1.
Сначала закончилась Лоскутовка, а через двести метров исчезла дорога.
Микроавтобус здорово трясло. У Тальберга разболелся пресс, навечно замурованный в глубинах жировых складок. «Если болит, значит, существует», подумал оптимистично, улыбнулся Сане и хотел пошутить по этому поводу, однако в памяти не к месту всплыл вчерашний разговор с Лизкой.
Под ложечкой неприятно засосало, и настроение разом испортилось. Тальберг помрачнел и уткнулся в установку невидящим взором, прокручивая в мыслях слова, которые вчера наговорил сгоряча. Обидно, но не смог даже вспомнить, из-за чего сыр-бор разгорелся.
Микроавтобус трясся и угрожал рассыпаться. Вместе с ним мелко тряслась и временами недовольно позванивала установка, прикрученная болтами к раме на полу.
– Чуть помедленней, – попросил Тальберг, опасаясь, что опять в недрах оборудования отвалится невзрачный контакт и уйдет неделя на выяснение, почему «эта красная электронная скотина светит, но не греет».
Водитель с пониманием кивнул и поехал медленней, но стало только хуже. Оказалось, часть мелких выбоин на скорости пролеталась незамеченной, а теперь каждая ямка превращалась в луна-парковый аттракцион, от которого внутренним органам в животе становилось тесно и неуютно, и они норовили выпрыгнуть наружу.
В щелях микроавтобуса свистел ветер, и казалось намного холоднее, чем было в действительности. Тальберг замерз. Он мерз всегда, и это его свойство стало в институте притчей во языцех – он не снимал куртку до самого июля, когда из-за пота находиться в уюте верхней одежды не представлялось возможным по гигиеническим причинам.
Лаборант Саня дрожал в тонкой осенней курточке и улыбался с романтической мечтательностью во взгляде. Вряд ли его хорошее настроение имело отношение к цели поездки. Он часто сосуществовал в двух местах одновременно – тело тряслось в микроавтобусе, а мысли витали в приятных воспоминаниях из жизни за пределами института.
У противоположной стены сидел Семенов с карикатурно сосредоточенным выражением лица, и невозможно было всерьез воспринимать его сдвинутые грозные брови и наморщенный лоб. Он глядел серыми немигающими глазами на установку, словно ей не доверял и ожидал от нее подвоха. Если бы она превратилась в трехглавого удава, подумал Тальберг, Семенов бы тут же задушил все три шеи голыми руками, нисколько не удивившись такому магическому происшествию.
– Александр Николаевич, – сказал Тальберг, – чего тебе в теплой конуре своей не сидится?
Семенов оторвал суровый взгляд от установки и прохрипел в ответ:
– Опять эта штука загорится, а тушить некому. Будете гляделками хлопать, как в прошлом ноябре. Мне потом за убытки по пожарам отчитываться, а эта ваша хреновина стоит дороже парохода, – он на секунду задумался, вспомнил увиденную накануне в бухгалтерской книге цифру и уточнил: – Два парохода и один плавучий зоопарк в придачу.
– Сегодня мы огнетушитель взяли, – попытался оправдаться Тальберг. – Не дети малые, сами сможем…
Семенов не удостоил ответом, снисходительным видом давая понять, насколько невысоко оценивает способности всяких тальбергов в пожаротушении. Дальше ехали молча.
Когда стало казаться, что тряска будет длиться вечно, машина остановилась. Тальберг выдохнул, расслабился и открыл заднюю дверцу, впустив морозный воздух. На негнущихся ногах выползли наружу и теперь приседали и притопывали для согрева, попутно оглядывая местность.
Перед ними привычной стеной возвышался Край, верх которого терялся в высоте. Никто не доказал факт существования верхнего конца, но исходя из конечности всего сущего, полагалось, что он есть, просто недостижим на текущем этапе развития человечества.
На первый взгляд, Край казался абсолютно черным внутри с наружной поверхностью, словно отлитой из темного матового стекла. По мере подъема он светлел и приобретал цвет неба, визуально сливаясь с ним приблизительно на двухсотметровой высоте. Если стоять на земле и долго вглядываться в черноту, можно заметить, как в глубине идут гигантские волны и происходит нечто, пониманию недоступное.
Человек, впервые оказавшийся у Края, легко мог впасть в гипнотическое состояние от созерцания размеренного движения громадных световых пятен по ту сторону поверхности. Ходят слухи, что существует секта краепоклонников, днями напролет сидящих в позе лотоса напротив стены и часами глядящих в одну точку с целью постичь великую тайну бытия.
Любому человеку с детсадовского возраста известно, что Край бесконечен и замкнут в окружность. Если идти вдоль него в одну сторону, теоретически можно обойти весь мир и вернуться в исходную точку. Находились смельчаки, пытавшиеся совершить кругосветное путешествие, но никому не удавалось проделать полный круг. На путешественников сваливалась невообразимая череда неприятностей, вынуждая отказаться от затеи и финишировать на старте. Глохли двигатели машин, рвались ремни на брюках, люди спотыкались на каждом камне, дрались, впадали в истерику, теряли сознание и гибли. В конце концов, на время нахождения у Края установили ограничение в двенадцать часов, а дежурные патрули начали отлавливать сумасшедших, не оставлявших попыток стать первыми людьми, обошедшими весь мир.
Что находится по ту сторону стены, ни в одном учебнике прочитать нельзя. Никто не знает, но все, кому не лень, гадают и строят гипотезы, подтвердить или опровергнуть которые невозможно. Край сверхпрочен, и ни разу не удавалось отделить от него хотя бы кусочек, не говоря о том, чтобы проделать полноценное отверстие. До сегодняшнего дня.
Размявшись, Саня полез в микроавтобус и открутил крепежные винты, втроем вытащили установку и с двумя перерывами на перекур дотянули до Края. Тальберг нашел ровный участок, на котором и расположили оборудование.
– Тяжелая хреновина, – Семенов положил ладонь на сердце и переводил дыхание, – а с виду и не скажешь. Маленькая такая…
– Аккумуляторы, – пояснил Саня, отвечавший за перезарядку и замену этих самых аккумуляторов и неоднократно получавший нагоняй за то, что забывал это делать вовремя.
Он выставил горизонтальность по встроенному пузырьковому уровню, и на том подготовительные работы завершились.
– Включаю!
Семенов встал в двух шагах от установки, взял посподручнее огнетушитель и приготовился срывать пломбу и выдергивать чеку в соответствии с инструкцией. Тальберг окоченевшими пальцами нащупал кнопку питания и нажал.
Первые секунды ничего не происходило. Саня разочарованно пробормотал «опять перегорело», но установка словно услышала и назло ему заработала. Зажегся индикатор, и послышался едва уловимый гул.
– Замерзла, – догадался Тальберг. – Пусть прогреется.
Семенов стоял с огнетушителем, норовившим выскользнуть из неудобных перчаток. Установка не совершала попыток к самовоспламенению, но Александр Николаевич продолжал испытывать к ней недоверие, расценивая прилежную работу как отвлекающий маневр для усыпления бдительности.
Тальберг провел ладонью по шершавому корпусу и отметил приятный нагрев.
– Приступаем ко второй фазе.
Он снял защитную крышку с конусной рабочей части, повернул ручку мощности и приложил ухо к кожуху, будто хотел услышать, как по цепям бегают электроны и топочут несуществующими ногами.
На острие конуса на мгновение возник тонкий фиолетовый луч и исчез. Тальберг знал, что тот перешел в невидимый участок спектра, но продолжает существовать и может замечательно прожечь насквозь, а то и вовсе отрезать палец, если им по неосторожности провести перед конусом. Тальберг дошел до среднего положения на шкале мощности и решил, что этого достаточно.
– Подавай!
Саня принялся вращать маховики, и установка медленно поползла по направляющим к стене.
– Стоп!
Острие остановилось в сантиметре от поверхности Края.
Тальберг затаил дыхание. Над ухом тяжело дышал Саня. Семенов опустил огнетушитель и уставился на точку, куда указывал конус.
Секунды тянулись, словно засахарившийся мед, но видимых изменений не происходило. У Тальберга снова нехорошо засосало под ложечкой. Ему захотелось вскочить и пнуть ногой этот издевающийся над ним кусок металла, который он столько лет собирал и пересобирал, что видел схемы во сне.
В стене появилась темная точка величиной в спичечную головку.
– Работает, – радостный Семенов проникся важностью момента и позабыл про огнетушитель.
– Нужно разрез сделать, – сказал Тальберг.
Саня кивнул и покрутил маховик вертикального перемещения. Конус небольшими рывками пополз вверх.
– Да не торопись ты так! Не спеши, вращай равномернее, прожигать не успевает.
Саня старался, но на морозе дрожали руки, и маховик нет-нет да и подрагивал. В конце концов, приноровился крутить с такой скоростью, чтобы луч резал без разрывов. Выходило по сантиметру в минуту.
Решили остановиться и выключили установку во избежание перегрева. Тальберг снял перчатку и провел пальцами по щели. Вопреки подсознательному ожиданию ожога стена окатывала свежестью. Все, включая малых детей, знали, что Край всегда холоден и имеет невероятную теплоемкость и аномально низкую теплопроводность.
– Глубину бы измерить, – Тальберг сообразил, что они не взяли измерительных инструментов. – Хотя бы приблизительно.
Саня заглянул в щель с фонариком.
– Темно, – сказал он с разочарованием.
– Нужно тонкое… лист бумаги, карточку какую-нибудь, – пробормотал Тальберг. Он посетовал, что накануне выложил рулетку из кармана и забыл на верстаке в лаборатории. Все, включая Семенова, принялись изучать недра курток, но как назло ничего подходящего не попадалось – даже завалящего магазинного чека, которые обычно пачками скапливаются по карманам, потому что руки не доходят выбросить.
Глупо получалось. Установка заработала, а о простой линейке не подумали, наверное, подсознательно не ожидали, что в этот раз выйдет. После пятнадцати лет неудач взяло и назло всему получилось.
Семенов предложил приехать завтра, вооружившись необходимой измерительной техникой, но это означало мучиться от любопытства целую ночь, а Тальберг и так вечерами по три часа ворочался, прежде чем заснуть.
– Водительские права? – выкрикнул Саня.
– Точно!
Позвали водителя, но тот наотрез отказался жертвовать документами ради науки. А вдруг застрянут? Принуждать не стали – вдруг действительно застрянут.
Когда почти смирились, что результаты эксперимента станут известны через сутки, водитель убежал в кабину и вернулся, размахивая желтым листком, как флагом.
– Маршрутный лист! Для науки не жалко.
Грязный от солидола кусок бумаги аккуратно сложили вчетверо и тонкую полосу с трудом всунули в прорезь. Тальберг пальцем зажал лист в месте выхода из стены и извлек импровизированный глубиномер наружу.
– Сантиметров десять, – прикинул он и почувствовал необыкновенную гордость. Хотелось произнести чушь вроде «С победой, друзья! Это великий день для всех, здесь собравшихся, и для мировой науки в целом», но он сдержался и сухо сказал:
– Для первого раза неплохо.
Встала дилемма, что делать дальше: уезжать и заполнять протоколы испытаний или сделать еще разрез?
– А если отрезать небольшой кусок? – предложил Саня. – В НИИ от удивления задохнутся, когда мы привезем с собой ТАКОЕ!
Тальбергу идея понравилась, и он стал прикидывать, как бы побыстрее и проще вырезать из гладкой отвесной стены кусок.
– Так, ставим параллельно горизонту под тридцать градусов, режем вниз сантиметров десять. Отступаем на пятнадцать влево и повторяем симметрично. Затем делаем два горизонтальных реза – сверху и снизу…
Для иллюстрации он водил пальцем по поверхности Края. Саня уловил идею и прикинул время:
– Два по десять, еще два – по пятнадцать, итого пятьдесят. По минуте на сантиметр да плюс четыре перерыва… Получается около часа!
Тальберг с сомнением посмотрел на часы. Время позволяло, но не хотелось простудиться, хотя мысль показать всем этим «секретникам» настоящий отрезанный от Края кусок показалась привлекательной, и он сдался:
– Режь!
Пока Саня с воодушевлением резал, остальные поочередно грелись в микроавтобусе. Семенов пришел к выводу, что установка гореть не собирается, и оставил в покое огнетушитель.
Приковылял заскучавший водитель. Посмотрел, как Саня крутит маховики, не выдержал и решил поговорить о жизни.
– Слышали, говорят, военное положение завтра введут? – забросил он удочку.
– Врут, – резко ответил Тальберг, менее всего желавший разговаривать о политике. Водитель намек не понял.
– Честное слово, у меня брат в столице на членовозе трудится…
– Где? – по молодости удивился Саня, но взгляд от острия конуса не оторвал.
– Этих… членов всяких государственных служб возит.
– А-а-а… – протянул лаборант разочарованно. Реальность оказалась скучнее его воображения.
– Вот брат и говорит, что везет к нам важную шишку. Он не дурак, сам напросился и оформил, как командировку. На полгода едут, не меньше.
– Какая шишка?
– Да этот, вылетело… На «тэ» начинается… – водитель сосредоточено думал, перебирая фамилии на «Т». – Котов! Точно!
– По крайней мере, «Т» там есть, – заметил Семенов.
Тальберг напряг память и вспомнил: Котов числился генеральным инспектором. Его все знали или как минимум о нем слышали, но не могли сказать ничего конкретного, зато поговаривали, что его побаивается и уважает Сам (при этих словах указательный палец говорящего обычно непроизвольно начинал показывать вверх), но Тальберг в слухи предпочитал не верить. Кто кого боится, его заботило мало.
– Пусть приезжает. Переживем, – разрешил он.
Разговор не клеился. Разочарованный водитель вернулся в кабину.
Зачем к ним ехал генеральный инспектор, не составляло загадки. Лоскутовка появилась как научный городок при большом научно-исследовательском институте по изучению Края, но вскоре стало окончательно ясно, что практической отдачи от фундаментальных исследований нет. Поэтому институт вместо Края давно трудился над оборонкой, а во всем НИИ один Тальберг со своей группой продолжал биться головой о черную стену, пока остальные занимались «серьезным делом» и сдавали на ночь отчеты в институтский сейф под расписку.
Тальберг поежился. Ему захотелось в тепло, где можно укрыться толстым одеялом и подремать часок. Он почувствовал легкую зависть к лаборанту, увлекшемуся работой и не замечающему холода.
– Есть! – объявил Саня.
На землю упал кусок, по форме напоминающий двускатную крышу игрушечного домика. Только черный цвет и внушительный вес говорили, что это отнюдь не игрушка.
Тальберг поднял отрез и покрутил в руках, разглядывая грани, исчерченные полосками из-за неравномерного движения луча.
– Как материал назовем?
Раньше обходились словосочетанием «вещество Края».
– Знаю! – закричал Саня. – Краенит!
«Почему бы и нет», подумал Тальберг и отдал кусок лаборанту.
– Отнеси в машину и будем собираться.
– Эдак можно за несколько проходов насквозь просверлить, – сказал Семенов, пребывавший в задумчивости.
– Совершенно верно, – подтвердил Тальберг. – Конечной целью экспериментов является возможность узнать, что на той сто…
Он замолчал на полуслове. Свежевырезанное углубление затянулось на глазах. Возникшая всеобщая эйфория сменилась легким разочарованием.
– Ты, блин, издеваешься? – не сдержался Тальберг и употребил ряд ненаучных терминов, чтобы подчеркнуть крайнюю степень негодования.
Через минуту на стене исчезли последние следы их полуторачасовых манипуляций. Семенов провел ладонью – гладко.
Подошел нервничающий водитель, не знающий, как научных работников культурно отвлечь от излюбленной науки.
– Солнце через два часа гаснет, – сказал он. – В темноте вести не хочу, на такой дороге недолго и на камень въехать, а мне еще до гаража добираться.
– Собираемся, – махнул Тальберг.
Установку собрали, перенесли в микроавтобус и закрепили на транспортировочной раме.
2.
Вернувшись в НИИ, втроем с Семеновым, оставшимся на добровольных началах, затащили установку в лабораторию на второй этаж. Тальберг отпустил Саню, завернул краенит в тряпку и положил на шкаф, затем закрыл все помещения и сдал ключи на вахте. Об удачном эксперименте решили объявить завтра, потому что проголодались, а из-за испытаний прозевали обед.
После Края всегда хочется есть. Как подозревал Тальберг, Край высасывает энергию из всего живого и именно поэтому вдоль стены не растет трава и не бегает живность. К сожалению, он не настолько разбирался в биологии, чтобы подтвердить свои предположения с помощью экспериментов, и не представлял, как эта проверка будет выглядеть на практике. Наверное, придется заставлять добровольцев гулять каждое утро вдоль Края и считать количество съеденных тарелок с супом. Вероятно, они начнут усиленно питаться просто потому, что любая прогулка улучшает аппетит.
Он вышел на крыльцо института и выдохнул облачко пара, размечтавшись об открывающихся перспективах использования краенита. Он не мог оставаться на месте, когда думал или мечтал. Он нуждался в любом виде деятельности – клацать шариковой авторучкой, гнуть вилки, рубить деревья, класть шпалы, короче, что угодно, но только не стоять и ждать.
Решил идти пешком. Шагал широко и уверенно, как на параде, благо, длинные ноги позволяли преодолевать любые препятствия. От движения согрелся и перестал ощущать холодный вечерний воздух. Пока шел, в голове крутилось «Никто не верил, а мы сделали» и в мыслях появлялся Мухин, с открытым ртом глядящий на кусок краенита в лабораторном пакете и щиплющий себя за все места, чтобы проснуться.
Тальберг срезал через парк, и дорога заняла четверть часа на крейсерской скорости. На подходе к дому еще с противоположного конца двора заметил у второго подъезда грузовой автомобиль с крытым кузовом, из которого двое рабочих разгружали простенькую мебель. Мухин сбежал из воображения вместе с краенитом и открытым ртом. Карьерист и бесталанный неудачник.
Посреди двора стоял коричневый металлический стол. За ним горластые мужики играли в домино. Тальберга всегда удивляло, с каким упорством они просиживали штаны за игрой в домино в любое время года и в любую непогоду. Когда бы он ни выходил во двор, хотя бы три человека обязательно сидели на рассыпающихся деревянных скамейках и били костями. Безработные? А если работают, какой у них график?
Он подошел к разгоряченным доминошникам, с которыми обычно предпочитал здороваться издалека.
– День добрый, господа-товарищи!
– Здорово, коли не шутишь.
Он пожал мужикам руки. В нос ударили пары спиртов и резкий, хорошо выдержанный запах пота. Тальберга покоробило. Обходя всех по кругу, он едва не врезался в фонарный столб, на котором висел листок с заголовком «Информационный бюллетень». У листка отсутствовал низ, оторванный чьей-то грязной рукой.
– К нам переезжают? – кивнул на грузовик.
Ему ответил бородач с большим круглым лицом, о котором Тальберг было известно только то, что зовут его Анатолий Костылев:
– Да хрен его знает, с полчаса как приехали. Мужик с галстуком там за главного, видать, важный хмырь из центра. Клещ и Пепел неделю на мели, разгружать подрядились.
– Ясно, – Тальберг перешел к самой сложной части общения с заядлыми доминошниками – попытке уйти невредимым: – Пойду, пожалуй. У меня дел по горло.
– Да какие там у тебя дела? Куда тебе идти? Садись с нами! Мы тебе место здесь найдем, – бородатый похлопал по скамейке подле себя. – Партийку для души.
Тальберг пожалел, что дал волю любопытству. Он мысленно чертыхался, проклиная доминошников.
– Домино не люблю.
– Посидишь за компанию, расскажешь новости с научного фронта, ты ж вроде в институте обитаешь?
– Мужики, мне вправду идти надо!
– Не спеши, успеешь, – Анатолий почесал бороду громадной пятерней. – Последнее предупреждение, а то можем и обидеться!
– Мне взаправду нужно домой, – сказал Тальберг.
Под недовольное ворчанье он направился к первому подъезду. Он шел вдоль дома и наблюдал, как грузчики, одного из которых, по-видимому, звали Клещом, а второго – Пеплом, через откинутый борт спускают с кузова серебристый холодильник с огромным мотором-компрессором, завязанным тряпкой, чтобы не болтался.
– Аккуратно, еще аккуратней, – командовал стоявший наверху, пока его товарищ в кепке-пирожке с большими раскрасневшимися ушами принимал груз внизу.
Ввиду худобы, принимающий испытывал трудности с удержанием на весу тяжестей. К тому же у холодильника постоянно открывалась дверца.
– Уронишь – прибью, – предупредил напарник. – За бой сам расплачиваться будешь.
– Если такой умный, иди и внизу стой.
– Пепел, не зли меня! Я слезу, ты уползешь!
Когда Тальберг проходил между грузовиком и домом, его окликнули:
– Димка! Ты?!
Пахнуло полузабытым студенческим прошлым. Тальберг узнал голос, не оборачиваясь.
– Точно! Димка! – невысокий лысеющий мужчина приветственно расставил руки.
Платон Талаев стоял прямо, словно аршин проглотил, и смотрел кристально голубыми глазами, по которым сходили с ума девушки всех курсов. За пятнадцать лет лицо стало круглее и солиднее, но в качестве компенсации лоб перерезали волны глубоких морщин. Идеально выглаженный галстук с черно-белым узором и костюм-тройка прятались под расстегнутой курткой с аккуратной меховой подкладкой. Платон и в студенческие времена не признавал другой одежды, кроме брюк с приталенным пиджаком, и с готовностью потратил бы на хороший галстук последние деньги, даже если их едва хватало на еду.
Тальберг, напротив, не носил галстук, считая его самым бессмысленным предметом на свете. Он мог годами ходить в одном свитере, пока в нем не образовывались нескромных размеров дыры, но и тогда не решался выбросить вещь, с которой сроднился.
Они пожали руки. Тальберг неудачно схватился, и крепкая талаевская ладонь больно сдавила пальцы.
– Не ожидал тебя тут встретить, – сказал Платон.
Спинным мозгом чувствовалась неискренность в его словах. Наверняка заранее навел справки о соседях.
– Спортом занимаешься? – спросил он.
– Редко, – признался Тальберг. – Раз в год для сердца.
Он чувствовал неловкость, возникающую, когда видишь одноклассника или однокурсника через десяток-другой лет и не знаешь, о чем поговорить с уже чужим человеком. Остается обменяться дежурными вопросами «Как ты? Где ты?» и разбежаться по своим делам.
– Я здесь по работе, – сказал Платон, – поживу на ведомственной квартире, а там видно будет. Демидовича знаешь?
– Какого Демидовича?
– Котова.
Вспомнился рассказ водителя.
– Так это вы инспектировать приехали?
– Вроде того.
Тальберг искал повод сбежать от неловкого разговора.
– Ну, я… – он открыл рот, пытаясь сообщить, что спешит, но Платон бесцеремонно перебил:
– Пойдем к тебе в гости!
Тальберг растерялся. Ему хотелось прийти домой, поесть и отползти на диван, где вздремнуть часок-другой в полной тишине. Перспектива весь вечер развлекать Платона не радовала.
– Один холодильник остался, это недолго, – ошибочно истолковал его замешательство Платон. – Ребята занесут и пойдем. Буквально три минуты подожди, мигом организуем.
И он побежал в подъезд, чтобы проконтролировать Клеща и Пепла.
Тальберг остался на улице у красно-коричневой скамейки с оторванной спинкой. Увлеченность мыслями о краените прошла, и вернулось ощущение холода. Ожидать пришлось дольше, чем три минуты, и он перестал чувствовать пальцы на ногах. Мысленно проклинал Платона с его холодильником и бесцеремонностью и нервно поглядывал на часы – вот-вот отключалось солнце.
Наконец Платон вышел с грузчиками, расплатился и отпустил водителя грузовика.
– Пошли. Показывай дорогу!
3.
Платон шел следом и размышлял о том, что Тальберг не изменился. Такой же неразговорчивый, стеснительный, замкнутый, скованный в движениях и, как следствие, неконкурентоспособный. Его достоинства хороши по отдельности, но не приносят эффекта в сумме.
Платон смотрел в широкую сутулую спину Тальберга, пока тот неторопливо поднимался на третий этаж, держась за поручень и тяжело дыша. «Сдал старик, забросил спорт», мысленно позлорадствовал Платон, с легкостью преодолевая короткие лестничные пролеты.
Они встретили спускавшуюся навстречу немолодую женщину в ярко-красной вязаной шапке и с увесистой сумкой в клеточку. Платон отметил, что она склонна к полноте и неуемна в косметике, особенно в румянах. Но более всего поражала невероятно высокая и пышная прическа, состоящая из бесконечного количества завитушек, соединенных в огромный улей. Прически, в которых при необходимости мог спрятаться отряд из трех солдат, помимо смеха вызывали у Платона любопытство – как теоретически можно соорудить из волос подобные конструкции?
– Здрасьте, Зоя Павловна, – нахмурился Тальберг.
– Здравствуйте, Дмитрий, – холодно ответила женщина. – Хочу напомнить, что вы не явились на последнее собрание жильцов. Две неявки подряд!
– Обещаю исправиться. У меня завал на работе, не успеваю.
– Если бы вы присутствовали на совещаниях, – перебила Зоя Павловна, – вы бы знали, что у нашего всеми уважаемого Антона Павловича юбилей – сорок четыре года! Мы решили собрать посильную сумму, чтобы…
– С каких пор сорок четыре года стало юбилеем? – удивился Тальберг, попутно пытаясь вспомнить, кто такой Антон Павлович и почему он всеми уважаемый.
– Мы единогласно постановили собрать посильную сумму, чтобы сделать достойный подарок, – настойчиво повторила Зоя Павловна с металлом в голосе. Тальберг решил не перечить и принялся искать по карманам куртки сумму, тянущую на посильную.
– Здравствуйте, я ваш новый сосед из двадцать второй квартиры, – Платон воспользовался паузой, чтобы представиться.
– Каждую среду в шесть часов вечера у четвертого подъезда, – объявила Зоя Павловна с непробиваемым выражением лица, отобрала деньги на юбилей и продолжила спуск по лестнице.
На пороге Тальберг долго прощупывал карманы в поисках ключа, потом открыл обшарпанную дверь и пропустил Платона вперед.
– Проходи!
Платон вошел, вытер ноги о коврик и прежде, чем разулся, услышал Лизкин голос. Сердце екнуло, а мозг дважды радостно повторил «Лизка-елизка». Он не сдержался и незаметно для Тальберга улыбнулся, склонившись над ботинками.
– Дим, куда ты пропал? Я уже волноваться начала…
Лизка не ожидала гостей, поэтому выскочила из кухни в коротком синем халате, придерживая замотанные в полотенце волосы. Увидела, что Тальберг пришел не один, и смутилась:
– Ой, а я не готова. Дима, предупредил бы…
Она узнала гостя и окончательно растерялась.
– Лизок! – Платон весело расставил руки. – Иди сюда, обнимать тебя буду! Столько лет не виделись!
Он приобнял обмякшую Лизку, придерживающую распахивающийся халат в районе груди, и поцеловал ее в щеку.
– Смотрю, ты хорошеешь с каждым днем! – сказал он, чтобы окончательно ее смутить.
Лизка смутилась, покраснела, затем побледнела, но взяла себя в руки и смущенно улыбнулась:
– Раздевайся, Дима покажет, куда вещи повесить, – она запахнула посильнее халат. – Проходите на кухню, а я переоденусь во что-нибудь более подходящее.
– Ты и так хорошо выглядишь.
Она ушла в комнату. Платон с удовлетворением посмотрел ей вслед, оценив оголенные ноги, заманчиво белеющие из-под халата. Тальберг с мрачным лицом взял у него куртку и повесил на свободный крючок.
Прошли на кухню. В коридоре Платон задел тумбочку, словно нарочно стоявшую так, чтобы мешать проходу. От удара на столешнице затрясся позолоченный сувенирный божок, то ли подаренный по какому-то случаю, то ли привезенный из отпуска. Платон рефлекторно подхватил падающую статуэтку и вернул на место.
– Осторожней, – сказал Тальберг. – У нас тут надо под ноги смотреть.
На кухне Платон провел взглядом по скромному интерьеру, состоявшему из старой газовой плиты, трех навесных шкафчиков с облезшими дверцами и одинокого стола, укрытого полиэстеровой скатертью, собравшейся в некрасивые складки на углах. Под столом прятались четыре добротных табурета. Ровно настолько скромно, насколько он и ожидал от Тальберга, не стремившегося ни к роскоши, ни к порядку.
Тальберг вытащил стулья, и Платон сел спиной к стене, чтобы иметь наибольший обзор. В глубине квартиры зашумел фен.
– Надолго к нам?
– Год минимум, а дальше видно будет, – беззаботно ответил Платон. – Зависит от ситуации. Хотят финансирование вашего НИИ увеличить, но перед вливанием средств нужно провести ревизию распределения расходов по сегодняшнему дню.
– Под Кольцова роете? – спросил Тальберг напрямую.
– Специально не роем, но если накопаем, достанется и ему. Без обиняков, больно у вас район депрессивный, поэтому необходимо разработать и внедрить программу по развитию локальной экономики региона в целом, – пояснил Платон казенными фразами.
– Ну-ну. Попытайтесь.
Из комнаты вернулась Лизка, сменившая полотенце и халат на простенькое платье, и засуетилась у плиты. Пока она готовила ужин из того, что оказалось в холодильнике, Платону не удавалось рассмотреть ее лицо, но длинные волосы, доходящие до пояса, сводили с ума, как в прошлом.
Он отметил, что за прошедшие годы Лизка ничуть не потеряла в привлекательности, только формы стали круглее и уютней, но это была та самая маленькая Лиза. Он неприкрыто смотрел на нее, нисколько не заботясь, не заметит ли Тальберг его полный вожделения взгляд.
Наконец, она поставила перед ними две тарелки с парующей кашей и яичницей. Тальберг принес из кладовки банку маринованных огурцов и открыл ее так, чтобы не испортить крышку.
– Садись с нами, – попросил Платон Лизку.
– Постою, – сказала она. – Я ужинала перед вашим приходом.
Он с аппетитом приступил к трапезе, потому что из-за переезда за весь день не довелось перекусить. Тальберг вяло ковырял вилкой в тарелке.
Сначала ели молча. Когда первый голод прошел, Лизка принялась расспрашивать о семье и работе.
– Женился, развелся. Не сошлись характерами – она красный автомобиль хотела, а я только на черный соглашался, – подшучивал Платон. – Детьми не обзавелись. Оно и к лучшему, делить не пришлось.
– Сестру проведал? – спросила Лизка.
– Нет, к Вере не заходил. Она предлагала у них пожить, но не хочется стеснять своим присутствием. Тем более что квартиру ведомственную предоставляют, а я, как холостяк, имею определенные потребности… – и он подмигнул едва заметно покрасневшей Лизке.
Потом он рассказал, что работа у него интересная, зарплата – тоже. Одно плохо, вся жизнь проходит в разъездах и нигде обжиться не получается, копить деньги не на что, поэтому тратит их на нечасто выпадающий отпуск. Но после Лоскутовки ему обещали повышение и постоянное место в столице. И вообще, Платон – перспективный специалист по экономической безопасности, которых в стране раз-два и обчелся.
Лизка слушала с любопытством и улыбалась. Он раззадоривался и говорил без умолку. Тальберг сидел молча, ел один за другим огурцы и выстраивал огуречные хвостики в ряд за тарелкой.
Посреди рассказа, как Платона едва не облапошили на секретном объекте в позапрошлом году, когда он почти пропустил лишний пункт в смете, зазвенел звонок.
– Ольга пришла, – сообщила Лизка. – Надо устроить ей нагоняй за прогулки допоздна.
– Пусть гуляет, – сказал Тальберг. – Возраст такой.
– Хорошо, только уроки кто за нее делать будет? Ты? – возмутилась Лизка, и Платон заметил, что ее глаза в гневе стали еще более зелеными и оттого прекрасными. – У нее и так за прошлую четверть оценки по всем предметам сползли. Кроме математики, потому что там с самого начала сплошные проблемы.
Лизка вышла из кухни. Из коридора донесся приглушенный разговор, из которого не получалось разобрать ни слова, но бурная интонация подсказывала, что попытка прочитать воспитательную речь натолкнулась на активное сопротивление со стороны Ольги.
– Иди в комнату, завтра продолжим, – донеслось из коридора, и на кухне появилась Лизка. – Поговори с ней, как отец! Она меня игнорирует!
– Думаю, уже поздно, – ответил Тальберг. – Через пару лет сама перебесится.
– Иногда твои подходы к воспитанию меня просто поражают!
Он пожал плечами.
– Пойду, пожалуй, – Платону стало неловко от присутствия на чужой ссоре.
– Не обращай внимания, посиди еще, – попросила Лизка. – Хочешь, добавки насыплю.
– Время позднее, надо вещи разложить, постель приготовить…
Он ушел. Тальберг остался сидеть на кухне и глядеть через окно на фонарный столб, освещающий играющих в домино мужиков.
В ту ночь Тальберг долго не мог заснуть. У него то замерзали ноги, то становилось жарко, то ныли колени. Он ворочался в попытках отыскать положение, при котором количество мешающих частей тела сводилось бы к минимуму.
Поворачивался на левый бок, ему сдавливало грудь, и он задыхался. Тогда ложился на правый бок лицом к Лизкиному затылку, и становилось еще хуже, потому что отовсюду начинали лезть совсем уж нехорошие мысли.
Он любил Лизку, но сомневался в обратном. Особенно сегодня, когда видел, какими глазами на нее смотрел Платон.
Захотелось пить. Сел и долго шуршал под кроватью ногой в поисках тапочек.
– Чего тебе не спится? – сонным голосом спросила Лизка, не оборачиваясь.
– Жажда мучит, во рту пересохло.
– Ы-ы… ты чаник… кух… – пробормотала она и снова захрапела.
Тальберг отыскал второй растоптанный тапок, сунул в него ногу и пошел на кухню. Свет включать не стал, чтобы не щуриться, как крот. Долго не мог на ощупь найти на плите чайник, а когда нашел, с разочарованием обнаружил, что воды в нем почти нет. Он попробовал выпить через носик остаток со дна, но на первом же глотке в рот попали отколовшиеся кусочки накипи.
Он с отвращением выплюнул их в умывальник. Проходя мимо Ольгиной комнаты, услышал тихий ритмичный шум, словно толпа маленьких гномов яростно забивала микроскопические гвозди миниатюрными молоточками. Осторожно приоткрыл дверь и увидел спину Ольги, сидящей под ночником у окна и мерно покачивающейся в такт агрессивной музыке, пробивающейся сквозь наушники. На коленях у нее лежала раскрытая книга.
Тальберг взглянул на настенные часы – два часа ночи! – и открыл рот, чтобы устроить нагоняй за чтение в темноте и несоблюдение режима сна, но передумал и на цыпочках вернулся в спальню.
Лизка во сне повернулась к нему лицом. Полумрак скрыл появляющиеся морщинки, и она выглядела на пять лет моложе.
Ему захотелось ее поцеловать. Он наклонился и уткнулся губами в щеку.
– Ум-м-мм… колешься… Опять не побрился, – промычала Лизка и снова отвернулась к стене.
Он лег к ней спиной, сунул руку под подушку и заснул.
4.
Позвонила Лизка и напомнила купить продукты после работы. Картофель, яйца, масло, хлеб. Тальберг записал точное количество и вес, потому что без списка в магазины не ходил.
Он отличался плохой памятью и записывал на листочки все, а потом эти клочки скапливались на комоде, в карманах, на холодильнике. Проблему вызывала необходимость в нужный момент найти правильную записку.
Саня захихикал и посоветовал завести бумажку со списком бумажек.
Забежал Мухин, предупредил, что на шестнадцать ноль-ноль объявлен сбор по всему персоналу НИИ в главном зале. Явка обязательна.
– Надеюсь, надолго не затянется, – Тальберг сообразил, что не успеет в магазин, если заседание продлиться долго.
– Насколько надо, настолько и затянется, – отрубил Мухин, – вопрос государственной важности.
– У нас все государственной важности. Она уже в печенках сидит.
– Не вздумай эту крамолу при других вслух сказать, – предупредил Павел Владимирович и покачал пальцем, словно Тальберг был маленьким ребенком из младшей ясельной группы и еще не знал, что такое хорошо и что такое плохо.
Время до трех ушло на заполнение отчета об испытании установки, но Тальбергу постоянно мешали. Едва он приступал к новому абзацу, непременно кто-то заходил на чай, как бы мимоходом.
Слух о краените мгновенно разлетелся по институту. Профессора находились в состоянии легкой возбужденности. С Тальбергом здоровались те, кто последние пятнадцать лет игнорировал или вовсе не догадывался о его существовании. Даже Самойлов (второй зять директора, бывший на год старше самого Кольцова), выбирающий под свою группу все денежные темы и поэтому свысока смотрящий на бесплодные фундаментальные научные мучения Тальберга, зашел на чай и долго таращился на кусок краенита, постукивая по нему пальцем и повторяя «интересненько», «замечательно-невероятно» и «кто бы мог подумать». Затем пожал руку с плохо скрываемой завистью, граничащей с ненавистью:
– Поздравляю, коллега! Надеюсь в скором будущем получить образец для исследований в моей группе.
Тальберг пообещал, зная, что краенит поделят и без его участия.
– Думаю, наше сотрудничество окажется плодотворным, – кивнул на прощание Самойлов и ушел.
Тальберг записал на бумажке «краенит – самойлову» и вложил в журнал вместо закладки.
Окончательно стало понятно, что звездный час настал, когда сам Кольцов зашел в обеденный перерыв, чтобы лично полюбоваться на пресловутый кусок Края.
– Не ожидал, что этот день придет, – признался он. – Точнее, не думал, что он наступит при моей жизни.
– Благодарю за оптимизм и веру в наши начинания.
Кольцова можно понять.
Пятнадцать лет Тальберг возился со своей идеей, менял схемы и подбирал частоты без видимых результатов, пригодных для демонстрации финансовой инспекции. Он сам периодически впадал в депрессию и отчаяние и едва подавлял желание взять тему по оборонке, как у всех. Он жил с постоянным осознанием, что в НИИ Края его группа существует лишь потому, что на весь институт он единственный человек, хоть как-то специализирующийся на Крае.
Финансирование упало до неприлично низких цифр и практически прекратилось. От шести сотрудников в результате сокращений, именуемых оптимизациями, остался один Тальберг. Спустя год работы в одиночку он потребовал или ликвидировать группу, или расширить штат хотя бы завалящим лаборантом. Кольцов подумал и согласился.
– Ты в курсе, что краенит на учете и должен выдаваться под роспись другим лабораториям по утвержденной квоте?
Тальберг был не в курсе, но и не удивился. Он ожидал подобного.
– Надо вырезать побольше кусков, чтобы на всех хватило.
– Само собой, конечно, – сказал Кольцов и снова повторил: – Говорю же, согласно квоте и в утвержденном порядке.
Тальберг не сомневался, что первой в этом порядке окажется группа Самойлова.
В половину четвертого отложил недописанный отчет и вместе с Саней отправился в главный зал.
Численность персонала НИИ не впечатляла – после полного сбора часть кресел пустовала. Помещение строилось из расчета на прием гостей и проведение симпозиумов, но переход на оборонку снизил количество мероприятий до нуля.
Тальберг огляделся. Из-за кафедры возвышался скучающий Кольцов, за его спиной стояли составленные в ряд два стола. По правую руку от него сидел Мухин с каменным лицом, а по левую – товарищ в гражданском, на лбу которого читалось, что он из органов.
Люди неторопливо стягивались, рассаживались по креслам. Каждый пришедший обходил присутствующих, приветствовал и интересовался, зачем их собрали.
Никто ничего не знал наверняка, поэтому пересказывали слухи. Самый неприятный сводился к тому, что могли сократить зарплаты за счет премий. Кольцов не раз передавал новости из столицы, что ситуация в стране нестабильная и придется ужаться. Непонятно только, оставят ли всех на местах, но снизят оплату, или сократят штат, но сохранят зарплату тем, кто останется. Смущали оба варианта.
Наличие в президиуме товарища из органов позволяло усомниться, что их собрали поговорить о грядущем сокращении.
Тальберг выбрал место возле Шмидта, найдя его в зале без труда – тот сидел в эпицентре круга из пустых сидений невозмутимым видом, будто ничего не замечал.
– О, Димитрий, – обрадовался Карл, – давно вас ждать для чай, как здесь говорить. Вы знаете, я вчера получить новый группа, то есть партия. Иметься любопытный экземпляры, вы обязательно должен посмотреть.
Тальберг улыбнулся и пообещал зайти.
Ровно в четыре зал закрыли, и наступила тишина. Кольцов вцепился двумя руками в кафедру, прочистил горло и громко зачитал с бумажки, завершая каждое предложение театральной паузой.
– Благодарю вас, коллеги, что нашли время собраться в этом зале. Вы знаете, политическая ситуация в мире не отличается стабильностью. Наше государство оказалось под моральным и физическим давлением враждебных нам правительств, фактически принуждающих нас к военным действиям, но нам удается избегать провокаций…
«Опять за старое», подумал Тальберг, из-за подобного пафоса не слушающий радио и не смотрящий телевизор. Он с любопытством взглянул на Шмидта, чтобы оценить реакцию. Реакция отсутствовала – ни один мускул не шевельнулся на лице, будто сказанное Кольцовым не имело к Карлу отношения.
– …Мир сотрясается от катаклизмов, терроризма и жестокости. Но мы не поддаемся и не сдаемся, направляя наши силы на укрепление всеобщего счастья, веря, что за нами – правда, и какие бы подлости не замышляли правительства других государств, мы убеждены, народы мира не хотят войны…
У Тальберга отключился слух. Он смотрел на Кольцова, но не слышал. В паузах между предложениями директор отрывал взгляд от бумажки, оценивая правильность реакции зала на провозглашаемые сентенции.
Он говорил и говорил обязательную идеологическую часть, но Тальберг, хорошо изучивший несменного директора за пятнадцать лет, знал, что Кольцов безразличен к прочитанному. От него требовали – он беспрекословно выполнял. Его ценили и продолжали держать в должности.
Товарищ из органов смотрел на Шмидта, видимо, заранее проинформированный о его гражданстве. Тальберг почувствовал, что часть внимания, предназначенного Карлу, распространилась и на него. Он поймал нахмуренный взгляд, опустил взор и уставился на наручные часы. Секундная стрелка лениво переползала между черточками.
Через полчаса поток политинформации о ситуации в мире иссяк. Кольцов оторвался от бумажки, сделал паузу и еще громче, чем прежде, прочитал резюме, ради которого их и согнали в общий зал:
– В связи с вышесказанным, в порядке исполнения секретной резолюции номер триста-двадцать-один дробь вэ, пункт три распоряжением по институту номер шестнадцать дробь один от сегодняшнего числа, распоряжаюсь произвести ряд мероприятий по повышению внутренней и внешней безопасности. Первое. Институт переводится в военный режим работы и передается под усиленную охрану. Сотрудники НИИ должны быть ознакомлены под роспись о личной ответственности за нераспространение внутренней информации всех уровней секретности. Второе. Каждый третий четверг месяца организовать проведение общих занятий по гражданской обороне и правилам действий при возникновении чрезвычайных ситуаций.
Прокатился шорох недовольства. Кольцов поднял глаза, и зал затих.
– Третье. Проводить ежеквартально военные сборы для поддержания штатного персонала в надлежащей физической форме.
Семидесятилетний Карлушкин, сидевший в том же ряду, что и Шмидт, пощупал руку в месте, где когда-то располагался бицепс.
– Четвертое. Для охраны порядка организовать добровольные отряды с проведением дежурств в соответствии с установленным графиком.
«Опять эти графики», с досадой подумал Тальберг.
На этом пункты закончились, и Кольцов перешел к заключению:
– Контроль за выполнением распоряжения возложить на заместителя директора по научной работе Мухина Павла Владимировича. Оперативное руководство осуществляется начальником службы внутренней безопасности Безуглым Валентином Денисовичем.
Человек в штатском привстал, чтобы рассмотрели и запомнили на будущее.
– На этом наше собрание подошло к концу, руководители групп получат копии распоряжения для ознакомления. Всем спасибо за внимание, – Кольцов сгреб бумажки с кафедры, развернулся и ушел.
Присутствующие расходились в подавленном настроении. Шмидт почувствовал зависшее в воздухе напряжение и спросил:
– Плохо понимать официальный язык. Сказать, это быть какая-то проблема?
Тальберг отмахнулся.
– Переживем. У нас обычно суровость законов компенсируется необязательностью исполнения.
– Иногда я сильно удивляться, – произнес Шмидт с серьезным лицом, – как вы тут жить…