Она смотрела финальную сцену очередной «дряни», как именовала такие фильмы Ксюша. Смотрела и почти ничего не видела из-за распухших от слез глаз. По экрану бегали вооруженные боевики, стреляли, убивали кого-то, падали, поднимались и снова стреляли. Наверное, кому-то из них было больно, и значение каждый выстрел наверняка имел. Но ей сегодня было не до этого. Она сегодня упивалась собственным горем, которого оказалось слишком много для нее одной.
Александра уже и пожалела, что отпустила Ксюшу, хотя та напрашивалась на ночлег и даже вызывалась накормить ее вкусным ужином. Отказалась. И теперь вот, уливаясь слезами, жалела об этом. Вместе-то было бы не так гадко. Вместе, глядишь, они что-нибудь да придумали бы. Нашли бы объяснение тому, куда подевался убитый Ромка. Почему его убили, они бы ни за что не догадались бы, ни за что. Но вот куда могло подеваться его тело…
Фильм закончился, и по экрану бегло заскользили трехкилометровые титры. Александра нащупала на диване пульт от телевизора и нажала красную кнопку. Экран потух. Комнату моментально накрыли сумерки, от которых ей стало еще хуже. То хоть чье-то присутствие ощущалось. Нет, надо все же вызывать либо Катьку, либо Ксюшу. Первой можно устроить допрос с пристрастием. Она это умела. Глядишь, подружка и проболтается. А вторая накормила бы и уговорила не плакать, а то просто прорва какая-то слез. И поделать с этим ничего нельзя.
Опустив ноги с дивана, где она просидела, скорчившись, все три часа, пока шел фильм, Александра встала и пошла к окну. Обычно она редко запирала окна на ночь, как-то не приходилось ей бояться. Может, просто пуганой не была. Теперь же оторопь брала буквально от всего. От неясных теней, мелькающих по углам. От неясных скрипов и шорохов, которыми был наполнен старенький бабушкин дом. Даже от уличного фонаря, болтающегося на ветру, и то делалось жутковато. Куда там было выйти в огород и посидеть полчасика на ступеньках заднего крылечка! Это она раньше могла так: взять и просидеть, не замечая времени и наблюдая за звездами. Теперь же ни-ни, теперь что-то странное творилось.
А может, она и правда с ума сходит от одиночества, а?! Может, того, крыша ее взяла и съехала потихоньку. Она вот все искала себя, искала пути самореализации, все ждала какого-то чуда или счастья, рецепта которого ей не оставила бабушка, и незаметно так превратилась в идиотку.
Могло такое случиться? Наверное. С другими ведь случалось, она тоже могла не быть исключением. Тем более что простимулировали ее с утра будь здоров. Подняли ни свет ни заря и отправили на эти чертовы дачи убедиться в подлости собственной подруги и любимого. И вот пока она ждала автобуса, ехала в нем, а потом блуждала по дорожкам, ее сознание взяло и свихнулось.
– Черта с два! – вырвалось у нее внезапно, и получилось очень громко для пустого темного дома, в котором, как известно, все слышится много громче и отчетливее.
Александра со злостью хлопнула створкой рассохшейся рамы, со скрипом шмыгнула шпингалетом, задернула занавеску и пошла включать свет и вот тут…
Нет, она все же чокнулась! Несомненно, с ней что-то не так! Сначала ей привиделся труп, теперь мерещатся привидения!
Правильнее, самого привидения она не увидела, но это пока. Зато стук, характерный для этого самого привидения, она услышала более чем отчетливо.
Ну, да! Тот самый неповторимый стук, которым обычно скребыхался в ее дверь ее ненаглядный Ромочка! И она его слышит снова и снова. Она же не могла его позабыть, она его точно помнит и, кажется, слышит теперь очень отчетливо.
Так мало стука! Голос!..
Черт возьми, она уже слышит его голос! Ромкин голос! И он зовет ее по имени, именно так зовет, как делал это обычно.
– Сашуня! Сашуня, открой, малыш!
Ухватившись одной рукой за сердце, которое то останавливалось, то принималось колотиться с удвоенной силой, она медленно двинулась в сенцы. Свет решила не включать. Привидения, как известно, боятся света. Если она его включит, то все исчезнет: и стук, и голос. Она лучше так, в темноте. Она же его не боится! Это же не чье-нибудь, это же Ромкино привидение заявилось к ней поздним вечером. Его-то ей с чего бояться, она же любила его живого, полюбит и…
Дверь-паразитка, будто нарочно, заскрипела так протяжно, что пятками Александра немедленно вросла в пол у порога. Распахивалась нарочно так медленно, будто и не служила им с бабушкой верой и правдой последние десятилетия, будто и не сроднилась с ними всеми своими гвоздями и занозами.
Распахнулась наконец-то! И…
На самой нижней ступеньке, заделанной из самой узкой доски, которая только и смогла найтись у соседа дяди Коли, совершенно живой и здоровый стоял Ромка.
То, что он живой, Александра поняла сразу, невзирая на слабоумие, в котором начала себя подозревать с некоторых пор.
Почему поняла? Да потому что!..
Во-первых, он не просвечивался!
Свет от фонаря, который маятником болтался на ветру, очень отчетливо и очень конкретно высвечивал живую Ромкину плоть, такую же симпатичную и желанную, между прочим.
Во-вторых, от него все так же пахло его любимым одеколоном. А разве привидения пахнут?!
В-третьих, вопреки устоявшимся стереотипам оно или он, теперь уж попробуй разберись, улыбалось ей и откровенно радовалось.
– Привет, маленький мой! – прежним ласковым голосом произнес тот, кто стоял сейчас на пороге и, сделав шаг вперед, протянул вперед руки. – Что-то случилось? Ты чего такая взъерошенная, а?
Она была не просто взъерошенная, она была… она просто уже и не знала, какой именно она была! Может, и правда сумасшедшей?!
Ромка, ее любимый и живее всех живых, вошел в дом. Закрыл за собой дверь, как уже делал это много вечеров подряд. Нащупал в темных сенцах ее спину, слегка погладил, привлек к себе и почти волоком потащил ее в комнату, идти-то самостоятельно она ну никак не могла. Это за один день столько потрясений, кто же выдержит такое?!
Он втащил ее, прислонил к стенке и, придерживая одной рукой, второй нащупав выключатель, включил свет. Александра даже жмуриться не стала, вытаращившись на него во все глаза, насколько, правда, позволяли опухшие от трехчасовых слез веки. Ей так хотелось убедиться, так хотелось увидеть, что он и в самом деле живой, а не плод ее воспалившегося воображения, которое подпалили еще с утра будь-будь!
– Ром… – в горле что-то булькнуло, скрипнуло и застопорилось. Она предприняла вторую попытку. – Ром… Ты…
– Я! А кто же еще! Ты чего, лапунь? Ты чего такая вся? И глаза… Ты ревела, что ли, я не пойму? Э-э-э, да я вижу, дело совершенная дрянь! А ну-ка иди сюда, подруга, и давай рассказывай, что там у тебя стряслось?
Она покорно пошла за ним. Покорно села на диван и так же безропотно привалилась к Ромкиному крепкому плечу. Он заботливо укутал ее в покрывало, которое она измутузила все и измочила слезами, пока шел боевик. Поцеловал в висок, погладил по волосам, слегка приводя их в порядок, и спросил:
– И чего ревела, спрашивается? Расскажешь, нет?
– Ага!
– Что – ага?
– Р-р-расс-скажуу-уу. – и слезы снова хлынули с удвоенной силой, моментально майским ливнем измочив всю рубашку на его плече.
– Так! А ну-ка прекрати! Так никуда не годится!
Его голос сделался чуть строже, но глаза смотрели на нее как-то странно, как-то по-особенному. И не виновато вроде, и в то же время с какой-то затаенной печалью, трусовато мерцающей на самом их дне.
– Александра! Что случилось?!
Ему все же пришлось встать и сходить на кухню за водой, и брызнуть потом в лицо ей почти полстакана, ну не унималась и все тут. Брызнул и тут же перепугался, будто ударить пришлось. Кинулся вытирать ее щеки кончиком скомканного покрывала. Сам вытирает, целует, приговаривает:
– Девочка моя! Ну не могу видеть тебя такой! Ну, что ты, в самом деле, а?! Ну, кто тебя так расстроил, расскажи наконец, я ему башку точно сверну!
А она возьми и скажи:
– Ты!
– Я?! Что я?!
И в его глазах снова заметалось странноватое выражение непонятной перепуганной тоски. Не особенно выраженное, вроде как мерцание, но было же, все равно было!
– Ты расстроил, Ромочка! – выдавила она наконец из себя, после того, как проглотила залпом остатки воды из стакана.
– И чем же я тебя смог расстроить? Мы же только вчера, кажется, расстались, и все между нами было не просто хорошо, а отлично просто! Милая, ну что ты?! Что ты выдумываешь?
И опять странность. Говорит, а сам отошел к окну и спиной к ней повернулся. И спина такая напряженная, что рубашка на лопатках натянулась, того и гляди, треснет.
Кстати! Рубашка!
– Ром, а где твоя вчерашняя рубашка, а?
Она некрасиво хлюпнула носом и тут же поморщилась, вот Катька никогда так отвратительно не плачет. У той каждая слеза, что жемчужина! Каждый всхлип, хоть на ноты клади. И лицо у нее при этом такое… Такое лицо… Ну просто усаживай рядом живописца и пускай себе творит. Одним шедевром точно станет больше.
– Рубашка? – кажется, он не понял. Оглянулся на нее от зашторенного окна, интересно, что вообще там можно было рассматривать. – Это которая?
– Вчерашняя, милый! Где твоя вчерашняя рубашка?
– Моя… Вчерашняя рубашка?.. Хм-м, странные вопросы ты мне стала задавать, Санек! Какое это имеет значение, где моя вчерашняя рубашка? В стирке, где же еще!
– Врешь! Все ты врешь, Ромка! – выкрикнула она, почти задохнувшись от новой волны страха, потому что поняла, что он безбожно искажает правду. – Ее нет в твоей стирке! Ее вообще у тебя нет! Так где она?!
И вот тут он разозлился. Она никогда прежде не видела его таким злым. Красивая линия рта, которую она очень любила и втихаря для себя считала безвольной, вытянулась в тонкую жесткую черту. Проведи по ней пальцем – обдерешься! И глаза не лучше – полоснули по ней так, словно она у него не про рубашку спросила, которую утром обнаружила на чужом, как оказалось, трупе. А по меньшей мере… Ну… Даже придумать сложно, что нужно спросить, чтобы заслужить такой вот взгляд. Наверняка что-то про измену Родине.
А потом все вдруг куда-то пропало. И взгляд потеплел, и губы обмякли, и напряжение, чувствовалось, покинуло.
– Далась тебе эта рубашка? – вполне миролюбиво пробормотал Ромка и снова пошел к ней, присел, обнял и потянулся губами к ее рту. – Что тебе в ней, Санек?
– Это важно, Ромочка, поверь! – прошептала Александра, прижимаясь к нему теснее. – Я не спрашиваю, где она…
– Нет, ты именно об этом и спрашивала! – фыркнул он почти весело.
– Да нет же, не в этом дело! Просто я хочу кое в чем разобраться, и для этого мне важно знать… Она у тебя? Только скажи: да или нет, и все!
И она подняла на него опухшие от слез и горя глаза, успев ужаснуться попутно.
Зрелище наверняка было еще то! Хрюша ведь хрюшей! Ресничек не видно, нос пятачком, щеки красные. Странно вообще, что он на нее смотрит, мог бы и не делать этого. А смотрит же! И хорошо, между прочим, смотрит, как и раньше.
– Так да или нет, Ром?
– Нет, малыш! Нет у меня этой рубашки, но я не готов пока рассказать тебе, где она сейчас. – последовал виноватый вздох, и Ромка шепнул ей в самое ухо. – Если честно, то я об этом могу только догадываться. Но это ничего не меняет, потому что я тебя очень сильно люблю, поняла!!!
– Ром, а я знаю, где твоя рубашка. – Александра выпросталась из его рук, выпрямила спину, набрала полную грудь воздуха и… – Она на трупе, Ром!!!
– Что-оо??? – На него даже смотреть не было нужды, и без того было понятно, что он сражен наповал ее заявлением. – На каком трупе?! Ты чего болтаешь?! Ты, вообще, в своем уме?!
Начинается!!! Если сейчас и он скажет, что она чокнулась, обсмотревшись голливудской дряни, и что явно заговаривается, она точно его выгонит.
Нет, погорячилась. Выгонять не станет, а поколотит запросто.
– Сашка! – Рома схватил ее за плечи, развернул на себя, тряхнул так, что шее стало больно, и просвистел, как Змей Горыныч. – А ну говори!
Пришлось рассказывать, а что было делать! Нужно же было объяснять причину своих слез хотя бы. Да и любопытство нездоровое к предметам его гардероба требовало толкования. А то, не ровен час, к сумасшествию еще и фетишизм припишут.
Слушал внимательно, не перебивая, но постепенно меняясь в лице. Не злился теперь уже, нет. Он теперь медленно наполнялся ужасом. Кажется, даже волосы его начали потихоньку потрескивать, так ему сделалось жутко оттого, что она ему рассказала.
– Ты веришь мне, Ром? – тихонько спросила Александра и погладила его по побледневшей щеке.
Ей было очень важно знать, что он верит ей. Хоть он бы поверил, что ли! И хоть как-то помог бы связать все воедино: их с Катькой свидание, она теперь была уверена в том, что они там встречались, но теперь это как-то задвинулось на задний план; его одежда, непонятно как очутившаяся на чужом убитом теле; и само исчезновение этого тела. Все это нужно было как-то скомпоновать и логически обосновать. Она одна не могла, как ни старалась. Может, вместе получилось бы!
Не получилось…
– Ты зачем туда поперлась, милая?! – чужим дребезжащим голосом спросил он сразу же, как она задала ему свой вопрос после рассказа. – Проверять, изменяю ли я тебе с твоей подругой или нет?!
Это был отходной маневр, совершенно ненужный и распыляющий силы, их общие силы. Она-то надеялась, что они объединятся и вместе продумают стратегию хоть каких-нибудь действий. А он все о личном!
– Итак, зачем?! – Ромкины глаза смотрели строго, с укоризной. – Затем, чтобы…
– Ну, да. А ты бы не поперся?
– Проверила? – Взгляд разбавился насмешкой.
– Проверила!
– Убедилась?
– Нет, но…
– Ты мне не веришь, Сашка! – возмутился он неподдельно. – Не веришь, а это худо! Вот если бы верила, то не поехала бы, так?
– Ага.
– А не поехала бы, так и трупа не нашла бы, так?
– Ага.
– Что ты заладила, ага да ага! А ты поехала, нашла труп, а потом он куда-то испарился, и следы убийства испарились, будто бы их и не было, так? – Он выдохнул со злостью. – Только не агакай опять, все так! И что вот теперь делать?!
– Не знаю, Ром.
Господи! Как же она обрадовалась, что он все именно так представил сейчас. Именно так, не усомнившись в ее рассудке, не взяв под сомнение ее слова. Пускай хоть злится, хоть кричит, главное – поверил.
– Но делать-то что-то надо, черт возьми! Ведь на этом трупе мои вещи, Сашка! А это еще хуже того, что ты мне не веришь. Это куда хуже… Как думаешь, куда могло подеваться тело, малыш?
Она думала не больше минуты, тут же без запинки отчитавшись:
– Думаю, что его оттуда забрал тот, кто положил или уложил, уж не знаю.
– Логично. А кто? Катька?
Он фыркнул недоверчиво и с презрением, что тоже очень-очень ей понравилось.
Он не любит Катьку! Он даже, может быть, ее презирает. Пускай и непонятно, за что, но это же очевидно.
– Катька способна на многое, но чтобы убить… Нет, это не она, точно. – Ромка уронил подбородок на грудь и какое-то время рассматривал собственные руки, будто тестировал их на причастность к случившемуся в Катькином дачном домике. – Ладно, давай, как одна мудрая дама советовала, подумаем об этом завтра, хорошо?
– Давай. – Она теперь согласна была на что угодно, хоть в огонь за ним, хоть в воду.
– А сейчас… Сейчас не мешало бы перекусить. Накормишь?
Трехминутная паника сменилась бурной жаждой деятельности. Александра себя не узнавала, таская из бабушкиных шкафов кастрюли и сковородки. И без Ксюши обошлось. Без ее умения приготовить кашу из топора. Конечно, Александра не стала экспериментировать, а традиционно нажарила молодой картошки. Благо мать всучила целый пакет пару дней назад. Нарезала огурцов, полила растительным маслом, нащипала сверху крохотными былинками укропчика. Одна из грядок чудом уцелела от бабушки, и она ее обнаружила, блуждая в зарослях полутораметровых мальв. И нарвала пучок, хотя сама укроп и не любила. Сейчас вот пригодилось.
– Иди, Ром. Не бог весть что, но все же.
Пока она готовила, он сидел все время в комнате и не издал ни единого звука, точно и вправду умер, превратившись в привидение. Когда вошел в кухню, на его лице буквально не осталось и кровинки.
– Санька, дело-то дерьмовое, знаешь! – воскликнул он, седлая старенькую табуретку возле стола. – Тряпки ведь мои, прикинь! Не дай бог, кто найдет этого убиенного, что тогда будет, представляешь!!!
– Нет, – честно призналась Александра, совсем по-взрослому накладывая ему картошку в тарелку из сковородки и ставя на стол.
Тут же потрудилась и вилочку положить по его правую руку, и кусочек хлеба подсунуть слева. Ну, хозяюшка просто, а мать с отцом все ноют…
– Нет, Рома, я сейчас, если честно, ничего не представляю. Я так обрадовалась, что ты жив, что ничего почти уже не соображаю. И тот человек, которого убили, он…
– А это он был или она? – вдруг спросил Ромка и начал настороженно присматриваться к тому, что она выложила перед ним на тарелке. Понюхал даже, подняв тарелку и поднеся ее к самому носу. – Ты уверена, что это съедобно?
– Да. – Александра даже чуть-чуть обиделась.
Подумаешь! Катькину стряпню ел, не боялся. Хотя и стряпни-то всей было по паре яиц, разбитых в сковороду. А ей не доверяет.
Ромка взял вилку, подцепил маленькую зажаренную до красноты дольку, отправил в рот, пожевал, кажется, успокоился, потому как улыбнулся одобрительно, и снова пристал к ней со странным, казалось бы, вопросом:
– Так кто лежал убитый на диване: он или она? Труп был мужской или женский? Может, это Катька была?
– Исключается! – фыркнула Александра и зачерпнула со сковородки пару ложек себе в тарелку, раз Ромка принялся есть с аппетитом, она тоже не отравится. – Я была у нее сегодня. И говорила с ней, как с живой.
– Да? И о чем говорила? – Его рука повисла в воздухе, не донеся очередную порцию нехитрого ужина до рта. А глаза снова замерцали неприятным осуждением. – Допрашивала?
– Нет. Не допрашивала. Просто говорила. А с чего ты решил, что труп может быть женским? Вещи-то были твои!
– Ну и что?! Вещи могли надеть на кого угодно для того, чтобы меня, к примеру, подставить! Чем не мысль, а? К тому же лица и фигуры ты не видела и… Господи! – Ромка с грохотом уронил вилку на стол и ухватился за голову двумя руками, установив локти на стол. – Надо же было такому случиться, а!!! Все, как нарочно! Представляешь, находят этот труп где-нибудь на городской свалке, а на нем мои вещи!
– Может, еще не найдут, Ром! Ты не убивайся так. – попыталась успокоить его Александра, а заодно и себя.
Отделаться от неприятного ощущения, что Ромка чего-то не договаривает, или попросту водит ее за нос, не проходило. И если поначалу оно было неясным – это ощущение, вытесненным радостью от встречи, то потом, с каждой следующей за предыдущей минутой оно вдруг начало набирать силу, крепнуть и неприятно карябать душу отвратительным вопросом.
Как оказались на Катькиной даче его вещи? Ну, как?! Не могли же они остаться там с тех давних пор, когда между ними еще была любовь. Он же вчера приходил к Александре во всем том, что потом самым странным образом оказалось на убитом…
Она так и не решилась задать этот вопрос ему. Решив, что еще будет время и для этого. Сегодня просто не захотелось портить встречу, на которую она уже и надеяться не могла.
Они доели картошку, то и дело скрещиваясь вилками над тарелкой с огуречными дольками. Попили чаю без ничего. Она же не знала, что он придет к ней, она даже не подозревала о том, что он вообще еще существует, поэтому и не оказалось в ее доме ни батона, ни булки, ни завалящей бараночки.
Александра собрала тарелки со стола, загрузила в раковину и принялась мыть, не забывая заученно чертыхаться допотопности конструкции. В ванную воду провели, как положено, а на кухню у алкашей-старателей старания не хватило. Вывели одну трубу с холодной водой, напрочь позабыв про горячую. Вот теперь, как собиралась мыть посуду или готовить, она их и вспоминала всякими разными словами. Руки-то мерзли!
Ромка сидел за ее спиной, болтая всякие ненужности, от которых у нее моментально разболелась голова.
И чего городит про работу какую-то?! Снова про огород ее запущенный? Про ремонт?..
Разве об этом сейчас следовало говорить?! Разве об этом сейчас следовало думать? Вопрос ведь стоял серьезный, еще более ужасал возможный ответ на него.
Вот как найдут этот самый труп! Как обнаружится, что на нем Ромкины тряпки, вот тогда и будет ему ремонт дома с выкорчевкой мальв попутно! Как бы ему тогда не пришлось корчевать другие культуры много севернее…
Его болтовня оборвалась внезапно. То ли ее задумчивость на него так подействовала, то ли исчерпал себя без остатка. Но он оборвал свой беззаботный треп на полуслове и говорит:
– Сань, я чего хотел… Я останусь сегодня у тебя, ладно? Ты ведь не будешь против, нет?
Он?! У нее?! Это как это – у нее?! Они станут спать с ним в одной постели?! Мама дорогая!!!
Просто пойдут в ее спальню, разденутся – ох, господи, ужас какой, на ней же белье в глупый синий горошек – и завалятся вдвоем под бабушкину перину?!
Так, стоп, заноситься не следовало, прежде всего.
Может, он ничего такого и не думает, напрашиваясь на ночлег. Может, он просто хочет переночевать.
То, что он желает остаться, еще не значит, что он желает ее, черт возьми! Она же вся такая… Нескладная, вот! И неумелая еще! Он вон даже в ее умении жарить картошку усомнился, что же она станет делать с ним в постели?! Она же там ровным счетом ничего делать не умеет! Она там ноль полный!!! Она же не Катька.
Это у подруги каждый роман – готовый сценарий для ролика. Коротко, страстно и красиво. Во всяком случае, именно так она всегда ей об этом рассказывала. И про Ромку, кстати, тоже много чего ей рассказывала. Про то, как он целуется, и про то, как они с ним и в ванной, и на кухне, и в подъезде даже однажды. И все у них вроде получалось как бы само собой, без стеснения, без оглядки и без лишних опасений, а получится ли…
Она ведь не такая, как Катька! Она же скованная, стеснительная и страхов у нее ровно столько, сколько требуется для горького разочарования, после которого только друзьями и остаются.
– Санек, ты чего затихла, а, малыш?
Она так задумалась, так запаниковала, что не заметила, как он встал и подошел к ней почти вплотную сзади. Подошел, просунул руку под ее локтем и быстро выключил воду, что без толку щелкала по облупившейся эмалированной раковине. Обили-то ее, кстати, те самые горе-сантехники, уронив тридцать три раза, прежде чем поставить.
Вторая его рука обняла ее, сошлась с первой на ее животе, и обе они очень крепко прижали ее к Ромке. Она даже глаза зажмурила от того, как бешено там за ее спиной бухало его живое сердце, которое она уже успела похоронить.
– Эй, маленький, ты меня слышишь? – Он задышал ей в самое ухо, перекинув ее волосы ей на грудь, чтобы они ему не мешались. – Ты трусишь да, или не хочешь, чтобы я оставался?
– Да. – Ох, как она была ему благодарна за то, что он тут же обо всем догадался.
– Что «да»? Трусишь или…
– Трушу, Ром! Я ведь темная совершенно и после Катьки ты со мной…
– Ох, господи боже мой! Она что же, вечно будет стоять между нами?! – Ей снова удалось его разозлить, и руки, обнимающие ее живот, сделали ей почти больно. – Я тебя люблю, неужели непонятно!!! При чем тут Катька?! Так мне остаться или уйти?!
– Нет!
– Что «нет»? Остаться – нет, или уйти – нет? – Он все еще злился, судя по его голосу, но руки заметно ослабли, тут же залезая ей под футболку.
– Оставайся, – шепнула она, не открывая глаз. – Оставайся, Ром, только я…
– Да все я про тебя знаю, дурочка. – Ромка тихонько рассмеялся ей в самое ухо, перебив ее глупый бессвязный лепет. – Ну, давай, веди, показывай, где там твоя легендарная перина.
Катька-зараза рассказала! Больше некому. В ее спальню Ромка почти никогда не входил. Когда входил, постель всегда была застлана тем самым покрывалом, в которое она сегодня лила слезы.
Ну и пускай рассказала! Ей-то что с того? Ее же нет сейчас ни с ними, ни между ними. Они только вдвоем и никого больше в бабушкиной спальне, где стояла широченная высокая кровать с чугунными спинками.
Быстро раздевшись в темноте, так она сама захотела, Александра покидала дурацкое свое белье в нелепый горошек под кровать и, не глядя в ту сторону, где неторопливо раздевался Ромка, юркнула под перину. Легла и замерла, сведя коленки.
Как это будет, господи?! Как?! Быстро, страстно и красиво, как рассказывала всегда Катька, или она задохнется в удушье собственного бессилия и стыда?! Ведь у всех же бывает по-разному. И пишут и рассказывают и показывают в кино всегда все неодинаково.
Старинная кровать негодующе всхлипнула под Ромкой, когда тот встал на нее коленками и потянул на себя перину. Александра в панике ухватилась за второй ее край.
Она так не хочет! Она не хочет, чтобы он видел ее. Хоть в спальне и темень, глаза выкалывай, но вдруг разглядит всю ее несуразность!
– Сашенька, милая, расслабься. – попросил Ромка, укладываясь рядом с ней, после того, как понял, что перину она без боя из рук не выпустит. – Ну что ты, как маленькая, в самом деле! Будь взрослой девочкой, я тебя прошу…
Она и старалась!
Она очень старалась быть взрослой, понимающей и не замечающей его торопливости и какой-то непонятной нервозности. Она старалась не слышать тех слов, что он говорил ей. Не анализировать их, и не сравнивать с теми, о которых с упоением рассказывала ей Катька.
А ведь не то говорил! Совсем не то, черти бы его побрали!
И еще она очень старалась рассмотреть в его скомканных поспешностью ласках хоть какой-то намек на нежность.
Не получилось! Не находилось! И опять он все говорил и говорил ей какие-то некрасивые нелепости.
– Малыш, ты сверху ведь не сможешь, так?.. – передразнила она его мысленно, когда все закончилось, и Ромка упал спиной на подушки, и руки широко раскинул в стороны. – Давай тогда я сам…
А потом уж совершенно некстати закралось в голову саркастическое Ксюшино замечание в Ромкин адрес.
– Колхозник он твой Ромка! Хорошего тебе с ним ждать нечего. – выдала она как-то, распалившись от нежелания Александры внимать ее умным советам.
Что ждало их впереди, кто знает, но пока…
Он даже традиционного вопроса ей не задал, который почти всегда задают мужчины женщинам, когда все заканчивалось. Пускай даже и неинтересно ему, хорошо ли ей с ним было или нет, ради приличия поинтересоваться мог бы?
Мог, но не поинтересовался, уснув скоренько вместо этого.
Утром, едва открыв глаза, сразу же запросил есть. Капризно так запросил, хозяйски-собственническим тоном. А как только уселся к столу за яичницу, спросил совершенно не то, что она от него ждала от него все утро, рассматривая его недовольное заспанное лицо.
– Как думаешь, его найдут, труп-то твой?
У нее просто рот открылся и двигался беззвучно минуту-другую.
Вот это был вопросец! Улет просто!
Александра еле удержалась от резкости, еле не выпалила, что еще жива пока и трупом, как бы, становиться не собирается.
Но Ромка, будто ничего и не заметив, выдохнул с надеждой, успев, правда, перед этим забить свой рот жареными яйцами:
– Может, еще и не найдут его. Может, зря переживаем…