна быть всемирной».
Бьет час капиталистической частной собственности? Экспроприаторов национализируют?
Если строго подходить к акту именования и не украшать, не глядя, табличкой «капитализм» все заборы западнее Бреста – этот час уж лет сто как пробил[3].
Используя «капитализм» как имя конкретной теоретической модели – идеализации типа «динамической системы» либо «идеального газа», – приходится признать: типы экономики, чья суть, пусть грубо, могла быть схвачена этой абстракцией, исчезли в пламени мировых войн.
Капитализм же в обыденном понимании слова – это общество, где правят капиталисты, то бишь стальные, нефтяные, автомобильные магнаты, где пролетариат борется за свои права. Но в развитых странах Запада стальные и прочие магнаты остались лишь в художественной литературе. Последние реликты доживают свой век только у нас да в Индии. Гейтс и Баффет по роду деятельности имеют крайне мало общего с Джоном Рокфеллером. С пролетариатом дела обстоят не лучше.
Как ни крути, всевластие капитала плохо сочетается с могущественной Федеральной резервной системой, командующей банками, с Комиссией по ценным бумагам и биржам, держащей в строгости фондовый рынок. Не говоря уже о том, что сам фондовый рынок – институт по определению антикапиталистический. На фондовом рынке физические и юрлица покупают доли в собственности других и продают частицы своей. Этот мощнейший механизм как гидропушка каждодневно занят размыванием устоев частной собственности. Как следствие, почти все крупные корпорации давно уже находятся в перекрестной собственности сотен, тысяч, сотен тысяч людей и являются не частными, а публичными (слово-то какое!). Об этом у нас не принято говорить и думать, но увы – от помещения головы в песок страус не становится капиталистичнее.
Наконец, сам фондовый рынок – опять-таки лишь по инерции сохраняет это название. Те, для кого «рынок» всюду, где торгуют или меняются, не отличат колхозный базар от обмена верительными грамотами. Ну с них и взятки гладки. Но если придавать словам хоть какой-то смысл, придется вспомнить, что среди аксиом неоклассики – представления об однородности, равнокачественности товаров на рынке, о том, что у всех покупателей есть бесплатная, мгновенная и полная ценовая информация. Представьте, что останется от этой модели, если каждому покупателю плеера придется по дороге к кассе глубоко изучить постановку управления качеством на заводе-изготовителе, предпринять исследование структуры и конъюнктуры электронной промышленности?
Но на фондовом рынке и это еще цветочки. Покупается ценная бумага – символический заменитель, финансовый инструмент, дающий доступ к участию в некой собственности. В этом смысле покупка акции никакого отношения к покупке брюк или брюквы не имеет. Это акт, требующий предварительного фундаментального анализа, где часто вообще непонятно, какая информация нужна, как ее раздобыть и как проверить достоверность. Приобретаемая собственность, кстати, вполне может относиться к классу «невидимых активов», ищи потом ветра в поле. В любом случае приобретение акции предваряется не только покупкой информационных услуг, но и щедрой оплатой работы аналитиков. Модели «рынка» ничего подобного не предусматривают.
С появлением фондового рынка ареал применимости понятия «капитализм» стал съеживаться на глазах. Смертельный удар капитализму нанес рузвельтовский New Deal перед Второй мировой войной. На месте буржуазного выросло совершенно иное общество, по многим параметрам противоположное.
Происходящее сегодня – очередной решительный шаг к новому типу посткапиталистических обществ. Не первый и не последний, но заметный рывок вперед. После рузвельтовской революции была кратковременная реакция, откат назад, когда к власти пришли неоконсерваторы и пытались романтично обличать порочность госрегулирования, требовать отмены излишней регламентации, но из этого ничего не вышло. Сегодня, видимо, накатила вторая волна революции, которая не церемонится даже с внешними капиталистическими приличиями и ритуалами.
Если и говорить о конце капитализма – то именно у нас, в России. Наш эндемичный капитализм оказался недолговечен. Он был директивно провозглашен и фактически начат «шоковой терапией» Гайдара в 1992 году. Но не продержался и двух десятилетий. И дождь – вкупе с вливаниями из государственных источников – смывает все следы.
В каком же смысле у нас был капитализм? И куда он подевался?
Когда после победы большевиков в 1917 году в Советской России заговорили о том, что мы, мол, строим социализм, Владимир Ильич первым сказал: а давайте разберемся сперва, кто такие эти «мы»? Ведь социализм-то у нас «в известном смысле». В стране, по понятиям Маркса, абсолютно не пригодной для социализма, к власти пришла группа товарищей, влюбленная в социализм идеологически и пытающаяся на зыбкой почве, «в одной отдельно взятой стране» соорудить нечто, напоминающее идею. Но жизнь брала свое: сначала разорила остатки фабричного уклада, потом заставила отменить военный коммунизм, потом – ввести НЭП, после – приступить к коллективизации, не предусмотренной никакой теорией социализма…
То, что у нас в 1990-х считалось российским капитализмом, конечно, снова было «капитализмом в известном смысле». В стране с фантастически сложным хозяйственным и политическим укладом к власти пришла группа господ, которые (наверняка из лучших побуждений) идеологически хотели «внедрить» капитализм, слабо представляя, что это такое и как его воткнуть в непознанную реальность. Так и просуществовал 16 лет в отдельно взятой России одинокий книжно-карикатурно-игрушечный капитализм в недоумевающем, а по ходу дела все более враждебном некапиталистическом окружении.
Дембольшевики – люди упорные, часть своих идеологических гвоздей в жизнь все-таки вколотили, в том числе сделали экономику «открытой» в меру своего понимания. В результате она сильнее всех пострадала от кризиса, разразившегося в другом полушарии. В то время как в эпицентре финансового урагана американский фондовый рынок упал на 15 процентов, наши индексы РТС и ММВБ обрушились более чем в три раза. Открытие российской экономики может оказаться наиболее запоминающимся нашим открытием в XX веке. Рыбки решили просверлить дно аквариума из любопытства, стремления к единству всего сущего и оптимизации поступления корма.