Город Блэкуэлл в штате Массачусетс получил свое название в 1786 году. Сначала, с момента своего основания в 1750 году, он назывался Беарсвил – Медвежий поселок, но скоро стало ясно, что такое название мало способствует привлечению новых поселенцев. Черных медведей и правда в лесах было почти так же много, как сосен, но угря в реке водилось больше, чем росло папоротника на берегах. Можно было просто сунуть руку в мелкую зеленоватую жижу и поймать полдюжины рыбин без всякой удочки. А если бы вы рискнули зайти в воду по пояс, то угри вмиг облепили бы вас со всех сторон. Однако никому и в голову не пришло назвать город в их честь Угорьвиллом или как-нибудь в этом роде, хотя горожане часто и охотно ели пирог с угрем, а многие мужчины носили ремни и ботинки из кожи угря. Они утверждали, что кожа угря приносит им удачу в картах, правда, других сторон жизни – взять, к примеру, любовь или предпринимательство – эта удача даже краем не касалась.
Первое название города всегда вспоминали и обсуждали в августе – в этом сухом желтом месяце, когда трава поднимается высоко и медведи объедаются до отвала черникой на горе Хайтоп, скалистой достопримечательности округа Беркшир, которая отделяет Блэкуэлл от остального мира. В августе проводился праздник памяти Хэлли Брэди, но тот, кто думает, что она родилась в этом месяце, ошибается. На самом деле она родилась в английском городе Бирмингеме 16 марта, и ей выпала нелегкая доля. Рано осиротев, предоставленная лишь себе, она вынуждена была в возрасте одиннадцати лет поступить к шляпных дел мастеру. Работа была крайне неприятная, она не ограничивалась тем, чтобы выкраивать из черной ленты повязки для шляп. Хозяин мастерской неотступно что-то вынюхивал и выслеживал, хватая Хэлли за бледный веснушчатый подбородок так, словно она была его вещью. Она ждала своего часа. Она была из тех людей, которые готовы встретиться с неизвестностью, это девушка, которая уверилась в том, что больше ей терять нечего. По сравнению с ее детством все трудности Беркшира покажутся раем, если не считать суровых, почти бесконечных зим.
Даже в разгар летней жары, когда над рекой звенят комары, а в окна домов бьются пчелы, при взгляде на Хайтоп людей пробирала дрожь. Не все наделены таким мужеством, как Хэлли Брэди, и местные жители, которые пришли позже основателей города, прекрасно знали, как убийственны темные зимние месяцы в этих краях. Они диву давались – как первым поселенцам удалось пережить свою первую зиму, с медведями под каждым деревом и сугробами в человеческий рост. До появления Хэлли Брэди со спутниками дальняя сторона горы Хайтоп была необитаемой. Аборигены, которые жили поблизости, клялись, что ни одному человеку не будет счастья на западном склоне горы. Охотники никогда не ступали на эту землю, несмотря на то что леса кишели пушниной, лисой и волком. Там в несметном количестве водились краснохвостые ястребы, олени, белки и медведи. И все-таки охотники предпочитали держаться подальше от этих лесов. Они верили, что есть заповедные места и что человек такой же царь природы, как и пчелы, которые роятся летом на склонах горы.
Отряд первых поселенцев возглавлял Уильям Брэди. Он решил, что прежде, чем отправиться в дикие западные земли Массачусетса, следует обзавестись женой, спутницей, готовой разделить с ним тяготы путешествия. Он повстречал Хэлли в Бостоне месяц спустя после ее приезда, еще меньше чем через месяц они скрепили союз клятвой, сказав друг другу «да», и пустились в путь, на запад. Хэлли сама заботилась о себе после отъезда из Англии. Уильям был первым мужчиной, который сделал ей предложение, и она, недолго думая, согласилась. Она не верила в любовь, но верила в свое будущее. Ему было сорок, ей – семнадцать. Он потерпел крах во всех своих начинаниях, она еще не начинала жить. После первой брачной ночи, проведенной в шумной гостинице недалеко от бостонского порта, у Хэлли возникло впечатление, что их брак – ошибка. Исполнив супружеский долг, Уильям провалился в глубокий, тревожный сон. Занимаясь любовью, он не проронил ни единого слова. По здравом размышлении некоторое время спустя Хэлли поняла, что надо быть благодарной и за это, но в ту ночь она чувствовала себя невероятно одинокой, ведь она только что вышла замуж.
Уильям обладал одним достоинством. Он умел втирать очки. Получив согласие Хэлли выйти за него замуж, он вскоре после свадьбы сумел уговорить еще три семьи отправиться на запад. Путешествовать сообща безопаснее, особенно по горам. Свое согласие дали супруги Мотт и супруги Старр, а также семейство Партриджей, у которых был маленький сынишка по имени Гарри. Хэлли вскоре стала подозревать, что вышла замуж за мошенника. И впрямь Уильям Брэди спасался бегством от долговой тюрьмы, за ним тянулся длинный шлейф неудачных авантюр, сопряженных с выманиванием денег у людей. Он убедил присоединившиеся к ним семьи оплатить все необходимое для экспедиции: лошадей, мулов, вяленое мясо, муку пшеничную и муку кукурузную. В обмен на это Уильям взял на себя обязанности проводника. Он заявил, что у него большой опыт, на деле же он никогда не бывал дальше Конкорда. Он водил их кругами весь октябрь. Нельзя было придумать ничего глупее, чем отправляться в путь по неразведанным землям без карты, да еще в октябре, – они плутали по дикой местности, пока снежная буря не остановила их. Они как раз карабкались на гору Хайтоп, когда разыгралась непогода. Место, где они окопались, спустившись обратно в долину, и стало началом Беарсвилла, Медвежьего поселка.
Первым увидел медведя шестилетний Гарри Партридж. Зима еще не вступила в свои права, но снег на земле уже лежал. Они жили как цыгане, пока мужчины трудились в поте лица, чтобы построить настоящее жилище. Гарри крикнул, чтобы все бросили работу и посмотрели, что он там нашел. Мужчины оставили кособокую деревянную избушку и пошли за ним. Они расхохотались, увидев высоко на дереве беличье гнездо из листьев, которое городской бостонский мальчик вполне мог принять за хищного зверя.
С тех пор это место стали называть «медведем малыша Гарри».
– Ступай туда, к «медведю малыша Гарри», найдешь там вязанку хвороста, – обычно говорили они друг другу после того случая. – Поверни налево возле «медведя малыша Гарри» – и выйдешь к ручью.
Сами того не осознавая, они обижали малыша Гарри, и его лицо всякий раз при этом заливалось краской. Но не он один боялся медведей. Женщины – Рэйчел Мотт, Элизабет Старр и Сюзанна Партридж, мама Гарри, – с наступлением темноты начинали нервничать. Они слышали подозрительный хруст, когда ходили собирать рябину – последний дар леса, которого вряд ли хватит, чтобы перезимовать. На прибрежной грязи они видели отпечатки следов чудовищного размера. Ничего удивительного, что дамы плохо спали по ночам, даже после вселения в жалкую избушку, которую никакими усилиями не удавалось прогреть. Поселенцы оставляли очаг тлеть и днем и ночью, проветривая помещение через отверстие в крыше. От дыма их лица и руки почернели, несколько раз путешественники едва не замерзли до смерти. По утрам, когда они просыпались, их волосы и одежда хрустели от инея. Вполне вероятно, они бы умерли с голоду, проклиная и тот день, когда встретили Уильяма Брэди, и все последовавшее за этой встречей, если бы однажды Хэлли не отправилась к реке, подталкиваемая голодом и злостью. У нее в голове не укладывалась, до чего беспомощным оказался их отряд в трудной ситуации. Мужчины не умели охотиться. Они не были приспособлены к выживанию в лесу. У нее сложилось впечатление, что все околдованы этой горой, готовы лечь на свои соломенные подстилки, закрыть глаза и отказаться от единственной дарованной им жизни.
Хэлли решила действовать самостоятельно. Она перебралась через замерзшее болото, не обращая внимания на заросли колючего кустарника. Выйдя на берег реки, взяла камень и разбила им ледяную корку над водой. Запустив голые руки в ледяную воду, вытащила связку угрей для ухи. Рыбины извивались и вырывались, как обычно делают угри. Но из-за холода они почти впали в спячку, и Хэлли легко одержала победу. Она проделала сюда долгий путь аж из самой Англии и не собиралась умирать в первую же зиму, пусть даже и на западном склоне этой высокой мрачной горы. Затем из прутьев и веревок она смастерила капкан и, сопровождаемая малышом Гарри, начала охотиться в полях на кроликов. Уже наступил ноябрь, и небо над горой вечерами светилось фиолетовым светом, словно чернила разлили по странице. Шагая по лесу, Хэлли и Гарри смотрели, как струйкой вьется в воздухе их дыхание. Они слышали, как копошатся в капканах пойманные кролики. Это правда: кролики плачут. Кричат как дети, испуганные и дрожащие.
Малышу Гарри было очень жалко кроликов, он хотел всех взять с собой, чтобы кормить и играть с ними. Но Хэлли терпеливо объяснила ему, что мертвец не может кормить кроликов и играть с ними. А без еды Гарри скоро умрет, как и все остальные. Она поставила точку в разговоре, твердой рукой свернув кролику шею. Затем сплела сеть из шелковой юбки, купленной в Бирмингеме, – лучше не вспоминать, что она вытерпела, чтобы заработать на эту юбку. Собственно, тем же способом она заработала и на дорогу до Бостона. Человек, который тогда увивался за ней, готов был платить даже за то, чтобы коснуться ее. Когда он получил свое, а она – свое, ей в голову вдруг пришла мысль о новом мире, который ждет ее, о девственных лесах, где высокие деревья укрывают тебя, где небо так близко, что кажется, вот руку протяни – и коснешься.
Уильям Брэди расхохотался над очередной затеей жены. Он сказал, что женщина не может ни охотиться, ни рыбачить, что она отморозит себе пальцы, только и всего, но она ушла в заснеженное поле, захлопнув за собой хлипкую дверь, и та долго покачивалась на петлях. У нее хватило терпения поймать форель в ручье, который она решила назвать ручьем Дохлого мужа. Это была не более чем мечта, фантазия, и Хэлли с Гарри часто смеялись по этому поводу, когда рыбачили вместе.
– Сколько дохлых мужей можно поймать в ручье?
– О, одного было бы достаточно!
Жаренная на черной чугунной сковороде форель имела восхитительный вкус, несмотря на то что у них не было ни соли, ни розмарина приправить ее.
По ночам Хэлли спала рядом с Гарри. Она полагала, что ребенок нуждается в ее тепле, а не то может замерзнуть насмерть. Это было недалеко от истины – Гарри имел весьма хрупкое сложение, – но этот предлог заодно позволял ей избегать близости с мужем. Уловка сработала. Уильям Брэди был так изможден нескончаемыми хозяйственными заботами, что даже не пытался спорить и претендовать на собственную жену.
В середине зимы сугробы достигали восьми футов в высоту. Почти не оставалось дров для очага. Женщины перестали разговаривать между собой. Им нечего было сказать друг другу. Они страдали от смертельного голода. Элизабет Старр совсем поседела, хотя была еще молодой женщиной. Сюзанна Партридж, мама Гарри, напоминала привидение. Мужчины уже затруднялись вспомнить, какими же такими волшебными словами Уильям Брэди уговорил их уехать из Бостона, с чего начал этот разговор. Он вроде бы сказал что-то про землю – каждый, мол, приобретет столько, сколько пожелает, сколько сможет охватить взглядом, но сейчас это никому не казалось столь уж заманчивым. Все, что они приобрели, – это землю своего поражения. Две лошади и мул издохли, а потом были съедены, судя по всему, волками. Оставшихся двух лошадей, вороную и чалую, держали в той же хибаре, где жили сами, отгородив для них угол. Однажды ночью Хэлли почудился плач из-за лошадиной загородки, хотя она понимала, что этого быть не может – лошади ведь не глупые кролики. Однако наутро чалую нашли мертвой.
Хэлли восприняла эту смерть как послание от ангела-хранителя: тот, кто стоит на месте, обречен. Утром Хэлли надела на себя всю одежду, какая у нее была. Натянула высокие ботинки Уильяма. Надела перчатки и закуталась в платок, который подарила ей перед отъездом из Англии жена шляпного мастера. Человек, который считал Хэлли своей вещью, ошибался, а его жена молила бога, чтобы оказаться на месте Хэлли. Она шепнула Хэлли, что тоже хотела бы отправиться в Бостон.
– Это же мои ботинки, – сказал Уильям Брэди, когда увидел свою жену в полной экипировке, готовую к выходу.
Хэлли уже усвоила, что муж щедростью не отличается.
– Ну и что? – пожала она плечами. – Ты ведь сейчас не собираешься никуда идти?
Уильям Брэди как раз предавался сожалениям о том, как промахнулся с выбором. Лучше бы сидел в долговой тюрьме, чем околевать у западного склона горы Хайтоп. У него не было никакого настроения надевать ботинки и выходить на мороз, чтобы умереть от холода.
– Вообще-то не собираюсь, – соглашаясь, кивнул он. – Больно надо куда-то идти. Лучше уж помереть, сидя на месте.
Она сняла с полки ружье. Женщины в один голос заявили, что она сошла с ума, что она замерзнет раньше, чем дойдет до поля, но она ответила – плевать. Лучше она умрет, пытаясь выжить, чем сдастся, как все они. Шел снег, и завывал ветер. Да, мороз стоял сильный, но, едва выйдя из хижины, Хэлли почувствовала себя лучше. Одиночество давало огромное облегчение. Она возненавидела людей, которые пришли вместе с ней сюда, в Беркшир. Ничтожные и трусливые, они готовы добровольно лечь в могилу. Хэлли не сразу заметила, что Гарри выскользнул за ней и идет по ее следам, подпрыгивая и стараясь попадать след в след.
– Ступай обратно, – приказала Хэлли.
Гарри решительно потряс головой. Он постоянно думал об этих кроликах, которых они ловили, убивали и варили в большом чугунном котле, о том, какие же они вкусные, если их есть, закрыв глаза и воображая, что это не кролик.
– Ладно, – согласилась Хэлли. – Только не отставай.
Они пересекли поле и вошли в лес. Среди деревьев идти было легче. На сосновых лапах лежали большие снежные шапки. Хэлли и Гарри шли по ежевичнику, где сугробы пониже. Их окружали белизна, тишина и покой. По стволу взбежала белка. Хэлли прицелилась и выстрелила, но промазала. Только шапка снега посыпалась с дерева.
С наступлением сумерек они заблудились. Это был тот самый час, когда по небу разливались чернила, темноту прочерчивали хлопья снежинок – начинался снегопад. Хэлли обмотала голову малыша Гарри своим платком, и он стал похож на маленькую старушку, а не на испуганного шестилетнего мальчика. Хэлли смотрела на бесконечную вереницу снежинок и столь же бесконечную вереницу деревьев. Ей было всего-то восемнадцать лет. Она подумала, что когда снова вернется сюда, то назовет этот лес лесом Дохлого мужа. Вряд ли такое название покажется ей очень смешным. Просто она порадуется тому, что осталась жива.
Загорелась, задрожала звезда. Невероятно, ведь еще не до конца стемнело. Хэлли взяла мальчика на руки и понесла в сторону дрожащего огонька. Она думала о пути, который народ Израиля проделал через пустыню. Она решила, что от нее требуется одно – просто ставить одну ногу в тяжелом, чересчур большом ботинке мужа перед другой ногой, и все. Таким образом ноги привели ее к горе Хайтоп, на поверхности зубчатых обрывов которой проступала блестящая слюда. Каждый кусочек слюды был как звездочка. Спасение есть чудо, эта истина справедлива во все времена. У подножия горы обнаружилась пещера. Хэлли подумала о манне небесной, о том, что человек должен быть готов принять ниспосылаемые ему дары. Без всякого страха, не ожидая опасности, она вошла в пещеру. Хэлли сделала свой выбор. Что бы ни было, она не жалела о том, что ушла из шляпной мастерской в Бирмингеме, и не хотела бы снова выдергивать перья из павлинов и голубей и уклоняться от внимания хозяина.
Гарри устал и замерз. Он заснул у нее на плече. Это оказалось очень кстати. Он не увидел медведя, который лежал в пещере. Хэлли замерла. Она прерывисто дышала. У нее было две возможности: выйти из пещеры обратно под снег и ветер и замерзнуть вместе с Гарри или лечь рядом со спящей медведицей и согреть их иззябшие тела. Хэлли выбрала второе. Большая медведица казалась мертвой, хотя посапывала. Она не пошевелилась и не открыла глаз. Рядом лежали два детеныша, один мертвый, другой живой, он сосал молоко.
Хэлли приложила Гарри Партриджа к соску медведицы и велела ему пососать молока. В полусне он послушался и снова заснул. Медвежонок пискнул, толкнул пришельца, а потом снова принялся сосредоточенно сосать. Хэлли тоже подкрепилась медвежьим молоком. Она никогда не пробовала ничего сытнее и вкуснее. Медвежье молоко согрело ее до глубины души. Пока Гарри, медведица и медвежонок спали, Хэлли стояла у входа в пещеру и смотрела. Снежинки плавно кружились в воздухе, и мир вокруг казался сказочным. Хэлли ощутила присутствие волшебства. Казалось, вот-вот что-то должно случиться.
Она принесла мертвого медвежонка в лагерь, волоком притащила по снегу замерзшую тушку. Это было тем более нелегко, потому что она несла спящего Гарри, перебросив его через плечо. Она была гораздо сильнее, чем казалась с виду. Только не стала помогать, когда свежевали тушу и готовили мясо. Она стояла снаружи и смотрела на гору. Она ненавидела этот дом и этих людей. Она ненавидела их слабость и их жадность. Гарри проснулся и вышел постоять рядом с ней. Их приключение он помнил смутно – только то, что они заблудились, а потом нашли дорогу домой.
Собравшись в пещеру в следующий раз, Хэлли позаботилась о том, чтобы Гарри не увязался за ней. Она любила его как родного сына, но не хотела, чтобы он проболтался о пещере. Хэлли прихватила ведро для молока. Остальным она соврет, что встретила в лесу заблудившуюся корову, а они от голода поверят любой глупости, какую бы она ни сказала. Ей не хотелось, чтобы эти кретины нашли пещеру и убили спящую медведицу с медвежонком.
Она взяла ружье, и теперь уже никто не сказал, что женщина не создана для охоты. В лесу ее насторожил какой-то шум. Невольно подумалось про волков. Недалеко от пещеры у нее перехватило горло от увиденного, страх не улетучился и когда она все разглядела как следует. Какой-то человек, насвистывая под нос, разбивал лагерь, ставил палатку. Хэлли приходилось иметь дело с такими типами. Она вскинула винтовку и взвела курок. Незнакомец обернулся, услышав щелчок. Это был охотник, который проверял капканы. Он поднял руки вверх и крикнул что-то по-французски – этот язык Хэлли узнавала, но не понимала. Он потянулся к подставке, которую выложил из камней, на ней он разложил свое имущество. Незнакомец вытащил несколько освежеванных кроликов и предложил ей. «Pour vous, – сказал он. – Ici». Как будто она могла понять его. Но она догадалась, что он имеет в виду. Кролики обеспечат их пропитанием не на один день. Хэлли подошла ближе. Она чувствовала себя как зверь, привлеченный запахом крови. У нее с головы соскользнул платок. Только тут охотник сообразил, что перед ним женщина.
Хэлли взяла кроликов. Она не считала, что можно брать что-то просто так, даром, и протянула охотнику свое обручальное кольцо. Она так исхудала, что все равно оно рано или поздно соскользнет с пальца и потеряется.
Заметив озадаченный взгляд охотника, она сказала:
– Бери, бери. Это чистое золото. А теперь уходи отсюда.
Она замахала руками, пытаясь объяснить ему, чего хочет. Она чувствовала, что должна встать на защиту – не людей в холодной деревянной избушке, а медведей в пещере.
– Иди, иди, откуда пришел. Здесь нельзя ставить палатку.
Мужчина кивнул. Его звали Флинн. По-французски он заговорил потому, что в эти горы чаще всего приходили охотники из Канады, и он подумал, что Хэлли тоже оттуда. Сам-то он был из Олбани и прекрасно понимал каждое слово Хэлли.
Он сделал вид, что уходит, а сам спрятался за соснами. Скрытый их ветвями, он проследил, как Хэлли зашла в пещеру, а потом вышла с ведром молока. Им овладело любопытство. А еще он был возбужден, несмотря на мороз и странность происходящего. Он ощутил смутное влечение к этой незнакомке, то влечение, какое мужчина может испытывать по отношению к женщине, которую видит впервые в жизни.
Мужу Хэлли скажет, что кольцо, наверное, соскользнуло с пальца, когда она доила корову, которая – Хэлли поклянется в этом – повстречалась ей в лесу. Только стоя в расщелине рядом с замерзшим водопадом, который Хэлли называла водопадом Дохлого мужа, Флинн проверил кольцо на зуб, чтобы понять, из чего оно сделано. Кольцо и точно было золотое.
Охотник подстерег Хэлли и пошел следом за ней. Она обернулась и спросила, что он задумал, вместо ответа он обнял ее и притянул к себе. Он начисто забыл про свою жизнь в Олбани. Хэлли не походила на других женщин. Она поддалась искушению. Но прежде, чем он овладел ею, она взяла с него слово, что он никогда не убьет медведицу. Он рассмеялся, но Хэлли настаивала. Она уже вошла в его палатку и снимала пальто, что ему оставалось делать? Просьба была дурацкая, и он, как дурак, дал слово. Он проник сначала к ней под одежду, потом в ее тело. Когда все было кончено и он откинулся на спину, Хэлли встала и ушла. Умиротворенная, подошла она к горе. Медведица-мать спала в пещере. Медвежонок, ковыляя, подошел к Хэлли и свернулся калачиком. Он запомнил ее и поджидал. Она погладила медвежонка, спела ему песенку и на время забыла обо всем, что с ней было и что ей еще предстоит. Вполне понятно, что Флинн испытал укол ревности, когда Хэлли покинула его. Повернувшись, он увидел ее спину и подумал: кого же она любит на самом деле?
Той зимой Хэлли Брэди спасла своих спутников от голодной смерти. Но вместо благодарности они, похоже, прониклись страхом, стали бояться ее, словно каждый из них был всего лишь человеком, а она – больше чем человеком. Женщины при ее приближении обрывали разговор. Мужчины откровенно сторонились Хэлли, и ее собственный муж в том числе. Но это не огорчало Хэлли, она не расстраивалась. Наоборот, при любом удобном случае старалась избавиться от их общества. Ее жизнь теперь протекала у горы. Хэлли нашла место, где могла укрыться, где иное царство кажется близким – вот только руку протяни. Скоро она и в темноте могла отыскать дорогу к горе.
Когда Гарри исполнилось семь лет, Хэлли испекла ему на день рождения пирожок из кукурузной муки и медвежьего молока. Весна была на подходе. Снег начал подтаивать, и на проталинах появилась болотная капуста – вполне съедобная, если варить ее подольше, а поднося ко рту, зажимать нос. В реке под истончившимся льдом вывелись молодые угри, их готовили в собственной коже, и мясо получалось очень нежным. На болоте – Хэлли назвала его болотом Дохлого мужа, о чем по секрету сообщила Гарри, – показались первые побеги дикой спаржи.
Флинн поджидал ее сразу за вырубкой. Он никогда не подходил так близко к месту их обитания. Они встречались всю зиму, и каждый раз после соития она убегала, предоставляя ему в одиночестве дивиться ее характеру. В тот день Флинн сказал, что медведи начали пробуждаться от спячки. Это значит, ему нужно возвращаться в Олбани, где у него – он только сейчас признался в этом Хэлли – осталась жена. Он любит Хэлли, по-настоящему любит, но ведь в горах можно только охотиться, жить он здесь не может. Хэлли прекрасно понимала, что Флинн не вернется к ней. Олбани очень далеко, а для того, чтобы ставить капканы, есть много мест и получше здешних. Хэлли не взглянула на него, когда он прощался. Она уже знала, что внутри у нее происходит что-то необычное. Но чего ради умолять его остаться? Оглядываясь назад, на зиму, которую они провели вместе, она понимала, что будет очень скучать.
Ночью Хэлли юркнула под одеяло к мужу. Он удивился, но не отверг ее. Хэлли надеялась, что Гарри в другом конце избушки не услышит, как хрюкает ее муж, но была рада, что шум, произведенный Уильямом, заставил Элизабет Старр высунуться с чердака, где она спала с супругом. Хэлли уповала на то, что одного раза будет достаточно, чтобы никто не сомневался в отцовстве Уильяма Брэди, когда на свет появится ребенок.
Хэлли еще раз сходила в пещеру. Повсюду виднелись следы и лужицы крови. Хэлли села и заплакала. Медведицу-мать убили прямо на пороге ее убежища и тут же содрали с нее шкуру. На земле валялись обломки костей. Хэлли чувствовала – ее сердце разбито. Она, как дура, поверила обещанию Флинна. А он – лгун, как и большинство мужчин. Всю зиму она прилагала нечеловеческие усилия, чтобы дожить до весны, а сейчас ей хотелось вернуть зиму навсегда. Уходя, Хэлли заметила другие следы – они вели прочь из пещеры, – следы медвежонка, который где-то бродит один. Она опустилась на колени, благодарная за то, что медвежонок остался жив.
Хэлли с головой ушла в работу, надеясь, что так будет меньше горевать о медведице. Остальные последовали ее примеру и стали проявлять не меньшее трудолюбие. Они сбросили с себя уныние и все лето работали не покладая рук. Скоро у всех на ладонях появились кровавые волдыри. Том Партридж оттяпал себе топором большой палец, но и это не убавило его пыл. Люди чувствовали прилив сил просто оттого, что остались живы. Каждое утро, встречая первые лучи солнца, они радовались своему счастью, вспоминали, сколько раз могли умереть.
К ноябрю, когда родились близнецы, каждая семья уже обзавелась собственным домом. Новые дома выстроились вокруг зеленого участка, который Хэлли и Гарри окрестили парком Дохлого мужа. Новорожденная дочка Хэлли была красавицей, с голубыми глазами и кожей, которая светилась здоровьем, а мальчик родился очень слабеньким. Казалось, у него не было сил дышать. Он не открывал глаз. Хэлли сразу поняла, что он не жилец на свете. Он прожил всего неделю. Хэлли настояла, чтобы его похоронили за домом, в саду, который она начала разводить летом, – так она будет знать, что мальчик рядом. После похорон Хэлли осталась в саду. Она не поддавалась на уговоры. Никто не мог зазвать ее в дом, даже Гарри. Она не взяла на руки дочку, не проглотила даже маковой росинки. Хэлли закуталась в платок, который перед отъездом из Англии подарила ей жена шляпника. На ногах были кожаные ботинки мужа, те самые, что она надела, впервые отправляясь в лес, поняв: ее путь – это путь пилигримов, которых не ведет никто, кроме собственной судьбы.
Весь день она промолчала, а вечером из сада послышался плач. Сюзанна Партридж зажала Гарри уши, потому что при каждом вскрике он тоже начинал плакать. Рэйчел Мотт сама недавно родила ребенка, поэтому взяла дочку Хэлли к себе и накормила ее. Она же дала девочке имя, потому что больше никто об этом не позаботился. Рэйчел назвала девочку Жозефиной, в честь своей матери.
Однажды вечером Гарри Партридж выглянул из окна в сад, который превратился в кладбище. Хэлли была там не одна. С ней был медведь. Гарри протер глаза. Вообще-то было уже поздно и очень темно. Тьма стояла кромешная, поднимался ветер. Гарри вспомнил тот случай, когда он принял за медведя, забравшегося на дерево, всего-навсего беличье гнездо. Он вспомнил, как долго все смеялись над ним, и отец тоже. Все это пришлось не по душе Гарри. Он винил себя за то, что их поселению дали такое название. Каждый раз, когда кто-нибудь произносил «Медвежий поселок», он думал, что это дразнят его. Он мечтал, чтобы место называлось как-нибудь по-другому, Нью-Бостон хотя бы. Это название не напоминало бы ему, каким он выказал себя дураком.
Гарри часто думал о том дне, когда он продрог до костей, три дня не ел твердой пищи и побежал вслед за Хэлли Брэди, потому что она одна, казалось, верила в завтрашний день. Тогда ему приснился сон про медведя. Медведь согрел его, накормил, спел песенку и велел никому ни о чем не рассказывать. Медведь пообещал ему, что все будет хорошо.
Кровать Гарри стояла внизу, возле очага, а родители спали наверху. Гарри подумал, что все увиденное в саду возле дома Брэди больше похоже на сон, поэтому самое лучшее – побыстрее лечь на матрас, набитый поздним летним сеном. И все же он волновался за Хэлли Брэди, которая сейчас одна там, с медведем, в темноте. По правде говоря, он хотел бы, чтобы Хэлли была его мамой. Его мама боится всего – грома, метелей, медведей. Хэлли же, он был уверен, почти ничего не боится.
Проснувшись наутро, Гарри задумался – на самом ли деле к дому Брэди приходил медведь или ему померещилось? Может, ему следовало броситься на помощь Хэлли или по крайней мере позвать взрослых? Он боялся взглянуть в окно – вдруг увидит там кровь и кости. Когда же отважился выглянуть, увидел только прямоугольник высокой травы, который отмечал свежую могилку. Хэлли Брэди в саду не было. К ней вернулись силы. Она пошла к Рэйчел Мотт, забрала свою дочку и дала ей другое имя – Беатрис, так звали ее маленькую сестренку, которая умерла при рождении, – но все продолжали звать девочку Жозефиной.
Тем вечером Гарри Партридж украдкой вышел из дома. Мать наказывала ему с наступлением темноты никогда не выходить одному, но он ослушался. Холодало. Небо было темно-синим и ясным. Все разноцветные листья с деревьев уже опали, осталось только немного коричневых. Лед начал затягивать реку и пруд, который Хэлли и Гарри называли озером Дохлого мужа. Белки устраивали гнезда высоко на деревьях – верная примета, что зима будет холодной.
Гарри постучался, Хэлли крикнула «входите», и он вошел. Сидя на стуле, она укачивала дочку, не отрывая глаз от прелестного личика девочки. Уильям Брэди уже поднялся наверх и спал. Прошедший год дался нелегко. Он на всех наложил свой отпечаток.
– А она хорошенькая, – сказал Гарри как можно вежливее. Он понятия не имел, как положено вести себя детям – ведь брать пример ему было не с кого. Думая о себе, он представлял себя совершенно взрослым человеком, только маленького роста и лишенным привилегий взрослого. Например, мать не давала ему ружье. И не разрешала скакать верхом.
– Да, она славная, – отозвалась Хэлли. – Ее зовут Беатрис.
– А я думал – Жозефина. – Гарри растерялся. Он всегда терялся в присутствии Хэлли. Как будто вот-вот должно что-то случиться. От этого предвосхищения ему было и радостно, и страшновато.
– Нет, Беатрис, – твердо сказала Хэлли.
Гарри сел на пол, хотя в доме появилась новая мебель, купленная у бродячего торговца из Ленокса. Уильям больше не бедствовал. Он первым начал делать разные дорогостоящие изделия из кожи угря – сначала ремни, потом бумажники, теперь вот ботинки. Очень красивые, непромокаемые, они стоили больших денег. Другие мужчины последовали его примеру, точно так же, как они последовали за ним в необжитые земли Массачусетса. Торговцы из Ленокса, Олбани и Стокбриджа с руками отрывали отменные кожаные вещи, которые потом втридорога перепродавали в Бостоне.
Благодаря угрям Партриджи смогли позволить себе корову, супруги Мотт – цыплят и коз, чета Старр – овец и новый амбар.
– Мне иногда снятся медведи, – ни с того ни с сего сказал Гарри. Он посмотрел на Хэлли, ожидая ее реакции.
– Медведи снятся к добру, – ответила она.
– Правда?
– Да, это очень хороший сон.
Хэлли положила дочку в люльку, которую смастерил для нее Джонатан Мотт. Супруги Мотт настроились растить девочку, потому что Хэлли после смерти сына не проявляла к дочери никакого интереса. Они даже немного огорчились, когда Хэлли пришла забрать ребенка.
– Не подходи к моему дому, – заявила Хэлли, когда Рэйчел Мотт попыталась возразить и оставить девочку у себя. – Даже не вздумай.
Девочка заснула, и Хэлли подошла к холоднику за индийским пудингом, который приготовила для Гарри. От него пахло черной патокой и медом. Было так вкусно, что Гарри мог проглотить хоть сто мисок. Но он не успел съесть даже половины, как услышал голос матери, звавшей его. Она проснулась и не обнаружила его на кровати возле очага. Теперь, скорее всего, она не пустит его утром с отцом на охоту. Скажет, что он плохой, непослушный мальчик.
Гарри поднес ко рту ложку кукурузного пудинга. Хэлли напевала песенку. Ее лицо было спокойным и милым. Глаза при свете очага блестели.
Мать Гарри уже пришла за ним, она стучала в дверь. Сейчас ему придется уйти.
– А тебе когда-нибудь хочется, чтобы у тебя была другая жизнь? – спросил Гарри.
Хэлли Брэди кивнула. Она смотрела прямо на него.
– Всегда хочется.
Шестнадцать лет спустя в Беарсвилле поселились еще десять семей, большинство из Бостона, только пастор был из Нью-Йорка, прибилась и еще одна пара по фамилии Келли – они заблудились во время снежной бури, как в свое время, много лет тому назад, основатели города. Семья Келли сначала жила у Моттов, а потом решила построить дом возле ручья, потому что Клемент Келли был рыбаком. В месте, которое стало центральной площадью города, вырыли колодец, выложили его черной слюдой, люди любили собираться здесь, посудачить. И все-таки их город пока мало походил на город. Когда умер Уильям Брэди после лихорадки, лишившей его способности двигаться и даже есть, на его похороны пришли тридцать семь человек – они составляли все население города. Пастор, Джон Джейкоб, произнес речь, Хэлли говорить отказалась, а Жозефина прочитала посвященное отцу стихотворение, которое сочинила сама. Она была мечтательной шестнадцатилетней девушкой, которая не унаследовала от матери инстинкта выживания. По сути, она являлась мишенью для жестокого мира. Ее часто кусали пчелы – потому что она сладкая, объясняла ей мать. Кроме того, Жозефина была очень талантлива – она одна во всем городе умела писать стихи. Когда она закончила декламировать, не осталось ни одного человека, у которого не увлажнились бы глаза, хотя поселенцы не слишком любили Уильяма Брэди. Он был нелюдимым молчуном, предпочитал в одиночестве возиться с кожей угря и своими инструментами.
Теперь в городе, как и положено, было настоящее кладбище. Осенью умер третий сын Моттов, как-то зимой замерз бродячий торговец – никто не заметил, как он вошел в город и остановился в гостевом доме, где было так холодно, что пол покрылся льдом. На долю супругов Старр выпало много горя. Байрон и Элизабет похоронили двоих из шестерых детей: Констант, Пэйшенс, Фир и Лав[1] выжили, Консидер[2] умер от лихорадки в возрасте двух лет, а Реслинг[3] четыре дня пытался пробиться на свет, и его дух покинул тельце раньше, чем оно родилось.
Наличие кладбища – неоспоримое доказательство того, что город существует. Кладбище находилось на дальнем конце поля. Когда хоронили Уильяма Брэди, был весенний день. В траве мелькали жаворонки и ласточки. Под ветвями с набухшими почками белела пыльца, разносимая ветром. Жозефина Брэди шла за телегой, на которой везли сосновый гроб отца. Мать шла позади вместе с женихом Жозефины, Гарри Партриджем.
– Теперь это на самом деле поле Дохлого мужа, – шепнула Хэлли юноше, своему будущему зятю.
– И правда! – откликнулся тот.
Они заговорщицки переглянулись. Гарри часто вспоминал первый год их жизни в этих краях, когда всему вокруг требовалось давать имена.
Услышав, что они перешептываются, Жозефина оглянулась.
– О чем вы? – спросила она.
– Так, ни о чем, Би, – ответил Гарри.
Би, «пчелка» – это прозвище, которым Жозефину называли мать и жених. Жозефина полагала – потому что ее часто жалят пчелы. Она позабыла, что ее имя Беатрис, никто в городе так ее не называл, только мать всегда звала дочку Би. Люди полагали, что Жозефина, стройная и гибкая девушка с длинными светлыми волосами, молода и наивна, но она знала много больше. Она знала, например, что Гарри Партридж – лучше всех мужчин к западу от Хайтопа, а еще она знала, что ее родители любили друг друга не такой любовью, какую она хотела бы себе. Зимой ее мать часто уходила на гору. Иногда она отсутствовала по нескольку дней.
– Не спрашивай ее, куда она ходит, потому что она все равно не скажет тебе правду, – посоветовал как-то отец, Жозефина и не спрашивала.
Ее мать была необычным человеком, спокойная и сильная, очень замкнутая. Она прекрасно могла выжить в любой глуши, а когда-то весь мир вокруг был глушью. Жозефина не сомневалась – матери хорошо, когда она одна, даже в горах. Самым странным в матери был взгляд, которым она смотрела в окно – словно есть где-то другой мир, куда она хочет попасть, другая жизнь, которую она хочет прожить.
После смерти Уильяма Хэлли ушла, и ее не было несколько недель – дольше, чем обычно. Когда она вернулась, Жозефина уже наполовину сшила свое свадебное платье. Ей помогала миссис Мотт, у которой не было своих дочерей. Жозефина не понимала: если свадьба дочери – радостное событие, то почему ее мать выглядела счастливой лишь до той минуты, пока не переступила порог родного дома.
Свадьбу отпраздновали в саду. Там по-прежнему покоилось тело брата-близнеца Жозефины. Хэлли отказалась переносить останки на кладбище и, как прежде, много времени проводила в саду. Всякий раз, когда мимо проходил разносчик, она покупала семена цветов и растений. Однажды она отправилась в Олбани и привезла саженцы трех розовых кустов, доставленных аж из самой Англии. Ей нравились цветы, что она видала в садах богатых домов в Бирмингеме, мимо которых девочкой ходила в шляпную мастерскую. Любила она и местные растения, встречавшиеся в горах: пятнистые, как форель, лилии, лесные фиалки, папоротник.
На Жозефине был венок из маргариток, дополнявший белое платье. Она была первой и самой прекрасной невестой за всю историю города. После свадьбы Гарри переехал в дом Брэди. Этот дом всегда нравился ему больше собственного, и весь год он трудился над пристройкой для себя и своей жены. Теперь город окружали возделанные поля, и Гарри со своим отцом Томом выращивали кукурузу, пшеницу, бобы. Излишки урожая возили в Ленокс и Амхерст. Границы своих угодий они обозначили каменным бордюром – гальку таскали с берега реки, спину ломило от тяжести, но их окрыляла гордость за все, что они отвоевали у целины. Этот край больше не походил на тот, куда они пришли много лет назад: тогда человеку негде было укрыться, кроме как под высокими соснами. И все же Гарри иногда вспоминал их первый год в диком краю, и в этих не то воспоминаниях, не то снах не было ни голода, ни холода. Только сосны и белизна.
Это случилось в августе, когда поля высохли от жары. Приближалась середина месяца, дождя не было уже много недель. Стояла такая жара, что люди плавали в реке, несмотря на угрей и опасные водовороты. Гарри Партридж от изнуряющей жары не мог спать. Однажды ночью он подошел к задней двери в надежде глотнуть прохладного воздуха. Тогда-то он и увидел их в саду. Хэлли Брэди с медведем. Медведь постарел. А Хэлли Брэди издалека выглядела так же, как много лет назад, когда они вдвоем с Гарри давали имена ручьям и водопадам, когда на каждом шагу их ожидали тайны и чудеса, когда каждый луг, каждую речку и каждый сугроб нужно было приручить.
Гарри не стал предаваться ни грезам, ни размышлениям. Он сбегал за винтовкой, которая висела над очагом, выскочил на улицу и выстрелил. Он сделал это не думая, повинуясь инстинкту охотника, но по сути-то он им не был. Позже, вспоминая эту минуту, он чаще всего видел лицо Хэлли, а на нем – выражение нежности и безмерной печали. В ту минуту он понял все, что дано человеку понять о любви. Он испугался, почувствовал себя ничтожным и осознал, как мало он понимал.
Соседи, услышав выстрел, высыпали из своих домов на улицу. Хэлли Брэди исчезла. Она убежала в лес, ее платье было окрашено кровью. Горожане снарядили поисковый отряд из числа людей, которые хорошо знали окрестности горы Хайтоп, но Хэлли не нашли. Медведя хотели освежевать, а мясо и шкуру пустить в дело, но Гарри запретил. Он собственноручно вырыл в саду могилу. Лопатой он стер ладони в кровь. Он привязался к Хэлли, будучи еще ребенком, и, конечно, хотел сам заняться похоронами медведя. Люди закрыли окна, легли спать и выбросили эту историю из головы. Но рыдания Гарри они не могли не слышать. Вернувшись наконец в дом, Гарри вынул из ружья курок. Больше он никогда не возьмет в руки ружье.
Прошел не один день, прежде чем Жозефина поняла, что ее мать никогда не вернется. Прошла не одна неделя, прежде чем она перестала смотреть в окно на гору Хайтоп. Жозефина никогда не спрашивала мужа, почему он убил медведя или почему убежала ее мать. Она не задавала ему вопросов и позже, когда после долгих лет брака, вырастив двоих дочерей, Гарри вдруг решил выставить свою кандидатуру на пост мэра города. Первым указом он поменял название города. Вторым указом учредил в середине августа ежегодный праздник в честь Хэлли Брэди. Некоторые полагали, что это день рождения основательницы города, но это было всего лишь начало черничного сезона, времени, когда люди, знающие эти места, держатся подальше от горы Хайтоп, предоставляя ее в распоряжение медведей.