Заговорщики вскоре получили известие, что королева намеревается посетить все графские владения в сопровождении графа Mappa, лэрда Джеймса Стюарта. Босвель и граф Арран сговорились поднять своих вассалов, взять королеву в плен и препроводить ее в замок Дэмбертон. Молодой граф, узнав, что речь идет об открытой войне против королевы, поскакал в Эдинбург, чтобы предупредить Марию. В пылу своего увлечения он мечтал, что она оценит его любовь, ради которой он, не задумываясь, готов был обвинить в государственной измене родного отца.
Он явился перед королевой в тот момент, когда она готовилась стать во главе войска, и, увидев ее, сразу бросился перед ней на колени и, как безумный, стал признаваться ей в своей любви. Мария гордо отвернулась от него, считая его слова бредом сумасшедшего или пьяного, но он ухватился за край ее платья, прижал его к своим губам и крикнул:
– Мария, услышь меня, и я возведу на эшафот родного отца и своих родственников. Ты одна будешь господствовать, царица сердец, и пусть погибнут все, кто не желает покориться твоей власти!
– Граф, удалитесь и проспите свой хмель! – сказала Мария скорее презрительно, чем сердито, затем вырвала от него край своего платья и обратилась к Боскозелю: – Маркиз, успокойте этого безумца!
Граф прочел в ее лице выражение глубокого презрения, и это ранило его, как отравленная стрела; он вскочил на ноги и воскликнул:
– А, вы презираете меня, потому что любите Боскозеля! Мария Стюарт не подаст руки шотландскому лэрду, потому что желает изображать вторую Мессалину, потому что Кастеляр – ее любовник!
Мария остолбенела, бледная и дрожащая; но когда она увидела, что Боскозель обнажил меч и хотел броситься на графа, она приказала ему отступить.
– Милорд, – заговорила она дрожащим голосом, между тем как Джеймс Стюарт, скрестив руки на груди, молча присутствовал при этой сцене, – ваш отец – изменник, и если я до сих пор щажу его, то только потому, что в его жилах течет кровь Стюартов. Вы же идете далее его; вы не только завидуете моей короне, вы посягаете на мою честь и, как трусливый негодяй, позорите женщину! Молчите! Звук вашего голоса противен мне; вы недостойны даже наказания, вы просто вызываете жалость как человек, лишенный здравого ума.
Молодой человек заскрежетал зубами от злости и стыда.
– Ваше величество, – воскликнул он, – разве позорно, что я люблю вас и что эта любовь довела меня до безумия и я готов служить вам против собственного отца? Скажите, что я достоин сожаления за то, что люблю любовницу француза.
Боскозель больше не мог сдержаться: он бросился на графа Аррана и готов был задушить его собственными руками. Но в этот момент граф выхватил кинжал и ударил его. Королева громко вскрикнула и лишилась чувств.
Безумца связали и увели. Когда же королева очнулась от своего обморока и увидела окровавленного Боскозеля, она громко воскликнула:
– Маркиз, он ранил вас?
– Рана незначительна, – ответил француз, сияя от торжества.
То был крик опасения и любви; все так и поняли это.
– Прочь отсюда! Мария, подумайте о своей чести! – строго произнес лэрд Джеймс.
Королева вздрогнула; по выражению лиц присутствовавших и по пламенному, ликующему взгляду Боскозеля она поняла, до какой степени она забылась. И краснея, и бледнея, она растерянно протянула руку Джеймсу Стюарту и дрожащим голосом простонала:
– Пойдемте отсюда! Лэрд Джеймс, спасите меня от самой себя!
На другой день королева покинула Голируд во главе отряда; но слух о сумасшествии Аррана и о словах королевы: «Боскозель, вы ранены?» – распространился с быстротой молнии. Шотландцы пожимали плечами и говорили, что она оставила его, чтобы люди поверили в лживость слов графа Аррана, а отсюда укрепилась уверенность, что француз наверное – ее любовник!
Между тем королева ехала во главе великолепной конницы в ярко блестящих панцирях; знамена весело развевались по ветру. В своем простодушии она уже забыла про случай в Голируде; радостно вдыхая свежий утренний воздух и весело шутя со своими дамами, красавица-королева мчалась по полям Шотландии, как будто все это принадлежало ей.
Кавалерия Стюарта настигла графов Босвеля и Аррана, и, прежде чем они успели оказать сопротивление, их препроводили в тюрьму Св. Андрея. Босвель успел скрыться и бежал в Англию.
Джеймс Стюарт направился тогда против Гордонов, которые также лелеяли мысль низвергнуть его.
По словам историка Минье, граф Гентли (Гордон) имел намерение женить на королеве своего сына. Когда же он во время какой-то ссоры с лэрдом Огильви ранил его на улице, в Эдинбурге, королева приказала ему отправиться в крепость Стирлинг. Он воспротивился и, собрав около тысячи всадников, решил дать отпор королеве. Граф Гентли укрепил свои замки и выжидал наступления Марии Стюарт. Она действительно направилась туда во главе небольшой армии, предводительствуемой графом Марром. Комендант замка Инвернес, принадлежавшего Гордонам, не впустил ее. Тогда она велела осадить замок, принудила его к сдаче и приказала арестовать коменданта.
Во время этого королевского объезда, бывшего вместе с тем военной экспедицией, Мария выказала редкое присутствие духа и переносила все трудности с большой бодростью. Она скакала верхом по диким местностям, переправлялась через реки, располагалась на отдых в степях и лесах, жалея, что она не мужчина и не может проводить ночи в поле, подложив под голову дорожную сумку, прикрывшись щитом и будучи вооружена длинным двусторонним боевым мечом.
Комендант крепости Инвернес, сопротивлявшийся королеве, был повешен на замковой башне, после чего Мария и ее брат спешным маршем отправились далее в путь. Джона Гордона заключили в темницу, а затем пустились преследовать старика Гентли. В равнине Конвики отряды встретились; завязалась горячая борьба, из которой королева вышла победительницей. Гентли пал вместе с лошадью и был измят под лошадиными копытами; его старший сын был обезглавлен, а младший по приказанию королевы был заключен в темницу впредь до достижения пятнадцатилетнего возраста, после чего был обезглавлен на том же эшафоте, где еще оставались следы крови его брата.
Могущество Гамильтонов и Гордонов было уничтожено; их имения были конфискованы и после переданы Джеймсу Стюарту, графу Марру, который получил звание графа Мюррея и пост канцлера Шотландии, став первым и самым могущественным лэрдом в стране.
В разлуке с Марией Кастеляр воспылал еще большей страстью к ней. Он считал себя любимым и думал, что Мария также страстно любит его, но борется и скрывает свое чувство, чтобы отвлечь подозрение шотландцев. Наконец она возвратилась, и достаточно было одного ее благосклонного взгляда, чтобы маркиз истолковал его как проявление любви и призыв к счастью. Вскоре разнесся слух, что ведутся переговоры, что лэрд Джеймс – граф Мюррей – подготовляет свидание двух королев и что Елизавета уже наметила человека, которого хочет предложить Марии в супруги.
Однажды на маленьком празднике, устроенном королевой, Кастеляр вручил ей стихотворение на французском языке, в котором в поэтической форме изложил весь пыл своей любви. Мария была счастлива, что ей удалось в Голируде устроить маскарад, напомнивший ей времяпрепровождение во Франции; она и не подумала об опасности встречи с Боскозелем. Оба они, замаскированные до неузнаваемости, двигались в пестрой толпе танцующих, сами принимали участие в танцах, а в антрактах слушали пение четырех трубадуров. Трех из этих трубадуров Мария вывезла из Парижа, а четвертый был итальянец с чудными глазами и красивым, звучным голосом. Его звали Давид Риччио. Бывший камердинер савойского посланника Моретта, он пользовался благосклонностью Кастеляра за свою скромность и поэтическое дарование. После пения снова начались танцы; королева танцевала много и была весела и шаловлива, как в счастливые дни своей юности.
После танцев она вышла в сад, чтобы освежиться; Кастеляр последовал за нею.
Они незаметно спустились во двор, а оттуда – в парк, заканчивающийся холмом, так называемой беседкой Артура, поднялись на холм и устремили свои взоры в мерцающую влажную даль. Королева опустилась на одну из скамеек и, сняв маску, задумалась, временами вздрагивая от внутреннего волнения.
О чем она думала? Быть может, о прекрасной Франции, где прошла ее юность в счастье и любви? Быть может, она мечтала о прошлом и боялась за свое будущее?
Боскозель опустился к ее ногам, схватил ее руки и стал покрывать их горячими поцелуями.
Мария заплакала.
– Ах, как бедно мое сердце! – вздохнула она.
Боскозель воскликнул в восторге:
– Мария, разве ты не королева? Кто может помешать тебе быть счастливой так, как желает твое сердце и как может только смертный осчастливить женщину? Будь моею, и я готов каждую твою слезинку осушить поцелуями; мои объятия вселят в твое сердце пыл и невыразимое блаженство.
Мария встрепенулась, как бы пробудившись ото сна. Она доверилась другу, пришла сюда затем, чтобы помечтать, а оказалось, что перед нею безумец.
Она вздрогнула, вырвалась и убежала, как испуганная лань. Маркиз бросился вслед за нею, но она скрылась во тьме.
– Ты дрожишь, ты колеблешься? – воскликнул он. – Значит, твое покоренное сердце чует своего повелителя и пугливо отстраняет блаженство объятий. Беги, но ты не уйдешь от меня! Я настигну тебя, и тогда в объятиях я заставлю тебя произнести робкое признание. Ты любишь меня и не в состоянии сердиться на меня! Вперед! Смелым принадлежит мир!
Два часа спустя огни погасли в парадных залах Голируда, гости разошлись и настала тишина.
Королева оперлась на руку Марии Сэйтон. Холодная дрожь пробегала по ее членам, она думала о безумном Арране, который преследовал ее своею страстью и назвал ее любовницей Боскозеля.
– Что с вами? – озабоченно прошептала Мария Сэйтон. – Вы дрожите, быть может, вы больны?
– Да, я болею сердцем так же, как и ты, Мария! – пробормотала королева и залилась слезами. – Там, где я ищу дружбы, я нахожу пылкую страсть, а где ищу доверия, встречаю грубый обман. Ты тоже любила, но твой избранник не понял твоего сердца; мой любимый супруг умер, и меня не понимают мои друзья!
– Королева, вы несправедливы к себе, мне и всем, кто искренне предан вам, – возразила Мария Сэйтон, но не успела она окончить свои слова, как в комнату вошла Филли.
Все уже знали, что Филли, паж из Инч-Магома – девушка, и Мария Сэйтон взяла несчастную к себе в услужение. Лицо Филли было расстроено, и она жестами объяснила, что королеве грозит опасность.
– Откуда опасность? – спросила изумленная Мария Сэйтон, поняв наконец жесты Филли. – Неужели протестанты грозят снова воспрепятствовать нашему богослужению?
Филли покачала головой и указала на сердце.
– Кастеляр? – воскликнула Мария Стюарт. – Чего хочет этот несчастный?
Филли поползла вдоль стены, показывая, как украдкой можно пробраться в дом.
– Он скрылся или он хочет похитить меня? – спросила королева.
Филли покачала головой; но в этот момент залаяла собачка, любимица королевы, и стала царапаться в двери спальни.
Мария Сэйтон отворила дверь; собачка бросилась к постели королевы; когда ее полог подняли, оказалось, что там, спрятавшись, лежал Кастеляр.
– Боскозель! – воскликнула королева, бледнея от негодования. – Безумец, вы ищете моей гибели?
– Я не хочу твоей гибели, богиня моего сердца, но ты должна стать моею перед Богом и людьми. Скажи, что ты не любишь меня, – и твое сердце возмутится против этой лжи; прикажи убить меня – и ты будешь оплакивать меня!
– Назад! – крикнула Мария Стюарт, когда он протянул к ней свои руки. – О, боже, чем заслужила я такой позор, такой стыд?
– Ты плачешь, Мария? Неужели ты так слаба, что стыдишься своей любви?
– Молчите! Если я когда-нибудь дала вам повод лелеять такую безумную мысль, то я жестоко наказана за это. Любить вас? Ведь вам известно, что мое сердце всецело принадлежит моему возлюбленному, который покоится в могиле. Ваша любовь – позор, ваша дружба – предательство. Вон отсюда! Я презираю, я ненавижу вас!..
Боскозель побледнел, прочитав на лице королевы свой приговор. Вдруг его глаза блеснули и уста искривились.
– И меня ты гонишь так же, как Аррана! – мрачно пробормотал он. – Ты кокетка; ты торжествуешь и глумишься, погубив человека, доверившегося твоей лживой улыбке! Ты лжешь! Ты не любишь покойного, как не любишь никого. У тебя нет сердца, нет крови; ты змея, которая соблазняет, жалит, а затем скрывается! Но я не позволю издеваться над собою; ты будешь моею, чего бы то ни стоило мне, даже если бы мне пришлось продать душу дьяволу!
Мария Сэйтон оттолкнула его и погрозилась позвонить. Королева упала в обморок; ее сердце заныло от брошенного в ее лицо безобразного оскорбления.
Кастеляр стремительно выбежал.
– Злосчастный! – пробормотала она, очнувшись в объятиях Филли и видя, как Мария Сэйтон закрывала двери на задвижку. – И это мои друзья!.. Они отдают мою честь на поругание кальвинистам! О, Джон Нокс имеет право кричать: «Она – Иезавель; побейте ее камнями!» Но Боскозель заплатит мне за это своей жизнью; перед лордами и парламентом должен он доказать, что я хотя бы единым словом дала ему повод к такой дерзости, или же он должен умереть.
– Успокойтесь! – прошептала Мария Сэйтон, вся дрожа. – Он безумец и, наверное, теперь уже сожалеет о том, что сделал в пылу возбуждения. Говорите тише, чтобы придворные дамы не услышали вас.
– А, значит, моя честь должна зависеть от деликатного молчания моих слуг? – сказала королева, горько улыбаясь. – Я принуждена дрожать перед каждым звуком, который мог бы выдать мои неслыханный позор?!.
– Ваше величество, в передней нет никого, кроме леди Мортон, она же будет молчать так же, как и я; ведь ваша честь нам дороже жизни. Филли нема и предана вам. Пошлите маркиза в изгнание, покарайте его своим презрением, но не требуйте скандального процесса и суда людей непризванных.
– И это советуешь мне ты, Мария Сэйтон?! Я должна примириться с тем, чего не снесет ни одна женщина; тайну моего позора я должна разделить с этим презренным человеком, как его соучастница? Мария, он молился вместе со мною у гроба моего супруга, он был свидетелем моего горя, и он же считает меня развратной женщиной!..
– Ваше величество, ради вашей прежней дружбы к нему вы не должны возбуждать процесс. Вы были слишком снисходительны к нему, чтобы теперь судить его, как совершенно постороннего вам человека. Будь это не Кастеляр, а кто-нибудь другой, я позвонила бы и позвала бы ваших телохранителей. Но я знаю, что вы не в состоянии предать его смертной казни. Поэтому лучше, чтобы он бежал, но все же накажите его своим презрением.
– Мария, ты говоришь, что я не могла бы казнить его? О, я почувствую в этом даже наслаждение! Его кровь смоет последние воспоминания моей юности. Впрочем, нет, нет, пусть он бежит, я отомщу ему другим способом. Пусть он увидит, как я изберу себе супруга, как я смеюсь над ним, как презираю его. Завтра я поговорю с английским послом. Мне дали понять, что необходимо иметь покровителя; а Боскозель – единственный человек, способствовавший тому, что я свято хранила память умершего, – доказал мне, как уважают неутешную вдову. Я дам Шотландии властелина. Он положит конец всем гнусным клеветам. Я изберу себе человека, который разделит со мною королевскую власть; но им не будет ни один из тех, кто был некогда дорог моему сердцу и кто пренебрег моими душевными страданиями.
Королева ходила взад и вперед по комнате, в крайне возбужденном состоянии.
Внизу, в одной из гостиных комнат, сидел граф Мюррей. В то время как Мария Сэйтон старалась успокоить королеву, к нему вошел стрелок.
– Опять ты здесь? Черт возьми, отчего ты не на своем посту? – спросил Мюррей недовольным тоном.
– Милорд, маркиз возвратился в свою комнату!
– А, этот презренный к тому же труслив!
– Милорд, я притворился спящим, как вы приказали. Маркиз явился, тихо отворил решетчатую дверцу и поспешил по лестнице к потайному ходу, ведущему в спальные покои королевы. Я последовал за ним и держал стрелков наготове, чтобы по первому зову на помощь броситься туда и вонзить французу кинжал в грудь. Но собачка королевы забила тревогу, и дамы заметили француза.
– Дальше, дальше! Что сделала королева? Она не звала на помощь?
– Нет, милорд. Ее величество прогнала маркиза; я слышал громкий, резкий разговор, после которого распахнулась боковая дверь на галерее и маркиз стремительно вышел; леди Сэйтон заперла за ним двери.
– Хорошо, можешь идти! – сказал Мюррей. – Что она предпримет? – пробормотал он, беспокойно шагая по комнате. – Неужели этот человек все еще опасен? Был благоприятный момент избавиться от него, и ты не воспользовалась им, Мария. Твой зов о помощи спас бы твою честь. Что же ты думаешь делать? Предать его суду или, быть может, с позором изгнать его? Но, быть может, завтра ты уже раскаешься в своем решении, как сегодня побоялась пролить его кровь. Или, быть может, ты хочешь наказать его презрением? Это была бы чисто женская месть, а только кто поручится тогда за твое сердце? Нужно покончить с этим. Если ты не можешь справиться с ним, то я помогу тебе. Арестовать его? Нет, бесполезно: властным словом Марии он был бы освобожден и тогда окончательно погибло бы ее доброе имя. Умертвить его? Но тогда она будет оплакивать его. Нет, он сам должен погубить себя. Он должен предоставить Марии выбор – предать ли его эшафоту или пожертвовать собою.
На другое утро, когда королева появилась среди своих придворных, Мюррей был более чем когда-либо вежлив и предупредителен с Кастеляром и внимательно следил за выражением лица королевы, когда она вошла в зал и взглянула на Боскозеля.
Мария была бледна; было видно, что она волновалась; в тот момент, когда она увидела рядом Боскозеля и Стюарта, на ее устах появилась злобная улыбка. Она подошла к графу Мюррею и на его глубокий поклон ответила горделивой усмешкой. А Боскозеля не удостоила ни единым взглядом.
– Любезный лэрд Джеймс, – сказала она, – я склонна выслушать предложения английского посла и стремлюсь примириться с моей сестрой Елизаветой. Я чувствую потребность жить в дружбе с королевой Англии, и если она не требует ничего более, кроме того, чтобы я только пожертвовала своей связью с Францией, то я охотно уступлю ей. Франция слишком часто обманывала Шотландию, чтобы я считалась с нею ради моих чувств к одному человеку, который покоится во французской земле. Пришлите ко мне в кабинет лорда Рандольфа!
Затем она милостиво отпустила Джеймса Стюарта, прошла мимо Боскозеля, как мимо безжизненного изваяния, на которое он действительно походил в своей смертельной бледности, а затем милостиво поклонилась каждому из присутствовавших. Всеми было замечено, что Кастеляра, которому королева всегда оказывала предпочтение, на этот раз она не удостоила ни единым взглядом и что по окончании аудиенции маркиз поплелся как человек, потерявший рассудок.
Кастеляр готов был выдержать гневный взгляд королевы и даже рассчитывал вызвать его своим появлением. «Пусть она убьет меня, если не хочет внять мольбам!» – эта мысль засела у него в мозгу, когда он ночью вернулся в свою комнату, уничтоженный стыдом и бешеным отчаянием. Но такое ледяное презрение королевы, которое он увидел теперь, готово было свести его с ума.
«Она гонит меня, как лакея? Неужели я даже недостоин ее ненависти? – с отчаянием подумал он. – В таком случае она только шутила со мною, а я, глупец, не понял этого и не воспользовался вовремя, вместо того чтобы вздыхать у ее ног! Она не присуждает меня к изгнанию! Не желает ли она, чтобы я танцевал на ее свадьбе? Быть может, она рассчитывает показать своему супругу дурака, который годами изнывал, ловя ее улыбку, а она кокетничала и играла с ним, как с куклой, то прижимая к груди, то попирая ногами!»
Все кипело в нем, он готов был размозжить свою голову о холодный мрамор.
Вошел слуга и подал ему завтрак.
– Господин маркиз! – шепнул хитрый француз, принимая таинственное выражение лица.
– Что тебе?
– Господин маркиз, пока я доставал вино из погреба, на табурет, под чан, было положено письмо.
– Кем?
– В комнате никого не было, когда я вернулся. Но письмо адресовано вам.
Боскозель быстро схватил записку. Это был тонкий сверток, запечатанный воском; оттиск печати был сделан слабо, с очевидной целью, чтобы герб не был узнан. Почерк, по-видимому, был подделан.
«Смелость, – так гласили строки на французском языке, – оскорбляет, когда она не соединяется с осторожностью. Нескромная любовь отвергается вдвойне, если тайная не умеет найти пути к достижению цели. Неудавшаяся попытка отнимает мужество надеяться на более счастливый результат и заставляет пострадавшего прийти к решениям, быть может, не соответствующим его сердечному влечению. Настоящий кавалер не должен бы предпринимать ничего без уверенности победить или пасть. Сожгите эту записку! Она написана лицом, которое видело, как плакали прекрасные глаза».
При чтении этой записки кровь кипела в жилах Боскозеля, лоб горел, а сердце бешено билось в груди.
«Она любит меня! Это пишет доверенное лицо, которое видело, как она плакала! – думал он. – О, как я глуп в своем отчаянии!.. Разве она не должна была притворяться перед Сэйтон, Филли и всеми? Она не осмеливается протянуть мне руку, но ее сердце принадлежит мне; она страдает, как и я, а я, несчастный, не решаюсь рискнуть своей жизнью, чтобы прижать ее к своей груди, и мой ум не находит средства встретиться с ней наедине?!»
Немного спустя Кастеляр, которого еще недавно на аудиенции видели замкнутым, мрачным и убитым, прошел мимо придворных с гордо поднятой головой, приказал оседлать себе лошадь и вскачь понесся из ворот дворца.
На следующую неделю предполагалась соколиная охота, которая должна была состояться в графстве Файф. Весь двор занялся приготовлениями, желая показаться во всем своем блеске; лэрды выписали своих сокольничих, пажи щеголяли новыми костюмами; из соседних замков были приведены самые породистые кони, каждый хотел выказать свое великолепие, своей роскошью затмить другого. Кастеляр единственный, казалось, не думал готовиться к охоте; каждый день во время аудиенции, при каждой встрече с Марией Стюарт, его видели мрачным, молчаливым, словно страшное несчастье тяготело над ним, а Мария никогда не удостаивала его ни словом, ни взглядом. Каждый догадывался о какой-то вине с его стороны, которую он должен был искупить смиренным раскаянием.
День охоты наступил: это было 14 февраля 1563 года. В замке Голируд весело зазвучали охотничьи рога, площадь перед дворцом наполнилась придворными лакеями и пажами в великолепных костюмах; породистые, разукрашенные золотом и бархатом кони нетерпеливо били землю копытами. Наконец появилась королева, окруженная своими дамами и придворной знатью, среди которой находились: граф Мюррей, Черный Дуглас, епископ росский, английский посол лорд Рандольф и много других благородных и родовитых рыцарей; недоставало только Кастеляра. Он стоял у окна, за шелковой драпировкой, весь бледный, и его глаза страстными, пожирающими взорами следили только за королевой.
Блестящий поезд покинул дворец; охота должна была продолжаться три дня; вслед за двором последовала королевская кухня, весь обоз с винами, буфетчиками, поварами, егерями, пажами и сворами собак. Резкие звуки рогов затихли, в замке Голируд водворилась тишина.
Тогда Кастеляр выбрался на двор, оседлал свою лошадь и несколько минут спустя исчез.
Охотничий замок в Бурнтислэнде был расположен среди леса. Высокая башня завершала с восточной стороны старинное здание, зубчатые стены которого мрачно высились над темной листвой вековых деревьев. В большой столовой все было заготовлено к пиршеству: там стояли золотые блюда, охотничьи кубки и бокалы; проворные руки работали на кухне, громадные туши жаркого висели на вертелах над раскаленными очагами; ждали знака, возвещающего приближение охотничьего поезда, и никто не обращал внимания на вход в башню; однако последний охранялся стрелком из королевской гвардии, прибывшей заранее для несения службы в замке.
Стрелок был тот самый, который принес графу Мюррею известие о первом дерзком покушении Кастеляра.
Какой-то человек выступил из леса и стал робко озираться вокруг; он, по-видимому, был ошеломлен, увидев стрелка, но вдруг, решившись, быстро подошел к нему и тихо спросил:
– Вы узнаете меня?
– Конечно, господин маркиз, но я думал, что вы на охоте.
– Нет. Я готовлю сюрприз. Можете ли вы молчать?
– Если мне хорошо заплатят, почему же нет?
– Вот вам двадцать золотых, не говорите никому, что видели меня, а теперь пропустите меня на башню.
– Господин маркиз, это будет стоить мне моей службы. Вы, конечно, не сделаете ничего дурного?
– Без сомнения, и, если это будет стоить вам службы у графа Мюррея, вы с двойным содержанием поступите ко мне.
Стрелок соображал недолго.
– Ваше слово в этом, господин маркиз? – спросил он.
– Даю слово, вы не пожалеете об оказанной мне услуге.
Стрелок пропустил маркиза.
Когда охотничий поезд прибыл, граф Мюррей проехал совсем близко мимо стрелка. Последний кивнул головой; Джеймс Стюарт знал достаточно, – в Голируде он тщетно ожидал этого знака в течение целой недели.
Королева Мария Стюарт была утомлена. Она не казалась веселой во время охоты. Раскаянье Кастеляра трогало ее, и все же ее мучило необъяснимое беспокойство, словно ей грозила какая-то опасность. Она упрекала себя, что не отправила Кастеляра во Францию; мрачная замкнутость маркиза с каждым днем тяготила ее все больше; она чувствовала свою вину перед ним, так как давала пищу его чувству. Она приковала его к себе, несмотря на то что угадала его любовь. Она требовала от него унижений, которые может вынести только влюбленный, и все это из-за каприза, так как она была настолько тщеславна, что надеялась во всякое время обуздать его страсть. Теперь Мария понимала, как заставила Боскозеля страдать, и ее образ действий показался ей вдвойне недостойным ввиду терпения, с которым он сносил смертельно-язвительное, холодное презрение, еще обостряя возложенное на него искупление вины. Он мог бы отомстить королеве, но он молчал, и только его глаза словно спрашивали, справедлив ли его упрек, что у нее нет сердца. Эти мучения были невыносимы.
Мария чувствовала, что не успокоится, пока Кастеляр не уедет из Шотландии.
Королева рано покинула столовую и направилась в спальню, примыкавшую к башне.
Когда она поднялась с места, намереваясь удалиться со своими дамами, Мюррей сделал знак Черному Дугласу следовать за ним.
Граф Мюррей выбрал комнаты, примыкавшие к покоям королевы. Коридор, в который выходило помещение Марии, охранялся стрелками.
– Вы чрезвычайно предусмотрительны! – улыбнулся Арчибальд Дуглас, увидев часовых, но Мюррей ничего не ответил, а прямо повел графа в свою комнату и приказал подать вина.
– Лэрд Дуглас, – начал он, – королева Англии посылает нам своего фаворита Дэдлея Лейстера. Что вы скажете на это? Мы должны прийти к соглашению насчет его приема, прежде чем он прибудет сюда.
– Вы знакомы с ним и, конечно, знаете, пригоден ли он к тому, чтобы спихнуть с нашей шеи французов. Чтобы он не вырвал власти из ваших рук, об этом вы позаботитесь уж сами.
– Неужели вы все еще боитесь влияния французов? Быть может, Боскозеля? Его дело я считаю поконченным! – произнес Мюррей.
– Я не боюсь его, но боюсь за королеву. Французы заодно с папистами, а весь этот сброд ненавистен стране. Но что случилось с Кастеляром? Его нет на охоте. Вероятно, вы знаете, что произошло, иначе вы не были бы так покойны?
– Он был дерзок по отношению к королеве.
– Мне жаль этого человека. Сердце едва ли может устоять, когда такая женщина склонится к вам на плечо, как это сделала Мария с Кастеляром. Она была неосторожна, и дьявол, как всегда, впутался в эту игру.
– Неосторожна, вы совершенно правы! – согласился Мюррей. – Но тем осторожнее должен быть мужчина, знающий, что он не может иметь право на подобную благосклонность. Но слушайте! Не заметили ли вы какого-то шороха за стеной? Неужели здесь есть тайная галерея и нас подслушивают?
Дуглас хотел посмеяться над его тревогой, как вдруг раздался резкий крик. Звуки шли из покоев королевы.
– Слышите? – прогремел Мюррей. – Берите скорей свой меч, Дуглас, вперед за мной!
Прежде чем приступить к ночному туалету, Мария Стюарт некоторое время болтала со своими дамами. Под предлогом усталости она покинула пирующих, а теперь ей как-то страшно было переступить порог спальни. Она сделала знак дамам следовать за ней. Старая мамка Анна Кеннеди подала ей ночное одеяние, но королева медлила надеть его. Еще ей надо было пошептаться кое о чем со своими любимицами. Наконец она решилась отпустить дам, но вдруг вздрогнула.
– Разве вы не слышите? – прошептала она, бледнея от страха. – Там, за обоями, какой-то шорох.
Дамы засмеялись.
– Ну, идите, идите! – кротко упрекнула их Мария. – Вы не верите в привидения, и ваши усталые глаза жестоко порицают меня.
Она поцеловала Марию Сэйтон и других. Анна Кеннеди осталась одна при ней, чтобы раздеть ее.
Мария склонила колени перед аналоем, но вдруг по всему ее телу пробежал трепет ужаса, и она промолвила:
– Там кто-то есть… я слышу шорох за обоями… там…
Анна Кеннеди прислушалась; до нее тоже донесся шорох; тогда она открыла дверь, желая вернуть уходивших дам.
В этот момент в стене открылась потайная дверь и Мария резко крикнула – перед ней стоял Кастеляр.
– Помогите! – простонала королева, почти теряя сознание от ужаса.
– Мария! – воскликнул Боскозель, бросаясь к ней и обнимая ее колени. – Я не отступлю!.. Выслушай меня или позови палача! Я хочу быть счастливым или умереть!
– Помогите! – закричала Анна.
Дамы поспешно вернулись.
– Позовите лэрдов! Помогите! – вопила Мария, отталкивая от себя обезумевшего маркиза.
В это время послышался звон шпор, и на пороге появились Мюррей и Дуглас.
– Предательство! – бледнея, прошептал Боскозель. – Я предан тобой, Мария!..
– Свяжите этого преступника, – приказал Мюррей вооруженным людям, прибежавшим на крики о помощи. – Суд должен произнести свой приговор, этого требует честь королевы.
Кастеляр был связан. Он не пытался сопротивляться, только его глаза пристально смотрели на ту, которая, как он думал, предала его.
Три дня спустя голова Боскозеля де Кастеляра пала на помосте эшафота, воздвигнутого публично на площади Св. Андрея. Королева предпринимала слабые попытки помиловать несчастного, но лэрд Мюррей объявил ей, что исполнение приговора будет единственным средством избавиться от злейших нападок на ее честь.
Кастеляр умер со словами: «О ты, наипрекраснейшая и жестокая женщина!» Он отказался исповедаться своему духовнику, но личный секретарь королевы, Давид Риччио, посетил его в тюрьме утром в день казни и принес ему прощение королевы Марии Стюарт. Перед судьями Кастеляр не сказал ничего, что могло бы скомпрометировать королеву, но сознался Риччио в своей страстной любви к ней и попросил сказать Марии, как билось для нее его сердце до самой последней минуты.
– Я знаю, – воскликнул он, – Мария любила меня, так как ее сердце жаждет любви и дышит страстью; но она не смела идти против своего брата и боялась, что мое сильное чувство может выдать тайну и набросить тень на ее честное имя, как я это и сделал в своем безумии. В этом мое утешение на пути к эшафоту; я искупаю свою вину, но не мог замкнуть тайну в моей груди, и это было моим несчастьем!..
Давид Риччио пожал его руку и тихо вздохнул.
Жалел ли он о несчастном или о самом себе?.. Обаятельность Марии Стюарт еще многих должна была ослепить и сделать несчастными. Она походила на цветок неземной красоты, благоухание которого приводило к блаженству, но и могло убить.