«Похоже, ярл Найси не соврал насчет погибшего урожая: в наши земли пришла болезнь. Ллеу именовал ее Увяданием».
Такое письмо я отправила Мидиру в Фергус на рассвете, когда успокоила городскую толпу и возвратилась в замок, чтобы теперь успокоить саму себя. Каждый раз, стоило мне хоть на секунду прикрыть глаза, сидя на собрании Руки Совета, как я видела кроличью маску из червонного злата, словно ее образ отпечатался на внутренней стороне моих век.
Как двойник Соляриса выглядел, что он делал, что говорил – советники сыпали одинаковыми вопросами, но резко замолчали, когда я вынужденно поведала не только о нашей с подражателем беседе, но и о поцелуе. В этот момент на лицо Сола, тихо держащегося позади возле окна, упала тень от поднятой сквозняком шторы, скрыв от меня его выражение. Он как раз только присоединился к Совету, пробыв в Столице на два часа дольше моего в попытках выследить притворщика если не по памяти очевидцев, то по запаху. Конечно же, ничего не получилось. Сол даже меня понюхал, мои волосы и одежду, чтобы убедиться: у того, кто притворялся им, не было своего личного запаха. Похоже, у него вообще ничего своего не было.
Когда я пересказала события летнего Эсбата в мельчайших деталях, даже Ллеу, которого однажды Сенджу обманул подобным образом, посмотрел на меня, как на умалишенную. Он несколько раз уточнил, ничего ли я не путаю, ведь одно дело – подделать чужой лик, а другое – поведение, речь и воспоминания, коими обладали лишь я и Сол. «Он пригласил вас на танец, потому что вы обещали танец Солярису?.. Хм. Может быть, он подслушал вас где-то? Ведь чтобы знать столь интимные вещи, нужно быть не сейдманом, а шпионом», – сказал Ллеу. Однако я не сомневалась, что шпионом двойник не был – он знал то, что знаю я, совсем по другим причинам.
Красная прядь в волосах, как капля крови в бочке меда, стала в два раза шире после Эсбата, обагрив почти половину моей головы. Я обнаружила это, когда зашла в купальню и посмотрелась в зеркало, чтобы привести в порядок потекшую по векам краску. Что бы ни коснулось меня тогда под священным тисом, оно принесло с собой яд.
«Не касайся. Вы враги. Увидишь – тотчас же беги!»
Зал Руки гудел несколько часов кряду даже после того, как Кочевник и Мелихор, самые громкие из присутствующих, покинули его. Гвидион причитал о неизбежном голоде, который ждет Дейрдре уже к зиме, если Увядание доберется до ферм и охотничьих угодий к югу от Столицы. Матти составляла письма остальным туатам под мою диктовку, а Ллеу изучал сухие тисовые ветви, голые и безжизненные, доставленные ему наутро после праздника – те отломил и разбросал по городу обычный теплый ветер, до того рыхлым стало некогда могучее древо. Я же снова и снова прокручивала в голове прошлую ночь, но ничего примечательного в ней больше не находила. Только приходила к одной и той же мысли раз за разом: именно об этом нечеловеке меня и предупреждал Совиный Принц. Тот, кто губит урожаи, изничтожает зелень, жизнь и краски; то, что противоположно Року Солнца, от которого я спасала свой народ, но то, что все еще может его уничтожить.
Красный туман. Неужели это он, обретший форму? Как такое возможно? Если так, то почему преследует меня? Чего хочет в этот раз, когда у него и так есть все?
Я продолжала думать об этом даже несколько часов спустя, сидя на окне в своих чертогах и разглядывая карту туата Дану в томительном ожидании полудня, когда мы с Солом должны были встретиться за воротами крепостной стены. Небо за окном напоминало персиковую дольку, такое же солнечное и яркое, как вчера. Словно кошмар летнего Эсбата привиделся нам всем во сне, и не было тех криков, с которыми народ разбегался по домам и прятал своих детей от гнили.
Словно сам мир пока еще не ведал, что умирает.
– А может, сложить несколько дейрдреанских гобеленов, ну тех, с аляпистым мильфлером, которые не шибко жалко? Ты говорила, принц Оберон подарил ей несколько таких, наверняка в быту пригодятся, раз она их вместо скатерти использует. Или лучше собрать корзинку с едой? Наверняка в лесу не найти ни сыра, ни добротной кровянки. А что насчет платьев? Лесные вёльвы носят платья?
Маттиола выдавала предложения быстрее, чем я успевала ответить хотя бы на одно из них, потому мне оставалось только кивать головой и периодически отрываться от карты, чтобы посмотреть, как она суетится по комнате. Всего за полчаса, как я сообщила ей, что мы с Солярисом отправляемся в Рубиновый лес, она успела насобирать нам в дорогу столько даров для задабривания Хагалаз, что потребовалась бы телега, попытайся мы утащить их все. Не в силах выбрать, что лучше преподнести вёльве-отшельнице, Маттиола водрузила поверх остальных вещей даже рыжего кота-крысолова. Она почти умудрилась затолкать его в кожаный мешок, пока тот ее не цапнул.
– Ты переусердствуешь, – сказала я, свесив с подоконника ноги, которые всегда ощущались такими легкими и свободными в мужских походных штанах. Стрелка на часах, сооруженных Гектором и приделанных к дымоходу камина, уже почти подобралась к заветному часу. – Мы вернемся к вечеру, максимум к утру. Не думаю, что Хагалаз откажет нам в помощи, когда узнает, чем обернулось это ее «сейд сломает сейд». И да, у нее уже есть кошка, а платья она не носит. Только юбку и повязки.
Маттиола наконец-то остановилась и, смерив раздутую сумку-узелок оценивающим взглядом, вывернула ее обратно мне на постель с недовольным «Фр-р!».
– Тогда возьмешь то, что осталось с праздничного ужина, – сказала она тоном, не терпящим возражений, и я кивнула, понадеявшись, что на этом она успокоится.
Разложив все сокровища обратно на свои места и оставив только съестные угощения, Матти тяжко плюхнулась в старое кресло, истыканное иголками для шитья, где из-за страха напороться на них никогда не сидел никто, кроме нее самой. Именно с этого места она обычно выбрасывала в медную чашу раскаленные угли и задавала вопрос о будущем заговорщическим шепотом, после чего я хватала кочергу и пыталась сложить головешки в какое-нибудь предзнаменование. – Надеюсь, эта вёльва и вправду знает, что нам делать с Увяданием и тем, кто его распространяет. Ведь если все живое гибнет, даже наш священный хранитель-тис, то эта погибель и до ее Рубинового леса добраться может… А его же неупокоенные души хирда сторожат. Ох, нельзя такому лесу погибать, нельзя! Худо всему Кругу будет.
Вместо ответа я постучала кольцами по оконной раме, накаленной солнцем, и мысленно воздала молитвы пропавшей Кроличьей Невесте, дабы встреча с Хагалаз прошла гладко. Уж если она не найдет решение, то, может, хотя бы укажет путь к нему. Желательно такой, ради которого мне не придется снова умирать.
– Рубин?
Мышцы ныли после короткой утренней тренировки с легковесным мечом, которую я провела тайком вместо завтрака, вымещая на соломенном чучеле злость. Боль, разливающаяся по окрепшим рукам, была моим наказанием за то легкомыслие, с которым я веселилась на летнем Эсбате. Пила, ела, танцевала, играла, даже целовалась – словом, делала все, лишь бы не исполнять королевский долг. Не пойди я в Столицу, возможно, и не было бы никакой хвори, сгубившей все запасы и труды крестьян. Поделом мне и несчастья, и предательство ярлов, и очередные нарушенные гейсы.
– Рубин.
«Дай мне немного времени. Я вернусь».
И как я сразу не поняла, что передо мной вовсе не Солярис?! Как могла спутать их? Как могла позволить обмануть себя? Ни хмель, ни веселые танцы, ни скрадывающаяся ночь не были тому виной – только моя собственная дурость. Мы с Солом вместе уже восемнадцать лет, прошли рука об руку через огонь и воду, да и нрав у него тяжелый, как чугун – не так-то просто повторить такое! И все-таки я не заметила подвоха.
– Рубин!
Кажется, Маттиола позвала меня по имени несколько раз, прежде чем я наконец-то услышала и откликнулась. К тому моменту терпение ее уже лопнуло: она вылезла из кресла и пересела ко мне на подоконник, подмяв юбку – в тон сапфировому кулону. Вероятно, все размышления были написаны у меня на лице, хоть я и надеялась, что их замаскирует красный узор а’ша, который я нанесла себе утром на веки, будто пыталась восстановить ту связь с Солом, которая, как мне казалось, надорвалась.
– А что думает обо всем этом Солярис? – спросила Маттиола ненавязчиво, когда я свернула карты и отложила их в сторону. – Я видела, как вы уходили с Совета вдвоем… О чем разговаривали по дороге?
– Ни о чем. Мы молчали. – Лицо Матти вытянулось. – Солярис просто проводил меня до моих покоев и велел как следует отдохнуть. А когда я предложила пойти к нему в башню и отдохнуть вместе, сказал, что не может, поскольку у него есть одно дело, которое он должен закончить перед нашим уходом. На том мы и разошлись.
Многозначительное «О-у», которым ответила Матти, заставило меня тяжко вздохнуть. Перед тем как уйти вместе с Кочевником, чтобы уложить Тесею спать и отдохнуть самой, Мелихор шепотом напомнила мне о сокровищном синдроме, якобы присущем Солу. Слишком сильная привязанность к чему бы то ни было, даже к человеку, порождает у драконов нездоровую одержимость. Однако Солярис отреагировал на двойника слишком спокойно даже для себя обычного… Даже предложение Дайре отправиться с ним на конную прогулку после Вознесения вызвало у Сола куда больше эмоций, чем то, что я умудрилась его не узнать.
– Думаешь, Солярис злится? – спросила Матти.
– Думаю, что да.
– Знаешь, я ненавижу, когда моей красе делают комплименты, потому что только ее большинство мужчин во мне и видит. Я даже в месяц зноя за капюшонами и плащами прячусь, если в Столицу приходится идти, – сказала Маттиола неожиданно, заставив меня вопросительно приподнять брови. – Но, должна признать, иногда это бывает полезно.
– К чему ты это?
– К тому, что мне не раз приходилось извиняться вместо Ллеу, слишком горделивого и вспыльчивого. Он также часто посылал меня к торговцам, дабы я выпросила у них что-то, на что Гвидион отказывался выделять золото из казны. Я хочу сказать… Все мужчины одинаковые, Руби. Если злятся, нужно лаской их сердца топить, и все быстро на место встанет. А коль и это не помогает, то можно и по-женски ублажить…
– Чего?
Маттиола никогда не была пустословной. Болтушкой – да, но ни в коем разе не хвастуньей или того хуже, лгуньей. Если она учила меня, то всегда тому, что знала наверняка и сама умела. Вдобавок, будучи старше меня на четыре года и лишенная не только обоих родителей, но и привилегий высокородных господ, Маттиола наверняка хлебнула горестей побольше моего. Все, о чем она говорила, ей всегда приходилось познавать на собственном опыте.
И именно поэтому сейчас я сжалась от ужаса.
– Ллеу ведь не принуждал тебя делить ложе с мужчинами ради его корыстных целей, правда? – спросила я с плохо скрываемой дрожью в голосе, молясь всем богам, чтобы Маттиола сказала «нет».
– Нет, что ты! – ответила Маттиола к моему облегчению. – Если я что-то и делала, то исключительно по доброй воле.
Я выдохнула, но тут же вдохнула обратно, резко и удивленно. К лицу прилила кровь.
– Подожди, но ты… Ты уже делила ложе с мужчиной, я верно поняла?
Матти ничуть не смутилась от моего вопроса, только улыбнулась лукаво, метнув на меня такой же хитрый взгляд, какой они с Ллеу оба унаследовали от Виланды. Я зарделась, качая головой. Беречь девичество не было заветом ни одного из божеств – лишь Кроличья Невеста просила о целомудрии, но то было целомудрие души, а не плоти. А потому не было ничего зазорного в том, что Маттиола уже познала физическую сторону любви. Да и вёльвы всегда знали, как не понести нежеланное дитя, что уж говорить о вёльве потомственной и к тому же сестре сейдмана. Но…
Как Маттиола могла расстаться с девичеством и не рассказать об этом мне?!
– А вы с Солярисом? – обернула вдруг Матти мой вопрос против меня же, будто бы только ради этого весь разговор и затевался. – Вы-то уже возлежали?
«Возлежали». Это слово царапнуло слух, хотя, как ни назови, было понятно, о чем идет речь.
– Вы ведь постоянно ночуете в одних чертогах, буквально делите постель, – принялась пояснять она, недоумевая, почему я смотрю на нее круглыми глазами. – Разумно было бы предположить, что вы успели разделить друг с другом и удовольствие…
– Нет, что ты! Мы просто спим вместе. То есть спим, как все живые существа спят, а не как мужчина с женщиной. С Сердца так повелось, привыкли в одном гнезде жить… то есть комнате… Вот и ночуем друг у дружки. Ничего более! Я до сих пор всегда сама его целую, а не он меня, что уж говорить о… возлежании.
– Ой, да ладно! Неужто он совсем не пристает к тебе?
Я растерянно покачала головой. Негодование, с которым Матти нахмурилась и перебросила за спину длинные волосы, заставило меня задуматься. А ведь и вправду: Солярис едва оказывает мне какие-то знаки внимания, если этого не делаю я сама. О намеках на его желание физической близости не было и речи. Более того: стоило мне представить это, как становилось смешно. Солярис и заигрывание? Солярис и откровенные ласки? Ха-ха!
– Не думаю, что дело в тебе или в том, что вы слишком долго были друзьями. Скорее, у Соляриса просто небогатый опыт с женщинами. Внешне-то он хорош собой, как Совиный Принц, но вот характер похуже терновой колючки. – Матти принялась утешать меня, хихикая. – Однажды все само произойдет. Расскажешь мне потом? – Она наклонилась и шутливо дернула меня за одну из кос. Лишь потому, что Матти сама заплела мне их, те не распустилась – мои прически же вечно рассыпались от любых лишних движений, слабые и небрежные. – В Столице много слухов ходит, каковы драконы, как мужья. Слышала, будто у них два отростка вместо одного, как у ящериц, а еще они якобы извергаются не семенем, а…
– Матти!
– Что такое, драгоценная госпожа? Я же об одолжении тебя прошу! Мне нужно знать, вдруг Вельгар и впрямь заглянет в Дейрдре, а там и до того самого дойдет…
– Матти, перестань!
Я вскочила с подоконника под ее смех и повернулась спиной, чтоб она не видела, насколько сильно ей удалось меня смутить.
– Ну вот, уже гораздо лучше! – Матти начала дразниться, обмахиваясь руками, как обмахивалась я, пытаясь остудить горящее лицо. И меня вдруг озарило: так вот чего она тему эту щекотливую завела ни с того ни с сего! – Что скажешь, смогла я тебя растормошить? А то сидела, ни живая ни мертвая, будто на супружеской измене подловили. Теперь и к Солярису идти можно, хоть не подумает, что ты заболела чем или отравилась. Эй, смотри, опоздаешь, драгоценная госпожа!
Я взглянула на часы: стрелка почти миновала полдень! Пускай и ненадолго, но Матти и впрямь удалось отвлечь меня, да так ловко, что я и думать забыла обо всех неприятностях. От этого тяжесть в груди немного отпустила, и даже дышать сделалось легче. Вот зачем нужны сестры – чтобы напоминать о всяких бестолковых вещах, когда тонешь в вещах серьезных.
Заколов лунной фибулой Неры темно-зеленый плащ, я схватила карты, перекинула через плечо узелок с королевскими угощениями и мертвой тисовой ветвью, одолженной у Ллеу, а затем спешно покинула чертоги. Замок встретил меня вязкой тишиной и запахом амброзии, благовония с которыми жгли слуги на комнатных алтарях всю ночь напролет, молясь богам о спасении и милости. Хускарлов на постах стало больше, а вот чувства защищенности – меньше. Как можно ощущать себя в безопасности где бы то ни было, когда есть тот, кто умеет менять лики, словно одежду? Пройди мимо стражи двойник Соляриса, они и ухом не поведут, а пройди мимо них мой двойник – сами отворят ему двери.
– Ты опоздала на семь минут, – сказал Сол, хотя здесь, на краю макового поля, где он меня ждал, неоткуда было знать время наверняка.
Его новое одеяние выглядело далеко не так празднично, как вчера: однотонная рубашка без рукавов из бязи, стоившая на рынке не больше десятка яиц; такие же простые штаны и ремни с ножнами, в каких воины обычно носили мечи, а Сол – флягу с мятной водой и пару хлебных лепешек на случай, если мне вдруг подурнеет из-за сахарной болезни (чего, конечно, никогда не случалось). Судя по тому, что у него при себе даже сумки не было, Солярис был оптимистичен и считал, будто поиски Хагалаз не затянутся надолго.
Маковые цветы колыхались от ветра, как волны. Солярис гладил их когтями, сидя на корточках, пока ждал меня, из-за чего несколько из цветков раскрылись еще больше от его тепла.
– Зачем тебе карты? – спросил он и кивнул на сложенные пергаменты у меня под мышкой, которые я не успела запихнуть в узелок по пути.
– Кристальный пик, – ответила я, и Сол вопросительно нахмурился. – Раз отправляемся к Хагалаз, собираюсь спросить у нее, не знает ли она случаем, где нам велено искать Совиного Принца. Есть у меня несколько догадок, но без вёльвы не проверить…
– Понятно. – Голос у Сола оставался пресным. Он выпрямился и перевел взгляд мне на плечо, где болтался кожаный мешок. – А там что?
– Ветка тиса и дары. Тоже для Хагалаз, – снова ответила я и последовала за Солом к Рубиновому лесу на другом конце макового поля, когда он развернулся и двинулся туда без предупреждения. – Нам с Матти показалось, что будет правильным принести ей гостинцев в знак благодарности. Да и кто знает, сколько нам придется искать ее. Возможно, мы успеем проголодаться.
Солярис цокнул языком. Почему-то он был уверен, что, если мы отправимся в Рубиновый лес без лошадей и только вдвоем, нам не придется плутать в нем неделю, как в прошлый раз, ибо Лес неприветлив лишь к чужакам, но всегда с радушием встречает старых знакомых. По мнению Сола, завидев наше смирение и добрые намерения, Лес должен был быстро привести нас куда нужно – к ветхой хижине из прогнивающих досок, где на окнах раскачивались связки сушеных трав, а на крыльце мигали амулеты и кристаллы, хранящие солнечный свет. А если даже Рубиновый лес не проявит к нам такого снисхождения, это наверняка сделает юркая кошка с белоснежной шерсткой, Хозяйка. Ведь кто ищет, тот всегда находит – одно из правил сейда. В общем, несомненно, Хагалаз откликнется на зов.
По крайней мере, Солярис продолжал убеждать меня в этом, пока мы пересекали маковое поле. С тревогой оглядываясь на темно-синий замок, оставшийся позади, я постаралась ему поверить.
Сколько бы поворотов Колеса не миновало, сколько бы трагедий и катастроф не пережил континент, сколько бы королей не умерло и не воскресло, Рубиновый лес никогда не менялся. Стоило нам переступить его кромку, как повеяло осенней прохладой: я тут же завернулась плотнее в плащ, радуясь, что взяла его с собой. Зимой тут можно было укрыться от мороза, а летом – от жары. Красные остроконечные листья почти не двигались, будто в лесу не было ветра, и даже птицы не пели. Лес был полностью немым и выглядел, как бумажная декорация, неестественно спокойный, даже мертвый. И хотя я знала, что на самом деле он не мертв вовсе, а даже поживее других лесов будет, я все равно чувствовала себя здесь, как в Безмолвном павильоне среди забальзамированных трупов. Толстые корни деревьев, выступающие над землей, напоминали бездыханные тела, усеявшие поле боя, а массивные градины красного янтаря, стекающего по стволам – их кровь.
Очень скоро травянистая роща обступила нас таким плотным кольцом, что между ветвями не осталось просветов. Верхом на лошади такая прогулка переносилась куда легче. Сейчас же, ступая по хлюпающей земле и красным лужам на своих двоих, я то и дело ловила себя на мысли, что буквально иду по костям.
– Что у тебя с рукой?
Я заметила льняную повязку под коротким рукавом, обернутую вокруг предплечья Сола, лишь когда взялась за его протянутую ладонь, чтобы перебраться через бурелом: тот начался спустя час нашего пути. Повязка лежала плотно, не успела поистрепаться. Видимо, наложили недавно. Темно-красное пятно, расползшееся по ее краям, наводило на тревожные мысли. Солярис всегда исцелялся достаточно быстро, чтобы никакие перевязки ему не требовались. Что же случилось на этот раз?
– Ничего особенного. Заходил к Гектору, а он со своим мастером, эля налакавшимся, что-то не поделил. Полез разнимать их, и тот как ткнет в меня кочергой, полудурок криворукий.
За столько лет, проведенных среди людей, Солярис научился врать так же искусно, как они. Не было даже смысла пытаться раскусить его ложь, ибо это то же самое, что пробовать разгрызть железный самородок голыми зубами. Поэтому я лишь подозрительно хмыкнула, но успокоилась, когда Сол стянул при мне повязку, дабы я не накручивала себя зря: под той действительно уже не было следов. Значит, и впрямь ничего серьезного.
Небо высоко над головой помогало не теряться во времени. Несмотря на ясную погоду, солнце в Рубиновый лес проникало с трудом: верхушки высоких деревьев разбивали падающие лучи, как стекло, баюкая тьму и не желая с ней расставаться. Все, что нам оставалось – иногда задирать голову, чтобы проверить, не близится ли вечер.
В какой-то момент я вдруг поняла, что мы с Солом слишком долго молчим. Иногда он предупреждал меня, что впереди крутой овраг, придерживал под локоть или переносил на руках, дабы я не упала и не испачкалась. Несколько раз Солярис даже поинтересовался, не нужен ли мне отдых и питье, а однажды ни с того ни с сего присел на необтесанный пень, протянул мне хлебную лепешку и отказался идти дальше, пока я не прожую ее до последней крошки. Словом, Сол вел себя, как обычно. И именно это было странно.
– Похоже, в один день и впрямь не уложимся, – признал Сол неохотно, глядя на сливовые облака, какими затянуло небо еще спустя пять часов наших поисков. К тому моменту мы наконец-то вышли к устью знакомой чистой реки, возле которой не раз останавливались на ночлег по пути в Дану. – Будем разжигать костер. Авось вёльва заметит дым и сама явится.
Он остановился возле упавшего дерева, покрытого мхом и порослями плюща, и принялся копошиться под ним, отбирая сухие и короткие ветви. Затем, сложив их устойчивой пирамидкой, прошел до реки и наклонился к воде, чтобы всполоснуть испачканные в багряном соке и жимолости руки. Наблюдая за ним, так и не обмолвившимся за весь день ни словом о летнем Эсбате, я наконец-то решилась.
– Поцелуешь меня? – спросила я, сбросив узелок рядом с хворостом, и притихла в ожидании ответа.
Сол не повернулся, но плескать руки в реке перестал. По воде побежали круги.
– А ты что, вчера не нацеловалась?
Я беззвучно застонала. Выходит, Мелихор с Матти были правы.
Вспомнив напутствие последней, я невольно зарделась и прислонилась к клену, надеясь спрятаться за ним. На том, единственном из всех деревьев вдоль берега, пробивались не только багряные, но и темно-зеленые листья. Я осторожно потерла их пальцами, очертила угловатые края и торчащие ветки – тоже зеленые. Хороший знак. Должно быть, защитный сейд Хагалаз, который сохраняет реку чистой, сосредотачивается где-то поблизости.
– Это все? – спросил Солярис, взбудораженный моим затянувшимся молчанием даже больше, чем вопросом. Глаза его недобро потемнели, будто в них собрались все лесные тени. За время нашего пути он ничуть не устал, не вспотел и даже не помял своих светлых одежд. Однако стоило мне заговорить с ним о личном, как Сол покрылся несвойственным ему румянцем, будто разом с лигу пробежал. – Больше ничего узнать не хочешь?
– Хочу. Ты злишься на меня?
– С чего ты решила, что я злюсь?
– Ну… Сложно не разозлиться, когда узнаешь, что кто-то, кто тебе дорог, танцевал и целовался с кем-то другим. К тому же у тебя ведь сокровищный синдром…
– Нет у меня никакого синдрома! – огрызнулся Сол, перебив меня, но я упрямо продолжила:
– Да и я бы на твоем месте тоже злилась, оно вполне понятно. Потому и хотела попросить прощения… Я была очень глупа, раз позволила себя обмануть и сразу не поняла, что передо мной не ты. Это ужасное, ужасное предательство с моей стороны после всего, что ты сделал ради меня. Тот поцелуй…
– Что ты несешь, Рубин? Какое предательство? – фыркнул Солярис, выбираясь из мелководья ручья. По его рукам, увитым голубыми венами от сжатых кулаков, струилась речная вода. Холодная, она пахла тиной и полевыми цветами, в то время как кожа Сола пахла мускусом и огнем. Точно олицетворение двух его сторон, что всегда боролись меж собою – человек и дракон, друг и враг, возлюбленный и сородич. – Подумаешь, поцеловала кого-то! Ты моя ширен и ничья более. Я получу тысячу твоих поцелуев, куда более нежных и страстных, если только захочу этого.
Почти восемнадцать лет мы с Солярисом были неразлучны. Почти восемнадцать лет я изучала его, но никак не могла изучить до конца. То и дело забывала, что, пережив столько боли физической, он давно не замечает боль душевную. Что иногда он и вовсе не испытывает боль там, где ее испытал бы любой другой. Или что Сол никогда не ревнует – он защищает свое. Ведь Солярис дракон, не человек, потому и злится по-драконьи – тронешь сокровища и будешь мертв, ведь это вор виноват, что посягнул на них, а не золото, которое блестит.
Солярис медленно приблизился, и я сама не заметила, как попятилась под его натиском и прижалась спиной к багряно-зеленому клену. Лишь когда агатовые когти подцепили мое лицо за подбородок, поднимая вверх, я убедилась, что все это время мы и впрямь говорили о совершенно разных вещах.
– Я злюсь, но вовсе не на тебя, рыбья ты кость. Я злюсь на то, что эта погань посмела меня повторить! Меня! Я Солярис, рожденный в Рок Солнца, жемчужный дракон и королевский зверь. А оно решило, что способно заменить меня? Стать мной? До чего самонадеянно! Уверен, ты бы легко раскусила его истинную подлую натуру в два счета, если бы не хмель и не темнота. То всего лишь пустоцвет. Интересно, чей лик он примет, когда я разорву его на части и сожгу дотла.
Вокруг резко потеплело: жар тела Соляриса согревал снаружи, а жар его слов – изнутри. Острые когти переставали быть такими уж острыми, когда касались меня. Сол бережно перебрал ими мои косы, а затем притянул к себе за затылок, и уютное урчание, похожее на кошачье, завибрировало в его груди. Несколько минут мы просто стояли так, обнявшись под листвой рубиновых деревьев, и мои руки, покоящиеся вместе с головой у него под шеей, наконец-то перестали мелко дрожать, как дрожали с той самой минуты, когда был сорван летний Эсбат.
– Он коснулся тебя, драгоценная госпожа, без твоего разрешения, – прошептал Солярис мне на ухо, и его дыхание, словно сладкий мед, обещающий спасение от жажды, заставило меня потянуться навстречу. – За это я убью его, а не из ревности.
– Оно только у тебя есть, – напомнила я. – Мое разрешение. Воспользуйся им. Пожалуйста.
Должно быть, я звучала жалко, умоляя Сола поцеловать меня, потому что он впервые не колебался ни секунды. Длинные белоснежные ресницы защекотали мне щеки, когтистые пальцы спустились на бедра, а рот прижался к моему рту. И хотя целовал меня Сол так же, как и всегда, – мягкие губы, острые зубы, едва осмеливающийся касаться язык, – что-то изменилось. Отчего-то мне показалось, что Сол не только злится, но и боится тоже – не за себя, а за меня. За то, что может произойти, если это нечто снова посягнет на меня, подберется так близко, а никто и не заметит. Мы оба знали, что рано или поздно это произойдет, ведь Совиный Принц нас предупреждал. Ведь это свойство всякого зла – возвращаться.
Солярис осторожно прижал меня к клену, и дышать стало еще тяжелее. Мои пальцы, спустившись с жемчужных волос, нащупали шнурки однотонной рубахи и чешуйки, царапающиеся под ними.
– Ой, как неловко-то!
Обычно Солярис отскакивал, стоило кому-то застать нас вместе, но сейчас же прижался лишь теснее и, отодвинув назад рукой, загородил собою. Губы его горели, пульсировали красным цветом, похожие на королевские маки на белом мраморе окаменевшего лица. Нам обоим, случайно потерявшимся друг в друге, потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и признать в неказистой тени у реки женщину, а в женщине – старую знакомую вёльву.
– Хагалаз! – выдохнула я с ликованием. Нашлась!
– Милые бранятся – только тешатся, да? – ощерилась она, продолжая наполнять плетеную корзинку корнеплодами и древесными грибами, которые отковыривала со стволов деревьев прямо ногтями. Под ногти, длинные и закрученные, уже забились кора и грязь. – До чего отрадно видеть молодых! Прямо душа поет! А уж когда союз такой красивый, необычный… Дракон и человек. Хорошая из вас сказка получится, добрая, поучительная. Вы никак на свадьбу пригласить меня пришли, а? Или стряслось что? Просто так ведь обо мне и не вспомните!
Белая кошка с золотыми глазами выскочила из чащи, приветливо мяукнула и в один прыжок очутилась у Хагалаз на плече. Хвост, длинный и гладкий, словно узкая шелковая лента, обвился вокруг ее шеи поверх амулетов из беличьих черепков. Как и Рубиновый лес, что был ее вечным пристанищем, Хагалаз тоже не изменилась: все такая же белоглазая, точно лишенная зрачков, с синими губами и угольными узорами по лицу, обрамленному полуседыми волосами. Не зря Матти отказалась от затеи дарить ей платья, ведь даже сейчас, собирая лесные гостинцы, Хагалаз разгуливала босиком, и юбка с разрезом волочилась за ней по земле, расшитая рунами, какие покрывали и ее руки, и шею, и даже лодыжки. Маттиола бы точно пришла от такого в ужас! Не говоря уже о лоскуте пурпурной ткани, которой Хагалаз обвязывала грудь: судя по золотой тесьме, образующий дейрдреанский герб, она пошила себе наряд прямо из моего родового гобелена.
– Свадьбу в месяц нектара празднуют, уж поздно для нее, – произнес Солярис, медленно отпуская меня, но по-прежнему вглядываясь в чащу вокруг.
– Ах, значит, все-таки стряслось что-то. – Хагалаз повесила корзинку на локоть и придирчиво осмотрела ее содержимое, раскачиваясь на пятках. – Что ж, думаю, этого вполне хватит для сытного ужина, чтобы аж трое смогли наесться.
– Я своей кровью за еду и кров снова платить не стану, – предупредил Солярис.
Хагалаз обиженно фыркнула.
– Значит, ужин будет только на одного. Тогда тем более хватит!
Хозяйка спрыгнула на пень, протяжно мяукнула и дернула хвостом, будто приглашая пойти за Хагалаз – та уже юркнула в чащу, не собираясь нас дожидаться. Прекрасно помня о том, как она любит ускользать и играть в догонялки, мы с Солом подхватили брошенный узелок и, забыв про хворост, помчались за ней.
На скрюченных ветвях позвякивали талисманы из розового кварца и соломенные куколки, смахивающие на те, что плела Тесея, но не простые и уж точно не для детских забав. Стоило неосторожно задеть их плечом, как Рубиновый лес рассыпался в звоне, похожем на мелодию колокольчиков. Листья будто смеялись, игривые, как дети, и дразнились нам вслед. А иногда вместо смеха слышался лязг мечей и топоров: вместе с кровью тысячи воинов корни деревьев вобрали в себя их предсмертные воспоминания. Чего только не видывал этот лес за века своей жизни! Но еще больше, несомненно, видела его истинная хозяйка, чья тень убегала от нас в сумерках.
Бережно отодвигая ветки с талисманами рукой, чтобы, не дай боги, не повредить их, я то и дело спотыкалась о кочки или проваливалась на ухабах, хоть и старалась ступать за Солярисом шаг в шаг. К тому моменту, как чаща расступилась перед очищенной опушкой, даже на моей костяной ладони не осталось живого места от колючек и заноз.