Пролог
Вы слышали, как играет на Красной площади военный оркестр во время торжественного марша пешей группы парадного расчёта? Неподражаемо играет! И дело не только в самом оркестре, сведённом в безукоризненно ровные шеренги, вытянутые почти на всю длину здания Гумма и обращённые фронтом к Кремлёвской стене, к трибунам.
В звуки марша, ритмичные, чёткие, усиленные дробью малых и гулкими ударами больших оркестровых барабанов, вплетается печатный шаг парадных батальонов. Вы слышали этот шаг? А если слышали, то наверняка отметили и запомнили ту особенную, неповторимую поступь словно летящих над брусчаткой парадных батальонов Московского высшего общевойскового командного училища имени Верховного Совета РСФСР, – поступь стремительную и звучную.
Те минуты, необыкновенные и ни с чем несравнимые, остаются в памяти каждого кремлёвца навсегда. Остались они и в моей памяти, и много лет спустя вылились в поэтические строки:
Команда «Прямо!», и под марша звон
Ударил по брусчатке шаг железный,
И сквозь века кремлёвский батальон
Позвал Суворов к маршальскому жезлу.
Курсантский строй и статен, и красив,
По площади в стремительном движенье
Проносит славу, честь Святой Руси,
Как будто осенён святым Знаменьем.
Под Знаменем, парящим впереди,
Гром Русской Славы в чётком шаге слышен.
«Солдаты, в путь!» – вперёд зовёт мотив,
Взгляд вправо, подбородочки повыше!
О, древний Кремль! Не раз у стен твоих
Парадный шаг печатал строй Кремлёвцев.
Чтоб бой твоих курантов не затих,
Сегодня к славе предков юность рвётся.
И каждый в том строю готов сказать:
«Уж не Москва – Россия вся за нами!».
Всё тот же шаг, в шеренгах та же стать,
И гордо реет Боевое Знамя!
Мне дорог наш кремлёвский, чёткий строй,
Не раз моё в строю том сердце пело,
Когда по Красной Площади родной
Вёл батальоны генерал Неелов!
И ещё одно памятное место есть у каждого кремлёвца – одно на всех! Это – Золотой километр! По нему мы приходили в училище, по нему покидали его, сверкая золотом лейтенантских погон. И эти новенькие погоны, заработанные в нелёгкие годы учёбы, казалось, освещали Кузьминский лес.
Этот лес обступает училище, летом укрывая его сочной зеленью, а зимой окружая сугробами с проторёнными сквозь них ровными дорожками, рядом с которыми пролегают лыжные трассы.
Недавно мы с давним другом моим генерал-майором Борисом Николаевич Поляковым направлялись в училище на встречу с курсантами. Свернули с МКАД на Золотой километр и не могли не остановиться. Позади остался автомобильный ад, впереди…
Было начало осени, и впереди расплескалось зелёное море, ещё не тронутое осенней позолотой.
В тот день километр, залитый солнечными лучами, был поистине золотым. И я воскликнул:
– Золотая ниточка в прошлое!
И тут же, открыв блокнот, стал писать:
Золотая ниточка в прошлое,
Луч асфальтовый предо мной,
В желтизне листвы, снежном крошеве
Километр всегда золотой.
Там мечты, порой дерзновенные,
Становились нашей судьбой,
Там, ступив на стезю военную,
Мы Кремлёвцами стали с тобой.
Припев: Золотой километр, дальний гарнизон
Для Кремлёвцев знакомый путь,
Золотой километр и курантов звон
Ты, Кремлёвец, не позабудь!
Закаляли нас будни страдные,
И под звонкий курантов бой
Батальонами мы парадными
Пред Кремлёвскою шли стеной.
И царил над Площадью Красною
Образ предков, для нас святой,
Освещая дорогу ясную
К Русской Доблести нам с тобой.
Припев…
Здесь мы юность свою оставили
За невидимою чертой,
И оттуда в дорогу дальнюю
Проводил километр золотой.
А за нами с лёгкой грустинкою
Уносился курантов звон,
И согрел сторону Кузьминскую
Яркий блеск золотых погон.
Я быстро сделал первые наброски будущей песни. Естественно, самый первый вариант несколько отличался, от того, что привёл здесь. Ведь окончательный текст легче вырабатывается, когда написана на него музыка. А её написали сёстры Ольга и Елена Молодовы, учительницы из Мытищ и вполне состоявшиеся композиторы.
Борис Поляков проговорил:
– А ведь именно отсюда всё начиналось. Ты верно заметил: действительно закаляли нас будни страдные. Здесь закалялась сталь!
Закалялась сталь! А ведь в безнравственный и жестокий период ельцинизма, страшный для наших Вооружённых Сил, когда к руководству Российской Армией приходили зачастую люди, не имевшие базового военного образования, метко названные истинными офицерами пиджачками, кому-то очень хотелось ликвидировать военные училища, чтобы готовить офицеров через пень колоду в гражданских вузах. Ну а это означало бы – не готовить вообще. Видимо, эти призывы были хорошо проплачены зарубежными реформаторов.
Каждому известно отличие стали закалённой от стали незакалённой. Как-то в начале эпохи ельцинизма и развала приобрёл я видавший виды «Форд-Гранада», у которого из-за какой-то непонятной мне поломки во время поездок срезало пальцы на правом заднем колесе.
Достать детали природные тогда возможности не было. Я приехал в ближайший автопарк и попросил слесарей изготовить мне такие пальцы. Один из мастеров взял образец и попросил подождать. Наши «Кулибины» сделать могут что угодно, любую самую замысловатую деталь выточить. Вскоре мне вынесли эти самые пальцы, но не четыре, а двадцать штук. На вопрос, для чего мне так много, я получил простое и не внушающее оптимизма разъяснение. Выточены они из незакалённой стали, а потому долго держаться не будут. И действительно, когда я ездил к сыну в Тверь, где он учился в Тверском суворовском военном училище, непременно останавливался в районе Клина, снимал колесо, затем тормозной барабан и менял один два пальца. Ту же операцию производил и в училище. Причём эту более сложную чем замена, скажем, пробитого колеса, я проводил за считанные минуты. Словно норматив выполнял. Тренировка!..
И только после того, как удалось достать детали закалённые, я увидел свет.
Вот точно также нужна закалка и человеку. И точно также, как одна закалённая деталь стоила десятка незакалённых, так и один офицер, получивший базовое военное образование, стоил и стоит десятка, а то и более неучей, приходивших после институтов в годы моей офицерской молодости. Я имею ввиду командные специальности. В то время так называемые двухгодичники из незакаленной стали нанесли непоправимый урон дисциплине в армии, да и её боеготовности, тоже.
Не в тот день родился у меня замысел написать о том, как познавали азы воинской доблести мы, Кремлёвцы, и курсанты других училищ, как закалялись в стенах училища, как продолжали учёбу уже в войсках, как действовали на учениях и на горячих точках, которых немало досталось молодым офицерам нашего поколения?
Впрочем, на очереди был другой роман – роман, посвящённый тем испытаниям, которые достались нам в годы перестройки и развала. Лишь завершив первую книгу романа «ОФИЦЕРЫ РОССИИ. Путь к Истине», я вспомнил о своём замысле, который опирался не на пустое место.
В начале восьмидесятых во многих периодических изданиях печатались главы моего романа, посвящённого, как тогда говорили, современной армии, и названного «Стану командармом». Это название родилось не случайно. Мой однокашник Павел Гончаров в курсантские годы нередко шутил: «Если через двадцать лет не стану генералом, застрелюсь».
Я долго думал над заглавием. «Стану генералом» – не годилось из-за известной шуточной песни, в которой были слова «Стану я точно генералом» или «Буду я точно генералом». Роман же я задумал не шуточный. Многие главы были опубликованы в периодической печати. Вышла даже отдельной книгой повесть «Дорога к земным звёздам», представлявшая собою солидный кусок романа. Был подготовлен к сдаче в набор в одном из издательств и весь роман почти полностью. Но перестройка сделала ненужными книги о Вооруженных Силах России, на которые обрушились кучи мусора.
И вот теперь, когда ветер истории сметает эти кучи мусора, настаёт час вспомнить о том, какими были наши Советские Вооружённые Силы, и какими были мы, вспомнить честно, без прикрас, но и без желчной злобы, которую, к примеру, излили авторы в фильме «Анкор, ещё Анкор!». Показали в нём, скорее всего, свои личные нравы, ибо таких офицеров, образы которых они выдумали в фильме, в Советских Вооруженных Силах не было. Нет таковых и сейчас. А вот нравы киношников, вполне возможно, отражены точно. Ведь откуда-то брали же они материал. Известно, что каждый судит о поступках других по своим собственным.
К сожалению, очень часто пишут о военном деле люди, которые вряд ли вообще когда-то надевали военную форму и с успехом, как теперь говорят, «косили» от службы. Знаменитый Клаузевиц отмечал: «Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно».
Как известно, знатоков военного дело всегда хоть отбавляй именно в среде обабившихся трусов, ненавидящих воинскую доблесть, отвагу и честь в силу отсутствия у них самих таковых качеств.
К примеру, сцену из кинофильма, когда артист, одетый в форму офицера, поливает с крылечка землю, мне напомнил такой характерный эпизод уже во времена недавние. В годы ельцинизма наши военные здравницы вынуждены были, чтобы выжить, принимать на отдых гражданских лиц. И вот тогда-то в одном из военных домов отдыха случилось невероятно: стали появляться лужи в лифтах, ну прямо как в обычных домах, где проживали люди, освобожденные демократией от совести. В пору хотелось перефразировать известный анекдот о чухче, где речь шла о водке и т.д.: «В лифте – лужа, в пальмах – окурки, в коридорах – жвачки. Бизнесмены приехали».
Конечно, самым ярким и памятным днём для каждого офицера является день выпуска из училища. Необыкновенная радость и лёгкая грусть. Ведь уже не кажутся тяжёлыми и бесконечными годы учёбы. И уже жалко, представьте, очень жалко покидать казарму, из которой ещё недавно рвались в увольнение или в отпуск.
Перед тем как сесть за книгу, я перечитал роман Александра Ивановича Куприна «Юнкера». Первый раз я читал его ещё суворовцем. И не заметил того, что отчётливо увидел теперь.
О, Боже, сколько же оказалось общего между нами – курсантами-кремлёвцами, и Купринскими юнкерами-александровцами. Тем более, ведь наше училище, которое создано было в декабре 1917 года по личному указанию Ленина, явилось восприемницей Московского Александровского юнкерского училища, располагавшегося на Знаменке.
И вот в 2017 году училищу исполняется 100 лет!
Московское высшее общевойсковое командное училище дало нашей армии нескольких маршалов и сотни генералов. Немало выпускников училища прошли суровую школу Гражданской войны, боёв на озере Хасан и реке Халхин-Гол, первой схватки с фашизмом в Испании, участвовали в прорыве линии Маннергейма, сражались на фронтах Великой Отечественной войны, во многих горячих точках, стали Героями Советского Союза и Героями России.
Недаром при советской власти говорили, что это училище – номер один в Советских Вооружённых Силах. Это справедливо и времён нынешних.
Я долго думал, как быть с образами героев романа. И решил собирательными сделать только образы главного героя, ну и ещё двух-трёх героев, чтобы можно было построить более интересный сюжет. Основные же герои – реальные. Реальными являются и начальник училища генерал-майор (впоследствии генерал-лейтенант) Николай Алексеевич Неелов, и командир первого батальона майор (впоследствии генерал-лейтенант) Николай Тихонович Чернопятов, и командир первой курсантской (в ту пору именуемой «ленинской») роты капитан (впоследствии полковник) Вадим Александрович Бабайцев, и командир второго взвода первой роты старший лейтенант (впоследствии полковник) Виктор Александрович Минин, и командир отделения сержант (впоследствии полковник) Володя Шепелин, и многие мои друзья: курсант (впоследствии генерал-лейтенант) Олег Смирнов, курсант (впоследствии полковник) Павел Гончаров, курсант (впоследствии полковник) Николай Гришаков, курсант Гена Сергеев, с которым мы делили прикроватную тумбочку в спальном помещении роты. Гена, высоченный, очень добрый и отзывчивый паренёк, пал смертью героя в жестоком бою в Афганистане, будучи заместителем командира мотострелкового полка…
Всё что описано в романе – быль, как быль и то, с чего начинается роман. Просто не всегда корректно привязывать тот или иной эпизод к конкретному человеку, ведь коль скоро мы уж говорим о так называемой свободе, то свобода эта заключается не во вседозволенности клеветы, но и в праве того или иного человека не быть выставленным на всеобщее обозрение ради походи и прихоти нечистоплотных писак.
Роман не должен обижать людей честных и добропорядочных. Роман должен нести доброе и светлое. Необходимо пронести это доброе и светлое в романе.
И это доброе и светлое приносят в мою жизнь, помогая в работе, мой командир роты Вадим Александрович Бабайцев, мои однокашники Артамонов Сергей, Вовненко Александр, Гончаров Павел, Гришаков Николай, Пигеев Юрий, Смирнов Олег, Шепелин Владимир и многие другие, с кем удаётся увидеться, поговорить по телефону или переписываться по интернету.
И я, по примеру, дорогого всем нам: и суворовцам, и кремлёвцам, и офицерам Александра Ивановича Куприна, начинаю повествование с момента прибытия моего героя в училище, то есть, фактически с Золотого Километра…
Глава первая
«А из Московского… не сбежите?»
Золотой километр! Впервые Николай Константинов увидел его ещё суворовцем, когда их роту во время пребывания в Москве на парадной подготовке, привезли в училище на экскурсию. Впрочем, тогда он вряд ли смог толком рассмотреть эту ровную асфальтовую стрелу из крытого брезентом кузова огромного «Урала». В ту пору для суворовцев выделяли УРАЛы, примерно по одному на взвод. На этих автомобилях возили на ежедневные парадные тренировки, проходившие до обеда, затем, в школу, уже после обеда, ну и, конечно, на общепарадные и генеральную репетиции на Центральный аэродром, а также на ночные тренировки на Красной площади. Вывозили на «Уралах» и в увольнение на площадь перед Белорусским вокзалом. В ту пору станции метро «Полежаевская» ещё не было, и добираться до ближайшей станции Метрополитена приходилось бы на нескольких автобусах.
Экскурсия в Московское высшее общевойсковое командное училище – дело особое. В 60-е годы выпускникам суворовских военных училищ настоятельно рекомендовали поступать в командные училища и прежде всего в общевойсковые и танковые, которые стали высшими, то есть давали высшее общее образование. Правда, военное образование оставалось средним. Высшее военное давали только командные академии. Силком в командные училища не загоняли, с мнением, конечно, считались, но работу пропагандистскую вели постоянно.
Лишь теперь, направляясь в училище, вчерашний суворовец и завтрашний курсант Константинов увидел во всей красе Золотой километр, о котором к тому времени уже слышал немало. Он рассмотрел его из окна «Волги» своего дяди, который привёз его в училище к назначенному сроку.
Золотой километр – асфальтовый луч от МКАД до центральной проходной училища. Но почему золотой? Асфальт-то тёмного цвета. Да, действительно, сам асфальт тёмного цвета – даже не назовёшь точно какого. С недавних пор так и стали говорить, мол, автомобиль цвета мокрый асфальт. Но название пришло не от самой асфальтовой дороги, а от её обочин, которые аккуратно посыпались песком, и не просто песком, а где-то и каким-то образом подобранным и привезённым песком золотистого цвета. Отсюда и Золотой километр.
Чуть больше минуты мчалась машина по пустынному в ранний час Золотому километру, окаймлённому деревьями в сочной августовской листве. Красота. Но Николаю Константинову было не до любований. Вот ведь, казалось бы, и решение принято, и выбор сделан, но так нелегко после отпуска возвращаться в училище, даже в уже ставшее родным суворовское. А тут он ехал в незнакомое, суровое учебное заведение, о котором столько тогда легенд ходило, причём, в основном таких, что напоминали страшилки.
Машина остановилась на площадке перед КПП. Дядя Николая – Михаил Николаевич – посмотрел на чугунную решётку ворот, на курсанта с красной повязкой на рукаве и штык-ножом на ремне. Покачал головой, да только и сказал:
– Эк, куда тебя занесло. Ну, давай, – и по-родственному подставил щёку для поцелуя.
Николай вышел из машины, открыл заднюю дверцу и взял с сиденья увесистый вещмешок, отороченный шинельной скаткой. В ту пору у суворовцев по выпуску форму суворовскую забирали ещё в училище и там же выдавали полностью весь комплект курсантской формы – и шинель, и парадно-выходной китель с брюками галифе, и сапоги, де ещё комплект полевой формы, словом всё, что положено курсанту в военном училище.
Николай посмотрел вслед сорвавшейся с места «Волги», помахал рукой и шагнул к КПП. Дневальный кивнул ему:
– С прибытием!
И небрежно буркнул показавшемуся в дверях другому дневальному:
– Принимай очередного…
Второй дневальный был более приветлив, наверное, потому, что на груди его сиял знак с барельефом Суворова – тоже, стало быть, выпускник суворовского военного училища.
– Какое СВУ? – спросил он у Николая.
– Калининское…
– Понятно. А я из Ленинградского.
– Ну и как тут? – спросил Константинов с нескрываемым интересом.
– Нормально. Привыкнешь… Давай предписание. Посмотрю, в какую роту ты записан. Так… Константинов, Константинов…
Дневальный взял список, пробежал глазами и объявил:
– Четвёртая рота, второй батальон… Это в левом крыле здания, на третьем этаже… В главном корпусе. Вот он – перед тобой. Обойдёшь его слева, вход с той стороны. Через центральный для курсантов хода нет. Запомни…
– Благодарю, – сказал Николай. – Найду.
Дневальный крепко пожал руку и прибавил:
– Повезло тебе… Четвёртая рота… Там ротный нормальный. А вот, кто в первую попадает, не завидую. Там командир – зверь… Не дай боже попасть к нему.
«Ну вот, хоть тут повезло», – подумал Николай и пошёл к зданию главного корпуса.
Так началась у суворовца-выпускника Николай Константинова учёба в Московском высшем общевойсковом командном училище.
Как там у Куприна в романе «Юнкера»? О чём вспоминал юнкер Александров, переступая порог Александровского училища и делая шаг, который явился порогом на пути в новую, ещё не известную жизнь?
И вот оно, старейшая кузница офицерских кадров – перед глазами.
Старейшим училище называли потому, что создано оно по личному указанию распоряжению Ленина ещё в декабре 1917 года, то есть примерно за месяц до указа о создании РККА – Рабоче-Крестьянской Красно Армии.
Лето, прошедшее лето. Сколько всего позади.
Довелось новоиспечённому курсанту Константинову побывать и в родном Калининском суворовском училище, причём, побывать не просто так. Вот уж действительно родные пенаты. Летние неудачи на вступительных экзаменах в военную академию привели альма-матер, где Николай сделал первый шаг к офицерским звёздам.
История же такова…
Тем, кто оканчивал суворовские училища с золотыми и серебряными медалями, предоставлялось право поступления не только в высшие командные училища, куда суворовцев направляли без экзаменов, причём в общевойсковые – сразу на второй курс. Медалистам предоставлялось право поступления в военные академии на некоторые инженерные факультеты.
Николай Константинов, как кандидат на серебряную медаль, получил направление в Военную академию Бронетанковых войск.
Выпускные роты сразу после выпускного вечера выезжали на лагерный сбор в знаменитые Путиловские лагеря 32-й гвардейской Таманской мотострелковой дивизии, дислоцировавшейся в Калинине.
Но Константинов не попал в этот лагерь, коим пугали всех выпускников – мол, то совсем не наши, родные, суворовские Кокошки, там солдатская служба. Недаром именовался это полевой выход стажировкой в войсках. И суворовцы ещё задолго до выпуска слышали слова на музыку известной песни, начинавшейся фразой: «На меня надвигается по реке битый лёд…» Распевали ту песню суворовцы старших классов:
«На меня надвигается стажировка в войсках,
Там свобода кончается, наступает устав,
Ах, устав, книжка красная, ты повсюду со мной,
Жизнь ты сделал ужасною для кадета давно.
Но, насколько ужасна эта жизнь, Константинову не суждено было увидеть по двум причинам. Даже если бы он не поступал в академию и не отправлялся в начале июля для сдачи вступительных экзаменов, он бы поехал на соревнования. Близилось первенство Вооружённых Сил по пулевой стрельбе. А он был ведущим стрелком в училище. Не так что б уж очень сильным стрелком, но в числе лучших. Покинули год назад училище все корифеи в этом виде спорта. Теперь уж они являлись курсантами различных училищ.
Предстояли сборы стрелковой команды, а затем поездка куда-то на Северный Кавказ.
Абитуриентам предписывалось прибыть для сдачи конкурсных вступительных экзаменов в Бронетанковую академию в самом начале июля. На соревнования Николай не успевал.
Руководитель стрелковой команды упросил начальство написать письмо в академию с просьбой разрешить сдачу экзаменов суворовцу Константинову позже, вместе с офицерами. Офицеры, поступавшие на инженерный факультет академии, сдавали экзамены в двадцатых числах июля, и можно было успеть принять участие в соревнованиях.
Ответ из академии пришёл резкий и твёрдый:
«Абитуриенту Константинову надлежит прибыть в академию к 3 июля…»
Хотелось, конечно, съездить на первенство, ведь это шанс выполнить норму кандидата в мастера спорта. Он давно уже выполнял её на тренировках. Но на тренировках классификации не присваивают. Для этого нужны соревнования.
Делать нечего, пришлось ехать на вступительные экзамены.
Военная академия Бронетанковых войск располагалась в Лефортово, в прекрасном дворце на 1-м Краснокурсантском проезде.
Сдал документы, получил место в офицерском общежитии, что на самой Яузе близ мостика через реку и напротив входа в Парк Московского военного округа. Вечером вместе с двумя другими выпускниками Калининского СВУ сходил в Военный институт иностранных языков (ВИИЯ), который был неподалёку. Даже удалось вызвать к забору из чугунной решётки ребят, которые туда поступали.
Абитуриенты ВИИЯ за забором, взаперти. Абитуриенты академии – птицы вольные. Николаю Константинову даже не верилось, что теперь он «белый человек». Конечно, существовали как бы и увольнения в город и всё прочее, то есть слушатель (в академиях не было воинского звания курсант – было званиее слушатель) не мог просто так гулять по Москве. Разве что до первого патруля. Но от учебного здания до общежития ходили слушатели свободно. Правда, путь лежал в основном через внутреннюю часть квартала, а потом оставалось только перейти улицу.
Да ещё как будто бы, в парк выходить разрешалось свободно. Ведь, в конце концов, в училищах-то не только классы да казармы. Там ещё и территории, чаще всего в зелени деревьев. А тут. Тут парк. Утром там зарядка. Вечером – прогулка.
Правда, каков порядок всего этого, Николай пока не знал.
Экзамены! Вот в чём весь вопрос. Первый – письменная математика. И сразу казус.
Надолго запомнился огромный, просторный и светлый зал, заставленный столами в три ряда. За каждым столом абитуриент. Рассадили по одному, как и положено на экзаменах.
Раздали задания. Началась работа. Первые два примера и задачку Николай решил быстро и безукоризненно. Но второй задачке застрял. Намертво застрял. Задачка была по геометрии. Итак, и этак подходил к её решению – ничего не помогало. Время вышло. Работу сдал. За три задания был спокоен, но четвёртое провалено полностью.
После экзамена помчался к родственникам в Малаховку. Застал там и дядю своего, и тётю, которые окончили уже МВТУ. Тётя же и среднюю школу и бауманку – с золотыми медалями.
– Вот, смотри, – взмолился Николай. – Неужели нерешаемый вариант?
О таких фокусах ходили разговоры. В некоторых высших учебных заведениях, в том числе, возможно, и военных, чтобы сразу уменьшить конкурс, отсекали значительную часть абитуриентов вот этакими нерешаемыми задачками или примерами. Возможно, конечно, какое-то нестандартное решение существовало – это на случай серьёзных разборок – но, если и существовало, что было настолько неожиданным и нестандартным, что найти его мог разве что составитель задачки.
Смотрели и дядя, и тётка, и ещё кто-то из их друзей, оказавшихся в гостях. Решения так и не нашли…
– Ну, что ж, – сказал дядя. – Остальные три решил. Может, проскочишь. Главное, чтобы двойку не поставили.
Вместе посмотрели по черновым записям первые три задания. Пришли к общему мнению, что они решены правильно.
В назначенный день абитуриенты собрались в той же аудитории, где писали письменную работу. И началось. Зачитали фамилии счастливчиков, получивших отлично, затем – хорошистов. Николай и не рассчитывал на то, что окажется даже в компании хорошистов. Главное, чтобы хоть тройка, была. Тогда можно продолжить борьбу. И он оказался среди троечников. А сколько было двоек!!!
На устный экзамен по математике пришло народу уже гораздо меньше. Конкурс поубавился.
Николай ждал своей очереди, когда вышел невысокий вихрастый паренёк в курсантской, как и у него, форме и с суворовским значком.
– Ну что, как? – обступили его ребята, особенно налегали на вопросы те, у кого был трояк за письменную работу.
– Да, жарко! – сказал паренёк, проведя тыльной стороной ладони по лбу.
И к чему это «жарко» относилось в первую очередь – к экзамену или к действительно знойной погоде, сразу трудно было понять. Скорее и к тому, и к другому.
Всё ждали, что же последует дальше. И последовало не слишком вдохновляющее.
– Оказывается, у них там негласное указание, – если по письменной трояк, на устном, выше четвёрки не ставить, – сообщил вихрастый паренёк, – можно сказать, ещё суворовец-выпускник, ведь впереди ещё было два экзамена.
– А ты, что ты получил? – спросил у него Николай.
Выпускников суворовских военных училищ было много, а потому имена всех запомнить пока не удавалось.
– Я-то? У меня женщина принимала экзамен, такая суровая с виду. Понравился ей ответ, ну и сказала: «Молодец, отлично, а за письменный что?». Что-что?! Что мог ответить – трояк, да она и сама уже в ведомость заглянула и даже, как показалось, огорчилась: «Жаль, жаль. Выше тройки я вам поставить не могу. А с тройкой вы не пройдёте».
– Так и сказала? – переспросил Николай, чувствуя, как всё холодеет внутри.
– Да, именно так. Но потом подошла к полковнику, что сидел в центре стола – видно, главный у них на этом экзамене. О чём-то с ним переговорила. Вернулась и попросила у меня экзаменационный лист. Я и не ожидал… Она поправила тройку за письменную работу на четвёрку, снова сходила к полковнику, чтобы он подписал, ну и за устный – пять!
– Поздравляю! – сказал Николай. – Вот здорово. Видно ты поразил знаниями.
– Да, вот так. Тебе нужно тоже постараться поразить, иначе, если получишь четыре, всё…
– Кстати, а какой вариант у тебя на письменной работе был?
И Константинов рассказал условие нерешённой им задачки.
– Точно… И мне тоже самое досталось. Я и потом не смог решить…
– Потому что задача нерешаемая. Вот и понятно, почему экзаменаторша решила за тебя попросить – всем же известно, почему ты не получил на письменной отличной.
Пока говорили, вышел ещё один абитуриент с огорчённым лицом. Это огорчение было написано настолько явно, что ни у кого язык не повернулся, чтобы спросить о том, как он сдал экзамен. И тут Николай услышал свою фамилию. Он зашёл в зал и доложил:
– Абитуриент Константинов для сдачи конкурсного вступительного экзамена по математике прибыл.
И надо же – попал он к той же женщине. К той же – потому что просто женщина среди экзаменаторов была одна. Конечно, это бы могло дать какую-то надежду, если бы он не вошёл в аудиторию буквально через одного экзаменуемого после того счастливчика, который рассказал о её нестандартном решении. Здесь была серьёзная закавыка. Даже если удастся поразить знаниями, пойдёт ли она снова ходатайствовать? Ведь может в ответ услышать, мол, пора и честь знать.
Взял билет, сел на один из столов и приступил к подготовке. Вопросы оказались не столько сложными, если точно, не столь сложными для него.
Когда отвечал, видел, чувствовал, что преподавательницы ответы его нравятся. Она, внимательно слушая, едва заметно кивала головой.
Первый вопрос, второй, третий, четвёртый…
Преподавательница ни разу не перебила, смотрела приветливо, всё также делая едва заметные кивки головой.
Наконец, Николай отрубил:
– Абитуриент Константинов ответ закончил.
– Отлично… Просто отлично. Сегодня суворовцы меня радуют. Очень радуют. Вот это подготовка. Давайте экзаменационный лист, надеюсь, у вас за письменную отлично или в крайнем случае – хорошо…
– Тройка…
– Что? Не может быть…
Эх, промолчать бы, промолчать бы в эту минуту Николаю Константинову. Как знать, может всё бы вышло иначе, но ему так хотелось убедить в своих знаниях, в том, что не мог он не решить задачу, потому что хорошо подготовлен.
– Просто мне попалась нерешаемая задачка по геометрии. Первые три задания сделал без замечаний, а вот задачку – задачку эту, как я выяснил, никто не решил.
– То есть как это – нерешаемая? Что вы говорите, товарищ абитуриент?
– Да мы тут обсуждали…
– Давайте экзаменационный лист, – оборвала преподавательница. – Ставлю вам хорошую оценку… Всё, свободны.
Следующий экзамен – физика. Но уже прошёл слух, что проходной бал по основным предметам – математика письменная, математика устная, физика – 13. То есть тринадцать из пятнадцати, а значит нужно было получить одну пятёрку и две четвёрки. Ну или две пятёрки и одну тройку. Константинов не проходил ни по одному из таких вариантов. Оценка по физике практически ничего не решала. Но уж раз не отправили сразу, тех кто практически не имел шансов для поступления, надо было сдавать. И он сдал, сдал успешно, и, наверное, можно было поставить отличную оценку, но экзаменатор посмотрел ведомость и вывел в экзаменационном листе – «хорошо».
Оставался ещё один, четвёртый экзамен – сочинение. Играли он какую-то роль? Возможно играл, но лишь в том случае, если надо было выбирать из тех, кто набрал нужные баллы по основным, но не вписывался в количество мест для поступления слушателей без офицерских званий.
Сочинения Николай не боялся. Правда, случалось, что в училище страдали орфография и пунктуация, причём, вовсе не из-за знаний, а из-за невнимательности. Вот и здесь…
Когда уже работа была написана, к нему раза два подходила молодая преподавательница. Она следила за тем, чтоб шпаргалок не было, ну и так далее. Раз подошла, просмотрела страницу и сделал знак едва заметный. И Николай тут же нашёл ошибку. Собственно, она лишь концентрировала его внимание, а правила он знал…
Результат – единственная пятёрка среди всей абитуры.
Офицер, который занимался в абитуре суворовцами, просматривая ведомости, с улыбкой сказал:
– А вы, Николай Константинов, наверное, всё-таки не по адресу к нам. Вам бы в гуманитарное какое учебное заведение – ну хоть во Львовское военно-политическое на факультет журналистики…
Николай ничего не ответил, лишь плечами пожал, мол, может и так, да ведь только что теперь говорить.
Во Львовское военно-политическое, именно на факультет журналистики поехал поступать его близкий друг по суворовскому Юра Солдатенко. Но Николай даже подшучивал над ним, мол, теперь всё творчество будет состоять в кратких репортажах:
«Сигналист протрубил По-па-ди! И рядовой Иванов изготовился для выполнения учебных стрельб…»
Ну и далее в том же духе.
Но что уж там говорить о журналистике. У него возникла неожиданная проблема, причём, проблема, о которой он как-то даже и не думал прежде. Действительно! Конкурсные вступительные экзамены! А если не выдержит конкурс? Что тогда?
И вот такой вопрос возник…
Когда объявили имена счастливчиков, зачисленных на первый курс академии, остальных выпускников суворовских военных училищ собрали для беседы с представителем управления военно-учебных заведений Сухопутных войск.
Молодой, рослый, подтянутый подполковник оглядел собравшихся и сказал:
– Ну что ж, мы можем вам предложить четыре училища на выбор:
Бакинское и Ташкентское высшие общевойсковые командные училища, а также Ульяновское и Казанское высшие танковые командные училища. Решайте.
И дал несколько дней для того, чтобы могли посоветоваться с родителями, ну и подумать хорошенько.
Один из ребят, выпускник Ленинградского суворовского военного училища сказал:
– Вот дела. И что я затеял? Мог в своё, Ленинградское ВОКУ, мог и в Московское записаться. И никаких тебе проблем… А теперь туда уже поздно. Ни в одно, ни в другое не попасть. Как говорится, в Ташкент, где тепло, где яблоки…
Николай уж и сам думал, что переоценил свои силы. Но сдаваться сразу не хотел. Приехал к отцу, рассказал о неудаче. Тот позвонил какому-то своему приятелю, а приятель поинтересовался, сколько балов набрал Николай и пообещал узнать, каковы дела в Военно-инженерной академии имени Куйбышева.
Правда, прежде чем закончить разговор спросил:
– Есть ли какие спортивные разряды?
Николай подсказал, и отец поспешил сообщить, что есть первый разряд по пулевой стрельбе, но что уверенно выполняет норму кандидата в мастера спорта.
Отцовский приятель позвонил уже через час. Видимо, отлично понимал. Времени нет совсем. Экзамены и в Военно-инженерной академии заканчиваются, если уже не закончились.
– Вот что, завтра же с экзаменационным листом Бронетанковой академии и с классификационной книжкой спортсмена перворазрядника в лагерь академии. Экзамены проходят в лагере. По баллам Николай проходит. Пусть там, в лагере, подойдёт начальнику физподготовки, подполковнику – и он назвал фамилию, а потом разъяснил, как доехать.
Ехать пришлось от метро «Сокол» на автобусе и ехать очень долго. Жара, автобус набит битком. А Николай поехал в форме. Уж лучше бы переоделся в гражданку. И объяснить легко – а если патруль? Действительно, документов, кроме экзаменационного листа, никаких, а форма курсантская! Ответственность повыше, нежели в суворовской гулять без увольнительной или отпускного. Можно и на гауптвахту угодить.
Каких только попыток не предпринимал, чтобы свернуть с пути, единственно верного в жизни. Почему единственно верного, ясно будет потом, позже.
А пока автобус – лагерь академии – предстоящая беседа. Что касается различия академий, то налицо лишь одно – престижнее носить танкистские погоны, нежели инженерные. Ну а факультеты, что в Бронетанковой, что в Военно-инженерной чисто техническими.
Начальник физподготовки академии встретил приветливо. Сначала побеседовал сам, внимательно посмотрел классификационную книжку, сделало вывод:
– Ну что ж, братец, в соревнованиях участвовал серьёзных. Это радует, очень радует. Пойду к председателю экзаменационной комиссии. Жди.
Через некоторое время показался и генерал. Начальник физподготовки что-то пояснял ему на ходу, поскольку тот куда-то торопился. Николаю запомнилось, что щека генерала была повязана полотенцем – видно, болели зубы.
До Николая донеслась фраза:
– Товарищ генерал, мы же хотели усилить команду стрелков. Вот как раз…
Тот кивнул и что-то спросил негромко.
Подполковник указал на Константинова. Генерал пошёл прямо к нему. Николай вскочил с лавочки, на которой было велено ждать, вытянулся, ожидая вопросов, но генерал не к нему обратился, а к подполковнику:
– А почему он в курсантской форме?
– Суворовец.
– Что-о-о? Никаких суворовцев.
– Ну, мы же хотели взять хороших стрелков…
– Нет, нет и нет. Только не за счёт суворовцев.
Чем уж так не угодили суворовцы этому генералу, но только поездка оказалась напрасной.
А между тем, надо было давать ответ представителю управления военно-учебных заведений Сухопутных войск, который снова собрал неудачников.
И Николай выбрал Ульяновское высшее танковое командное училище, создав себе проблемы для дальнейших действий.
Поразмыслив, он решил сделать последнюю попытку поступить в Московское высшее общевойсковое командное училище. Не хотелось уезжать из Москвы.
Но как? Поехал в Калининское суворовское военное училище. Начальник училища знал Константинова. Всё же ротный секретарь комсомольский в течение двух лет, а это немало.
И вот тут очередной поворот судьбы, подправлявшей его жизненный путь.
Зашёл Николай в кабинет начальника училища. Доложил, что прибыл.
А генерал в ответ сказал:
– Давайте документы, ми их переправим.
– А у меня нет документов, – ответил он.
– Где же они?
Николай рассказал о беседе с представителем Управления военно-учебных заведений и о согласии ехать в Ульяновское высшее командное танковое училище.
– Значит, документы уже там, – сказал генерал. – Я ничего не могу сделать. Как же смогу забрать оттуда?
Во время разговора в кабинете находился какой-то незнакомый Николаю полковник – как выяснилось, заместитель начальника Управления военно-учебных заведений Сухопутных войск.
Он слушал, не перебивая, а потом спросил у генерала, кивнув на Николая:
– Парень-то достойный?
– Да, комсомольским секретарём был, Почётной грамотой Центрального комитета комсомола награждён.
Полковник повернулся к Николаю и спросил:
– А не сбежите из Московского? Там порядки строже, чем в других училищах. Дисциплина! Бывает, что и бегут… И ваши суворовцы не исключение.
– Не убегу!
– Хорошо, Борис Александрович, возьму это на себя – готовьте предписание. Прибыть в Московское ВОКУ двадцать пятого августа, – и уточнил: – А с документами вопрос решу.
Так Николай Константинов получил направление в Московское ВОКУ, ещё не зная, что этот поворот судьбы станет одним из важнейших в его жизни. Вот так, одна случайность за другой направляли его к выполнению главного предназначения жизни, к профессии всей его жизни.
Глава вторая
«Приветствовать макаронника? Ну дела!
И вот Николай Константинов, ещё не курсант, но уже не суворовец оказался на территории училища. Он прошёл по боковой дорожке, огибая слева главный корпус. Держался подальше от самого здания, чтобы избежать встреч с офицерами, которых заметил у входа. Впереди показались какие-то деревянные строения. За главным корпусом открылся строевой плац. Вспомнил, что поразился его размерами ещё год назад, когда привозили на экскурсию.
За корпусом – прямоугольный двор, посреди которого ухоженный сквер с яркими клумбами.
Константинову пояснили, что справа расположение второго батальона, а слева – первого. В углу справа увидел входную дверь в казарму. Такая же была и у противоположного крыла корпуса.
Четвёртая рота, как пояснил дневальный по КПП, размещалась на третьем этаже. Константинов поднялся по лестнице с широким пролётом, толкнул дверь и ступил в коридор. Справа была ещё одна дверь с табличкой: «Четвёртая рота».
Зашёл в расположение и спросил у дневального:
– Ротный на месте?
– Привет, – ответил тот. – Суворовец что ль? – и, указав на кабинет, прибавил: – На месте.
Константинов подошёл ближе, протянул руку.
– Да, суворовец. Ну и как здесь?
– Нормально. Не то, что в первой роте. Их так гоняют… А у нас ротный хороший мужик. Так что тебе повезло.
Уже второй раз в это утро Константинов слышал, что ему повезло, и что тем, кто попал в первую роту, совсем даже наоборот.
В роте оказалось не так много народу – основная масса возвращалась с каникул только через день. Ну а почему всё-таки кто-то прибыл раньше интересоваться не стал.
Зашёл в канцелярию и увидел ротного, который что-то писал в большой амбарной книге.
– Разрешите, товарищ майор?
Тот приветливо улыбнулся и кивнул:
– Да, да, входите, – и тоже, как и дневальный, спросил: – Суворовец?
– Так точно. Суворовец Константинов прибыл для прохождения службы.
– Садитесь, курсант Константинов, садитесь. Побеседуем. Предписание давайте сюда. Калининское значит? Хорошее училище. Всегда рады его выпускникам.
Впервые Николай услышал свою фамилию уже не с приставкой суворовец, а – курсант. Трудно сказать, приятнее, нет ли. Суворовец звучало гордо. Курсант? Курсы, курсант? Впрочем, долго он не задумывался над этим, потому что майор стал задавать разные вопросы об учёбе, о суворовской жизни. И, в конце концов, кажется, остался доволен тем, что услышал.
Не знал Константинов, что в те же самые минуты, когда проходила его беседа с ротным, была и другая беседа, но в кабинете начальника училища генерал-майора Неелова, причём беседа, которая значительно повлияла на его судьбу.
По удивительной случайности, в тот момент, когда новоиспечённый курсант входил в кабинет командира четвёртой роты, командир первой курсантской роты капитан Бабайцев, остановился у двери кабинета начальника училища, ещё раз поправил и так уж безукоризненно сидевший на нём китель и открыл дверь.
Доложил:
– Товарищ генерал-майор, капитан Бабайцев прибыл по вашему приказанию.
– Да, да, товарищ капитан, жду вас, жду, – ответил моложавый генерал с приятным лицом, причём ответил каким-то особым, проникновенным голосом, немного затягивая фразы. Ответил голосом, который стал до боли знакомым каждому кремлёвцу, каждому, кто учился или проходил службу в Московском ВОКУ в те годы, когда командовал Николай Алексеевич Неелов.
Ничего это, конечно, ещё не знал курсант Константинов. Он не знал даже имени генерала, и не только имени начальника училища, но и имени комбата. Никого он пока не знал в училище.
А вот капитан Бабайцев уже успел привыкнуть к этому размеренному, совершенно особенному, приятному голосу. Николай Алексеевич Неелов командовал училищем четыре с лишним года.
Кабинет просторный, вытянутый в длину, вдоль окон. Перпендикулярно к большому, двух тумбовому столу генерала установлен ещё один, длинный стол с рядами стульев по обе стороны. Собственно, так и обставлялись многие кабинеты.
Капитану Вадиму Александровичу Бабайцеву не нужно было рассматривать этот кабинет.
На этот раз его вызвал к себе начальник училища, чтобы подобрать в первую роту наиболее способных ребят из суворовского пополнения. Первая рота – лицо училища. В первую роту зачислен почётным курсантом и командиром Ленин, по личному указанию которого и была создана 1-я Московская революционная пулемётная школа, впоследствии ставшая сначала школой имени ВЦИК, а потому уже училищем.
Помните кинофильм «Офицеры»? Тот, настоящий, а не недавний, длиннющий и слабенький, сделанный, вероятно, именно для того, чтобы попробовать снять пенки с лучей славы знаменитого фильма? Это известный приём нынешних горе-киношников. Но мы вспомним именно тот, советский фильм. Вспомним красные революционные шаровары, которыми награждён был главный герой. Ну и слова комэска, ставшие крылатыми. Слова-то эти произнёс Министр Обороны СССР Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко. Ставя задачу по созданию фильма «Офицеры», он сказал: «Есть такая профессия – Родину защищать».
Но в то время, когда Константинов ступил на порог училища, Министром обороны был ещё Родион Яковлевич Малиновский. Андрей Антонович заступил на этот высокий пост в апреле следующего года.
Имя А.А. Гречко тоже тесно связано с историей училища, хотя он и не его выпускник. Впрочем, все это ещё впереди.
В то время история училища начиналась, как водится, с 1917 года, ну, а доходила, естественно, до текущего предъюбилейного года 1966 года. Кстати, это был последний год, когда выпускников суворовских училищ принимали в высшие общевойсковые командные училища без всяких вступительных экзаменов и собеседований, сразу на второй курс.
Капитан Бабайцев хорошо знал каждую страницу истории училища, курсант Константинов, который в эти самые минуты беседовал с командиром четвёртой роты, не знал об училище пока почти ничего.
Между тем, разговор в кабинете генерала Неелова коснулся именно суворовцев, которые прибыли в училище на второй курс.
– Товарищ капитан, – начал генерал всё тем же своим немного тягучим, приятным голосом. – Я вызвал вас, чтобы подобрать вместе с вами в роту наиболее достойных суворовцев-выпускников, прибывших к нам.
Генерал всегда выражался предельно точно. Он не проглатывал слово «военные», когда речь шла об училищах, которые положено было называть не суворовские училища, а именно суворовские военные училища.
– Садитесь, товарищ капитан, – генерал обошёл вокруг своего стола опустился на стул напротив капитана Бабайцева.
Подвинув к себе стопку папок с документами, он стал по одному передавать личные дела суворовцев-выпускников.
– Я уже наметил для себя, кого стоит определить в первую роту. Но хочу узнать и ваше личное мнение по этому вопросу. Посмотрим, совпадут ли наши взгляды.
Капитан Бабайцев раскрыл первое личное дело, отложил, затем открыл второе, третье…
Отложенные личные дела начальник училища складывал в стопку. Это всё – четвёртая рота.
Капитан уже отобрал несколько дел для своей роты. Генерал мельком взглянул и удовлетворённо кивнул головой.
Работу завершили быстро.
– Ну вот, товарищ капитан, во многом наши мнения совпадают. Подведём итог. Я прикажу командиру четвёртой роты передать этих курсантов вам, в первую роту, как только все суворовцы прибудут в училище.
Капитан Бабайцев встал, поправил китель и ясным и чётким голосом спросил:
– Разрешите идти!
– Да, да, Вадим Александрович, можете идти.
Генерал Неелов, называя того или иного офицера по имени отчеству, показывал своё особое расположение, которое можно было заслужить только делом.
А в четвёртой роте шла обычная перед началом учебного года работа. Чистили, мыли, драили, устраняя последствия летнего ремонта.
Николай Константинов уже узнал, что те, кто прибыл раньше, оказывается, троечники. Вот им и сократили отпуск.
Приехали и суворовцы. Основная дата прибытия – 27 августа, но где-то что-то перепутали, а потому выписали некоторым предписание на 25 число. Ведь даже представитель управления военно-учебных заведений ошибся с датой, и Николаю выписали предписание на 25 августа.
После обеда образовалось незапланированное личное время. То есть в распорядке дня такое время определяется в обязательном порядке. Но это уж когда вся рота собирается после каникул, и начинаются занятия.
Пока же хватало время и на приведение в порядок помещений и на уборку территории и на отдых.
Собрались несколько выпускников суворовских военных училищ, перезнакомились. И решили прогуляться по территории. Нашли курсантскую чайную с ассортиментом обычным. Газировка, сгущёнка, булочки.
Подкрепились и пошли назад по плацу.
А тут навстречу старшина сверхсрочной службы.
Суворовцы, конечно же, прошли мимо, как ни в чём не бывало. Подумаешь, старшина. В суворовском военном училище командир взвода – он именуется офицером воспитателем – майор. Ниже майора никому честь привыкли не отдавать. Был в этом некоторый лоск. Конечно, не то чтоб заслуживающий поощрения, но не все же поступки и не всегда могут заслужить одобрение. Так уж жизнь устроена. Кто-то нарушает дисциплину, а кто-то наказывает за нарушения.
Словом, прошли недавние суворовцы мимо сверхсрочника с полным к нему равнодушием, и вдруг:
– Товарищи курсанты, ко мне.
Это ещё что такое? Куда ж это «к нему»? Спятил что ли макаронник? Так, скорее всего, подумали парни, лишь недавно расставшиеся с алыми лампасами на брюках.
– Товарищи курсанты, стой!
Более грозный окрик заставил повиноваться. Один из новых приятелей Константинова, Павел Гончаров, процедил известную прибаутку, касающуюся сверхсрочников: «Эй, вы трое – оба ко мне!»
– Что вы там бубните, курсант. На гауптвахту захотели?
Николай и его приятели, с некоторым удивлением рассматривая странного, по их мнению, макаронника, всё-таки остановились.
– Построиться в одну шеренгу.
Никто не шевельнулся. Остановились в нескольких шагах и продолжали выражать всем своим видом явное недоумение, граничащее с презрением.
– Вот вы, курсант, – обратился сверхсрочник к одному из ребят, видя, что его команда игнорируется. – Как ваша фамилия?
– Гончаров.
– Курсант Гончаров, а не Гончаров, – резко поправил сверхсрочник. – Постройте курсантов в одну шеренгу.
– Простите, с какой стати. Кто вы такой? – спросил Павел, не желая выполнять распоряжение.
Знали или не знали вчерашние суворовцы положение устава о начальниках по воинскому званию, но в действительности, начальником по воинскому званию мог быть для рядового и сержантского состава только офицер. Ну а что касается сверхсрочника, то его, конечно, положено было приветствовать при встрече, как старшего по званию, нельзя было и грубить опять же как старшему по званию, но вот выполнять распоряжения? Нужно заметить, что встретившийся на улице сверхсрочник, никаких распоряжений и не мог отдавать.
А здесь, в училище? Кто же этот тип, что прицепился к курсантам?
– Я комендант училища старшина Любимов! – представился сверхсрочник.
Любимов действовал по всем правилам. При малейшем намёке на неповиновение необходимо сразу разделить неповинующихся, выделяя так называемого зачинщика. Это прекрасно знали те офицеры и сверхсрочнослужащие, которым не хватало своего собственного командирского авторитета, и которым приходилось брать этот авторитет взаймы у положений устава.
«Н-да, попали в переплёт, – подумал Константинов. – Что ещё за комендант? Лучше всё-таки не доводить дело до серьёзных разборов».
Он тронул Гончарова за рукав гимнастёрки и шепнул:
– Командуй. Лучше построй, а то, чувствую, как бы всё не обернулось худо.
Гончаров шагнул в сторону, встал так, чтобы строй мог расположиться слева от него, как и полагалось по строевому уставу. Скомандовал:
– В одну шеренгу, становись!
Да так, что сам старшина Любимов вздрогнул, удивлённый столь громовым командирским голосом. Не знал, что Гончаров прекрасно поёт и может исполнить даже песни, которые исполняют маститые певцы, отличающиеся басом, посильнее того, что, к сожалению, ныне разменял на попсовые закидоны Басков.
Вся ещё недавно весёлая компания вытянулась перед старшиной, тоже не ожидавшая такой строевой команды из уст своего товарища.
Любимов крякнул от удивления, но несколько успокоился. Кому ж приятно, когда тебя в грош не ставят. Однако, это был не тот человек, чтоб прощать подобные выходки.
– В чём дело? Почему не приветствуете старших?
Все молчали.
– Батальон? Рота? – резко спросил он и, не получив ответа, снова обратился к Гончарову: – Курсант, вы из какой роты?
– Вроде как четвёртая.
– Что значит, вроде как? Ваш военный билет.
– А это что ещё за билет? Куда? В театр? – начал прикалываться Гончаров, который являлся юмористом и до некоторой степени «язвой» для нерадивых командиров.
Увы, увы, нерадивые командиры не столь редки, как и нерадивые курсанты.
Любимов снова стал свирепеть.
– Да я вас сейчас же отведу на гауптвахту.
Ну, уж тут все понимали, что он загнул, причём через чур загнул. Никаких прав арестовать кого бы то ни было, ни у кого из командиров ниже командира роты, прав не было.
– Сдать военные билеты.
– Простите, проездные военные билеты на поезд? – спросил юморист Гончаров. – Так мы их в роте сдали.
Кажется, Любимов начал понимать, что он нарвался на весьма странную компанию и вскоре догадался, кто перед ним. Он не мог не знать, что именно с этого дня началось прибытие выпускников суворовских военных училищ.
Понял он и то, что нет ещё никаких военных билетов. Ну а удостоверения личности суворовцев уже документами не являются, да и не отдадут они их, если даже при них находятся. Это память о СВУ.
Он стал отчитывать, говорить о порядках в училище, о строгой дисциплине, но краем глаза заметил в начале плаца какого-то офицера, и предпочёл отпустить проштрафившихся перед ним, правда, приказав доложить командиру роты, что он просит их всех наказать.
Так произошло первое знакомство с порядками в училище, где и офицеры ниже майора и даже сверхсрочники – все начальники над курсантами.
После прогулки с в чайную, о результатах которой и доложить оказалось некому, Константинов и Гончаров получили задачу на уборку закреплённой территории. Там и познакомились поближе, пока мётлами махали, сметая грязь, оставшуюся после дождя, да уж и первые листочки, грядущего осеннего листопада, большого раздражителя курсантского спокойствия. Училище утопало в сочной зелени деревьев. Значит, скоро должно было начать утопать в уже подсушенной солнцем за лето и позолоченной осенью листве.
Вот ведь как. В советское время написал бы в сочной зелени – и всё совершенно ясно. Но ещё в девяностые, в период торжества либерастии, сочная зелень в умах многих перестала относиться к деревьям и сделалась сопоставимой с прокладками, только без крылышек и рожами американских людоедов. Вот бы их – этих людоедов – на прокладки с крылышками лепить – там самое место.
– Ну как тебе первый день в училище? – спросил Гончаров у Константинова.
– Скажу одно – это не суворовское…
– Точно, – отозвался Гончаров. – Приветствовать макаронника?! Ну и дела…
Напротив окон 4-й роты 2-го батальона были окна 1-й роты.
Ну и выход из противоположного крыла здания просматривался достаточно хорошо. Уже в первые дни Николай не раз убедился, как же ему повезло.
– Ты только погляди, – сказал Павел Гончаров, когда они возвращались с уборки – не спеша, возвращались, вразвалочку.
На противоположной стороне внутреннего двора главного корпуса рабочие команды 1-й роты построились, чтобы старшие могли доложить о выполненном задании. Высокий, худощавый капитан что-то долго говорил, медленно прохаживаясь перед строем. При этом фигура его оставалась вытянутой в струнку. Форма сидела так, словно он родился в ней и никогда ничего кроме военного мундира не надевал.
Подошёл курсант 4-й роты, который поступил в училище с гражданки, и сказал:
– Видите, тот самый ротный, к которому попасть не дай бог! Это вам не наш… Мы в увольнение – они на строевую, мы в кино – они на полосу препятствий. Так весь год. Весь первый курс. Этот ротный даже на Новый год никого не отпустил.
Другой курсант, с которым Константинов не успел ещё познакомиться, и сказал:
– Между прочим, он Новый год с ними встречал. Стол накрыли. Жена ротного пирогов напекла. Вот так.
Трудно было понять, одобряет говоривший или не одобряет то, что вся рота осталась в училище. А с другой стороны. Домой-то далеко не каждый мог успеть съездить, а в Москве родственники не у всех. Знакомыми же первокурсники не успели обзавестись. Где ж встречать то?
Константинов даже поёжился: «Новый год в училище? И что, москвичи тоже в училище Новый год встречали?»
Спрашивать не стал. Подумал только:
«Ну да что там – повезло, так повезло. В академии порядки куда проще. Тут за забор не выглянуть, там – по парку МВО гуляй – не хочу. Ну и ладно, хоть то, что в четвёртую роту попал, радует».
Главное то, что все, кого встречал Константинов в эти первые дни в училище, могли рассуждать о трудностях, о том, кому повезло, а кому нет, но каждый думал, а точнее, чувствовал на каком-то подсознательном уровне свою незыблемую связь с тем, что здесь, в училище, происходит. Связь с военной службой, сопряжённой с трудностями и лишениями, без которых она немыслима. И каждый был уже предан в душе профессии всей своей жизни.
Глава третья
«Направляетесь в первую роту!»
Все первые дни своего пребывания в училище курсант Константинов не переставал радоваться тому, что попал в четвёртую роту, а не в первую. Четвёртая рота шла в столовую спокойно, чуть ли не вразвалочку. Первая рота нарезала круги на плацу. Кто бы её ни вёл, сам командир роты или кто-то из командиров взводов – все добивались, чтобы и строевой шаг был на высоте, и песня звучала задорно, весело. А ведь учебный год ещё не начался, и курсантам казалось, что можно бы и не спешить с муштрой, как они сразу окрестили то, что происходило с первой ротой.
То же самое и на вечерней прогулке. В первой роте прогулка была не прогулкой, а внеочередным занятием по строевой подготовке. Для не посвящённого человека может показаться, что вечерняя прогулка – это свободное гулянье на свежем воздухе, что-то типа личного времени только обязательно на улице. Но в армейском распорядке вечерняя прогулка имеет совершенно иной смысл. Это прогулка строем, со строевой песней. Нередко для таких прогулок даже определялись задачи, к примеру, потренироваться перед смотром, закрепить вновь разученную строевую песню.
Впрочем, в четвёртой роте в первые дни после прибытия Николая Константинова, прогулки всё же были ближе к свободному гулянию, хоть и гулянию строем. Во всяком случае, проходили они спокойно, строевой подготовкой никто не занимался.
Но в первой роте всё было иначе.
Через два дня прибыли в училище все суворовцы. Калининцы крайне удивились: «Академик» – так дразнили направленных в академии – Константинов и вдруг в Московском ВОКУ.
Николай же быстро освоился в роте, успел подружиться с поступившим в училище год назад на первый курс Валерой Бурениным, с выпускником Московского СВУ Павлом Гончаровым.
А вот друзей-приятелей своих, попавших в первую роту, ещё и повидать не успел ни разу, разве что мельком, издали. Те с завистью смотрели на него и всех, кто попал к «доброму ротному».
Вот тут и возникает вопрос, отчего же так?
Казалось бы, выбор сделан, впереди офицерская служба. Так что ж тут рассусоливать? Там лучше – там хуже? Тогда уж лучше вообще забыть об армии.
Нет, не так. Выбор выбором и даже пусть этот выбор подразумевает готовность к испытаниям, а всё же каждому человеку хочется, чтобы испытания были, по крайней мере, в разумных пределах. И многим в годы учёбы кажется, что педантичная строгость – это уже пределы не разумные.
За время учёбы и службы Николаю Константинову не раз придётся задуматься над таким, в общем-то простым вопросом. Казалось бы, все офицеры одинаково состоят на службе, все носят офицерскую форму, все получают звания. Словом, со стороны разницы не видно. А ведь это не так. У одних служба проходит в купных городах, рабочие места в кабинетах, после окончания обычного, как на гражданке, рабочего дня, закрыл кабинет и домой. А у других – учебные поля, полигоны, занятия на морозе или на жаре. Все праздники на службе, даже Новый год дома не встретить.
Ещё удивительнее условное равенство офицерское – да и не только офицерское – на войне. Возьмём простой пример. Воины гвардейских миномётных частей наносили противнику колоссальный урон. Но такой ли они подвергались опасности и таким ли лишениям, как воины стрелковых или танковых подразделений и частей? Жизнь расставляла всех по своим местам, не слишком в итоге равным. Моряки-подводники, уходя в боевой поход, не знали, вернутся ли, поскольку не всё зависело только от боевой слаженности экипажа. Зависело, порой, и от непредсказуемых вещей.
Словом, примеры можно приводить бесконечно. У Николая Константинова было всё гораздо прозаичнее. Конечно, с точки зрения курсанта, лучше быть в роте, где командир мягче, добрее, даже, можно сказать, требователен не так, как в другой. А что лучше? Сегодня, возможно, лучше именно так. Сегодня, допустим, нелегко учиться в условиях жёсткой дисциплины, не очень нравится жёсткий распорядок, строгие командиры. Тем более, по общему мнению, в Московском ВОКУ всё на ранг твёрже и жёстче.
Не случайно ведь полковник, решивший вопрос о направлении Николая в Московское ВОКУ прямо в кабинете начальника Калининского СВУ, задал вопрос: «А не сбежите из Московского?»
Думал ли обо всём этом он, становясь в строй роты, когда услышал команду на построение? Вряд ли. Построения могли объявлять по самым различным причинам.
Встал в строй. Прозвучала команда:
«Смирно, равнение на средину».
Из канцелярии вышел командир роты, махнул рукой, мол «вольно», докладывать не надо, и, развернув листок бумаги, стал называть фамилии:
– Курсанты …
В конце списка Николай услышал и свою фамилию, насторожился: «Куда-то на работу что ли отправят?»
– Выйти из строя! – выдохнул ротный.
Николай Константинов сделал два шага вперёд и чётко повернулся лицом к строю, оказавшись в шеренге с несколькими выпускниками СВУ, только что зачисленными в роту.
– Товарищи курсанты. Вы переводитесь в первую роту. Прошу взять личные вещи и через десять минут построиться здесь же. Старшина роты отведёт вас в расположение первой роты. Разойдись.
Константинов замер на месте. Словно гром прогремел над его головой. Он некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылся майор, затем решительно шагнул к ней и, постучав, вошёл:
– Разрешите? Курсант Константинов.
Как положено, назвал звание, фамилию и услышал:
– Да, да, проходите, товарищ курсант. Что вы хотели?
– Товарищ майор, оставьте меня у себя в роте, пожалуйста.
Майор даже встал из-за стола, подошёл к окну. Чувствовалось, что он чем-то взволнован, быть может, даже огорчён, но старается не подавать виду. С минуту ничего не отвечал, потом повернулся и мягко проговорил:
– Не могу я ничего поделать, товарищ курсант. Приказ.
– Ну, меня же к вам распределили, товарищ майор.
Константинов ещё не знал, что такие вот разговоры, да уговоры в Московском ВОКУ неприемлемы. Впрочем, он и не узнал о том в тот день, потому что и командиру роты очень не хотелось отпускать от себя и его, и тех других выпускников СВУ, фамилии которых он назвал перед строем.
– Идите, товарищ курсант. На построение опоздаете. Приказы не обсуждаются. А я получил приказ. Идите.
– Есть, – сказал Николай, чётко повернулся и вышел из канцелярии.
Его товарищи по несчастью уже собирались в коридоре, ожидая команды.
– В одну шеренгу, становись! – как-то очень вяло и равнодушно скомандовал старшина роты, высокий, худощавый старший сержант.
Дождался, когда шеренга вытянется вдоль коридора, и спокойно сказал, почти без командирских ноток в голосе, да и не по-уставному:
– Собрались? Тогда за мной, не в ногу. Пошли!
Курсант Константинов понуро брёл в этом импровизированном строю, веселья в котором не наблюдалось.
Прошли по коридору, повернули налево, потянулись ряды классных кабинетов первого взвода, затем второго, третьего, четвертого. Далее открылся большой холл перед актовым залом. И снова коридор с классами в обратном порядке.
В первой роте была тишина. Казалось, можно услышать, как муха пролетит. Старшина четвёртой роты построил приведённых им курсантов в одну шеренгу и приоткрыв дверь канцелярии роты, с порога доложил:
– Товарищ капитан, группа курсантов, переведённых из четвёртой роты в первую, прибыла в ваше распоряжение. Старшина четвёртой роты старший сержант Николаев.
Вышел высокий, худощавый, подтянутый капитан, с суровым выражением лица.
– Вы свободны, товарищ старший сержант, – сказал он Николаеву. – Ну а с вами, товарищи курсанты, – он сделал ударение именно на «товарищи курсанты», – мы сейчас займёмся. Прежде всего, представлюсь. Я, командир первой роты капитан Бабайцев Вадим Александрович. Вы прибыли в первую роту училища. В особую роту! – говорил тихо, с предельно точной расстановкой слов, словно ударом молотка загонял гвозди. – Первая рота училища должна быть во всём первой. Тем более, – снова ударение на сочетании слов и повторение для лучшего усвоения: – Тем более в списки первой роты зачислен почётным красноармейцем и командиром Владимир Ильич Ленин.
Сказал просто, без пафосных добавлений, что именно это вас ко многому обязывает, это возлагает на вас особую ответственность. Просто и ясно – первая рота должна быть первой!
Капитан медленно прошёл вдоль строя, вглядываясь в каждого. Он словно сверлил насквозь цепким, внимательным взглядом, от которого становилось немножко не по себе и хотелось ещё раз поправить обмундирование, разогнать складки на гимнастёрке. В ту пору армия ещё не перешла на кителя, в том числе и хлопчатобумажные. Впрочем, ни хлопчатобумажных гимнастёрок, ни хлопчатобумажных кителей в Московском ВОКУ курсанты не носили. Только полушерстяные, офицерские. Ровно, как и солдатские шинели были у кремлёвцев только для полевых занятий и повседневного ношения на территории училища, а в увольнение выдавались шинели из офицерского материала. Это были шинели, которые уже использовались на ноябрьском параде и затем переводились в разряд парадно-выходных курсантских.
Николай и его товарищи по несчастью, переведённые в эту «строгую роту» были пока ещё в том обмундировании, которое получили у себя в суворовских военных училищах. Вещмешки с многочисленными элементами формы одежды были сложены у входа расположение роты. К вещмешкам приторочены шинели.
– Познакомимся в процессе учёбы и службы, – завершил свой краткий монолог командир роты. – А сейчас сдать обмундирование и личные вещи в кладовую роты и доложить о прибытии командирам взводов. Они в классах на занятиях.
«Какие ещё занятия? – подумал Николай. – Учебный год ведь пока не начался».
Капитан Бабайцев зачитал, кто и в какой взвод определён. Николай попал во второй взвод.
От знакомства с ротным остались неясные впечатления. Видно было, что офицер суровый, даже очень суровый и немногословный. Видно было, что военную форму любит и носить её умеет. Константинов поймал на себе цепкий взгляд и без слов понял, какие у него изъяны и недостатки во внешнем виде. Не всегда ведь надо говорить, гораздо действеннее указать на недостатки без слов, одним только взглядом. Он ещё не знал этого, но, быть может, именно в те минуты под суровым взглядом командира роты сделал первый шаг к познанию командирского мастерства. Ведь командирское мастерство не может быть преподано на лекции или даже практическом занятии. Оно состоит из множества самых разнообразных элементов, которые просто невозможно включить в предметы обучения. Это мастерство познаётся именно с помощью военного образования, получившего название базового, образования, которое возможно только при сочетании воинского общежития, то есть жизни курсантов в казарме, какой бы ныне усовершенствованной она ни была, познаётся в процессе жизни и учебы, где всё под контролем командиров. Познаётся это мастерство и через самих командиров, которые, особенно в Московском ВОКУ являются примером для подражания.
Учёба на «домашнем коште», которая когда-то практиковалась в России и была запрещена ещё Екатериной Великой, а в советское время вылилась в институт «двухгодичников» не может воспитать настоящего командира, за исключением редчайших случаев.
Именно в воинском коллективе человек по-настоящему утверждается, проявляет свой характер, свою волю, учится строить свои взаимоотношения с товарищами. Хлипким не место в коллективе, а уж коли не место в коллективе, то уж тем более не место на командных должностях в войсках.
Служба в амии, учёба в военных училищах – это как экзамены на звание мужчины. Кто не прошёл казарму, кто не утвердился в коллективе среди равных себе товарищей, кто не испытал тягот и лишений армейской службы, может ли называться мужчиной? Ответ на этот вопрос так по существу и не смогли дать ни педагоги, ни психологи, ни философы. Они оказались не в состоянии решить его, возможно, потому что сами, порой, не носили погон, не знали строя и пытались что-то исказить, опровергнуть, подтянуть под себя. Ответ на этот вопрос можно попытаться найти в романе, но опять же лишь с помощью читателей, особенно с помощью своих однокашников и с помощью тех, чья молодость согласно поговорке, прошла в шинели, а юность перетянута ремнём.
Что видели Николай Константинов и его друзья до того, как переступили порог высшего военного училища, будь то Московское ВОКУ или любое другое, конечно, в первую очередь командное училище? Конечно, они видели больше, чем их сверстники, ведь в суворовских военных училищах юноша проходит становление и завоёвывает своё место в воинском коллективе без помощи пап, мам, бабушек и дедушек. Причём, любой юноша, из какой бы он семьи ни был. Пусть даже у него отец крупный военачальник, он в коллективе представлен самим собой, а не отцовскими погонами. Это командиры могут поступать так, как подсказывают обстоятельства, а товарищам обстоятельства такие ничего указать не в состоянии. Поэтому в Сталинские времена дети и внуки государственных и военных деятелей оканчивали военные училища, а внук Сталина Евгений Яковлевич Джугашвили – Калининское СВУ, а затем военное училище и завершил службу в звании полковника. Калининское СВУ окончил и внук легендарного Чапаева.
В более поздние времена дети, внуки, племянники советской «элиты» тоже не гнушались армейского стоя, и только дурман демократии поменял положение дел, да и то не на все сто процентов.
Суворовское военное училище – великая школа, замечательная школа, закалка на всю жизнь. Всё самое лучшее, что есть в традициях русского воинства, мальчишки в чёрных шинелях с алыми погонами на плечах впитывают в том возрасте, в котором человек ещё не испорчен дурацкой пропагандой СМИ, когда он открыт добру, открыт восприятию мужества, стойкости, достоинства и чести.
Но переступая порог военного училища, да ещё старейшего и прославленного училища страны, Николай Константинов ещё не представлял, что даже та суровая школа, которая ими пройдена, только самое начало, и что главное у них впереди.
Глава четвёртая
Здравствуй, второй взвод!
Нехитрое курсантское имущество перекочевало в кладовую роты – попросту в каптёрку, – и курсанты отправились по своим взводам. Опять тот же коридор. Небольшой холл, поворот направо и по правую руку первая дверь – первый взвод. Двое вошли туда, вторая дверь – второй взвод, в который был назначен переведённый из четвёртой роты один Николай Константинов.
Стучать не стал – ведь это же классная комната, то есть своя, которая должна стать родной на долгие три года.
Открыл дверь с вопросом:
– Разрешите войти?
Прямо перед собой увидел старшего лейтенанта, который сидел полуоборотом к двери, положив ногу на ногу, и что-то читал в большой амбарной книге, лежавшей перед ним. Оглядев вошедшего, он сказал:
– Заходите курсант, заходите. Пополнение?
– Так точно. Курсант Константинов прибыл в ваше распоряжение.
– Калининское СВУ?
– Так точно, Калининское, – подтвердил Константинов, хотя, видимо, и вопрос и ответ были излишними, поскольку командир второго взвода старший лейтенант Минин Виктор Александрович конечно же знал, кто прислан в его взвод на пополнение.
– Ну, так садитесь, курсант Константинов, вот ваше место, – и указал на третий стол в центральном ряду, за которым пока сидел один человек – суворовец-калининец Лебедев.
Лебедев был из «семилеток», то есть из тех, кто проучился в суворовском семь лет, поступив в училище после четвёртого класса в пятый класс. Ну а «трёхлетками» звались те, кто поступил после восьмого в девятый класс. Вместе с первой в истории училищ ротой «трёхлеток» покинула калининское СВУ и последняя рота «семилеток», правда, как оказалось, не последняя в истории. Кто знал тогда, как будет развиваться суворовское образование в будущем!?
Николай прошёл к столу, но не успел ещё сесть, как услышал:
–Вот ваш командир отделения, – указал командир взвода и уточнил: – второго отделения второго взвода, сержант Владимир Шепелин.
Шепелин поднялся со своего места, кивнул вновь прибывшему и придирчиво осмотрел внешний вид. Был он ростом примерно с Николая, может, чуть выше. Плотно скроен. Лицо приятное, открытое, располагающее к себе. Взгляд внимательный, пытливый.
– Ну а на первом ряду, заместитель командира взвода ефрейтор Суровой.
Да, в тот день Вячеслав Суровой был ещё, как ни странно, ефрейтором. Впрочем, дела с воинскими званиями очень быстро поправили. Уже к 1 сентября были присвоены звания младших сержантов тем, курсантам, которые командовали отделениями или являлись заместителями командиров взводов.
Константинов не сразу понял, что за занятие было, когда он вошёл в класс. Видимо, просто знакомство командира с прибывшими в училище суворовцами-выпускниками. Каждый кратко рассказывал о себе. Вот поднялся из-за стола крепыш спортивного вида, как впоследствии оказалось многоборец. Назвался:
– Курсант Юрий Дьяченко. Киевское СВУ!
Несколько слов о себя, и эстафета перешла к другому, третьему, четвёртому…
Николай старался запомнить:
«Курсант Сергеев, курсант Макаров.., курсант Ефремов.., курсант Трошин.., курсант Михайлов.., наконец, его сосед курсант Лебедев.
Командир взвода слушал краткие рассказы суворовцев с неподдельным вниманием. Константинов уже знал, что старший лейтенант Минин – выпускник Ленинградского высшего общевойскового командного училища имени Ленсовета, что прибыл он из войск, а потом выяснилось, что и заместителя командира взвода ефрейтора Сурового он привёз с собой и даже помог ему поступить в училище.
Но никто тогда не ведал, не только Николай и его новые товарищи, но и сам Виктор Александрович Минин, насколько удивительно и необыкновенно сложится военная его судьба, что в будущем он станет сначала адъютантом, а затем порученцем Министра обороны СССР Маршала Советского Союза Андрея Антоновича Гречко. Мог ли кто-то и даже сам Виктор Александрович Минин представить, что будет при Министре обороны вплоть до последнего часа, а точнее до последней минуты жизни маршала.
Причём, на всю ту удивительность и необыкновенность окажет огромное влияние то, что он оказался здесь, в стенах старейшей кузницы офицерских кадров страны.
Если командир роты показался очень суровым, неприступным и жёстким, то Минин, напротив, выглядел совсем иным, хотя, конечно, первое впечатление могло быть и обманчивым.
Что особенно бросалось в глаза, так это уверенность в себе, какая-то внутренняя сила, сочетавшиеся с высокой внутренне культурой, тактичностью. Минин никогда, как говорят, за словом в карман не лез. Когда состоялся приказ о назначение на должность адъютанта Министра обороны произошёл забавный случай. Минин, тогда уже капитан, прибыл для представления. Ну и доложил по всей форме:
– Товарищ Министр обороны, капитан Минин, представляюсь по случаю на должность адъютанта….
– Минин, Минин, – усмехнувшись, повторил Маршал Советского Союза Гречко: – А где же твой Пожарский?
Минин тут же нашёлся:
– Товарищ Министр обороны, я его, с вашего позволения, оставил на Красной площади.
Андрею Антоновичу Гречко ответ понравился. Он заговорил приветливо, расспросил Минина о службе, а потом сказал:
– Идите, товарищ майор. Приступайте к исполнению обязанностей.
Минин вышел из кабинета, где его уже ждал полковник Пушкарёв с новенькими майорскими погонами.
Тут могут удивить некоторые неуставные обращения и странные обороты. Ну почему, скажем, капитан Минин обращался к Маршалу Советского Союза Гречко не по воинскому званию, а по должности? Так было заведено. Маршалов Советского Союза в ту пору было много, даже заместители министра были Маршалами, начальник Генерального штаба был маршалом, а вот Министр обороны только один. Ну и выделяли таким образом. А кто придумал подобные неуставные словесные эквилибристики, уже вряд ли могли вспомнить. Правда на военных парадах и командующий парадом в докладе называл Министра обороны Маршалом Советского Союза, и войска, отвечая на приветствие, тоже называли Маршалом Советского Союза.
Кстати, аналогичное нарушение устава было негласно введено и при обращении к командующим округами и армиями. Тоже, видимо, на основании того, что генералов много, а вот командующий – есть командующий. И вряд ли кто-то мог вспомнить, почему вдруг стали добавлять в ответах Министру обороны вот это странное «с вашего позволения». Но, тем не менее именно так и было.
Но в тот день, когда курсант Константинов вошёл в класс второго взвода, Минин был ещё старшим лейтенантом. Впереди ещё предстояло ему командовать курсантской ротой, и уже с должности ротного взлететь столь высоко.
Объявили перерыв, и все поспешили в курилку. Курилки, как таковой не было. Разрешалось курить на лестничной площадке, которая была довольно большой, ну или выходить на улицу, хотя если бы все сразу туда вышли, картина получилась бы не очень приглядная. Курящая толпа.
Константинов не курил, но на лестничную площадку вышел вместе со всеми, чтобы поискать ребят из своей суворовской роты.
Сизый дым уже висел над площадкой. Тут и курить не надо было – всю порцию канцерогенов человек получал от других курильщиков. Даже с лихвой получал.
Подошли Миша Сомов из третьего взвода, Володя Верещагин из первого, Серёжа Леонов и другие ребята.
– О-о, и ты здесь! – воскликнул Миша Сомов, обнимая Николая.
Это был худощавый, подтянутый паренёк, довольно высокого роста, а потому немного порой сутулившийся.
Плотный крепыш Верещагин прибавил к сказанному Сомовым:
– Я ж предупреждал, что все в МосВОКУ встретимся. Тоже мне, академик. И зачем эта академия?
– Только что жизнь там легче, – сказал Сомов. – Дисциплина не та, что здесь. Но зато до лейтенантских звёздочек пять лет чапать.
Верещагин прибавил:
– Правильно Садыков говорил: нечего «прогрессивными» училищами себя тешить. Наш удел – общевойсковые, да танковые. Только проблем себе создал.
Подполковник Садыков был командиром роты в Калининском суворовском училище.
Верещагин всех удивил в выпускном классе, когда началось распределение по высшим военно-учебным заведениям. Имел право, как золотой медалист на любой выбор – а он шёл на медаль твёрдо и получил её – так вот всех удивил, что, не раздумывая, записался в Московское ВОКУ.
Но просто не все знали одну тайну Верещагина, которая была так же тайной и Константинова.
В ту пору все мальчишки были взволнованы, взбудоражены и, даже можно сказать, очарованы кинофильмом «Щит и меч». Этот фильм потрясал воображение. Этот фильм даже в позднейшие годы, когда появились знаменитые «Семнадцать мгновений весны», не утратил особого зрительского интереса и горячих симпатий.
А тогда!? Тогда, в середине шестидесятых редкий мальчишка не мечтал стать разведчиком, послужить Родине. Завораживала песня «С чего начинается Родина». И Николай в гостях у родственников, когда слышал разные немного провокационные, порой, вопросы, которыми испытывали его, отвечал: «Поставьте мне песню: «С чего начинается Родина», а потом приказывайте. Пойду за Родину. Если нужно – на смерть!»
Да он ли один так думал? Нет, не только он и далеко не только он, так думали многие, многие и очень многие.
И вот задумали Константинов и Верещагин, которых сдружила комсомольская работа в роте, попробовать поступить в Высшую школу КГБ. Что они знали о ней, что могли знать-то? Только то, что есть такая школа и что один из учебных корпусов находится возле Белорусского вокзала на Ленинградском проспекте. Это серое, приземистое здание манило Николая, когда он проезжал или проходил мимо.
Но куда там?! Установка была твёрдая – суворовцы должны идти в высшие командные училища, прежде всего общевойсковые и танковые, затем – артиллерийские, связи и так далее, но командные. Поступать же в академии или высшие инженерные училища, приравненные к ним, право предоставлялось только тем, кто оканчивал училище с золотыми и серебряными медалями. Ну а что касается учебных заведений других ведомств, то есть КГБ, МВД, то туда путь был закрыт. Даже в высшие военно-учебные заведения других видов Вооружённых Сил вырваться было почти невозможно. К примеру, в высшее военно-морское училище из роты ушёл только один выпускник. И только один в Ленинградскую военно-медицинскую академию.
Что же делать? Николай заговорил на эту тему с соседом по подъезду, капитаном КГБ, служившим в Управлении Комитета Государственной Безопасности по Калининской области. И тот посоветовал написать письмо на имя Председателя КГБ Семичастного.
Обсудили они с Верещагиным этот совет, да и написали. Письма друг другу не показывали. Уже началась своеобразная секретность. Константинов постарался, всю душу вложил в письмо. Запечатали конверты, и он отправился, когда отпустили в очередное увольнение, прямо на Центральный почтамт. Оттуда и отправил письма заказными.
Это было в апреле. До выпуска оставалось около двух месяцев.
Отправили они с Верещагиным свои письма, но ни ответа, ни привета. Записались пока так: Константинов в академию, а Верещагин в Московское ВОКУ. И вдруг. Внезапный вызов к начальнику училища. Такое бывало редко, да практически и вообще не бывало, чтобы, минуя ротного, взводного, суворовца вызывали прямо к генералу, да ещё с занятий.
В приёмной Константинов нашёл Верещагина – он был в другом взводе, и приказ прибыть к генералу получил отдельно. Но это по крайней мере ожидаемо. А вот то, что вместе с ними был вызван и Миша Сомов, для обоих оказалось неожиданностью.
Отдышались после бега на короткую дистанцию от расположения роты до кабинета генерала, стали ждать, причём ждать молча. О чём тут говорить? Секретность!!!
Ждали недолго. Пригласили в кабинет. Вошли все вместе, втроём, остановились перед столом для совещаний, но доложить не успели. Генерал махнул рукой, мол, не надо, и сказал:
– Я вас вызвал по просьбе начальника особого отдела Калининского гарнизона.
Он даже назвал фамилию, но никто из троицы её не запомнил, настолько велико было напряжение.
Полковник с чёрными петлицами, именно с чёрными, а не тёмно-синими, как у сотрудников КГБ, начал очень мягко и вежливо.
Он сказал, что ему поручено из Москвы дать ответ на письма. И он отвечает, что письма суворовцев рассмотрены на самом верху, что там… благодарны за такие искренние, патриотические мысли, в них высказанные, и что таких ребят с удовольствием бы взяли в своё ведомство. Но… Существует строжайший порядок. Время рассмотрения заявлений всех, кто желает поступить в учебные заведения КГБ, строго определено. Отбор кандидатов закончился месяц назад. И это твёрдое правило никто не может изменить. Но пояснил также, что будут приветствовать, если суворовцы не изменят своей мечте, и в последующем, уже после окончания военных училищ или академий снова подадут рапорта о направлении их в это ведомство.
Когда он закончил свой краткий монолог, генерал встал из-за стола, с раздражением бросил на стопку бумаг очки и стал распекать всю неугомонную троицу. Никогда прежде и никогда в будущем Николай Константинов не видел генерала в таком вот раздражённом состоянии. Генерал говорил, что каждый военный знает о порядке обращения в высшие инстанции. Такое обращение, согласно уставу, может быть только строго по команде.
А всё же чисто интуитивно чувствовал, что раздражение это немного нарочитое, что не так уж генерал, которому, вероятно, полковник рассказал о содержании писем, серьёзно негодовал. Ведь не куда-то в тихую гавань просились, а туда, где служба не мёд и не сахар.
Когда возвращались от генерала, встретили в вестибюле главного корпуса командира роты подполковника Садыкова. Он спешил к начальнику училища и лишь спросил на ходу:
– Что, по поводу «прогрессивных училищ»?
Никто ответить не успел. Да и так, вероятно, ротному было всё ясно.
И вот все три несостоявшихся чекиста оказались в одной роте Московского высшего общевойскового командного училища, которое в те годы иногда ещё называли по привычки МКПУ – Московским Краснознамённым пехотным училищем. Пехотным! Кстати и на Боевом Знамени училища была выведена золотыми буквами именно такая надпись!
Перерыв краток. Снова занятия. Теперь уже строевая подготовка. До обеда оставалось чуть больше часа. Плац Московского ВОКУ в ту пору был, наверное, самым большим из всех подобных сооружений военных училищ.
А как иначе? Ведь училище парадное. Два батальона два раза в год выходят на Красную площадь! Два батальона, две парадные коробки по двести человек каждая.
Ни первая, ни четвёртая роты на парад ещё не ходили. Первый курс к парадам не привлекался. Но этой осенью обе роты должны были войти в парадный расчёт, первая в парадную коробку первого батальона, четвёртая – в парадную коробку второго.
Что ж, суворовцем Константинов ходил во второй парадной коробке. Дело в том, что Калининский парадный батальон суворовцев был поставлен сразу за батальоном Московского суворовского военного училища.
«Продвигаемся вперёд!» – подумал он, правда, без особого энтузиазма. Никак не мог прийти в себя после столь внезапного перевода из четвёртой роты в первую.
Четвёртая рота вроде и не занималась пока. Что-то там делали курсанты по хозяйству, готовились, ну а занятия – занятия 1-го сентября. А в первой роте, как понял он, ни минуты покоя.
Ребята во взводе были вроде бы совсем не плохие, но из Калининцев только он и Лебедев, да и то оба из разных рот. Потому, наверное, на первых порах тянуло к своим, к тем ребятам, с которыми он повёл бок о бок три года.
Койка Константинова оказалась рядом с койкой Лебедева, а прикроватную тумбочку он делил с выпускником Киевского СВУ Геной Сергеевым, высоченным парнем доброго нрава, отзывчивым и проницательным. И в то же время не очень многословным.
Вечером, в личное время, Константинов заглянул в Ленинскую комнату. Там был заботливо, с любовью оборудован стенд, посвящённый выпускникам прошлого года, которых и сменили в этой казарме те ребята, в чей коллектив влились суворовцы.
Красная Площадь, цветы, золотые лейтенантские погоны, родственники, девушки, поздравляющие с необыкновенным праздником, смотрели с фотографий. И вдруг он со всей остротой подумал: «О, как же, как же далёк тот светлый день выпуска! Как бесконечно далёк!»
Суворовцы не торопили день выпуска из суворовского военного училища. Ведь что он давал? Очередной летний отпуск, а потом снова казарма, снова жизнь и учёба за забором. А тут, тут всё – выпуск полная свобода. Никаких тебе подъёмов, зарядок, никаких хождений строем в столовую. Никаких вечерних проверок и прогулок.
Какое заблуждение! Какое юношеское заблуждение! Ведь служба лейтенантская, если она проходит в войсках, в настоящих мотострелковых войсках, по сути мало отличается от казарменной жизни. Подъём, конечно, самостоятелен, да и завтрак самостоятелен, к примеру, в общежитии. А дальше – дорога от общежития до части. Порой долгая дорога, если дивизия дислоцирована, к примеру, в таком городе как Калинин, а общежитие находится на другой стороне Волги, и трамвай до него тащится около часа. А дальше занятие, чаще в поле, на стрельбище. Обед снова самостоятельный, в офицерской столовой. Ну а ужин, где придётся. Смотря по тому, ответственный ты по роте офицер или нет, и когда можешь уйти со службы. Вечерняя прогулка получается в трамвае, а отбой? Команду на отбой подаёшь себе сам, предварительно поставив будильник, который с успехом заменит утром дежурного по роте.
Откуда мог знать обо всём этом курсант Константинов, откуда могли знать его товарищи. А вот курсант Виктор Швырялов, смуглый, расторопный паренёк, у которого отец был комбатом в гвардейской Кантемировской дивизии, кое-что знал. Правда отец был уже комбатом! И жил с семьей. Ну а лейтенанту ещё долго надо было жить, хоть и не на казарменном положении, но почти как в казарме.
И ведь на все эти, да и другие невзгоды и тяготы, о которых мы ещё поговорим, юноши, избравшие ратный путь, шли по собственной воле, сознательно погружая себя в нелёгкие испытания. Шли, следуя своей мечте, мечте, становившейся всё менее и менее понятной в постепенно «демократизуемом» и «либерализуемом» обществе, а попросту, обществе деморализуемом. И они, эти юноши, превращались постепенно – в горячих точках, на учебных полях и полигонах, в повседневной армейской жизни – в тот костяк, который в переломные моменты истории удерживал «демократизумое» общество от полной демокритинизации.
Глава пятая
«Используй рапорт по другому назначению! И Служи!»
Наконец, с каникул прибыли все курсанты роты, и суворовцы, зачисляемые сразу на второй курс. Все четыре взвода доукомплектованы суворовцами, и готовы к началу учебного года.
Сколько было по этому поводу размышлений?! Капитан Бабайцев подумывал и о том, чтобы распределить суворовцев по всем взводам и отделениям, и о том, чтобы создать полностью суворовский взвод. Но и от первого, и от второго варианта отказался. Распределить полностью по роте, перемешав с курсантами, уже отучившимися год, было сложно из-за иностранного языка.
Суворовцы в училищах прошли, к примеру, от корки до корки учебники военного перевода, те самые, которые затем изучали, в высших военных училищах на протяжении всей учёбы. Выделять в каждом взводе отдельные группы по изучению языков не годилось. Путаница бы возникла.
А если создать целиком суворовский взвод? Тут тоже проблема. Суворовские училища обеспечивали настолько высокую подготовку по всем статьям, что такой взвод сразу бы оказался недосягаем в социалистическом соревновании.
Пришло единственное, на взгляд командира роты, правильное решение – в каждом взводе создать по отделению суворовцев. Ну и подобрать так, чтобы в одном взводе были те, кто изучает английский, в другом – немецкий, в третьем – французский. В четвёртом, опять английский. С английским языком ребят набиралось на два отделения. Ну а командирами отделений сделать наиболее достойных из суворовцев-выпускников, которые получили в СВУ звания вице-сержантов или старших вице-сержантов.
Так и решил. Провёл совещание с офицерами, выслушал их мнения. Затем собрал сержантов роты. Ну а когда уже вынес решение, оно обрело силу приказа, а приказ в армии есть закон.
Подготовительная работа завершена. Так и хочется сказать, что можно и передохнуть. Но до отдыха ли? Как сложатся дела, как пройдёт сколачивание подразделений?
В течение всего минувшего года учебы капитан Бабайцев не уставал говорить курсантам-первокурсникам, что начало второго курса станет серьёзным испытанием. Как тут ни крути, а произойдёт ломка. Придут суворовцы. Они ребята дружные, общительные, весёлые, задорные, но, и что важно – очень хорошо подготовленные. Надо постараться подружиться с ними, принять их в свой коллектив. Шутка ли, рота увеличится более чем на треть. Каждым третьим в роте будет выпускник СВУ.
У капитана Бабайцева уже был достаточный опыт работы с курсантами. Он сам участвовал в наборе 1-й курсантской роты, успев выпустить предыдущую, 3-ю роту, в которой был абсолютный рекорд по золотым медалям. В списке, что у Знамённой сошки в вестибюле главного корпуса начертаны золотыми буквами 12 фамилий 3-й роты.
Правда, путь Вадима Александровича в ротные командиры Московского высшего общевойскового командного училища не был лёгким – тернистым оказался этот путь. Да и вообще служба его офицерская начиналась с приключений.
Выпало ему учиться в переходный период, когда, в начале 50-х училище перевели с двухгодичного срока обучения на трёхгодичный. А Бабайцев уже был выпускником. Ждал лейтенантских погон. Но получалось так: если всех выпустить в тот срок, который назначен, некого будет выпускать на следующий год. И как же быть? Войска то каждый год ждут молодых офицеров-выпускников.
Вот и решили где-то там, наверху, часть курсантов выпустить, а часть оставить учиться третий год. Добро бы уж это было в тот переходный период, когда училище из среднего превращалось в высшее. Диплом о высшем образовании стоил лишнего года учёбы. А здесь? Программа стала несколько более сложной, а что на выходе? Лейтенантом станешь на год позже, а знания? Знания в любом случае не позволяли обойтись без дальнейшей учёбы в Военной академии или, в крайнем случае, на Высших офицерских, орденов Ленина и Октябрьской Революции, Краснознамённых курса «Выстрел» имени Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова, что располагались в Солнечногорске. В ту пору, правда, название было несколько короче, во всяком случае, ордена Октябрьской революции, учреждённого 31 октября 1967 года в честь 50-летия октября, не было.
На третий год учёбы решили оставить самых разгильдяев. Курсант Бабайцев к тому времени только на гауптвахте в общей сложности отсидел около 20 суток.
Ну а когда сообщили о том, что оставляют на третий год учёбы, решил уйти из училища, отслужить армию и потом поступить в Ветеринарную академию.
Решил и начал осуществление своего замысла немедля. Во-первых, вести себя в строю стал вызывающе, пререкался, особенно с командиром роты капитаном Земским, который и был виновником вот этого самого оставления его на третий курс, во-вторых, на занятиях открыто заявлял, что не готов отвечать, ничего не знает и просил ставить двойки. В-третьих, написал рапорт с просьбой отчислить из училища.
Капитан Земкий подписал на рапорте своё ходатайство тут же. Зачем ему такой курсант?
Только и сказал:
– К комбату сам ступай. Я не пойду.
Бабайцев отправился к комбату. Открыл дверь, получил разрешения войти и рубанул строевым шагом к столу:
– Курсант Бабайцев. Разрешите подать рапорт?
Командиром 1 курсантского батальона был полковник Георгий Швидченко, рослый, чернявый красавец с аккуратными усами. На кителе орденские планки и нашивки за ранения. Фронтовик настоящий.
Строевиком был отменным. Бывало, выйдет на парадную подготовку, возьмёт винтовку со штыком – тогда ещё в парадном строю училище не с автоматами, а с винтовками ходило – поставит её прикладом на ладонь вытянутой руки и рубанёт строевым шагом, да так, что винтовка не шелохнётся. Диву давались курсанты!
Вот к этому комбату и пришёл с рапортом курсант Бабайцев, пришёл с убеждением, что должен добиться отчисления из училища, поскольку просто невозможно ему более здесь оставаться.
А комбат взял рапорт, пробежал глазами написанное и сказал:
– Садись, курсант, к столу. Говорить будем.
А Бабайцев словно удила закусил:
– Товарищ полковник, прошу подписать рапорт. Я в училище оставаться не хочу.
– Садись, курсант. Приказываю сесть! – несколько строже сказал комбат.
Бабайцев сел на краешек стула, всем своим видом показывая, что неохотно подчиняется этому приказу.
А комбат спокойно, мягко, без единого резкого слова спросил:
– Кто твои родители, курсант? Расскажи.
Бабайцев с удивлением посмотрел на комбата, мол, зачем уж теперь это, в любом случае путь один – в армию, чтобы отслужив, продолжить учёбу на гражданке. Но всё же начал рассказывать о том, что отец воевал в Финскую, был серьёзно ранен, а потому в Великую Отечественную служил комиссаром госпиталя. После войны – на партийной работе. Однажды забрали, увезли ночью в чёрной машине. Куда увезли, семья не знала. Тут же выселили из квартиры, всё, что можно отобрать, отобрали.
И вдруг через неделю приехал в районный городок секретарь обкома, собрали партактив, советских работников, горожан. Вывел секретарь обкома на сцену отца, объявил, что следственные органы разобрались в доносе, установили невиновность и принёс отцу извинения.
Всё вернули, всё восстановилось.
Рассказал и о труженице матери.
Тут комбат и спросил:
– А как отнеслись родители к тому, что после Ветеринарного техникума вдруг пошёл в училище?
Что тут скажешь? Рады были родители. Отец особенно рад, да и мать тепло улыбалась, слушая разговор отца с сыном.
– И ты хочешь их разочаровать? Хочешь родителей своих обидеть? Как же ты можешь, курсант?! Как можешь?! Говоришь, ротный придирается, учиться невозможно? Ты уйдёшь, а ротный останется, будет служить себе. А ты? Что будешь делать ты? В армию пойдёшь? Отслужишь? Ну так отслужишь, а что дальше? Потом в Ветеринарную академию? А ну как не выйдет у тебя на гражданке то?
Бабайцев сидел тише воды – ниже травы.
Военный юмор – он особый юмор, грубоват иногда, по-мужски грубоват. Комбат продолжал гнуть свою линию, не давая курсанту слова сказать:
– Ты, курсант, сегодня в туалет ходил?
– Так точно, – сказал Бабайцев, ещё не понимая, к чему клонит комбат.
– Ну, так не беда. На тебе, – и он протянул рапорт. – Помни хорошенько, да используй по назначению! И что б я о тебе в плане учёбы и дисциплины больше не слышал. А вот теперь иди!
Лет 15 или 18 спустя встретил Бабайцев, уже подполковник, своего бывшего комбата на крупном совещании. Но об этой встрече в своё время и в соответствующих главах.
Вошёл в кабинет командира батальона хулиган и разгильдяй. Вышел… Кто же вышел? Да, пока, пожалуй, и никто. Что бы вернуть себе доброе имя, много работать надо, а потому оценки давать не время.
Одно хотелось отметить. Если бы кто сказал курсантам первой роты, что капитан Бабайцев был разгильдяем, что не вылезал из нарядов и гауптвахты, ни за что не поверили бы. Да и как поверить?! Один из самых, а может даже самый добросовестный, предельно требовательный, строгий до невероятия, но в то же время исключительно справедливый командир. Недаром к нему с особым уважением относился начальник училища генерал Неелов, недаром его ценил самый молодой комбат, наверное, не только из комбатов этого, но и многих других училищ майор Николай Тихонович Чернопятов, выпускник Калининского суворовского военного училища и Ленинградского высшего общевойскового командного училища имени ЛенСовета.
Но это было именно так. Много кровушки попил курсант Вадим Бабайцев у своих командиров, вот и отплатили ему – заставили поучиться ещё годик курсантом, в то время как его однокашники отправились в войска командовать взводами, а кто-то остался в училище, что особенно кололо глаза.
Ведь и так Бабайцев в училище не со школьной скамьи попал, а успел окончить Ветеринарный техникум. То есть, время и без того потерял. А в службе то оно так – упустишь время, не догонишь! Возрастной ценз. На очное отделение в академию до определённого возраста принимали. На заочное несколько старше по возрасту брали, но не на много.
А тут ещё, уже после выпуска из училища, проблемы со здоровьем появились, причём самые неожиданные. В туберкулёзники записали, долго держали в госпиталях, готовили к увольнению из Вооружённых Сил, да потом кто-то из медицинского начальства решил всё же проверить в единственном в ту пору сильном диагностическом центре в Иванове. У ткачих, а там, как известно, много ткацких фабрик – недаром Иваново городом ткачих и городом невест зовут – так вот у ткачих, по работе их, расположенность к этому опасному заболеванию была. Направили туда. Прошёл обследование, и врач, опытный врач, ему с улыбкой и заявил:
– Симулянт вы, братец! Симулянт!
– Да какой же я симулянт, если служить хочу, а меня, понимаете, то в нестроевые записать хотят – ну, мол, «годен к нестроевой» дать заключение – а то и вовсе уволить! – возмутился Бабайцев.
– Не обижайтесь, братец, это я так. Просто хочу обрадовать вас. Нет у вас никакого туберкулёза, и никогда не было.
– Да я сам так всегда считал – кое-что в медицине понимаю. Конечно, я ветеринар, а всё же. И палочки никакие не высеиваются. Да вот рентген.
– В рентгене всё и дело, – сказал врач. – Просто к описанию снимков не очень серьёзно подошёл тот, кто диагноз поставил. Видно у вас какая-то травма была, или ушиб ребра. Вот там маленькая чёрточка – затемнение появилось. Это и принимали за показатель болезни. Вспомните, как на рентгене: вдохните, задержите дыхание, выдохните, задержите дыхание. Так? Так вот, когда делаете вдох, туберкулёзные эти штучки-дрючки бегают. А у вас на месте стоят. Так что это следы от какого-то ушиба, травмы какой-то, на которую, может, в детстве и внимания не обратили. Понятно рассказываю?
– Понятно. Могли бы и более профессионально, я бы и без разжёвывания понял. Что могу сказать! Спасибо, большое спасибо. Теперь могу служить без ограничений?! – радостно сказал Бабайцев.
– Этого я не знаю. Не специалист. Но заключение сделаю. Туберкулёз не обнаружен. И нет оснований полагать, что когда-то он у вас был.
Радость была необыкновенная. И не только оттого, что не подтвердился столь опасный диагноз, но и оттого, что можно, наконец, вернуться к службе без ограничений, а служил Бабайцев, в то время старший лейтенант, но не уже, а только старший лейтенант, в комендантском полку Московской военной комендатуры.
К тому времени он уже переменился на все сто процентов. Обнаружил в себе такое резкое неприятие любого нарушения дисциплины, такое неприятие расхлябанности, дерзости, небрежности в ношении военной формы, что товарищи по роте, узнай они о том, ушам бы своим и глазам своим не поверили.
А старший лейтенант Бабайцев, вспоминая, как вёл себя курсантом, как злил командиров, теперь на нарушителей обрушивал свой гнев, который усиливался проснувшимся в нём гневом на самого себя. Не было жёстче командира взвода в полку, не было жёстче начальника патруля, когда он выходил на патрульную службу. А ведь в полку далеко не ангелы собраны. Там собраны офицеры, именно непримиримые.
Автору этих строк не однажды довелось убедиться в том, что офицеры эти, порой, просто фанаты своего дела. Зашёл как-то в комендатуру сделать отметку о прибытии в отпуск в отпускном билете – строгое это было правило! Прибыл из своего гарнизона в другой город, стань на учёт. Когда-то у суворовцев, целый ритуал существовал. Приезжали на каникулы, как обычно, вечером, а утром все, кто в Москву приехал отдыхать, собирались возле метро Красные Ворота и шли по Новобасманной улице становиться на учёт.
Ну а когда уже офицером прибыл в Москву в отпуск, зашёл в помещение, где на этот учёт ставили, встал в небольшую очередь. И вдруг заходит патрульный наряд, во главе с начальником. А начальники патруля всегда выделялись – и шапка у них каракулевая и шинель, хоть и на дежурстве, стального цвета, парадно-выходная, под ремень надета.
Как-то все притихли, особенно, кто в форме пришёл, даже, пожалуй, и капитаны несколько подобрались, хотя начальник патруля старшим лейтенантом был.
А тот вдруг:
– Коля, привет! – ну и подошёл ко мне.
Вместе учились, в одной роте! И теперь он служил в комендантском полку. Разговорились о том, о сём. А он, однокашник этот, говорит-говорит о службе, о жизни, но нет-нет да вставит словечко:
– А у тебя, Николай, гляжу, третья звёздочка старлейская далековато прикреплена, на полсантиметра примерно дальше. Да, так ты знаешь, где сейчас Валера. Он сейчас в Тамани – виделись недавно… Н-да… А эмблема в петлице тоже немного не на месте. Ну ещё я видел Стасика из первого взвода, в городе встретил… Да и на шапке эмблемка у тебя не на месте – тоже поправить надо. Ну а ты, стало быть, в лесу служишь? Понятно. А постричься тебе не мешало бы. Пора, пора. А то у нас сейчас люто. И за это могут замечание в отпускной билет записать.
Такой вот весьма характерный разговор. Ну, может, и не такие замечания, а примерно такие.
Тут нужно бы добавить, что уж автор этих строк правила ношения формы знал достаточного хорошо – тоже ведь, как и начальник патруля, кремлёвец. Просто на миллиметрах не заморачивался, а тут взгляд, как рейсфедер, что на рабочей карте командира до миллиметра расстояния меряет. Там это важно! А на погонах и петлицах? Тоже ведь важно, что там говорить!
Так что в комендатуре служили, как правило, офицеры требовательные, порой, требовательные даже чересчур.
Но продвижение по службе было не очень скорым. Текучка кадров мала.
Перехаживал старший лейтенант Бабайцев в этом своём воинском звании не один год, тем более, мнимая болезнь тоже времени порядочно оторвала. Обидно, конечно. Однокашники уже давно капитаны, а кто-то, может, и майора получил, если досрочно.
Служба однообразна. Обеспечение различных гарнизонных мероприятий, патрулирование, выставление оцеплений, к примеру, во время генеральных репетиций парадов, которые проходили на Центральном аэродроме.
На одной из таких репетиций Бабайцева неожиданно окликнул однокашник по училищу и очень хороший его товарищ капитан Олег Добряков, который, как оказалось уже давно командовал курсантской ротой в училище.
– Вадим! – с удивление воскликнул он, подходя к Бабайцеву. – Какими судьбами? И почему старший лейтенант?
Бабайцев кратко рассказал свою историю. Кратко, потому что Добряков подошёл во время перерыва между прохождениями.
Ведь на общепарадных, да и на генеральных репетициях порядок был таков. Построение, объезд войск, поздравления, ну и первое прохождение мимо трибуны, на которой ответственные за проведение парада военачальники.
Затем перерыв. Во время перерыва – разбор. Там, в верхах разбор.
После перерыва снова построение, но прохождение уже без предварительной части, без объезда войск. Затем снова разбор, ну и перерыв. И наконец, третья, заключительная тренировка по полной программе.
Добряков, выслушав Бабайцева, воскликнул:
– Так давай к нам, в училище?! В мою роту! Я третьей ротой командую. У командира взвода уже капитанская категория, значит, к капитанскому званию сразу будешь представлен. И дальше перспектива! Я в этом году в академию поступаю. Сразу тебя за ротного оставлю. А если поступлю – очень рассчитываю поступить – то и утвердят тебя в должности ротного.
Бабайцев недоверчиво ответил, что это, мол, на сказку похоже.
Но Добряков говорил убеждённо. Он, как выяснил потом Бабайцев, пользовался большим авторитетом у командования училища.
– Неужели из четырёх командиров взводов не найдётся, кто тебя заменит? – спросил Бабайцев.
– В том-то и дело, что нет таких. Некому заменить. Впрочем, сам увидишь.
– Как же я смогу в училище попасть?
– Это уже не твоя забота. У нас же почти вся комендатура – выпускники-кремлёвцы. Ты-то хочешь в училище?
– Ещё бы! В родное училище, да не хотеть?! Конечно, с радостью пойду, – сказал Бабайцев.
– Ну, тогда по рукам! Всё, бегу, построение.
А через некоторое время пришёл приказ, и Вадим Александрович Бабайцев прибыл в училище, командиром взвода третьей роты второго курсантского батальона.
До его прихода во всех взводах, кроме одного, который ему и достался, были командиры. И каждый взводный, видимо, в тайне надеялся на то, что после поступления в академию Добрякова, может стать ротным. А ротный в училище – это уже майорская категория.
И сразу начались испытания. Бабайцев так и не узнал, кто из офицеров подличал, но попытки навредить делались постоянно. Даже курсантов пытались восстановить против него, исполняющего обязанности командира роты. Хотя это и вовсе верх нарушения всех армейских канонов. Замечание делать офицеру при подчинённых не положено, а тут настраивать пытались… Пугали, мол, если командиром роты назначат Бабайцева, всем будет плохо. Потому что прибыл он из комендатуры, ну и замашки у него соответствующие. Отношение же к комендантской службе известно, никому не хотелось общений с начальником комендантского патруля, а здесь этакий начальник патруля ротным станет. Не дай боже.
А время шло, и как ни старались тайные силы в роте, ничего у них не вышло. Едва поступил в академию капитан Олег Добряков, тут же состоялся приказ о назначении командиром третьей роты Вадима Бабайцева, к тому времени уже прикрепившего по четвёртой звёздочке на свои погоны.
Начал с дисциплины. Почувствовав, что старшина роты противодействует, сменил старшину, назначил другого, как казалось, более требовательного. Но слишком было всё запущено. Не справился новый назначенец.
А между тем, капитан Бабайцев успел присмотреться к роте. Выбрал здоровяка, ну прямо Илью Муромца – курсанта Котова. С учёбой у него не совсем ладно всё было, но парень из войск поступил, требования дисциплины понимал правильно.
Стали постепенно, общими усилиями, затягивать гайки. Опереться мог на старшину, на некоторых сержантов, а вот относительно офицеров, прав оказался Олег Добряков, так получилось, что и опереться было не на кого. То ли действительно слабоваты характерами были, то ли просто саботировали всё, не желали помогать пришлому командиру, занявшему, как считали, место одного из них.
Причём, действовали люди явно бесчестные и наверняка столько же бесчестными людьми направляемые.
И вскоре выкинули такие фокусы, которые заставят удивиться, а то и ужаснутся читателей, когда прочтут о них в следующей главе.
Если бы о случаях таковых рассказал автору этих строк не Вадим Александрович Бабайцев, а кто-то другой, вряд ли бы поверил…
Глава шестая
Лоскуты от парадной шинели
Нелегко, очень нелегко складывались у капитана Бабайцева отношения с курсантами 3 роты.
Это была рота уже четвёртого четырёхлетнего набора. В 1958 году впервые набрали в училище курсантов, которым предстояло получить высшее образование. Училище, прежде именовавшееся Московским Краснознамённым пехотным, а чуть позже, Московским Краснознамённым военным училищем, теперь получило новое наименование. Гордо звучало: Московское высшее общевойсковое командное Краснознамённое училище имени Верховного Совета РСФСР. Позднее в наименование были включены последовательно ордена Ленина и Октябрьской революции.
Но всё это было позже, а в 1961 году была набрана 3 рота, в которую спустя год и пришёл Вадим Александрович Бабайцев, сначала командиром взвода, а затем получив назначение командиром роты.
Офицеры роты словно затаились. Делали как будто бы своё дело, а какое дело то у них, командиров взводов? В будущем ещё наступят времена, когда в каждой роте оставят двух командиров взводов, каждый из которых станет отвечать за два взвода. Изменений особых никто и не заметит. Да и нагрузки не прибавится особой.
Во все времена и всё зависело от личного отношения офицера к своей работе. То есть, можно было отбывать номер на службе – и не придерёшься. Но можно было работать на полную катушку. Вот тогда и результат налицо! Тогда взвод быстро выходил в передовые.
Я не называю имена командиров взводов 3 роты капитана Бабайцева только потому, что случаи, о которых расскажу в главах, посвящённых командиру роты, невольно бросят на них тень. А вот был ли кто из офицеров виновен в подстрекательстве курсантов к некоторым выходкам или не был, сказать трудно, да и доказать вряд ли возможно. К тому же теперь и не нужно.
То, что зачастую вновь назначенным командирам первое время должного уважения подчинённые не оказывают, не является редкостью. А тут ещё и интересы ущемлены. Не таким уж быстрым бывает продвижение там, где в роте четыре взвода и все клеточки командирских должностей заполнены. Объяснимо недовольство, объяснима обида. Вот только оправданию ни обиды, ни недовольства не подлежат.