Кристина - читать онлайн

Воспоминания делают человека тем, кто он есть, что будет, если лишить его этих воспоминаний?

ПРОЛОГ

Я ползу по асфальту, по грязному, мокрому асфальту, закапанному моей же кровью смешанной с грязью и лужами. Льёт дождь как из ведра, но мне не холодно, я ничего не чувствую кроме боли. У меня болит всё тело, каждая клеточка, каждый сустав, кажется, даже волосы болят. Я слышу вой сирен, чьи-то крики, какие-то разговоры. Кто-то пытается взять меня под руку, поднять с четверенек, я толкаю его в грудь, говорю: отвали, я сам! Он посылает меня и уходит. Я снова падаю на четвереньки, больно, очень больно. Болят ладони, они врезаются в неровный асфальт, в валяющуюся на нём пыль, мелкие камни, осколки стекла и прочую грязь. Я продолжаю ползти, передвигаться, не знаю даже, как это правильно назвать. Я вижу стену, думаю, стоит добраться до неё, опереться спиной, закурить, перевести дыхание. Вокруг меня собралась толпа, но никто не подходит, все о чём-то говорят, наверное, про меня, но я не могу понять ни слова из этого, это просто шум, нечитаемый шум. Я ползу дальше, добираюсь до стены, прислоняюсь к ней, достаю сигарету грязными, мокрыми руками, пытаюсь прикурить – бесполезно, попытки с десятой, зажигалка делает своё дело, и я втягиваю дым. Начинает жутко кружиться и без того болящая голова, кажется, я сейчас потеряю сознание.

1

Всё началось, когда я просто открыл глаза.

Пытаюсь пошевелить пальцами руки – кажется, что они безумно тяжёлые, словно в них налили свинец, но мне удаётся сжать руку в кулак, а потом её приподнять. По телу проносится дрожь, после которой в венах вместо крови образовывается что-то тяжёлое, и оторвать голову от подушки у меня не выходит. Приподнятая рука также падает обратно на белую простыню. Замечаю катетер, который торчит из неё чуть ниже локтя. Трубка от катетера тянется вверх, блестит на солнечном свете, который заливает всю палату, в которой я лежу один. Он отражается от этой трубки, от волосинок на руку, от белого одеяла, которое скрывает от меня моё тело. А ещё этот свет не даёт мне открыть глаза, резью сжимая веки обратно.

Осматриваюсь, прикрыв глаза свободной от катетера рукой – белёсая палата, с идеально белыми стенами, которые постепенно приобретают более реальные цвета по мере того, как глаза привыкают к свету. Вот, на одной стене я вижу трещину. Краска отошла от штукатурки. Чуть выше и правее этой трещина часы. Белый циферблат в чёрном корпусе. Длинная стрелка показывает на шесть, короткая застряла где-то между единицей и двойкой. Половина второго дня.

Наблюдение за секундной стрелкой прервал скрип двери: вошла медсестра. Молодая, шатенка в слишком белом халате. Настолько белом, что она почти сливается с тем моим миром, который ограничивается моим полем зрения. Она смотрит на меня, застыв, словно время застыло вместе с ней. Кажется, работает она не так давно. Чтобы вырвать её из ступора я начинаю разговор первым, прежде, чем она подберёт слова сама:

– Доброе утро. Я не помню, как здесь оказался. Что со мной произошло?

– Пациент, вам нельзя сейчас подниматься! Лежите! Вы три недели пробыли без сознания в тяжёлом состоянии! Я сейчас позову главврача, и он вам всё объяснит. Хорошо?

– Да, спасибо…

Как только дверь закрылась, я заметил, что не помню ничего. Совершенно ничего. Словно я родился и должен только начинать свои открытия. Беда была в том, что открытия были совершенны, нужно бы

ло только их вспомнить. Я ощущал себя иностранцем, который, въехал в страну, но понятия не имеет, как здесь себя принято вести, что можно и что нельзя. Я был словно на минном поле, в котором есть всем известные тропы, но неизвестные мне.

Снова скрип двери, теперь на пороге стоит седой человек, который секунду посмотрев на меня, делает несколько уверенных шагов в мою сторону, пододвигает к моей кровати стул, который прежде я и не замечал, садится и, достав блокнотик с ручкой – обращается ко мне:

– Как себя чувствуете, пациент?

– Если не считать того, что я толком не могу встать и ничего не могу вспомнить, то неплохо.

– Ожидаемо. А вы помните, как вас зовут?

– Да, это я помню.

– И как, если не секрет?

– А-а-а… Артём. Да, точно. Артём.

– Отлично. Попробуйте вспомнить лицо и имя своей матери, – он задал вопрос не отрывая взгляда от блокнота.

Задумавшись, я ощутил себя сиротой, для которого слово «мать» всего лишь набор звуков, что-то, что можно встретить в книгах или разговорах, то, что бывает у других людей. Если он задал этот вопрос, значит, у него есть основания его задавать, то есть, мать у меня всё-таки есть. Я пытаюсь заставить своё воображение нарисовать её лицо. Какая она? Старая или не очень? А какой у неё цвет волос, глаз? Что-то в моём мозгу ассоциируется с этим словом, ниточка от слова «мать» куда-то ведёт, но это очень тёмный угол, а если за неё потянуть, то её что-то держит. Вот он, её образ, прямо передо мной, остаётся совсем чуть-чуть, но ниточка упорно не хочет вытягивать это из тёмного угла.

– Я не помню… Не могу вспомнить… – Я не смог сказать то-то ещё. Где-то в голове образовался эпицентр боли, словно там что-то взорвалось, загорелось и пламя начало своё шествие заполняю всю голову.

Врач что-то ответил, но я уже не смог понять его слов. Пламя в голове захватывало новые территории, оставляя мне всё меньше и меньше сил на то, чтобы удерживать внимание на происходящем вокруг.

Часы теряют свои очертания, пока я настойчиво пытаюсь сфокусировать взгляд на цифре «двенадцать». Я смотрю на них словно через мутное стекло, голос доктора доносится как из-за стены, сливаясь с шумом в ушах. Кто-то взял меня за предплечье, ещё спустя секунду я почувствовал, как игла входит в мои вены, а ещё через минуту – боль отпустила меня.

Очнувшись, я уже не чувствовал боли в голове или где-то ещё. Мне бы и было легко и спокойно, если бы перед глазами не мелькали обрывки чего-то, что я хотел бы назвать воспоминанием: пятна света слепят меня, временами в них появляются бегущие силуэты людей, которые просто идут мимо. Я смотрю на них снизу вверх, спина мёрзнет от холодной стены, тело ломит. Особенно болит голова, правильнее сказать – гудит. Страшный шум в ушах почти заглушает сирену, которая приближается ко мне. Иногда я слышу звук двигателей, они молниеносно проскакивают мимо меня. Теперь я ощущаю холод, всё мокрое, особенно спину и руки. Я тщетно пытаюсь рассмотреть происходящее вокруг – я вижу только пятна света и тени, которые проходят мимо меня.

Обрывки сновидения, которые сейчас проигрываются в моей голове, заполнили большую часть того, что можно было бы назвать простором мысли. Что-то в них есть, что-то реальное и знакомое. Словно я помню и полную версию всего этого, могу её воскресить в голове, но что-то мешает. Воспоминание словно лежит под замком – вот оно, стоит только открыть крышку сундука и посмотреть, что же там лежит, но подобрать ключ к замку не выходит.

Тревожные мысли о сне сменились другими, не менее волнующими. Начались вопросы: кто я? Есть ли у меня друзья? А девушка? Хочу ли я вспоминать, кем я был то того момента, как попал сюда? Это можно назвать интуицией либо обычным страхом, но тонкий еле различимый голосок в голове твердил: что ничего хорошего в моих воспоминаниях нет. Я не успел себя накрутить и задать себе новые вопросы, на которые судорожно стал бы искать ответы в своей голове – в палату зашёл врач, тот самый, который записывал что-то в блокнотик. Сейчас он также сел рядом, с разрывающим слух скрипом, пододвинув стул к моей кровати:

– Как спалось?

– Не плохо. Даже что-то, кажется, начал вспоминать.

– Не расскажите? – Я не был готов рассказывать ему о том, что, возможно, и я является отрывком воспоминания, а может быть, это вообще обыкновенный сон или сцена из фильма, который я видел когда-то «до».

– Я не совсем уверен… Я не уверен, что это воспоминание, и всё как-то мутно, как в тумане. Больше похоже просто на дурной сон. – Только сказав это, я понял, что слово «дурной» было явно лишнее.

– Дурной сон? А чем именно он был такой дурной? Что его таким делало? – Быстро сделав несколько набросков в блокнотике, он снова повернулся ко мне и ожидающе смотрел.

– Ну… Просто дурной. Мутный, туманный, неясный, вот и дурной.

– Но ведь что-то его сделало дурным, если вы его таким называете.

– Что-то значит сделало. Бывают у людей дурные сны? Чем я хуже? – Меня раздражало, что он так акцентировался на слове «дурной». Ещё раз пожалев, что вообще употребил это слово, я решил ему рассказать то, что мне приснилось.

Как только я закончил рассказ, он записал что-то в свой блокнотик, почесал подбородок, а потом, снова обратив внимание на меня, высказал свою версию происходящего:

– Да. Сон, правда, дурной. Скорее всего, к вам начала возвращаться память и это хорошо. Обычно проходит больше времени перед тем, как люди начинают вспоминать хоть что-то.

– Вы знаете что произошло? – На секунду мне показалось, что он знает причины того, что сюда меня привело. Наверняка обстоятельства произошедшего были записаны в какие-нибудь базы данных.

– Я не уверен, что сейчас вам стоит это рассказывать. Думаю, когда придёт время, вы вспомните всё сами. Выздоравливайте. Я вас ещё проведаю сегодня, а пока, отдыхайте. – Встав со стула, он направился к двери так, словно больше не собирается сюда возвращаться.

– Пожалуйста, расскажите, что же всё-таки произошло?

– Пациент, отдыхайте. Вы всё вспомните в ближайшее время, а сейчас у меня много работы. До-свидания.

Дверь хлопнула, хлопнула и надежда ответить на главный вопрос, который завоевал звание «вопроса дня» – что со мной произошло? Возможно, его не беспокоят последствия того, как сейчас на меня может подействовать информации о произошедшем со мной. Наверняка он понимает, что если ответит на вопрос, то это, скорее всего, приведёт не к тому, что я останусь переваривать новую информацию и довольствоваться её, а начну задавать вопросы, поводом для которых будут его ответы.

Желтое пятно, вокруг которого уже не первый раз крутятся мои размышления, кажется ярче, временами кажется, что оно остаётся единственным цветным объектом в палате. Дверь скрипит, отрывая меня от пятна. Врач решил вернуться, его замучила совесть, и он решил мне всё рассказать и ответить на возможные вопросы? Нет. Зашла женщина, одетая в бежевое повседневное платье, с крашеными в чёрный волосами и лёгкой сединой на корнях. Увидев ближе её голубые глаза, я сразу понял – она моя мать.

– Здравствуй сынок. Как себя чувствуешь?

– Привет мам… Хорошо. Я тебя не помню, я ничего не помню. Но когда тебя увидел, я сразу понял, что это ты. – Слова прозвучали сами по себе, я и сам толком не понял, почему я сказал всё именно так, а не иначе.

– Я сильно волновалась за тебя… Ты так долго не приходил в сознание, что я уже отчаялась. Я так счастлива, что ты проснулся. Я каждый день молилась о твоём выздоровлении. Господь меня услышал.

– Мам… Что со мной произошло? Как я здесь оказался?

– Сынок, ты попал в аварию и сильно пострадал. Тебя увезли на скорой помощи. Я плакала тогда всю ночь. Врачи сказали, что шансов на то, что ты выживешь мало, и не стоит теплить себя надеждами на твоё выздоровление, но ты выздоровел и сейчас со мной разговариваешь…

Её щёки покрылись блестящими линями, а глаза приобрели мокрый блеск. Но я не могу сказать, что она плакала. Когда люди плачут, они всхлипывают, с трудом произносят слова, закрывают ладонями лицо. Она же спокойно смотрела, просто из глаз текли слёзы, временами они попадали на складочку лица, образованную улыбкой – и протекали по её губе. Она приложила ладонь к моей щеке, а глаза у меня закрылись сами собой.

2

Я закрыл за собой дверь и вернулся сначала к своей кровати, а потом подошёл к окну. Меня водили на терапию. Со мной работал психолог и спрашивал, как выглядит моя мать, а я ему в подробностях описал (он явно не ожидал такого ответа), потом женщина с серыми глазами пыталась простимулировать мои детские воспоминания. Она описывала много возможных, распространённых ситуаций, которые случаются в детстве. Рассказывала про свои школьные годы и намекала, что подобное наверняка случалось и мной. Если верить ей, то она пример того, как не стоит учиться в школе. Хотя, может быть, это всё лишь её уловки, а как было на самом деле – она бы не рассказала. Но что-то она рассказала, и это было о первой сигарете. Она её выкурила за школой, когда была в шестом классе. Тогда она влюблена в восьмиклассника, имени его я не запомнил, разве что, он был самый спортивный из всех старших классов и занимался боксом.

Однажды она смогла с ним заговорить, и он позвал её покурить. Для неё это слово пока означало лишь что-то новое, запретное, а как всё запретное, слово «курить» её манило. Так уж устроена психика человека. Он протянула ей сигарету, а она не смогла отказать, так боялась, что он отвергнет её. Именно с ним, спустя два года она впервые напилась и не ночевала дома. У неё с ним были отношения, которые закончились вечером на дискотеке. Он не знал, что она туда придёт и она этого не знала тоже, так уж вышло, что вечер планировался практически по минутам, а в итоге его стало нечем занять. Она пришла на дискотеку, чтобы обрадовать «любимого», но обнаружила его в объятиях девицы, которая учились с ней в шестом классе, а потом была переведена в другой класс. О своей первой сигарете я так и не смог ей рассказать. Всё это время, пока я был на терапии и после, меня мучило странное чувство. Мне чего-то не хватало, что-то я очень сильно хотел, но что именно, понять было сложно.

Пустой коридор, в конце которого из подсобного помещения вышла женщина с ведром и шваброй. Больше никого. По обе стороны – ряды закрытых дверей, но если присмотреться, то можно найти приоткрытые. Вдоль коридора стоят лавочки, а ещё аквариум, в котором плавают крупные рыбки. На стекле скотчем приклеена записка: Рыбок не кормить! Их кормит заведующий!

Прохожу к лестнице, уборщица даже не обращает на меня внимания, что к лучшему. По правилам и рекомендациям врача – мне нельзя выходить из своей палаты одному, но эти четыре стены, окно и слишком белая простыня – давят на меня сильнее, чем факт того, что я не помню своей первой сигареты, если она, конечно же, была.

Лестница пустая, но вот, неожиданно навстречу мне выбегает молодая девушка в белом халате и большой папкой в руках. Я стараюсь делать вид, будто хожу по этой лестнице каждый день по несколько раз и уже знаю, по сколько ступенек в каком пролёте. И лифтом не пользуюсь абсолютно осознанно – пешком ходить полезнее. Она пробегает мимо меня, слишком суетливо для врача, который давно работает.

Второй этаж, старая входная дверь в коридор – деревянная, выкрашенная белой уже облупившейся краской, а на ней скотчем приклеена табличка «Без бахил не входить!». Спускаюсь дальше, уже более уверенно придерживаясь вида человека, который это делает каждый день.

Открыв дверь, я захожу в коридор, в котором есть выход. Выход не просто из коридора – из больницы. Здесь довольно чисто, новая плитка, свежевыкрашенные стены и толстый охранник, смотрящий в небольшую диагональ мобильного телефона. Я иду к выходу, стараясь идти одновременно и уверенно и тихо. Подойдя ближе – я обнаруживаю наушники в ушах охранника. Осмотревшись, Я понимаю, что он здесь один, а значит, мои шансы на то, чтобы проскользнуть к выходу и вдохнуть воздух, который не застаивается в плохо проветриваемой палате – довольно высоки.

Несколько шагов, смотрю на него – играет в телефон, всё его внимание сосредоточено на небольшой диагонали и происходящем на ней – всё, что за пределами экрана – не в его компетенции. Пока он не решил проверить обстановку – делаю ещё пару шагов и вот уже стою на крыльце. Мои ожидания не оправдались, воздух здесь точно такой же, как и возле открытого окна палаты, разве что, его здесь гораздо больше.

С ветром до меня доносится тонкий запах. Терпкий и немного горький . Я осматриваюсь, пытаясь понять – откуда это? Напротив крыльца клумбы с цветами – нет, цветы так не пахнут. Пусть я не помню даже их названий, но уверен, что они пахнут иначе. Дальше кусты, высотой по грудь, а рядом с ними девушка, сидящая на лавочке. У неё на ноге гипс, а рядом костыли. А ещё в губах сигарета и, кажется, именно эта маленькая белая тлеющая палочка, которая дымится в её губах – и есть источник этого запаха.

– Добрый день, у вас не найдётся сигаретки? – Спросил я, стараясь избегать столкновений глазами.

– Найдётся… Молодой человек, а вы здесь давно уже? Я раньше тут вас никогда не видела.

– Ну как сказать… Мне врач сказал, что я был три недели в коме, а проснулся вчера. Может быть, сегодня, я плохо ориентируюсь во времени, пока что… У меня амнезия, я только имя своё смог вспомнить.

– О-о-о… Наверное, страшно так однажды проснуться и ничего о себе не помнить и не знать… Вы сказали, что помните своё имя, как вас зовут? И можно перейти на ты?

– Можно. Меня Артём зовут. А тебя как?

– Меня Аня. Я тут уже довольно давно, сломала ногу, вот теперь на костылях хромаю покурить, когда есть возможность.

Её левая нога в гипсе ниже колена. Странное сочетание красивой внешности и физического увечья. Сначала в голове всплыла картинка, а потом уже и её имя – Венера Милосская. Это статуя прекрасной женщины, у которой нет рук. Я почему-то помню, что её создатель не смог найти гармонии рук, которая не испортила бы образа, но мне кажется, что он хотел изобразить сочетание красоты и уродства. Странно и то, что я помню бренды сигарет, я понимаю отличие больничной палаты от комнаты. Но вспомнить что-то личного характера – я не могу.

Я смотрю на Аню, на её коротко обстриженные волосы, это называется каре, если я не ошибаюсь, пухлые губы и овальные щёки, а ещё, маленький шрам на указательном пальце, который зажимает сигареты вместе со средним. У неё серые глаза, а ещё на месте память. Я завидую ей: она помнит свою первую сигарету, первый секс и школьные годы. Она может рассказать, как в шестом классе влюбилась в восьмиклассника, потому что тот был самый спортивный парень из старшеклассников, а ещё рассказать, что подумала, когда увидела его на дискотеке с другой девушкой. Я не могу рассказать ничего, я вообще не знаю, кто я такой и кем был. Людей делают поступки, какие были мои поступки – я не помню. Обратив внимание на гипс, я спрашиваю:

– Как ты ногу сломала?

– Переходила дорогу, и какой-то урод сбил меня, прямо на пешеходном переходе! И вместо того чтобы вызвать скорую помощь, выскочить из машины и извиниться, просто дал по газам и свалил.

– Меня тоже сбила машина… По крайней мере, так мне сказала мама, когда заходила. Сам я этого не помню. Помню только… Ну, не уверен, что помню. Я это видел во сне. Само место я не могу описать, всё смазанное, мутное, как в тумане… Я не уверен, что это воспоминание… Просто дурной сон, наверное…

– Расскажи, мне интересно же. – Она переставила костыль на другую сторону лавочки и жестом предложила мне сесть рядом с ней. Я принял приглашение, а потом попытался удовлетворить её интерес.

– Хорошо. Мне было холодно, лил дождь, я спиной опирался на какую-то холодную стену и всё тело жёстко болело. Люди, машины были как в замедленной съёмке, все смазанные, размытые… Я не смог рассмотреть ни одного лица, даже если бы прямо сейчас бы встретил, то не узнал бы… Ах да, забыл уточнить, была ночь или поздний вечер, темно, в общем было. – Кое как рассказав ей всё это и преодолев волнение, я заметил, что только что рассказал своё единственное и в данный момент самое ценное воспоминание человеку, имя которого я знаю меньше получаса.

– И это всё, что ты помнишь о своей жизни…?

– Да. Это всё. Знаешь, это такое странное чувство… Вот смотрю я сегодня в окно и вижу людей, машины вдалеке. Я вижу свой мир, в котором я жил, а я не помню этого мира, ни его законов, ни правил. Ничего.

– Жалко тебя… Наверное, это и правда очень тяжело. Может быть, это возможность начать новую жизнь с нуля?

– Может быть.

– Вот! Пользуйся шансом, Артём. В жизни не бывает случайностей, мне это ещё бабушка говорила в детстве. Всё что происходит в жизни человека, зачем-то ему нужно. Что ни делается – всё к лучшему, только если правильно понять смысл событий и извлечь из них нужное тебе, а шелуху выкинуть.

– Мне нравится, как ты рассуждаешь. Только мне не даёт покоя вопрос: кем я был? Вот кто я такой, как мне к себе относиться? Может быть, я просто ужасный человек…

– А может быть ты очень хороший человек. Зачем ты на себя наговариваешь?

– Не наговариваю, а рассуждаю. В любом случае, мне нужно восстановить память, хотя-бы частично.

– Мне сейчас идти в палату, а то мой лечащий врач будет сильно меня ругать. Держи мой номер на всякий случай, – она написала ручкой на обрывке блокнотного листа свой мобильный телефон и передала мне – мало ли, захочешь поболтать ещё раз. Всё, я ушла, не унывай.

Улыбнувшись, она пошла обратно в больницу. Посмотрев, как она идёт, я понял, насколько она походит на Венеру. Она красива, но не может идти, только передвигаться. Выставив вперёд оба костыля, она делает шаг, здоровой ногой переваливаясь вперёд и так до самой больницы. Аня и Венера – красота сбалансированная уродством. В этом есть своя гармония.

Мелкие капли дождя и разгулявшийся ветер убедили меня, что пора вернуться в свою палату. В любом случае, там, где сухо и тепло всегда лучше, чем в дождливую погоду на улице. Ветер сбивает меня с ног, песок и пыль, выброшенные ветром с дорог врезаются мне в лицо, пока я поднимаюсь по старым ступенькам крыльца.

Двери входа расплывались, что никак не было связано с погодными условиями. Как только я собирался протянуть руку и открыть дверь, в голове словно включилась циркулярная пила, разрезающая на части всё, что ей попадалось. Крыльцо ушло из-под ног, и я рухнул наземь. Картина больничной территории сменилась темнотой, а потом ударами в спину. Я обнаружил свои руки держащими затылок, а себя в позе эмбриона с поджатыми ногами. Всё мокрое и холодное, на меня льётся дождь, а на спину обрушивается ещё несколько ударов. Когда я разжимаюсь – получаю заключающий, в солнечное сплетение и только вернув дыхание в прежнее русло – ползу. Метрах в двадцати от меня стена дома, жёлтая. Я ползу по мокрому асфальту, постоянно попадая руками в лужи. Дальше картинка меняется: всё словно через мутное стекло, я с трудом двигаюсь, даже движение пальцем – отдаётся болью в голове. Мимо меня проходят люди, силуэты на фоне жёлтых фонарей, кто-то останавливается, а кто-то проходит дальше. В ушах звенит, а через этот звон прорывается сирена, во рту вкус железа. Кто-то хватает меня под руки, и я обнаруживаю себя на носилках – меня по коридору несут двое врачей. Пытаюсь рассмотреть их лица, но всё слишком смазано, они, скорее пятна, чем живые люди. И только когда меня донесли до палаты, я понял, что вернулся в эту реальность, где я не могу вспомнить жизнь из той, где я её ещё помнил, но от боли толком не мог двигаться.

Жёлтое пятно на белом потолке снова притягивает мысли, но сейчас я заметил посередине этого пятна трещину. Она едва заметна, её можно и не увидеть, если не рассматривать само пятно. Она тонкая и продолговатая, похожа на молнию, которую навечно застыла тёмным силуэтом в этом пятне.

Картинки и удары совершенно не стыковались с аварией, о которой мне рассказала мама. По правде говоря, она мне ничего и не сказала, разве что слово «авария». Обстоятельств и деталей она не озвучивала, но, тем не менее – это плохо складывалось с тем, что я видел. Если это был не сон наяву и не моя больная фантазия, не воспоминания многолетней давности – то что-то здесь не так. Определённо.

Дверь скрипнула – санитарка заносит обед на старом подносе и ставит его на тумбочку рядом со мной. Она это делает спокойно и неторопливо, видимо, ей не впервой работать официанткой. Не думаю, что всем пациентам приносят прямо в палату. Мне кажется, что его ставят в коридоре и пациенты сами себе его забирают. Со мной другая история – меня вернули в палату на носилках – и я мог попросту не дойти до коридора самостоятельно. Интересно, им дают список таких палат, которые нуждаются в особом внимании?

Каша сомнительного происхождения и суп, больше похожий на желтоватую жидкость с обломками картошки – это и есть обед, на запивку чай. Всё это поместилось на маленьком подносе в тесноте, но в достатке.

На обед у меня ушло получаса – я не торопился. Сначала аппетита не было, но после нескольких ложек супа – он проснулся. Как только я немного недоел кашу, которая оказалась перловой, и выпил чай – я вернулся к своим наблюдениям за пятном. Оно совершенно не изменилось, разве что из-за того, что солнце уже не било лучами сквозь окна, а пробивалось через толстый слой облаков – оно казалось более насыщенным, сильнее выделялось из общего интерьера идеально белых цветов. Всё та же женщина забрала обед, также неторопливо и спокойно, а потом в палату зашёл доктор с неизменным блокнотиком:

– Здравствуйте Артём. Как себя чувствуете? Не было новых воспоминаний?

– Здравствуйте. Да было кое-что, но по сути ничего нового. Из той же оперы, что и до этого мне снилось.

– Очень интересно. А не расскажете? – Его интерес меня испугал, но рассудив, что он и так в курсе произошедшего – вряд ли я смогу рассказать ему то, что он ещё не знает.

– Это были скорее беглые картинки, мало что содержащие…

– Продолжайте.

– Пожалуйста, не перебивайте меня, мне не так просто описывать это, как может показаться. – Пристальный взгляд, заостряющий внимание практически на каждом слове напрягал, заставлял взвешивать то, что я пока не сказал, но собираюсь. – В общем, дело было как-то так: мне надоело сидеть в палате, и я вышел на улицу подышать свежим воздухом…

– Вы вышли из палаты… Вам нельзя, но раз уж вы вернулись, точнее, вас вернули, то, думаю, снова нарушать правила вы не будите. – Я продолжил, выслушав его и не придав услышанному значения, будто он ничего и не говорил.

– Я вышел на улицу мимо охранника, который меня даже не заметил, потому-что играл в телефон. Увидел курящую девушку и понял чего я так долго и сильно хотел – я хотел курить. Я спросил у неё сигарету, покурил. Немного поболтали, а потом она ушла. Потом начался дождь, и я отправился обратно. – Я обдумал, что скажу дальше, попытался вернуться в ту ситуацию и продолжил, – появилась сильная головная боль, а следом за ней эти картинки… Сначала я ползу на четвереньках по мокрому асфальту и вижу на нём капельки своей крови, потом лежу на боку, скорчившись и держась руками за голову и наконец, я у холодной стены сижу под дождём. Последнее было в том сне, который я вам рассказывал ранее. Это всё. – Я не стал говорить про удары. Хотел, но в последнее мгновение язык словно сам перепрыгнул этот этап и продолжил в хронологическом порядке.

– Хм… Интересно к вам память возвращается. Вы видите или чувствуете что-то, и это вызывает воспоминания? Думаю, тогда вам стоит посмотреть ваши детские фотографии. Попросите вашу маму, чтобы она вам принесла ваш детский фотоальбом, или хотите я ей позвоню и попрошу об этом?

– Да. Буду вам очень благодарен. Может, вспомню что-то действительно хорошее и приятное.

– Детство самая приятная и счастливая пора Артём. До свидания, мне нужно идти. Вы всё-таки у меня не один такой. Выздоравливайте. – Он ушёл, тихо закрыв дверь. Не хлопнув, как прежде, а именно закрыв. Я хотел скорее увидеть свои детские фотографии, возможно, на них я смогу узнать своего отца и мать, когда-то много лет назад.

Циферблат показал половину пятого, а спустя два часа пришла моя мама с фотоальбомом в чёрной сумке, наверняка купленной в супермаркете.

– Привет сынок. Как ты себя чувствуешь? Я тебе твои детские фотографии принесла. Доктор позвонил и сказал, что они помогут тебе скорее вернуть память. – Она говорила улыбаясь. Она радовалась тому, что мне становится лучше, а ещё больше ей доставляло счастья то, что она могла помочь мне.

– Привет мам, я ждал тебя. Не думал, что ты так быстро придёшь. Правда.

– У меня всё равно выходные. А увидеть любимого сына я рада всегда и готова хоть ночью к тебе прийти.

– Ну, ночью мам не нужно. Я всё-таки сплю. А можно посмотреть фотографии? Мне просто не терпится их увидеть.

– Да сынок, конечно. Вот, смотри, это ты в пять лет со мной в зоопарке. Помню, как ты боялся ящериц и крокодилов. А львов просто обожал! Ты смотрел на них такими зачарованными глазами… Столько лет прошло, а я всё помню как сейчас.

Маленький мальчик в красных шортах и того же цвета футболке с изображением Микки Мауса держит сладкую вату. Сзади него карусель и много родителей, наблюдающих за своими детьми, которые в этот момент катаются на лошадках, львах и черепахах, что вращаются по кругу. Сейчас это мои сверстники, возможно, кто-то из них работает в этой больнице онкологом или, быть может медсестрой или санитаром. У кого-то семья, кто-то смог открыть свой бизнес или успел сколоться. Возможно, они уже не все живы.

У ребёнка на фото светло русые волосы и невинная улыбка, которая радуется тому, что она есть. В какой-то момент я поймал себя на том, что мне стыдно за то, кто я сейчас, хотя я этого и не помню. С фотографии на меня смотрит невинный ребёнок, смотрит, прямо в своё будущее спустя двадцать, может быть, семнадцать лет и не подозревает, что его невинность и чистоту смоет, а за ней обнаружится что-то грязное и мерзкое. Липкое и неприятное покрывшее его память слоем слизи, не позволяя до неё добраться. Этот ребёнок пока не знает, что смотрит не просто в объектив фотоаппарата, а в будущее, которое не сделает его хорошим человеком. Я не знаю почему, но сейчас я почти уверен, что я не тот человек, про которого можно было бы сказать много хорошего. Возможно, это интуиция, а может быть, просто страх.

– Смотри Артём, а вот тут ты с папой… Он тебя тогда повёл на выставку экзотических животных. Ты там сначала сильно перепугался, а потом тебя за уши оттуда было не вытащить. – Мама жестом обратила моё внимание на вторую фотографию, которая располагалась на следующей странице альбома.

С фотографии на меня смотрит всё тот же мальчик. Сейчас он левой ладонью держит за руку отца, а на второй ладони, выставив её вперёд ближе к камере – сидит хамелеон. На момент фото он почти поменял цвет, оставался только хвост, который зелёной полосой сводил всю его маскировку на нет. На фоне много террариумов, в одном из них сидит питон, жёлтый и большой и, кажется, он тоже смотрит в камеру. Теперь я обращаю внимание на отца – он загорелый и у него короткая стрижка, чёрные густые волосы. Чёрный смокинг и красная рубашка без галстука. Он улыбается как человек, у которого всё прекрасно, потому что иначе и быть не может. Я завидую этому мальчику, он счастлив и совершенно не подозревает, что рано или поздно потеряет память.

Ещё около часа мама показывала мне мои фотографии, рассказывая историю каждой. Там были фото, где я учился в начальных классах, а потом с выпускного. Я стоял во втором ряду в синем пиджаке и джинсах, а ещё у меня уже тогда были длинные волосы, как и сейчас, но на фото они были собраны в хвост, аккуратно лежащий на моём плече. С некоторыми фотографиями были связаны забавные истории, в которые я влипал или напротив, был виновником их начала и слушая их в исполнении мамы я действительно смеялся, но в конце каждой истории мне становилось грустно – сам эту историю я не помнил.

Показав мне последнюю фотографию, где я отмечаю выпускной в кругу семьи с огромным тортом на столе – мама сказала, что меня скоро выписывают. Когда именно – не уточнила. Она ушла, сказав: готовься к поездке домой и не скучай, всё будет хорошо. Спокойной ночи, сынок.

3

Утро обозначил чай в пакетике и скромный завтрак в виде каши, которую, кажется, вчера я уже дегустировал. Чёрные стрелки на белом циферблате показали без пятнадцати восемь, подъём, по идее в семь. Закончив завтрак, я проявил инициативу отнести посуду в коридор, потому что так наверняка делают все пациенты, которые в состоянии самостоятельно передвигаться. Выйдя из палаты, я вижу тумбочку, а на ней точно такая же посуда, как и на моём подносе.

Артём! – Я оборачиваюсь и вижу врача, который быстрым шагом направляется ко мне. В руке вместо блокнота спортивная сумка. Он купил много блокнотов? Подойдя ко мне, он продолжает:

– Доброе утро. Как спалось?

– И вам того же… Спалось хорошо конечно, но мне бы ещё «поспалось» пару часиков. Тогда было бы, совсем хорошо.

– Ну, пару часиков не обещаю, потому-что через три часа за вами приедет ваша мать, и вы отправитесь домой. Ваша одежда была вся изорвана и испачкана кровью, когда вас сюда привезли, поэтому ваша мама ещё в шесть утра привезла вам что надеть.

– Уже сегодня я выписываюсь, серьёзно? Отлично! – Это была хорошая новость. Я сменю больничные стерильные тряпки на что-то, что не будет так отличать меня от других людей.

– Вы так радуетесь, будто вам тут очень плохо. – Он иронично улыбнулся, а потом добавил, – но дома всё-таки лучше, но не намного!

– Интересно же, где я и как живу.

– Мне всё равно в полной мере вас не понять. Я надеюсь, что, вернув память вы не потеряете её снова и, как бы это странно не звучало – я бы не хотел, чтобы у вас были поводы видеться со мной. – Он крепко жмёт мне руку и удаляется в сторону лестницы.

Я беру сумку с одеждой и возвращаюсь в палату. Чёрная сумка с надписью «Nike» сбоку и оранжевыми окантовками на молниях. Я открываю её и вытаскиваю всё, что там есть. А есть там не так-то и много. Синие джинсы, потёртые, кажется, что не временем, а модой. Белая футболка с изображением Майкла Джексона и болотного цвета тонкая ветровка. А на дне сумке, словно пролежавшие пару часов под прессом на меня смотрят кеды с резиновыми белыми носами. Если это всё покупал я, то как тут оказались кеды?

Одевшись, я лёг на кровать и смотрел на жёлтое пятно прощаясь. На трещину, в форме молнии и пытался снова собрать мысли вокруг этого пятнышка на слишком белом потолке. Мысли не шли, а я прощался с этим местом. В особенности с пятном. Эта больница, палата, осознание отсутствия у меня памяти запомнились мне жёлтым пятном на потолке. Даже не трещиной в его центре, а именно самим пятном, словно его специально рисовал художник, чтобы в идеальном белом мире четыре на два было куда обратить внимание. Чтобы придать жизнь через чур белому и стерильному мирку номер «324», что находится на третьем этаже. В палату вошла мама. Прежде, чем повернуться в её сторону, я невольно произнёс, не раскрывая рта: прощай, пятно, и только после этого посмотрел на мать.

– Ну что, сынок, поехали домой? – Мама обняла меня, а потом отпустила, всем своим видом показав, что делать тут мне уже нечего.

– Конечно мам! Мне же всё-таки интересно, где я живу.

– Интересно ему… Скоро всё сам узнаешь.

По пути домой мать немного поговорила со мной, но никак наоборот. Я произнёс максимум два-три слова, всё остальное говорила она, в основном про места, которые стремительно сменяются другими местами за окном. Здания, улицы, проулки, вывески магазинов и торговые центры – всё словно не имеет никакого значения, больше похоже на муляжи, картонные декорации, слишком походящее на настоящее. Этот мир за окном не выглядел живым – это был картонный мир, по крайней мере именно так его видел я.

Когда мы приехали, и я вышел из машины – первым, что я увидел, был не мой подъезд, а зелёный двор и современная детская площадка. В песочнице играли маленькие дети, те, что постарше, бегали по двору и кричали. На лавочках сидели их мамы, бабушки. Я пытался представить себя бегающим по двору, играющим в песочнице, но это казалось фантазией, совсем не походящей на реальность. Я не помню собственного детства, но, наверное, оно пахнет сладкой ватой и беспечностью.

Когда я подходил к подъезду с пустой сумкой на плече, что-то в голове перемкнуло. Реальность стала выключаться, вещи, подъезд, лавочка возле него – начали терять очертания, границы света и тени – смазываться. Крики детей и голос матери доносились словно издалека и постепенно затихали. Картина подъезда сменилась, будто бы я видел сон наяву.

Я иду по двору один, мне около двенадцати лет, сейчас здесь не играют дети, разве что где-то на лавочке может быть, сидят пенсионеры, как, собственно и в любом дворе. На другом конце дороги, по которой я шёл, на трубах сидит компания ребят. Пытаюсь рассмотреть, но не вижу, сколько их там, мешает растительность. Мне кажется, что я знаю их, почему-то я уверен, что если заговорю с ними, то смогу каждого назвать по имени. Ко мне подходит девочка с тёмно-русыми волосами и карими глазами. Она немного бледна, у неё слишком гладкая кожа, на фоне которой тёмная футболка кажется почти чёрной.

– Привет Артём! Ты уже поправился? Я уже думала, что ты всё лето проболеешь.

– Да, теперь снова будем гулять.

– Тебе бы одному тут не ходить, вдруг Андрей опять на тебя со своими идиотами накинется и побьёт? Ты же знаешь, им лишь бы над кем-нибудь поиздеваться…

– Крис, мне что, из-за нескольких идиотов, вообще из дома не выходить теперь?

– Ну, всё-таки надо себя как-то беречь… Вдруг что…

– Успокойся, всё будет в порядке. Я обещаю тебе.

Я почувствовал толчок в спину чуть ниже лопаток. Довольно сильный, что мне перехватило дыхание.

– Андрей! Отстань от него! Что он тебе сделал? Сколько можно? – Кричала Кристина на парня, толкнувшего меня.

Кристина расплылась в цветовое пятно, я будто провалился в невесомость, а снова обретя землю под ногами обнаружил себя идущим по этому же двору за руку с девушкой. Я смотрю на неё: те же тёмно-русые волосы, такая еже бледная кожа, только очертания лица изменились. Она повзрослевшая, уже не девочка – девушка. Когда мы молча подходим к углу дома, из-за него выходят трое парней. Одного из них я точно знаю, того, что идёт во главе – Андрей. Он то и начинает со мной недобрый разговор:

– Ну что, Тёмыч, шлюшку свою выгуливаешь? Когда-нибудь я трахну её на твоих глазах. У волосатого пидераста не должно быть девушки! – С ядовитой ухмылкой говорил он. В это мгновенье я ощутил ненависть каждой клеточкой тела. Уже не имел значения здравый смысл – передо мной стоял Андрей и декорации мира за его спиной.

Я ударил его в челюсть собрав в этот удар всю ту ненависть, которая в эту секунда взращивалась в каждой клеточке моего тела. Он упал наземь и издал истошный крик, брызнув кровью на одного из своих друзей. Кажется, одним зубом у него меньше. Я успел пнуть его в лицо, стараясь попасть в то самое место, откуда у него во рту текла кровь, но как только я замахнулся для автора удара – Кристина одёрнула меня за руку, и я машинально повернулся к ней увидев в её глазах ужас, а ещё через секунду на меня посыпались удары, в следствие чего я оказался на земле, на том самом месте, где только что заливался криком Андрей. Меня пинали его друзья, а Андрей пытался попасть мне по лицу максимально больно, просчитывая каждый удар. Пока я лежал под ураганом ударов, мир потерял звуки и очертания – он ограничился тем пространством, которое занимал я, свернувшись в позе эмбриона и закрывая голову руками.

В какой-то момент всё кончилось – они ушли, а я увидел рыдающую Кристину. Она смотрит на меня, под покрасневшими глазами чёрные полосы от потекшей косметики, а губы судорожно пытаются что-то сказать, но молчат. Я пытаюсь её успокоить:

– Кристина, всё в порядке, со мной всё будет в порядке, не плачь. Вот увидишь, всё будет хорошо. – Говорил я, поднимаясь на ноги, стараясь сделать вид, что мне это даётся легко. Легко мне это не давалось.

– Кристина? Ты вспомнил свою девушку? Сынок, я уже не знала, что и думать, хотела вызвать скорую… – Передо мной была моя мать, а сзади неё – облака. Я лежал на асфальте и всё-ещё чувствовал боль от ударов, которые, кажется, только что градом обрушились на меня.

– Мама… Это ты? А где Кристина? Она только что была здесь… Там где сейчас ты…

– Её здесь нет, но сегодня ты её увидишь. Я приглашу её к нам в гости в честь твоего возвращения из больницы!

– Хорошо мам…

4

Возвращение домой. Кажется, что я буду осматривать место где теперь буду жить, знакомиться с местным воздухом, попробую почувствовать атмосферу этого дома. Я молчал, мама тоже. Как только я вошёл, то сразу почувствовал то, что люди называют дежавю.

Войдя в коридор, я сразу же бросил взгляд на вешалку из оленьих рогов. Я спросил у мамы: а они настоящие? Она ответила, что да, настоящие. Два рога прикреплены к маленькой деревянной доске, которая ввинчена в стену с белыми обоями. Рельефными, на белом фоне тёмно-серый узор, который можно ощутить пальцами. Как только я дотронулся до обоев, чтобы изучить коридор ещё и на ощупь – мама одёрнула меня фразой: не пачкай обои!

Разувшись и поставив кеды в обувную полку, я спросил: а у меня есть комната? Мама молча указала мне пальцем на светло-коричневую дверь. Я вошёл. Стены пестрят постерами рок-групп, среди них затерялся один с Майклом Джексоном. Наверное, кроме рок-музыки я люблю поп-музыку. В углу стоит небольшой стол, компьютера на нём нет. Ноутбука тоже. На столе лежат: блокнот, ручка, пустая фоторамка (интересно, я в неё собирался вставить фотографию или наоборот, я её оттуда вытащил?), а ещё там не было пыли. Мама здесь убиралась. За три недели слой пыли должен был стать таким, что на нём без проблем должно получаться писать номера пальцем.

Слева от меня на стене висит фотография в деревянной фоторамке. На ней молодой человек, одетый в серую рубашку обнимает за талию девушку, красное платье которой выделяется на фотографии сильнее всего. Присмотревшись, я понимаю, что эти люди – я и Кристина. Девушка улыбается так, словно это самый счастливый момент в её жизни, молодой человек рядом с ней более сдержан. Сложно сказать, что он улыбается, скорее, просто не хмурится. И всё-таки это он, а не я, слишком чужое лицо и слишком незнакомая рубашка на нём. Я понимаю, что он, это я, но я не в состоянии даже предположить, о чём этот человек думает. Но глядя на Кристину я почувствовал, что она, в отличие от человека рядом с ней – мне не чужая. Я бы даже сказал – родная. Момент фотографии – ещё одно доказательство, что тот «я», который был до потери памяти и «я», смотрящий на это фото – два разных человека, но с каждым, даже самым незначительным воспоминанием – дистанция между нами рвется, и так будет продолжаться до полного слияния.

Обыск полок и шкафов в комнате – всего лишь отчаянная попытка попытаться вспомнить ещё хоть что-то. Тщетно. Я нашёл кучу ненужного хлама, который готов выбросить прямо сейчас: кубик от настольных игр, ржавая фляжка, книга в измятой мягкой обложке «Аллен Кар – Как бросить курить» и плеер с треснувшим экраном фирмы «texet». Я взял пустой пакет вроде того, что можно купить на кассе в супермаркете и не торопясь собирал туда всё, что скоро отправится на помойку.

Среди длинного списка вещей, которые я отправляю в пакет для мусора мне попалось несколько фотографий. На каждой из них был я, но мне там виделся мой клон. Я так и не смог ничего вспомнить. Ничего. «Я приглашу её к нам в гости…» – Голос матери в голове прозвучал так отчётливо, что я понял – сегодня придёт Кристина. Нужно только спросить у мамы, когда. Кристина достаточно хорошо меня знает, судя по всему мы с ней были близки достаточно долгое время. Разве что, в больнице, на сколько я предполагаю – она меня не посещала. В любом случае, она знает обо мне достаточно и способна ответить на очень много моих вопросов. Я подошёл к маме:

– Мам, а когда придёт Кристина? Ты вроде говорила, что пригласишь её… – Я хотел было сказать что-то ещё, но непроизвольно замолчал.

– У неё домашний не отвечает, а мобильного телефона её я не знаю… Извини, давай посидим вдвоём?

– Хорошо мам… – Ниточка, которую я тянул из темноты оборвалась. Казалось, что из этого тёмного угла я смогу вытянуть столько ответов, но нет, либо нить оказалась слишком тонкой, либо на другом её конце ничего и не было.

5

Дети во дворе всё-ещё резвятся, хотя уже вечер. Их крики доносятся до меня через открытую форточку эхом собственного забытого детства. Кажется, что среди этих криков и смеха затерялось что-то важное, что я не могу вспомнить.

Я открыл глаза, кажется, мгновенье назад я слушал детский смех, а сейчас моя комната залита утренним светом. Словно впервые в жизни я встречаю утро. Я могу рассмотреть в воздухе пылинки, которые подсвечены солнцем, из окна доносится пение птиц, чего в больнице не было. Я первый раз проснулся не под больничное расписание, а просто под утренних птиц и желание потянуться. Я нахожу удовольствие в том, что могу смаковать это утро, наслаждаться им, вслушиваясь в птичий щебет, просто потому, что другого такого утра я не в состоянии вспомнить. Те, кто помнит свою жизнь, уже давно не видят магии в подсвеченных солнцем пылинках, что рано или поздно ждёт и меня.

Потянувшись, я не торопясь пошёл на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Там я встретил мать пьющую кофе из маленькой чашечки:

– Артём, я сегодня уезжаю на неделю в Москву, я там вахтой работаю администратором. Я оставила тебе на неделю десять тысяч рублей. – Она пододвинула две пятитысячные купюры, лежащие на столе в мою сторону. – Сильно не траться, я тебе буду звонить. И вот твой новый мобильный телефон, прости, что старая модель, просто покупать мне было некогда, а этот у меня с того года лежал без дела. – Она жестом обратила моё внимание на мятую коробку на столе, на ней был нарисован телефон и указана модель Nokia X2-02. – Артём, в нём две сим-карты можно держать, но стоит там конечно одна сейчас, не выключай его и старайся брать трубку, чтобы я не волновалась.

– Хорошо мам. Спасибо большое. Я не знал, что ты работаешь в Москве… – Уже сегодня вечером мне придётся самому находить дома продукты, самостоятельно их покупать. Что-то готовить, находить дома нужные вещи. Слишком много нового для человека, которые не может и старого вспомнить.

– Не волнуйся Артём, я там не собираюсь жить. Я работаю неделю там, а неделю отдыхаю дома. Я пойду собирать пока что вещи, а ты завтракай. Я тебе приготовила еды на неделю и завтрак. Приятного аппетита сынок.

Кивнув, я сел за стол. Мама поставила тарелку с тремя блинчиками на стол, они были с персиковым джемом и кружку с кофе с молоком. Домашний завтрак оказался значительно вкуснее больничного. Главное его преимущество – чтобы его съесть, не обязательно быть голодным.

Я вернулся в комнату, а следом за мной через порог прокрались тревожные мысли: почему Кристина не выходит на связь? Почему она меня не навестила, пока я был в больнице? Может быть, мы с ней расстались и расставили все точки? Вероятно. А ещё вероятно, что что-то случилось, но тогда я должен понять, что именно.

Около четырёх часов дня мама уехала, поцеловав меня в щёку на прощание. Я остался дома один. Сорок с чем-то квадратных метров неизвестности. Господи, я даже не знаю, каким полотенцем вытирать руки, а каким лицо, что уж говорить о приготовлении еды? Придётся с этим справляться, на случай, если недельного запаса не хватит. Я прогулялся по квартире несколько раз, стараясь внимательно осмотреть каждый уголок, чтобы этот дом не был настолько чужим. После чего пошёл за сигаретами.

Во дворе уже сидят мамы на лавочке и следят, как их пока ещё совсем маленькие дети строят песочные замки, которые потом сами же и разрушат. Мимо меня проходит пара, я всматриваюсь в их лица надеясь, что они узнают меня, – тщетно. По пути до магазина я встречаю ещё с десяток человек, но ни один из них даже не протянул мне руку. Интересно, много ли у меня знакомых среди местных?

Захожу в магазин, здесь пахнет сырой рыбой. Кажется, один из холодильников не справляется с работой. Как только подходит моя очередь покупать, я прошу первые попавшееся мне на глаза сигареты из низкой ценовой категории, это синий «WEST». Продавщица, женщина лет пятидесяти с боевыми чертами лица кладёт пачку на прилавок:

– С тебя 40 рублей. Давно не видно было тебя, Артём. Где пропадал? – Она первый человек, который меня сегодня узнал, но почему-то этому я не рад.

– Да так, в гости к другу в Петербург ездил. – Сказал я наугад.

– Красивый город. Ну и как тебе там? Далеко у тебя живут друзья, а как с Кристиной у тебя? Вы вроде хотели пожениться.

– Да всё хорошо. Извините, у меня нет времени, меня там ждут. До-свидания.

Я вышел из магазина, а земля попыталась выйти из-под меня. Мы с Кристиной собирались пожениться? Выходит, у меня с ней всё было серьёзнее, чем я предполагал. Именно, что «было», за последнее время могло измениться слишком многое. Пока я был без сознания – она меня не навещала, это почти точно, а это оставляет всё-таки больше вопросов, чем ответов. Это меня и пугает, потому что еле живой голос внутри моей головы говорит мне, что знает ответы на эти вопросы, но предупреждает, что они мне не понравятся.

Вернувшись домой, я пошёл на балкон. Раскрыл окна: открылся вид на двор. Теперь к детям, играющим в песочнице добавилась детвора постарше – они играют в мяч. Я достал пачку сигарет и закурил. Дым наполнил мои лёгкие, немного закружилась голова, но это приятное чувство. Точно такое же, как когда я курил с Аней. В голову закралась мысль: почему бы не выпить? Только не в одиночку. В своих вещах я нашёл вырванный листок с номером телефона Ани и набрал его. Гудок, за ним ещё один, потом я слышу в трубке знакомый голос:

– Алло.

– Аня, привет. Это Артём из больницы. Я стрелял у тебя покурить не так давно. В общем, я тот парень с амнезией. Ты узнала меня?

– О привет! Конечно, узнала! Всё-таки ты позвонил! А я уже думала и не дождусь. Просто так поболтать звонишь? Или по какому делу?

– А тебя из больницы выписали?

– Да, и гипс сняли. Но костыли не отменяются! – Она смеётся, кажется, по ту сторону трубки она улыбается, – а ты погулять меня позвать собрался?

– Вроде того. Не хочешь ко мне в гости заехать? А то мне очень скучно тут пить в одиночку.

– Конечно! Только адрес скажи.

Уже через минуту я стучу в дверь соседу, мне открывает дедушка и я с порога удивляю его вопросом: а какой здесь адрес? Он спросив: Артём, тебе что, голову отбили? Называет адрес. Пришлось подтвердить его предположение, а потом продиктовать адрес Ане.

Она сказала, что вызовет такси, а я тем временем сбегал в магазин и купил три бутылки розового сладкого вина. Придя домой, я понял, что это не совсем вино. Оно плодовое, ежевичное. Тем лучше.

Ожидая звонка в домофон, я включил передачу про какое-то африканское племя по каналу «National Geographic» и думал, что очень хорошо, что у нас не живут кобры и целая прорва гадов, которые обитают в Африке.

6

Домофон загудел – скорее всего это Аня. Я выключаю передачу про племя, застрявшее в трёхсотом году до нашей эры и спрашиваю, прислонив к лицу белую трубку домофона:

– Аня, это ты?

– Да, – отвечает она.

Я быстро выхожу в подъезд и спускаюсь вниз, чтобы помочь ей подняться. Пока иду ей на встречу, слышу стук костылей по лестнице и медленные осторожные шаги. Вряд ли она слишком уверенно ходит. Дойдя, я беру её под руку и, перекинув на себя большую часть её веса помогаю подняться. Зайдя в коридор, Аня просит меня помочь ей разуться, а потом хромая с костылём на перевес проходит в комнату, на которую я указываю ей жестом и садится на диван:

– Какой неожиданный звонок и приглашение, а вино ты купил по случаю моего визита или ты просто хотел выпить и нужна была компания?

– И то, и другое, думаешь, оно хорошее? – Спрашиваю, рассматривая в руках бутылку вина.

– Думаю да. Ну, так, где бокалы? Разливай! Ты хозяин, а я твоя гостья.

Я достал из серванта в зале фужеры и разлил в них вино. Пока я откупоривал бутылку, Аня внимательно смотрела на меня. Взгляд был одновременно и оценивающим и любопытным. На ней чёрные облегающие джинсы, подчёркивающие удачную фигуры, чёрная рубашка сильно приталенная, розовый блеск на губах и синие тени. Всё словно подобрано для того, чтобы почеркнуть её каре.

Я поймал себя на том, что смотрю на неё не только как на гостью. Я вижу в ней симпатичную и привлекательную девушку. Может быть, секрет её привлекательности в том, что она первая проявила ко мне внимание? А ещё каждый раз, когда мой взгляд опускался чуть ниже её шеи – я видел перед собой фото, где я стою с Кристиной и обнимаю её. Имею ли я моральное право на то, чтобы смотреть на Аню как на девушку? На одном плече сидит ангел, а на другом демон и каждый твердит: поверь мне.

Я протянул Ане фужер с вином, выбрав тему для разговора прежде, чем молчания затянется:

– А расскажи о себе. Чем занимаешься в свободное время? Чем живёшь вообще?

– Работаю, вот, скоро снова выхожу, работа сидячая, я медрегистратор. Ещё стихи пишу для души. Ну как стихи. По мне, так нескладные детские шалости – она иронично улыбнулась – но если хочешь, могу тебе один прочитать, который я наизусть помню, но оно старое и кривое.

– Давай. Почему бы и нет? – Я отпил вина, а Аня выпила до дна, положила ладони на колени убрав фужер на пол, и закрыла глаза:

Они убили сестру за брата

И за веру распяли Христа

Они ждут мира от автомата

Их дорога к миру – война.

Они верят в Богов ставя свечи

Они ищут правду во лжи

И за веру друг друга калечат

За спиною точат ножи

О любви говорят так красиво

Лишь неверность дарят взамен

И обманывают очень правдиво

Но боятся любых перемен

Они молятся Богу в корысти

И толкуют не вещие сны

Они меня родных слишком быстро

Но только «они» это «мы».

Фраза «лишь неверность дарят взамен» звучит в моей голове вместе с голосом Кристины. Я не понимаю, что она говорит, но я узнаю её голос. Делаю несколько глотков вина и продолжаю разговор с Аней, стараясь не выдать, что в моей голове совершенно иные мысли:

– А у тебя неплохо получается. Я, конечно, не эксперт, но мне нравится.

– Да ладно тебе, Артём… Мне до красивых стихотворений ещё далеко. Это от вина тебе кажется, что оно красивое, послушал бы на трезвую голову, по-другому бы заговорил. – Я наливаю ей ещё вина, и она сразу делает глоток.

– Я выпил пару глотков вина, так что слушал я на трезвую голову. У тебя талант. – Я поднял бокал вина – тост за классный стих и за тебя в целом. – Мы чокнулись и выпили.

– А ты давно уже пишешь стихи?

– С двенадцати лет. В школе я часто участвовала в разных творческих конкурсах. Иногда мне поручали писать что-то вроде гимна школы, или что-нибудь к новому году, и я не всегда справлялась с задачей. Очень сложно писать на заказ. Я пишу тогда, когда ко мне это придёт, когда я почувствую эту атмосферу, проникнусь ей, погружусь в неё и стану частью её. Только тогда я начинаю писать. Знаешь, это так странно получается… Словно ты уже знаешь первые строки и просто их записываешь, потому что они родились сами по себе, спонтанно, и с каждой новой строчкой рождается следующая. Иногда, я сама долго думаю над ней, перебираю массу вариантов, переписываю их, пробую, а иногда просто выкидываю из головы очередную идею стиха.

– Наверное, много красивых стихотворений так и не родилось. Жаль. Я бы тоже хотел уметь писать стихи, да только и двух строк между собой связать не в состоянии.

– Знаешь, Артём. Здесь есть и свои минусы. Вот представь, спишь ты себе спокойно, никому не мешаешь, а тут бац! И в голову приходят строчки! И хоть ты тресни, а уснуть они тебе не дадут, пока ты их не запишешь и не продолжишь. Пока они не исчерпают себя. А когда ты дописываешь стих, то только тогда можешь спокойно лечь спать. Иногда из-за этого страшная бессонница. Так что радуйся, что ты не поэт.

– Наверное, это конечно минус. Но всё равно я уверен, это классно, писать стихи.

– А чем ты увлекаешься? Я почти ничего о тебе не знаю.

– Я и сам ничего толком о себе не знаю, может я вообще, гей… – Удалась ли шутка?

– Ах, извини! Я же совсем забыла, что у тебя амнезия. Ничего, вспомнишь ещё, чем ты увлекаешься, музыку любишь?

– Я не знаю, – я улыбнулся и выпил ещё вина, – но проверить это можно.

– Тогда включи что-нибудь. А у тебя дома есть интернет?

– Не знаю. Есть музыкальный центр, и вон диски какие-то рядом с ним валяются.

Аня подошла к музыкальному центру с костылём наперевес. Обе колонки подсоединялись одним шнуром, и она подключила его к телефону:

– Не зря же у меня безлимитный интернет и большая абонентская плата. Сейчас найду что-нибудь подходящее под сегодняшний вечер. Так, нужно что-то красивое… – Она что-то ищет в телефоне, опираясь на костыль. Пока я смотрю на неё, мне с разных сторон ангел и демон твердят одну и ту же фразу: поверь мне. – Вот! Нашла! Будем слушать Lacrimas Profundere-Morning grey. Очень красивая композиция.

Зазвучала музыка. Я сразу понял, что музыкальный размер здесь – вальс, три четверти. Наверное, в музыке я что-то понимаю. Фортепьяно играет незатейливую простую партию, которая погружает в атмосферу серого утра, фоном слышна скрипка, которая заставляет звучать однообразную партию фортепьяно по-разному. Потом вступает девушка, она очень медленно поёт, я не понимаю слов, но слышу эмоции – меланхолия, созерцание дождя. Мужской вокал просто произносит отдельные слова каждый восьмой такт, но всё это сливается в картину серого утра. Первое, что приходит на ум – двое разделённых километрами, но под одним дождём смотрят в окно, думая друг о друге. Возможно, они пока не знакомы. Как только заканчивается эта композиция, её сменяет другая. Её обозначает ритмичная акустическая гитара, играющая ломанную фигуру, потом вокал и всё это резко перетекает в тяжёлый металл. Аня говорит, что это всё та же группа.

Я снова разлил вино, и мы сразу же отпили, каждый из своего фужера. Тем временем в комнате стало слишком темно, и я включил свет. Меня мучило странное чувство, будто я стою на тонком-тонком канате, а подо мной пропасть, но дна я не вижу. Если не удержу равновесия, то рухну вниз и неизвестно, что там, на дне. Не дав мне распробовать это чувство на вкус, Аня сама подлила вина мне и себе, а потом предложила тост:

– Этот тост за то, чтобы твои воспоминания были только хорошими! Чтобы они открыли тебе много нового, а точнее старого, и чтобы ты наконец-то окончательно поправился и начал жить полноценной жизнью! Не зря же говорят, всё новое, это хорошо забытое старое!

– Было бы неплохо – Мы чокнулись и выпили. Аня наполовину, а я до дна.

В какой-то момент я обнаружил себя сидящим в углу комнаты с зажжённой сигаретой. Я стряхиваю пепел в пустую бутылку из-под вина, рядом со мной ещё одна бутылка – в ней осталось немного, не хватит и на фужер. Что-то мне подсказывает, что её я выпил один. Аня спит на диване, нечёткая, размытая, как и всё вокруг. В окне я вижу первые намёки на рассвет, но попытка встать, чтобы дойти до балкона и встретить его – проваливается.

7

Я не смог открыть глаза – я их прищурил и прикрыл ладонью от яркого утреннего солнца, которое ворвалось в мой угол, который приютил меня этой ночью. Две пустые бутылки вина по-прежнему рядом со мной, но одну, судя по всему, я во сне закатил недалеко от себя. Может быть, как-то задел ногой или рукой во сне. В той, которая от меня откатилась – что-то ещё осталось, но пить это я не собираюсь.

Не смотря на бурный вечер, голова у меня не болит и ни малейшего намёка на похмелье, которое, по идее сейчас должно меня гнать к крану с холодной водой. Стоп. Аня. На диване её нет, я встаю и иду на кухню – муха безрезультатно пытается пролететь сквозь стекло. Туалет, ванная – никого, дверь закрыта изнутри на щеколду. Что не так?

Свой мобильник я нашёл на столе, на котором по-прежнему не хватает компьютера. Последний исходящий вызов – Аня. Значит, я ей всё-таки звонил. Я набираю её, гудки сменяют друг друга, превращаясь в мантру безответности – теперь я знаю, как звучит тишина. К горлу подступает ком, судя по ощущениям, следом за ним ещё один, а ноги заявляют о независимости и валят меня на пол. Я стою на коленях, мобильник валяется прямо передо мной. На экране «Аня. Набор номера», а через секунду «Аня. Завершён».

Ком застрявший в горле вырывается лужей непереваренного вина. Отвратительный запах и жжение в горле, в носу. Мобильник тоже попал под раздачу. Я вытащил его из лужи неусвоенного алкоголя и вытер о джинсы, чтобы набрать Аню ещё раз.

Опираясь правой рукой о стену, я встал. Набираю всё тот же номер. Снова продолжительный звук тишины. Сила притяжения делает один оборот вокруг своей оси, снова повалив меня на пол. Кажется, Аня так и не возьмёт трубку, даже если я встану и упаду ещё несколько раз.

Мне снова удалось встать и, взяв телефон, по стеночке я дошёл до балкона через кухню. Только сейчас, выйдя на балкон я вижу, что солнца и след простыл, его сменили тёмно-синие грузные облака. Вдалеке сверкнула молния, а следом за ней ударил ливень с градом под вой сигнализаций. Я не успел заметить, как к ливню примешался ураган, наклоняющий деревья во дворе. В звуки дождя вклинивается навязчивая мелодия звонка. Номер неизвестен, но я отвечаю:

– Алло, кто это? – вместо ответа я слышу помехи, где-то среди тресков и белого шума затерялся женский голос, который что-то мне говорит, но слова превращаются в бесконечный треск сломанного радиоприёмника. – Я вас не слышу! – Говорю я максимально громко, но через помехи голос девушки пробивается: вставай!

8

Вставай! Хватит спать! – Аня аккуратно трясёт меня за плечо. – Пойдём пить чай. Наверное, голова болит после вина? – Каждое сказанное ею слово отзывалось болью внутри моего черепа.

– Что-то такое есть. А мне снилось, что ты куда-то ушла, не попрощавшись пока я спал. – сказал я не вполне разборчиво.

– Какая гадость тебе снится. Бегом пить чай, соня, вставай!

Встать мне пришлось не смотря на то, что угол уже успел стать мне родным. Мой мочевой пузырь также требовал от меня движений в сторону туалета, а сухость во рту требовала воды. Холодной. Чем больше, тем лучше.

И вот я уже сижу на кухне и пью чай, приготовленный Аней. Чёрный чай с лимоном и сахаром. Он очень сладкий и, лимона, судя по всему в нём тоже достаточно. Это именно то, что нужно, чтобы прийти в себя. Аня мне что-то рассказывает, обрывки фраз «я думаю, что стоит…», «у меня была ситуация…», «также пили…» – доносятся до меня. Абсолютно лишённые смысла слова витают в воздухе, ими наполнена кухня, пока я пытаюсь найти смысл в своём прошлом. Почему Кристина пропала со связи? Я могу найти тысячу и одно оправдание этому: мы поругались, и она знать ничего обо мне не хочет, она уехала на курорт с семьёй или, если она работает в какой-нибудь фирме – её отправили в командировку. Бред. Надо что-то делать, бесконечные рассуждения мне не помогут. Если я не могу вспомнить сам, тогда я должен найти тех, кто помнит то, что нужно знать мне.

Подношу кружку горячего чая к губам. Еле заметный пар оседает тонкой плёнкой воды на моём лице. Теперь мои мысли собираются вокруг плавающего кусочка лимона в чае. В этот момент, Аня, заметив, что я где-то в других измерениях выдёргивает меня в обратно к столу:

– Артём, и вот скажи мне, для кого я тут распинаюсь? Я, может быть, тебе душу выкладываю, а ты вот так вот сидишь и не слушаешь! – Она обиделась, хотя попыталась превратить это в иронию.

– Прости… Я просто, я… Я задумался на одну волнующую меня тему. Тему из моего прошлого, которое я не помню, но мне кажется, там что-то очень важное, что-то, что я должен вспомнить. – Говорю я, не отрывая глаз от плавающего кусочка лимона.

– Что именно? Расскажи мне, а я постараюсь помочь.

– Даже не знаю с чего начать. Принято начинать сначала, а где начало я не помню. Всё запутанно, но ниточки есть, и я пытаюсь их как-то сопоставить в голове. Пока, выходит плохо. Очень плохо. – Отпиваю чай, ставлю кружку на стол и, нарушив правила своего дома – закуриваю сигарету использовав как пепельницу пустую пачку.

– Давай колись, что там у тебя! Я сказала, что постараюсь помочь, значит, постараюсь, но не обещаю, я же не знаю что там у тебя за «тёмное» прошлое. – Сделав глубокую затяжку едким дымом, опередив сомнения я начал свой рассказ:

– У меня есть, или была девушка, не уверен точно. Её зовут Кристина и мы знакомы очень давно. Я помню это, я вспомнил, когда приехал домой, пока я был во дворе. Я уверен, она может помочь вспомнить значительную часть моей жизни. Мы давно с ней знакомы. Мне нужно её найти, пока не знаю как, но нужно и другого выбора у меня нет.

– А разве у тебя нет других знакомых, которые тоже могут тебе помочь?

– Есть, в любом случае есть. Понимаешь, с Кристиной мы были близки, и она… Она явно знает обо мне больше чем кто-либо другой. Намного больше. Я уверен.

– Ты её любишь… Может быть, ты этого пока не осознаёшь, не понимаешь, но ты её любишь, это заметно… – Её вывод расстроил её, но рано или поздно этот момент бы настал. Пусть в другой ситуации, но настал бы.

– Аня… Я не уверен. Я её не помню… Пойми, я просто хочу вспомнить свою жизнь…

– Так, ладно. У тебя есть страница в какой-нибудь социальной сети? Ах да, у тебя же амнезия… Прости, вылетело из головы. Значит, надо проверить наличие страницы. Какая у тебя фамилия?

– Я не помню. – Тушу сигарету и прежде, чем окурок перестаёт дымиться закуриваю новую.

– Тогда нужно найти твой паспорт. Как думаешь, где он лежит?

– Я не знаю, но могу попробовать узнать…

– Как?

– Я позвоню матери. Думаю, она знает, где в доме лежат документы.

– Хорошая идея. Звони.

Взяв мобильник я нашёл в телефонной книге номер матери. Номеров там особо и не было: «Мама» и «Аня больница».

– Алло.

– Привет мам. Ты не знаешь, где мой паспорт?

– Привет сынок. А зачем он тебе?

– Да фамилию свою узнать интересно.

– Фамилию тебе твою знать надо? – Смеётся – Зотов твоя фамилия. Артём Зотов Валерьевич. Твой интерес удовлетворён?

– Да мам. Спасибо.

Я поговорил с ней ещё несколько минут, рассказал, как у меня дела, миновав события вечера и утра. Потом она пошла работать, а я «вспоминать».

– Я Артём Зотов Валерьевич. – Сказал я, сев за стол.

– Как гордо звучит! Мне нравится. – Она улыбнулась.

– Что теперь?

– А теперь… Теперь подожди меня часик, полтора. Мне нужно съездить домой за ноутбуком. Дождёшься?

– У меня есть выбор?

– Думаю, нет.

Я закрыл за ней дверь и прежде, чем закрыл щеколду – начал ждать. Я бы смог скоротать время проводя опись того, что я не вынес на помойку. Попытался бы так пробудить память, если бы безрезультатно не сделал этого вчера. Вместо этого я принялся смотреть на люстру. Самая обыкновенная люстра в форме колокольчика, цветка, белого цвета. Она слишком чистая, аккуратная, чтобы висеть в комнате, а не на прилавке магазина. Мама проводила здесь уборку в моё отсутствие, она верила, что я выздоровею и приду себя, что мне понадобиться этот порядок. Она верила в это, пока я ходил под себя с катетером в руке.

Пытаюсь представить встречу с Кристиной. Какая она? Во что одета?

Я курю, опёршись на стену дома Кристины, в двух десятке метров о её поезда. Меня защищает от её внимания листва. Сейчас пасмурно, капает мелкий дождь, невозможно понять, где именно сейчас находится солнце. Она появляется в моём поле зрения из-за стены летних зарослей. На ней платье, не то, которое на фото у меня на стене. Совершенно другое, белое, с узором, не могу точно представить его – похож на цветы. Самое обыкновенное платье, в котором ходят в магазин, университет или встретиться с сокурсницей. Пряди волос с нежностью подхватывает ветер и, немного потрепав – укладывает обратно. Теперь лицо. Бархатная кожа, самую малость загорелая. Маленькая родинка над губой, словно задуманная там. Может быть, она её нарисовала? Карие глаза смотрят не на подъездную дверь, которую она вот-вот откроет – они видят что-то такое, что им приятно видеть. Она улыбается словно это и есть естественное выражение лица. В этой улыбке что-то есть – она делает её живой. Вспоминаю запах её туалетной воды, сладкий, но не резкий.

Сердце бьётся о рёбра, почти пробив в них брешь, через которую могло бы выпрыгнуть из груди. Она замечает меня, меняется в лице. Удивление, отвращение? Ладони становятся влажными, её губы шевелятся, но не слышу того, что она сказала, не успеваю… Звонит телефон. На дисплее отображается имя «Аня Больница». Наверное, она пришла. Я ответил.

– Я буду с минуты на минуту, ты дома?

– А где мне ещё быть?

– Кто ж тебя знает.

– Жду тебя.

Заскочив на кухню – я включил электрочайник и быстрым шагом под писк домофона нажал ту самую кнопку, которая открывает дверь в подъезд. Выйдя из квартиры – я услышал цоканье костылей.

Я помог подняться Ане на третий этаж, она отблагодарила меня поцелуем в щёку, а когда мы зашли на кухню – чайник уже закипел. Осталось только разлить в кружки добавив туда чай.

– Ну что, будем искать твою страницу? – Сказала она, открывая ноутбук.

– Только сначала чай. Это ритуал. – Я попытался пошутить. Удачно ли?

– Ритуал, значит ритуал. Тогда пьём чай. – Пока мы осторожно пили чай, ноутбук загружался и приближал меня к моменту, когда что-то должно было сдвигаться с места.

– Артём Зотов значит?

– Да.

– Как всё строго. – Она открывает браузер, социальную сеть «вконтакте», вводит в поиск мои имя и фамилию, после чего в качестве результатов появляются около ста страниц, она указывает город – Рязань и результат остаётся один. Моя страница. – А ты не популярен, всего-то девяносто пять друзей…

– Наверное, я неудачник.

– Да брось, может, ты избирателен. Теперь нам нужно, как я понимаю, найти страницу Кристины у тебя в друзьях?

– Все неудачники оправдываются избирательностью… – Я ловлю на себе осуждающий взгляд Ани, – ищи в друзьях, да.

– Тогда неплохо было бы зайти с твоей страницы.

– Не выйдет. Придётся искать так.

– Ну да. Ну, у тебя хотя бы не так много друзей, чтобы Кристина затерялась среди них.

– Это радует…

Мы просмотрели все контакты, проверили по несколько раз – Кристины там нет. Она удалилась от меня? Ещё один вопрос, на который не так просто найти ответ. А может быть мы просто поругались и? Что может заставить одного человека радикально прервать общение с другим, чтобы даже не навестить его в больнице, когда тот на грани двух миров? Прежде, чем я успел задать себе ещё десяток вопросов, Аня вернула меня к реальности:

– Дело плохо. Придётся искать её у тех, кто у тебя в друзьях. Ты точно не помнишь её фамилию? Ну, попробуй вспомнить, Артём, это сильно сэкономило бы нам время и силы.

– Попробую, но не обещаю. – Около двадцати минут я почти медитировал. Я проминал пальцами виски, смотрел на фотографию, где мы с Кристиной вдвоём. Я пытался вспомнить ситуации, где я обращался к Кристине по фамилии, пытался представить их себе, но тщетно. Я вернулся к Ане, которая пьёт чай, посматривая в экран ноутбука, словно вот-вот на экране должно появиться что-то такое, что достойно внимания. – Не могу вспомнить… – Говорю я вернувшись.

– Ладно. Значит, будем смотреть у твоих контактов. – Когда мы начали просматривать друзей в вк, на часах было «12:45» – сейчас «13:11». Никаких результатов, Кристину словно стёрли не только из моей памяти, но и из реальности в целом, забыв фотографию на стене. На языке начинает своё вращение какое-то слово, которое хочет быть сказанным. Что это за слово? Кристина… А дальше? Кристина Воронцова, произношу я шёпотом, потом обращаюсь к Ане:

– Я, кажется, вспомнил ей фамилию.

– Так?

– Воронцова. Кристина Воронцова.

– Отлично! Я знала, что ты сможешь. – Аня с энтузиазмом принялась за поиск Кристины в сети.

Третья ссылка – Кристина Воронцова та самая, которая мне нужна. Аня заходит на её страничку. В статусе написано «Улетай», данные о себе не указаны, разве что мировоззрение «православие», а отношение к алкоголю и курению – компромиссное. На стене ничего. На главном фото она смотрит в камеру своего телефона, на который и было сделано фото, а за её спиной фонтан. Личные сообщения закрыты для тех, кто не в друзьях и на её страницу можно только подписаться, что делать не стоит. У неё в друзьях я вижу знакомое лицо. Когда мы листали мой контакт лист – там была эта девушка. Я прошу Аню открыть её фотографию. Дарья Штерн, конечно, она есть у меня в друзьях и у Кристины тоже.

– Мне кажется, она бы могла помочь найти Кристину. Для начала, не лишним было бы попробовать узнать, в чём дело. Вдруг, что интересное узнаю? Со стороны виднее, как говорится, как думаешь?

– Думаю, ты прав. Набираем ей сообщение? – Говорит Аня.

– Да. Пожалуй, да.

– Тогда пиши ты. Не забудь уточнить кто ты, а то вряд ли получишь вразумительный ответ. – Я печатаю сообщению, уточняю, кто я и вру, что моя страница заблокирована и поэтому пишу с чужой. Хорошо, что она оказалась в сети – ответ пришёл довольно быстро. Она прислала мне адрес, это в районе Канищева на станкозаводской улице. По идее, я знаю где это, разве что помню. Мне придётся рассказать Даше, что у меня амнезия, но сделать это стоит, когда я буду смотреть ей в глаза. Сейчас же я смотрю на её заглавную фотографию.

Она сказала, что ждёт меня через два часа, которые прошли чуть быстрее, чем я ожидал. Я попросил Аню дождаться меня у меня же дома, потому что ей нет смысла ехать домой только для того, чтобы потом снова вернуться ко мне. Я вызвал такси и спустя пару минут подъехал чёрный «Renault Logan». Водитель был молчалив, поэтому всю дорогу я смотрел в окно. Ещё пятнадцать минут незнакомых пейзажей, словно я начинаю новую жизнь не просто в другом городе, но ещё и с отформатированной памятью.

– Сто девяносто рублей, – говорит таксист, я протягиваю ему двести и выхожу из машины. Он трогается с места, а я стою перед угловым подъездом. Возле старых обвалившихся ступенек валяется бутылка из-под пива, недалеко от неё использованный шприц и пятна крови. Весь колорит района перед глазами. Подхожу к домофону и набираю «198». Из динамика раздаются гудки, потом их сменяет женский голос:

– Кто?

– Артём, – отвечаю я и она открывает.

Захожу в подъезд: устоявшийся запах мочи с примесями чего-то ещё более зловонного. Попурри местного досуга. На первой ступеньке валяется использованный презерватив, на зелёной облупившейся стене надпись: Кокос лох!

Я поднимаюсь на пятый этаж по лестнице, лифт почему-то отталкивает меня. Почти на каждом лестничном пролёте окурки и бутылки из-под пива. Поднявшись, я вижу приоткрытую дверь и, даже не посмотрев на номер квартиры захожу – знаю, это Даша её открыла.

– Ну, привет Артём. Где ты пропадал столько времени, и почему не мог написать мне со своей страницы? – Она стоит в коридоре держа на руках рыжего котёнка, который больше походит на аксессуар в паре с её рыжими волосами.

– Привет. Расскажу, ты только сядь, ладно? – Разувшись я прохожу вслед за ней на кухню.

– Ладно. Мне уже страшно. – Иронично улыбнувшись, она садится за стол и пододвигает к моему краю стола чашечку с кофе.

– Я даже не знаю с чего начать.

– Почему срочно нужно было встретиться? Как я понимаю, что-то произошло, верно?

– Да. Мне нужно узнать, что с Кристиной.

– С Кристиной? С ней что-то случилось? – Сказала она, оценивающе взглянув на меня, словно оценивает, где правда, а где ложь.

– Не знаю.

– Я тебя не понимаю.

– Тогда готовься упасть со стула. Я сейчас тебе расскажу, что случилось и поверь, ты упадёшь.

– Слушаю.

– Начну с того, что я не знаю, что случилось.

– Прекрасно.

– На днях я проснулся после комы, в больнице с амнезией. Я ничего не помню. Видимо, врачу заплатила моя мать, чтобы меня выписали и перестали пичкать там всякой гадостью. Когда я приехал домой, я стал что-то вспоминать. Эпизоды, отрывки, куски своей жизни, но мало, недостаточно чтобы это стало полноценными воспоминаниями. Я вспомнил Кристину, мы с ней, наверное, встречаемся. Всё то время, пока я был в больнице, она ни разу не пришла, не навестила меня. Для людей, которые встречаются, это странно.

– Господи… Я даже не знаю, что и сказать. Я видела её пару дней назад, она была не слишком разговорчива. Знаешь, кажется, она что-то не хотела говорить. Я спросила, как у вас с ней, ну, то есть у тебя и её, она сказала, что нормально и ушла от темы. Она явно куда-то торопилась, была взволнована чем-то, даже не могу представить чем. Но это всё… Как ты себя чувствуешь сейчас?

– Немного голова болит, а так нормально. Больше ничего не знаешь?

– Нет, она стала какой-то странной, закрытой. Я её почти не вижу, она пропала из виду. Я даже представить не могу, почему так. Думала, может вы там с ней вместе корни пускаете…

– А где она живёт, не знаешь?

– Знаю. – Она вырывает листок из тетради с рецептами, написанными от руки и синей ручкой пишет адрес. Дом, квартира, улица. Даша говорит, что это совсем рядом со мной, если она не ошибается. Я благодарю её за приём и, не допив кофе выхожу и квартиры.

Спускаюсь по лестнице, а за мной слишком медленно закрывается дверь. Чем обернётся мой визит к Кристине? Она захлопнет передо мной дверь или попросит больше не приходить? Слишком много странностей, чтобы всё было так однозначно.

Я вызвал такси, подъехала старая «Renault Duster» и я сел на заднее сиденье. Водитель всю дорогу молчал, наверное, это такой негласный жест – если ты садишься на заднее сиденье, то ты не настроен на разговор, а на переднем таксист перекинется с тобой парой фраз. Я приехал почти домой. Почти мой дом – другой корпус, но наши дома соединены аркой. Я уже был готов позвонить в домофон, как решил закурить прежде, чем зайду. Меня застала пенсионерка стоящим с сигаретой перед дверью. Она же меня и одёрнула сварливым голосом:

– Что вам тут нужно, молодой человек? Вы тут не живёте. Я знаю всех жильцов этого подъезда!

– Я рад за вас, мне нужно навестить подругу.

– А что ж ты в домофон не позвонил ей?

– Хочу сделать сюрприз.

– И какую же подругу навещать собрался?

– Кристину.

– А, знаю, так я её тут уже давно не видела. К ней тут заезжал какой-то на джипе, так она с ним и уехала и больше тут не появлялась с тех пор.

– Ну, значит, мне не помешает повидать хотя бы её маму.

– Она живёт с бабушкой. Ты точно к ней? Не обманываешь меня? – Она прищуривает глаза и смотрит на меня как рентгенолог на снимок.

– На самом деле я бомбу заложить хочу, а так да, к ней я, точно. Ну, тогда с бабушкой её повидаться мне нужно

– Ну ладно, иди. Поверю. Но смотри мне, что натворишь, живо в милицию сдам. – Вряд ли я застану Кристину и получу хоть какие-то ответы, а вот вопросов явно прибавится. Я поднимаюсь на третий этаж, восьмая квартира. Звоню в старую дверь, обтянутую серой кожей советской выделки. Слышу, как отодвигается щеколда и сквозь небольшую щель между дверью и косяком на меня смотрит бабушка Кристины.

– Здравствуйте, а Кристина дома? – спрашиваю я.

– А зачем тебе Кристина?

– Это Артём, мне надо с ней поговорить.

– Погоди, очки надену, не вижу ни черта так. – Дверь закрылась, а за ней послышались шаги. Спустя пару минут дверь открылась снова, и её бабушка стояла передо во все полтора метра роста. Очки увеличивали пожелтевшие глаза и впадины под ними. Лицо изрезано морщинами, каждая из который хранит свою историю.

– Ах, Артём, это ты! Да ты проходи, не с той в дверях. Чаю не хочешь? А кто тебя спрашивает! Разувайся и марш на кухню! – Я разулся и прошёл на кухню. Я не хотел чай, но и спорить не хотел тоже. Всюду грязная плитка, пятна на обоях, но вряд ли её бабушка видит это.

– Ну, давай, рассказывай, какие дела у тебя? – Говорит она, ставя кружку чая передо мной.

– Всё в порядке. Только куда-то Кристина пропала, ни разу не пришла в больницу ко мне, пока я там был. Я хочу знать, что случилось.

– Ой, что случилось… А случилось то! Жить она уехала, к какому-то там ухажёру. Денег у него куры не клюют. Машина то, какая дорогая! Джип огромный, чёрный, сам он весь в дорогой одежде, весь такой… Одним словом кулак!

– Понятно… Я, наверное, пойду. Мне пора. – Всё, что я хотел в этот момент, так исчезнуть, забыть всё ещё раз оставив себе записку: не вспоминай, ничего хорошего там нет.

– А как же чай, Артём?

– Да, как-нибудь в другой раз. До свидания. – Быстрым шагом прохожу в коридор и обуваюсь, стараясь думать о возможном раке мозга, который мог бы меня избавить от нежелательных воспоминаний.

– Ну ладно, иди. Ты заходи, если что, хорошо?

– Хорошо. Спасибо вам. – Говорю я переступив порог.

– Да не за что сынок. До свидания. Иди с Богом. – Я спускаюсь, а она не закрывает дверь. Смотрит. Я хочу обернуться, но не могу – ноги сами несут меня подальше от этого места.

9

Я вышел из подъезда. Пылинки, подхваченные ветром, летели слишком медленно, словно кто-то нажал на тормоз времени. И со свистом влетел в столб, после чего время снова обрело свой ход, а я осознал – Кристина меня предала, хотя даже это я не могу утверждать уверенно. Вероятно, это её друг, который её отвёз в место «икс». Возможно, она подумала, что я покойник и решила сменить обстановку. И сексуального партнёра. Всё слишком однозначно, чтобы быть правдой, или я ищу оправдания тому, что и так понятно.

Подхожу к подъезду, а мой мозг упрямо пытается оправдать Кристину. Такой неугомонный адвокат обречённый на провал. Достаю ключ от домофона – а что, если она уехала в командировку? Открываю дверь, – только не на чёрном джипе. Пока я поднимаюсь по ступенькам, меня словно накрывает шлем из мутного стекла, и я вынужден держаться за перила. Просидев минут десять возле своей же двери, я открываю её. Аня почти бежит ко мне с кухни и, прежде, чем я успеваю разуться спрашивает:

– Ну что, ты узнал что-нибудь?

– Да, – снимаю обувь и смотрю на Аню. Тщетно жду, пока она передумает продолжать разговор.

– Что? Рассказывай

– Не важно. Не сейчас. Я не хочу об этом говорить. – Я прохожу в комнату и ложусь на диван, устремив взгляд в потолок. Жаль, что здесь нет такого же жёлтого пятна как в больнице. Нет центра, вокруг которого можно было бы собрать мысли, не теряя их из виду.

– Ну ладно… Ты какой-то убитый весь.… Не знаю, что случилось, но что-то нехорошее, да? – Она проходит за мной и встаёт в дверном проёме.

– Да, – отвечаю я, не отрывая взгляда от слишком чистого потолка.

– Мне, наверное, лучше пойти… Хоть дома появлюсь ради приличия… Ты, если что, звони, ладно?

– Ладно.

Аня оделась, а я молча поддержал её за локоть, пока она обувается. Я не хотел ей грубить, но мне и не пришлось – она сама поняла, что сейчас ей лучше пойти. Я остался один наедине со своим прошлым, которому стоит обрести какие-то очертания, как оно мгновенно ускользает мелким песком сквозь пальцы.

Я взял побольше денег и пошёл в магазин. Сейчас мне нужно прийти в себя, перезагрузить свою голову без собутыльников. Зайдя в магазин, я впал в растерянность от предоставленного выбора алкогольных напитков. Что удивительно, несмотря на амнезию я знаю, чем отличается коньяк от водки или от бренди, а ещё откуда-то твёрдо знаю, что коньяк отечественного производства лучше и не пробовать.

Мой выбор остановился на водке не имеющей вкуса, горькой и противной. Её я и купил, а ещё три пачки сигарет и свиные копчёные ребра. Вернувшись домой я просто пил водку из горла. Глоток, а потом, чтобы не стошнило – обгладывал свиные рёбра. Примерно на половину бутылки водки меня прервала Аня звонком:

– Алло. – Говорю я стараясь не выдать, что уже не трезв.

– Артём, как ты?

– В порядке.

– Что с твоим голосом?

– Всё нормально с моим голосом, я просто спал.

– Я беспокоюсь, можно я заеду ещё раз?

– Заезжай.

Утро. Ани всё ещё нет, голова болит так, словно внутри вместо мозгов там работает отбойный молоток, а во рту высохла вся жидкость, но всё это знатно сдабривает уходящий из-под ног пол и чувство тошноты. Кажется, это я называл похмельем в прошлой жизни и при доброй памяти. Я бросился к крану с холодной водой и пил до тех пор, пока горло не начало неметь, а зубы сводить от холода.

Удовлетворив свой сушняк, я закурил. Был соблазн выпить немного водки, но я решил избежать продолжения банкета и оставил бутылку покрываться пылью до лучших времён. Где-то через час раздался звонок в домофон, это была Аня. Как только она вошла в квартиру и увидела в комнате бутылку водки неприкаянно стоящую на полу и почти пустую – она изменилась в лице и повысила голос:

– Что тут делает водка?

– Находится.

– Зачем?

– Потому что я хотел её пить.

– Это твои проблемы не решит! – Она кричит как жена после десяти лет брака.

– Я уже понял.

– Чтобы я этого больше не видела… – Она садится на диван и закрыв ладонями лицо плачет. Её плечи вздрагивают, а когда я пытаюсь взять её за руки, то не могу отнять их от лица – они словно прикипели слезами к щекам. Тогда я сел рядом и аккуратно приобнял её за плечо, через какое-то время она отняла ладони от лица и уткнулась лицом мне в плечо, но плакать не перестала. Я понятия не имею, как положено вести себя в подобных ситуациях, но, надеюсь, что всё сейчас делаю правильно. Сквозь слёзы, но уже не таким заплаканным голосом Аня говорит:

– Я… Я волновалась! Ты не брал трубку, я звонила тебе много раз! Потом ты ответил, я приехала и нашла водку! Тебе нельзя пить! Ты только выписался из больницы, вдруг пойдут осложнения? Они могут легко пойти… Я волнуюсь за тебя, дурак…

– Прости. – Она молчит, плачет, но всхлипы всё тише и тише. Она крепко меня обнимает, словно меня могут отнять у неё прямо сейчас и никогда не вернуть. Будто бы всё происходит за час до смертной казни, где главный герой шоу – я. Успокоившись, она поднимает на меня заплаканное лицо с чёрными полосками на щеках – потекла туш, и рассказывает, что, когда шла ко мне, видела девушку очень похожую на Кристину. Кристину с того фото, которое на стене, где мы стоим вместе. Я не ответил ничего, просто обулся и выбежал на улицу. На лавочке сидел парень, единственный, у кого можно было спросить хоть что-то.

– Дружище, ты не видел тут девушку минут пятнадцать назад? Может джип ещё был, чёрный, или ещё что.

– А ты вообще кто такой?

– Я вообще-то нормально спросил. Что за наезды?

– Да мне срать, ты кто такой есть?

– Так ты видел или нет? Просто ответь! – Руки сжимаются, а я уже вижу, как разбиваю его нос и даю по челюсти. Кристина была совсем близко, но ускользнула, растворилась как мираж.

– Слушай, придурок, я тебе не справочное бюро! Пошёл на хер отсюда, а то я смотрю у тебя зубы лишние. Погоди, Артём, ты что ли? Это я, Андрюха, помнишь меня?

– Припоминаю. А ты всё такой же козёл.

– А ты всё такой же волосатый. – Смеётся так, словно последние пару лет жизни провёл в тюрьме, – ладно, извини, что было, то было. Ты, как я понимаю, Кристину имел в виду, когда спрашивал про девушку?

– Да, а как ты узнал?

– Да вы с ней вроде как встречаетесь, точнее, встречались.

– Да? Почему встречались? Я конкретно треснулся головой и ничего толком не помню, так что, рассказывай.

– Ух, ё… Где треснулся то?

– Не помню я, рассказывай всё по порядку.

– Ну ладно. Видел я её тут, она вышла из своего подъезда и кого-то, судя по всему ждала, звонила кому-то, подслушивать я понятное дело не стал, мне это нафиг не надо. Минут десять она так прождала, и подъехал такой здоровый чёрный джип. Она села в него уехала. Кто за рулём был, понятия не имею, стёкла тонированные были. А потом вскоре ты ко мне подошёл, и я уже собирался бить тебе морду, пока не узнал старого знакомого. Ты это, извиняй, если что, не хотел на тебя наезжать.

– Да. Плохи дела. А ты не мог бы по старому знакомству попробовать узнать, с кем она уехала?

– Попробовать могу, но с кем уехала вряд ли скажу, а с кем тусуется узнать думаю вполне можно.

– Я был бы тебе признателен за это.

– А что ты её так найти то пытаешься? Ну, разбежались и разбежались, другую бабу найди!

– Да не могу я так на всём крест поставить, не узнав, что случилось.

– Замороченный ты чел, Тёмыч. Ну как знаешь, помогу, с тебя ящик пива, если что узнаю.

– Спасибо. С меня два ящика пива, это тебе для большего энтузиазма.

10

Я сижу в тёмной комнате и не могу лечь спать, потому что из-за двери доносятся шаги матери, которая нервничает. В каждом её шаге заключено волнение, страх, который звуком разносится по стенам дома. В своей кроватке спит мой брат, он такой маленький и уже так сильно болен. Он постоянно просыпается, но не плачет – сопит и ожидающе на меня смотрит, словно я могу помочь ему.

Из-за двери по-прежнему доносятся мамины шаги. Она бубнит себе что-то под нос, но я не могу разобрать ни слова, а выйти и спросить, что она говорит я тоже не могу. Мама будет очень сильно ругаться, если узнает, что я так поздно не сплю, а я очень сильно боюсь, когда она ругается. Когда она это делает, по комнате разносятся её слова, они заполняют всё окружающее пространство, превращают его во враждебные стены и окна, мебель и пол, вазы и цветы, которые меня обвиняют.

А ещё я очень боюсь за братика, ведь он так сильно болен. Мама проходит на кухню, я слышу это по шагам – ставит чайник и, спустя короткое время до меня доносится его свист. Сейчас она, наверное, заваривает себе чай и включает новости. Там рассказывают, что эпидемия гриппа распространяется, количество заражённых всё больше и больше, а ещё он плохо поддаётся лечению из-за того, что мутировал. Что, если мой братик болен гриппом?

Раздаётся звонок в дверь и мама, не выключив новостей, открывает папе. Щелчок щеколды, гораздо громче, чем обычно, словно она открывает её с чувством, а сразу за этим щелчком ругань. Мама называет папу пьяной скотиной, козлом и ещё какими-то словами, которые я не могу понять. Папа что-то пытается отвечать, но у него не получается вставить хоть что-то между длинными репликами мамы. Она не слушает его, она слушает себя. Мама задаёт папе вопрос, и тут же сама на него и отвечает, не дав папе ни малейшего шанса ответить.

Она бьёт папу, я слышу это, после чего его голос прорезается и разносятся рёвом зверя по стенам моего дома: Отъебись от меня, стерва! Теперь удар, потом ещё один и кто-то ударяется в дверь моей комнаты. Это мама. Она снова довела пьяного отца, он снова вышел из себя. А мне просто страшно, я не хочу, чтобы родители сорились.

Мама громко рыдает, что-то твердит отцу сквозь слёзы, но я не понимаю слов, интересно, понимает ли её папа? Что-то разбивается – это ваза. У нас в коридоре несколько красивых ваз. Теперь на одну меньше.

Братик просыпается и сразу же начинает громко плакать. Я трогаю его лоб – он горячий до такой степени, что, наверное, можно было бы вскипятить воду. Мне страшно, я ведь не знаю, как помочь ему, а родители не приходят, они не слышат, как он плачет.

Я пытаюсь его успокоить, осторожно качаю его кроватку, стараюсь это делать также, как мама. Пытаюсь спеть колыбельную, но так, чтобы родители не услышали, что я не сплю, иначе мама будет ругаться.

Он немного успокаивается, но не спит, а вместо этого смотрит мне прямо в глаза. Его взгляд рассказывает мне, насколько ему больно и плохо, а колеи слёз на щеках только подтверждают это. Он очень не хочет, чтобы мама и папа ругались, я вижу это в его глазах.

Меня пугает такой его взгляд. Кажется, что он уже всё понимает, насколько это плохо, когда родители ругаются, но не может об этом сказать, ведь он пока не научился разговаривать.

Я продолжаю осторожно качать братика, стараясь делать это как мама. За дверью тоже всё успокаивается. Я слышу, как чайная ложка ударяется об кружку – кто-то заваривает чай. Работает телевизор, но уже не новости, а какое-то кино. Кто-то кому-то признаётся в любви. По телевизору. Такого не может быть дома.

11

Я иду по центральной улице наполненной суетой утренней спешки. Сотни, тысячи людей спешат на работу, пытаются влезть в маршрутку, в которой уже не осталось места. Но все они отчаянно боятся быть уволенными за опоздание – невозможность влезть в транспорт не является уважительной причиной.

На фоне утреннего безумия в голове только одна мысль: почему я ищу Кристину? Стоит ли она того, чтобы я тратил силы и нервы, своё время и кормил себя надеждами? Мне не нравится само слово «стоит», человек не товар, выставленный на аукцион или витрину магазина, он не может стоить, а достоин вполне. Кристина достойна, я уверен. Я понятия не имею, откуда у меня такая слепая уверенность, но она есть. Возможно, это воспоминание, которое таким образом даёт о себе знать, а может быть и моё безрассудство, и безвыходность. Тяжело однажды проснуться и не помнить своё жизнь, а когда твоя единственная ниточка, связывающая тебя с самим собой потеряна, то ты невольно будешь её искать.

По мере того, как я иду между рядами домов – количество людей на улице уменьшается. Нет, не все они уже успели на работу, скорее, я просто ушёл от ключевых остановок.

Теперь идти гораздо спокойнее, и утренняя суета не выглядит так заразительно. То и дело из переулков выскакивают опаздывающие, идут быстрым шагов в буквальном смысле разрезая воздух перед собой. Кто-то из них одет теплее, в какую-нибудь ветровку или пиджак, я же иду в тонкой футболке и немного мёрзну. Может быть, тому виной бессонница?

Скорее всего тому виной раннее утро. На часах около семи утра, а летний день выдался прохладным. Небо затянуто слоем серых облаков, так что лучи солнца не могут пробиться и согреть меня, людей, которые всё время куда-то бегут.

В утреннем тумане впереди меня обозначился вход в парк. Интересно, это единственный парк в городе? Я прошёл внутрь по аллее, справа и слева от меня лавочки, деревья, которые растут правильно, параллельно друг другу и наверняка не противоречат законам фен-шуя.

Дальше мост, выложенный красным кирпичом, а сразу за ним жёлтая часовня. Довольно высокая, кажется, остриём купола она может задеть небо, но это всего лишь ложное впечатление. На часовне сидят ангелы, каждый из них держит трубу и, по задумке архитектора умеет на ней играть. Ангелы – это дети, белые скульптуры детей, а выше божья матерь и циферблат, который показывает «5:55», а на деле уже восьмой час утра. Интересно, почему эти часы остановились? А сразу за часовней стоит огромная церковь. Она больше любого пятиэтажного здания, возможно, если бы на ней можно было посчитать этажи – их набралось бы около десяти.

Я прохожу чуть вперёд, слева от меня стоит чёрный кованный забор, увешанный замками, а по ту сторону забора – обрыв. Не хотел бы я туда упасть. Слишком крутой склон. Я присмотрелся к замкам, ничего особенного, просто эхо романтики: «Ангелина + Игорь» или «Жанна + Макс». Конечно, забор поставили здесь не для того, чтобы его обвешивали замками, но и магию звёздам предали романтики. Интересно, те, кто вешали эти замки, действительно верили, что это укрепит их отношения или это обыкновенная дань традициям и не более того? А может где-то здесь есть и мой замок, который я повесил с Кристиной?

Прохожу до конца забора, впереди маленькая одноэтажная церковь или как это правильно называется на территории монастыря? Слева металлическая лестница, покрытая тонким слоем ржавчины. Я спускаюсь по ней, впереди лают собаки, но я их не вижу и, по правде говоря дела до них мне сейчас совершенно нет. Спустившись вниз, я увидел две вещи, которые удивили меня и никогда не удивили бы человека в доброй памяти: первая, на воде лежит мост, плавучий, а вторая – на воде образовалась горка, словно сильный напор воды пытается вырваться прямо со дна. Так странно ничего не помнить – удивляешься таким вещам, которые не замечает никто. Я чувствую, словно с другой планеты свалился сюда.

Пройдя дальше я только вляпался в дерьмо. Левой ногой и мне пришлось её отмывать в речке, одной рукой держась на перила плавучего моста, а второй отковыривать дерьмо от подошвы и промывать в реке. Кончено, я это делал не голыми руками, а специально найденной для этой цели палкой.

Дальше только склады бычков и бутылок, презервативов и прочих памятников человеческого досуга. Я внёс свой маленький вклад в образование помойки – сел на рухнувшее дерево и закурил, отправив в конце окурок в кучку мусора, которого здесь быть не должно.

Я уже собирался идти домой, как в голову вернулись мысли о Кристине. Единственной здравой мыслью было – я должен что-то делать, а не просто гонять мысли по замкнутому кругу.

Для начала я позвонил Ане и спросил, как называется моя остановка и как туда можно добраться от той большой жёлтой часовни, на которой ещё остановилось время.

12

Летний воздух уже раскалился под жаром небесного светила. Влага в нём почти достигла своей точки кипения, и пот меня льётся рекой. Мысли, словно залпы ракет бомбардируют меня не давая взять тайм-аут, удержать тишину в голове хотя бы на немного. Половину из этих мыслей я не могу понять, вторую половину не хочу даже рассматривать, так как это уже избитые темы новой жизни: Кристина, кто я и как мне ко всему относится.

Немного грубоватый, но почему-то знакомый голос доносится из-за спины. Я оборачиваюсь, голос принадлежал смуглому парню, по ходу арабу:

– Эй, Артём! Тебя выписали уже? Почему никому ничего не сказал то?

– Ты меня знаешь?

– Ты что, не узнал меня? Это же я, Кемаль!

– Нет, не узнал. Я понятия не имею кто ты такой. – Первая предосторожность новой жизни – не доверяй тем, кто тебя знает.

– Хватит вот твоих шуток! Тебя что, ударили по голове, и ты ничего не помнишь?

– Вроде того.

– Эм… В каком смысле вроде того?

– В прямом. По голове меня ударили.

– Ты не шутишь?

– Нет. – Теперь он мне кажется ещё более знакомым, но тем не менее я так и не могу ничего вспомнить о нём. Ни одного беглого образа, ничего такого, как с было с Кристиной.

– Не хочешь прогуляться и поговорить?

– Нет, говори тут.

– Видимо тебя сильно ударили по голове…

– Давай без сарказма, о’кей?

– Да не злись ты! Давай нормально поговорим. Не понимаю, что ты так злишься на меня. Мы вроде друзьями были, а сейчас ты мне прям глотку перегрызть готов, злиться то так зачем?

– Ладно-ладно, о чём ты там поговорить хотел?

– Да о чём говорить старым друзьям? Обо всём подряд! Если ничего не помнишь и вправду, спрашивай, память освежим!

– Ну ладно, куда пропала Кристина? Моя девушка, ну или бывшая девушка. Не знаю, как правильно сказать.

– Дружище, это мутная история, мало что знаю, но слухи дошли, но я бы им особо доверять не стал, сам понимаешь, хоть вспомни детскую игру в телефон. – Он нахмурил брови и отвёл взгляд от меня. Может показаться, что он сосредоточился на помятой банке из-под пива, которая разделяет его и меня.

– Всё равно, рассказывай что знаешь. Мне бы найти её.

– Ну, искать я её тебе, конечно, не советую, там всё сложно. За ней всё пытался ухаживать какой-то парень, зовут его вроде Денис. Как ты попал в больницу, и стало известно, что в сознание ты долго не придёшь, странное совпадение, да? Так вот, как ты попал в больницу, и стало известно, что случилось, она ответила на его ухаживания. Вообще, она и до этого соглашалась с ним ходить в кафе, в кино, тайком, незаметно, чтобы никто не знал ничего, а сейчас уехала к нему жить. Но как я слышал, не просто так, он что-то для неё сделал такое, что она даже подала с ним заявку в ЗАГС!

– В ЗАГС? Какого хрена? Что такое случилось за время, пока я был в больнице, что она так просто ушла к нему?

– Понятия не имею. Ты уверен, что она ушла от тебя, пока ты был в больнице, а не до этого?

– Знаешь, я не уверен… – Об этом я не думал. А что, если она и вправду ушла от меня до того, как я попал на больничную койку, и всё было известно уже тогда? Что, если ещё до этого инцидента мы с ней уже обо всём поговорили и я с тяжёлым сердцем ушёл в темноту ночи, которая обещала показать мне дорогу до дома через бар? Может быть, именно так, когда я напился и возвращался домой, то со мной что-то случилось? Пьяная драка, ДТП или ещё что-то в этом духе? Возможно, этот парень в чём-то прав. Он предложил зайти к нему и поговорить нормально, а не здесь под палящим солнцем. Я согласился, по крайней мере, терять мне так и так особенно нечего.

Дорога не заняла много времени и спустя пару десятков оборотов секундной стрелки вокруг своей оси передо мной сначала предстали красные ворота из гофра, а потом и двухэтажный дом. Белая штукатурка, крыльцо обвито виноградом или чем-то похожим на него. Наверное, в ботанике я не силён. Мы зашли внутрь. Кемаль сказал, что сбегает на второй этаж за кальяном, а я обратил внимание на висящие на стене фотографии. Их много, есть фотоколлажи, а есть отдельные снимки в рамках начиная от «10х15» и заканчивая «30х40».

В основном это были фотографии его семьи, а потом я нашёл то, что хотел найти или наоборот боялся. Я, Кемаль и Кристина стоим на песчаном берегу. В центре Кристина, слева я, а Кемаль соответственно справа, все улыбаются. Старые друзья. Будем считать, что это фото одна маленькая причина доверять ему. Больше здесь я не нашёл ничего такого, что могло бы привлечь моё внимание.

Чуть дальше, в гостиной стоит камин, но с ним не всё так просто. В него нельзя бросить дров и поджечь, а потом греться холодным зимним вечером потягивая глинтвейн. Это экран, на котором слишком реалистично тлеют угли и вроде как горит некое подобие огня.

Я уселся на красный, с виду кожаный диван и, ожидая Кемаля, рассматривал ненастоящий уголёк. Интересно, думал я, а кожа на диване настоящая?

Быстрые шаги и бульканье воды – с лестницы спускается Кемаль с кальяном на две трубки и на ходу его раскуривает. На кальяне красным светом загораются настоящие угли, совсем не такие как в камине – об эти и обжечься можно.

Он сел в кресло напротив меня, тоже красное и кожаное, а кальян поставил между нами. Это большой напольный кальян снизу и доверху украшенный восточными узорами. В этом есть что-то настоящее, подумал я. Молча, раскуривая кальян, Кемаль протянул мне вторую трубку. Также, не произнося ни единого слова, я взял её и затянулся как сигаретой, но особо это ничего не дало. Потом вдохнул полную грудь и ощутил привкус мяты и ещё чего-то. Я так и не понял, чего именно, но, кажется это какие-то фрукты, сладкие. Когда я выдохнул вторую партию дыма, Кемаль нарушил молчание:

– Я залил сюда красного вина, должно нормально так ударить по шарам. – В ответ я ещё раз наполнил грудь дымом, а потом спросил про фотографию, на которой я увидел Кристину.

– Это было год назад примерно, прошлым летом. Мы ездили на реку купаться, за город. Там была ещё троюродная сестра Кристины, которая и сфоткала нас, она умерла два месяца назад в аварии. Это трагично, но сейчас не об этом. Кристина тогда советовалась со мной, как бы ей тебе намекнуть, что она хочет замуж за тебя, что хочет от тебя ребёнка. Ещё мы все вместе купались, играли в салки в воде, жарили шашлык. Было круто Артём, было очень круто. Вы столько времени были вместе, ведь это не год, не два и даже не четыре, а теперь всё так изменилось, а у тебя амнезия и ты беспомощен. Мне страшно представить, какого тебе сейчас, ничего не помнить, это очень страшно, это кошмарно.

– Да, это неприятно. А что случилось с её сестрой?

– Ну, она ехала с отцом в машине домой из магазина, покупали вроде всю эту школьную фигню, тетради, ручки, пеналы и всё такое. Был май, но отец хотел всё купить заранее почему-то, а она должна была пойти в девятый класс. Они проезжали перекрёсток, не помню, какой именно, знаю, что перекрёсток, не вдавался в подробности, Кристине и так было нелегко говорить об этом. Просто не хотелось её сильно теребить. И тут какой-то мудак на внедорожнике врезался им в бок, как раз в переднюю правую дверь, где и сидела её сестра. Она погибла на месте. Её просто раздавило и разорвало живот… Да прокляни Аллах того, кто повинен в этом. Она была отличницей, хотела поступать на переводчика, она хорошо знала английский, учила немецкий и тут… Жаль её, на самом деле жаль.

– Трагичная история…

– Да… После этого Кристина надолго ушла в себя, не знаю, можно ли это назвать «надолго», на месяц точно. Целую неделю она плакала, не ходила в институт, но деканат не ругался на неё. Даже в деканате сидят люди, даже в самом злом деканате сидят простые смертные люди, и они понимают, какого это потерять сестру.