Кристина + Сергей = смерть. Любовь под присмотром КГБ - читать онлайн

Часть третья

На конференции в Сан-Франциско в июне 1945 года от имени Советского Союза Андрей Андреевич Громыко подписал Устав ООН. Этот символический акт закрепил за ним место в истории дипломатии.

В апреле 1946 года Громыко утвердили постоянным представителем в ООН и для укрепления его аппаратных позиций одновременно назначили заместителем министра иностранных дел. Эпоха сотрудничества с западными державами заканчивалась, начиналась холодная война. В конце сороковых Громыко больше двадцати раз использовал право вето, данное постоянным членам Совета Безопасности ООН, поэтому его и стали именовать «мистер Нет».

После большого приема на обратном пути в машине Андрей Андреевич делился впечатлениями с женой:

– Заметила, как изменилось лицо государственного секретаря Джорджа Маршалла, когда он меня увидел? Только что он улыбался кому-то, и вдруг глаза похолодели. А ведь когда после высадки войск союзников в Нормандии в сорок четвертом товарищ Сталин наградил его полководческим орденом Суворова, именно я вручил ему награду. И передал слова товарища Сталина: «Я доверяю Джорджу Маршаллу, как самому себе». Представляешь себе! «Я доверяю Джорджу Маршаллу…» Тогда он был генералом, а теперь он государственный секретарь, отвечает за внешнюю политику Соединенных Штатов и терпеть нас не может.

– Тогда мы были друзьями и союзниками, а теперь непонятно кто, – откликнулась Лидия Дмитриевна.

Прочитав расшифрованное послание из Москвы, Громыко задумался. В кабинет заглянул Валентин Рожков:

– Андрей Андреевич, все собрались.

Громыко занял председательское место в зале заседаний, где расположились все старшие дипломаты представительства СССР в ООН.

– Товарищ Сталин поручил нам ответственное дело, – сказал Громыко. – Заканчивается британский мандат на Палестину. Но… Англичане уходить не намерены. Они хотят создавать там военные базы. Надо заставить англичан уйти. Такая возможность найдена. Наша новая линия – добиваться раздела Палестины на два государства, арабское и еврейское. Это позволит покончить с британским владычеством на Ближнем Востоке. Этот регион должен стать сферой нашего влияния. Если мы добьемся успеха, без нас здесь ничего не будет решаться.

Один из советников заметил:

– Андрей Андреевич, нет ни единого шанса. Расклад такой. Англия – категорически против раздела Палестины и создания двух государств. Соединенные Штаты – скорее против, Франция – ей не до того… Китай проголосует так же, как Англия и Америка… Арабские страны, разумеется, против. Латинская Америка – против… Кто же за?

Он развел руками.

Советник Новиков подытожил:

– Пустые хлопоты.

Громыко не разделял общего пессимизма:

– Сейчас определяется будущее Ближнего Востока. Этот регион со временем будет играть важнейшую роль в жизни всего мира. Там нефть. И не только… Упустим возможность стать ключевым игроком – впредь нас не станут принимать всерьез.

Лидия Дмитриевна ждала мужа, чтобы покормить ужином. Громыко вернулся в свою квартиру поздно.

– Поешь, – предложила она.

– На ночь глядя наедаться вредно.

Лидия Дмитриевна понимающе кивнула:

– Опять невыполнимое задание?

В Москве в кабинет заместителя министра иностранных дел Владимира Георгиевича Деканозова стремительно вошел его секретарь. Закрыв за собой дверь, сообщил:

– В вашей приемной Максим Максимович Литвинов.

Деканозов, маленького роста бледный блондин с голубыми глазами, скривился и вяло махнул рукой:

– Заводи!

Когда появился Литвинов, который почти десятилетие был министром иностранных дел, Деканозов привстал и небрежно пожал ему руку:

– Поздравляю с семидесятилетием. Присаживайтесь.

Он плюхнулся на свое место за огромным письменным столом.

– Мне поручили сообщить вам, что вы освобождены от работы и переведены на пенсию. Решением Совета министров вам дали персональную пенсию союзного значения.

– Но я писал товарищу Сталину. Просил дать мне какую-то работу. Я не привык бездельничать.

Деканозов со скукой посмотрел на него.

– Да, я знаю. Можем подобрать вам должность в Комитете по делам искусств.

Максим Максимович возмутился:

– Я ничего в этом не понимаю.

Деканозов рассердился:

– Какую же работу вы имели в виду?

– Я четверть века в наркомате иностранных дел!

– Другой работы у меня для вас нет! Отдыхайте, товарищ Литвинов.

Когда дверь за бывшим наркомом иностранных дел закрылась, помощник сочувственно сказал Деканозову:

– Обиделся Максим Максимович.

– Обиделся? – раздраженно повторил Деканозов.

Он даже вскочил с кресла:

– Знаешь, что он в своем кругу брякнул? Что наркоматом руководят три человека – Молотов, Вышинский и Деканозов – и ни один из них не понимает ни Америки, ни Англии. Ну, насчет Вышинского он, конечно, прав… Но сказать, что я не разбираюсь в американских делах!.. Как у него язык не отсох!..

Деканозов вернулся на свое место.

– Ладно. Займемся делами. Товарищ Сталин поручил нам проголосовать за раздел Палестины. Составьте инструкции для Громыко, я подпишу… Такого содержания…

Помощник вооружился блокнотом и ручкой.

– Американцы боятся, что еврейское государство, если оно будет создано, станет коммунистическим и превратится в нашу базу на Ближнем Востоке… Правильно боятся! Так и будет! Поэтому я считаю, что сейчас нам надо осторожно высказываться в пользу создания еврейского государства. Ни в коем случае не проявлять активности… Обманем американцев… Объясните Громыко, чтобы он вел себя тише воды ниже травы.

По лестнице советского постпредства в Нью-Йорке поднимался высокий, элегантно одетый джентльмен с бледножелтым отливом кожи и большой лысиной. Его сопровождал советник постпредства Новиков.

– У вас есть своя армия? – Новиков плохо представлял себе ситуацию на Ближнем Востоке.

– О какой армии вы говорите?

– О еврейской армии!

– Нет, своей армии у нас нет, у нас еще нет государства.

– Как же вы собираетесь отстаивать свою независимость?

– В составе британской армии в войну сражались еврейские подразделения, но командование не позволяет их объединить.

Новиков удивленно спросил гостя:

– Как хорошо вы говорите по-русски! Где учили?

– Русский – язык моего детства. Я же родился в Российской империи.

Он не без удовольствия сказал Новикову:

– А вы знаете, что во время Генуэзской конференции весной двадцать второго года меня даже приняли за Ленина? Мы ведь похожи, верно?

С лица Новикова мгновенно исчезла улыбка. Он отчеканил:

– Товарища Ленина ни с кем нельзя спутать.

Помощник Громыко распахнул перед неожиданным гостем дверь. Андрей Андреевич вышел навстречу:

– Прошу, господин Вейцман.

Гость расположился напротив Громыко. Улыбаясь, заметил:

– Еще недавно трудно было себе представить, что советские дипломаты будут принимать главу Всемирной сионистской организации.

– Я знаю вас, господин Вейцман, как химика с мировым именем, – отозвался Громыко. – Но перейдем к делу. Я задам вам прямой вопрос. Какими вы видите отношения между будущим еврейским государством в Палестине и Советским Союзом?

– По географическим, экономическим и политическим причинам установление тесных отношений с Советским Союзом будет первоочередной заботой еврейского государства. Мы рассчитываем на дружбу и взаимопонимание с вашей страной. О дружеских чувствах, которые палестинские евреи питают к русскому народу, и говорить не приходится…

– Что же, – кивнул Громыко, – это я и рассчитывал услышать. Тогда расскажите, какой вам видится нынешняя ситуация.

Вейцман пожаловался:

– Вся беда в том, что англичане категорически против. Они столько лет противятся созданию нашего государства.

– Мы обратили внимание на слова министра иностранных дел Великобритании о том, что палестинским евреям не нужно свое государство, – заметил Громыко. – Но вашему делу мешают не только англичане. Американская администрация, как я вижу, тоже не поддерживает идею раздела Палестины и создание еврейского государства. Белый дом, Пентагон и государственный департамент – все против вас.

Новиков в коридоре постпредства остановил другого советника:

– Товарищ Деканозов дает нам прямое указание – скрывать от американцев наши намерения, вести себя осторожно и аккуратно. Не понимаю Андрея Андреевича! Он идет против указаний товарища Деканозова!

Второй советник не пожелал участвовать в столь опасной дискуссии:

– Начальству виднее. Товарищ Громыко знает, что делает.

И убежал.

– Не уверен, – пробормотал Новиков. – По-моему, это непартийный подход к делу.

Государственный секретарь США Джордж Маршалл внушал главе Всемирной сионистской организации Хаиму Вейцману:

– Для вашей собственной пользы вам следует избегать любого выражения симпатий к России. Подумайте над тем, как Соединенные Штаты и западный мир воспримут особые отношения между вами и Советским Союзом. Неужели вы не понимаете, что русские поддерживают вас с одной целью – торпедировать американскую политику?

Джордж Маршалл грозно предупредил Вейцмана:

– Если на еврейское государство нападут арабские армии, на помощь Соединенных Штатов рассчитывать не следует. Так что я советую вам не спешить с провозглашением своего государства, чтобы не подвергать себя риску быть уничтоженными. Повремените!

Хаим Вейцман с достоинством ответил:

– Господин государственный секретарь, евреи ждали этого момента две тысячи лет. Никто не может обвинить нас в недостатке терпения…

Президент Соединенных Штатов Гарри Трумэн проводил совещание в Белом доме. В овальном кабинете государственный секретарь Маршалл внушал участникам совещания:

– Нельзя ссориться с нефтедобывающими странами. Без них Америка существовать не может. А без еврейского государства американцы уж как-нибудь обойдутся… Ближневосточная нефть важнее всего остального. Задача нашей внешней политики – обеспечить вооруженные силы нефтью. Вы просто не понимаете, что сорок миллионов арабов легко столкнут четыреста тысяч евреев в море. И все. На этом история еврейского государства закончится, не начавшись. Лучше подумайте о нефти – мы должны быть на стороне нефти.

Президент Трумэн с ним не согласился:

– Я намерен признать еврейское государство, если оно будет провозглашено.

Лицо государственного секретаря Джорджа Маршалла побагровело. Глядя президенту в глаза, он сказал:

– Если вы это сделаете, то на выборах я проголосую против вас.

На совещании в постпредстве Громыко сказал:

– Министр иностранных дел Великобритании объявил о решении передать вопрос о Палестине в Организацию Объединенных Наций. Жест отчаяния. Англичане умывают руки.

Андрей Андреевич позволил себе пошутить:

– Значит, нам надо засучить рукава. Теперь судьба Палестины зависит от двух великих держав – Советского Союза и Соединенных Штатов.

Он продолжил:

– Насколько нам известно, самые влиятельные фигуры в администрации Трумэна категорически возражают против еврейского государства. И президент ничего с ними не может поделать. Как ему пойти против Джорджа Маршалла с его ореолом военного героя! Трумэн может сколько угодно менять чиновников в государственном департаменте, но ссориться накануне выборов с одним из самых популярных в стране людей – немыслимо.

Один из советников добавил:

– Политическое будущее самого Гарри Трумэна рисуется в мрачных тонах. По опросам общественного мнения, он неминуемо проигрывает будущие выборы. Его влияние упало даже в собственной администрации.

Громыко кивнул:

– Словом, ему не до палестинских евреев. Знаете, что это означает?

Он обвел глазами своих помощников.

– Что решающее слово остается за нами. Мы должны ясно заявить свою позицию. И если сделаем это умело, наша позиция и будет принята.

– Арабские страны обидятся, – заметил Новиков.

– Они нас не принимают всерьез. А в их мире ценится только сила. Пусть осознают наше влияние и наши возможности. Вот тогда они захотят с нами дружить.

Новиков настороженно сказал:

– Но на каждый шаг нам нужна санкция Москвы.

– Разумеется, – согласился Громыко. – Где шифровальщик?

В Москве заместитель министра Деканозов был крайне раздражен:

– Почему Громыко не исполняет моих указаний? Подготовьте телеграмму о том, что все свои шаги он должен согласовывать со мной. Со мной! А не с Вышинским. При чем здесь Вышинский?.. Давайте быстро шифровку. Я жду.

Советский представитель в ООН не мог пропустить концерт, на который собралось все высшее общество Нью- Йорка. Оркестр еще играл, когда в ложу, где сидел Громыко, проник запыхавшийся сотрудник посольства. Сказал на ухо:

– Андрей Андреевич, вас срочно просят вернуться.

Громыко очень тихо поинтересовался:

– Что-то случилось?

– Мне не сказали.

Громыко повернулся к жене:

– Нам надо идти.

Когда они спускались по лестнице, Лидия Дмитриевна испуганно спросила:

– Что произошло? Ты не догадываешься?

Громыко покачал головой.

Когда машина въехала в ворота советского представительства, ожидавший его помощник распахнул дверцу:

– Андрей Андреевич, вас очень ждут наверху.

Лидия Дмитриевна была недовольна:

– Андрюша, ты еще не ужинал.

– Сейчас вернусь, – обещал Громыко. – Не отдавай никому мой ужин.

Пока они поднимались, Валентин Рожков объяснил послу ситуацию:

– Товарищ Вышинский вернулся!

Громыко посмотрел на него с удивлением.

– Пилот самолета, на котором он вылетел из Нью-Йорка, сразу после взлета обнаружил неполадку. Самолет совершил вынужденную посадку. Первый заместитель министра приехал сюда.

Помощник с каменным выражением лица предупредил Андрея Андреевича:

– У товарища Вышинского плохое настроение…

В зале для совещаний спешно собрались все старшие дипломаты. На председательском месте, которое обычно занимал Громыко, расположился Вышинский.

– Наконец-то вы пожаловали! – голос Вышинского был полон сарказма. – Нашли время развлекаться! Здесь первый заместитель министра, а постпред на концерте… Только я улетел, все перестали работать. Ну и порядки у вас тут!.. В результате ваш непосредственный начальник вынужден трудиться вместо вас!

Пока Вышинский, сверкая глазами, произносил эту тираду, Громыко преспокойно уселся на место рядом с ним, поинтересовался:

– Вы не голодны, Андрей Януарьевич?

– Что? – Вышинский сбился с тона.

– Я беспокоюсь, покормили ли вас? Или мне распорядиться насчет ужина?

– Я поел, – ответил Вышинский. – Давайте к делу. Раз я оказался здесь, то завтра заменю вас. Сам выступлю в ООН.

На заседании одного из комитетов ООН в Нью-Йорке председательствующий объявил:

– Слово предоставляется первому заместителю министра иностранных дел Советского Союза господину Андрею Вышинскому.

Присутствующие надели наушники. За стеклянной перегородкой переводчики зашевелили губами. Вышинский говорил эмоционально, жестикулировал.

Андрей Андреевич Громыко и другие дипломаты заняли места напротив. Один из помощников задремал, другой листал иллюстрированный журнал, третий что-то меланхолично рисовал. Громыко слушал внимательно. Он быстро написал что-то на бумаге и склонился к помощнику:

– Отнесите Андрею Януарьевичу.

Рожков прошел через весь зал и положил записку перед Вышинским. Тот, продолжая ораторствовать, развернул ее. Там было написано: «Андрей Януарьевич, вы излагаете американскую позицию. Наша позиция следующая…»

Вышинский как ни в чем не бывало договорил. Сделал паузу. Скомкал записку и громко произнес:

– То, что я сейчас излагал, – это позиция поджигателей войны! Это позиция англо-американцев! Она неприемлема для людей доброй воли. Мы придерживаемся совершенно иной позиции…

Когда выходили из зала, Громыко поздравил Вышинского:

– Сильное выступление, Андрей Януарьевич!

– Вы находите? – Вышинский растаял. – Мне тоже показалось, что я был в ударе.

Громыко придержал его за локоть:

– Хотел попросить вашего совета. Товарищ Деканозов часто дает нам указания по палестинскому вопросу…

– Вот оно что, – неприятно удивился Вышинский.

– Мне представляется, что одно из его указаний неточно. С нашей точки зрения, необходимо обращаться к общественному мнению. Мобилизовать американцев в пользу нашей точки зрения. Только это способно заставить президента Трумэна проголосовать так, как нам надо.

Вышинский посмотрел на Громыко оценивающим взором:

– Думаю, вы правы. Я вас поддержу в Москве. Что касается указаний Деканозова… Забудьте. Это не его епархия. Я удивляюсь, почему он вмешивается в эти вопросы.

Лидия Дмитриевна и Андрей Андреевич вышли на обязательную вечернюю прогулку. Когда они отошли подальше, она озабоченно спросила:

– Почему два твоих начальника – Вышинский и Деканозов так не любят друг друга?

– Все очень просто, – пояснил Громыко. – Это состязание за право влиять на Молотова. Деканозов силен близостью к органам и к Берии. Вышинский – юрист, умеет быстро формулировать. Деканозов, чувствуя поддержку Берии, ведет себя уверенно, смело решает любые вопросы, дает указания послам.

– А что же Вышинский? Он же все-таки первый зам.

– Андрей Януарьевич публично не проявляет своего недовольства, боится конфликтовать с Деканозовым, которого Берия привез из Грузии. Но Вышинскому не нравится, что тот вмешивается в его епархию.

В зале заседаний ООН председательствующий объявил:

– Слово предоставляется представителю Советского Союза.

Громыко прошел на трибуну:

– Представители арабских стран указывают на то, будто бы раздел Палестины – историческая несправедливость. С этой точкой зрения нельзя согласиться хотя бы уже потому, что еврейский народ связан с Палестиной на протяжении длительного исторического периода. И мы не можем упускать из виду положение, в котором очутился еврейский народ в результате последней мировой войны. В результате войны, навязанной гитлеровской Германией, евреи как народ потерпели больше, чем какой-либо другой народ. Поэтому советская делегация поддерживает рекомендацию о разделе Палестины.

В зале его выступление слушали с неослабевающим вниманием. Выступление имело успех, о чем Громыко рассказал жене, когда они вышли на вечернюю прогулку.

– Ты не очень рискуешь, играя на противоречиях между Вышинским и Деканозовым? – спросила Лидия Дмитриевна.

– Я не играю. – Легкая улыбка появилась на губах Громыко. – Я использую сильные стороны каждого из них ради общего дела.

Лидия Дмитриевна покачала головой:

– Я решительно отказываюсь понимать ваш мужской мир… Но, Андрюша, я тебя прошу: будь осторожен… Я боюсь Вышинского. Всякий раз, когда он появляется, мне не по себе… Не могу забыть, что он столько лет служил прокурором…

– По-моему он и не перестал им быть.

– Деканозов еще опаснее.

– Знаешь, поначалу на первом плане в министерстве был Деканозов. Надо отдать ему должное. Он умеет выдвигать перспективных людей. Но теперь верх берет Вышинский. И что-то мне подсказывает, что Деканозов не задержится на своем посту.

На совещании в постпредстве Громыко задумчиво заметил:

– Голосов не хватает.

– Что делать?

– Есть только одна возможность. Надо, чтобы латиноамериканские страны либо проголосовали за раздел Палестины, либо воздержались.

– У нас нет рычагов влияния на Латинскую Америку, – констатировал советник.

– У нас нет, – согласился Громыко. – А у администрации Трумэна есть. Помощник государственного секретаря Нельсон Рокфеллер способен надавить на каждого из латиноамериканских диктаторов. Он их всех знает.

Советник развел руками:

– Вот на него мы повлиять точно не можем. И даже если все скинемся, чтобы его подкупить, денег не хватит.

Громыко пропустил его шутку мимо ушей:

– Нельсон Рокфеллер вел тайный бизнес с нацистской Германией. И многие латиноамериканские страны поддерживали отношения с гитлеровцами. Если напомнить об этом, то получится, что латиноамериканские диктаторы возражают против создания еврейского государства из антисемитских, то есть фашистских, побуждений. И Нельсон Рокфеллер их поддерживает.

– Выходит, он тоже антисемит и фашист, – подхватил советник. – Это прозвучит сильно. Но кто все это скажет?

– Поговорим с главным редактором «Дейли ньюс». Он умолял нас организовать ему интервью с товарищем Сталиным. Мы это сделали. Теперь он просит дать въездную визу его корреспонденту. Мы снова поможем… А сейчас надо обратить его внимание на сомнительное прошлое господина Рокфеллера. Подготовьте убедительные материалы.

Когда сотрудники посольства разошлись, Игнатенко подошел к послу.

– Рокфеллер вложил несколько миллионов долларов в добычу нефти в Венесуэле. Сейчас его компания налаживает экспорт венесуэльской нефти. Нужны танкеры. Нам известно, что Рокфеллер обратился к Аристотелю Оазису. Пока это держится в секрете. Я поговорю с Оазисом?

Громыко задумался:

– А зачем Оазису ссориться с нефтедобывающими арабскими странами и поддерживать раздел Палестины и создание там еврейского государства?

– Аристотель Оазис возит на своих танкерах латиноамериканскую нефть. Арабы с их нефтью – конкуренты. Утопить их – в прямом или переносном смысле – святое дело. Так что Оазис нам союзник.

В овальном кабинете Белого дома президент Гарри Трумэн и государственный секретарь Джордж Маршалл остались одни.

– Вот уж никто не ожидал, что Советский Союз придет сионистам на выручку, – сказал Гарри Трумэн. – Да еще как! Громыко не просто выразил симпатию еврейскому народу, а потребовал создания в Палестине еврейского государства.

Джордж Маршалл мрачно заметил:

– Обычно Громыко говорит «нет». На сей раз он сказал «да». И очень громко!

Трумэн констатировал:

– Идея создания еврейского государства в Палестине обрела черты реальности.

Государственный секретарь еле сдерживал себя:

– Господин президент, значит, вы все-таки намерены поссориться с арабскими странами, которые поставляют нам нефть?

Перед президентом лежали газеты с изложением выступления советского представителя.

– Я прочитал речь Громыко, – объяснил Гарри Трумэн. – Даже сами евреи никогда не выступали в свою защиту так ярко и убедительно. Поймите, Джордж, если уж Сталин однозначно поддержал создание еврейского государства, как же я могу быть против? Это исключено. Избиратели меня не поймут. Я уже позвонил нашему представителю в ООН и сам объяснил ему, что он должен проголосовать «за». Чтобы не произошло сбоя в бюрократической цепочке… И если еврейское государство будет создано… Мы опоздали и не сумели первыми высказаться за его создание. По крайней мере признаем первыми.

Государственный секретарь развернулся и вышел из овального кабинета. Гарри Трумэн с сожалением посмотрел ему вслед. Перед ним лежала утренняя газета с портретом советского посла Громыко.

В Москве в кабинет заместителя министра иностранных дел Деканозова вошла молодая хорошо одетая девушка. Глянув на нее, Владимир Георгиевич воодушевился.

– Вы – Спиридонова? И хотите работать у меня секретарем? Что же, я думаю, вы мне подходите.

Маленький и толстый, Деканозов вышел навстречу ей из-за стола, взял за руку, чтобы поздороваться, нагло притянул к себе и попытался поцеловать. Девушка покраснела и слегка отстранила его. Он еще крепче держал ее. Она размахнулась и отвесила ему звонкую пощечину. Он не ожидал отпора. От неожиданности выпустил ее из рук.

Девушка опрометью бросилась из кабинета.

Деканозов нажал кнопку звонка. В кабинет вошел его помощник, столкнувшись с убегавшей девушкой, которая не успела вымолвить ни слова.

Деканозов, потирая покрасневшую щеку, сказал помощнику:

– Что-то я смотрю, Громыко там своевольничает. Что он о себе возомнил? Надо его приструнить. Сейчас я этим займусь.

Едва помощник вышел, зазвонил аппарат правительственной связи. Деканозов снял трубку, услышал голос и вытянулся:

– Слушаю, Лаврентий Павлович!.. Да, была. А что?..

Растерянно переспросил:

– Чья она дочка?

Слушая голос Берии, Деканозов побледнел. Когда Лаврентий Павлович бросил трубку, Деканозов без сил опустился в кресло:

– Мне конец!..

Игнатенко стремительно вошел в кабинет Громыко:

– Сработало, Андрей Андреевич! После долгого и бурного разговора с Аристотелем Оазисом заместитель государственного секретаря Нельсон Рокфеллер вот уже третий день – это нам точно известно – обзванивает всех, кого он знает в Латинской Америке, и призывает поддержать раздел Палестины.

– А знает он всех, кто принимает решения в каждой из стран, – заметил Громыко.

– И, видимо, он очень убедителен, – согласился Игнатенко. – По нашим данным, Бразилия и Гаити, собиравшиеся голосовать «против», проголосуют «за». Никарагуа, Боливия и Эквадор, намеревавшиеся воздержаться, тоже проголосуют «за». Аргентина, Колумбия и Сальвадор, возражавшие против раздела Палестины, воздержатся при голосовании.

По радио передавали репортаж о голосовании на сессии Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций.

– За раздел Палестины и создание двух государств – еврейского и арабского – проголосовали тридцать три страны, – говорил диктор. – Против – тринадцать. Несколько стран, в том числе Англия, воздержались. Решение принято!

В кабинет Громыко внесли кинопроектор.

– Прислали свежую кинохронику из Палестины, – пояснил помощник.

Пленка зашуршала в проекторе. На большом экране возникли кадры праздничного Тель-Авива.

– Сотни тысяч палестинских евреев, обезумевших от счастья, вышли на улицы, охваченные энтузиазмом, – говорил диктор. – Около двух тысяч человек собрались в здании одного из самых больших кинотеатров. Над столом президиума большой портрет Сталина и лозунг: «Да здравствует дружба между Государством Израиль и СССР!» При упоминании Советского Союза, особенно когда звучит имя Андрея Громыко, зал взрывается аплодисментами.

Громыко смотрел вполглаза. Махнул рукой:

– Заберите! И вызовите шифровальщика.

Он продиктовал срочное сообщение министру иностранных дел Молотову:

«Голосование на Генеральной Ассамблее ООН свидетельствует о полном успехе нашей внешней политики. Мы доказали свою способность влиять на ключевые проблемы мировой политики и добиваться нужных нам решений. Отныне все знают, что на Ближнем Востоке ни одна серьезная проблема не может быть решена без участия Советского Союза».

Вечером в квартире советского представителя за ужином Лидия Дмитриевна осторожно поинтересовалась:

– У тебя много дел на конец недели? Может быть, соберемся за город наконец? Погуляем… Такая погода хорошая. Тебе надо отдохнуть после всего, что здесь происходило. И немного отвлечься. Пора научиться отдыхать.

– Это тоже надо уметь, – согласился Андрей Андреевич. И добавил: – Только что пришла шифровка от Молотова. Меня отзывают в Москву.

Лидия Дмитриевна с тревогой посмотрела на мужа:

– Мы провели здесь целых девять лет. В Москве столько изменилось за эти годы… В министерстве новые люди. Ты никого из них не знаешь… Что нас там ждет?

На родине Аристотель Оазис конечно же устроил бы пышные крестины своей долгожданной дочери. На чужбине организовать праздник, достойный столь важного события, оказалось труднее.

Аристотель женился на Афине (дома ее называли просто Тиной) Ливанос, дочери корабельного магната Ставроса Ливаноса, сразу после войны. А Тина подарила ему ребенка только через четыре года.

Кристина появилась на свет в Нью-Йорке. Далековато от родных мест ее родителей, и людей собралось сравнительно немного. Но церковь была пышно украшена. Священника счастливый отец тоже не обошел вниманием, так что крестины дочери Аристотеля Оазиса стали главным событием того дня.

Крестным стал партнер Оазиса – Ставрос Ниархос. Он держал девочку на руках.

– Отрекаешься ли ты от сатаны, и от всех дел его, и от всех демонов? – вопрошал священник.

– Отрекаюсь, – говорил за нее Ниархос.

Священник прочитал «Символ веры»:

– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым…

Закончив молитву, спросил Ниархоса:

– Каким именем нарекаешь ее?

– Кристина, – громко произнес Ниархос.

У Аристотеля Оазиса – невиданное дело – на глазах появились слезы.

Священник опустил девочку в купель и трижды полил ей голову водой, произнося:

– Крещается раба Божья Кристина во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Маленькая Кристина перенесла все стоически, даже не заплакала. Ее переодели в белую рубашечку, отстригли ей прядь волос и повесили на шею преподнесенный Ниархосом дорогой золотой крестик.

Гости по очереди подходили к улыбавшимся родителям и протягивали конверты с деньгами для Кристины, повторяя:

– Дай Бог, чтобы она вас радовала!

Аристотель пригласил всех в ресторан напротив церкви, закрытый в тот день для других посетителей. Он был действительно счастлив. Когда они с женой подошли к ресторану, его остановили двое полицейских, которые явно не переживали из-за своего излишнего веса.

– Аристотель Оазис?

Он не утратил своей самоуверенности:

– А кого это интересует?

Один из полицейских ловко схватил его за руки, второй, сопя носом и отдуваясь, защелкнул наручники.

– Судью Гаррисона. Сейчас ты предстанешь перед ним.

Оазис возмутился:

– Я только что крестил дочь! Да у нас дома в такой день…

Полицейский запихнул его в машину:

– У себя дома делай что хочешь. А у нас правит закон.

Через несколько часов в тюрьму приехал его адвокат, который не сомневался, что Оазиса отпустят под залог.

– Вопрос только в сумме, – объяснил он.

Оазис недоумевал:

– Что им от меня надо?

– Тебе известно такое имя – Роберт Кеннеди? – спросил адвокат.

Аристотель задумался:

– А, помню! Этот мальчик присутствовал на приеме здесь, в Нью-Йорке, который устроила Памела Черчилль, невестка Уинстона Черчилля. Он мне сразу не понравился.

– Ты ему тоже, – заметил адвокат.

Роберту Кеннеди было двадцать семь лет, Аристотелю Оазису – пятьдесят три, хотя он скрывал свой возраст и говорил, что ему всего сорок семь. Удивительным образом эти два человека сразу почувствовали ненависть друг к другу. Эта ненависть одного из них унесет в могилу…

– Он мне в сыновья годится, а ведет себя как наместник всевышнего на земле, – возмущался Оазис. – Я понимаю, что его отец – важная шишка, но…

– А его старший брат Джон Кеннеди – герой войны и только что стал сенатором, – добавил адвокат. – Ему сулят большое будущее.

– И что им всем от меня нужно? – зло спросил Оазис.

Аристотель Оазис приобрел десять американских супертанкеров. Суда такого водоизмещения имеют стратегическое значение. Закон запрещал их продажу иностранцам. Оазис зарегистрировал фиктивную компанию, которая формально принадлежала четырем уважаемым американским гражданам, в том числе одному отставному адмиралу, герою войны. Они и приобрели эти танкеры. Потом их акции перекупила зарегистрированная в Панаме компания, принадлежавшая Оазису.

Таким образом он стал владельцем целого флота танкеров, который должен был приносить ему огромную прибыль. Но он был новичком на этом рынке. Клиенты к нему не спешили. И тогда поступило неожиданное предложение.

Григорий Федорович Игнатенко вновь работал в советском посольстве в Лондоне. Они встретились на дипломатическом приеме. Игнатенко сразу затеял с Оазисом деловой разговор:

– Есть страна, Аристотель, где готовы хорошо платить за фрахт ваших танкеров. А вы ее игнорируете. Отказываетесь от возможности заработать.

– А именно? – без интереса осведомился Оазис.

– Только что созданная Китайская Народная Республика.

– Красный Китай? – пренебрежительно бросил Оазис. – Да откуда у коммунистов деньги? Это же голодранцы. К тому же они под санкциями.

– Насчет денег вы ошибаетесь, – хладнокровно заметил Игнатенко. – Это огромная страна, и на дело государственного значения деньги найдутся. Что касается санкций… Почему вы должны подчиняться американским решениям? Вы гражданин Греции, у вас свои политические симпатии.

Аристотель Оазис полетел в Пекин. Добирался долго, с пересадками. Зато в аэропорту китайской столицы коммунисты встречали западного бизнесмена с почестями, словно главу государства. Такого Оазис еще не видел.

Верные своему убеждению, что прибывающие к ним иностранцы умирают с голода, китайцы взялись поразить Оазиса всем великолепием своей кухни. Блюда подавались одно за другим нескончаемой чередой. Хозяева следили за тем, чтобы тарелка гостя не пустовала.

– Обязательно попробуйте жареную свинину, приготовленную в остром хунаньском соусе с красным перцем, – настойчиво советовали Оазису. – Это блюдо любит председатель Мао.

Во время трапезы следовали бесконечные тосты. Пили за здоровье гостя и за дружбу. Бокал гостя наполняли и наполняли. При этом звучали бодрые выкрики:

– Гамбэй! Пей до дна!

После обильного ужина Аристотеля Оазиса отвезли к вождю коммунистического Китая Мао Цзэдуну, чьи фотографии он видел в газетах.

Не доезжая до площади Тяньаньмэнь, машина свернула влево и проехала через традиционные китайские ворота с красными колоннами. Резиденция Мао была окружена стенами Запретного города, старого императорского дворца. Мао разместился в императорском комплексе Чжуннаньхай, как вожди большевиков обосновались в Кремле. Всех выселили, и за стенами Запретного города обитал только вождь китайской революции, обслуживающий его персонал и охрана.

Аристотель Оазис во все глаза смотрел на человека, который управлял самым многочисленным народом на земле. Многое ему казалось странным.

С того самого момента, как, одолев всех врагов, под аплодисменты своих поклонников Мао стал главой огромного государства, он не умывался, не принимал ванну и не мыл голову. Его каждый день растирали горячими полотенцами, делали ему массаж, а парикмахер заботливо укладывал волосы.

В своих странностях председатель не был одинок. В уставе партии «продолжателем дела» Мао Цзэдуна, иначе говоря, его официальным преемником и наследником значился министр обороны маршал Линь Бяо, который тоже пришел на встречу с Аристотелем Оазисом. Переводчик объяснил, что имя маршала в переводе с китайского означает «Лесной барс». Но Линь Бяо казался очень застенчивым. Если министру обороны предстояло выступать на публике, ему вводили лекарство, которое официально именовалось «витамин С». Похоже, это был наркотический препарат.

К тому же Линь Бяо боялся воды. Он тоже никогда не мылся, его обтирали полотенцами. И он не пил. Жена размачивала в воде булочки и кормила ими маршала. Линь Бяо, командуя в Гражданскую войну частями китайской Красной армии, был четырежды ранен. Возможно, это объясняло особенности его поведения.

Мао Цзэдун неизменно держался подальше от поля боя, так что вражеские пули его не задели. Но и председателя преследовал страх, что клянущиеся в вечной преданности соратники предадут его и отравят…

Когда в кабинет председателя Китайской Народной Республики привели Аристотеля Оазиса, Мао посмотрел на посетителя пронизывающим, слегка ироническим взглядом, улыбаясь и как бы предупреждая всем своим видом, что бессмысленно пытаться его обмануть.

– Я вижу, вы человек решительный и не боитесь трудностей, – сказал Мао. – Мы такие же. Вы увидите, что с нами легко и выгодно сотрудничать. Американцы просто этого пока не поняли. А мы умеем быть благодарными.

Председатель не любил долгих монологов. Облекал свои мысли в форму болтовни и шуток. В результате главные мысли окутывались множеством трудно разгадываемых иносказаний. Речи Мао напоминали зыбкие тени на стене. Создавалось впечатление, что имеешь дело с пришельцем с другой планеты, который иногда чуть приподнимал завесу, скрывающую будущее, давая возможность заглянуть за нее, но никогда не раскрывая всего.

– Китай – бедная страна, – говорил Мао. – Считается, что бедность – это плохо. На самом деле бедность – это хорошо. Ужасно представить себе время, когда все станут богатыми. Из-за избытка калорий у людей вырастут две головы и четыре ноги. Я всегда презирал западных людей, объедающихся мясом. Что хорошего в том, чтобы растить живот, как у иностранного капиталиста в фильмах? Я считаю, надо научить наших людей варить похлебку пожиже и есть поменьше.

После коротких переговоров Мао пригласил Оазиса поужинать. По дороге оба зашли в туалет. Оазис не обнаружил в ванной комнате мыла.

– Мы экспортируем весь жир, – объяснил Мао, – да мыло и не нужно, я сам давно мою руки без мыла.

Оазис переел и перепил за обедом. Хотел отказаться от ужина, но понял, что это невозможно. Да и на сей раз он угодил не столько на трапезу, сколько на вечеринку, где было полно привлекательных женщин. И не только китаянок.

Оазис узнал одну из них – американскую журналистку крайне левых взглядов Агнес Смедпи. Принципиальная противница брачных уз, она когда-то была любовницей советского разведчика Рихарда Зорге, казненного во время войны японцами.

Переводчицей Агнес Смедли, которая не знала китайского, взяла театральную актрису Лили У. Они обе добивались внимания председателя Мао. Агнес раздобыла патефон и пластинки с модным тогда фокстротом и знакомила вождей китайских коммунистов с западными танцами.

Мао танцы нравились. Как и внимание женщин.

– Я уже говорил вам, что Китай – очень бедная страна, мы располагаем немногим, – сказал он Оазису. – Но что у нас имеется в излишке – это женщины.

Решив, что вождь шутит, Оазис ответил в том же духе:

– А разве их экспорт не запрещен?

– Если они вам нужны, можем выделить вам небольшое число – несколько десятков тысяч, – предложил Мао.

– Разумеется, на добровольной основе, – уточнил Линь Бяо.

Мао женился несколько раз. Судьбы всех его жен оказались трагичными.

Первую спутницу жизни – по имени Ло Игу – ему подыскал отец, когда будущему вождю китайской революции исполнилось всего четырнадцать лет. Невеста, его дальняя родственница, оказалась на четыре года старше жениха. Родители подписали брачный договор, не спрашивая мнения сына.

– Я никогда с ней не жил и женой не считал, – обиженно говорил Мао.

Брак оказался недолгим. Ло Игу умерла совсем молодой.

Тогда Мао женился на Ян Кайхуэй, красивой дочери своего преподавателя. Впрочем, любил он другую женщину, но она не приняла его радикальных политических взглядов. А вот Ян Кайхуэй сразу подпала под его чары. Она признавалась:

– Я решила, что если у нас с Мао ничего не получится, ни за кого другого я замуж не выйду.

Когда они поженились, квартиру Мао снял на деньги из партийной кассы. Кайхуэй работала учительницей, преподавала китайский язык и арифметику. Они часто ссорились.

Уезжая, он оставил ей стихотворение:

Она родила ему троих сыновей, но Мао быстро утратил к ней интерес. Кайхуэй тосковала, передавала мужу квашеную фасоль с красным перцем – любимое блюдо Мао.

Жена тоже писала ему стихи:

Она знала об изменах мужа, и это отравляло ей жизнь. Хотела покончить с собой. Не решилась, не желая оставлять детей одних. Но жену Мао арестовали правительственные войска, преследовавшие коммунистов. После недолгого суда казнили. Солдаты сняли с расстрелянной жены Мао Цзэдуна башмаки и забросили их подальше – таково было поверье, иначе дух убитой стал бы их преследовать.

Когда солдаты ушли обедать, выяснилось, что несчастная женщина еще жива. Какой-то добрый человек побежал уведомить об этом солдат. Они оторвались от обеда, вернулись и добили ее.

О смерти второй жены Мао узнал из газет. Отправил теще тридцать серебряных юаней, чтобы она установила надгробие на могиле. Ян Кайхуэй умерла, потому что не пожелала отречься от своего мужа. А он уже давно жил с другой женщиной, которая родила ему дочь.

Мао не видел в своем поведении ничего предосудительного, повторял:

– Потребность в любви сильнее всего.

Третья жена вождя китайских коммунистов, Гуйюань, была на шестнадцать лет его младше. Но Мао не считал, что она одна вправе претендовать на его внимание. Многоженство было широко распространено в Китае. Женщина услаждает жизнь мужчины, и не более того.

Судьба детей тоже мало интересовала Мао. Не до них, когда его мысли отданы революции!

– Такие люди, как я, – объяснял Мао своему гостю Аристотелю Оазису, – в долгу лишь перед самими собой. Мы ничем не обязаны другим. Великие герои становятся могущественными, неистовыми и непобедимыми. Сила героев подобна урагану, вырывающемуся из теснин ущелья, подобна сексуальному маньяку, охотящемуся за своей жертвой. Нас не остановить…

Председатель Мао развлекался с гостями, пока в комнату не ворвалась разгневанная женщина. Как выяснилось, его жене Гуйюань характера было не занимать. Ей не понравилось, что она застала мужа в интимном обществе красивых дам. А ее мужа, который уже привык к подчинению и восхищению окружающих, появление жены крайне разозлило:

– Ты – железо, я – сталь, стоит нам столкнуться – все звенит.

К изумлению Аристотеля Оазиса, который привык к другому стилю взаимоотношений между мужчиной и женщиной, Гуйюань принялась колотить главу Народного Китая металлическим фонариком.

Потом она набросилась на разлучниц.

Мао пытался ее урезонить:

– Ты позоришь себя как коммунист! Иди домой, пока другие члены партии не узнали о твоем поведении.

Приказал охране увести Гуйюань.

Для Аристотеля Оазиса поездка в Пекин оказалась на редкость удачной. Игнатенко был прав. Его флот получил китайские заказы. Платили ему щедро и не торгуясь.

Но множилось и число врагов. Роберт Кеннеди обещал посадить Оазиса за антиамериканскую деятельность:

– Торговать с коммунистическим Китаем – помогать врагу!

Роберт Кеннеди, которого все называли просто Бобби, после юридического факультета Вирджинского университета начинал в отделе по борьбе с уголовной преступностью министерства юстиции. Но вскоре оставил работу, чтобы помочь брату завоевать место в сенате.

После победы Джона на выборах Бобби предложил свои услуги сенатору Джозефу Маккарти, председателю сенатского подкомитета по расследованиям. О сенаторе узнала вся страна, после того как он заявил в клубе женщин-республиканок:

– У меня в руках список в двести пять человек, которые известны государственному секретарю как члены коммунистической партии, но они тем не менее продолжают работать в государственном департаменте и определять нашу внешнюю политику.

Сенатор Маккарти так и не смог доказать свое обвинение. Да никакого списка и не существовало! Но он продолжал говорить о коммунистическом заговоре, преследующем цель подорвать Америку изнутри. Неустанная борьба с тайными коммунистами сделала его знаменитым. В его аппарате можно было сделать большую карьеру.

Но Маккарти не взял на работу Роберта Кеннеди. Объяснил, что уже обещал место главного юридического советника Рою Кону, помощнику прокурора Нью-Йорка. Рой Кон, несмотря на свою молодость, уже был юристом с именем. Он помог вынести обвинительный приговор советским агентам Юлиусу и Этель Розенберг, которых казнили за передачу Москве атомных секретов.

Роберт Кеннеди был крайне раздражен отказом. Не подозревал тогда, что Бог спас его от работы на сенатора Маккарти, чья яркая карьера вскоре завершится самым прискорбным образом.

Молодой юрист занялся другим громким и перспективным делом.

Роберту Кеннеди поручили выяснить, кто из союзников Соединенных Штатов позволяет себе тайно торговать с коммунистическим Китаем. Изучая донесения ЦРУ и военно-морской разведки, Кеннеди обнаружил, что грузы в Китай доставляют суда, принадлежащие греческим компаниям.

Роберт Кеннеди возмущенно рассказывал журналистам:

– Получается, что наши греческие союзники, получающие от нас значительную финансовую помощь, торгуют с китайскими коммунистами, которые убивают американцев!

Аристотель Оазис попал в черный список. Федеральное большое жюри постановило: любое его судно, которое зайдет в американский порт, будет арестовано. Судебное решение могло его разорить.

Расстроенный Аристотель Оазис встретился с Игнатенко в греческом ресторане.

– Как ваше дело? – поинтересовался советский дипломат. – Читал в газетах, что обвинения против вас выдвинули серьезные. Но я слышал, вы наняли одного из лучших адвокатов в городе.

– Я не за себя беспокоюсь, меня камера не пугает, да и ничего у них в суде не выйдет, – самоуверенно ответил Оазис. – За семью боюсь! За дочь прежде всего! Не знаю, что они придумают. Или американцы посадят мою жену вместе с ребенком, чтобы надавить на меня… Или конкуренты доберутся до них, чтобы меня шантажировать… Все знают, как много Кристина для меня значит.

Он настойчиво повторил:

– Мне надо вывезти отсюда дочь. Но не знаю, кому довериться.

Игнатенко неожиданно спросил:

– Мне доверите?

Оазис долго смотрел на него. Кивнул:

– Да.

Игнатенко пояснил:

– Через два дня уходит наш теплоход. Он везет на родину сотрудников советской колонии, срок командировки которых закончился. Дайте мне фото вашей жены, и я через наше консульство выпишу советский паспорт вашей жене и дочери. Они сядут на пароход как советские граждане. Они благополучно покинут американскую территорию, и никто об этом знать не будет.

В квартире постпреда полным ходом шли сборы. Семья Громыко готовилась к возвращению на родину. Андрей Андреевич без пиджака, но в безукоризненно выглаженной белой рубашке и черном галстуке разбирал скопившиеся на письменном столе бумаги. Счастливые дети Анатолий и Эмилия собирали вещи.

Помощник Громыко Валентин Михайлович Рожков доложил:

– Я утром побывал на «Победе». Это немецкий теплоход, назывался «Иберия». Ходил в Вест-Индию. Получили его в счет репараций. Трофей, короче говоря. Приписан к Черноморскому морскому пароходству. Познакомился с капитаном, опытный моряк. Пассажиров вы почти всех знаете – наши дипломаты с семьями. Спецрейс. Проверил вашу каюту, очень комфортная. Вам будет удобно.

Громыко кивнул:

– Мы уже почти готовы.

Рожков добавил:

– Но вот что я выяснил. Путешествие может затянуться. Капитан получил указание из министерства зайти еще и в Александрию и принять на борт египетских армян, которые возвращаются в Советскую Армению. Почти две тысячи человек. С вещами. Так что это займет время.

– Важное дело, – одобрительно кивнул Громыко. – Мы тоже этим занимались. Важно, чтобы все армяне смогли вернуться на историческую родину.

– Но путешествие из-за этого затянется, – напомнил Рожков. – Сначала репатриантов доставят в Батуми. Только после этого судно пойдет в Одессу. А вы, Андрей Андреевич, сказали, что спешите в Москву… Я бы предложил вещи погрузить на «Победу», а вам с семьей сесть на шведский пароход «Грипсхольм». Быстрее будете дома.

– Андрюша, детям понравится морское путешествие, – заметила Лидия Дмитриевна. – Когда еще им представится такая возможность. Зачем нам так торопиться?

Игнатенко остановил озабоченного Рожкова в коридоре постпредства:

– Хотел с тобой обсудить…

– Извини, тороплюсь, – сказал помощник полпреда. – Может, попозже?

– А, – понимающе кивнул Игнатенко, – уже провожаешь Андрея Андреевича на «Победу»?

– Нет, – объяснил Рожков, – «Победой» отправляем только вещи. Полпред с семьей поплывет на шведском пароходе.

Григорий Игнатенко срочно встретился с Аристотелем Оазисом – в том же греческом ресторане, что и в первый раз. Есть ничего не стал. Сразу приступил к делу:

– Есть смысл отправить вашу семью на шведском пароходе. Это сложнее организовать. Но думаю, все получится. А плюс в том, что пароход в том числе сделает остановку в Афинах, и ваша жена с ребенком спокойно сойдут на греческий берег, где они будут в безопасности.

Аристотель Оазис поверил Игнатенко.

Он даже не мог проводить жену и дочь в порт. Не хотел, чтобы их видели вместе. Перед отъездом склонился над Кристиной и нежно поправил шапочку, прикрывавшую красивое личико. Прошептал:

– Я позабочусь о тебе, деточка. Ни о чем не беспокойся.

Игнатенко уже находился в порту, когда подъехало такси с женой Аристотеля Афиной Оазис. Несколько растерянная, она держала девочку на руках. Игнатенко легко подхватил ее чемодан и повел Афину к трапу шведского судна. Предупредил:

– Молчите, вы не знаете английского. Говорить буду я.

Он показал свою дипломатическую карточку и ее новенький советский паспорт. Скучающий американский иммиграционный инспектор сверил фамилию со списком пассажиров и приглашающе махнул рукой:

– Вас, русских, необычно много на пароходе. Только что ваш дипломат с семьей приехали.

Когда поднялись на палубу, Игнатенко провел жену Оазиса в отдельную каюту:

– Я обо всем договорился с помощником капитана. Мы ему хорошо заплатили. Еду вам будут приносить сюда, в каюту. Захотите выйти на палубу – на всякий случай держитесь подальше от остальных пассажиров. В Афинах вам помогут сойти на берег… Ни о чем не беспокойтесь. Мы с вашим мужем давние партнеры и держим слово, которое дали друг другу.

В огромный кабинет министра государственной безопасности Виктора Семеновича Абакумова вошел дежурный:

– Товарищ генерал-полковник, разрешите…

Абакумов нетерпеливо махнул рукой:

– Какие новости из Одессы?

– Летчики морской авиации Черноморского флота, облетев указанный район, обнаружили сгоревший теплоход «Победа» к юго-востоку от Ялты. На воде визуально наблюдаются несколько шлюпок с людьми.

– Список пассажиров составили?

– Так точно!

Дежурный положил папку на стол. Министр раскрыл ее и начал просматривать. Глаза остановились на знакомой фамилии:

– Громыко? Андрей Андреевич? Первый заместитель министра иностранных дел?

Дежурный кивнул.

Абакумов мрачно взялся за трубку правительственного телефона:

– Диверсия. Я должен немедленно доложить хозяину. Громыко – его любимец…

Генерал-полковник Абакумов был в фаворе. Вождь считал, что он хорошо себя проявил во время войны. Адъютант Абакумова в столовой восхищенно и даже с трепетом в голосе рассказывал приятелям, что Виктор Семенович вечерами пешком гуляет по улице Горького:

– Представляешь, со всеми здоровается и велит нам раздавать старухам по сто рублей. Они крестятся и благодарят.

Еще говорили, что Абакумов любит фокстрот, футбол и шашлыки – их ему привозили из ресторана «Арагви». А еще через несколько лет генерал-полковника Абакумова с треском сняли с должности и арестовали. И тот же адъютант, хихикая, рассказывал, будто бы когда Абакумова еще назначали министром госбезопасности, то на заседании политбюро он вроде как засомневался в своих силах:

– Товарищ Сталин, ведь у меня нет опыта…

Это легкое кокетство обычно прощается. Но в тот раз вождь, по словам адъютанта, почему-то пришел в плохое настроение и оборвал кандидата в министры:

– У нас, товарищ Абакумов, сейчас много свободных мест директоров чайных. Если вы в себе не уверены, может, назначить вас директором чайной?

Адъютант страшно веселился:

– Вот был бы номер, если бы Абакумова прислали к нам заведовать чайной! А мы бы с тобой заходили и небрежно так говорили: «А ну-ка, любезный, завари нам чайку». Представляешь себе?

В новом кабинете Громыко в министерстве иностранных дел два монтера возились у приставного столика с батареей телефонных аппаратов – под присмотром пузатого офицера госбезопасности. Он доверительно заметил Громыко:

– «Кремлевку» и аппарат междугородной правительственной ВЧ-связи я сам проверил. Новенькие, мембраны мощные, слышимость хорошая… И такие же аппараты установим вам дома.

Многозначительно пояснил:

– Особое распоряжение нашего начальства!

Валентин Михайлович Рожков вошел в новый кабинет Громыко:

– Вызывали, Андрей Андреевич?

Громыко подошел к нему и крепко пожал руку:

– Я ведь еще не поблагодарил вас… Если бы не вы, мы с семьей остались бы на «Победе». И неизвестно, остались бы живы… Сорок с лишним человек погибли… Ужасная трагедия… Так что я вам очень благодарен.

Высокий и красивый Рожков смутился:

– Андрей Андреевич, вы преувеличиваете мои заслуги…

Громыко не был склонен к сантиментам и перешел к делу:

– Хочу предложить вам место заведующего секретариатом. Как вы отнесетесь?

– Почту за честь и впредь работать с вами, Андрей Андреевич!

Громыко не без удовольствия посмотрел на молодого человека:

– В ваши годы – это большое повышение. Так скоро и послом поедете.

Рожков хотел выйти, но остановился:

– Я только должен вас поставить в известность, Андрей Андреевич, относительно своих родителей. Они жили в Киеве, в сорок первом эвакуироваться не успели, оказались в оккупации. И я ничего не знаю об их судьбе. Я же работал в Нью-Йорке, поехать в Киев не мог. Писал старым знакомым, никто ничего не знает.

Стоявший рядом офицер госбезопасности предположил:

– Может, их угнали немцы, когда отступали?

– Так война кончилась. Они бы давно вернулись. Боюсь, они погибли.

– Не хороните родителей раньше времени, – остановил его Громыко. – Думаю, они найдутся.

Громыко приехал домой раньше обычного. Ужинать не захотел. Сказал жене:

– Прогуляемся. Устал.

Почувствовав настроение мужа, Лидия Дмитриевна оделась потеплее – все-таки январь, и они вышли. Уже стемнело. На улице никого не было.

Андрей Андреевич взял жену под руку, сказал:

– Сегодня арестовали Полину Семеновну Жемчужину.

Лидия Дмитриевна вздрогнула:

– Жену Молотова?

Громыко рассказал:

– Меня днем вызвали в ЦК и познакомили с документами политбюро. Министерство госбезопасности и Комиссия партийного контроля представили Сталину записку о «политически недостойном поведении» Жемчужиной.

– Так прямо и написано? – ужаснулась Лидия Дмитриевна.

– Предложили исключить ее из партии, – продолжал Андрей Андреевич. – Разбирали на политбюро.

– И Молотов был там?

Громыко кивнул.

– Что-то сказал в защиту жены?

Громыко качнул головой:

– Не посмел. При голосовании воздержался. А потом вернулся домой и написал покаянное письмо: «При голосовании в ЦК я воздержался, что признаю политически ошибочным. Я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности».

– И что теперь будет? – спросила Лидия Дмитриевна. – Он же всю жизнь любит Полину Семеновну! Других женщин для него нет и быть не может!

– Товарищ Сталин предупредил Молотова: «Тебе нужно разойтись с женой». Молотов вернулся домой, пересказал жене слова Сталина. Полина Семеновна ответила: «Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся». Собрала вещи и переехала к родственнице – это как бы развод с Молотовым. А сегодня ее арестовали.

Лидия Дмитриевна, понизив голос, произнесла:

– Представляешь себе, он теперь каждый день в своем лимузине с охраной будет проезжать мимо здания на Лубянке, где сидит его жена. Он – член политбюро. Его портреты носят на демонстрациях. А он даже жену спасти не в силах.

В ее глазах была тоска. Если уж сам Молотов не смог защитить жену, то что же ждет остальных?.. Андрей Андреевич, возможно, впервые в жизни не знал, что сказать. Он обнял ее и поцеловал.

В министерстве иностранных дел Молотов занимал целый этаж: зал заседаний с длинным столом, собственно кабинет и комната отдыха с ванной и кроватью. На столике в комнате отдыха стояли ваза с цветами, тарелочка с очищенными грецкими орехами и ваза с фруктами, которые несколько раз в неделю доставляли самолетом из южных республик. Выпивкой Вячеслав Михайлович не увлекался.

Землистый цвет лица казался признаком какого-то недуга. Но Молотов находился в отличной физической форме и вообще был завидно здоров. От стрессов его спасала способность засыпать мгновенно, едва голова касалась подушки. Иногда он говорил своим помощникам или начальнику охраны:

– Я пойду прилягу. Разбудите меня минут через пятнадцать.

И разбудить его следовало строго в указанное время.

Поздно вечером в секретариате министра иностранных дел ожидали, когда он вернется от Сталина. Сели играть в шахматы.

Уже за полночь появился Вячеслав Михайлович, усталый и злой. Неодобрительно глянул на играющих. Буркнул:

– Я тоже играл в шахматы.

Сделал паузу и добавил:

– Когда сидел в тюрьме.

И прошел к себе в кабинет. Через секунду вызвал помощника:

– Где Громыко? Он мне нужен немедленно.

Когда появился его заместитель, Молотов читал «Правду». Его письменный стол был непривычно пуст. Он хмуро глянул на Громыко:

– Вы просили назначить Рожкова начальником вашего секретариата.

– Вы его тоже знаете, – напомнил министру Андрей Андреевич. – Он вас переводил в Нью-Йорке. Отлично владеет английским и немецким. Перспективный работник.

Молотов прервал его:

– Абакумов передал мне справку министерства госбезопасности. Еще перед войной отец вашего Рожкова арестовывался органами НКВД. Правда, был отпущен… После захвата немцами Киева в сорок первом Рожков-старший поступил на работу в оккупационную администрацию. По промышленной части. А мать работала переводчицей в немецкой полиции. За оказанные услуги оккупанты присвоили семье Рожковых права и привилегии фольксдойче, то есть к немцам их приравняли. И, отступая, вывезли их в Германию, где они, видимо, и находятся. Чекисты искали их в нашей зоне оккупации. Не нашли.

Молотов заключил:

– В этих условиях его работа в министерстве иностранных дел невозможна.

– Что с ним будет? – спросил Громыко.

Молотов равнодушно ответил:

– Это нас уже не должно интересовать.

Громыко осторожно заметил:

– Рожков человек квалифицированный. Его надо устроить в печать. Пусть займется журналистикой.

Молотов уткнулся в «Правду»:

– Меня это не касается. У нас ему нечего делать… Но ему о причине увольнения ничего не говорите! Секреты! Чекисты докладывают, что тут сделаешь! Ну, он молодой парнишка.

Когда Громыко уже уходил, Молотов сказал ему вслед:

– Не переживайте. Он еще легко отделался. Вы же знаете, что товарищ Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны: семьи лиц, служивших немцам и добровольно отступивших вместе с фашистскими войсками, выселять в отдаленные области Союза. А он все-таки в Москве останется.

Андрей Андреевич подумал, что раньше, до ареста жены, Молотов, возможно, поступил бы иначе. Громыко знал, что однажды Берия, когда еще был хозяином Лубянки, представил Молотову список молодых дипломатов:

– Они готовили против тебя теракт. Предлагаю арестовать.

В списке значился и будущий заместитель министра Михаил Степанович Капица.

В ту пору Молотов чувствовал себя уверенно. И никто из дипломатов арестован не был. А теперь Молотов сам висел на ниточке…

Валентин Михайлович Рожков очистил сейф. Все бумаги отдал другому помощнику Громыко. Осмотрел опустевший стол, положил на него ставшие ему ненужными ключи. Взял на руку пальто и закрыл за собой дверь служебного кабинета. На нем не было лица. Не просто карьера оборвалась. Вся прежняя жизнь кончилась. Андрей Андреевич осторожно посоветовал уехать из Москвы – хотя бы на время. Работу в столице ему не найти.

Сотрудник секретариата проводил Рожкова. Молча. Держался несколько в стороне, чтобы никто не подумал, будто они вместе. Не попрощался и не пожал руку.

Когда Рожков на выходе предъявил служебный пропуск, дежурный офицер с синими петлицами взял документ в руки, внимательно изучил и оставил у себя. Пояснил:

– Приказано забрать у вас пропуск.

После переезда в Москву советского правительства в марте 1918 года наркомату иностранных дел передали особняк Тарасова на Спиридоновке и особняк на Малой Никитской (теперь это Дом-музей Горького).

В апреле 1918 года наркомат иностранных дел РСФСР перебрался в гостиницу «Метрополь». А с конца 1921 года дипломаты расположились в шестиэтажном доме бывшего страхового общества «Россия» на пересечении Кузнецкого Моста и Лубянки – это место потом переименовали в площадь Воровского.

Отдельный подъезд был выделен для наркома и его заместителей. В подвале оборудовали столовую, завели собственные ателье, парикмахерскую и прачечную. Здесь дипломаты оставались до 1952 года, когда министерству иностранных дел передали высотную новостройку на Смоленской площади, где дипломаты находятся и поныне.

Андрей Андреевич Громыко вылез из машины и невольно посмотрел вверх. С нового здания министерства иностранных дел только что сняли леса, и внушающая почтение высотка на Смоленской предстала во всей красе.

– Переезд идет полным ходом, – сообщил его новый помощник. – Включили все двадцать восемь лифтов.

Громыко хотел подняться по ступенькам. Помощник остановил его:

– Вам в другой подъезд, Андрей Андреевич.

Сотрудник секретариата докладывал Андрею Андреевичу:

– Две недели назад наш генеральный консул в Пекине Сергей Леонидович Тихвинский получил от китайских властей приглашение на церемонию, целесообразность участия в которой вызывала у него сомнения. Он запросил центр, как ему быть. Вы распорядились ответить, что генконсул может присутствовать на церемонии, но не должен выдвигаться на передний план.

Громыко кивнул:

– Я помню.

Сотрудник секретариата сообщил:

– Генеральный консул доложил, что точно исполнил указание центра – попросил китайцев выделить ему место во втором ряду.

На лице Громыко появилось выражение, которое при некотором воображении можно было принять за улыбку:

– Что ж, это свидетельство образцовой исполнительности. Я запомню это достоинство товарища Тихвинского.

Не постучав, в кабинет Громыко буквально влетел новый заведующий отделом министерства Новиков:

– Уже знаете? – Его лицо было возбужденно-радостным. – Молотов освобожден от должности министра иностранных дел. Министром назначен наш Андрей Януарьевич!

Лицо Новикова расплылось в искренней и счастливой улыбке.

Громыко вошел в хорошо знакомый ему кабинет. Теперь здесь расположился новый хозяин. Вышинский вальяжно сидел в кресле. Сознание собственной значимости читалось в его позе и выражении лица.

– Поздравляю с назначением, Андрей Януарьевич!

Вышинский с достоинством кивнул. Ему нравилось принимать поздравления.

Сталин на ХIХ съезде сделал его еще и кандидатом в члены президиума ЦК. Так Вышинский оказался на олимпе. Отныне был избавлен от всех бытовых хлопот. Ему полагалась охрана. Возле его приемной дежурил офицер-чекист. Еду Вышинскому привозили в запечатанных судках.

Люди из министерства госбезопасности взяли на себя заботу и обо всех хозяйственно-бытовых проблемах семьи. Не надо было думать ни о хлебе насущном, ни о пополнении гардероба. Любые продукты, которые давно отсутствовали в советских магазинах, доставлялись из столовой лечебного питания министерства госбезопасности. Достаточно было продиктовать обслуживающему персоналу, что именно нужно, – и всё привозили на дом. За это отвечало главное управление охраны министерства госбезопасности.

Вышинский собрал коллегию министерства.

Приказал помощнику:

– Вызовите Семенова.

Помощник встал и подошел к секретарю, передал распоряжение министра. Она сняла трубку и сообщила дежурному по европейскому отделу:

– Семенова – срочно к министру!

Пока тот дошел до зала заседания коллегии, Вышинский уже забыл, зачем звал. Когда появился заведующий европейским отделом, с удивлением посмотрел на него. Спросил у помощника шепотом:

– Не помните, какой у меня был к нему вопрос?

– Я и не знаю, – ответил помощник. – Вы мне не сказали.

Вышинский махнул рукой:

– Семенов, вы всю работу провалили! Я понимаю почему. К Громыко ходите, а с министром даже не советуетесь. Вы ничего толком и делать не можете, вы только детей умеете делать!

У Семенова действительно было много детей, и он резко ответил:

– А у вас, Андрей Януарьевич, это плохо получается, вот вы и злитесь.

Вышинский был настолько ошарашен, что не нашелся как ответить.

Зазвонил аппарат правительственной связи. Вышинский снял трубку. Услышав первые слова, встал:

– Конечно! Жду!

Радостно пояснил членам коллегии:

– Сейчас буду говорить с товарищем Сталиным.

Если звонил вождь, всем полагалось немедленно покинуть кабинет. Члены коллегии вскочили со своих мест и бросились к двери, чтобы оставить министра одного. Но дверь узкая, все сразу выйти не могли. Тому, кто протискивался последним, своим громким прокурорским голосом Вышинский многозначительно заметил:

– Я замечаю, что, когда я говорю с товарищем Сталиным, вы стремитесь задержаться в кабинете.

Тот вылетел пробкой…

В этот момент министра соединили с вождем.

– Здравствуйте, товарищ Сталин!

Поговорив, Вышинский вытер платком вспотевшее лицо и распорядился:

– Мне нужен Громыко.

А у себя в кабинете Андрей Андреевич тоже беседовал по телефону. Нечто вроде улыбки появилось у него на лице:

– Это я вам говорю как ученый, который пишет диссертацию и намерен стать доктором экономических наук.

В кабинет вошел помощник:

– Вас ищет Андрей Януарьевич!

Они вместе поехали в Кремль. Встретивший их офицер повел по коридору в сторону приемной Сталина. Вышинский хотел произвести впечатление на Громыко, показать, что в коридорах власти он свой:

– Мне тут рассказывал Николай Сидорович Власик… Снисходительно пояснил Андрею Андреевичу:

– Начальник охраны товарища Сталина… В Новый Афон, где отдыхал товарищ Сталин, приехал товарищ Берия. К обеду подали молодое вино. Товарищ Сталин, рассказывал Власик, велел хранить вино при температуре не ниже тринадцати – пятнадцати градусов. А его переохладили. Разлили вино, пригубили, и товарищ Сталин возмутился, что его замечания не приняты к сведению. Власик мне говорит: «Не знаю, как сердце выдержало, думал, сознание потеряю. Трое суток заснуть не мог».

Вышинский наставительно посмотрел на Громыко:

– Вот что значит настоящая преданность вождю… Министр удивился:

– А кстати, где же Николай Сидорович?

Сопровождавший дипломатов офицер управления охраны, не поворачивая головы, вполголоса ответил:

– Вчера отбыл в Асбест.

– Куда? – не расслышал Вышинский.

Офицер с тем же неподвижным выражением лица пояснил:

– В город Асбест. По новому месту несения службы. Генерал-лейтенант Власик назначен заместителем начальника Баженовского исправительно-трудового лагеря.

Ошеломленный Вышинский замолк.

За завтраком, пока Андрей Андреевич ел гречневую кашу с молоком, Лидия Дмитриевна укоризненно сказала:

– Ты вчера так поздно пришел. Случилось что-то особенное?

– Рабочий день министра заканчивается в четыре-пять утра, – пояснил Громыко. – Я же не могу уйти раньше него.

– Проводить совещание ночью, когда люди мало что соображают, – пожала плечами Лидия Дмитриевна. – Не понимаю.

– Сам Андрей Януарьевич исключительно работоспособен… К тому же смертельно боится отсутствовать на рабочем месте – вдруг позвонит товарищ Сталин.

Лидия Дмитриевна сказала:

– В МИДе его зовут Ягуаром Ягуаровичем. Слышал?

Громыко чуть улыбнулся:

– В моем присутствии министра не станут называть его прозвищем.

Лидия Дмитриевна продолжила:

– Девушки в секретариате, которые всё про всех знают, рассказали, что он совершенно одинокий человек. Из близких людей – жена и дочь. И все! Никаких друзей.

Громыко пожал плечами:

– Если вспомнить его жизненный путь. Прокурор Союза… Да еще в те годы… Когда все так относительно – сегодня друг, завтра враг. Какие уж тут друзья!

Утром Вышинский вызвал к себе своего первого заместителя Громыко:

– Отправьте вашему преемнику в Организации Объединенных Наций Якову Александровичу Малику указание бойкотировать заседания Совета Безопасности в знак протеста против того, что место в ООН осталось за Тайванем, а не было передано народному Китаю.

– Андрей Януарьевич, это продуманное решение? – переспросил Громыко.

Вышинский возражений не терпел. Настроение у него испортилось:

– А вы думаете, что ваш министр способен на непродуманные решения? Андрей Андреевич, предупреждаю: можем и не сработаться.

Хладнокровие не изменило Громыко:

– Мы тем самым лишаем себя возможности влиять на принятие важнейших решений в Совете Безопасности!

Вышинский брезгливо отмахнулся:

– Какие решения принимает ООН? Одна болтовня! Так что мы ничего не теряем, а наш демарш прозвучит на весь мир! Мы сейчас обязаны проявить свою принципиальность и поддержать китайских товарищей. Китайские коммунисты изгнали из страны американских наемников, провозгласили народную республику. А место Китая в ООН занимает человек, который никого не представляет.

Громыко не оставлял надежды переубедить министра:

– Как вы помните, я несколько лет работал в ООН. Эта трибуна много раз давала нам важную возможность заявить о нашей позиции. Стоит ли лишать себя?..

Вышинский посмотрел на него с некоторым сожалением:

– Вопрос решен хозяином. Неужели не понимаете?.. Сегодня же отправьте Малику инструкции. Он должен заявить, что из-за отказа Совета Безопасности одобрить предложение СССР предоставить Китайской Народной Республике место, занимаемое представителем Тайваня, он покидает зал заседаний и не вернется, пока гоминьдановца не выведут из состава Совета Безопасности. Всё!

Вечером Андрей Андреевич и Лидия Дмитриевна ужинали. Из включенного радиоприемника доносились слова диктора:

– Войска американских агрессоров под флагом ООН высадились на Корейском полуострове.

Андрей Андреевич сказал жене:

– Помнишь, я хотел быть летчиком? Мечтал поступить в летное училище?

– Помню, – отозвалась Лидия Дмитриевна. – Ты опоздал.

– Да, в училище зачисляли только тех, кому еще не исполнилось двадцать пять, а я попал в Москву, как раз отметив двадцатипятилетие.

– И ты всегда говорил, что между летчиком и дипломатом есть нечто общее.

Умение не терять голову в экстремальных ситуациях.

– Уж этим искусством ты владеешь в совершенстве, – заметила Лидия Дмитриевна. – И вообще тебе грех жаловаться. Твоя жизнь сложилась удачно. Ты очень многого достиг.

– Знаешь, – сказал Громыко как-то особенно серьезно, – я жалею, что я не летчик. Попросился бы в Корею. Воевал. В бою проще: вот свои, вот враги. Своих защищай, врагов – убивай. А сейчас… Никогда мне не было так трудно.

Во рту пересохло, горло саднило, голова стала тяжелой. Кристина Оазис заболела. Простуда? Инфекция? Аристотель пренебрежительно сказал, что простуду лечат горячим чаем с лимоном и хорошим сном. Тина заставила дочку надеть пижаму, укутала ее теплым одеялом. Кристина легла спать в надежде, что к утру все пройдет.

Она проснулась в шесть утра мокрая от пота. Свесила ноги с кровати и заставила себя встать. Ни ноги, ни руки не желали ее слушаться. Она наполнила ванну и тяжело плюхнулась в воду.

Кран с горячей водой она открутила до предела, и ванную комнату заволокло паром. У нее блаженно закружилась голова, и она задремала. Ей приснилось, что она попала в ад, о котором рассказывал священник. И ее, не дав времени на покаяние, сразу принялись поджаривать на адском огне… Но она проснулась раньше, чем успела свариться, вода в ванной уже была близка к кипятку.

Кристина Оазис не собиралась долго болеть. Но день проходил за днем, а температура не спадала. Она смотрела на обои, и девочке казалось, что они оживают и превращаются в страшных зверей, готовых ее сожрать. Ей становилось страшно, она не могла заснуть и звала родителей.

Врач прописал антибиотики. Они не помогли. Он выписал более сильные.

– После двух курсов антибиотиков все выздоравливают, – говорил он Кристине недовольно. – Наверное, ты симулируешь.

Врач не понимал, что происходит.

Посоветовал Тине Оазис побольше выводить девочку на свежий воздух. Но свежий воздух тоже не помог. Кристину положили в больницу. Теперь ее жизнь состояла из разнообразных медицинских процедур и дурацких больничных разговоров. Лежавшие там дети развлекались тем, что играли в карты на шоколад и другие сласти, которые родители передавали им или приносили сами.

Но Кристина чувствовала себя все хуже. С ней побеседовал больничный психиатр, солидный, лет пятидесяти. Он начал очень бодро:

– Благодарю вас, юная леди, что вы нас посетили.

И стал задавать нескромные вопросы:

– Как у тебя складываются отношения с родителями? Очень хорошо… У тебя есть брат? Младший или старший? Очень хорошо… А друзья? С учебой справляешься?

Расспросив, начал издалека:

– Не беспокойся, у всех случаются проблемы. Я же понимаю: учиться в школе трудно, иногда очень трудно. Иной раз кажется, что ты не в силах с этим справиться, верно? И не хочется ходить в школу, когда ты не уверена в себе, точно? И ты думаешь, как хорошо было бы заболеть, да? Если ты больна, тебя кладут в постель и не надо идти в школу, так? И проходит день за днем, и тебе теперь все страшнее вернуться в школу, и ты словно бы продолжаешь болеть, хотя ты на самом деле вовсе не больна, так?

Он слегка улыбнулся с видом все понимающего человека.

– Мы называем это психосоматическими явлениями. Впрочем, зачем нам эти термины? Ты, Кристина, ни в чем не виновата, и никто не собирается тебя в чем-то винить. Просто нам надо понять, как тебя поставить на ноги и вернуть домой веселой и здоровой. Что нам делать: правильно лечить тебя от простуды и головных болей? Или же решить твои школьные проблемы?

В основном детей приводили в больницу на день-другой: им вырезали аппендикс или гланды и отпускали домой. Только одна девочка лежала долго, и медицинские сестры не обращали на нее внимания. В ординаторской они жаловались на ее родителей:

– Что они ее здесь держат? Она же прекрасно себя чувствует.

В один день девочка исчезла. Проходя мимо ее палаты, Кристина увидела, что ее кровать пуста. Оказалось, что у девочки была опухоль мозга, которую врачи проглядели, и она умерла.

Однажды утром мама забрала Кристину домой. Но она чувствовала себя точно так же, как и раньше: глотать было трудно и голова трещала. Она еще больше похудела. Через день к ним примчался перепуганный семейный врач.

– Мы сделали анализ, – сказал он Тине Оазис, – по новой методике. У вашей дочери обнаружили редкую стрептококковую инфекцию. Кристина серьезно больна. Но теперь по крайней мере мы знаем, как ее лечить.

Кристина была счастлива. Теперь все эти психиатры отстанут от нее со своими глупостями. Но тут появился другой врач. И с другим диагнозом: «вирусный энцефалит». Кристина не знала, что это такое, но звучало загадочно. Она так долго болела без диагноза, теперь у нее были сразу два – взаимоисключающие.

Однажды ночью, когда Кристина Оазис лежала без сна, у нее в голове сложилось четверостишие. Ей понравилось, что она сочинила. Она включила свет и записала строчки на бумагу. Следующей ночью она придумала еще одно стихотворение. Потом еще. Тогда она просыпалась каждую ночь и придумывала четверостишия. Она почувствовала себя лучше. Когда она сочиняла стихи, голова не болела.

Кристина была не настолько глупа, чтобы рассказывать об этом врачам. Она начала вставать, прибавила в весе. Она вновь слушала музыку и смотрела телевизор. Болезнь отступила. Но что же именно с ней происходит? Какой загадочный недуг ее мучает?

Поздно вечером министра иностранных дел Вышинского и его первого заместителя Громыко вызвали на ближнюю дачу Сталина.

Колючая проволока, высокий двойной забор, между стенами забора деревянный настил, на котором дежурят часовые в специальной мягкой обуви. Мышь не проскочит. Когда машина подъезжала к деревянным воротам, офицер охраны приоткрывал дверцу машины, чтобы его можно было видеть, и называл фамилию – свою, а не чиновника, которого сопровождал.

Старший наряда охраны сталинской дачи вышел из калитки, чтобы взглянуть на пассажира. В ярком свете прожекторов лицо сидящего в машине было хорошо видно. Тем более что офицеров, которые несли охрану у ворот, предупредили о появлении гостей. Гости поспешно прошли в главный дом, а их лимузины отогнали к гаражу.

За появлением гостей наблюдал офицер, дежуривший у телефонного пульта, размещенного в одной из комнат служебного дома. Рядом на столике – всегда включенный большой ламповый радиоприемник. Из него доносились стихи:

Появился Сталин. Недовольный. Бросил секретарю ЦК Маленкову:

– Бананы мне привезли гнилые. Чем Меньшиков кормит народ! Где он?

Маленков распорядился:

– Найдите министра внешней торговли Меньшикова!

Пока члены политбюро и приглашенные рассаживались, пришел дежурный:

– Товарищ министр внешней торговли находится на даче!

– Ну так соедините по телефону, – недовольно сказал Маленков.

Дежурный виновато доложил:

– Товарищ министр не может подойти, потому что принимает ванну!

Все замерли, ожидая реакции Сталина. Вождь повернулся к Маленкову:

– Надо принять постановление политбюро.

Маленков вооружился ручкой и блокнотом. Вождь продиктовал:

– Отметить, что товарищ Меньшиков мало занимается службой вследствие того, что он ездит на дачу. Запретить товарищу Меньшикову в будние дни ездить на дачу.

Тем временем в зал, где расселись Сталин и его соратники, принесли кинопроектор – показать хронику идущей в Корее войны. Кадры комментировал начальник главного оперативного управления генерального штаба:

– Товарищ Ким Ир Сен надеялся закончить войну меньше чем за два месяца. Наши военные советники сообщают, что его армия действует с опережением плана. Наступление развивается очень успешно. За четыре дня взяли Сеул. Правительство Ли Сын Мана бежало.

Сталин сказал:

– Войну нужно выиграть очень быстро. Южане не должны успеть прийти в себя, оказать сильное сопротивление и мобилизовать международную поддержку.

Министр госбезопасности Абакумов поспешил успокоить вождя:

– Наша разведка сообщает, что корейский народ на юге страны только и ждет помощи, чтобы восстать против антинародного режима. Товарищ Ким Ир Сен сумеет объединить под своим началом всю Корею, как товарищ Мао Цзэдун объединил Китай.

Сталин заметил:

– Но надо объяснить северокорейским товарищам, что им не стоит рассчитывать на прямое участие Советского Союза в войне, поскольку у нас есть другие серьезные задачи, особенно на Западе.

Военный министр маршал Василевский поспешил заверить вождя:

– Мы считаем, что война закончится быстро – полным разгромом южнокорейской армии, этих американских марионеток.

Сталин озабоченно повторил:

– Главное, чтобы американцы не успели вмешаться.

Вышинский услужливо заявил:

– Они не решатся. Они ни на что не способны. Политические импотенты.

– Что-то у вас все слишком гладко получается, – так же недоверчиво проговорил Сталин.

Он исходил из того, что его челядь, обвешанная орденами, постоянно мухлюет. Погрозил пальцем:

– Спросите англичан, американцев. Им никогда не удавалось меня обмануть, а ведь среди них были серьезные противники. А вы беретесь меня одурачить!

После совещания встревоженный Громыко подошел к Вышинскому, который стоял вместе с Абакумовым:

– Через несколько часов в Нью-Йорке созывается срочное заседание Совета Безопасности ООН. Считаю необходимым телеграфировать Малику, чтобы он принял участие в заседании.

– Зачем? – пренебрежительно заметил Абакумов. – Пусть болтают сколько хотят.

– В отсутствие нашего представителя, – пояснил Громыко, – западные державы могут одобрить резолюцию, которая противоречит нашим интересам. Если Малик примет участие, он сможет наложить вето.

Вышинский остановил его:

– Решение принято. Дискуссия на сей счет завершена…

Секретаря ЦК партии Маленкова Андрей Андреевич Громыко обнаружил не на обычном месте, а у большого стола. Распаковав большую коробку, Георгий Максимилианович увлеченно возился с новеньким микроскопом. Увидев Громыко, с сожалением отвлекся от микроскопа и сделал шаг навстречу.

Маленков не снимая носил придуманную Сталиным чиновничью униформу – френч с наглухо застегнутым воротником. Без наград, хотя орденами его вождь не обидел. Его обрюзгшее лицо всегда оставалось неподвижным. Никаких эмоций. Он протянул гостю вялую руку.

– Интересуетесь наукой?

– Историей, – ответил Андрей Андреевич.

Маленков предложил гостю присесть.

– В отличие от вас, гуманитариев, я – естественник. Больше всего люблю физику. Хочу, чтобы сын пошел по моим стопам. У вас есть дети?

– Сын и дочь.

– У меня тоже. Я много с ними занимаюсь. Увлеченность родителей службой не должна мешать общению с детьми.

Он занял свое место за письменным столом.

– Какой у вас вопрос?

Громыко старался быть убедительным:

– Георгий Максимилианович, наш представитель в ООН отсутствовал на заседании в Совете Безопасности и не смог наложить вето на резолюцию, требовавшую прекращения боевых действий и вывода всех войск с территории Южной Кореи.

Маленков кивнул головой.

Громыко продолжал:

– Сегодня опять собирается Совет Безопасности ООН. Он может принять новую резолюцию, которая отправит вооруженные силы стран ООН на Корейский полуостров. Тем самым американские войска получат право участвовать в войне и использовать флаг Организации Объединенных Наций.

– А что ваш министр? – спросил Маленков.

– Андрей Януарьевич не в силах пересмотреть свою позицию.

Маленков задумался. Молчание затянулось. Громыко ждал. И вдруг, что-то решив для себя, Георгий Максимилианович твердо сказал:

– Вам же известно, что по распределению обязанностей в политбюро я не занимаюсь внешней политикой.

И секретарь ЦК сменил тему разговора на более приятную:

– Еще я намереваюсь купить детям телескоп. Я читаю литературу о межпланетных путешествиях. Конечно, сегодня это представляется чистой фантастикой. Но завтра…

– Который час? – спросил первый заместитель министра иностранных дел Громыко своего помощника.

– Двадцать два сорок пять, – отчеканил тот, – без пятнадцати одиннадцать вечера.

– Звоните в посольство Соединенных Штатов, – распорядился Громыко. – Скажите, что я прошу посла приехать ко мне через час.

Оставшись один, он вскрыл пакет, присланный из ЦК партии, и углубился в чтение документа с грифом «совершенно секретно».

Помощник вернулся:

– Посол Алан Гудрич Кэрк не может приехать. Объяснил, что у него грипп и он лежит в постели.

– Кэрк – военный моряк, вице-адмирал, как это он умудрился заболеть? – неодобрительно заметил Громыко.

– Посол просит разрешения прислать вместо себя советника-посланника.

Громыко секунду помедлил, посмотрел на лежащую перед ним бумагу и согласно кивнул. Когда ровно в полночь под аккомпанемент боя больших напольных часов в кабинет Громыко вошел американский дипломат, Андрей Андреевич встретил его демонстративно сухо. Сократив обязательные формальности до минимума, объявил:

– Я пригласил вас для того, чтобы от имени моего правительства заявить решительный протест. Обстрел советского аэродрома в Приморье американскими самолетами – невиданное нарушение международного права. Я уполномочен вручить вам ноту советского правительства.

Американский дипломат ответил:

– Я не могу ее принять, господин Громыко, так как с этим вопросом вам необходимо обращаться в Организацию Объединенных Наций. Поскольку, как вам хорошо известно, в районе Кореи действуют вооруженные силы ООН.

Громыко ответил ему ледяным тоном:

– Ваши доводы абсолютно необоснованны. Еще раз обращаю ваше внимание на то, что в ноте советского правительства речь идет о провокационном обстреле советского аэродрома самолетами военно-воздушных сил Соединенных Штатов, а не какими-то иными самолетами…

Он вытащил из папки копию документа, полученного из ЦК, и протянул американскому дипломату.

Советник-посланник встал и предусмотрительно заложил руки за спину:

– Тем не менее я отказываюсь принять ноту, поскольку ее содержание не имеет отношения к действиям моего правительства.

Прощание было еще более холодным, чем встреча.

Громыко не был ни удивлен, ни разочарован. Он знал, как действовать. Как только американский дипломат вышел, Андрей Андреевич вызвал помощника и распорядился:

– Тотчас же отвезите ноту в американское посольство и сдайте как почту.

Едва Громыко проводил американского дипломата, как позвонили из секретариата министра:

– Андрей Януарьевич ждет вас на совещание.

– Он один? – уточнил Громыко.

– Нет, у него товарищи из военного министерства и министерства госбезопасности.

Когда Громыко вошел, Вышинский вел разговор сразу по двум телефонам. Нетерпеливо спросил у Громыко:

– Вручили ноту американцам?

– Отказались принять. Но я отправил ее в посольство, сдадим как почту.

Когда Громыко занял свое место за столом, оказавшийся рядом молодой генерал с золотой звездой Героя, вполголоса спросил:

– А чего они кобенятся? Обстреляли наш аэродром, а теперь делают вид, что их там не было?

– Американские войска воюют в Корее под флагом ООН, вот они и просят все претензии адресовать ООН.

– А как это вообще получилось? – недоумевал генерал.

– Наш представитель не участвует в заседаниях Совета Безопасности ООН. И не смог наложить вето на решение отправить американские войска в Корею под ооновским флагом.

– Так это ошибка! – сказал эмоциональный генерал.

Внесли кинопроектор. И генерал начал:

– Мне поручено ознакомить вас с ходом боевых действий.

Запустили кинохронику:

– После первого успеха Корейской народной армии товарища Ким Ир Сена, как известно, вмешались американцы. Войска под командованием американского генерала Макартура высадились в тылу северокорейской армии. Одним ударом генерал Макартур перерезал линии снабжения северных корейцев и ударил им в спину. Через одиннадцать дней американцы отбили Сеул. К концу сентября половина северокорейской армии сражалась с перевернутым фронтом. Армия Ким Ир Сена, охваченная паникой, развалилась. Американцы взяли Пхеньян без боя.

Громыко вступил в разговор:

– Наш посол Штыков сообщает, что у товарища Ким Ир Сена «настроение подавленное и даже пораженческое. Война проиграна, и, если ему не помогут, Советский Союз потеряет Корею».

Представитель МГБ напомнил:

– Товарищ Сталин принял решение советские войска не посылать.

Вышинский:

– Попросили вмешаться товарища Мао Цзэдуна.

Молодой генерал продолжал рассказывать о ходе боевых действий:

– Мао Цзэдун решил, что Соединенные Штаты намерены не только захватить весь Корейский полуостров, но и вторгнуться в Китай, чтобы его свергнуть. 18 октября первый отряд китайских войск, названный добровольческим, перешел через реку Ялуцзян. Атака ста пятидесяти тысяч китайских добровольцев была настолько неожиданной для американцев, что они в панике отступили на юг.

Представитель министерства госбезопасности добавил:

– От отчаяния президент Трумэн на пресс-конференции грозно заявил: «Соединенные Штаты остановят агрессию в Корее. Мы примем все необходимые меры». Его спросили, обсуждается ли вопрос об использовании атомного оружия. Трумэн ответил: «Вопрос-то всегда обсуждается. Но я бы не хотел, чтобы бомбу пустили в ход».

Молодой генерал со звездой Героя подвел итог:

– Применить ядерное оружие они не решились. Идет позиционная война. На сегодняшний момент ни у одной из сторон нет превосходства в силах.

Когда участники совещания разошлись, Вышинский попросил Громыко остаться.

– Поздравляю, Андрей Андреевич! – голос министра был полон сарказма. – Решением политбюро вы утверждены чрезвычайным и полномочным послом в Великобритании!.. Товарищ Сталин подписал решение…

Громыко и бровью не повел:

– Благодарю за доверие. Кому сдавать дела?

– Я еще не решил, – сказал министр. – Но вот о чем я хочу вас предупредить. Я недоволен был вашей деятельностью в Москве. Недоволен!.. И намерен присматривать за вашей работой в Лондоне. Самым тщательным образом…

Помощник посла принес Андрею Андреевичу стопку свежих журналов. На обложке одного из них – фотография смеющейся блондинки.

– Мэрилин Монро, – пояснил помощник, – новая американская звезда. Мужчины от нее без ума.

Громыко скользнул взглядом по обложкам и спросил равнодушно:

– Нас это как касается?

– Американские генералы пригласили ее выступить перед солдатами, которые участвуют в корейской войне на стороне Юга, – пояснил помощник.

– Поддержать боевой дух? – иронически заметил Громыко.

– Именно, – подтвердил помощник. – На вертолете ее отправили на базу дивизии морской пехоты. Вот описание.

Он стал читать:

«Мэрилин переоделась в узкое фиолетовое платье с блестками и таким глубоким вырезом, что ее почти обнаженная грудь оказалась прямо под леденящими порывами ветра… Ряды собравшихся сотрясает овация. Она стояла на морозном воздухе в пасмурный зимний день с открытой грудью, распростертыми руками и разметавшимися во все стороны волосами. Она заставила слушателей стонать от возбуждения. Она поет и дрожит. Ей отчаянно не хватает голоса.»

По странному стечению обстоятельств именно эту статью в тот же самый момент по ту сторону океана читал молодой сенатор Джон Кеннеди, сидя в своем новом кабинете. Он тоже обратил внимание на взволнованные слова Мэрилин Монро, сказанные журналистам после поездки на позиции американских войск.

– Пожалуй, я не понимала, как действую на людей, пока не побывала в Корее, – признавалась она.

Мэрилин выглядела ослепительно. Она была счастлива. Быть может, никогда она не ощущала себя такой безоблачно счастливой. Прощаясь, говорила офицерам:

– Единственное, о чем я жалею, – это о том, что мне не довелось повидать других ребят, повидать их всех.

Разглядывая журнал, сенатор Джон Кеннеди тоже признал, что Мэрилин Монро неотразима.

От ее красоты мужчины теряли голову. Мэрилин ничто не сдерживало. Через ее постель прошло множество мужчин. Все готовы были использовать ее тело, ее талант, ее имя. А она отчаянно желала любви, нежности, поддержки. Ей хотелось опереться на надежное мужское плечо. Но не получалось.

Мэрилин родилась 1 июня 1926 года вне брака. Безотцовщина. В то время это имело значение. Заполняя анкету, в графе «имя отца» писала: «Неизвестно»…

Ее настоящее имя Норма Джин Мортенсон. Она выросла в сиротских приютах. Нашла работу на авиационном заводе, где познакомилась с Джимми Доэрти. В шестнадцать лет вышла за него замуж. Она ему очень нравилась: прекрасная жена, чудесно готовит, умело ведет хозяйство. Но началась война. Джимми стал моряком. А красивую девушку приметили фотографы, и ее снимки замелькали на журнальных обложках.

Она развелась с мужем и взяла себе псевдоним Мэрилин Монро. Когда появился первый календарь с ее фотографиями, о ней узнала вся Америка. Снимки были вызовом консервативным ценностям пятидесятых, когда секс еще считался грехом.

Она познакомилась со знаменитым бейсболистом – Джо Ди Маджо. Его друзья удивлялись его выбору:

– Она же ничего не понимает в бейсболе!

– А мы с ней говорим не о бейсболе, – самодовольно отвечал он.

14 января 1954 года они с Ди Маджо поженились. Множество журналистов и их общих поклонников пришли в тот день в городское собрание Сан-Франциско, чтобы присутствовать при церемонии регистрации брака. Казалось, они созданы друг для друга: высокий и красивый любимец всей страны и новая звезда американского кинематографа… Медовый месяц они провели в Японии. Но они прожили вместе всего 274 дня. В октябре того же года развелись.

Выяснилось, что настоящая звезда – она, а вовсе не он. Знаменитый муж не пожелал быть в семье на вторых ролях. Мэрилин обвинила его в «психологической жестокости». И все же она плакала, когда судья объявил о разводе. Позже она поймет, что Джо Ди Маджо – единственный мужчина, который любил ее искренне. Но в любом случае сбывались все ее мечты, поскольку как минимум в ее случае мужчины точно предпочитали блондинок.

Однако же феерический успех, невероятная популярность и всеобщее поклонение не равнозначны счастью. Вот чего точно не хватало тонкой и ранимой Мэрилин Монро, так это душевного спокойствия и ощущения надежности бытия.

Ей, пожалуй, вредило то, что экранный образ смешался с реальным человеком. Исчезла разница между кинофантазией и реальностью. От нее ждали такого же поведения в жизни, как и на экране. А она жаждала равноправных и уважительных отношений. В мужчинах ценила больше всего ум. Мечтала сыграть Грушеньку в «Братьях Карамазовых» по Достоевскому.

Раздвоенность и ранимость Мэрилин Монро несли в себе зерна будущей трагедии, которая не обойдет стороной и клан Кеннеди.

Она позвонила ему поздно вечером – как ни в чем не бывало. Они не виделись десять лет. Но Валентин Михайлович Рожков все равно сразу же узнал ее голос. Да мог ли он ее забыть?

Ее звали Валентиной. Когда у них начался роман, она шутила:

– У нас с тобой общее даже в имени – мы оба Вали. Судьба…

Она заговорила с ним так, словно они расстались вчера, хотя прошло столько лет. Но она вернулась. И сказала, что желает его видеть. Прямо сейчас! Немедленно! Сию секунду! Ему даже ехать никуда не надо. Она стоит на углу, возле его дома.

– Одевайся и выходи!

Она бросила трубку, а Рожков натянул куртку и, не дожидаясь лифта, скатился вниз по лестнице. Она действительно стояла на том самом месте, где десять лет назад они разговаривали в последний раз. Перед ее отъездом… Она плакала и говорила тогда, что обязательно к нему вернется. Он держал ее за руки и смотрел на нее не отрываясь. Он был уверен, что они расстаются навсегда.

Он уезжал в командировку в Америку, которая казалась ему бесконечно далекой, вроде как обратная сторона Луны, откуда не возвращаются. А она с мужем улетала на Дальний Восток.

Теперь она насмешливо улыбалась:

– Я же сказала, что вернусь и заберу тебя с собой. А ты, глупыш, сомневался.

Рожков просто не верил своим глазам. Неужели это она? Она почти совсем не изменилась – такая же красивая. Только прическа другая и манера одеваться, и выражение глаз незнакомое.

Она что-то рассказывала, а на Рожкова словно столбняк нашел. Он все не мог прийти в себя. Думал, что вырвал ее из своего сердца. И ошибся. Стоило ему вновь ее увидеть, как все вернулось. Словно и не было этих десяти лет! Словно не расставались они с диким скандалом и битьем посуды, словно не выходила она замуж за его приятеля Руслана.

Когда она ласково взяла его за руку, его пронзила дрожь. Он уже ничего не видел и не замечал – кроме ее лица с глазами как омут. Они поднялись к нему. Он ногой захлопнул за собой дверь и стал ее раздевать… Она уехала от него на такси поздно ночью, а следующим вечером пришла вновь. Сели пить чай, она рассказала о себе.

Когда они поссорились тогда, десять лет назад, она сразу вышла замуж. За их общего приятеля, талантливого инженера. Через год они с мужем перебрались в Хабаровск, где он получил важный пост. Она не хотела ехать и даже мужа отговаривала. Боялась, что не приживется там. И действительно, вначале было безумно трудно – вокруг ни родственников, ни друзей. Но Руслан стал большим начальником, и сразу же все переменилось. Они переехали в отдельный особняк. Ему дали персональную машину. Появилась прислуга.

Валя поведала Рожкову о том, как весело они проводят время. Много ездят по всему огромному краю. Местные начальники, которые зависят от ее мужа, невероятно гостеприимны.

И вдруг она сказала мужу, что хочет побывать в Москве, посмотреть, что там происходит, повидать подруг. Руслан отпустил ее одну.

– Он хорошо к тебе относится? – ревниво спросил Рожков.

Валя небрежно кивнула. Она рассказывала и рассказывала о себе, и Рожков понял, что его бывший друг Руслан и в самом деле устроил ей райскую жизнь.

А ведь из них двоих Валентин Рожков считался более перспективным и удачливым. Институт он окончил в сорок первом. Пошел добровольцем в Красную армию и год провоевал, пока его не отозвали с фронта и не взяли в министерство иностранных дел. Он успешно делал карьеру, ему прочили большое будущее. Руслан же прозябал научным сотрудником в заштатном научно-исследовательском институте.

И как же все переменилось за эти годы!

Валентин Рожков изгнан из министерства иностранных дел и не может найти в Москве работу. А его приятель чудно устроился и ведет жизнь роскошную, завидную. Если бы Валентин не знал Руслана, не было бы так обидно.

А ведь десять лет назад Валентин и Валентина уже жили вместе. Как ценный специалист он получил комнату в коммунальной квартире. Они готовились к свадьбе. Однажды они должны были идти к ее родителям, которые собирали всех родственников. Устраивали, как понимал Рожков, смотрины жениха.

Но в тот вечер его начальник, который вот-вот мог стать заместителем наркома, пригласил подчиненных на свой день рождения. Пришлось провести вечер с начальником. Иное поведение в ведомстве иностранных дел считалось невозможным. Но Валентина была уязвлена в самое сердце: ее суженый – откровенный карьерист!

Рожков обещал вернуться не позже одиннадцати. Не появился и в час ночи. Начальник повез всю пьяную компанию к себе домой, где они продолжали опорожнять бутылки. Валентин вернулся под утро и не мог попасть ключом в замочную скважину.

Валя не спала. Она безумно переживала: не случилось ли с ним чего? Открыла дверь. С трудом державшийся на ногах Рожков, не глядя, отстранил ее. Прямо в коридоре сбросил с себя пиджак, потом брюки. Прошел в комнату и хлопнулся на диван.

Утром Валентина ждала объяснений и извинений. Валентин же проснулся в игривом настроении. Когда он стал к ней приставать, Валя его оттолкнула. В тот день они дико поссорились. Он, не успев окончательно протрезветь, кричал, что она не имеет права его отталкивать, потому что они уже фактически муж и жена. Она, возмущенная его бесцеремонностью, кричала, что он не имеет права так с ней обращаться. Кончилось тем, что Валя собралась и ушла к родителям, хлопнув дверью. Рожков кричал ей вслед:

– Скатертью дорожка! Можешь больше не приходить!

Многие супружеские пары проходили через такие размолвки, и ничего. Остыв, Валентин тем не менее решил показать характер. Его с детства учили, что надо уметь себя правильно поставить. Лучше это сделать сразу. Он очень любит Валю, но ей следует понимать, что он в доме хозяин.

Два дня они не перезванивались. На третий день вечером Валя не выдержала. Поскольку она начала ссору, она же и должна ее погасить. К восьми вечера Валя приехала к наркомату иностранных дел, где работал Рожков. Она рассудила правильно: они увидят друг друга, и давешняя ссора мигом забудется…

Все бы так и произошло, если бы не дурацкая случайность.

Улыбающийся Валентин Рожков вышел из здания министерства в обнимку с секретаршей американского отдела Танечкой. Между ними ровным счетом ничего не было. Танечка любила только своего мужа, но охотно кокетничала с отдельскими мужчинами. А Рожков не мог отказать себе в удовольствии поцеловать красивую женщину на глазах всей публики. Это удовольствие ему дорого обошлось.

Стоя на ступеньках наркомата, он чмокнул Танечку в щечку. И в этот момент рядом с ним возникла Валя. Она со всей силы дала ему пощечину и, развернувшись, побежала вниз по ступенькам. Перепуганная и ничего не понимающая Танечка ойкнула.

Рожков бросился вслед за Валей, чтобы объясниться. Но она перебежала на ту сторону улицы, к зданию наркомата внутренних дел, повернула за угол и словно исчезла. Потом Рожков несколько раз приезжал к ней на работу. Она делала вид, что не узнает его.

Через две недели он узнал, что Валя выходит замуж за его однокурсника и приятеля Руслана, не слишком удачливого, но спокойного и надежного парня. В тот вечер Рожков напился. А утром, сжав зубы, сказал себе, что никакой Вали в его жизни не было и нет.

А еще через месяц он встретил Валю. Хотел пройти мимо. Она его остановила. Сообщила, что они с мужем уезжают на Дальний Восток. Что мужа она не любит и вышла за Руслана, только чтобы отомстить ему, Рожкову.

– Ну и дура ты, Валентина, – ответил он.

Она не стала спорить. Только вдруг сказала, что еще вернется за ним. И убежала.

Валя сдержала свое обещание.

Когда они вышли на улицу, Валя вдруг сказала:

– А ты знаешь, я по-прежнему люблю только тебя.

Рожкову приятно было это слышать. Но он понимал, что все это ненадолго. Через три дня она улетит к себе в Хабаровск и будет наслаждаться жизнью, а он должен покинуть Москву и где-то искать работу, которая, как он понимал, ему точно не понравится.

– Да, но я хочу быть с тобой, – твердо сказала Валя. – Хочешь, останусь у тебя? Одно твое слово – и я сдам билет.

– Не глупи, – устало ответил Рожков. – Руслан создал тебе прекрасную жизнь. Живи и наслаждайся. Я искренне рад за тебя. Я тебе такой жизни обеспечить не могу.

– Но мне надо быть с тобой! – повторила Валя. – Я просыпаюсь утром и думаю: почему я не могу быть в постели с тем, кого я люблю?

Рожков растерянно сказал:

– Я думал, ты давно забыла обо мне.

Валя взяла его за руку, спросила:

– Ты приедешь ко мне?

– Ну что ты говоришь глупости, – резко ответил Рожков. – Как это, интересно, я могу к тебе приехать?

Она, словно не слыша его слов, повторила:

– Так ты приедешь ко мне?

– Приеду, – сказал он. – Вот если твой муж сломает шею, катаясь на лыжах, или утонет в океане, я приеду к тебе. Буду сидеть у тебя на веранде с видом на океан.

Она повела его в ресторан. Говорила о том, как хорошо им будет вместе. Сама заплатила по счету. У Рожкова денег не было.

В день ее отъезда он не выдержал и поехал на Ярославский вокзал, откуда поезда шли до Хабаровска. Видел, как Валя вылезла из черного автомобиля и водитель нес ее чемоданы. Она села в мягкий вагон. Ее провожали какие-то люди в штатском и в форме – видимо, сослуживцы ее мужа, срочно командированного в Северную Корею, где полыхала война.

Ну вот и все, подумал Рожков, сказка кончилась.

Через три недели – в понедельник утром Рожков получил срочную телеграмму из Хабаровска от Валентины: «Руслан погиб. Выезжаю».

Вышинский проводил совещание. Он открыл рот, намереваясь что-то сказать, но в кабинет буквально влетел помощник. Что-то прошептал министру на ухо. Министр, несколько растерянный, выскочил из-за стола со словами:

– Прошу меня извинить. Сейчас вернусь.

Он вышел в приемную и взял телефонную трубку. Разговор с неизвестным собеседником был недолгим. Повесив трубку, распорядился:

– Немедленно вызовите Громыко из Лондона. Распоряжение президиума ЦК.

Лидия Дмитриевна собирала чемодан мужу. В который уже раз с тревогой спрашивала Андрея Андреевича:

– Так ты даже не догадываешься, зачем тебя так срочно вызывают?

Громыко качал головой.

– Может быть, мне все-таки лететь с тобой? Как ты там один будешь? Кто тебя покормит?

– Не беспокойся. Если новости хорошие – я быстро вернусь и проголодаться не успею. А если плохие, то и тебя вызовут.

Огорченная Лидия Дмитриевна присела на кровать.

– Ты думаешь, тебя отзывают?

– Действительно не знаю. Но наш резидент был счастлив, когда узнал, что меня требуют в Москву.

– Ну, он тебя просто ненавидит, – констатировала Лидия Дмитриевна. – По-моему, это что-то личное.

– На этой службе, – возразил Громыко, – личного не бывает.

Самолет, прилетевший из Лондона, прямо на летном поле встречали трое. Громыко увидел их в иллюминатор. Узнал только одного – Семенов из министерства иностранных дел. А кто остальные двое?

Когда Громыко спустился по трапу, все трое устремились ему навстречу. Лица у них были мрачные.

– Здравствуйте, Андрей Андреевич, – сказал Семенов. – С приездом.

Высокий человек, не выпускавший изо рта сигареты, подхватил его чемоданчик:

– Еще багаж есть?

– Нет, – ответил Громыко, – я налегке.

– Тогда в министерство, – сказал человек с сигаретой и зашагал в сторону черного лимузина, стоявшего у самого летного поля.

Семенов объяснил:

– Такое распоряжение – везти вас сразу на Смоленскую.

Что же, подумал Громыко, на Смоленскую площадь – это неплохо. Главное, что не на Лубянскую.

– Устали? – из вежливости поинтересовался Семенов.

Громыко провели на седьмой этаж, где сидел министр и где еще недавно, до командировки в Лондон, находился и его кабинет. Его проводили в пустую комнату. Появился еще один молодой человек.

– Товарищ Вышинский сейчас в ЦК, – объяснил он. – Министр распорядился, чтобы вы его ждали. Вы голодны? Заказать ужин? Принести вам чаю?

Андрей Андреевич покачал головой.

Ждать ему пришлось долго. Пока не появился помощник министра:

– Андрей Януарьевич вернулся и ждет вас.

Едва Громыко вошел, Вышинский сразу сказал ему:

– Товарищ Сталин умер.

Громыко замер.

На лице Вышинского не было и следа скорби. Только некоторая растерянность. Утративший прежнюю самоуверенность министр поведал Громыко последние новости:

– Сейчас идет заседание президиума ЦК. Большие кадровые перестановки. Вы вновь назначены первым заместителем министра. В Лондон вы больше не вернетесь. Вызывайте семью, приступайте к работе.