Руди кивнул. Кремер достал из кармана небольшой блокнот, развернул и протянул Рехану.
– Это – расписка в получении вами двух тысяч марок. Распишитесь…
– Мне не хотелось бы… – начал было Рехан.
– А я не собираюсь спрашивать о ваших желаниях, – оборвал его Карл.
Рехан зябко передернул плечами, вытащил авторучку с золотым пером и, боязливо оглянувшись, подписался. Для порядка дописал еще дату в блокноте и только после этого вернул его Карлу. Налил себе полный бокал, осушил одним глотком. Покрутил бокал, взяв за высокую тонкую ножку.
– Стало быть, так… – протянул неопределенно.
– Именно так, – подтвердил Кремер. Откинулся на спинку стула, вытянул ноги под столом. – Как чувствует себя фрау Ирма?
– Она несколько раз вспоминала вас. Чем-то пришлись по сердцу, – криво улыбнулся Рехан. – Ну что ж, она еще хорошо сохранилась…
– Оставьте, – поморщился Карл. – Сами же не верите в это…
– Неисповедимы пути господни!
– Именно здесь все ведомо! – рассердился Кремер. – Но я спрашиваю вас совсем о другом. Не удивило ли ее мое внезапное исчезновение?
– Фрау Ирма просила меня разыскать вас. Я звонил в магазин, и мне ответили, что вы куда-то срочно выехали. Я, конечно, знал куда, – прищурил глаза Руди, – но не счел необходимым разглашать это. А потом началось наступление русских, и никому ни до чего не было дела. Фрау Вайганг вылетела военным самолетом в первый же день. А мы с шефом оставались до последнего. – Лицо Рехана потемнело. – Было какое-то безумие! Через два дня русские танки ворвались в город!..
– Они скоро будут и здесь, Руди, – произнес Карл уверенно.
Рехан вымученно улыбнулся.
– Я никак не могу свыкнуться с мыслью, – пробормотал, – что фактически помогаю вашей победе.
– Пройдет совсем немного времени, – сказал Карл, – и вы будете звонить об этом на всех перекрестках. Правда, вряд ли станете вспоминать про некоторые суммы, которые получали, так сказать, в порядке поощрения.
– Однако, – попробовал уколоть Рехан, – материальная заинтересованность не отрицается и вашим общественным строем…
– Ну-ну, Руди! – сдвинул брови Карл Кремер. – Я прошу вас не забываться!
– Не будете же вы отрицать, что также получаете вознаграждение…
Карл перегнулся через стол. Гневные слова готовы были сорваться с языка, но он вовремя овладел собой.
«Черт с ним, – решил, – пускай думает, что хочет. Все равно его не переубедишь».
– Не будем спорить, герр оберштурмфюрер, – сделал ударение на последнем слове. – Короче, можете сообщить фон Вайгангу, что мы с вами случайно встретились в городе и отпраздновали это приятное событие. Фрау Ирме я позвоню сам. Надеюсь, завтра увидимся в приемной группенфюрера.
Рехан молча смотрел на Карла не отвечая. Обдумывал, как лучше поступить: предостеречь этого пройдоху или пускай сам выкручивается, как хочет? Однако если он пойдет на дно, то потянет за собой и его, Рехана.
Сказал решительно:
– Будьте осторожны с гауптштурмфюрером Шрикелем. Он обнюхивает за полкилометра каждого, кто приближается к фон Вайгангу. Не дай бог, чтобы у него возникло малейшее сомнение относительно вас. Он пойдет по следу и докопается, кто вы…
Карл вздохнул:
– Думаю, вы переоцениваете способности Шрикеля. Но все же нет ли у него каких-либо уязвимых мест? Скажем, склонность к женщинам? Он не пьет?
Рехан покачал головой:
– Не человек, а живая добродетель. Впрочем, на его месте даже я был бы таким.
– Почему? – вырвалось у Карла.
– Я не могу утверждать, но слышал: в биографии Шрикеля – какое-то темное пятно. Он из прибалтийских немцев, и то ли отец, то ли брат его остались у вас и активно работают на коммунистов.
– Не думаю, что это могло бы повредить ему, – задумчиво протянул Кремер.
– Не знаю, не знаю… Возможно, эти слухи и ничего не стоят. Но Шрикель неохотно вспоминает свою молодость. Я как-то попробовал было расспросить его о Риге, так он отмолчался.
– Очевидно, все это пустое, – возразил Кремер. – На такую должность, как у него, людей с темным прошлым не допускают.
– Я ничего не могу доказать, – ответил со злостью Рехан, – и повторяю то, что слышал… – и даже покраснел.
Кремер удивленно взглянул на Рехана и все понял: Руди завидует Шрикелю. Завидует, потому что Шрикель отодвинул его на второй план, занял место, на которое рассчитывал Руди. Что ж, на этом можно сыграть.
– Дай бог, чтобы ваши предположения оказались небезосновательными, – произнес как можно бодрее. Хитро взглянул на Рехана и прибавил: – Тогда мы скоро прочитаем отходную молитву гауптштурмфюреру Шрикелю. Не знаю, как вы, а я сделаю это с удовольствием. – Подозвал официанта: – Счет…
Рехан потянулся за кошельком. Карл остановил его решительным жестом:
– Сегодня плачу я. В честь нашей встречи.
Домик Ульмана стоял на пригорке, с которого открывался почти весь поселок: прямые улицы и крыши, крыши между клочками садов и огородов.
Домишки в поселке большей частью стандартные, из дешевых блоков. Кое-где пристроены у крыльца стеклянные веранды – летом в них приятно спать: все же воздух посвежее, и садик вокруг…
Когда-то Ульман тоже мечтал о веранде, но никак не мог собрать денег. Сроки строительства все откладывались, а потом началась война.
Сегодня Ульман шел в ночную смену – день выдался свободный, и старик принялся окапывать на зиму деревья. Не торопился: не сад, а смех один – шестнадцать яблонь и груш…
Вгоняя лопату в мягкую землю, Ульман тихонько мурлыкал песенку, которую любила напевать в кухне Марта. Вот бы удивились товарищи, услышав, как, всегда молчаливый и хмурый, Фридрих распелся. Трудно поверить: старый ворчун – и сентиментальная песенка. Но лопата так легко врезается в землю, а утро такое прозрачное, и песенка такая мелодичная… Ульман даже чертыхнулся: проклятый мотивчик, привязался – не отцепится…
Старик присел на скамью под грушей, достал сигарету, аккуратно разломил на две части и закурил.
Кажется, все успокоилось. Гестаповские шпики уже не маячат возле диспетчерской, у проходной и в депо. Все-таки грубо работает гестапо: агентов узнавали даже рабочие, не имеющие никакого отношения к организации. Одного, пришедшего в депо под личиной монтера, «случайно» так прижали к стене вагонеткой, что еле отдышался. Еще и посмеялись – надо знать технику безопасности и не лезть, куда не следует.
Ульман легко вздохнул и вновь замурлыкал – опять тот же мотивчик… Взял топор и стал поправлять забор возле калитки. Давно пора было обновить его – доски потрескались, покрылись лишайником, – где возьмешь лес? Но в конце концов дело не в ремонте – просто захотелось побаловаться звонким и сподручным топором: хотя уже за шестьдесят и голова седая, но руки еще сильные, так и играют…
Поработав несколько минут, Ульман воткнул топор в колоду, лежащую у забора. Что-то взволновало его – даже закурил половину сигареты, оставленную на послеобеденный час. Выкурил за несколько затяжек, старательно притоптал окурок и снова взялся за топор. Теперь уже не напевал, в глазах погас веселый огонек. Обтесывал доску и ругал себя. Распелся, как мальчишка, обрадовался, что все обошлось. Забыл, как когда-то предупреждали его опытные товарищи: спокойствие часто бывает обманчивым, гестаповцы создают иллюзию безопасности, стараясь притупить бдительность, а без бдительности не сделать и шагу…Ульман умел предусмотреть каждый шаг. Очевидно, поэтому и держится их организация вот уже сколько лет, да еще в таких условиях! Даже неосторожное слово угрожало провалом, а они выстояли. И не только выстояли, а продолжали бороться. Правда, не обошлось и без потерь, и последняя – Штурмбергер. Но ядро организации сохранилось. Небольшое это ядро, зато крепкое, – каждому товарищу Ульман доверял, как себе. И все же, доверяя, ни разу не нарушил строжайших правил конспирации – о принадлежности старого Фридриха к организации знали лишь несколько человек. В поселке его считали нелюдимым, человеком с чудачествами, а кое-кто признавал даже немного придурковатым. Ульману такая слава на руку – он сам способствовал распространению таких слухов и с удовольствием замечал, как пренебрежительно смотрело на глуповатого сцепщика начальство.
Фридрих переехал в поселок за несколько недель до путча и не успел даже познакомиться с местным партийным руководством. Это сказалось на его судьбе. Партия ушла в подполье. Все документы, по которым нацисты могли бы разузнать о принадлежности Ульмана к партии, были уничтожены, и Фридрих получил задание создать подпольную организацию на железнодорожном узле.
С того времени прошло десять лет. Десять лет балансирования над пропастью…
Порою Ульману не спалось по ночам. Лежал с открытыми глазами и все думал, думал… Рядом тяжело дышала Марта. Стара уже стала его всегда веселая и добрая Марта. За пятьдесят перевалило. Но Фридриху она всегда казалась молодой – не замечал ни морщинок на лице, ни седины. Марта всегда понимала его и умела поддерживать душевное равновесие и покой, А что бы он делал, если бы и дома не имел покоя?..
Лежал и думал. О товарищах, которых штурмовики забирали ночью прямо с постели. Кто из них сейчас живой? Одни расстреляны в тюрьмах, другие – за колючей проволокой.
Неужели это его Германия?
Как-то Ульману пришлось побывать в Берлине на митинге, где выступал сам фюрер. Рев толпы и тысячи поднятых рук. Зиг-хайль!.. Зиг-хайль!.. Истерические вопли женщин, исступленные крики мужчин… Безумные глаза… Зиг-хайль!.. Зиг-хайль!..
А кажется, только вчера шли гамбургскими улицами с поднятыми кулаками. Рот Фронт!.. Рот Фронт!.. Тысячи и тысячи поднятых над головами сильных кулаков!
Что же случилось с отчизной?..
В такие минуты Ульману было нестерпимо больно. И он пытался унять эту боль, кусая до крови пальцы.
Сам не знал, откуда брались силы после таких ночей. Шел на работу, любезно здоровался с вахтером, который одним из первых вступил в штурмовой отряд, спокойно смотрел на паучью свастику…
Что поддерживало его? Может, короткие разговоры с товарищами, а может, уверенность в том, что он делал? Но для кого он делал это и когда оно наступит, это будущее?
Иногда Ульман чувствовал себя микроскопической частицей в этом море поднятых рук и безумных глаз – отчаяние вползало в сердце, места не находил себе… Тогда он начинал думать о товарищах – машинисте Клаусе Мартке, стрелочнике Ялмаре Шуберте, старом шахтере Иоганне Нитрибите… Именно они – настоящие немцы, а не те – тысячи и тысячи, – что орут «хайль», большинство из них не ведают, что творят. Когда-нибудь и они поймут это, но страшным будет похмелье…
Фридриху снова захотелось курить, но он пересилил себя: раскис, как глупая девчонка. Надо быть постоянно бдительным. В спокойствии, казалось бы наступившем в поселке, и кроется опасность. Наверно, гестаповцы что-то придумали: не могут они простить листовки и убитого агента.
Кстати, как же быть с листовками, что привез из Чехословакии Панкау?
Ульман решил: с Панкау он встретится вечером сам. Георг Панкау – один из немногих, кто знает, кем является на деле старый Фридрих. Вместе десять лет назад создавали подпольную организацию. Не верить Панкау – не верить самому себе, и все же нельзя идти к нему домой. Даже на работе они, встречаясь, не разговаривают, только мимоходом здороваются. Но и листовки не могут больше лежать. Сегодня сверток нужно запрятать в тайнике возле кладбища старых вагонов, а завтра его переправят дальше – листовки адресованы солдатам и должны попасть в воинские эшелоны.
Кроме того, надо напомнить товарищам – спокойствие в поселке обманчиво…
Ульман опустил топор. Черт с ним, с забором, лучше он подастся в центр: вечером в клубе будет выступать лектор из Дрездена, говорят, какой-то нацистский бонза, – нужно послушать, что там делается.
– Минутку, герр Ульман!
Это его? Оглянулся удивленно: ведь на улице никого не было.
– Добрый день… – Из-за забора высунулось лицо, изрытое морщинами. Наглые глаза смотрят пристально, коричневая партийная форма на спине поднята горбом.
– Добрый день… – Ульман остановился, исподлобья глядя на горбатого. Этот тип всегда словно подкрадывается к людям. Шел, должно быть, под самым забором, поэтому Фридрих и не заметил его.
– Я хотел бы побеседовать с вами, герр Ульман.
Фридрих молча указал на дверь дома.
– А Марта дома? – опросил у калитки горбун.
Ульман кивнул.
– Погода хорошая. Может, посидим в садике?
Фридрих, не отвечая, повернул к груше, где стояла скамья, поднял лопату, освобождая место для незваного гостя.
Подумал: какой ветер занес к нему ортсгруппенляйтера? Этого проныру, который всегда знает, где пахнет жареным?
Когда-то Магнус Носке был кладовщиком в депо и даже пользовался у рабочих популярностью – смотрел сквозь пальцы на случайно испорченный инструмент, шел на всякие мелкие поблажки слесарям и токарям. Никто и не догадывался, что горбун Магнус – член партии национал-социалистов. Узнали об этом только тогда, когда Носке назначили ортсгруппенляйтером.
То, что Магнус Носке умный и серьезный противник, Ульман знал давно. Он вел с ортсгруппенляйтером своеобразную игру, отчетливо представляя, что единственный неверный ход в этой игре может дорого ему обойтись. Собственно, Фридрих ничего не делал, только старался всеми способами утвердить Носке в мысли, которой придерживалось большинство жителей поселка: он, Фридрих Ульман, – старый чудак, человек умственно неполноценный, человек, который не интересуется ничем, кроме работы и пива.
Ульман понимал – стоит только Носке разгадать его, и прежде всего возникнет вопрос: для чего старый чудак морочил всем головы? От этого вопроса до правильного ответа недалеко, и кто-кто, а Магнус Носке найдет ответ.
Ортсгруппенляйтер сел на скамью, неудобно опершись горбом на грубо покрашенную спинку. Фридрих стоял перед ним, уставив взгляд в землю.
– Садитесь, герр Ульман, – приветливо предложил Носке, похлопав ладонью по доскам скамьи.
Фридрих посмотрел на руку Магнуса – белую, с длинными пальцами и желтыми ногтями «Как у мертвеца», – подумал невольно. Решительным жестом воткнул лопату в землю у самых ног Носке – тот даже отшатнулся – и сел рядом.
– Вы ко мне? – спросил, пытаясь улыбнуться.
– А к кому же? – удивился сначала ортсгруппенляйтер, но, вспомнив, с кем имеет дело, произнес мягче: – Конечно, к вам, мой друг. Шел мимо, дай, думаю, загляну к старому Ульману. Может, и у него есть дело к нам. Может, нужна помощь?
Выжидательно посмотрел на Фридриха.
Ульман не ответил. Некоторое время стояла тишина, слышалось только журчание воды в канаве на улице.
– Не будете же вы помогать мне чинить забор? – внезапно спросил Ульман. – Или окапывать деревья? Весь поселок помер бы от зависти: сам ортсгруппенляйтер работал в саду у Ульмана!..
– Я имел в виду другое, – покровительственно улыбнулся Носке. – Не нужны ли вашему сыну лекарства? Я могу это устроить.
– Рана у него зажила, – буркнул Ульман.
Носке покачал головой.
– Ваш сын пролил кровь за великую Германию, и это со временем зачтется ему.
– Это был его патриотический долг! – с гордостью произнес Ульман, напряженно соображая, для чего притащилась эта лиса в коричневой рубашке. Конечно, не для благодарности. Может, гестапо обнаружило какую-то ниточку и пытается распутать клубок? Хотя гестаповцы вряд ли открыто использовали бы ортсгруппенляйтера – это лишь насторожило бы подпольщиков. А что если Носке взялся за это дело по собственной инициативе?
Так и не найдя ответа, Ульман вздохнул. Впрочем, как Носке ни будет вертеть хвостом, откроется. Раз уж пришел, откроется.
Ортсгруппенляйтер достал из кармана массивный серебряный портсигар, раскрыл перед Ульманом. Старик насторожился. Если Носке угощает сигаретами, дело серьезное.
– Мне кажется, Фридрих, что давно настало время подыскать для тебя более подходящую работу. – Как-то незаметно Магнус перешел на «ты».
Ульман, насколько сумел, изобразил на лице удовлетворение. «Ого! – подумал. – Многообещающее начало».
– Но, – продолжал Носке, – у нас должны быть доказательства твоей преданности. – И, решив, очевидно, не церемониться с этим придурковатым Фридрихом, приступил к делу: – Ты должен доказать свою любовь к фюреру и рейху.
– Как? – коротко спросил Фридрих.
Носке подозрительно взглянул на старика. Ульман весь съежился – казалось, хитрые глазки насквозь пронзили его. Но это только казалось, в следующую минуту Носке придвинулся вплотную, зашептал, горячо дыша в ухо Фридриху:
– В нашем поселке есть враги фюрера. Они хотят, чтобы мы проиграли войну. Тебе не попадались их листовки?
– Нет, – выдержал пронизывающий взгляд Фридрих, – не попадались.
– Они ненавидят всех настоящих немцев, – продолжал шепотом ортсгруппенляйтер, – особенно тех, кто кое-чего стоит! – Сделал паузу и спросил внезапно: – Ты ничего не слыхал про смерть Рапке?
– Дурак, полез под вагоны, – Ульман стукнул кулаком по лавке. – А вагоны у нас, – глуповато усмехнулся, – катятся…
– Хе-хе, – хохотнул Носке. – Говоришь, катятся… Но все же, – сделал таинственное лицо, – может, ты слыхал, у нас некоторые из рабочих говорят: так, мол, ему и надо, этому Рапке?..
«Ишь, куда метит», – подумал Ульман. Вдруг ему стало весело. Если бы Носке мог только представить, с кем он разговаривает! Интересно, какую бы физиономию он состроил?
Фридрих раз-другой моргнул, наклонился к самому уху ортсгруппенляйтера, прошептал таинственно:
– Слыхал…
– Ну-ну, – встрепенулся тот.
– Говорят: так и надо… Этот Рапке нарушал правила безопасности…
– Кто говорил?
Фридриху показалось: ухо Магнуса Носке зашевелилось от нетерпения.
– Инженер Герлах… – назвал Ульман фамилию начальника депо.
Носке разочарованно крякнул: кого-кого, а Герлаха не заподозришь – старый член СА.
– Наверное, так оно и есть, – произнес, изображая безразличие. – Инженер знает.
– Солидный человек, – согласился Ульман.
И снова Фридриху показалось, что горбун смотрит на него с каким-то особенным интересом. Выдержал острый взгляд въедливых глаз. Сказал как можно откровеннее:
– Почему вы так смотрите на меня, ортсгруппенляйтер? Неужели я не угодил вам?
– Нет, почему же… – Носке положил ладонь своей длинной руки на колено Ульмана. – Мне всегда приятно разговаривать с умным человеком.
– И мне тоже… – Фридрих спрятал иронию в широкой улыбке.
– Умные люди всегда поймут друг друга! – радостно осклабился Носке. – Я надеялся на это и искренне сожалею, что раньше так редко встречался с тобой.
– Для меня это честь! – Ульман всей пятерней обхватил подбородок и пригласил: – Заходите ко мне почаще. Может, хотите рюмку шнапса?
– Не надо, – остановил его ортсгруппенляйтер. – В другой раз… Я буду наведываться к тебе. – Оглянулся воровато. – А ты смотри и слушай. Может, узнаешь что о листовках или вообще кто недовольный… Тогда сразу же ко мне…
– Угу! – согласился Ульман и так похлопал своей огромной рукой по плечу горбуна, что тот отшатнулся.
– Медведь! – зло сверкнул глазками, но тут же овладел собой. – А сила у тебя того… есть еще… – произнес уважительно. – Так мы договорились?
Ульман кивнул. Смотрел, как осторожно ступает Магнус Носке между грядками, чтобы не запачкать блестящие сапоги. Плюнул ему вслед. Почувствовал омерзение к этому человеку с длинными, до колен, руками и коротким туловищем. Ульман никогда даже в мыслях не позволил бы себе насмехаться над физическими недостатками человека, наоборот, всегда симпатизировал людям, обиженным природой, но здесь не мог перебороть себя. Носке напоминал ему тарантула. Хотя Фридрих никогда и не видел тарантула, но именно такое сравнение почему-то возникло у него.
Хорошо, что ортсгруппенляйтер не оглянулся в этот момент, – многое прочитал бы на лице Ульмана. Когда же тот прикрыл за собой калитку и посмотрел через забор, Фридрих пришел в себя – улыбнулся и даже приветливо махнул рукой на прощание.
Опять пришлось выкурить внеплановую сигарету: надо было собраться с мыслями. Фридрих постоял несколько минут, опершись спиной о грушу, потом крикнул Марте, чтобы вынесла пиджак, и неторопливо направился к центру поселка.
Издали заметил сына. Горст стоял возле клуба в окружении юношей и, очевидно, рассказывал что-то, размахивая рукой.
Эта привычка, жестикулировать разговаривая, всегда раздражала старого Ульмана и приносила Горсту в детстве немало неприятных минут. И все же искоренить ее Фридриху так и не удалось – Горст был упрямым мальчишкой, и окрики отца лишь пробуждали в нем неосознанный отпор.
Ульман остановился за несколько шагов от молодежи, став так, чтобы сын не видел его, а сам он слышал каждое слово Горста. Сделал вид, что рассматривает витрину магазина.
Разговор шел о вчерашней кинохронике, посвященной операциям вермахта в Польше. Фридрих искоса взглянул на сына, и лицо его невольно расплылось в гордой улыбке. Что ни говори, а парень вырос разумный: рассуждает так, что сам Гиммлер вряд ли придрался бы к нему, – и в то же время себе на уме… Знает, кто его слушает, – пареньки, которые не сегодня завтра пойдут в армию, – и нарочно сгущает краски. Со стороны слова Горста звучат вполне патриотично – солдат умирает, не испугавшись смерти, – но стоит внимательнее посмотреть в глаза слушателей… Должно быть, не очень хочется им умирать…
А Горст уже перескочил на собственные фронтовые воспоминания. Старик усмехнулся: послушать парня, так не поймешь, как обходится бедный рейх без такого солдата!
А те, что слушают, пораскрывали рты… Да и как не слушать, когда Горст Ульман воевал чуть ли не год в России. Там, где-то возле Днепра, ему оторвало пальцы на руке. Но что такое пальцы, когда на груди красуется Железный крест второй степени – заветная мечта всех пятнадцати- и шестнадцатилетних!
Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?
– Без руки или ноги, – разглагольствует, – я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…
Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается – война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?
– Но, – продолжает Горст, – в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, – презрительно тряхнул головой, – не ранение. Настоящая рана – это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!..
Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке – унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?..
Горст поучительно поднял палец:
– Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…
– Он выжил? – испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.
Горст похлопал его по щеке.
– Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, – ткнул пальцем юношу в лоб, – но, к сожалению, это от тебя не зависит…
Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.
– Эй, Вернер! – позвал вдруг Горст. – Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.