1380 год до н. э.
Шли годы. Эрпатор Тутмос и Нитоприс произвели на свет уже двух сыновей и дочь. Не отставал от них и младший брат эрпатора, Эхнотеп: он женился на юной красавице Нефертити – дочери весьма влиятельного жреца Эйе. Несмотря на нежные и искренние чувства к супруге, спустя какое-то время Эхнотеп взял в наложницы еще и Кийа – фактически родную свою сестру по отцу, – а чуть позже женился и на ней.
Нефертити едва исполнилось пятнадцать, когда она понесла уже второго ребенка. Кийа была чуть старше первой жены Эхнотепа и теперь тоже находилась в тяжести. Эхнотеп, лишившись привычного внимания жен из-за их деликатного на данный момент положения, заскучал и начал подумывать о новой наложнице. Он совершенно не понимал своего старшего брата, который вот уже почти семь лет кряду делил ложе с одной лишь Нитоприс и о других женщинах даже не помышлял.
Эйе, жрец храма Осириса, все более укреплял свои позиции и влияние при дворе фараона. Аменхотеп часто приглашал его на заседания Священных советов, и жрец высоко ценил доверие Солнечного Гора. Как человек умный и прозорливый Эйе прекрасно понимал, что помыслы и цели большинства влиятельных египетских жрецов не всегда служат государственным интересам и что если в срочном порядке не предпринять никаких мер, власть фараона в стране может стать вскоре чисто формальной.
Будучи верховным жрецом весьма богатого храма Осириса, второго по величине в Инебу-Хедже после храма Атума (откуда безраздельно властвующий там Ранеб распространял свое влияние на весь Египет), Эйе и сам владел обширными земельными территориями. Часть получаемых с них доходов он, как и положено, сдавал в царскую казну, какую-то часть тратил на нужды храма, все же остальные средства – причем весьма немалые! – тратил исключительно на членов своей семьи. Ибо помимо Нефертити у него были еще две дочери, и он надеялся устроить их судьбы столь же успешно, как это получилось со старшей.
Нынешнее положение дел в высших кругах власти страны жреца изрядно беспокоило. Особо же его возмущало поведение Ранеба, который, обладая в Египте практически безграничной властью, ценою устрашения либо подкупов склонил на свою сторону многих сегеров и сановников, ставших отныне полностью разделять его весьма опасные политические взгляды. На правах Верховного жреца Инебу-Хеджа Ранеб лично контролировал все храмы Египта и, следовательно, устранял неугодных служителей культа и назначал на их места людей из числа своих сторонников, не считаясь ни с чьим мнением. А не так давно он единолично завладел древним свитком, доселе почти полторы тысячи лет хранившимся в храме «Миллионов лет» в Абидосе.
Свиток сей был написан еще во времена фараона Хат-Гора, одного из прямых потомков божественного Гора, победившего Сета. Текст древнего папируса гласил, что Гор создал армию «Железных людей», во главе которой поставил неких Шемсу-Гор, наделив их особыми знаниями богов. С тех пор Шемсу-Гор, став фактически самыми доверенными и приближенными людьми Гора, помогали ему править Египтом. Они же и положили начало появлению в Египте жрецов.
Самоуверенно причисляя себя к потомкам Удиму – верховного вождя Шемсу и всего войска, спасшего божественного Гора в одной из битв от неминуемой гибели, – Ранеб тем самым ставил себя едва ли не на одну ступень с фараоном. Дескать, если бы не мой пращур Удиму, не сидеть бы никогда Гору на троне Нижнего и Верхнего Египта!
Аменхотеп давно знал о существовании свитка, описывающего историю зарождения «Железных людей», но ознакомиться с его содержанием до сей поры все никак не решался. И теперь он размышлял, как ему поступить с Ранебом. Оставить поступок амбициозного Верховного жреца без внимания? Но тот и без того уже мнит себя чуть ли не полубогом! Или все же попросить его вернуть свиток и, воспользовавшись случаем, наконец-то прочесть?..
Так и не придя ни к какому решению, Аменхотеп, предварительно выдворив из кабинета хранителя печати и главного писца, пригласил к себе Эйе, дабы испросить у того совета. Жрец, выслушав фараона предельно внимательно, признался, что полностью разделяет его опасения.
– Мой повелитель, положение со свитком сложилось весьма щекотливое, – сказал он. – Я подтверждаю существование сего древнего папируса. Храм «Миллионов лет» всегда считался хранилищем самых древних свитков. И не только их: думаю, его подземелья скрывают нечто неизмеримо большее. Конечно, доступ ко всем этим реликвиям раньше имели лишь избранные жрецы, но теперь…
– Говори, Эйе! – поторопил собеседника фараон.
– Я опасаюсь, мой повелитель, что прежние избранные жрецы храма «Миллионов лет» давно уже пребывают в царстве Осириса. Причем не без помощи Верховного жреца. Более того: как мне стало известно, Ранеб завладел не только древним свитком…
– Чем же еще? – вновь нетерпеливо воскликнул Аменхотеп.
– Неким оружием, о, мой повелитель.
Фараон почувствовал, как по всему его телу пробежала дрожь.
– Неужели и урея Ра оказалась в руках Ранеба? Но как?! Каким образом он смог заполучить ее, когда даже я – фараон! – не знал, где она хранилась! Признаться, отчасти я даже сомневался в ее существовании…
– Я тоже, мой повелитель, но факт, тем не менее, остается фактом…
– Что же делать?! – в отчаянии воскликнул фараон. – Помоги мне, Эйе! Взамен я обещаю тебе достойную награду!
Жрец смиренно поклонился:
– Благодарю тебя, о, солнцеподобный. Служба тебе – вот высшая награда для меня.
Фараон благодарно кивнул:
– Я не сомневаюсь в твоей преданности.
– Мы не можем открыто обвинить Ранеба в заговоре – это слишком опасно, – начал развивать свою мысль Эйе. – К сожалению, Инебу-Хедж буквально наводнен его людьми… Скажи, ты доверяешь Джеру, мой повелитель?
– Да, безраздельно, – кивнул Аменхотеп.
– Что ж, прекрасно… Тогда для начала предлагаю совершить ритуал хеб-сед. Причем непременно в храме Гор-Нармера, что в Саккаре[34]. Я буду сопровождать тебя туда, мой повелитель.
– Остается надеяться, что дух Гор-Нармера снизойдет до помощи мне… – со вздохом подытожил фараон.
Спустя несколько дней, едва забрезжил рассвет и бледно-золотистые лучи Хепри коснулись земли, через дворцовые ворота Инебу-Хеджа проследовала процессия из нескольких паланкинов, окруженная со всех сторон воинами Мефри из личной гвардии фараона. Миновав аллею, ведущую в город, и достигнув вскоре храма Птаха-Сехмет-Нефертума, процессия резко свернула от него на юго-запад и заспешила по древней дороге по направлению к Саккаре.
Аменхотеп готовился к ритуалу хеб-сед загодя и тщательно: в течение трех дней постился, напрочь отказавшись от употребления мяса и рыбы, и не прикасался к женщинам. По совету Эйе он не стал предавать огласке свое намерение посетить Саккару с целью проведения священного ритуала обновления власти. В планы Аменхотепа посвящены были только Эйе, Тутмос и Джер. Остальным же обитателям дворца сообщили, что Солнечный Гор решил просто вместе с эрпатором посетить храм Птаха, покровителя Инебу-Хеджа, для совершения обычного богослужения. О том, что на полпути к Саккаре процессию встретит Эйе, покинувший Инебу-Хедж заранее, дабы подготовить в храме-усыпальнице предков все необходимое для поведения задуманного ритуала, не знал даже Джер.
Паланкин Эйе двигался уже навстречу Аменхотепу и его свите. Жрец тщательно подготовился к хеб-седу, был уверен в успешном его проведении и теперь позволил себе предаться тайной своей мечте: избавиться от Ранеба и занять его место. Конечно же, он осознавал, что задача перед ним стоит не только сложная, но и весьма опасная. Но при этом Эйе надеялся, что во время хеб-седа дух Гор-Нармера – фараона, снискавшего себе при жизни репутацию не только отважного воина, сумевшего положить конец как внутренним раздорам в стране, так и вторжению врагов в Та-Кемет, но и великого мудреца. По мнению Эйе, дух Гор-Нармера непременно должен был дать Аменхотепу надлежащий и ценный совет относительно дальнейших действий. Или, по крайней мере, подать какой-нибудь знак, смысл которого можно будет постичь позже.
Эйе еще издали заметил движущуюся навстречу вереницу паланкинов, сопровождаемую вооруженной охраной, и догадался, что сию процессию составляют люди Аменхотепа во главе с ним самим. Правда, дорога до встречи Эйе с фараоновским кортежем отняла у обеих сторон еще довольно много времени: Хепри все больше набирал силу, и пески, простиравшиеся кругом вплоть до горизонта, успели впитать его лучи и стать обжигающе раскаленными и податливо сыпучими, что изрядно затрудняло передвижение путников.
Тутмос, как потенциальный наследник трона прекрасно знал, что ритуалы обновления власти фараона просто так не совершаются: видимо, на сей раз у отца появилась веская на то причина. Эрпатору никогда еще не доводилось бывать в Саккаре, хотя та и находилась сравнительно недалеко от Инебу-Хеджа. Тутмос IV, его дед, был погребен, как и положено, в пирамиде, расположенной в Дахшуре. Вот туда эрпатор наезжал достаточно часто: и почтить память пращура, и принести дары богам, и помолиться Осирису.
О Саккаре же он знал лишь информацию, известную всем образованным соотечественникам. Некрополь Саккары, образованный пирамидами, в которых были погребены фараоны Усеркафа, Унас, Тети, Меринет, Пепи I и Пепи II, располагался вокруг того самого храмового комплекса, куда они сейчас направлялись. Последний был возведен – на основе древней мастабы, принадлежавшей одному из прямых потомков бога Гора, – более тысячи лет назад архитектором Имхотепом и предназначался для тогдашнего повелителя Джосера.
Тутмос припомнил также предание о семи урожайных и семи голодных годах Египта. Сначала семь лет подряд египтяне получали богатые урожаи, и фараон Джосер вместе с советником Имхотепом, оборудовавшим специальные хранилища в Саккаре, дважды в год наполняли их зерном. Поэтому когда на следующие семь лет землю Та-Кемет сковала засуха, благодаря мудрой политике Джосера и Имхотепа[35] голода в стране не наступило: запасы зерна оказались огромны…
Наконец паланкин Эйе встретился с процессией Аменхотепа, и по многозначительному взгляду жреца фараон понял, что для его погружения в состояние кед[36] и общения с духом умершего все готово.
Вскоре взору Тутмоса предстала стена, сложенная из нубийского диорита. За ней виднелась ступенчатая пирамида Джосера.
Эйе, покинув паланкин, последовал впереди всех, указывая путь: в стене, окружавшей пирамиду, насчитывалось более тринадцати ложных дверей, и только посвященный мог знать, где именно находится настоящий вход в храмовый комплекс.
По мере того как паланкин Аменхотепа проплывал мимо многочисленных дверей, фараон пытался угадать, какая же из них в итоге перед ним откроется? Однажды, будучи еще мальчиком, он сопровождал отца, Тутмоса IV, в Саккару: тогда, почти тридцать лет назад, старый фараон тоже совершал здесь ритуал хеб-седа. Аменхотеп попытался припомнить причины, побудившие отца к столь серьезному шагу, но тщетно: уж очень давно это было…
Наконец тяжелые створы «настоящей» двери распахнулись, и процессия медленно прошествовала на территорию храма. Взор Аменхотепа тотчас же упал на стоящую в Южном храмовом дворе статую Джера. Неожиданно из глубин памяти всплыла хвалебная надпись, высеченная на постаменте статуи и посвященная Имхотепу: «Имхотеп – хранитель сокровищницы царя Нижнего Египта, первый после царя в Верхнем Египте, распорядитель великого двора, наследник Бога, главный жрец Ону, строитель, архитектор, ваятель каменных ваз». Когда мальчишкой Аменхотеп попытался прочесть ее впервые, ему это удалось далеко не сразу: текст был выполнен специальным иератическим[37] письмом жрецов, претерпевшим за тысячу с лишним лет немалые изменения.
Статую Джера окружали две каменные стелы с высеченными на них мудрыми высказываниями Имхотепа: «Не гордись своими знаниями. Не строй планов на завтра, ибо не знаешь, что будет. Если хочешь иметь друга, не справляйся о нем у других, но обратись к нему напрямую и имей дело с ним одним. Мудрый известен своей мудростью, великий – своими свершениями; их сердца соответствуют их языку…»[38]
Аменхотеп мысленно повторил одно из изречений Имхотепа: «Не строй планов на завтра… Но как же тогда управлять государством? Хорошо, видно, быть мудрецом, а не фараоном…»
Когда паланкин фараона миновал статую Джера, слева показались многочисленные каменные клети: настолько крохотные, что в каждой из них мог разместиться только один человек – продавец зерна[39]. Здесь же, неподалеку от клетей, располагались подземные зернохранилища. Правда, давно уже не используемые по назначению и оттого на данный момент пустовавшие.
Миновав каменные клети и сделав еще два поворота направо, процессия достигла наконец двора, предназначавшегося для проведения хеб-седа. Посреди двора высился белый шатер, а возле него стояли пятеро облаченных в леопардовые шкуры жрецов. По виду – словно только что вышедшие из царства Осириса.
Невольно по телу Аменхотепа пробежала дрожь: еще немного – и его эфемерное тело, саху, переместится в мир мертвых. Он снова вспомнил отца: тридцать лет назад тот перенес сей непростой ритуал достаточно тяжело – целых десять дней не покидал потом своих покоев, жалуясь на слабость во всем теле. «Справлюсь ли я?.. Не суждено ли мне покинуть мир живых и остаться в Саккаре[40], в мире мертвых, навсегда?..» – обеспокоенно размышлял фараон.
Стараясь ничем не выдать охватившего его смятения, фараон покинул паланкин и уверенно ступил на землю. Жрецы почтительно поклонились. Главный из них, с испещренным жреческим иероглифическим письмом золотым массивным ожерельем на груди, жестом пригласил фараона проследовать за ним в шатер.
– Мы ждали тебя, о, владыка Нижнего и Верхнего Египта! – сказал жрец, когда они вошли внутрь. – Для совершения обряда все готово.
Аменхотеп снова ощутил предательскую дрожь, на сей раз в коленях, но все же нашел в себе силы успокоиться и осмотрелся. Правда, его взору предстало единственно лишь кресло, застеленное шкурой леопарда, – шатер был фактически пуст.
Память вновь вернулась к событиям тридцатилетней давности: Аменхотеп попытался вспомнить, что он видел в шатре, когда ритуал хеб-седа совершал отец. Увы, попытка и на сей раз оказалась безуспешной. Зато из недр подсознания всплыли вдруг и промелькнули перед внутренним взором Северный храм со статуей Осириса, дом Севера, дом Юга, длинная узкая колоннада, тянущаяся вдоль южной стены… На миг Аменхотепу показалось даже, что он ощутил ее тогдашнюю прохладу… Затем вспомнилась расположенная на южной окраине храма усыпальница Гор-Нармера, окруженная оградой с изображениями кобр…
В этот момент к фараону неслышно приблизились двое жрецов и, взяв его под руки, подвели к креслу и бережно усадили в него. Тотчас невесть откуда появился хрупкий юноша – судя по виду, прислужник. Сняв с ног фараона сандалии, он столь же бесшумно и быстро удалился.
Неожиданно Аменхотеп почувствовал, что на его плечи буквально навалилась чудовищной силы усталость. Страшно захотелось пить.
Словно прочитав его мысли, в шатер вошли трое жрецов, неся в руках круглые сосуды из розового кварца[41] с лебедиными горлышками.
– Испейте, о, солнцеподобный! – предложил главный жрец фараону.
Аменхотеп благодарно и одновременно растерянно кивнул: он вдруг ощутил, что его хитон буквально насквозь промок от обильно выступившего пота.
Один из жрецов, приблизившись, протянул ему розовый круглый сосуд. Аменхотеп принял его и, запрокинув голову и приподняв донышко как можно выше, жадно припал к лебединому горлышку. Уже после нескольких глотков он почувствовал разлившуюся по телу невероятную легкость, тревога и страх чудесным образом бесследно исчезли. Главный жрец, подойдя к фараону вплотную, жестом показал, что жидкости выпито уже достаточно и следовало бы остановиться.
Владыка Египта нехотя оторвался от живительной влаги и, возвращая сосуд, разглядел на его гладко-розовой поверхности иероглиф, означавший слово «спокойствие». Вслед за первым последовали еще два сосуда – с иероглифами «терпение» и «мудрость». Аменхотепу стало казаться, что он потерял счет времени…
Жрецы меж тем принесли ритуальное одеяние и помогли фараону в него облачиться. Теперь предстояло самое главное: переход во двор сердаба, откуда Аменхотепу предстояло отправиться в Загробный мир и встретиться там с духом Гор-Нармера…
Солнце клонилось к закату, дневная жара постепенно вытеснялась вечерней прохладой. Бог Атум незаметно, но настойчиво вступал в свои права. Вот пирамиды Джосера коснулись последние бледно-розовые солнечные лучи и, попав в специальное отверстие, расположенное над статуей Осириса в Северном храме, и сконцентрировавшись, осветили изваяние бога, выполненное из черного алебастра.
Тутмос, стоявший в этот момент перед статуей, замер, преисполнившись священного трепета. Пока отец находился в шатре и готовился к посещению сердаба, эрпатор оказался предоставлен самому себе, поэтому и решил посвятить нежданно обретенную свободу знакомству с обширной территорией храмового комплекса.
Предусмотрительный Эйе приказал приготовить для наследника отдельный шатер неподалеку от дома Севера, где жили жрецы, и подать различные кушанья, вино и фруктовую воду. Тутмос же, утолив голод и испив вина, предпочел вместо отдыха отправиться изучать местные достопримечательности. Именно так он и оказался вскоре в Северном храме перед изваянием Осириса.
Заслышав за спиной звук чьих-то шагов, эрпатор оглянулся: к нему приближался один из здешних жрецов. Тутмос почтительно поклонился, жрец ответил взаимным поклоном, после чего тоже приблизился к Осирису. На алтаре перед изваянием бога красовались щедрые ритуальные дары. Эрпатор, решив, что его присутствие, возможно, нежелательно, развернулся, дабы уйти, но жрец жестом остановил его:
– Прошу тебя, эрпатор, останься! Я буду молиться Осирису, а ты мне поможешь…
Тутмос смутился, ибо не ожидал, что ему придется принимать хоть какое-то, пусть даже совсем незначительное, участие в ритуале хеб-седа. Он был уверен, что отец взял его с собой из банальной формальности: просто потому, что так положено. Ведь когда-то и дед, Тутмос IV, тоже посещал Саккару вместе с сыном, ныне – фараоном Аменхотепом III.
Подавив смущение, Тутмос коротко ответил:
– Я готов помочь тебе, жрец.
Тот, не задумываясь, протянул эрпатору кадильницу с благовониями. Разумеется, Тутмос, часто посещавший богослужения, прекрасно знал, что ему надлежит делать: во время молитвы окуривать благовониями алтарь и ноги божественного изваяния.
Жрец меж тем прижал руки к груди и, сосредоточившись, простер их затем к Осирису. Северный храм огласился звучной молитвой:
– Хвала тебе, Осирис, повелитель вечности, чьи обличия не считаны и чьи формы исполнены величия! Саккара – властелин тайного места и проводник Загробного мира! Исида заключает тебя в свои объятия и прогоняет демонов с путей твоих. Те, кто лежит в земле, оживают, чтобы узреть божественного Атума. Они вдыхают воздух и не отрывают глаз от лица твоего. Когда солнечный диск опускается к горизонту, их сердца не омрачены тревогой, ибо они видят тебя – Вечность и Бессмертие!..[42]
Пока жрец в обществе эрпатора возносил молитву Осирису, другие четверо жрецов провожали Аменхотепа к сердабу. Во дворе сердаба их ждал очередной шатер, но теперь фараон вошел внутрь без каких бы то ни было колебаний. На сей раз вместо кресла, покрытого леопардовой шкурой, его взору предстал ритуальный саркофаг, выполненный из золотистого оникса. В изголовье саркофага, скрестив руки на груди, стоял Эйе.
Жрецы помогли фараону взойти в саркофаг, после чего один из них преподнес ему золотую чашу, до краев наполненную каким-то напитком.
– Этот напиток носит название «Кущи Иару», мой повелитель, – пояснил культовый служитель. – Он поможет тебе сесть в папирусную барку, чтобы ты смог пересечь воды Дуата и беспрепятственно достичь райской земли. Ибо именно там душа Гор-Нармера обрела свое вечное успокоение…
Аменхотеп, приняв чашу, бесстрашно осушил ее. Его сознание слегка помутилось, и жрецы тотчас помогли ему улечься в саркофаг, накрыв затем неплотно прилегающей плитой из того же золотистого оникса. Почти сразу эфемерное тело Аменхотепа, саху, тронулось в путь к Загробному миру.
…Фараон стоял на папирусной лодке, пересекающей воды Дуата. То обстоятельство, что он дышит полной грудью, несколько удивило его. «Где я? Неужели уже достиг царства Осириса?» Словно бы в подтверждение его мыслей из воды, прямо у бортов барки, вынырнули странные существа. Аменхотеп знал, что воды Дуата населены чудовищами, которые могут окончательно погубить душу умершего, и та никогда же не достигнет Иару. Он растерялся, не зная, что предпринять дальше.
Жрецы Саккары обступили ритуальный саркофаг со всех сторон, в изголовье по-прежнему стоял Эйе. Они единодушно вознесли молитву Осирису, дабы тот поглотил водяных змей и избавил тем самым саху Аменхотепа от нападения чудовищ. Перечислив их имена – Кеста, Хапи, Дуамутеф, Кебексенуф, Маатефф, Херибекф, Херу-Хентианмаати[43], – жрецы начали молить древнего бога Саккару, чтобы тот защитил саху фараона от нападения огромного змея Ререка, обитающего в самой темной и глубокой части Дуата. Змей этот, имевший множество обличий, в том числе и Апофиса, мешал душам усопших следовать в Царство дня – в райские кущи Иару. Затем двор сердаба огласила очередная многоголосая молитва.
…Папирусная ладья, перевозящая эфемерное тело Аменхотепа, благополучно миновала подземное царство Саккары и уже приближалась к подземному царству Ону, где отдыхали души блаженных. Аменхотеп воочию увидел всех трех богов этой области: Акхсесефа, Ремрера и Кемкена. Когда ладья причалила к берегу, бог Рамрер молча протянул Аменхотепу волшебную пряжку Исиды[44], обладающую силой ее крови и служащую пропуском в Иару. Судно снова устремилась по водам Дуата – в сторону райских кущ.
Наконец лодка причалила к суше, и Аменхотеп сошел на берег. Его взору предстала высокая стена из белого мрамора. Приняв решение пройтись вдоль нее, он достиг вскоре золотых врат, охраняемых огромного роста стражником с головой льва. Грозный страж преградил путь незваному гостю секирой. Аменхотеп, не растерявшись, протянул ему пряжку Исиды. Тот мгновенно отстранился, пропустив тем самым фараона в легендарные сады.
Едва Аменхотеп миновал ворота, как его ослепили яркие лучи солнца. Он увидел множество людей, облаченных в ярко-желтые туники. Кто-то прохаживался между смоковницами, вкушая спелые плоды, кто-то, расположившись в тени деревьев, играл на арфе… Молодые женщины, наслаждаясь звуками музыки, грациозно и самозабвенно танцевали.
Заметив выложенную белым мрамором неширокую дорожку, Аменхотеп решительно направился по ней, надеясь поскорее встретиться с Гор-Нармером. Задача, однако, оказалась не из легких. Несколько раз ему на глаза попадались шумные стайки детей, предававшихся каким-то своим, только им понятным играм; неоднократно встречались небольшие озерца с прозрачной, словно слеза, водой, в которых плескались обнаженные женщины, юные девушки и совсем еще девочки – все прекрасные и одухотворенные, как на подбор. Аменхотеп с трудом удержался от соблазна погрузиться в прозрачные воды одного из таких водоемов: с сожалением вздохнув, решил продолжить свой путь.
Спустя какое-то время взору Аменхотепа открылись белоснежные портики, увитые диковинными травами, перемежающимися ярко-красными цветами. Фараон не удержался и, приблизившись к одному из портиков, дотронулся до самого крупного и манящего цветка – тот в ответ издал нежный, словно у серебряного колокольчика, звон и распространил в окружающем пространстве терпкий дурманящий аромат. Аменхотеп с наслаждением вдохнул его и чуть было не забыл, зачем вообще проделал столь опасное путешествие.
– Ты из мира живых, не так ли? – раздался за его спиной мелодичный голос.
Фараон оглянулся: перед ним стояла женщина, облаченная в ослепительно белый хитон, подпоясанный золотым поясом. Ее шею и запястья украшали массивные украшения, усыпанные драгоценными камнями, а голову – корона-атеф, увенчанная уреей.
Аменхотеп догадался: перед ним – Нефтида, дочь божественного Ра и единокровная сестра Осириса. Он почтительно поклонился и подтвердил:
– О, да, божественная Нефтида! Ты совершенно права: я действительно пришел из мира живых.
– Что же ты ищешь в наших райских садах? – осведомилась она.
– Совета Гор-Нармера, – без обиняков признался фараон.
– О! Потомок Гора был мудрым правителем, – одобрительно кивнула богиня. – Я провожу тебя к нему. Следуй за мной.
– Благодарю тебя, о, божественная Нефтида!
Путь оказался неблизким: один пейзаж сменялся другим, еще прекраснее прежнего. Покорно шествующий за Нефтидой Аменхотеп видел вокруг множество счастливых людей, а точнее – их саху. Ибо хат – физическая сущность всех этих счастливцев – давно превратилась в тлен (если, конечно, при жизни они не были знатными людьми или фараонами, тела которых после кончины бальзамировали).
Наконец Нефтида и Аменхотеп вошли в город фараонов. Аменхотеп задумался: «Интересно, каким по счету правителем Египта являюсь я? Вероятно, семьдесят третьим[45]… Значит, в городе фараонов должны обитать порядка семидесяти двух саху бывших властителей священной земли Та-Кемет…»
– Мы пришли… Саху Гор-Нармера обитает здесь, – прервала Нефтида размышления Аменхотепа, указывая божественным перстом на небольшой дворец, облицованный бледно-розовыми мраморными плитами.
Благодарно поклонившись в ответ, Аменхотеп направился к распахнутым створкам ворот. И вновь перед ним, словно из небытия, возник стражник, пропустивший его во дворец только по предъявлении «пропуска» в виде пряжки Исиды.
Первое, что увидел фараон, едва оказался на территории дворца, – огромный зал с множеством колонн, увитых гирляндами цветов. Впереди блеснула водная гладь – по всей видимости, бассейн. Аменхотеп инстинктивно направился к нему. Встречавшиеся ему люди не выказывали ни малейшего удивления по поводу его здесь появления.
Достигнув бассейна, Аменхотеп понял, что принял правильное решение: Гор-Нармер прямо в воде предавался плотским утехам с одной из молоденьких наложниц… Еще несколько юных, совершенно обнаженных прелестниц возлежали по периметру бассейна, наслаждаясь вином и фруктами.
Тем временем Гор-Нармер, не обращая на непрошеного гостя ровно никакого внимания, продолжал ласкать наложницу. При виде столь будоражащих кровь картин сладострастия Аменхотеп испытал невольное, но вполне закономерное возбуждение. Словно в ответ на его чаяния, к нему тотчас приблизились две прелестницы – из тех, что возлежали около бассейна, – и фараон отчетливо ощутил на себе сначала прикосновение их рук, а затем и губ. Сознание медленно, но верно начало ускользать…
Очнувшись от полусна-полуяви, Аменхотеп обнаружил, что покоится на мягком ложе среди тех самых юных прелестниц, увлекших его в райские кущи блаженства, а теперь – утомленно отдыхающих, и к тому же совершенно нагой. Не успел он ничего предпринять, как неизвестно откуда возникший прислужник молча протянул ему ярко-желтый хитон – точно такой же, какими пользовались все обитатели Иару. Аменхотеп так же молча облачился и – не без сожаления – покинул «райское» ложе.
– Следуйте за мной. Господин Гор-Нармер ждет вас, – промолвил наконец прислужник.
Фараон безропотно последовал за ним по галерее, украшенной изображениями царственных кобр.
Гор-Нармер восседал на кресле с высокой спинкой, отделанной серебряными пластинами. Завидев Аменхотепа, он приглашающим жестом указал на стоящее подле него точно такое же кресло, подчеркивая тем самым, что оба они – фараоны, независимо от того, где находятся в данный момент их саху и хат.
– Приветствую тебя, сын Тутмоса IV! – Заметив удивление в глазах гостя, Гор-Нармер продолжил: – Ты поражен, что мне известно твое имя? О, недаром я слыву мудрейшим из мудрецов! К тому же твой отец тоже посещал в свое время райские кущи Иару, а по сравнению с тем периодом, что обитаю здесь я, это, поверь, было не так уж и давно. Помнится, твой предок заявился сюда в самый разгар пира семидесяти семи фараонов… Ты очень похож на отца.
Аменхотеп поклонился:
– Я горжусь сходством с отцом. Мое имя – Аменхотеп.
– Так с какой же целью ты совершил столь опасное путешествие в мир мертвых, Аменхотеп? – перешел к делу Гор-Нармер.
– Я опасаюсь за неустойчивость своей власти, – признался, не лукавя, гость. – Вот уже десять последних лет я живу в страхе, со дня на день ожидая какого-нибудь коварного шага со стороны заговорщиков…
– Тяжело править огромной территорией Та-Кемет без верных помощников и в окружении предателей, – со знанием дела изрек Гор-Нармер. – Подозреваешь ли кого-то конкретно?
– О, да, мудрейший! Верховного жреца Ранеба. Он мнит себя равным мне, фараону! До меня дошли слухи, что он нашел в Абидосе, в храме «Миллионов лет», древний свиток, якобы подтверждающий его происхождение от Шемсу-Гора, спасшего, как известно, жизнь самому Гору, и присвоил его!
– Такой свиток действительно существует, – подтвердил Гор-Нармер. – Но разве он остался без пригляда хранителей – потомков помощников Гора?
– Они все давно уже мертвы, причем стараниями того же Ранеба, – скорбно пояснил Аменхотеп. – Ранеб бесстыдными подкупами перетягивает на свою сторону моих сегеров и сановников, и те теперь на Священный советах требуют все больших привилегий для храмов, в том числе налоговых послаблений. Если моя казна опустеет, всеми обширными землями Та-Кемета завладеют жрецы. Хотя формально Верховным жрецом Египта считаюсь именно я, фактически же духовная власть в стране принадлежит не мне – Ранебу.
Гор-Нармер нахмурился:
– Судя по всему, этот человек представляет серьезную угрозу для трона…
– Скажи, о, великий, как бы ты поступил на моем месте?!
Губы Гор-Нармера тронула легкая улыбка:
– Раз уж ты решился на ритуал хеб-седа, значит, скорее всего хорошо изучил тексты древних папирусов, повествующие о деяниях фараонов. Да, я действительно, если помнишь из свитков, подозревал своего Верховного жреца в измене. Когда, в свете произошедших чуть позже событий, мои опасения подтвердились, мне не оставалось ничего другого, как только… казнить его.
– Но… Вряд ли я могу так же поступить с Ранебом – в его руках сосредоточены огромные силы и средства. Я даже не уверен, что мне удастся схватить его, – потупил глаза Аменхотеп.
– Не стоит силой извлекать шакала из логова – пустая трата времени. Попробуй выманить его, положив перед норой приманку, от которой он не в силах будет отказаться, – Гор-Нармер многозначительно посмотрел на гостя. – Собери советников и высших сановников и потребуй, чтобы они обложили храмы баснословно высокими налогами. Если твои «верные слуги» подкуплены Ранебом, они, разумеется, никогда не согласятся на такой шаг. Но зато твои намерения непременно станут известны – благодаря все тем же «верным слугам» – Верховному жрецу. Ранеб поймет, что ты хочешь ограничить власть жрецов, и вот тогда… – Гор-Нармер замолчал и прикрыл глаза.
– Что – тогда?.. – выдержав должную паузу, осмелился побеспокоить ушедшего в себя мудреца Аменхотеп.
– Тогда тебе надо опасаться Апофиса… – едва ли не зловеще прошептал Гор-Нармер, открывая глаза.
– Апофиса?! – фараон искренне удивился, ибо не в силах был понять, каким образом страшный змей из подводно-подземного царства может оказаться в мире живых людей.
– Ты не ослышался – именно Апофиса, – подтвердил Гор-Нармер и устало добавил: – а теперь ты можешь посетить дворец своего отца. Если хочешь, я провожу тебя…
Аменхотеп растерялся: отправляя его в Иару, Эйе и жрецы Саккары ни словом не обмолвились, что он может встретить здесь саху своего отца.
– Нет, нет, благодарю тебя, о, великий, но мне пора уже возвращаться!..
Гор-Нармер понимающе кивнул.
Солнце давно скрылось за горизонтом. Как только Атум передаст свои права Хепри, на Земле вступит в силу новый день.
Жрецы, стоя подле золотисто-ониксового саркофага во дворе сердаба и продолжая истово молиться, заголосили громче обычного:
– Апофис, ты – страж тайных врат Дуата, что на челе Геба, бога земли, рядом с чашей весов великого Ра. На чашу сию Ра день за днем кладет Правду и Истину. Вооружившись истиной, саху Небмаатра Менеса Аменхотепа III Гехеммута, прошедшее сквозь Землю, пусть же вернется в Мир живых! Да будет воля твоя, Осирис, чтобы саху названного человека беспрепятственно прошла через ворота Дуата обратно и чтобы он продолжил свой земной путь, достигнув преклонного возраста! Да будет так!
Завершив молитву, жрецы аккуратно сдвинули покрывавшую саркофаг плиту в сторону. Свет масляных ламп, в изобилии расставленных по всему шатру, осветил тело фараона. Тот был бледен, словно полотно. Главный жрец разомкнул губы Аменхотепа золотой ложечкой и поднес к ним сосуд с лебединым горлышком, на котором красовался иероглиф «возвращение».
Остальные жрецы замерли, с напряжением вглядываясь в лицо фараона: возвращение из Дуата в Мир живых происходило мучительно медленно. Наконец владыка Египта открыл глаза.
– С возвращением, о, мой повелитель! – первым радостно воскликнул Эйе.
Жрецы услужливо помогли фараону покинуть «ритуальное ложе». Когда свет масляных ламп осветил Аменхотепа в полный рост, они замерли в недоумении, быстро сменившимся благоговейным и священным трепетом: фараон «воскрес из мертвых» не в том ритуальном одеянии, в котором был уложен ими в саркофаг, а в ярко-желтом хитоне, характерном для обитателей Иару.
Многочисленные соглядатаи Ранеба донесли ему вскоре, что храма Птаха фараон, как обещал обитателям дворца, так до сих пор и не посетил. Получается, он просто тайно покинул город, а куда именно отправился, никому из них, увы, выяснить не удалось…
Умудренный жизненным опытом культовый служитель тотчас почувствовал приближение опасности. Интуитивно догадался и о том, что фараон решил посетить Саккару, город мертвых. «Неужели для совершения хед-себа?!» – посетила его голову очередная «верная» догадка.
…По окончании священного ритуала фараон поведал Эйе и о том, что видел в Дуате, и о предупреждении Гора-Нармера. Эйе удивился не менее «путешественника»: каким, интересно, образом Апофис, обитатель вод загробного мира, может навредить фараону в земной жизни? Однако, поразмыслив, решил судьбу не искушать, а предпринять на всякий случай какие-нибудь «защитные» меры.
Именно поэтому сразу по прибытии в Инебу-Хедж жрец удалился в храм Осириса и уединился в небольшой комнате, заставленной полками исключительно со священными свитками и текущими записями о собираемых налогах, строго-настрого запретив всем беспокоить его.
Желая предотвратить угрозу, могущую исходить от коварного змея, Эйе быстро изготовил из воска небольшую фигурку демона Апофиса, после чего развел в серебряной чаше огонь и бросил ее туда. Наблюдая, как очистительное пламя пожирает воск, превращая его в бесформенную массу, начал торжественным голосом читать молитву:
– «Приветствую тебя, тварь из воска! Ты, которая уползает во тьму… ты, которая утаскивает своих жертв во тьму и уничтожает их. Ты, живущая за счет слабых и беспомощных! Пусть же ни я, ни фараон Аменхотеп никогда не станем беспомощными пред тобой и никогда не будем повержены тобой! И яд твой никогда не проникнет в члены наши. Я – бог Атум, что находится в передней части Нут (неба)! Меня и фараона защищает сила, которая остается со всеми богами на вечные времена – божественная сила с прародины Та-Урса!»[46]
Закончив читать, Эйе развернул кусок папируса и, окунув кисточку в черную краску, изобразил на нем виньетку, где воин, олицетворявший Аменхотепа, копьем пронзал демона-змея. Аналогичных виньеток жрец нарисовал ровно семь. Лишь после этого он покинул свою каморку и отправился во дворец.
Наведавшись в покои фараона, Эйе, с позволения хозяина, аккуратно развесил свои рисунки по стенам, пообещав, что они будут охранять владыку Египта от ночных посягательств демона.
Как подтвердилось впоследствии, молитвы и виньетки Эйе оказались и впрямь весьма действенными: демон несколько ночей кряду «являлся» к Аменхотепу, но так и не смог завладеть ни его разумом, ни его душой.
Тем временем Ранеб, напротив, решил прибегнуть к помощи демона. Переодевшись горожанином, он теперь ежедневно посещал торговую площадь, где можно было купить все, что угодно, вплоть до змей, которых бесстрашные и ловкие змееловы добывали в бескрайней песчаной пустыне. Именно на покупке змей и сосредоточился Верховный жрец, всякий раз по возвращении в свою обитель во множестве принося их в дар Апофису. Ибо хотя сей демон и имел сам же обличие змея, однако, согласно древним преданиям, более всего предпочитал жертвоприношения именно в виде своих земных сородичей.
Никто из жрецов Египта, в том числе и Ранеб, уже и не помнили, почему именно перед изваянием Апофиса принято было обезглавливать змей: смысл сего ритуала затерялся в глубине веков…
По прошествии нескольких дней после возвращения из Саккары Аменхотеп собрал государственный совет, умышленно не сообщив об этом Верховному жрецу Ранебу. На совете присутствовали лишь эрпатор, чати Хану, первый и второй советники, главный писарь, хранитель печати, хранитель казны да с десяток важных сановников. Следуя совету мудрого Гора-Нармера, фараон ближе к концу заседания провозгласил:
– Во благо священной земли Та-Кемет считаю необходимым многократно увеличить храмовые подати в казну Инебу-Хеджа!
Ответом Аменхотепу послужила мертвая тишина. Он обвел присутствующих цепким взглядом, но прочесть по выражению лиц царедворцев их тайные мысли так и не смог. Тогда владыка Египта перешел к более решительным действиям – к вопросам в лоб.
– В первую очередь хотелось бы выслушать твое мнение, Мемес! – обратился он непосредственно к первому советнику.
Тот, явно замявшись, уклончиво промямлил:
– Право, о, солнцеподобный, я затрудняюсь с ответом. Боюсь, сия мера может повлечь недовольство со стороны настоятелей крупных храмов и влиятельных жрецов… Хотя, с другой стороны, государственная казна пустеет с каждым днем…
Резко взмахнув плетью, сжимаемой в левой руке в качестве символа власти, и столь же резко опустив ее, фараон объявил вердикт:
– Я воспринимаю твой ответ как непростительную нерешительность!
– О нет! – с жаром воскликнул хитрый Мемес. – Я просто не договорил, о, солнцеподобный! Конечно же, я полностью разделяю ваше мнение!
Аменхотеп удовлетворенно кивнул: не хватало еще, чтобы первый советник, чья дочь была женой самого эрпатора, осмелился бы ему прилюдно перечить! Подобная дерзость могла бы стоить Мемесу и всему его семейству отлучения от двора.
– А что скажет мне хранитель казны? – обернулся фараон к следующему чиновнику.
Тот почтительно поклонился и веско произнес.
– Всецело поддерживаю, о, солнцеподобный! Более того, осмелюсь даже назвать ваше решение весьма и весьма своевременным! На сегодняшний день, как вы знаете, казна изрядно истощена. И пополняется она, несмотря на все последние волею богов урожайные годы и давно уже царящий на землях Та-Кемет мир, крайне скудно. А содержание войска, маджаев и гвардейцев Мефри требует, позвольте заметить, немалых средств. И это не говоря уже о тратах, вызванных содержанием многочисленных свит божественной царицы Теи, великолепных Сатамон, Бакетамон, эрпатора с Нитоприс и Эхнотепа с его женами…
Очередным взмахом плети фараон дал понять, что на этом хранитель казны может закончить свою речь, и снова обвел пристальным взглядом присутствующих на совете царедворцев…
– Хочу теперь выслушать тебя, Аджеб! – ткнул Аменхотеп плетью в сторону второго советника, пользующегося при дворе влиянием не меньшим, нежели Мемес.
– Считаю сие ваше решение, о, наше солнце, несколько поспешным, ибо оно может повлечь за собой катастрофические последствия, – высказался тот, ни на секунду не замешкавшись с ответом.
– Разве?! – змеевидные брови фараона медленно поползли вверх. – И какая катастрофа, по твоему мнению, соизмерима с пустой государственной казной? Вот если мне не на что будет содержать армию, тогда нападение на Египет любого, даже самого маломощного врага, может действительно вылиться в катастрофу! Причем для всех нас! Или, может быть, ты, Аджеб, готов выплатить жалованье войскам, охраняющим восточные рубежи моего царства от нападения коварных гиксосов[47], из собственных сбережений? Или ты просто забыл, что когда-то они уже воцарялись на землях Нижнего Египта, причем почти на полтора столетия? А ведь чтобы изгнать их и вернуть Египту былое величие, моему пращуру, фараону Яхмосу, пришлось ох как нелегко! – Ноздри Аменхотепа раздувались столь гневно, а глаза сверкали столь грозно, что все присутствующие внутренне съежились от страха.
Аджеб же, дождавшись в речи повелителя короткой паузы и виновато потупившись, упрямо повторил:
– И тем не менее, о солнцеподобный, я считаю ваше сегодняшнее предложение преждевременным…
К безмерному удивлению царедворцев, от недавнего гнева Аменхотепа и следа не осталось. Напротив, он теперь взирал на Аджеба с неподдельным интересом. Сам же в это время думал: «Видимо, Аджеб – из числа сторонников Ранеба. Наверняка давно уже подкуплен Верховным жрецом – иначе отчего бы ему столь рьяно защищать его интересы? Скорее всего именно Аджеб и сообщит Ранебу о всех мнениях, прозвучавших на сегодняшнем совете…»
– Позволь мне высказаться, солнцеподобный! – раздался голос Тутмоса.
Оторвавшись от размышлений, фараон милостиво кивнул.
– Говори, эрпатор.
– Ни для кого не секрет, – поклонившись отцу и присутствующим, начал Тутмос, – что служители храмов обрели в последнее время огромную власть. Уже даже Солнечный Гор, наш фараон, не может считать себя Верховным служителем культа Ра, ибо жрецы фактически лишили его такой возможности. И, думаете, каким образом?! – По залу пробежал ропот. – Я вам отвечу: в сокровищницах храмов хранятся несметные богатства, которые пополнялись столетиями, и жрецы мнят себя теперь равными богам! Более того, именно благодаря этим сокровищам они властвуют над душами египтян, поскольку в случае надобности всегда могут купить их преданность! Я считаю, что в самые кратчайшие сроки следует провести ревизию храмовых земель и все обнаруженные излишки объявить собственностью казны.
Аджеб и несколько сановников переглянулись и явно занервничали: похоже, последние слова эрпатора окончательно вывели их из равновесия. Верный фараону чати Хану, стоя чуть в стороне от остальных, внимательно наблюдал за происходящим в зале и, судя по всему, тоже давно уже определил, кого из чиновников уверенно можно отнести к сторонникам Верховного жреца.
Начавшееся рано утром заседание государственного совета продлилось до полудня, после чего фараон объявил о его окончании и распустил чиновников. Сам же отправил слугу за Эйе.
Эйе с самого утра пребывал в волнении: чем закончится государственный совет? Примут ли советники и чиновники предложение фараона? Распознает ли повелитель сторонников Ранеба? Не в силах унять нарастающие тревогу и беспокойство, жрец распластался подле священного алтаря, и в тиши храма зазвучала его молитва Осирису о снисхождении и помощи фараону:
– О, великий Осирис, потомок могущественного Ра! О, повелитель царства мертвых! Помоги фараону Аменхотепу! Ибо тебе как никому другому ведомо, что такое предательство… Не дай предателю Ранебу сохранить и упрочить и без того огромную власть над соотечественниками!..
Слуга фараона, войдя в священный зал и увидев распластавшегося ниц жреца, робко произнес:
– Прости меня за вторжение, о, жрец! Фараон желает видеть тебя…
Эйе встрепенулся, поднял голову и спросил с придыханием:
– Совет завершился?
– Да. Я видел, что все вельможи покинули зал, в котором обычно проходят заседания советов.
– Хорошо, можешь возвращаться во дворец, – сказал жрец, успокаиваясь и поднимаясь с пола. – Передай владыке, что я скоро прибуду к нему.
Юноша невольно ощутил преклонение перед этим сильным и умным человеком. Он был достаточно смышленым пареньком: мало что ускользало от его цепких глаз и чутких ушей. В том числе обрывки фраз, небрежно роняемые на ходу царедворцами: многие из них прочили жрецу Осириса огромную власть в будущем, ибо он пользовался безграничным доверием фараона. Да уже то, сколь ловко Эйе устроил брак своей дочери, красавицы Нефертити, с младшим сыном фараона, наглядно свидетельствовало о его дальновидности, предприимчивости и недюжинных способностях.
Слуга почтительно поклонился жрецу и нехотя покинул прохладу храма, сменившуюся за его стенами душной жарой Инебу-Хеджа.
Эйе сменил тунику, нацепил сверху массивное золотое ожерелье, застегнул на руках золотые браслеты, усыпанные драгоценностями.
Храм Осириса находился сравнительно недалеко от дворца, но, дабы не проделывать весь путь пешком и не дышать раскаленным воздухом, жрец предпочел оправиться к фараону в паланкине, причем, как и подобает лицам его сана, в окружении небольшой свиты.
Разговоры об обсуждаемых на государственном совете вопросах буквально переполняли уже дворец. Сановники собирались группами по несколько человек и бурно обменивались мнениями. Лишь немногие, напротив, предпочитали хранить молчание и никоим образом не комментировать последние события: кто знает, чья чаша весов перевесит в скором будущем? А за излишнюю разговорчивость можно, как известно, поплатиться не только своим положением при дворе…
Когда в проеме ведущей от дворцовых ворот центральной галереи появился Эйе, царедворцы мгновенно стихли. Сам же он не обратил на них ровно никакого внимания: молча прошествовал мимо с гордым и независимым видом. Стоило, однако, ему скрыться во внутренних дворцовых покоях, как вельможи вновь оживились. Переключившись, правда, уже на другую тему: неужели фараон вызвал Эйе, чтобы в приватном порядке обсудить с ним итоги государственного совета?
Эйе застал фараона восседающим на стуле с высокой резной спинкой за рабочим столом. За спиной его маячили юный нубиец с опахалом и писарь (он же – хранитель печати). При появлении жреца Аменхотеп повелел обоим удалиться, гостю же жестом предложил занять место напротив. Жрец поклонился и неспешно расположился на указанном стуле: высокая спинка показалась ему весьма неудобной.
Неожиданно фараону вспомнились слова жены Теи: «Эйе умен и прозорлив. Думаю, ему можно доверять… Да и Нефертити, эта хрупкая кошечка, похожая на статуэтку из золотистого оникса с алтаря богини Баст, вся в него. Вот увидишь: она еще себя проявит! С лучшей, разумеется, стороны… Ее сестра Мутнеджмет тоже не столь проста, какой кажется поначалу. Вместе со своим мужем Хоренхебом[48], Хранителем гардероба нашего младшего сына, они мало говорят, зато внимательно слушают…»
– На сегодняшнем совете было принято решение передать часть храмовых земель казне. А также увеличить размер взимаемых с храмов податей, – без долгих предисловий приступил Аменхотеп к изложению сути дела. – Второй советник Аджеб и несколько менее высокопоставленных сановников недвусмысленно выказали свои опасения по поводу принятого решения. Выражаясь точнее, они явно были настроены против него…
– Что конкретно беспокоит тебя, о Солнечный Гор? – вкрадчиво поинтересовался Эйе. – Решение уже принято, к тому же тебе удалось выявить в своем окружении приспешников Ранеба. Думаю, теперь дело за Хану и Джером: уж они-то найдут для изменников место в темнице…
– О да, благо они того заслуживают. Особенно, на мой взгляд, второй советник Аджеб. Столько лет я доверял ему, а он!.. Жалкое подобие Сета! – Найдя в себе силы сдержать захлестнувший его гнев, фараон продолжил уже спокойнее: – Я хотел обсудить с тобой, Эйе, отнюдь не участь приспешников Ранеба. Меня более беспокоят возможные последствия сегодняшнего решения. Сам знаешь: власть Ранеба над умами и душами египтян слишком велика…
– Но, мой повелитель, мне известно также, что твой дворец надежно охраняется гвардией Мефри и преданными тебе маджаями, – успокоил Аменхотепа жрец.
– В этом я с тобой согласен – Джер умеет подбирать телохранителей…
– Даже если жрецы начнут подстрекать народ к неповиновению, любые волнения можно будет пресечь даже с помощью одних только городских стражников.
– Ранеб, словно ядовитый паук, опутал Инебу-Хедж липкой паутиной лжи и предательства. Его люди – всюду! Не понимаю причины их преданности Верховному жрецу Атума! Неужели уже всем известно об абидосском свитке?..
– Не исключено, что с помощью многочисленных приспешников Ранеб и впрямь усиленно распространяет слухи о своей принадлежности к роду Удиму, предводителя Шемсу-Гор. Однако меня смущает другое: всем известно, что Удиму – не бог! Он всего лишь возглавлял войско божественного Гора и потому считался его правой рукой!
– Я уже отдал приказ тщательно изучить все хранящиеся в дворцовой библиотеке свитки, касающиеся Гора и его наследников. Таковых, увы, оказалось немного. Тем не менее в одном из свитков обнаружилось все-таки упоминание о неком Удиму, которого божественный Гор считал своим… сыном. Рожденным, правда, от земной женщины, имя которой, естественно, давно уже растворилось в веках…
Слова фараона озадачили жреца. «Неужели в жилах Ранеба и впрямь течет божественная кровь?! – задумался он. – Тогда противостояние фараона и Верховного жреца окажется еще более жестоким, нежели можно было его представить изначально…»
Приватная беседа фараона и верного жреца была прервана неожиданным визитом Мемеса: первый советник явился с просьбой подписать и скрепить печатью ряд важных государственных бумаг. Эйе скромно удалился, чтобы не мешать.
Фараон подписал бумаги, вновь призванный им хранитель печати скрепил их государственной печатью.
– Позволь заметить, солнцеподобный, что Эйе не так прост, как кажется, – произнес вдруг вкрадчиво Мемес.
Фараон воззрился на него с удивлением:
– Ты осмеливаешься давать мне советы, даже если я тебя о том не просил?!
Советник, крепко сжимая в руках документы, подобострастно склонился:
– О, мой повелитель, не гневайся! Я никогда не решился бы на подобную дерзость, но, на мой взгляд, ты напрасно приблизил к себе этого жреца… Что, если он тайно служит Ранебу? Что, если даже на брак своей Нефертити с твоим сыном он согласился лишь ради того, чтобы усыпить твою бдительность?
Фараон почувствовал, что из глубины души волнами поднимается ярость. Он уже собирался обрушить ее на Мемеса, как вдруг отчего-то передумал.
– Я хочу остаться один. Мне надо кое над чем поразмыслить, – небрежно бросил он советнику, и тот, беспрестанно кланяясь, поспешил скрыться за дверью кабинета.
Опасения советника Мемеса по поводу «дружбы» Аменхотепа со жрецом Эйе были отнюдь не беспочвенны: Ранеба и его почти безграничной власти он боялся пуще, чем фараонского гнева. Во всяком случае, до него не единожды уже доходили слухи, сколь жестоко Ранеб расправляется с неугодными ему жрецами. Особенно с теми, что тайно поклоняются новому богу Атону[49] – воплощению бога Ра в солнечном диске. Из рассказов надежных людей Мемес знал, какому изощренному допросу Ранеб подверг одного из жрецов Амарны, обвиненного им в поклонении культу единого бога Атона – культу, фактически отрицавшему общепринятую эннаду египетских богов. Так чего, спрашивается, стоит столь могущественному и жестокому человеку, как Ранеб, усыпить бдительность фараона, «подсунув» ему в качестве мнимого союзника служителя Осириса Эйе, и обрести тем самым в стане «врага» надежные глаза и уши?..
Ранеб же, аккурат в те самые минуты, когда Солнечный Гор беседовал с Эйе, встретился в тайной храмовой комнате с Аджебом, вторым советником фараона. Выслушав подробный рассказ Аджеба о сегодняшнем заседании государственного совета, Верховный жрец возмутился:
– Почему никто не предупредил меня о совете?! Это неслыханно! Фараон Тутмос, пребывающий ныне в царстве Осириса, никогда не позволял себе подобного пренебрежения по отношению ко мне! А его сын… – Ранеб буквально задыхался от душившей его ярости, – а его сын не только не известил меня о дате заседания совета, но еще и решил покуситься на самое святое – на храмы! Разве не известно каждому египтянину с рождения, что храм – это обиталище богов?! А раз так, значит, и имущество храмов принадлежит богам! Аменхотеп – вероотступник!!!
Аджеб вздрогнул, испугавшись, что ситуация в стране теперь в любой момент может выйти из-под контроля, и тогда ненависть Ранеба к фараону и его стремление к единоличной власти обернутся тяжелыми и непредсказуемыми последствиями как для Инебу-Хеджа, так и для всего Египта.
Ранеб не заметил ни страха, ни смятения советника: все его мысли крутились сейчас исключительно вокруг Аменхотепа и выскочки Эйе, ловко втершегося в доверие к фараону благодаря браку их детей.
– Что еще нового произошло в Инебу-Хедже? – осведомился он у советника, усилием воли подавляя клокочущие в душе гнев и ненависть.
– В остальном все по-прежнему, о, господин. Дворцовая жизнь течет преимущественно спокойно и размеренно, – осторожно ответил тот.
– Что ж, придется нарушить явно затянувшееся спокойствие обитателей… – зловеще произнес Ранеб. Затем извлек из навесного резного шкафчика увесистый кожаный мешочек с золотыми дебенами и протянул его собеседнику: – Вот, возьми… На подкуп городских стражников не скупись, но в первую очередь займись Джером, начальником дворцовой стражи…
– Я уже пробовал подкупить его, но, как вы знаете, безуспешно… – начал оправдываться второй советник, принимая мешочек.
– Всякий человек имеет свою цену! – отрезал Ранеб. – Значит, мало предлагал. А теперь оставь меня… Ступай!
Аджеб, отягощенный позвякивающей ношей, торопливо удалился.
Оставшись один, Ранеб погрузился в невеселые мысли: «Фараон явно добивается ограничения власти жрецов. Может, имеет смысл спровоцировать недовольство его действиями простого народа? Как правило, столь веский аргумент всегда оказывал нужное воздействие на власть… Но послужит ли предлогом для народных волнений повышение налогов относительно одних только храмов? Вряд ли… А что, если… Что, если использовать в своих целях глашатая, который будет зачитывать указ фараона на центральной площади города? Уговорить его добавить к тексту указа несколько нужных мне строк, посулив за сию услугу весьма щедрое вознаграждение?..»
– Для начала навещу фараона, – вслух подвел итог своим размышлениям Ранеб. – Постараюсь убедить его отказаться от принятого на совете решения.
Появление паланкина Ранеба у дворцовых ворот произвело должное впечатление на стражников и вызвало немалое замешательство в рядах сановников и номархов, покидающих дворец и отправляющихся по своим делам в Инебу-Хедж. Паланкин одного из таких номархов вплотную столкнулся с паланкином Ранеба прямо в воротах, и чиновник поспешно задернул балдахин, дабы ненароком не пересечься с Верховным жрецом, коего побаивался, даже взглядом.